Нортон задерживался, зато Пурна не задержалась с ответом – плотность событий нарастала с устрашающей скоростью.

«Жизнь – везде! Эта фраза отзывается во мне предвосхищением, я хочу узнавать много нового, я хочу везде успеть, конкуренция желаний становится… не могу подобрать эпитет:) В общем – желаний много, времени мало, но от этого предвкушение только усиливается, память становится цепкой, каждая минута уплотняется, словно становится массивнее, объемнее. Характер желаний тоже меняется – помнишь, мы вместе читали книгу про ледники, которые проползали по южной Африке и оставляли за собой длинные полосы на камнях? Желания стали ассоциироваться с этими ледниками – массивные, неумолимо двигающиеся вперед, даже скалы их не остановят. Жизнь везде. Она может обнаружиться не только там, где, в общем, с некой долей фантазии можно ее предположить, но и там, где уж никак ее ожидать невозможно. Читая твое письмо, вспомнила недавно опубликованную статью об исследовании пылевой плазмы – ты в физике так себе, насколько я знаю:), поэтому поясню – обычная плазма – это «набор» из ионов и электронов. Из неё состоит почти вся Вселенная, так как она составляет основную часть галактик, звёзд, межзвёздного газа, в общем – очень распространенная морда. Ну а пылевая плазма – такая, в которой куча пылинок - крошечных частичек размером в десяток-два нанометров. Казалось бы – что интересного? Пыль… ничего не напоминает?:) «Горы – просто камни… человек – просто кусок мяса… пылевая плазма – просто изолированные фермионы, бозоны, ионы и пыль». Но оказалось, что «просто пылевая плазма» в отсутствие сильной гравитации и прочих полей – т.е. в условиях открытого космоса – ведет себя фантастическим образом! Это просто кажется именно научной, даже ненаучной фантастикой. Частички пыли в таких плазменных облаках группируются, но как? Никогда не догадаешься – не шарики, не гранулы, не комочки – спирали. Представь себе – длинные, закрученные спирали. Стабильные, способные взаимодействовать друг с другом, способные – что совершенно невероятно – эволюционировать и даже создавать собственные копии, причем все это возможно только в присутствии плазмы, которая является чем-то вроде «плоти и крови». ДНК? Пылевые ДНК в плазменном теле? Кажется – дико, но… межзвездный газ от нас далек, но ведь и облака не близки, что не мешает нам интегрировать их восприятия, хотя и не так просто, как это происходит между нами и животными. Так что – будем исследовать, Менгес уже кажется зажегся идеей прикоснуться к гипотетической «космической морде», и не он один - вообще такое впечатление, как будто история человечества только начинается, страшно подумать, что всего этого могло бы и не быть, если бы мы не выиграли войну.

А ты хотя бы время от времени отстраняешь все свои желания? Вообще все – отстранить и побыть без них, не пробовала? А ведь такая практика у Бодха есть, интересно, ведь он неспроста ее предлагал, к каким открытиям она может привести? Я пробую, недавно начала – именно тогда, когда конкуренция желаний стала непривычно высокой, вдруг захотелось создавать периоды полного затишья – сначала возникала паника, мол «теряю время», спазматическое желание быстрее прекратить затишье и снова окунуться в энтузиазм, предвкушение. А потом я догадалась, что энтузиазм и предвкушение убирать совсем не требуется – ведь практика состоит в прекращении желаний, а не предвкушения. Я потом напишу, что у меня тут вырисовывается, и ты попробуй – как минимум после таких упражнений возникает особого рода твердость, словно более или менее равномерно насыщенные потоки дифференцируются, одни желания становятся слабее, другие – насыщеннее. В общем – напишу потом, я сейчас пишу курсы для малолеток!»

Выключив экран, Тора побрела по берегу – по тонкой полоске воды, набегающей на песок. А чуть дальше - как будто не-волны бегут под водой. И сначала видны только их упругие, гладкие, округлые спины - обтекаемые водой, они поднимаются под поверхностью, как валуны. Они несутся-несутся, а потом резко выпрыгивают из воды и бросаются на берег. Они несутся, выстроившись в одну линию. Их движения стремительные, согласованные, и от слаженности их движений возникает впечатление, как от четко организованного отряда, совершающего отрепетированный до безупречности маневр. И когда они выпрыгивают на берег, то тут же разбиваются на множество мелких сверкающих пупсов, которые с шумом несутся на новую территорию, рассредотачиваясь по жаркому, почти раскаленному берегу.

Снова появилась преданность к океану, как сегодня, когда плескалась в утренней воде - там такие удивительные рыбы и черепахи, удивительно - какие они разные, яркие. Рыбы размером в пол человека, а некоторые переливаются самыми разными цветами - голова темно-синяя, плавно переходящая в зеленую тушку, а хвост переливается в желтом, оранжевом и красном цвете. И как и с камнями – совсем это не те цвета, что у вещей, созданных человеком – разницу уловить и описать невозможно – так же, как невозможно не различить. Удивительно – даже сам цвет шкурки камня или животного или рыбы – сам по себе именно цвет сильно резонирует с чувством красоты, восторга, симпатии. Черепахи огромные, длиной с человека, а по ширине значительно больше. Хотелось плавать вместе с ними, Тора подплыла к одной - она подпустила ее на расстояние вытянутой руки и они так и смотрели друг на друга, черепаха не уплывала, только иногда высовывала голову на поверхность, глотала воздух и опять немного погружалась. Тора боялась, что она укусит ее, если ее потрогать, поэтому она подплыла к ее задней лапе и прикоснулась, и после этого черепаха ушла вниз. У нее ТАКИЕ приятные лапы. Потом она догнала другую и тоже потрогала ее заднюю лапу, та немного дернулась и уплыла вниз. У них большие глаза и они тоже пялятся на нас, людей – это казалось удивительным – большие, выразительные – уж очень выразительные глаза. Потом Тора одела акваланг и ушла вглубь. Метрах на тридцати кораллы резко закончились и начиналась синяя бездна - там ничего не было видно, кроме темно-синей воды. Она стала плавать над этой бездной за черепахой - было радостно, легко, потоки воды, как ручьи, протекали по телу – то теплые, то прохладные. Пять рыб подплыли, встали в ряд и пялились. Невозможно воспринимать их как тупых существ, которых можно только пожарить и съесть. Стала кругами опускаться вглубь, возникло ощущение плавного полета. Похожее переживание возникает, когда летаешь во сне, скользя медленно и легко, когда каждое движение совершается без усилий, достаточно одного желания – свобода, простор, восторг… воспоминания утреннего погружения стали так отчетливы, что Тора даже почувствовала вкус загубника во рту.

Куда же подевался Нортон? Тора развернулась и побрела обратно к пирсу, загребая ногой влажный песок, лежащий мелкими дюнами под тонкой шкуркой прибрежной воды. Мысли снова вернулись к мордам океана. Попробовала порождать разные ОзВ и при этом сосредотачиваться на преданности к Земле, к океану, к потокам сверкающей воды, к черепахе с удивленными глазами. Неожиданно в шее сзади возникло резкое давление, напряжение. От кончиков мизинцев до локтей - обжигающая полоска давления, сильное давление в груди - словно через грудь вырывается железный длинный штык, дыхание стало тяжёлым и прерывистым, в горле тоже давление, оно похоже на раздувание шеи, восприятие средней сферы, нет границ шеи. Ощущение, что тело покачивает так, как в море на корабле, чуть шатает в разные стороны, но даже такое шатание вызывает всплески игривости или наслаждения. Несколько раз тело словно «передернулось», мурашки проносились по всему телу, вызывая вспышки радости и игривости.

Преданность. Это тело реагирует на преданность. Замереть? Продолжать идти? Мысли взметнулись, но Тора их немедленно утихомирила, и преданность засияла еще ярче – от сердца протянулись золотистые нити во все стороны, они наполняют и поджигают тело, ласкают океан, проникают в самую его потаенную глубь, ласкают рыб, черепах, дельфинов, всех этих мельчайших, почти прозрачных рачков самых фантастических форм, которых можно увидеть, только замерев в толще воды, мелко дыша, и пристально вглядываясь через маску. «Это не образы» – мелькнула мысль. Это в самом деле не образы – это ощущения! Ощущения далеко за пределами видимых границ тела. «Мы только в самом начале путешествия». Удивительно – ясность стала тоже более яркой – оказывается, была концепция о том, что яркая преданность будет заслонять все остальное, - ничего подобного. Ясность… удивительно – она сама по себе, она не выплескивается в мыслях, она – отдельное, самостоятельное переживание – ясность, кристалл, прозрачный кристалл, сверкающий, мягкий, нерушимый. Могу ли я направить ясность куда-нибудь? Преданность – хочу на преданность. И словно грозовая туча без труда рождает дождь – так родился поток ясностей, легко облекаемых в мысли. Отчетливо выделились типы преданности. Тора без труда зафиксировала их:

1.нежная преданность - резонирует со словами «пронзительно глубокая», «тонко», резонирует с образом прозрачного, обжигающего горного озера.

2.преданность-блаженство - самая интенсивная преданность, резонирует со словами «невыносимо» «невозможно остановить/выдержать». Это преданность с огромным количеством переливающихся ОзВ, где нет четкого различия - какое и когда ОзВ появляется. Всё смешивается и несётся без остановки, без сомнений, без страха.

3.отрешенная преданность - возникает к какому-то существу, потом возникает отрешенность и тут же - проникновение, я словно сливаюсь с ним, как будто это оно испытывает отрешенность, и я могу сейчас ее перенять.

4.предвкушенная преданность - когда есть сильное предвкушение и преданность к тому, к чему испытываешь предвкушение. Такая преданность резонирует с мыслью о новых дракончиках, мордах. Есть предвкушение, что они будут появляться и появляться, и преданность и к ним, и к тем, кто сейчас с Бодхом.

Да, преданность изменяет характер других озаренных восприятий. Они приобретают особый блеск, яркость, глубину. Возник образ, что озаренные восприятия, которые не проявляются в паре с преданностью – это поверхность океана, только его шершавая нежная шкурка, но есть глубина у него, есть подводные морды, есть целый мир разных существ, и этот мир очень и очень сильно отличается от того, что на поверхности.

Тора стала порождать озаренные восприятия одно за другим, промывать их преданностью. Возник образ, что ОзВ - это как камушки на берегу моря – все разных размеров, форм, цветов, но когда накатывает волна – все они смешиваются друг с другом, носятся туда-сюда, тусуются и играются. Преданность обнимает собой все, как волна моря. Чувство тайны - словно высадилась на другую планету, и передо мной - огромные просторы, и неизвестно - есть ли предел у этих просторов.

Тора опустилась на коленки, несколько раз мягко и звонко похлопала поверхность воды ладошкой – так она ощущается более плотной, не такой убегающе-невесомо-текучей. Океан своим влажным тельцем омывал ее коленки, письку, ляжки, низ живота, почти горячая вода плескалась между ног, и каждый всплеск словно нагнетал преданность и потребность испытывать ее еще и еще сильнее. Сначала в глубине за писькой, а затем и в животе неожиданно возник сильный спазм, словно что-то рвется оттуда наружу с силой, раскрываясь, как цветок, открывая себя морю, небу, ветру. Тора глубоко вдохнула, устранив навязчивое желание напрячь мышцы живота. Спазмы усилились, и неожиданно – словно от долгой спячки – проснулись несколько воспоминаний из далекого детства – вот например это – Тора закрыла глаза и отдалась игре возникающих картинок, звуков, запахов – сильнее всего был запах – удивительно – это не просто мысли о запахе, это именно сам тот запах - свежего хлеба, который привозил грузовик в деревню, запах был такой, что хотелось бежать за грузовиком от радости. Радость была такая, что мне уже было все равно - буду я есть этот горячий, охуительно вкусный хлеб, или нет, хотелось бежать за грузовиком, прыгать, смеяться и кричать, какая разница – удастся мне съесть этот хлеб или нет. Когда грузовик прибавлял ход и становилось ясно, что за ним не угнаться – было все равно; радость была настолько сильной, что возникала радостная усталость – она была настолько интенсивной, что не возникало ни желания догнать, ни разочарования. Даже мысли о том, что у этого хлеба есть вкусная горбушка, отломив которую можно было бы увидеть мякоть, может даже пар, не приводила к разочарованию. Грузовик исчезал, он виднелся вдали пыльной дороги и над ним было необъятное синее небо без единого облака. Было восприятие, что что-то незаметно произошло, что-то таинственное, небо, хлеб и грузовик – они «одно», они - какое-то большое восприятие, от которого есть радость. Восприятие завершенности и полноты – как будто кроме этого мне больше ничего не надо.

Воспоминание резкой молнией вспыхнуло и ушло, но Тора не успела открыть глаза, как новый образ из прошлого внезапно мощно накатил, разорвал уверенность в том – кто она и где она. Это было так неожиданно, что Тора просто начала рассказывать вслух – никому – океану, брызгам:

«Мы жили с моей матерью. Ее звали Кали, меня Лакшми. Я не помнила ничего, из-за чего эти имена показались бы мне странными. Мой возраст приближался к пяти годам. Мы безвылазно находились в одной комнате: стены и потолки ее были глиняными, пол устлан мельчайшим тяжелым глиняным порошком, очень нежным на ощупь. Никакой мебели, плохое освещение. Нет совсем никаких ассоциаций по поводу того, где эта комната может находиться - в городе или пустыне. Там были окна, но я не помню даже проблеска того, что было за окнами. Мать Кали (я так называла ее) обучала меня, но делала это очень незаметно - так, будто это я обучаю ее - создавала ситуации, в которых у меня возникала какая-нибудь ясность, и я рассказывала ей об этой ясности - я думала, что она ничего этого не знает). Я только потом поняла, что вспомнила все благодаря ее планомерным и четким действиям, а не по случайности. Иногда она что-то мне рассказывала, иногда подстраивала ситуации, в которых что-то случалось, и я вспоминала какой-то кусок знаний. Время, проведенное с ней там - самое драгоценное в моей жизни. Я так и тогда думала. Я испытывала все больше и больше наслаждения, безмятежность, фоновое блаженство. Потом была завершающая ночь, Мать Кали что-то подготовила и сказала что-то «малозначащее». Мы легли спать. Это «малозначащее» то ли крутилось в моем сне, то ли на границе сна. Я вдруг что-то поняла, проснулась, стала будить Мать и рассказывать ей. Потом картина сменилась, и я опять проснулась, стала что-то делать, опять что-то поняла, опять стала будить Мать и рассказывать. С каждым разом моя преданность к ней и наслаждение-блаженство усиливались. Ее же поведение было близко к поведению умного, рассудительного, но обычного человека. Потом опять смена картинки, и я опять просыпаюсь… Меня не пугало это. Я поняла, что попала в какое-то новое состояние, и мне было радостно от тех открытий, которые я делала. Иногда я видела себя со стороны: смуглая мелкая девчонка лет пяти, бледно желтое короткое платье, сандалики, темные волосы, коротко стриженные – «под горшок». Но лица не помню вообще, как будто я его не видела в такие моменты.

Вдруг я все вспомнила, и подбежала к Кали, чтобы все ей рассказать. Я стала теребить ее за плечо и говорить ей: «ты богиня, мама, ты не обычный человек. Ты очень сильная бессмертная богиня. Я тоже, я маленькая Лакшми». В этот момент все резко поменялось, мы оказались в большом светлом помещении, сидели за столом, стены и пол - как в обычном доме. Кали справа от меня. Она стала совсем другой, у меня возникало к ней чувство красоты на 10, восхищение-10. От нее было впечатление такой силы, которую я никогда ни в ком не видела, впечатление безжалостности, абсолютной и нерушимой решимости. Она задала мне какой-то вопрос совсем другим голосом. Я поняла, что все это время она притворялась и маскировалась, чтобы обучать меня, чтобы я сама все вспомнила. Я ответила - то ли смалодушничала, то ли проявила самобичевание. Она встала и начала удаляться. Я поняла, что она может уйти навсегда - у нее нет жалости или привязанности, она просто забудет про меня навсегда. Тогда я что-то закричала ей - искренне. Она остановилась и стала медленно подходить.

В этот момент я поняла, что все это время испытывала озаренный фон на 7, яркое наслаждение в теле, а как только она стала ко мне равнодушна, это все пропало. Не от жалости к себе из-за того, что она чуть было меня не бросила. Жалости не возникло, привязанности к ней тоже не было. В тот момент возникло изумление и мысль: «либо когда она ко мне подходит, либо когда она начинает испытывать ко мне симпатию, возникает этот озаренный фон, состояние меняется так, что невозможно эти два состояния сравнивать».

Потом она ушла. Но у меня осталась уверенность, что она - моя мать. Я не знаю, что это означает. Но я не воспринимала нас как двух воинов, которые встретились для чего-то и расстались, я воспринимала себя как ее ребенка, хотя ни о какой привычной заботе не идет речь. Я оказалась в той же самой глиняной комнате. Я знала: я все вспомнила, началась новая жизнь, я - богиня (тогда я называла богами тех, кто не испытывает омрачений), я испытываю непрерывный озаренный фон на 7-10. Он переполняет меня, потоки наслаждения в теле настолько интенсивные, что тельце кажется густой золотистой массой. Я-Лакшми непрерывно испытывала восторг от всего - от обучения у Кали, от перспективы одиночества, от глиняных стен. Мне было свойственно очень бурное проявление эмоций и резкая смена проявлений. Если у меня восторг-6, я могу визжать, беситься, бороться. И в любую секунду я могу остановиться и стать серьезной на 10.

Можно делать все, что хочу, начать прямо сейчас. Я стала думать, чего я хочу сильнее всего в жизни. Вдруг вспомнила - Кастанеда! Стала прыгать по комнате, кричать - Кастанеда! Вспомнила, какую сильную нежность, преданность, влечение я к нему испытываю. Вспомнила, что когда-то давно мы обучались вместе очень долго, будто бы десятилетия. Наши отношения были такими, какие Кастанеда описывает для мужчины и женщины нагваля. Накричавшись, я остановилась у двери слева и замерла, пристально оглядывая комнату. Вдруг дверь открылась, и в нее вошел Кастанеда, улыбающийся. Я набросилась на него, повалила в мягкий глиняный порошок, мы начали валяться, смеяться, кричать. Мне хотелось ебаться с ним всегда, казалось, что я никогда не смогу вдоволь натискаться с ним, натрахаться. Ни к какому мальчику такого раньше не испытывала. Говорила ему об этом, лезла ласкаться, целоваться. Он сказал - я так сильно хотел тебя найти! Я рад, что ты нашла меня. Он взял меня на руки (девчонку пяти лет), и я повисла на нем - заснула. Скорее даже «погрузилась в безмятежность», потому что я никогда в жизни не засыпала с таким пронзительным удовольствием, мгновенно и абсолютно беззаботно.»

Внезапно до сознания Торы дошло, что она не одна и уже давно. Открыв глаза, она обнаружила прямо перед собой сидящего и внимательно слушающего Нортона. Удивления не возникло, но пронеслась мысль о том, что сейчас может возникнуть всплеск смущения, и Тора мысленно «выпустила когти», приготовляясь мгновенно устранить его, но состояние вдруг изменилось - вместо него неожиданно возникло блаженство. И вместе с ним – отчетливое состояние, будто она находится одновременно в двух местах – здесь, у горячего океана, и где-то в заснеженном лесу. На пушистых волнах-сугробах сверкает солнце, впереди – озеро, покрытое льдом и снегом. Мохнатые морды еловых веток раздвинули ножки и лежат под снегом, все ослепительно сверкает в лучах солнца. Отчетливая уверенность, что в том месте нет людей, вообще никого нет и не может быть. Отрешенность-10. Отчетливое восприятие неизменности - «здесь всегда так», «здесь даже времен года нет», «здесь никогда ничего не меняется». Восприятие себя неподвижной, нерушимой – можно только смотреть, стоять там и не шевелиться.

Новое воспоминание вспыхнуло, усилив и без того странное состояние яркой анестезии, в которое, казалось, не могло проникнуть даже ничтожное беспокойство, океан покоя – яркого и нерушимого покоя, игристого, твердого, - глаза Нортона были так близко и они были так близки, - (я волновалась – зачем я волновалась – как глупо…) и Тора, закрыв глаза, продолжила:

«…я сидела на крыльце ночью. Нежность от мягкого, безобъектного сексуального желания, лишенного спазматичности, усиливалась. Казалось, я чувствую все вокруг себя - каждую травинку, ветки, тени деревьев, звезды, пронизывающие насквозь эту ночь. Прямо перед крыльцом был небольшой пруд. В нем - огромное количество лягушек, разных маленьких морд, названия которых я даже не знаю. По мере того, как усиливались нежность, наслаждение, открытость и безмятежность, некоторые их этих существ, а также некоторые лапы кустов и деревьев, вдруг начали светиться золотистым светом, черт возьми – они в самом деле светились, моргай не моргай. Лягушки, птицы и всякие другие морды начали мурлыкать, трещать, квакать, повизгивать. И чем сильнее были озаренные восприятия, тем громче они мурлыкали, многие из них перебирались ближе к крыльцу и пялились на меня. Некоторые мальчики вышли на крыльцо и наблюдали за этим с сильным удивлением. Кто-то теребил меня за плечо, говоря: смотри, они все к тебе тянутся, они такие красивые! У меня было странное состояние - никакой спазматичности, безмятежность-10, переживание сильной преданности, нежности, открытости ко всем-всем мордам Земли, и в то же время будто «меня» не существует.»

Тора помолчала несколько секунд, Нортон не шевелился.

«Ко мне подползла лягушка размером с кошку, длинная такая, с пронзительными глазами. И стала ласкаться, как кошка – это было очень непривычно, странно. Я гладила ее, и вдруг у меня стало возникать наслаждение-20 от каждого ее действия, и лягушка тоже стала вся золотистой. Все стало золотистым, все стало…»

Голос Торы прервался, неожиданно покатились слезы, руки бессильно легли на колени, но лицо было прекрасно, как не бывает.