О замужестве

— Нет, она совсем не хищная, — сказал Шестирукий и, поиграв ушами, весело рассмеялся.

Землянин тоже опасливо ступил на почву и сделал несколько робких шагов.

— Большая?! — с гордостью спросил Шестирукий и, демонстрируя собственную смелость, поставил ступню на ее лапу. Чешуйчатая трехпалая лапища дрогнула, но осталась на месте.

— Да уж… — сказал Землянин, пряча бластер в кобуру, — больно уж выглядит она… жутко… Ты глянь, какие зубы… Неужели она ими травку щиплет?

— Внешний вид бывает обманчив, — сказал Шестирукий и засмеялся вторым ртом, что означало еще большую степень веселья, — на присутствующих, разумеется, не распространяется… Да-да, можешь потрогать… Что? Да, самка… Молоденькая еще. Да-а… Мы сами тут не все виды еще изучили, но эта точно не плотоядная… по морде видно. Да-а… Сидит эдакая драконша. Поглядеть — упасть не встать. Хочется тикать, что есть сил, да отстреливаться, ведь правда?

— Правда, — подтвердил Землянин, опасливо притрагиваясь индикатором к нижнему левому клыку. — С виду, конечно, не скажешь…

— А она оказывается травоядной или, вообще, усваивает что-то из атмосферы. А бывает наоборот — такое что-то пушистое, невесомое, нежное… Что-то лопочет — лопочет. Хочется взять и прижать к себе. А внутри хитиновый панцирь да стальное жало. Как сорвавшаяся пружина. Прошибает скафандр высшей защиты.

— Да, бывает, — подтвердил Землянин. — Это и нам знакомо. И как же эта зверушка, по-твоему, может называться?

Шестирукий с другой стороны подобрался к морде чудовища и теперь пытался прутиком пощекотать ей ноздри.

— А? Что?.. А бес ее знает… Я ж говорю, фауна на Эксперине еще плохо изучена… Говорят, что хищников пока никто не видел…

— А не взбрыкнет?

— Так я чего и добиваюсь… Стоит, как неживая. Хоть бы чихнула, что ли… А то и фото на память не выйдет — скажут, муляж.

— Может, не надо, — робко заметил Землянин, когда она облизнулась и нечто, вроде слюны, капнуло с шершавого розового язычка.

— Трусоваты вы, братья по разуму…

— Зачем трусоваты, — обиделся Землянин и демонстративно уселся на хвост между шипами, — просто перестраховаться никогда не повредит. Знал бы ты, в каких передрягах я побывал…

— Да ладно, ладно хвалиться, — запыхтел Шестирукий.

Он повис, ухватившись четырьмя руками за правый клык колосса и закидывая ногу за отвисшую нижнюю губу исполинши.

— Судьба, брат. От нее не уйдешь… Где написано на роду, там и крякнешь. Кому положено потонуть, тот уже не сгорит. А если эта… надумает меня укусить — значит судьба…

— Погоди-погоди, судьба, — озабоченно проговорил Землянин, — чё ж ты прешь-то на рожон. Тут и корова боднула бы…

Но драконша сохраняла невозмутимость и молчание.

— Мусь, — послала она жалобный телепатический сигнал, — это выше моих сил…

— Терпи…

— Мусь, я правда похудела за это время?

— Не вздумай съесть их, корова! Всякий раз, когда тебе хочется мучного или мясного, представляй свою талию и взгляд своего Доста на нее. Если ты не сбросишь еще килограмм сорок — тебе нечего и думать о замужестве. Ей-богу, у него есть выбор. Сколько тощеньких, стройненьких шастает по окрестностям. Имей же силу воли… Правда, на мой взгляд, идеал женской красоты… м-м-м, в общем, мужики все придурки. Ничего в этом не понимают и женятся на скелетинах, которые гремят костями…

— Мусь, тут две такие пироженки!!! САМИ ЛЕЗУТ В РОТ!!! Я больше не могу… Пропади они все пропадом, жрать хочу-у!!!

1993 г.

 

Фломастер

Вопросы воспитания…

Я скрипнул зубами. Племянница уехала. Фото в рамочке было испорчено. Что за несносный ребенок! Восемь лет. Что-то уже в голове должно же находиться! И это не безобидная шалость. Выдавить тюбик зубной пасты в бидончик с парным молоком да размешать хорошенько! Спрятать пульт от телевизора — ходи теперь — нажимай на кнопки. И мой портрет. Мой хороший дачный портрет, где я в лучах июльского солнца сижу в плетеном кресле. Где я мечтательно воздел глаза к небу и загадочно улыбаюсь. Ну, прям поэт. Испортила.

Так вот, эта зверушка фломастером пририсовала синяк, несколько прыщей, обвислые запорожские усы вместо моей, аккуратно подстриженной, щеточки. Наштриховала какие-то клочья волос на подбородке и шее, отчего лицо сделалось лицом пьянчуги. Ну, если уж не пьянчуги, то старика-дворника, который не знает, что такое гель после бритья, считает, будто галстук — морской парусный термин, а элегантным понимает мужчину, меняющего носки по пятницам. Ни стереть, ни соскоблить эти почеркушки — зар-раза… И что у нее за фломастеры? Где ей Нина покупает? «Мэ-эджик». Фу-ты, ну-ты… Чтоб еще раз пригласил эту обезьянку к себе на дачу!!! Ни за что! Или пусть Нинка ее на поводке водит.

Утром скрипнула зубами Ольга. Точнее, охнула, и уж потом скрипнула. Точнее, сначала я охнул, а уж потом она. Ну и скрипнули в той же очередности.

Я пошел умываться. А она все еще ворочалась да потягивалась. Глаз не размыкая. Я в ванной как в зеркало поглядел — обалдел. (Восклицания и скрип.) И тут же вышел. Ну, чтоб ей сказать, что меня ночью кто-то крепко отметелил. Локтем в глаз, скорее всего.

— Ва! И-й!!! — она даже завизжала, по-моему, совершенно не узнала спросонья, мол, кто такое по дому ходит.

— Ты на себя в зеркало смотрел? — сказала благоверная, выдохнула, опознав. Села на кровати в оборонительную позу и подтянула одеяло к подбородку. — Ва-ась, это ты?

— Я-я. Кто ж еще? Ты-то что? Спишь все? А тут мужа в хлам уделали ночью! Во время сна причем!

— Ва-вась. Это точно ты?

— Кто ж еще с тобой может быть в супружеской постели! Хотя-а…

Половина юмора не оценила. Глаза ее оставались круглыми и крупными. Я осторожно провел ладонью по щеке — под глазом было больно.

— Та-ам… Зеркало та-ам… — прошептала испуганная женщина.

— Да видел я… — махнул рукой и вернулся в санузел, — убедиться в этом ужасе еще раз.

Волнуясь заметно меньше, а расстраиваясь заметно больше, я прошлепал по кафелю в «белоснежный уголок», но не удержался от вторичного вопля! Вопль вырвался, как импортное стильное «Bay!» Но неподконтрольный преобразился в несколько междометий и упоминание мамы. И синяк, и прыщи, и обвислые волосья под носом, и клочья — все было, как на выброшенном фото. Разукрасил меня племянничный фломастер от души.

— Оль, ты не волнуйся… — сказал я испуганным глазам и жениному носу, которые были видны из-под одеяла. — Я щас побреюсь да приведу себя в порядок. А-а… ты не видела тут фломастера на тумбочке. Большого такого — с надписью «Мэджик»? М?

— А синяк, синяк-то откуда? — прошептала она вместо ответа… — А прыщи-и?

— Поживи с тобой, еще не так покроешься… — я нашел в себе силы шуткой побороть обморок. И не упал. — Тэ-эк. Где-то были ножницы…

…Я снял прозрачный колпачок, и на вынутой из альбома фотке пририсовал руку и ремень в ней. Ремень, как бы шлепает ребенка по заднице. Не сильно, но эдак чувствительно.

#img_3.jpeg

— Проверим? — сказал я сам себе. — Ну, племяшка, держись!

Сестра позвонила в полдень.

— Вась. Мы от вас вчера уехали…

— Ну.

— А с утра Варя в слезы.

— Опять ну.

— Что ты заладил — ну, да ну?..

— Ну.

— Что ты, как попугай. У нее отпечаток ремня на мягком месте. Да так смачно кто-то приложился, И не раз. Она, конечно, хулиганила вчера… ну, там, молоко зубной пастой испортила…

— Ну-у.

— Вась, с тобой просто невозможно разговаривать! Вы с Ольгой-то кроме «ну» еще что-то друг другу говорите?

— Говорим, — я подумал, а что же, собственно, мы говорим, и констатировал: — Ага.

— Короче, ты ее вчера не шлепнул исподтишка?

— Ага. То есть да ты что! Чтоб я ребенка! Да ни в жись! У меня и ремня в джинсах нет. Хотя, сеструха, желание было. Скажу честно. Да, и кроме того — она бы сразу заревела. Еще с вечера. Не могла же она всю дорогу да ночью терпеть, а утром разрыдаться. Эт твой ее шваркнул, когда не в духе был спозаранку…

Сестра понизила голос.

— Спит он еще. Как шлепнет? Во сне?

— Почему во сне. Под утро. Потихонечку, чтобы никого не разбудить. Встал. Шлепнул незаметно. Опять улегся как ни в чем не бывало.

Теперь она сказала «Ага».

— Ага. Смешно. А ты что ж своих? Ременную передачу вообще не практикуешь? И в угол не ставишь? Без сладкого не оставляешь?

— Ага…

Я положил трубку. С улыбкой посмотрел на фломастер с надписью «Мэджик» и стал рыться в альбоме в поисках другого изображения. Фотографии собственного начальника — Григория Петровича. Редкий, скажу вам, негодяй и зануда…

29 ноября 2011 — 18 декабря 2011 г.

 

Шалун

Бумага карты была покрыта полиэтиленом, и толстый красный фломастер провел по ней жирнющую черту. Скрип был невыносим, и штабные, буквально все, поморщились.

— Ну, — сказал толстячок-командующий, — завтра час «Икс». Начнем с артподготовки ночью. А сутра — штурм. Резко. Мощно. Решительно. Пленных не брать. Закрепиться на рубеже А1725, тире Г1848. И быть готовыми к продолжению наступления по направлению… э-э… гора Лесистая — ущелье Тумадык. Зам по тылу, доложите о наличии боеприпасов и продовольствия.

***

Земля парила. Борис уже пару минут сидел на пятой точке, дышал, как собака, и снизу ощущал холод. Но видел легкое марево, исходящее от пашни. Взял зачем-то чернозем в пригоршню. Понюхал.

— Надо ж… и осенью. Пригреет солнышко, и вот на тебе: пар. Хотя при чем тут пар? Надо уносить кости, покуда жив. Отдышался и чеши дальше. А то на самом деле — кишки вывернет. Хы-хы…

Дыхание все не успокаивалось. А бежать не было сил. Поле вдоль дороги было запахано под зиму. Ноги вязли. Будь ты трижды спортсмен — все одним махом не перебежишь. А уж любителю пива — и подавно. Борис прищурился, вглядываясь в насыпь, по которой проходило шоссе.

Машина с поднятым капотом, раскрытым багажником видна была на обочине. Были распахнуты все дверцы. Одно из кресел валялось на скате. Перед автомобилем неровной глыбой лежал чумазый двигатель.

Он кинулся прочь, едва мальчонка продемонстрировал эксперимент на вороне.

Только оборвалось карканье, Борис понял — дело не чисто. Руки в ноги! Кинулся прочь. Спотыкаясь и оглядываясь, опять спотыкаясь и опять оглядываясь. Перепрыгнул канаву. Больно стукнулся коленом о бутылку в траве, но даже этого не заметил. Проломился сквозь прутики тощей лесопосадки и драпанул. Без погони, но словно за ним неслись цепные собаки.

Беглец отбросил почву и отряхнул ладони. В голове все еще звучал этот скрипучий, совсем недетский голос.

***

— О! — сначала удивился водитель. На заднем сиденье обнаружился мальчик лет пяти. Цветастая курточка. Вязаная шапочка. Сапожки резиновые китайские.

— Ты где подсел? Пока я колесо менял, что ль?

В зеркальце заднего вида была видна довольно миловидная чумазая детская мордашка. Мордашка подумала. Мордашка кивнула.

— А куда тебе? В Попово, что ль?

Непрошеный пассажир снова кивнул.

— А где ж родители твои?

Мальчонка пожал плечами. Борис вышел наружу. Но шоссе было пустынным. Ни машин. Ни людей. Ни животных. Только ветер холодной ладонью шевелил волосы.

— Ничего не понимаю, — сказал водитель и уселся за руль. — Ты когда тут нарисовался-то?

И тогда впервые прозвучал этот скрипучий голосок.

— Дядь, а что у нее внутри?

Борис хмыкнул, поразившись этому простудному тембру.

— У кого?

— Да у машины твоей.

— Как что? Двигатель. Коробка передач. Стартер, о-хо-хо, плохонький. Бендикс этот чертов. Амортизаторы. Труба выхлопная. Да много, всего. Масло. Тосол.

— Дядь, а давай поглядим.

— Чего глядеть? Едем себе и едем. А зачем тебе глядеть? Может, там и нет ничего.

— Е-есть, — заулыбался хулиган, — во всем что-то есть.

— Оба-на! — удивился скрытому смыслу Борис. — Как во всем? Ну, а вот камень…

Мальчик снова пожал плечами.

— Не. Камень неинтересно. Он весь состоит из маленьких камушков. Просто они так сж-ж-ж… — он зажужжал шмелем, — ж-жатые. Неинтересно. А вот я недавно смотрел стиральную машину… У-у-у. Или вон на обочине эта… с крыльями…

— Ворона.

— Ага. Снаружи черная, а дальше — розовая. Хочешь поглядеть?

Не успел попутчик произнести последние слова, в боковое стекло что-то ударилось, мелкие стекляшки посыпались на пол. Салон наполнился истеричным карканьем. Шлепаньем крыльев и возней.

— Эй! Эй, что это?! — Борис дернул руль и стал притормаживать, судорожно оглядываясь через плечо, оглядываясь через другое, мельком бросая взгляд на дорогу впереди.

— О-ой, бе-е!.. — недовольно проскрипел мальчишка. — Не игрушечная! Фу-у! Против-вная!

О спинку правого сиденья что-то шмякнулось. Несколько перьев отлетело на переднюю панель…

Машина сбросила скорость. Остановилась. Борис оторопел. Какое-то оцепенение нахлынуло на молодого мужчину. Почему-то он боялся даже поднять глаза, чтобы поглядеть в зеркальце заднего вида. Мнилось, что на заднем сиденье вдруг обнаружится вампир с длинными клыками или монстр из фильмов ужасов. Казалось, даже мурашки побежали по коже.

— А что у тебя внутри? Ты кибернетический? — любопытные нотки прозвучали все в том же скрипучем тембре.

И тут Борис испугался. Что-то металлическое мелькнуло перед глазами. Ширкнуло по ветровке. Насколько позволяло пространство, Борис отпрянул, дернул рукоятку двери, выскочил прочь и убежал.

Но никто не гнался.

Спринтер отдышался. Сел на пашню. Вокруг было пусто…

Внезапно сбоку что-то зашуршало. Водитель повернул голову — рядом с ним была голая птица. Розовая, смешная и страшная одновременно. Тощее тельце в мелких пупырышках, угловатые крылышки-веточки. Ворона сама была очумелая. Она явно не пришла в себя после внезапного ощипа. Таращилась по сторонам и не знала, как себя вести. Наконец гипопернатая обратила свой взор на человека, зябко встрепенулась и обиженно каркнула.

— Ка-ар-рр! (В смысле — Ох и гады же вы все!)

Борис потер глаза. Однако возвращаться на шоссе не стоило. Малолетний негодяй угробит за здорово живешь. Посидев немного, автолюбитель поднялся, со смешанным чувством поглядел на коллегу по несчастью.

— Ага… а у меня машину раздергал на запчасти… Вот, блин, злодей!

Борис погрозил кулаком в нужном направлении, огляделся и побрел куда глаза глядят. Перешел поле. Пошел по стерне. Затем по траве. Вышел на дорогу. Если слегка забрать вправо, то колком-колком по проселку можно выйти все в то же Попово. Там фермер, бывший председатель, там участковый. Наконец, люди.

— Господи, спаси и сохрани! — перекрестился, как сумел, Борис. — Подвози их, этих сопляков.

***

— Игорь, слышь… — бывший председатель Капунин толкнул дверь кабинета напротив. — Слышь, что товарищ-то рассказывает? Нападение на него. Малолетки балуются.

В кабинете участкового послышался звук шагов. Что-то задвинулось, и молоденький, юный до несерьезности, лейтенантик возник в проеме.

— Какие такие малолетки? Здравствуйте. Может, мальчонка?

— Здрась… — кивнул головой Борис.

— Еще скажите, этот, — ухмыльнулся участковый и поманил заявителя пальцем.

— Какой этот? — Борис тоже поднялся и опасливо приблизился к противоположному кабинету.

— Ну, разуй глаза-то…

Мальчонка ерзал на неудобном стуле. Увидев старого знакомого, «расцвел» и помахал рукой, словно другу.

— Ага, — попятился Борис. — Этот. Только как он?..

— Этот?! — удивился фермер-председатель. — Привет! — он присел на корточки. — Ты, говорят, озорничаешь?

— Привет! — у него был все тот же скрипучий тембр. Юный правонарушитель пожал плечами. — Нет. Не озорничаю. Я послушный.

— Смотри, — Капунин погрозил пальцем, — а то я неслухов-т живо в угол ставлю. И семечков не даю.

— А что за семочки? — любопытство загорелось в глазах ребенка.

— Погоди-погоди, — вышел в коридор лейтенант и зашептал в ухо. — Ты говоришь, он раскурочил твою машину? Вот тот простуженный лягушонок?

— Разобрал.

— Пятилетний молокосос? А что ж он конкретно разобрал?

Борис пожал плечами, отчетливо понимая всю нелепость фразы.

— Двигатель выкинул, коробку передач, кресло… одно. Ему, видите ли, любопытно было.

— Двигатель? Мальчик пяти лет? Сколько ж весит м… двигатель?

— Я знаю, как по-дурацки выглядит то, что я говорю. Но… короче, это не мальчик. Не совсем мальчик. Это страсть какая-то! Он ворону ощипал, как цыпленка. В минуту. Для чего? А посмотреть, как она под перьями устроена. Он и нас всех на запчасти разберет. Так, из любопытства.

Участковый сделал выжидательный жест рукой и вернулся в кабинет.

— Ты чей? Как ты сюда пришел?

— Я мамин, — уверенно сообщил хулиган. — Дядь, а это орден?

— Орден-орден… Тьфу! Какой еще орден?! Это звездочка. А как твоя фамилия?

— Дядь, а это разбирается? — он указал на кобуру.

— Стоп-стоп, — вмешался бывший председатель, мы не с того начали. — Тебя как зовут? Сколько тебе годиков?

— Меня зовут Леша, — сказал мальчик и выставил пятерню. — А годиков мне вот сколько — пять. И еще вот сколько, — он подогнул мизинчик на другой руке. — Дядь, а это у тебя ручка?

Брымс-цынь-цынь, — составные части раскатились по столешнице.

— Ручка, ручка, — председатель сгреб запчасти в ящик и придвинул шаткий стул. — А где ты живешь?

Мальчик немного подумал.

— Я живу дома. А это что? Дырокол?

Кр-рык!

— Так. А с кем?

— Ну с ма-амой, с па-апой. С сестренкой. С братиками. У нас еще есть Вилли. Только Вилли это… в общем, не человек. Он кусачий и с хвостом, а говорить не умеет. Вот он — непослушный. Папа его ремнем шлепает, когда он до прогулки не до-тер-пливает, — гость старательно выговорил последнее слово. — А у этой лампочки что внутри?

— О! — поднял фермер указательный палец, — Игорь, записывай… про папу, про Вилли. А дом у тебя большой? Сколько этажей?

— Дядь, — доверительно наклонился мальчуган, — а почему вон тот дяденька прячется, да из коридора выглядывает? Он что, трус или стесняется?

— Глупый он, — шепнул председатель. — Говорит, что ты ему машину угробил.

— Я ж нечаянно, — обиделся мальчик. — Он ушел, а я потом все назад затолкал. Дядь, а это что на столе в бутылке? Водка?

— Ух ты! — услышал обрывок фразы участковый. — Эрудированный. Нет, землячок, это графин. А в графине не водка, а вода. Хочешь пить?

«Лягушонок» отрицательно покачал головой.

— Дядь, а это что такое?

— Это китель. Он надевается…

— А это?

— Это штучка такая. Компьютер называется. Он нужен чтобы… ну, в общем…

— А это?

— Это… — замешкался блюститель порядка. — Это сейф.

— А что у него внутри?

#img_4.jpeg

Участковый рассмеялся. Озадаченный Борис выглянул из-за косяка. Взгляд его оцепенел. Он словно почувствовал неприятности.

— Понимаешь, браток, есть такие вещи, которые маленьким детишкам знать не положено. Понимаешь, есть такое понятие, как военная тайна. И для маленьких мальчиков…

— Я большо-ой, — захныкал хулиган, — меня мама в магазин за хле-ебом…

— Ну-ка не реви, — сказал лейтенант, но мальчик и сам уже успокоился и спрыгнул со стула.

— А это для чего дырочка? Ключ вставлять?

— Ключ, — согласился участковый.

— А давай вставим…

— Я же говорю, что маленьким мальчи… — речь его прервалась на полуслове. Шалун вцепился руками в дверцу огромного сейфа и со скрежетом отогнул стальной лист. Лопнули ригели замка. Посыпался песок…

— Ни фига себе! — только и смог выдавить председатель, когда заскрежетал второй лист, когда посыпались на пол какие-то бланки, патроны, купюры.

Заговорили все вместе. Участковый, принимая из рук на руки картонные папки, два стакана, пресловутую бутылку «Пшеничной», еще один пистолет, калькулятор, какие-то мелкие вещи в полиэтиленовых пакетах. Фермер-председатель, отступая в коридор, а Борис, входя из коридора…

— Я же говорил! Говорил!

— Э-э-э, мальчик!

— Стоп-стоп, там больше ничего нет…

Чувство самосохранения сработало, и шалуна никто даже не пытался остановить. Мальчишка заглянул вовнутрь, разочарованно хмыкнул.

— Дядь, давай я назад сложу.

— Э-э… я сам, — только и нашелся милиционер. — Ты, это, сядь…

— Дядь, а это что? — Змееныш исчез, словно вот только что его и не было в кабинете. Скрипучий голос раздавался уже за окошком. От удивительного тембра дрожало стекло. — Что за коробка? Или домик? Коробка?

— Да. То есть нет, — председатель явно разволновался.

— Кто в нем живет? Гудит. А что внутри?

— Это трансформаторная подстанция! — даже взвизгнул председатель. — Она питает весь поселок. Она под напряжением, смотри не…

Но пацаненок был уже за оградой.

— Ну можно я посмотрю-у, — канючил негодник, когда во все стороны сыпались белые искры и раздавался ужасный то ли хруст, то ли скрежет, — ну пожа-алуйста-а… А это что такое? Трубочки-и? А зачем? Фу-у, гря-азное. Я рубашку вымаза-ал. Теперь ма-ма ругать бу-удет.

— Нет! Нет! Стой! Прекрати! — орали в один голос участковый с председателем, однако не сходя с места. — Тебя убьет током! Двадцать киловатт! Не касайся руками за оголенные…

— Да я на расстоя-янии. Я не тро-огаю. Я мы-ысленно. Оно само отколупывается-я! Я ма-ле-енечко! Только погляжу-у… Я уже большо-ой! Я потом назад положу-у!

Не успел рассеяться дым от изоляции, злодей обнаружился на холмике возле водонапорной башни. Маленькая фигурка что-то кричала, но председатель на бегу мог расслышать только два слова:

— …Ну пожалу-уйста-а. Я тихо-онечко-о!

Заскрипело перекрытие кессона-накопителя. Лопнули сварные швы тяг жесткости. Заскрежетал металл.

— Стой! Не тронь! — топал рядом участковый. — Я твоих родителей оштрафую!

По улице шла женщина с пустыми ведрами. Взгляд ее был неотрывен от бегущих и наполнен заинтересованностью. Борис тяжело вздохнул и вышел на крыльцо. Сплюнул с досады, сел на лавочку под голые прутики сирени и закурил. Остановить стихию не представлялось возможным. Стоило попробовать найти с ним (ней) общий язык, но где теперь та стихия, что курочит? Устройство чего теперь заинтересовало малолетнего хулигана? Он представил свой транспорт, сиротливо растележенный на обочине. С двигателем, торчащим наперекосяк из-под погнутого капота, с креслом, зашвырнутым в салон, с колесами, кое-как приставленными к осям. Даже слезы навернулись. Поглядел на часы. Часы были японскими, электронными.

— Хм, интересно, а что там внутри? Ведь не шестеренки же!

***

Два генерала зыркали из-под козырьков своих громадных фураг на малыша и по очереди объясняли дислокацию. Адъютанты и штабные «хороводились» поодаль, поглядывали на редкие облачка и не мешали. За горой что-то сдержанно громыхало. В воздухе, как говорится, пахло грозой.

Вражеская армия явно была готова к агрессии против маленькой республики. За перевалом натужно гудели двигатели грузовиков с тактическими ракетами. Свистели высокооборотистые турбины гусеничных машин. Еще дальше, если подняться в небо, можно было бы увидеть аэродром и крылатые железяки, облепленные механиками. В окопы на границе соприкосновения сторон подтягивалась живая сила, словно нечисть, обвешанная всякой стрелковой дрянью.

Первый генерал убрал фотографии в нагрудный карман. Пригнулся к вихрастой голове шалуна. На лице его отразились безразличие и скепсис.

— Ну что, интересные игрушки? Вот это все можно посмотреть. Разобрать. Даже можно перемешать. Мы потом сами соберем. Ну, или… кто-нибудь соберет.

— Обрати внимание, это только с виду все танки одинаковые. А ты попробуй угадать, в чем разница.

— Там есть такие колесики… — сказал второй генерал.

— А на казенной части пушечки — циферки, — добавил издали один из полковников.

— А у ракеточек — боеголовочки. И все с хитринкой. С изюминкой. Все интересненькие. А внутри понапихано! У-у-у! Всякого-всякого… — интриговал первый. — Для любопытного-то пацана, у-у-у… Я сам бы… да нельзя мне… Большой я. Смеяться станут. Не по возрасту.

— И не по чину, — добавил кто-то из остальных полковников.

— И везде приборчики. Мигают. Светятся. Переливаются. Красненьким. Зелененьким… — подлил масла в огонь первый генерал.

— А вы ругаться не будете?

— Что ты! Что ты! Развинчивай, раскручивай, отдирай. Все, что интересно, можешь ну, потрогать, посмотреть. Разложи по травке. Рассортируй. Пжал-ста. Слова не скажем.

— И… и даже разбросать. Ага, и разбросать можешь. Играйся…

— Разброса-ать! — изумился малыш.

— А что такого? Разбросай! Даже интересно, башню какого танчика ты сможешь зашвырнуть дальше?

— А вы точно ругаться не будете?

— Не будем, Леша. Точно. Что понравится — с собой забери.

— Ага, — кивнул второй генерал — Так точно!

— А те дяденьки, ну на той стороне?

— Да те дяденьки… они нехорошие. Пусть ругаются. Они злые. Ты даже не разговаривай с ними. Они — дураки!

Шалун заулыбался.

— Мама говорит, это нехорошее слово.

— Да мало ли что эти мамы говорят…

— Кстати, если в небе увидишь такую штучку с крыльями…

— Самолет?

— О! — сказал второй генерал. — Точно, самолет. Ну, или вертолет. Оторви крылышки, винтик скрути. Посмотри — там внутри много всяких приборчиков, штучек, жужжалочек, стрелочек. Все вертится, стрекочет, мелькает.

Леша даже запрыгал, захлопал в ладоши. И… исчез.

***

Молниеносная война с маленькой республикой не состоялась.

***

Мама с папой нагрянули неожиданно. Возникли. Долговязые. Бледные. Глазастые. Голоса их были такие же скрипучие. Что-то неуловимо не наше виделось во внешности. Они появились из ниоткуда и очень обрадовались найденышу. Папа поднял бармалейчика на руки. Элегантная мама сразу вступила в переговоры.

— Ой. Он тут у вас ничего не нашкодил? — спросила она и с милой усталой улыбкой, закурив длинную зеленую сигарету, присела на лавочку под куст сирени.

— Н-нет, — ответил Борис, — разве только чуть-чуть. Попортил машинку. А так ничего, смышленый мальчик. Толковый. И до чего любопытный… У вас все такие?

— Нет, — встрепенулась женщина, — старшие скромнее. Без спросу ничего не берут. Ни Вова, ни Сережа, ни Зоя. Лешка — божье наказанье. Оторва.

— Он, кстати, казенный сейф раздол… — высунулось из-за оконных занавесок лицо юноши в милицейской фуражке. Впрочем, тут же председательская рука прикрыла рот оратора и втащила несостоявшегося собеседника внутрь.

— Это да… — покивала головой женщина, поднесла платочек к уголкам глаз, — сложный возраст. Везде лезут. Все разбирают. Все ломают.

— Да-а, — глубоко вздохнул папа лоботряса. — Везде надо нос сунуть. Все поковырять, посмотреть, разобрать. Хуже того — на зуб попробовать. Кстати, у нас понимают сложность детского возраста и на некоторые… м-м, инциденты… Как бы это по-вашему…

— Закрывают глаза, — подсказала мама.

— Да мы, собственно, тоже… это… закрываем… — робко улыбнулся Борис. — Соседи тут только за горой… это… Нервничали. У них, видите ли, были планы на эту местность. Танки приготовили. Самолеты.

— Так он что и у соседей пошалил?

— Да, не обращайте внимания, — махнул рукой Борис, — мелочи…

— Вы уж нас за него извините, — проскрипела мама. — Мы бы, конечно, не допустили. Но что поделаешь — шалун. Это возрастное. Это пройдет… наверно.

— Проказник, — с лаской в голосе проскрипел папа. — Младший. Все любят. И родители. И братовья старшие. Сестра. А он и пользуется. Удерет куда-нибудь, а родители носятся, ищут по всем закоулкам. Знаете, есть такая методика — по тепловому следу. Экстремумы нейтринных ловушек должны совпадать. Момент совпадения дает искомый вектор… Не пользуетесь?

— Да как-то пока не очень, — сознался «безлошадный водитель». С собаками у нас ищут. Ну там, по следам. По приметам… Облавы устраивают.

— Мы ведь не сразу к вам надумали… Но сначала мы помчались в деревню. Там свояк у нас, Павел Мартынович. В целом положительный человек. Руки золотые. А этот малявка, как в гостях — насмотрится на винтики-шпунтики всякие. Отверточки да плоскогубчики. Свояк все что-то собирает-мастерит. Недавно термодинамический волнопреобразователь для нуль-энергии из старой стиральной машины и двух пылесосов сделал. Ну, главный принцип-то вы, конечно, понимаете, — кивнул головой папа негодяйчика.

— Да, — согласился Борис, — в общих чертах…

— Вещь примитивная. Но в кустарных условиях собрать, согласитесь, ну, не каждому инженеру удастся. А он — самоучка. Восемь классов образования. Два летних месяца потратил. У Глафиры Андреевны кабачки сохнут. Самый сезон. Поливка в огороде, и все такое прочее. А он в гараже железками брякает. Да сваркой искрит. Хороший человек. Только вот пьющий слегка. Я думал, он впрыгнул в электричку и к ним…

Мама перебила рассказ о поисках.

— Еще раз прошу извинить. Но мы должны спешить. Он домашний у нас. Болезненный. В садик не ходит. Да и с садиками у нас… ну, в общем, там где мы живем, туго. Режим, знаете, особое питание и все такое.

— Да, — сказал Борис. — Да. Понимаю. Вы все ж таки следите за ним. Не ровен час…

— Ну-у… — сказал папа, — теперь-то уж мы вааще… Глаз не спустим… Заставил понервничать, зас… гм-гм.

— Муж выпишет чек, — сказала дама. — Вы уж… как это… в качестве компенсации…

— Да что вы… — растрогался Борис. — Ни к чему… Если вы насчет этого, — он показал рукой на погнутый ствол водонапорной башни, на развалины трансформаторной будки, на коровник без крыши, — мы сами… приберемся, сложим, восстановим…

— Нет уж, нет уж, — проявил настойчивость папаша. — Возьмите. Как-никак чек Центрального банка. Его в любом филиале примут без дисконта.

— Я уж не говорю про вашу систему Лебедя.

Хр-р-р! — вырвалась страничка чековой книжки.

— Ага, — кивнул головой Борис и потряс призовой бумажкой, явно адресуясь любопытному взгляду за председательскими занавесками. — Погодите-погодите! А в какой такой системе?..

— Извините, — сказала мама, — но нам уже пора!

Шалун, дурачась, попрыгал на одной ножке.

— Пап, па-ап! Смотри, что у меня есть! Я его с БМП скрутил!

Малыш полез в карман брючек и, путаясь, стал вынимать какую-то штуковину.

— Прибор ночного видения называется. Тут еще семочки… Если его в темное время суток надеть на глаза — все видно.

— Да ну-у, — фальшиво удивился папа.

— Пока они не смотрели, я его…

— Леша, ну не хорошо же… Леша-а… Давай оставим.

— Извините, — задержался папа, — тут мы нечаянно ваше прихватили…

— Да ничего. Забирайте, — махнул рукой Борис, — сувенир. У нас теперь этого добра вон сколько! — он сделал круговой жест рукой, указывая на сваленные грудой вертолеты, пирамидами, штук по двадцать, составленные танки, на реактивные минометы, перевернутые ровными рядами.

15 ноября 2008 — 3 ноября 2011 г.

 

Мечтатель

Сержант Никита Скарабеев лежит и ворочается. Кровать скрипит. Кто-то ворчит за перегородкой. Где-то капает вода. И ворочается вовсе не оттого, что бессонница. Просто помечтать охота. Хоть и день был трудный. Хоть и подъем — по распорядку в семь утра. А мечты.

Без мечты — какая ж радость от жизни. Сплошной реализм и надругательство над личностью.

— Человек немечтающий превращается в функцию общества. Мечтающий — остается индивидуальностью и принадлежит сам себе, — размышляет Скарабеев и улыбается в полудреме. Он уже видит свои сахарные картины, не позволяя снам победить вообразительные впечатления.

То мнится ему солнце и красивые девушки в бикини на пляже. Девушки лакомятся мороженым. А он лакомится зрелищем лакомок. Девушки хохочут и указывают друг другу на него своими маникюрами. А ведь и то верно, единственный мужчина он тут загорает. И это приятно, когда на тебя указывают. Никита, мускулистый и суровый, поднимается и идет поперек пляжа к воде. Лицо как у памятника. Глаза горят. Надо бы освежиться.

#img_5.jpeg

— Эй, киски! — говорит он в своих мечтах. — А ну-ка пойдем…

Но нет. Сержант одергивает сам себя. И в воображении проходит мимо. Просто заходит в речку. Нет. Он даже не заходит. Постояв у кромки, возвращается на место. Улыбается девушкам и запрещает мыслям развивать ситуацию. Девушки просто лежат. Просто указывают. Какие-то купаются в отдалении. Но в купальниках, не шумно и сохраняя пристойность. Мечты все ж!

То мнится ему сливочное масло. Не маленький кусочек, который на завтрак прилагается к ломтику хлеба. А огромный кусочище. Двадцатикилограммовый. Собранный со всего полка, наверное. Его, холодную глыбу, принесли из холодильника и, едва оторвав картонную упаковку, положили, даже, скорее, брякнули ему, сержанту Скарабееву, все на тот же кусочек хлеба. И теперь кусочка этого даже не видно.

— Ну, — говорит сержант, — ничего себе… бутерброд получился! Это что — все мне? Теперь понятно, кого начальство уважает! Чего примолкли? Он оглядывает «зеленых». Все первосрочники методично поедают кашу и боятся поднять глаза. Сержант трепетно склоняется над маслом и пытается укусить. Но вкуснятина окостенела в холоде до состояния камня. Зубы скребут по желтой поверхности, а укусить не могут. Нет, Не вкусно. Но само сознание того, что масла много, делает мечту приятной. Даже прекрасной. Никита закладывает руки за затылок и улыбается в темноте. Эх, хорошо б еще представить трехлитровку сока. Томатного-о.

А еще мнится ему мама. Живая. Настоящая, теплая. Как будто она была когда-то. Как будто есть. Она берет его голову под мышку и ерошит короткий чубчик, играя. Не говорит ничего, но она и не должна в мечте говорить. Ему хорошо уже оттого, что она пришла. Вот так — когда нужно. Что она, хотя бы тут — есть. Он снова улыбается. Даже почему-то со слезинкой. С комочком в горле. И слезинка жжется. И комочек ерошится в гортани. И улыбка выходит такая беззащитная — как у ребенка. Хорошо, что в темноте никто не видит. Мама заботливо укрывает его грязным казенным одеяльцем. Подтыкает со всех сторон. Хорошая мама. Вот только странно — крылышки за спиной. Белые. Правда, ма-ахонькие. Как у курочки. С такими не полетишь.

— А я и не летаю, — читает его мысли мама, — я прихожу.

— Зачем же такие? — спрашивает сержант, но мама целует сухими губами куда-то в нос. Ласково и по-домашнему. По-маминому. Как когда-то. То есть как могла бы когда-то. Становится понятно, что спрашивать ничего не нужно. Но это, кажется, уже сон. И он проваливается, проваливается… До подъема остается еще целых шесть часов.

— Спи, котенок, — говорит она, — и не ругайся матом. Нехорошо, сынок. И драться — нехорошо. Не бей первогодков.

— А как же дисциплина? — говорит Скарабеев, потом задумывается и обещает. — Ладно, мам, не буду. Только как же?.. Ну хорошо, я постараюсь…

— Подъем!

Это кричит Никита. Он ревет страшным голосом марала перед турниром, и «зеленые» так и сыплются, словно горох, с кроватей. Суетятся, сталкиваются, бегают с выпученными глазами.

— Фор-рма одежды номер-рр два! П-подшивалов! Ты ч-чего еще?! Б! Тебе особое пр-риглашение, б, надо?! Куркин! Твою! Я щяс!!!

Тощенький Куркин пугливо оглядывается через плечо. Истеричными движениями разглаживает засаленное одеяло. Он втягивает голову в плечи, видя резкий размах. Но сержантский кулак неожиданно разжимается в полете и только легкий подзатыльник долетает до лупоглазого рядового. Это не наказание — скорее стимул. Побудительный момент. Так старший брат попрекает младшего за нерадивость. За двойку по математике. И Куркин спешит, спешит, спешит. Виноватится и «рвет когти». Вот уже и его кирзачи вдогонку всем загрохотали по доскам.

А Скарабеев аккуратно поднимает с пола маленькое, узенькое, белое перышко. Которое никто не заметил. Вероятно, оно выпало из подушки. Дневальные будут мыть — наверняка исчезнет вместе с грязной водой в ведре. Сержант секунду разглядывает его, улыбается и кладет в нагрудный карман.

— Взво-од! Строй-ся! — орет он уже на бегу.

12 апреля 2009 г.

 

Предрассветный бред

У меня был полный завал. Как всегда. Уже под утро, совершенно одуревший от количества выпитого кофе, никотина и попыток исправить хотя бы самые идиотские ляпы в текстах моих подопечных, я решил в очередной раз отвлечься и отдохнуть от работы. Делаю я это там же и с помощью того же — на кресле за компьютером. Иногда играю в мелкие игрушки (мелкие, блин; они еще называются «игрушки на пять минут», — издевательство просто, — я в них порой заигрываюсь на много часов), но сейчас, для разнообразия, решил оторваться по полной. Я сел отвечать на одно из бесчисленной груды писем одного из бесконечного числа молодых дарований. Выбрал самого наглого «гения» и мягко, вкрадчиво стал излагать все, что я думаю о его «нетленном» произведении. Мое перо, хотя нет, точнее, каждая клавиша — источала яд и сарказм, впрочем, завуалированный так, что автор бы ни к чему не смог придраться, не встал бы в позу (после прочтения) — «вот еще один придурок редактор, ничего не понимающий в настоящей литературе». Нет, мой адресат, по идее, должен был почувствовать ко мне благодарность, я ведь выдавал свою критику за лесть, хвалу. Типа:

— «Вы удивительно плодовитый автор. Присылаете уже четвертую рукопись за последние полгода, и каждая не меньше чем на 200—250 страниц. Таким трудолюбием отличался только Толстой, а сейчас Маринина и Донцова, это достойно восхищения. Сюжет последней Вашей работы не постыдился бы позаимствовать даже Толкиен, впрочем, он как раз его и использовал во „Властелине колец“. Образному языку позавидовал бы сам Чернышевский или хотя бы Фадеев. Вот пример великолепного образчика построения текста, упомянутого великим Чернышевским в его бессмертном произведении „Что делать?“.

„Поэтому только половину вечеров проводят они втроем, но эти вечера уже почти без перерыва втроем; правда, когда у Лопуховых нет никого, кроме Кирсанова, диван часто оттягивает Лопухова из зала, где рояль; рояль теперь передвинут из комнаты Веры Павловны в зал, но это мало спасает Дмитрия Сергеича: через четверть часа, много через полчаса Кирсанов и Вера Павловна тоже бросили рояль и сидят подле его дивана: впрочем, Вера Павловна недолго сидит подле дивана; она скоро устраивается полуприлечь на диване, так, однако, что мужу все-таки просторно сидеть, ведь диван широкий; то есть не совсем уж просторно, но она обняла мужа одною рукою, поэтому сидеть ему все-таки ловко“».

(Я очень любил эту фразу за ее абсолютный дебилизм и обожал цитировать, хотя выучить наизусть до сих пор не смог. Кстати, это тот редкий случай, когда мы с текстовой программой Word почти единомышленники. Ворд на эту речь реагирует всегда адекватно: «Слишком длинное предложение с точки зрения выбранного стиля проверки. Измените настройку, выберите более свободный стиль или разбейте это…» Я бы разбил. На мелкие кусочки. А еще он говорит, что «возможно, предложение не согласовано». Не возможно, а точно. По крайней мере, я согласия не давал.)

Я продолжил письмо «гению»:

«Чувствуете? Видите, как много можно сказать, точнее — уместить — в одно-единственное предложение? Хотя кому я это говорю? Конечно, Вы и сами по достоинству оценили это, ведь Ваши предложения еще длиннее и содержат еще больше информации. Вы просто переплюнули такого мастера, как Чернышевский! Не могу промолчать и о Вашем чудесном умении образовывать новые слова. Мне особенно понравилось „замраморел“ — доходчиво. Вместо того, чтобы изводить бумагу всякими там описаниями, вроде „он побледнел и похолодел, его лицо стало похоже на мраморное“, Вы заменяете все это новой словоформой, молодец! Или еще одна находка — „шаги чьих-то ног неслышно прошелестели по упавшей листве“. Как образно!..»

Я только вошел в раж, как вдруг за моей спиной и чуть сбоку, как раз там, где стоит диван, что-то негромко хлопнуло, и в нос шибануло не слишком хорошо сочетаемым запахом уксуса и сирени.

Не успев подумать о терактах, землетрясении или перегоревшей электропроводке (и слава Богу, какая в диване, к черту, может быть электропроводка?), я повернул голову. Вместе с креслом. Оно крутится.

Из облачка розоватого не то дыма, не то пара, не то вообще тумана вырисовались две совершенно неожиданные фигуры. Они кашляли и размахивали лапками, разгоняя марево. Почему я не заорал? Во-первых, в момент наибольшего ужаса я просто цепенею. Во-вторых, это, скорее всего, была галлюцинация (пора завязывать с бессонными ночами и литрами кофе). В-третьих, я просто не успел.

Одно из существ, похожее на енота (в данный момент я ни в чем не был уверен, тем более живых енотов никогда не встречал. И дохлых, кстати, тоже), заорало само:

— Тихо! Без паники! Все под контролем! Мы мирные! А ты не сошел с ума. ТИХО!

Я вполне разумно и с достоинством ответил:

— На мой взгляд, в данный момент именно вы производите весь шум.

Енот согласился.

— Ты прав. Понимаешь, люди разные бывают, некоторые даже дома оружие держат, стрелять начинают от неожиданности…

Второе существо, больше всего похожее на пушистого (но не пухового) кролика, только почему-то оранжевого цвета, тоже вступило в разговор:

— Позвольте сразу перейти к делу и объяснить цель визита.

#img_6.jpeg

Енот укоризненно посмотрел на напарника.

— Человек в обалдении, надо дать ему очухаться, давай пока представимся. Меня зовут…

Тут енот загнул что-то совершенно непроизносимое минут на пять речи.

— Но это по-японски. А на ваш язык мое имя лучше перевести как Хриш. Так понятнее.

Честно говоря, меня это еще больше запутало, так как в бессмысленном наборе звуков, которые он назвал сначала, несколько раз попадались буквы «Р» и «И», но «X» и «Ш» там точно не было. Да и перевод обычно подразумевает что-то понятное, но что такое хриш?..

Японскоименный енот продолжил:

— А фамилие мое по транскрипции отдаленно напоминает Умозра.

Я почувствовал, что медленно, но неотвратимо тупею.

Кролик пригладил уши, прочистил горло и тоже назвался:

— Ми Пуш. Можно просто Пуш. Канинхен. Я немец. Но не чистый. Моя прабабка была троюродной дочерью…

— Хватит пороть чушь, — прервал его Енот. — Ты такой же немец, как я — яйцо Фаберже.

— А что, неплохая идея, — оживился кролик, — в следующий раз…

— Заткнись! — заорал енот.

Кролик прижал уши к голове и завязал их кончики, как платочек бабушка.

Воцарилось молчание. Кролик теребил уши, то развязывая их, то снова завязывая. Взгляд у него был немного затравленный и не совсем осмысленный.

Я уже понял, что убивать меня вроде никто не собирается (умереть, не выспавшись, — это очень обидно), а если это плод больного воображения или сон, то даже забавный. Надо будет хорошенько запомнить и рассказать знакомой психоаналитичке, она заодно и сны толкует. Объяснит, к чему это было.

Кролик, похоже, решил-таки обидеться, оставил свои уши в покое, сложил лапки на груди и сел с надутым видом, всей своей физиономией выражая, что больше не произнесет ни одного слова. Енот тоже молчал, видимо, собирался с мыслями или давал на это время мне.

Почувствовав, что тишина затянулась, я сам перешел в наступление.

— Хорошо, как вас зовут, я примерно понял, национальность, секту и прочие ориентации выяснять не будем, но за каким фигом вы тут появились? И как? Дверь я всегда закрываю, а через окно вы пролезть не могли, я бы заметил.

В принципе, я понимал бессмысленность вопроса, галлюцинации или сны никогда не объясняют, откуда берутся, просто появляются — и все.

Но енот от моей тирады заметно оживился:

— Вот слова разумного человека! Не кричит, не звонит в милицию или «Скорую помощь», с балкона не выпрыгивает. Просто спокойно интересуется. Какое самообладание!

— А что, были случаи? — осторожно поинтересовался я.

— Да уж, — енот скорбно махнул лапкой, — каких только чудиков на свете не встретишь!

Тут кролик снова не сдержался:

— А помнишь того психа, который нас святой водой обрызгал, а потом из газового баллончика?..

— Да уймись ты, наконец, — более миролюбиво попытался унять товарища енот. — У человека, наверняка, куча вопросов, дай ему хоть слово сказать.

Мне дико захотелось курить, хотя в эту ночь я высмолил уже не одну пачку, но в присутствии пришельцев как-то не решался.

Енот уловил мой взгляд, брошенный в сторону сигарет.

— Можно? — Блин, как будто это я у них в гостях.

— Тут и так вся квартира протравлена, — поморщился енот. И осведомился: — У тебя, наверное, и насекомые не водятся? Тараканы, в смысле клопы всякие?

— Не водятся. Но это только потому, что я чистоплотный.

Енот скептически посмотрел на окружающую обстановку. Я бы мог поклясться, что при таком скудном освещении (горела только настольная лампа) недельную пыль разглядеть было невозможно, но еще больше я был уверен, что енот ее все-таки заметил.

— Да кури уж, если это тебе думать помогает. И задавай свои вопросы, наконец.

Я подкурил сигарету и жадно затянулся.

— А вы?

— Не потребляем. Вопросы, вопросы!

— Вообще-то я уже спросил, — напомнил я.

Хриш озабоченно нахмурился, начал принимать позу роденовского «Мыслителя», но тут вспомнил:

— А! Как мы появились? Очень просто. Но объяснить это сложно.

Я изобразил непонимание.

— Ну как, например, папуас прочитает письмо эскимоса, если оба, кроме родного языка, никаких не знают?

— А у них есть письменность? — задумался я.

— Неважно. Общий принцип тот же. Я не могу объяснить, как мы появились, на доступном тебе языке. Мог бы привести другой пример, но ты бы обиделся.

— Давай, — я приготовился обижаться.

— Ну, если бы новорожденному попытались растолковать основы квантовой физики…

— Значит, по сравнению с вами, такими умными, я идиот? — я действительно начал обижаться.

— Ну вот, говорил я тебе, — проворчал кролик, хотя ничего подобного (при мне, по крайней мере) он точно не говорил, — не надо этот пример говорить. Про папуасов с эскимосами лучше.

— Хорошо, давайте остановимся на папуасах, — тоном лектора объявил енот. — Есть еще вопросы?

— Ладно, как вы появились, мне понять не дано, — не дали вдоволь поизгаляться над графоманом, так я решил поюродствовать с этими зверьками-глюками, — но зачем хотя бы? И вообще, кто вы такие? Вроде разговаривающих млекопитающих генная инженерия пока не вырастила еще.

Уже задавая этот вопрос, я понял, что ответ получу приблизительно такой же ясный, как и предыдущий. Но оказался не прав.

Кролика почему-то сильно возмутило слово «млекопитающие».

— Не знаю, как кто, — заносчиво произнес он и выпрямился, — но я лично никого млеком не питал.

— Мы вообще не животные, — пониженным голосом, словно по секрету поделился, добавил енот.

— Ну да, как же я забыл! Вы не животные, вы вообще не живые, вы просто сон или иллюзия, — впервые я говорил галлюцинации, что она не настоящая. Интересно было проверить, что из этого получится. В смысле не то чтобы у меня до этого были регулярные глюки, честно говоря, вообще первый раз такое, но, насколько я знаю, с подобными явлениями до меня никто так открыто не разговаривал. Мне даже стало немножко боязно. Впрочем, если они сейчас растают в воздухе оттого, что их разоблачили, мне, возможно, станет легче. А может, и нет.

— Мы не мираж. Мы настоящие, — убедительно сказал Хриш. — Просто приняли форму, удобную для твоего восприятия. Мы всегда по-разному к разным людям являемся.

— Откуда являетесь?

— Оттуда, — и енот многозначительно ткнул пальчиком в сторону потолка.

Надо мной жил жуткий пропойца Кузьма Сипатый. От него, что ли, эти чучела сбежали? Вряд ли. У него и тараканов вышеупомянутых, наверное, нет, но по другой причине, не как у меня, а просто потому, что им тоже кушать надо, а одним алкоголем не наешься.

Заметив в моих глазах глубокие сомнения, енот решил дополнить:

— Мы с неба, если можно так выразиться, сверху, в общем. Можешь считать, что из космоса, ведь у вас сейчас это так называется?

Что «это», я спрашивать не стал, чтобы не сбрендить окончательно. Подумав немного, сделал вывод, который меня насмешил самого:

— Так вы — инопланетяне или ангелы?

— Черт, мы же думали, что он агностик. — Кролик явно чувствовал себя неуютно.

— Не дрейфь, мы не ошиблись. Он просто еще юморист и скептик, — успокоил друга енот.

— Хватит меня обсуждать в моем присутствии! — не выдержал я. — Или признавайтесь, кем засланы, пароли, явки, или возьму за шкирку и за порог!

Енот тяжело вздохнул.

— Добра ведь людям желаешь, а получается, как всегда, — ругаются, угрожают…

— Ну, вы, посланцы мира, голуби, блин, давайте говорите!

— Хорошо. — Енот вздохнул снова. — Если бы ты верил в Бога, мы бы явились с крылышками и нимбами… Если бы в НЛО — с антеннами на головах, зелененькие…

Тут я не выдержал и расхохотался. Просто представил себе енота с крылышками, в нимбе, зелененького и с рожками.

— Ничего смешного. Мы являемся в самом потребном человеку виде, такими, каких он нас не должен, по идее, испугаться…

— А почему тогда с такими спецэффектами — взрыв, дым? Технические накладки?

— А что, было бы лучше, если бы после полной тишины ты бы услышал за спиной наши голоса? Да ты бы со страху умер. Шум готовит к какой-то неожиданности, к нашему появлению.

Я прикинул и был вынужден согласиться.

— А запах? Что за дикая смесь?

— Уксус — вполне домашний аромат, не пугающий, зато резкий, внимание привлекает, — рассудительно объяснил Хриш.

— А сирень я добавил, — смущенно признался Пуш.

— Он у нас вообще романтик, — презрительно махнул лапкой енот.

— Ладно, но почему все же енот и кролик? Я что-то не замечал своей особой любви к этим животным.

Енот удивился. Зато в разговор снова встрял Пуш:

— А Вы за последние дни разве не думали ни о енотах, ни о кроликах?

Я стал рыться в бездонных глубинах своей памяти. Без особой надежды, правда. Но вдруг меня осенило:

— Вчера знакомая приволокла диск с альбомами Лаэртского, там была песенка про енота, точно! Но и про опоссума была, она мне даже больше запомнилась. Так почему же ты — енот?

Хриш поморщился:

— Личная неприязнь к опоссумам. Ты уж прости.

— Так, а кролик откуда? — Было интересно, сон и не думал кончаться, я впервые, не просыпаясь, пытался анализировать, почему мне снится именно этот бред. — Вспомнил! На днях видел рекламу фильма «Проклятие кролика-оборотня»! Но, честно говоря, я его другим представлял… Ты, Пуш Ми, на кролика-оборотня нисколько не смахиваешь, вежливо выражаясь.

Пуш слегка обиделся:

— А, по-моему, ничего вышло, вполне приличный кролик. От оборотня вы бы в ужас впали, поэтому я просто цвет выбрал такой неоднозначный, вроде бы кролик, но все же слегка ненормальный.

— По-моему, здесь все ненормальные, особенно я, — пробормотал я себе под нос.

— Ладно, этот вопрос мы прояснили. — Енот, видимо, в этой парочке был мозговым центром. А может, просто более практичным и рациональным. — Перейдем к главному.

— А какой главный?

— Сам же спрашивал — зачем мы здесь? Так вот, там, — Хриш снова многозначительно ткнул пальчиком в сторону квартиры Сипатого, — решили, что ты заслужил небольшой подарок.

— Какой? — мне стало еще интереснее.

— Исполнение любого твоего заветного желания. Но только одного. Решай.

— Вот только… — заикнулся кролик, но енот на него цыкнул, и тот притих.

Прикалываться так прикалываться.

— И сколько мне можно думать?

Кролик быстро проговорил:

— Сколько угодно, — потом взглянул на грозного енота и так же скороговоркой добавил, — но не более 20 минут.

— Зашибись! — издевался я. — Как «много» времени вы мне даете. И что, можно правда-правда все что угодно пожелать?

— Только заветное. И только одно, — отрезал енот.

— И только… — опять хотел влезть кролик, но Хриш толкнул его локтем в бок.

— Что «только», в конце концов? — начал сердиться я. — Ты, Фриш японский, помолчи, дай человеку сказать.

— Хриш, позвольте заметить.

— Хрущ, Хрящ, Хрющь, один черт! Дай компаньону высказаться!

Кролик виновато посмотрел на сослуживца и выдавил:

— Есть одно условие.

— Какое?

— Не очень приятное.

— Ну почему каждое слово приходится клещами вытягивать? Давай выкладывай все сразу! — взъярился я.

— Короче — желание исполнится обязательно, но вам это не очень понравится.

— Это почему это?

— Ну, у вас всегда так обычно бывает. Сначала хотите черт те чего, потом не знаете, как от этого избавиться.

— Ну уж спасибо. Не могли, что ли, просто желание исполнить — и все, обязательно с гадостью какой-нибудь!..

— В каждой ложке есть бочка или как там у вас говорится, — рассудительно сказал енот.

— Тебя, Умору в тапочках, вообще никто не спрашивал!

— Во-первых, Умозра, во-вторых, я без тапочек. В-третьих…

— В белых тапочках ты бы смотрелся лучше, — попытался съязвить я.

Енот невозмутимо продолжал:

— …В-третьих, это просто нетактично, невежливо, неэтично, нехорошо, грубо, паршиво и так далее называть меня по фамилии, без упоминания имени. Я же тебя не зову «Эй ты, Гордеев!».

— Я не Гордеев!

— Какая разница? Дело в принципе…

Я взбеленился окончательно:

— Слушай, ты, Уморда Дрющева, во-первых, во-вторых и в-третьих, я с тобой на брудершафт даже кофе не пил, а ты мне тыкаешь с первой же минуты!..

— Ты тоже тыкаешь, что говорит о твоей склонности понижать уровень самооценки и одновременно уровень общения, а это, в свою очередь, определяет твой собственный невысокий коэффициент интеллекта, так как иначе ты бы избегал подобных партнеров по общению, но раз ты не избегаешь, более того — скорее всего, это тебе нравится, то это означает только то, что ты и сам не слишком высокого пошиба, такой низкий уровень для тебя естествен, следовательно…

В состоянии самой ледяной ярости, я, чтобы не убить хорька (тьфу, енота! Хотя характер скунсовый, это точно), как можно вежливей (и стараясь совершенно игнорировать енотовидные оскорбления) обратился к Пушу:

— Давайте продолжим нашу беседу. Почему мне не понравится мое желание?

Терпеливо дожидавшийся конца нашей перепалки, кролик, наконец, смог продолжить свою речь.

— Вообще-то без червоточинок мы тоже желания исполняем, но насчет вас такого задания не было.

— Почему это?

— Видать, выслуга лет не подошла, или еще какая ерунда. Я откуда знаю? Мы просто исполнители.

Я сидел и молчал, обдумывая информацию. Внутри меня все клокотало. Как-то незаметно я втянулся во всю эту бредятину и даже начал верить. И теперь меня здорово зацепляло, что где-то там (ох уж мне это «где-то там»!), в общем, как всегда кто-то где-то выше меня что-то насчет меня такое решил, типа вроде заслужил, да все же не так уж и много, так, фигню какую-то. Подарочек с «сюрпризом». Почему мне всегда все радости с какими-то довесками противными достаются? Почему все не как у людей? Что я — урод какой-нибудь?

— Да уж, не красавец, — снисходительно вынес вердикт енот.

Я что, последнюю фразу вслух сказал?

— А ты вообще, галлюцинация с лапками и без тапочек, явился сюда да еще меня оскорбляешь!

— Ладно-ладно, я просто факт констатировал.

— Ты, Хрищь хренов, инотишка енопланетная, «высший разум», блин, если еще что-нибудь такое скажешь, я тебя с балкона выкину! — Я был просто взбешен.

— Не выкинешь, у тебя сердце доброе, и животных ты любишь, — с видом превосходства объявил енот, — да и желание тогда — тю-тю! Кто тебе его исполнит-то? Если ты нас выкинешь?

Я чуть было не вскочил с кресла, хотелось схватить мерзкое животное за грудки, или что там у него, и потрясти хорошенько, но тут (очень вовремя, надо сказать) вмешался кролик.

Он встал во весь свой небольшой рост и проникновенно сказал:

— Простите моего неразумного собрата, он не со зла. Просто работа такая собачья, понимаете, как у кондукторов почти. Только еще хуже. Приходишь людям радость дарить, а они ругаются, подозревают в чем-то, иногда даже убить пытаются. Характер портится, это профессиональное. Видите, мой коллега уже раскаялся.

Я понемногу начал остывать. Да и енот всем своим видом выражал виноватость, лапками мордочку закрыл, чуть не плачет, плечики подергиваются. Хотя, может, он там хихикал?

— Ладно. Бог с ним. Пусть живет. Но мне вот что интересно, а почему это я раньше ничего такого о вашем существовании не слышал?

— Слышали, не раз слышали. Просто не верили. О волшебниках ведь читали? О феях? Ну вот, например, вы в Деда Мороза верите?

Я фыркнул:

— Вы меня совсем дитем считаете? Я и ребенком не верил, всегда знал, что это папа с ватной бородой и в мамином красном халате.

— А те дети, что верили, получали подарки, — поучительно сказал Пуш. — Ну не все, конечно, а те, которые этого заслуживали.

— Я тоже подарки получал! — возмутился я. — Вы что думаете, у меня было тяжелое детство?

— Похоже на то, — съехидничал енот.

Я решил не обращать на него внимания. Быть выше.

— И вы всегда получали все, что хотели? Или хотя бы раз исполнилось самое заветное ваше желание? — сочувственно спросил кролик.

Я задумался. Помню, одно время я очень-очень мечтал о железной дороге. Родителям все уши прожужжал. Ну и что в итоге? Подарили мне конструктор. А когда я просил щенка, мне купили хомячка. Да и того скоро отдали кому-то, потому что я забывал вовремя чистить его клетку, а маме сильно не нравился запах. Да что там детство, всю жизнь мне не везло. Всегда получал не то, что хотел, а так, жалкое подобие. Я расчувствовался и шмыгнул носом. Ну почему мне всегда так не везло?

— Ладно, хватит соплей, — обрезал енот. — Времени осталось мало. Давай выкладывай, какое у тебя заветное желание, мы его исполняем и сваливаем. Дел еще много.

— Самое заветное, самое тайное и страстное, — добавил кролик и как-то похабно ухмыльнулся, плотоядно осклабив резцы.

— Вы о сексе, что ли? — растерялся я.

Енот рассердился.

— Что за люди! Раз тайное, значит секс. Какое-то у вас размножение неправильное, процесс то есть. Ладно, если хочешь, мы и такое можем.

Я испугался. Какие-то жуткие идеи в голову полезли. Чур меня, чур!

— Не, я пошутил.

На самом деле я все же решил попробовать действительно сказать им какое-нибудь свое желание, мечту, так сказать. Не о сексе, конечно. Просто, чем черт не шутит, если это сон, я ничем не рискую. А если не сон?..

— Время-время, — Хриш постучал по тому месту на своей лапке, где у людей обычно часы.

Я все не мог решиться. Чего же пожелать-то? Много-много денег? А сколько именно? К тому же они все равно кончатся. Тем более я читал где-то, что чем у человека больше возможностей, тем больше потребностей. Привыкну швыряться деньгами и жить на широкую ногу, а потом — хлоп! — денежки-то кончились! А зарабатывать честным трудом я к этому времени разучусь. И помру в итоге где-нибудь бомжом под забором. Нет, материального я желать не буду, это все преходящее. Любовь? Чтобы в меня влюбилась секретарша шефа, моя голубая мечта? Ну на фиг! У нее, наверняка, запросы такие, что спину не разогну, зарабатывая для нее машину, квартиру, отдых на Канарах и прочие атрибуты престижной жизни. Или если даже можно так сделать, чтобы она совершенно бескорыстно в меня влюбилась, то вдруг у нее характер какой-нибудь противный, я же не знаю ее совсем. Ну, ноги длинные, улыбка красивая, так это ведь мелочи. Приятные, конечно, но все же. Вдруг она мне разонравится, в другую влюблюсь, а она, секретарша эта, так и будет за мной бегать, сцены ревности устраивать. Наверняка ведь та еще стерва, раз у шефа уже второй год держится. Не, личную жизнь я как-нибудь сам устрою. Что же мне пожелать-то?

— Слушай, может, хватит дурью маяться, давай без формальностей? — енот вопросительно посмотрел на кролика.

Тот нерешительно пожал плечами.

— Вы о чем? — осведомился я.

— Да, понимаешь, нам в принципе и так известно, о чем ты в глубине души мечтаешь, просто по инструкции мы обязаны от тебя лично это услышать, — тоскливым голосом объяснил енот. — Но ты ведь сейчас волынку будешь тянуть, капризничать, стесняться. А нас в других местах ждут.

— Ну не совсем ждут. Они вроде вас, еще не знают о предстоящем счастье, — поправил кролик, — но нам, правда, уже пора.

— И о чем же я мечтаю, по-вашему? — Я сделал акцент на последнем слове.

Словно зачитывая параграф, енот оттрубил:

— Стать настоящим писателем, не то что эти недоноски-бумагомараки-графоманы-эпигоны-сволочи-гении-недоделанные-бездари… Продолжать или сразу перейти к заключительной части?

Я обалдело кивнул (надо же, словно мысли читает!):

— Перейти.

— Короче, заткнуть всех за пояс, заняться собственным творчеством, а не возиться с чужими так называемыми «шедеврами». Долой редакторство, даешь писательство! Все правильно?

Я еще раз кивнул, потому что сказать ничего не мог.

— Ну, все. Давай, держи подарочек. Бывай! — Енот прощально махнул лапкой, и в ту же секунду мои собеседники исчезли. На этот раз без шума и запаха.

Я не успел спросить, а в чем же подвох, какой побочный эффект подарочка. Все еще немного не в себе, я, наконец, встал с кресла и подошел к дивану. Пощупал место, где сидели мои гости. Оно было еще теплым, насиженным. Я вдруг почувствовал, что страшно устал, ноги просто подкашивались, а голова кружилась. Пора завязывать с бессонными ночами, — подумал я и рухнул на диван.

Не знаю, спал я или просто сидел какое-то время в бессмысленном отупении, пытаясь переварить произошедшее (или привидевшееся?). В итоге я почувствовал настоятельную потребность в кофе и сигарете.

Вооружившись свежей кружкой и закурив, я сел за компьютер и записал всю эту историю. Мне легко писалось, на сердце была радость, я чувствовал, что творю, горю, пылаю. Я понял, я ощутил, что такое вдохновение.

И только когда я собирался поставить точку, до меня дошло, в чем был изъян у подарочка. Когда я это осознал, то от злости и обиды чуть не стер этот файл к чертовой бабушке! Но уже не мог. Что толку теперь психовать!

Да, я перестал быть редактором. Я стал одним из тех, кого так презирал, из тех, кто испытывает жажду мучить бумагу в попытках реализоваться, излить душу и поделиться мыслями. Теперь я такой же, как они, я тоже зависим от любого читателя, я так же нуждаюсь в признании и понимании.

Но проблема в том, что я никогда не узнаю, (как и все они. Наверное, все пишущие), даже если прославлюсь, даже если меня признают, если примут во все союзы писателей и выдадут красные корочки с золотыми буквами, если наградят кучей Нобелевских, Гонкуровских и всех возможных премий на свете, если мои книжки будут издаваться миллионными тиражами, а мои произведения включат в школьную программу и я стану классиком, если все на свете критики станут петь мне дифирамбы, все равно — меня всегда будут терзать сомнения — действительно ли я писатель?

НАСТОЯЩИЙ писатель?

 

Привал на облаке

По мотивам или не по мотивам очень известного произведения

— Совсем тесно стало, невозможно работать, — сетовал Ракес, разворачивая корабль в сторону Темной Пустоши. — Уже больше десятка сталкеров на каждый световой год. Заполонили Зону, ищут — не знают, что.

Далеко, в глубоком космосе, его глайдер, маленький космический корабль, штурмовал бездонное пространство в поисках загадочных объектов. Редкие планеты, астероиды, метеоры хранили неведомые сокровища разнообразных и удивительных предметов. И очень странных. Нет, ни золото, ни алмазы — этот «драгоценный отстой», как называли их бывалые сталкеры, — не интересовали никого, и Ракеса в том числе…

Найти нечто удивительное — вот было целью всех поисковиков, хоть это и было запрещено. К тому же сотворено неизвестным автором, пожелавшим скрыться.

Где он? В космосе найти хозяина вообще непосильная задача. Кто оставил шикарную изумрудную пирамиду в трех световых годах от Бетельгейзе? Где вокруг ни одной живой души, лишь одни метановые скопления с низшими формами жизни. Кто сотворил миниатюрную модель Вселенной с зеркальными гранями? А кто посадил березовую рощу недалеко от Альтаира? В глубоком космосе она казалась застывшим видением, но изредка колыхалась листва, обстреливаемая метеоритами.

Сомнений нет — это некая внепространственная сверхцивилизация. Пролетала через нашу Вселенную и устроила небольшой привал. Или просто решили пошутить.

И почему тогда нельзя воспользоваться их артефактами? Этими странными находками?

Нет, не в смысле, что это может кому-то пригодиться в хозяйстве, для удобства в быту, а лишь опять же для получения новых восклицаний. Удивлений. Охов и вздохов. Что в центре галактики, на черном рынке, щедро оплачивалось. Никто не знал, что делать с Черным Камнем, нагревающимся от звука, со Спящим Глазом, показывающим миражи, с Летающей Чернильницей, которая хаотично и где попало оставляла кляксы.

Но было завлекательно.

Хотелось найти нечто более интересное.

Но интересного уже почти ничего не осталось. И не только из-за огромного количества сталкеров, рыскающих в Зоне.

Неожиданно раздались в каюте щелчок и глухой колокольный перезвон, Загорелся экран связи, и на метровом мониторе появилось довольное лицо Савидана.

— Говорят, ты нашел что-то новенькое?

Круглая лысая голова, огромные глаза-шары и маленький рот, который смахивал на еще один маленький глаз. Так выглядели все виконцы, обитатели Темной Пустоши. Единственные, кто не присоединился к галактической программе по стабилизации Вселенной.

— Боюсь, это тебе покажется не по карману, — ответил Ракес, вращая регулятор настройки для получения более четкого изображения.

— Стоп-стоп! Не говори так, — на мгновение рот Савидана исчез совсем, — мы ведь друзья. Можем договориться. Я, к примеру, готов поделиться ценной информацией…

— Кто?! — начал догадываться Ракес. Слишком сильно прищурил глаза Савидан, что означало его сильные переживания.

— Матхим… Два часа назад… Законники перехватили его на станции Кричкус. В момент реализации НОП (неопознанных предметов).

Ракес кашлянул, затем подхватил со стола пакет с горошком и принялся щедро запихивать его в рот.

— Куда его?

— Как обычно. В центр к хирургам, на операционный стол. А потом на конвейер.

Матхим был отличным парнем. В прошлом году они вместе на Кричкусе пили пиво и смеялись над попытками правительства ввести новые законы по запрету алкогольных напитков.

— Ты заметил, — говорил Матхим, — сначала они запретили войны. И вообще любые конфликты. И это у них удачно получилось. Система выращивания кристаллов или что-то еще, но люди действительно стали добрее. Но теперь они придумали программу по стабилизации и решили всех обессмертить! Но какой ценой?!

Ракес отключил связь с Савиданом, не прощаясь. Значит, лететь к нему, на Лионикс, столицу Виконтии, нельзя. Надо оповестить ребят, кто еще не в курсе. И он переключил канал на Конха, еще одного знакомого сталкера.

— Даже не думай, — заявил Конх, едва появившись на экране. — Да за твою находку власти тебя вмиг зомбируют.

Вытянутое лицо Конха сильно походило на лошадиную морду, и длинные черные волосы, свисающие до плеч, очень подчеркивали это сходство.

— Как знаешь, мы на Зоне. Мы все ушли от законников, — медленно говорил Ракес, — и все хотим нового. Запретить разнообразие жизни невозможно. Их стабильность, мир во всем мире, рано или поздно приведет к взрыву.

— Да что ты говоришь! Неужто ты против мира? А как тебе метановые болота на Ж-616? На которых можешь провести остаток своих коротких дней, пока не засохнет кожа и не лопнут легкие. Многие отказались от бесконечной и беспечной мирной жизни, пусть и зомбированной, но они предпочли ссылку, так и не осознав собственной глупости.

Так раньше Конх никогда не говорил. Пораженческое настроение, или… Вдруг Ракес увидел отблеск за левым плечом Конха. Сверкнула своей гранью маленькая пирамидка. В виде сложенных двух тетраэдров. Символ программы стабилизации.

Ракес резко дернулся выключить связь, но не успел. Лампочка на приборной панели тревожно замигала красным, и включился сигнал тревоги. Конх на экране сменился черным шаром.

— Объект Х-314, вы обнаружены, — произнес механический звук законника, круглого черного робота. — Немедленно отправляйтесь в порт 015 для добровольной сдачи, иначе…

Иначе его ждет не жестокая расправа или тюремное заключение. Нет. Нынешний гуманный суд проявляет милосердие — он лишь меняет программы микрочипов, вшитых в голову провинившихся. Либо его мирно устроят на работу по сборке звездолетов либо очистке нужных мест. В зависимости: сдастся он сейчас или заставит законников побегать. А найдут они обязательно. На Ракеса теперь выставлена метка. В любом случае он скоро станет добропорядочным, законопослушным и спокойным гладиолусом в красивом горшке.

Если не выберет метановые болота.

— Хорошо, я — ваш, — смиренно произнес Ракес, глядя на черный шар. — Но могу попросить об одном одолжении?..

Шар моргнул — на мгновение сменил цвет на более светлый и вновь почернел.

— Каком?

— Позвольте… я… — Ракес заволновался, сжал крепко пальцы до боли. — Двадцать лет работы… Да, понимаю: по-вашему, это не работа. Но космос, знаете… хотелось бы отдохнуть. Расслабиться… На какой-нибудь отдаленной планетке. Где есть облака. Я их никогда не видел…

Шар снова моргнул. И что-то прожужжал.

— Джж…

— Всего неделю! Обещаю законов не нарушать.

Ждать пришлось недолго. Законники быстро решают проблемы. Да, так да. Нет, так нет. Шар теперь весь окрасился в белый цвет, что у них выражало знак согласия, и после этого исчез с экрана.

Можно было вздохнуть. И еще немного пожить спокойно. Ракес вытащил из холодильника бутылку рома — запрещенного напитка. Хорошо, он смог уговорить. Это можно отпраздновать. Устроить привал на облаке — это сказка. Правда, говорят: они пушистые и совсем не твердые. И на них не полетаешь. Но разве это важно?

Они ведь очень удивительные, как и все те безделушки, которые оставили здесь гости из другого пространства.

Неизвестно, зачем?

Ракес достал из кармана комбинезона небольшую коричневую лепешку. Эта была его последняя находка. Неровной формы, с шершавой поверхностью и безобразная на вид, она под определенным углом начинала светиться.

Это был он.

Источник жизни.

Который не давал спокойно жить законникам и всем бессмертным консерваторам из центра галактики.

Ракес поглядел в зеркало на свое морщинистое, покрытое щетиной лицо и почесал нос. Ухмыльнулся. Вспомнив, что видел неподалеку одну голубую планету.

11 ноября 2011 г.

 

Большой муравей

Маленький мальчик сидел на скамейке и горько плакал. Теплое солнышко, ласковый ветерок и горсть цветных стеклышек в кармане потеряли всяческий смысл. Жизнь оказалась очень несправедливой штукой. Понятно, почему баба Катя с первого этажа вечно на все и всех ругается.

— Ты мелкий и ничтожный, — сказал ему Коля час назад. — Ты — пылинка, ты — муравей. И даже в микроскоп тебя не разглядишь.

Ну, как можно стерпеть такие слова? Только недавно Вова стал большим. Он пошел в школу, в первый класс. И Людмила Кирилловна, его первая учительница, похвалила его за то, что Вова хорошо читает. А тут этот верзила (он на голову выше) из 3-го класса отобрал у него резиновый мячик и посмеялся. Неужели нужно учиться в такой школе, чтобы стать таким дураком? Но Вова не хотел никому жаловаться и в одиночку страдал.

Почему так обидно?

— Что ты плачешь? Ты же большой, — рядом на скамейку подсел дедушка в полосатой майке и потертых брюках. Его слова прозвучали очень издевательски и вызвали новый приступ слез.

— Ну-ну-ну… Постой! — продолжил дедушка. — Вот тебе платок, успокойся и лучше расскажи. Не торопись. Ведь знаешь: и большая беда, если ей поделишься с другом, становится маленькой неприятностью.

Вова вздохнул, вытерся мятым платком, и рассказал. Всхлипывая, взъерошивая свои кучерявые волосы и размазывая грязное пятно на щеке.

— М-да… — дедушка задумчиво потер колено, посмотрел на небо, убеждаясь, что дождя не предвидится, и внимательно взглянул на небольшой кустик, растущий рядом со скамейкой. — Понимаю, что рассказывать, как ты быстро вырастешь, — бесполезно.

— Угу…

— Не успеешь чихнуть, как станешь высоким.

— Гы…

— А хочешь прямо сейчас?

— Что?

Слезы вмиг пересохли. Рот раскрылся, обнажая недостающие зубы.

— Да-да, именно. Правду говорю. Видишь кустик? Опустись перед ним. Ниже… Еще ниже!

Вова распластался по траве, локтем стукнулся о камешек.

— И чего?

— А теперь посмотри вниз, рядом с корнем. Что видишь?

Мир словно перевернулся. Он стал таким огромным. В зарослях травы бегало много удивительных и разных существ. Да-да, именно зарослях. Это были настоящие джунгли с множеством диковинных обитателей. Большие серые шестиноги, черные треугольные рогоносцы, круглые восьмилапые монстры. Все суетились, бежали, прыгали и периодически вступали в схватку друг с другом.

А он, Вова, был великаном и смотрел на всех свысока.

И мог распорядиться жизнью каждого существа по собственному усмотрению.

Вот муравей бежит. Большой, черный. Бревно тащит. А рядом еще один муравей, но поменьше. И какой-то рыжий. А первый остановился, бросил бревно и давай толкать второго. Разбежится и всем тельцем стукает. Дерется? Или учит, что нельзя прохлаждаться, а нужно работать? А может, решил просто посмеяться над маленьким?

Надо разобраться с хулиганом.

Но тот неожиданно остановился, поднял голову и посмотрел на Вову. При этом смешно зашевелив усиками. Вова чуть не подпрыгнул.

Ладно, сами разберутся. Уж не маленькие. И Вова решил посмотреть на этот чудесный мир через свои стеклышки. Вот будет потеха. Но неожиданно откуда-то сверху, словно из другого измерения, раздался голос.

— Поэтому неважно, какой ты величины. Важно то, что ты всегда сможешь найти правильное решение. Например…

И дедушка, подняв мальчика с земли и отряхнув его, начал шептать на ухо.

А на следующий день в школе, на перемене, они снова встретились. С плохим мальчиком.

— А-а! Малявка! Еще не понял, какой ты мелкий, — Коля подошел к нему, поигрывая Вовиным мячиком в руке, — что ты никогда ничего не сможешь сделать в жизни.

— А вот и неправда! — решился дать отпор Вова и растерянно обернулся. Коридор заполнен галдящими детьми. Каждый сам по себе, и ждать помощи не приходится.

— Ну что?! Что? Что ты можешь, — начал уже прыгать Коля то на одной ноге, то на другой. Подошли еще мальчики, приятели Коли, и принялись говорить о чем-то непонятном.

— Сейчас-сейчас… Подожди, — Вова хотел сказать что-нибудь значительное. Дать отпор, но ведь он… Он только начал учиться. И это совсем не значит, что он маленький.

— Муравей! Муравьишка! — потешался вовсю Коля, как вдруг…

Слева от Коли и справа от Вовы неожиданно вырос высоченный столб.

Александр Геннадьевич, учитель биологии. В черных брюках и цветной рубашке.

Вот кто действительно большой. Почти два метра ростом.

И очень трудолюбивый. Сам никогда не сидел без дела и других не оставлял без работы.

— Мормышкин! Николай! — учитель снял очки и с высоты башни (своего роста) посмотрел вниз на вдруг поникшего Колю. — Необходимо выполнить очень важную работу, которую способен сделать только большой человек.

— А я… А что?.. — залепетал Коля. Его глазки забегали в разные стороны. Мячик неожиданно выпал из рук и покатился по коридору.

— Ты сможешь. Я верю. На школьном дворе вновь образовался муравейник. Чтобы не уничтожать бедных насекомых, предлагаю аккуратно его выкопать и перенести в лес. Лопату, грабли, носилки дам, а организацию работы, выбор помощников ты возьмешь на себя. Справишься? Ты же большой.

— Э-э… Но… Я же это… — на несчастного Колю было страшно смотреть. Он резко уменьшился в размерах и стал даже ниже Вовы.

— Что? Неужто испугался муравьев? И они больше тебя? А? — Александр Геннадьевич повернулся к Вове, как бы переадресовав вопрос ему.

— Конечно! — Вова улыбнулся. Солнце снова вышло из-за туч. — Да! Муравьи — они точно большие. Уж я-то знаю.

Так и закончилась короткая история. Больше Коля не встречался на дороге у Вовы. Может, испугался? Или придумывает план мести? Или просто осознает свою ошибку… А что еще?

И все бы ничего, но еще месяц после этого случая все называли Вову «Большой Муравей».

1 мая 2012 г.

 

Повадился к нам…

Повадился к нам тут ходить один на работу. В бухгалтерию, в частности. Придет, коробочки свои разложит и стреляет глазками в женщин. Косметика, мол, бренды. А сам невзрачный такой, пегий.

Женщины хихикают, потешаются. Многозначительно переглядываются и обмениваются записками. Валентина Ивановна деловито выбирает лосьоны, кремы и спрашивает: «А нет ли такого омолаживающего, чтобы сразу лет тридцать сбросил?»

«Да нет, — возражает Вероника, самый молодой специалист по затратам. — Надо бы не лет сбросить, а килограммов. Вот я такой парфюм взяла бы, чтобы… э-э…»

«Чтобы все мужики в очередь за 3 квартала выстраивались», — не преминула в ответ вставить шпильку Валентина Ивановна.

— Есть-есть такой парфюм, — благосклонно кивнул головой мужичок, — вещь уникальная. По рецептам самого Раймунда Луллия, жившего в XIII веке. Совсем недавно были найдены затерянные труды ученого. Теперь можно и килограммы сбросить, и молодость вернуть. А уж мужчины как будут бегать за вами! Устанете отбиваться.

Мужичок улыбнулся. Достал из кармана черный телефон, повертел им в руках, оглядывая притихших женщин. Затем взглянул на экран телефона, и…

— Вот что! Хватит! — не выдержала, наконец, начальница отдела, Маргарита Федоровна, сидящая в углу комнаты у окна. — У нас квартальный отчет, и я попросила бы покинуть посторонних помещение. Вы не имеете права у нас находиться и отвлекать от работы. И впредь…

Еще полчаса после ухода скромного коммерсанта женщины обсуждали его и его косметику.

— Знаю-знаю, — ухмыльнулась Маргарита Федоровна, — он запал на нашу Валентину Ивановну и пытается ей понравиться.

— Нет-нет, я себе найду кого-нибудь получше, — Валентина Ивановна вздернула носиком и посмотрела в зеркало на свои темно-рыжие кудри.

— Да и косметика левая, такой не бывает, — заметила Алена Игоревна, специалист по финансам.

— Даже мэрикеи, эмвэи, эйвоны здесь не справятся, — посмеялась Вероника.

— А из какой компании-то мужичок?

— Даже не представился. А что ж он сам не воспользовался чудом своей косметики?

Женщины еще несколько минут смеялись. Поражаясь, как сразу не догадались.

— А так бы пришел к нам молодой и статный брюнет…

— Ох-хо-хо…

— Их-хи-хи…

И тут вдруг в дверь кабинета постучали. Женщины быстро встрепенулись и приняли рабочий вид. Уткнувшись в бумаги и экраны мониторов.

— Извините, — молодой и высокий черноволосый красавец в элегантном костюме робко зашел в бухгалтерию и чуть не споткнулся на пороге, — я, кажется, у вас телефон забыл…

4 октября 2011 г.

 

Новым курсом

Пупс сел на горшок и сейчас же получил розовый пузырь — в награду. Братишка рассмеялся, схватился за него ручонками. Хотел привстать с горшка. А пузырь — «упс» — и лопнул. Туда ему и дорога. Нечего отвлекать ребенка от важного дела. Братик справил нужду, натянул штанишки и снова получил розовый пузырь, который поплыл по комнате, уводя его в игровой уголок.

За хорошие поступки младший брат неизменно получает розовые пузыри. Мне они не нравятся. Слишком быстро исчезают. Но братишке в самый раз. Он только о них и мечтает. Я же большая девочка и в качестве вознаграждения получаю яркие блестящие фантики. У меня их много. Целая коробка. Вот когда наберется три больших коробки, тогда начну мастерить из них бантики и цветы. Должно получиться красиво. Только об этом подумала — и в воздухе закружился красочный прямоугольник. А что я говорила: еще один презент за позитивные мысли.

Я оторвалась от планшетника, на котором рисовала домик с трубой на зеленой лужайке, поймала вертлявый фантик и, бережно расправив, положила в коробку — к другим. Скоро, скоро моя мечта исполнится. А пока я придумываю все новые и новые способы складывания прямоугольников в различные фигуры. Ведь у цветов разные лепестки. И тут надо хорошенько поломать голову. Каким-то фантикам придать форму трубочек, а каким-то — форму длинных язычков или зубчатых треугольничков. Это сложно — мастерить цветы.

А получать подарки — совсем несложно. Просто надо думать правильно. И тогда все исполняется. Я все время об этом говорю. И старшему брату, и матери. Но до них не всегда доходит. Мама еще прислушивается к моим словам. И теперь у нее много мыла. Хватает и для умывания, и для стирки. Она помешана на чистоте. Ей всюду мерещатся микробы. А старший брат Кирилл — тот совсем меня не слушает. У него свои мысли копошатся, чаще всего неправильные. За них ему здорово достается. Бам-с — невидимым молоточком по башке. Поэтому Кирилл то и дело потирает голову — то в одном месте почешет, то в другом. Мама думает, что у него почесуха. И лечит заразу своим излюбленным средством — жидким мылом с чемерицей. Она не верит в невидимый молоточек. У нее самой мысли всегда были правильными. Даже в детстве. Если честно, ей до меня еще расти и расти. Я же про этот молоточек не просто так говорю, я его вижу.

И про Эксперимент она даже не догадывается. Мы — это эксперимент. А кто экспериментатор — неизвестно. Ой, молоточек больно стукнул меня по лбу. Я невольно схватилась рукой за лоб и потерла ушибленное место. Не буду, не буду! Все, клянусь — не буду, честное слово. Только не бей.

Брат рассмеялся. Догадался, что я получила молотком. Смейся, смейся, сам сейчас получишь. И точно. Кирилл охнул и присел, держась за голову.

— Алиса, Кирилл! — укоризненно воскликнула мама. — Что это такое?

Мама не понимает, почему мы так себя ведем. Она думает, что мы передразниваем друг друга. Вот еще! Больно надо!

Мама подошла к шкафчику и достала бутылочку.

— Идите сюда, — позвала она, взбалтывая лекарство от «почесухи».

— Не надо, — заканючила я в надежде избежать неприятной процедуры. — Вонять буду.

— Нет, надо! — в голосе матери послышались непреклонные нотки.

Каждый понимает — если услышишь эти нотки — лучше не спорить. Себе дороже выйдет. Мы с Кириллом покорно подошли и подставили лбы. Ватной палочкой нам помазали невидимые пятна. Неприятный запах поплыл по комнате. Я сморщила нос. Если уж мне неприятно этим вонять, то соседке Аньке тем более неприятно будет этим дышать. И сегодня она со мной точно играть не будет. Обзовет дохлой рыбой. Это от того, что в жидкое мыло с чемерицей мать собственноручно добавила чеснок и рыбий жир. Она думает, что этим усиливает действие средства.

Мать убрала бутылку в шкафчик и вздохнула. Еще бы ей не вздыхать. Не хотелось бы мне оказаться на ее месте: лечить неизвестно что неизвестно чем.

Нам велено одеться поприличнее. Это означает одно — мы выйдем из своей каюты, пройдемся по коридору, где встретимся с другими людьми, идущими в том же направлении. В конце нас ждет монитор. Надо будет приложить свою ладонь к экрану — и все. Можно идти обратно. Это называется — голосование. При чем здесь «голосование» — я не понимаю. Лучше бы назвать эту манипуляцию как-то по-другому. Рукование, например. А еще лучше — фасование: в этот день мы все красуемся друг перед другом. Матери выводят в коридор своих причесанных, прилизанных отпрысков. Каждая ревниво оглядывает чужих детей, выставляя вперед своих. Мы не лучше и не хуже других. И это заставляет мать страдать. Ей хочется, чтобы мы были самыми лучшими.

Я натянула свое единственное нарядное платье. Кирилл толокся возле зеркала, пытаясь ущипнуть себя за темный пушок на верхней губе. Наверное, хочет показать пробивающиеся усики Регине, сестре Аньки.

Тем временем мать приводила в порядок Пупсика. То есть Петьку. Ему скоро полтора года будет. Совсем маленький. Она обтерла его мордашку влажной салфеткой, вытерла розовые ладошки, частым гребешком прилизала русые волосенки. Петька засмеялся — и снова получил пузырь. Я отвернулась. У меня от этих пузырей уже скоро розовые круги перед глазами поплывут.

— Сегодня важное событие, — сказала мать.

Она решила придать действию немного торжественности.

— Сегодня голосование. И от того, как мы проголосуем, зависит курс нашего корабля.

Да, я забыла сказать, что мы находимся на космическом корабле. Считается, куда-то летим. Куда — мне до сих пор неизвестно. Мать говорит, что я еще маленькая и чего-то там не пойму. Ладно. Я согласна не задаваться сложными вопросами, чтобы не получать за них по голове.

Бам-с! Я отчетливо услышала стук молотка об упрямую голову Кирилла. Ха! Так тебе и надо! О чем братишка подумал? Зачем голосовать? Ведь мы ничего не понимаем в звездной навигации, не знаем об эклиптике, парадоксальной параболе и прочем. А еще большая глупость спрашивать об этом Петьку, уж он-то точно ничего не понимает. А ведь и его ручонку мамаша прикладывает к экрану. За каким, спрашивается… Бам-с, бам-с, бам-с! Мне тоже досталось. Но не больно. Я перетерпела и даже не поморщилась.

— Мы должны проявить активность, гражданскую сознательность, — голос матери дрогнул — эти слова ей отец внушил, он был общественным деятелем.

Но, кажется, мать искренно верила в то, о чем говорила. Словно знак благословения, в воздухе мелькнули два кусочка мыла: туалетное и хозяйственное. Мать улыбнулась, подставила руку. Бруски точно легли ей на ладонь. Браво, мама! Можно начинать генеральную уборку.

Больше мать ничего не стала говорить о долге и сознательности, решив, что тех коротких слов, которые она уже сказала, и явленного чуда с мылом вполне достаточно.

— Идем! — кивнула она нам и взяла на руки Пупсика.

Герметичная круглая дверь открылась, и мы вышли в витой коридор.

Туда же стали выходить и другие матери с детьми. Наша соседка, тетя Наташа, вывела двух девочек — Аньку, мою подружку; при моем появлении та немедленно зажала себе нос двумя пальцами — учуяла все-таки. Я повесила нос. Вечер предстоял долгий и скучный.

#img_7.jpeg

Со всех сторон слышались возгласы приветствий: здравствуйте… давненько не виделись… как поживаете?

Так, потихоньку продвигаясь, раскланиваясь и рассматривая друг друга, мы подошли к монитору — единственной нашей связи с Ним — с мозгом корабля.

— Интересно, Ему точно нужно наше согласие? — задал свой наболевший вопрос Кирилл.

Красивая Регина помахала желтым воздушным шариком. За свои приличные мысли Регина взимает шариками.

— Приходите в гости, — предложила Регина, дотрагиваясь до брата шариком.

Я думаю, когда Кирилл и Регина вырастут, они поженятся. Я погрустнела. Мне не хотелось расставаться с братом.

Процедура голосования прошла гладко, как всегда. Я приложила свою ладонь первой, потом Кирилл, мать и последним по экрану хлопнул ручонкой Петька.

Воцарилась напряженная тишина. Сейчас машина выдаст итоги.

— Нас поблагодарят за гражданскую сознательность, — шепнула мать.

Но она ошиблась. Машина, как мне показалось, сначала поперхнулась словами, а потом выдала.

— К сожалению, вы так и не пришли к согласию. Голоса разделились. Повторяю. Чтобы выработать новый курс, необходимо полное единодушие.

Мать удрученно простонала.

— Опять неудача. Сколько можно? О чем они только думают, — она обвела глазами другие семьи. — Неужели не ясно: пока мы не сплотимся в единый коллектив, корабль будет торчать на одном месте? А ведь запасы в нем не безграничны. И воды, и еды.

— И мыла, — ехидно присовокупила я.

Мать оставила мое замечание без последствий.

— Мы сами губим себя!

Она промокнула глаза носовым платком.

— Пойдем! — мать дернула меня за руку. — Теперь совет корабля снова будет выбирать нового навигатора. Он рассчитает новый курс. На это уходит уйма времени.

Я тоже была расстроена. Мать несколько дней будет расстроена. Успокоиться ей помог бы отец. Но он ушел в рубку корабля еще до рождения Пупсика. Все мужчины из нашего жилого отсека туда уходили и не возвращались. Мать говорила, что отец был политиком. На новой Земле он должен был организовывать социальную жизнь колонии. Он мог красиво и точно излагать мысли. Примирять людей с действительностью. Хорошо бы примирить мать с микробами.

Я опять засела за планшетник. Убрала домик с трубой в архив и стала рисовать наш корабль. Таким, каким я его себе представляла — толстой белой сосиской в черной раме. Осмотрев рисунок, я нашла крупный недостаток: сосиска никуда не летела. Она зависла на одном месте. Требовалось придать ей движение. Но как? Я наставила ярких точек-звездочек, полуколец-лун. Но корабль упорно не хотел двигаться. Что я только ни делала: рисовала огненные языки пламени из сопла, убирала и прибавляла ярких точек, косматые кометы, но корабль не летел.

Я билась над рисунком долгое время, до тех пор пока в каюту не вернулся Кирилл. И сразу поняла, что он не в духе. Что-то у него с Региной не сложилось. Я-то знаю, что Регина глупа. Но как сказать ему об этом? Кирилл встал за плечом и, вопреки обыкновению, принялся с интересом разглядывать мой рисунок.

— Не смотри, — попросила я, закрывая рисунок руками, — он плохой. Корабль никуда не летит.

— Давай исправлю, — предложил брат.

— А сумеешь?

Вместо ответа Кирилл только хмыкнул. Он ткнул пальцами куда-то, разлил вдалеке туманную полосу, приглушил звездочки, оставив по носу одну яркую звезду. Развернул корабль, увеличил его нос, добавив острую иглу, а хвост сделал нечетким и сжатым. И корабль рванулся вперед. Рисунок ожил.

— Ой, — охнула я. — Здорово! Какой ты молодец!

И от радости захлопала в ладоши. Обернувшись, я увидела странное выражение лица. Брат смотрел на рисунок, словно ополоумевший.

— Ты чего?

— Ничего, — буркнул он, отшвырнул планшетник и выбежал из каюты.

Все сегодня какие-то странные. А кораблик-то как настоящий!

Кирилл

Я знал, что все это туфта. Наш корабль никуда не петит. Алиска права. Кто-то ставит над нами эксперимент. При этой мысли я машинально закрыл голову руками. Но очередного удара виртуальным молотком по лбу не получил.

Ну что ж, хоть это уже хорошо. Может быть, мой жестокий воспитатель понял, что я уже большой и все понимаю? Со мной можно говорить, как со взрослым. Э-эх, был бы здесь отец. Он бы все разложил по полочкам. Растолковал. Но что мешает мне добраться до рубки? Найти там отца и выяснить, что происходит.

Я выбежал в коридор и помчался к дверям лифта. Но дверь лифта не открывалась. Ах да, я что-то забыл. Перед выходом из жилых отсеков надо надеть скафандр. Я видел, как это проделывал отец перед тем, как исчезнуть навсегда. Рядом с лифтом находилась кладовая со снаряжением. Я схватил первый попавшийся. Он был рассчитан на взрослого, размера на два больше. Но это не беда…

Я предполагал, что корабль большой. Он и должен быть таким — большой колониальный корабль. Но он оказался гигантским. Я ехал и ехал на лифте, а подъемная шахта так и не кончалась. Сначала я устал стоять и сел, потом лег на пол кабины и уснул. Когда проснулся, лифт все еще поднимался.

Наконец он, мягко ткнувшись, остановился. Я вышел из кабины и очутился прямо перед шлюзовой камерой. За дверью меня ожидал сюрприз.

Это не была командирская рубка. Скорее всего, конференц-зал. Круглый, с поднимающимися амфитеатром креслами. В центре — стол в виде полумесяца. Зал был пуст. Гулко раздавались мои шаги в этом огромном вытянутом кверху зале. Его потолок уходил в темноту и слабо вибрировал. Неужели я здесь один? И тут одно из кресел около стола повернулось ко мне. Там сидел глубокий старец.

— Ты пришел? — раздался его голос, усиленный микрофоном.

Я вздрогнул. Я узнал этот голос. Он всегда озвучивал результаты голосования.

— Кто ты? — спросил я. — И что все это значит? Где остальные?

— Их нет. Они отправились выше — все технические работники теперь там — в командирской рубке, в сердце корабля… Если, конечно, они туда дошли… Я в технике ничего не понимаю. Поэтому остался здесь. Наблюдателем.

— За нами?

— Да, и за вами тоже.

— Так это вы дубасили меня молотком по голове?

Старик скрипуче засмеялся.

— Прости. Я не нашел другого способа воздействовать на тебя.

— Да как вы посмели! — возмутился я. — Даже отец меня пальцем не трогал!

Старик взмахом руки остановил мою патетическую речь.

— Перестань. Сейчас не место и не время говорить об этом. Кирилл, ты меня не узнаешь?

— Нет. Среди наших знакомых не было стариков. Простите. Но как вас пропустили на корабль?

Старик повесил голову на грудь. Потом, выпрямившись в кресле, горько сказал.

— Кирилл, я твой отец. В это трудно поверить, но это так.

— Что? Моему отцу было не больше сорока!

— А как ты думаешь. Сколько лет тебе?

— Тринадцать.

— Посмотри сюда, — старик включил зеркальную панель за своей спиной. Я взглянул и ахнул. На меня глядел, по меньшей мере, двадцатилетний юноша. Нет. Даже старше. Появились заметные морщинки под глазами, а темный пушок вырос в приличную бородку и усы.

— Этого не может быть! Я не мог так быстро повзрослеть.

— Можешь. Время здесь идет по-другому. Боюсь, я никогда не стану прежним, — в голосе старика сквозила горечь, мне стало жаль его, я так и не хотел признавать его своим отцом. — Наш корабль попал в парадоксальную параболу. Ты заметил что-то необычное, когда поднимался сюда?

— Я ехал часов двенадцать, не меньше. И каждый следующий уровень оказывался все длиннее и длиннее.

— Ты потратил на это путешествие двенадцать лет. Двенадцать лет на сто метров пути по вертикали.

— Но что же нам делать?

— Добраться до рубки невозможно. До нее еще двенадцать уровней. По биологическим часам мне не меньше ста тридцати. Я слишком стар, чтобы пускаться в путь. И тебе не советую. Ты не доберешься до носа корабля. Если только он еще существует…

Я понял — мы попали в червоточину и теперь падаем в нее. Корабль все время удлиняется; из жилых отсеков, в самом начале червоточины, остался наш этаж. Остальные части корабля уже утонули в неизвестности и, может быть, уже распались на атомы.

— Я хотел удержать вас любым способом внизу, в безопасности, — сказал отец. — Прости меня. Порой тебе доставалось.

— А что это было вообще? Ну, тот молоток.

— А, ерунда, виртуальный медицинский прибор. В аптечке нашел. Извини, что применял не по назначению. Но это до поры до времени сдерживало тебя. А потом ты стал слишком много думать. Задавать вопросы. И я понял — тебя не удержать в каюте… Знаешь что, возвращайся к своим. Мать беспокоится… Возвращайся, пока еще осталась такая возможность.

И я поверил ему. Да, это мой отец.

— Пойдем со мной! — сказал я.

— Нет. Поздно. Я слишком стар. Уходи. Когда нос корабля вынырнет из червоточины, его разорвет пополам. Есть надежда, что нижняя палуба вырвется из плена. Все отсеки полностью автономны. Мне это один техник говорил. А до тех пор пока это не произошло…

— Ты будешь устраивать нам голосование.

Старик слабо улыбнулся.

— Это единственное, что я умею делать. А теперь уходи!

Алиса

А теперь я должна рассказать, что произошло потом. В тот вечер мать, как всегда, позвала нас мыться.

Был уже вечер. Пупсик сладко посапывал в своей самоплавающей люльке. Я пошла в ванную комнату. А Кирилл еще не возвращался. И я подумала: опять к Регине пошел, ну и дурак.

— А где Кирилл? — забеспокоилась мать. — Его нигде нет.

— Не знаю, — отвечала я, — может, у соседей?

И тут вошел Кирилл — такой бородатый, старый, но я все равно его узнала. А мать нет. Она подумала, что вернулся отец, и бросилась ему на шею с криком: «Сережа!».

А это был не ее Сережа, то есть не отец, а наш Кирилл, но теперь он выглядел лет на сорок, не меньше.

— Ты что, ма? — сказала я, — ведь это Кирилл.

— Как Кирилл? Какой Кирилл? — ее недоумению не было границ.

Не буду описывать, как все это выяснилось, утряслось… Только сын теперь стал старше матери. И мудрее. Я сразу Кирюху зауважала.

Он коротенько объяснил нам, в чем суть дела. И куда мы вляпались. На наше счастье, корабль был так устроен, что каждая палуба могла пускаться в автономный полет — но только после разрушения корпуса корабля. Кирилл сказал, что корабль все больше и больше втягивается в червоточину. И как только нос вынырнет из нее, а корма останется снаружи, неизбежен разрыв. И это событие уже близко.

Все так и случилось. Вдруг как жахнет. Потух свет, а потом включилась автономка, и мы зажили по-прежнему. Нет, по-новому; Голос отца объявил о том, что наконец-то голосование прошло успешно, выбран новый курс, и мы летим к самой лучшей из планет.

Планета и в самом деле оказалась ничего себе, подходящая. Здесь много мыльного корня, мама стирает каждый день. Кирилл женился на тете Наташе. Слава богу, что не на Регине. Я бы с этим никогда не смогла примириться. Он стал политиком, как и отец, то есть старшиной нашей общины. Всех объединяет, устраивает общие собрания и голосования. Мы с Анькой за время космических скитаний тоже выросли, у нас свои семьи. И свои Пупсики. Единственное, что плохо — запасы шариков, розовых пузырей и блестящих фантиков и в самом деле оказались ограничены. И мы воспитываем своих детей без этих вспомогательных средств. Ну что же, все идет Новым курсом!

Челябинск, ноябрь 2011 г.

 

Возвращение легенды

— Я знаю, зачем ты прилетел на Землю, — голос землянина перешел на шепот. — Тебе надо вот это. — Сосед по барной стойке слегка отогнул полу пиджака.

Внутри к блестящей серой подкладке была прикреплена плоская прозрачная баночка, в которой сидело продолговатое существо. Совсем маленькое. Серо-зеленое. С черными бисеринками глаз и крохотными цепкими лапками, которыми оно пыталось уцепиться за гладкий пластик.

— Это он? — голос инопланетянина возник в голове Сергея сам по себе.

— Дракон! — уверенно произнес продавец. — Вымирающий вид. Можно сказать, последний экземпляр. Потому и продаю — на Земле не выживет. Экология не та. А у вас — другое дело…

— Сколько?

— Четыре кредита!

— Много!

— Как знаешь…

#img_8.jpeg

Хозяин зверушки запахнул пиджак.

— Ладно… Согласен.

Сергей мысленно усмехнулся: инопланетянин недолго торговался. Ол-Пи незаметно выложил на стойку рядом с рукой человека пластиковый кругляш.

— Возьмите. Здесь пять.

На то и рассчитано. Не бывает четыре кредита на одной карточке. Сергей прикрыл карточку ладонью.

— К сожалению, у меня нет сдачи, — сказал он.

— Не надо. Я тороплюсь. Моя виза кончается через полчаса.

— Хорошо, берите товар.

Со стороны совсем не было видно, как из тела инопланетянина вылезло щупальце. Удлиняясь, проникло под полу пиджака. Еще миг, чпок — и баночка с легким, присасывающим звуком оказалась в теле симбионта Ол-Пи.

Сергей откинулся на спинку стула. Поднял бокал с пивом.

— Счастливого пути!

Это был знак. В ту же секунду в бар вошла группа захвата экологической полиции. Раздалась короткая команда.

— Всем оставаться на своих местах!..

Ол-Пи удалось одурачить преследователей ложной целью. Энергетический двойник-оболочка повел землян за собой, в то время как гуманоид в виде поваленного дерева лежал в шаге от тропинки. Аборигены уходили все дальше и дальше. Их приглушенные голоса почти неслышны. Ол-Пи сенсорами, замаскированными под ветки, ощупал пространство. Никого. Но все равно не стал рисковать. Вызвал капсулу экстренной эвакуации. Слабо мерцающий шар сорвался с околоземной орбиты. Через мгновение он завис над Ол-Пи. Инопланетянин привел свое тело в квантовое состояние и соединился с капсулой.

Едва серебристый шар скрылся в синем небе, как четверо преследователей мгновенно успокоились.

— Отбой! Хорош ломать комедию, — произнес старший группы. — Всем спасибо. Разыграли как по нотам.

Парни в зеленой форме экологической полиции заулыбались. Хлопнули друг друга по рукам.

— Пошли делить барыш! Сколько ты с него вытянул, Серега?

— Четыре кредита. Как раз по одному на брата.

— Кого ты на этот раз продал?

— О! Последний экземпляр дракона.

— Хо-хо-хо! Это интересно! Ящерицу за дракона! Ну и лохи же эти гуманоиды. Расскажи…

— Нет-нет… Пусть лучше расскажет, как он продал представителю Веги стрекозиное крылышко, выдав за крыло короля эльфов.

Планета Кю-Ран.

— Поверить не могу, что мой отпрыск окажется замешанным в детективную историю с похищением! — возмутился Ол-Пи (старший). Узнав о приключениях сына на Земле.

— Законы Земли изменились. Вывоз животных запрещен. — Ол-Пи (младший) вынул из симбионта маленькое продолговатое животное серо-зеленого цвета с цепкими лапками и глазами-бисеринками. Оно хорошо перенесло и полет, и акклиматизацию.

— Миленькое… — произнес отец.

— Это детеныш дракона, — пояснил сын. — Взрослая особь весьма свирепа. Умеет летать, плавать и изрыгать огонь… Живет до тысячи лет…

— Поразительно! — воскликнул отец. — А на вид такое безобидное. Если все правда, что ты говоришь о нем, эти земляне странные существа: переживать из-за потери чудовища! Они должны были благодарить себя за избавление от кошмара. А вместо этого устроили погоню.

— Они гнались за мной, — подтвердил сын, — но вряд ли мне угрожала серьезная опасность. Им нужен был кто-то из гуманоидов, чтобы раздуть шумиху вокруг вывоза животных. Дело в том, что это последний экземпляр. Я думаю, они хотели бы сохранить его, но у них нет шансов… Поэтому я приобрел его. Наши ученые сумеют сделать то, что недоступно другим разумным расам. Даже гуманоидам Веги не сравниться с нами.

— С этим не буду спорить. Ладно, поместим его в наш центр исчезающих животных. Подключим лучших специалистов, чтобы дракон развивался нормально. А потом вернем его на Землю. Да, обязательно вернем! Я не хочу, чтобы на Земле исчезло такое удивительно животное. И не надо посылать мне умоляющие сигналы. Это не обсуждается!

Планета Земля. Окрестности озера Чебаркуль.

— Давненько не виделись, Серега!

Два друга хлопнули по рукам. Бывший начальник повел подчиненного к дому.

— Хорошо тут у тебя, — оглядывался по сторонам Николай. — Сам мечтаю уйти на покой, построить крепкий дом у озера. Вот еще накоплю немного, проверну пару операций с гуманоидами!.. Ах, воздух какой! — Колян втянул ноздрями настоянный на хвое воздух.

Через полчаса, сидя за самодельным столом во дворе, мужчины ели жареную рыбу, пойманную Сергеем накануне, пили пиво и предавались воспоминаниям.

— Так, значит, как ты ушел из полиции, так и осел здесь? Здорово! Рыбалка и все такое прочее…

— Угуумм. И все такое… Сам увидишь, — загадочно пообещал Сергей, — вот только солнце зайдет.

В сумерках они еще сидели во дворе. С озера тянуло прохладой и сыростью. Сергей не торопился вести гостя в дом. Он чего-то ждал. И вот когда уже совсем стемнело, а над озером поднялась круглая, словно сковородка, луна, Колян увидел стайку маленьких человечков с прозрачными крылышками за спиной.

Они кружили над столом. Их голоса, похожие на писк комара, не отличались благозвучием. Человечки ссорились и тащили с тарелок все, что плохо лежало.

— Это кто? — спросил Колян одними глазами.

— Эльфы…

Сергей сидел истукан-истуканом.

— Рыбу жареную любят. Я с ними ничего, в мире живу. Тут все их подкармливают: кто молоко оставляет на ночь, кто варенье. Я — рыбу…

— М-да… А еще кто-нибудь есть из этих, легенд?

— Есть. Разная мелочь в основном… Но недавно в озере появилось нечто… На-ко, возьми бинокль. Посмотри в ту сторону. Вон туда. Видишь, птичка летит?

Колян схватил бинокль. Навел окуляры.

— У-у-у-а! — взревел он буйволом, приготовленным к кровавой жертве. — Будь я проклят — ведь это же!.. — и не договорил.

Дракон, резко увеличившись в размерах, уже заходил на крутой вираж.

Челябинск, январь 2010 г.

 

Для тех, кто не спит

«С точки зрения предложенной нами теории критического влияния, можно принять лимитирующим фактором особенность к выживанию в экстремальных условиях при определенных и жестко ограниченных колебаниях индивидуальных показателей и атмосферных явлений».

Так… Еще пара страниц, и мозги не выдержат. Просто расплавятся. Да, правильно говорят, что все научные работы делятся на две категории: гениальные или полностью бездарные. Лучше баранов считать… Или козлов. Или баночки с пивом… Э-э-э… не надо про пиво.

Вот ведь есть на свете такие люди, что способны заснуть быстро и без проблем. Лег поудобнее, глаза прикрыл, и «привет Морфею». Счастливчики. Мне же с извечной бессонницей остается только сглотнуть слюну и тихо позавидовать. Нет, ведь главное — хочу спать, чувствую, что хочу, ан не спится. Просто наказание какое-то. И ведь не сказать, что на работе не устаю. Попробуй тут не устать, когда с восьми до восьми каждый день и плюс халтурка. Так что прихожу домой, еле волоча ноги. Вроде бы все должно быть нормально. Со сном. А поди ж ты. Как появилась эта проклятущая бессонница несколько лет назад, так и прижилась. Не оторвешь.

Я встал, привычно «дошатался» до кухни и щелкнул кнопкой электрочайника. Потом поплелся в ванную, пустил воду и умыл лицо. Глянул в зеркало, словно оно могло дать ответ. И, естественно, ничего, кроме своего отражения, там не нашел. Было бы странно надеяться на что-то другое. Только собственное лицо, всегда напоминающее мне большой чайник с глазками. Длинный… слишком длинный, с горбинкой, нос, пухловатые губы, грустные (всегда грустные) карие глаза и большая родинка на щеке. Я ведь еще не стар. Тридцать шесть — разве это возраст? Это так — переходный период… к старости. Эх-ма!

На кухне было уютно. Неяркий желтоватый свет бра на стене (люстру я решил не включать), казалось, окутывал все вокруг теплым пушистым пледом. Невидимым и невесомым, но удивительно приятным. А из-под полуспущенных штор в кухню заглядывала осенняя ночь. Словно надеялась, что пригласят на чай. Возвращаться в комнату не хотелось. Я с чувством глубокой неприязни вспомнил о книжечке, валяющейся сейчас там на тахте. Вот ведь как вышло.

Это Витька Сайгаков, друг детства, посоветовал.

«Ты возьми какую-нить книжицу позамороченнее и читай перед сном. Заснешь, как младенец. Я вот с „Войной и миром“ и „Анной Карениной“ даже в зарубежные командировки езжу. Думаешь — из любви к классику?»

На поиски подходящих «трудов» ушло всего три дня. И пошло-поехало.

«Партеногенез блохи обыкновенной» я «читал» почти пять вечеров, но всю так и не осилил. Диссертацию «Влияние шипящих в сказках Пушкина на рождение детей с дефектами речи в областях Нечерноземья» до конца прочел. Три раза сработала. «Синтаксические особенности языка Вольтера в период раннего творчества» дали максимальный результат — шесть ночей. Потом были, кажется, «Особенности приспособления Бранденбургской Козявки к среде обитания» и «Применение уравнения Климановой-Бондарева для доказательства теоремы Васильева-Доброва при условии положительной градации результатов извлечения квадратного корня из переменных В и К». Каждая дала две ночи… в смысле два раза я спокойно засыпал, когда их читал. А вот на той самой «Разработке критериев психоэмоционального развития личности в условиях, приближенных к экстремальным», той самой, что валялась сейчас на тахте, что-то во мне сломалось. А может, просто язык этой брошюрки слишком уж «не от мира сего»? Не знаю. Но даже думать о ней и ей подобных уже неприятно, не то что читать. А значит — и шансов на быстрое засыпание почти не остается.

На часах слабо светились цифры: 00-30. Я нашарил рукой пульт от телевизора и не глядя нажал кнопку. Может, найдется какая-нибудь любопытная программа. На одном канале шел штатный американский боевик. Герой крошил бандитов пачками из маленького «Узи». На другой программе были новости. «Убили директора банка… Дума приняла в 35-м чтении закон о… Забастовка шахтеров в городе… Борис Моисеев заявил корреспондентам…» После такого вряд ли уснешь. На третьем под тихо звучащую инструментальную музыку дама с шикарным, явно силиконовым, бюстом снимала с себя остатки одежды. Демонстративно облизав губы, она нагнулась вперед, демонстрируя свое тело… Ну, это для озабоченных. Без особой надежды переключил на следующий канал.

На экране мягко светилась заставка «Для тех, кто не спит!». Ого. Для меня, значит. Рука отпустила пульт… Ну, поглядим.

На первый взгляд, студия программы мало чем отличалась от студии обычного ток-шоу. Сцена в центре и полукруг кресел для зрителей. Вот только интерьер был выполнен на удивление приятно и изящно, а зрители в креслах почему-то больше напоминали тени. Сидящий в кресле ведущего приятный молодой человек всем своим видом показывал, что ему нравится происходящее. Он мило улыбался тонкими губами, и улыбка выходила удивительно доверчивой и открытой. В карих с золотинкой глазах светилось желание помочь собеседнику, действительно что-то изменить в его жизни. Было в нем что-то от кота. Но не дворового и ощипанного бродяги, а респектабельного и породистого красавца, понимающего цену и себе, и другим. Мне даже на секунду подумалось — почему он так молод? Эта самая молодость не вязалась с ощущением от этого человека.

Ну, если ведущий мне был не знаком, то сидящий рядом… Я протер глаза. Павел Васильевич Иршанов, наш слесарь. Пашка Дай-рупь, как его звали за глаза. Вот это до.

— Итак, Павел Васильевич, — голос ведущего был тихим и приятным, словно бархатным, — наконец-то вы в нашей студии. Надеюсь, вы помните наши правила? Вам дается 5 минут и полная свобода слова, а потом зрители смогут задать вопросы.

— Да… помню.

Судя по выражению лица, идея с вопросами зрителей пришлась Павлу Васильевичу не по душе. Но выбора не было — ток-шоу все же. Свои правила и законы.

— Ваше время пошло! — дал отмашку ведущий.

И нашего дорогого Дай-рупь как будто прорвало. Слова лились полноводной рекой, куда там Ниагаре или Амазонке! А ведь когда объясняет — чего там сломалось и почему сразу починить нельзя, — так два слова с трудом связывает. А тут…

И мне досталось в общем потоке.

«…И жилец из 85-й все время „воспитательную работу“ проводит: там не кури, тут не топчи. Я ему не балетная барышня, я мастер, и у меня свои подходы. И жаловаться горазд — день без душа пережить не может!»

Помню я эту «починку душа». Три дня по коридору вилась дорожка удивительно грязных следов (словно Дай-рупь специально до этого в грязи танцевал), в ванной дымовая завеса, хоть топор вешай, и полная неизвестность с душем, который тек не переставая.

Что творилось после того, как Дай-рупь умолк — не помню. Постепенно голос Павла Васильевича становился все тише, все удаленнее. Его очертания, как и очертания ведущего, студии, стали расплываться, исчезать. Последнее, что я услышал, была фраза:

— А завтра мы пригласим в эту студию нового участника. Вихрева Олега Геннадьевича.

Я помню, проваливаясь в мягкую уютную полутьму, что даже удивиться не смог. Надо же — зовут так же, как и меня.

Сны мне не снились… хотя, может, их просто забыл. Проснулся в постели, как и водится, от звонка электронного будильника. Как из кухни до кровати добрался — непонятно. Да и неважно.

Весь день прошел в смутном ожидании. Конечно — возможно, мне это просто приснилось, но почему-то в это верилось мало. С другой стороны, это мог быть мой однофамилец-тезка… полный… дурак… я… Потому как прекрасно понимаю, что шансов на это очень и очень мало. Ничтожно. Микроскопически. Работал я «спустя рукава», чуть крупный дефект не прозевал. И все думал, думал, думал…

А Дай-рупь встретился после работы в магазине. Причем паче чаяния он вежливо поздоровался, осведомился о состоянии душа и пообещал зайти с профилактикой через пару дней.

— Вы не серчайте на меня, Олег Геннадьевич. Работа нервная, с людями, а люди у нас сами знаете, какие бывают. Как эти…. Как чудовища морские, во… Лохнесские эти… вурадалаки… или хто там плавает в болоте ихнем?!

Я, естественно, вежливо ответил в стиле «да что вы, все совершенно замечательно» и поблагодарил за беспокойство о многострадальном душе. Про съемки так и не спросил. Наглости не хватило.

Часы показывали половину первого. Пора. Я неуверенно взял пульт в руки, чуть помедлил, но все же включил телевизор. На том самом канале кроме привычных «черных мошек» ничего не было. Совсем. Чего и следовало ожидать…. В общем-то. Но почему-то стало очень грустно и немного тоскливо. Только сейчас я понял, что все же очень надеялся на чудо. Потому как мало чудес осталось на свете. До безобразия мало.

Тяжело вздохнув, я повернулся назад и… столкнулся глазами с тем самым парнем-ведущим. Уже знакомая студия готовилась к съемкам передачи. Суетились техники с камерами, какая-то женщина несла внушительного вида коробку. Невысокий человечек, похожий немного на французского комика Луи де Фюнеса, раскладывал на столе какие-то бумаги.

А Ведущий просто сидел на мягком диванчике и курил. Нога на ногу, темно-синий пиджак расстегнут, галстук висит неровно.

— Не волнуйтесь, Олег Геннадьевич, героем нашей передачи будете не вы.

— Как?! Но… я же слышал…

— Вы слышали только то, — спокойным голосом ответил Ведущий, — что предназначалось только вам.

— То есть…

— То есть информация была весьма и весьма конфиденциальной. Только для меня и вас.

— Вы… кто? — банальность сорвалась с языка будто сама собой.

— Мы? — он затянулся и выпустил тоненькую струйки дыма, — сложно объяснить. И, наверно, не нужно. Главное, что вам надо знать… давай на ты? Да? Вот и славненько… главное, что тебе нужно знать, что мы не причиняем никому зла и действуем бескорыстно.

— Так не бывает, — освоившись немного, я стал чувствовать себя увереннее, — корысть есть всегда. Любой человек всегда имеет корысть. Без этого нельзя.

— Это если человек, — загадочно произнес Ведущий.

Смысл сказанного дошел не сразу, зато когда дошел… Будто воздух кончился и слова разбежались куда-то. Я сдавленно вздохнул, а он посмотрел на меня с легкой иронией. Словно на маленького мальчика, которому муха слоном померещилась.

— Успокойтесь, лично я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

На какой-то промежуток времени вдруг появилось такое чувство, что мое тело мне не подчиняется. Дыхание нормализовалось, и оно (тело то есть) присело на диванчик, рядом с собеседником. А я сам был словно «бесплатным довеском». Но чувство быстро исчезло, тело снова подчинялось беспрекословно.

— Так-то лучше. А теперь — поговорим.

Разговор вышел коротким, но весьма информативным. За считанные минуты узнал, что встретился с представителями некой «научной группы», целью которой стала безвозмездная помощь таким, как я. Потому как, мол, «чем меньше будет невысыпающихся, тем меньше будет общий фон нервной нагрузки, и мир станет лучше». Невероятно, но почему-то верилось. Что может быть лучше, чем спокойный, уравновешенный мир?!

— И что, — я оглянулся на сцену, на пустующие кресла, — мне нужно будет сесть туда и что-то рассказать?

— Нет. Не надо. Мы все решим здесь.

— Прямо здесь?

— Да! — он бросил мне в руки маленький хрустальный шарик, — загляните в него.

Сперва он был просто прозрачным. Но потом… Нет, поверхность не помутнела. Просто внутри появилась картинка. Как будто кино включили. Комната, а точнее ее кусочек. Открытое окно, и около него обеденный стол. А на столе, в простой стеклянной вазе, букет пышных георгинов, явно свежесрезанных. На столе постелена белая скатерть с бахромой из кисточек по низу. Чуть поодаль от цветов — тарелка с нарезанными яблоками…

Эх, георгины, георгины…

Помнил я прекрасно и цветы эти, и стол этот, и комнату. И человека тоже помнил. Только давно это было. Тогда я еще думал, что могу стать семейным человеком, простым и обычным. Ан не смог. Не сложилось у нас с ней тогда. А букет этот злосчастный был одним из тех камушков, что испортили нашу дорогу.

— Не одним, — голос раздался вроде из ниоткуда, — а первым и главным. Вспомни. Именно из-за него ты начал подозревать, сомневаться, не доверять.

— Возможно, — мой голос был вялым и слабым, — но… букет.

— Она ведь объясняла… вернее, пыталась, — голос извне был настойчивым и суровым, — но ведь ты же не захотел…

— Потому…

— Потому что ревновал, знаю. Но у любого обвиняемого есть право на защиту, есть право на смягчающие обстоятельства…. На оправдания. Ты не дал ей этого права тогда. Значит — оно появится теперь.

Слова, как заклинания, прорезали воздух. Они будто разорвали реальность и бросили меня туда, в тот день и в тот час. Хотя нет, не в тот час, а на несколько часов раньше…

***

— …Ну что ты, мама, ну не надо!

— Надо, голубушка, надо. А что? Цветы не по нраву, что ли? Сама растила в саду.

— Замечательные цветы…

— Вот и не шуми, раз замечательные-то. И вазу быстро неси… синюю, не эту страхомудь, прости Господи. И где ее тока отец твой выискал?! Человек культурный придет, надо же по-людски…

***

Я не краснел с самого детства. С тех пор, как был пойман в ванной за разглядыванием большого анатомического атласа. А сейчас вот почти физически ощутил, как по лицу ползет пурпурная волна, заполняя собой все. А ведь она говорила. Сразу же, как пришел. А я тогда еще подумал — с чего это мама ей цветы дарит? Женщина женщине, да еще и мать дочери. Ан вот как все вышло. Знал ведь, что вероятная теща давно уже живет в домике на садовом участке. Знал, что цветоводством увлекается. Все знал. Знал.

— Раскаянье — великое дело.

Я снова стоял в студии, и Ведущий все так же сидел на диванчике. На сцене давно уже закончили мельтешение техники и операторы. Сейчас там уже сидел на стуле какой-то мужчина и беседовал с другим, сидящим в кресле. Последний был удивительно похож на Ведущего. Вот только лица почему-то так и не получалось разглядеть.

— Там уже идут съемки другой передачи. А точнее — передачи для Другого Человека. А наша с вами передача закончилась. Можешь оставить эту вещицу себе, как напоминание. Как только выйдешь из студии — он станет просто хрустальным шариком. И никогда ничего не покажет.

— Так как же…

— А вот так. Просто так на этом свете ничего не бывает, а особенно бессонницы. Оно ведь как ком — сперва пылинка, а потом все больше и больше. И вот бывшей пылинкой кого-то прибило. Понимаешь? А убери ее, изначальную, и ком сам собою развалится. Бух, и нету.

— Так просто? — изумление, казалось, само говорит за меня.

— Ага. Так просто. Ну вот тебе и пора. Идите, и удачи. Приятных снов…

Его голос потонул в звоне будильника на тумбочке у кровати…

Ну вот и все. На этом. С той самой ночи о бессоннице я позабыл. Засыпаю просто идеально. Ну, вернее, не то чтобы совсем идеально все, но ведь и на солнце пятна есть.

А что до произошедшего… в мире много тайн, которые не стоит раскрывать.

И, по-моему, эта из их числа.

 

Выгодная работа

Отец в этот день пришел позже обычного. Гришка уже начал волноваться — не случилось ли чего? Нынче, в начале XXII века, чуть ли не под каждым кустиком спрятан сенсор общегородской системы безопасности. Даже заблудиться проблематично — это знали все. Но все же в голову лезли мысли разные — куда от мыслей деваться? И как только зашипела в пазах входная дверь — Гришка поспешил в прихожую.

Отец был чем-то очень взволнован. Куртка расстегнута, волосы всклокочены. И это у человека, славившегося на всю округу своей аккуратностью.

— Свершилось! — громко возвестил отец, сбрасывая ботинки, — я нашел работу.

На звук голоса из кухни вышла мама, вытирая мокрые руки о передник.

— Извини, дорогой, я не расслышала. Что ты нашел?

— Работу. Ра-бо-ту.

Гришка давно уже не видел отца таким счастливым. Скинув, как пришлось, ботинки, он подхватил сына под руки и закружил по прихожей.

— Понимаешь, сынок, — работу! Мы сможем снимать настоящую нормальную квартиру, покупать продукты, какие захотим. Мы больше не нахлебники.

Мама, похоже, не одобрила идею отца. Она присела на откидной стул и воззрилась на него, как на диковинную зверушку.

— Что за новая блажь, дорогой. Работать… зачем? У нас все нормально, живем не хуже других. Неужели это так необходимо — работать?!

Отец поставил сына на пол и, тяжело вздохнув, сел на услужливо откинувшееся кресло.

— А тебе нравится быть «социалкой»? Получать подачки от правительства, жить в «социальной» квартире — где скажут? Брать продукты в «социальном» магазине — какие завезут? Неужели ты не хочешь сама себя обеспечивать и не ждать «социальных» подачек?..

— Ну почему так негативно? Ты же сам знаешь — сейчас в основном трудятся роботы и девяносто процентов населения живет на дотации. Ну или на подачки, по-твоему. Потому и квартиры есть социальные, и магазины социальные, и машины… Тебе чем-то не нравится наша четырехкомнатная? А может, просто мы тебе надоели?

Отец аж подскочил.

— Мне надоело сидеть и ничего не делать. Я здоровый полноценный мужик, и я буду сам зарабатывать на жизнь. И точка.

— Ну… если ты так сильно хочешь… А что за работа?

— О, работа отличная, — папа снова заулыбался, — серьезный офис, отдельный кабинет. Поверь, Тахо не поскупятся.

— Тахо? — изумилась мама. — Ты собираешься работать на Чужих? На инопланетян?

— А что плохого? Полгода здесь, а дальше, говорят, командировки будут. Вон Гришка их язык изучает, может со временем в переводчики податься. Представляешь — солидный офис. Под людей выделили целых два этажа с адаптированным климатом и гравитацией. В основном, правда, с бумажками возиться — договора там, презентации… Хотя есть кое-что забавное в этой работе.

— А поточнее? — Сходу напряглась мама.

— Да ничего серьезного, просто прихоть Тахо. Одна стена матово-черная, и по условиям договора нельзя долго стоять к ней спиной или там боком. У них, оказывается, есть специальный компьютер, который отслеживает работу сотрудников. А это его экран… ну или сенсор… ну неважно, в общем.

Дальнейший разговор родителей сын уже не слышал. Мама отослала его к бабушке.

Вернулся домой Гришка очень поздно. Бабушка сказала, что у родителей серьезный разговор и им не нужно мешать. Робот службы сопровождения несовершеннолетних довел мальчика до дверей детской, а потом минут тридцать читал родителям мораль на тему заботы о подрастающем поколении. И это было самое простое из того, что предполагалось сделать по кодексу о защите детства в подобной вопиющей ситуации. Мама пообещала, что больше такое не повторится. Отец промолчал. Выглядел он недовольным и даже каким-то обиженным. Видимо, «серьезный разговор» ничем хорошим не кончился.

Ночью Гришка проснулся оттого, что кто-то ходил по кухне. Накинув халат и надев шлепанцы с подогревом, мальчик тихонько выбрался из комнаты.

Конечно же, это был отец.

— Не спится, папа?

— Можно и так сказать, — вздохнул отец, — мысли разные в голове бродят. Во времена твоего прадеда все работали, потому что иначе нельзя было выжить. Даже мой отец застал время, когда работы было много и можно было выбрать по душе. А сейчас что? Одежду делают роботы! Еду делают роботы! Даже воспитательные морали читают опять же роботы. А если я не хочу зависеть от роботов? Если я хочу что-то делать сам?

— Пап, ты не переживай, все будет хорошо. Пойдем спать, а утром мама успокоится и все поймет.

— Утро вечера мудренее? А и то правда — пойдем.

Ну а утром, едва отец у шел, мама начала собираться.

— Ты тоже на ра-бо-ту устроилась?

— Нет, сынок. В отличие от твоего отца, я еще не сошла с ума и меня все устраивает. Просто хочу увидеть эту самую его работу. Собирайся.

— Я тоже пойду?

— Конечно. Тебя не волнует — что может случиться с папой? Кроме того, я не знаю язык Тахо.

Добирались они на удивление долго. Социальное аэротакси довезло их только до квартала Чужих, а дальше пришлось добираться пневмопоездом. Полеты без особого разрешения над сектором Чужих запрещены.

Как и следовало ожидать — здание оказалось весьма впечатляющим. Тахо славились своей основательностью по всей исследованной Вселенной. Если уж они что-то организовывали, то непременно с размахом. Небоскреб был выкрашен дорогой краской — хамелеон. Гришка насчитал пятьдесят этажей и сбился со счета.

Вместе с мамой они подошли к главному входу — широким дверям из темного дерева, к которым вела широкая лестница из дорого разноцветного мрамора.

— Мадам, стойте, — охранник появился, как чертик из табакерки, — прошу прощения, я могу взглянуть на ваш пропуск?

— У меня нет пропуска, но здесь работает мой муж…

— Тогда, пожалуйста, попросите его выйти к вам сюда — внутрь без пропуска или сопровождающего нельзя.

— Спасибо, я учту. Идем, сынок.

Мама потянула Гришку назад, к станции пневмопоезда. А Гришка все оглядывался на вывеску над дверью, на которой на языке Тахо было написано:

«ПЕРЕДВИЖНОЙ ЗООПАРК п. Земля».

 

Сбыча мечт

— Калиниченко, у тебя через час съемка!

Координатор Вера подошла к Лешке и положила перед ним лист бумаги.

— Вот адрес. Информации мало. Дядька мутный, но что-то в нем есть. Профессор. Хранит у себя кучу булыжников, фокусы какие-то с ними показывает. До трех отстреляешься?

— Угу, — Лешка на секунду оторвался от сайта одноклассников. — Вер, не виси над душой! Сниму, смонтирую. Ты иди-иди!

Вера минуту помедлила, затем вздохнула и неохотно направилась в редакцию.

Через час водитель доставил Лешку и оператора Влада к дому профессора.

— Какой этаж? — хмуро спросил Влад.

— Третий. Квартира тринадцать, — ответил Лешка, заглянув в сопроводиловку.

— Слава Богу, не пятый, — пробурчал тот и, закинув штатив на плечо, направился к подъезду.

По квартире профессора уже шастали коллеги из «Прогресса» и «Студии новостей». Операторы жадно снимали шкафы, шторы, домашние тапочки со стоптанными задниками, круглые каменюки на полках, рыжего наглого кота с блудливыми глазами, который валялся на клавиатуре ноутбука, и самого героя программы — профессора геомагии Петра Ивановича Ильина. Ничего экстраординарного в профессоре не было. Усатый дядька, с брюшком, в домашнем вязаном джемпере, что-то вяло бормотал в микрофон.

— Зря приехал. Туфта полнейшая, — уныло подумал Лешка. — Ладно, выкручусь. Надо попросить его какой-нибудь фокус с этими камешками показать.

— Мысль — это спрессованная материя, — нудил профессор. — Только считается, что мысль витает в воздухе и воплощается силой разума во временной константе. По инерции. Но где тогда толчок, я вас спрашиваю?

Журналисты растерянно переглянулись.

— А вот вам ответ, — профессор обвел рукой шкафы с минералами. — В данном случае толчком и проводниками энергии служат агалиты. Они несколько веков вбирали энергетику Геи — Земли, — и теперь могут излучать и материализовывать энергетику разума. Некоторые из них даже могут исполнять желания.

— Ох ты, елки, — мысленно ругнулся Лешка. — Профессор-то с приветом.

Телегерои со странностями в Лешкиной практике уже были. Одна бабка потребовала поздравить с днем рождения своего давно умершего родственника, а когда ей вежливо отказали, пригрозила, что пожалуется президенту. А полгода назад в редакцию позвонил мужчина и сообщил, что на крышу его дома приземлился неопознанный летающий объект. Когда Лешка с оператором приехали снимать НЛО, выяснилось, что мужик вызвал бригаду, чтобы «попасть в телевизор».

— А вы можете сейчас продемонстрировать нам эту материализацию энергии с помощью ваших… агалитов, — спросил Костя — лысоватый журналист из «Студии новостей».

— Да, покажите нам какой-нибудь фокус, — поддержал коллегу Лешка, — нам для картинки несколько кадров отснять надо.

— Гм. Фокус? — озадаченно посмотрел на журналистов Петр Иванович. — Но я фокусами, знаете ли, не балуюсь. Хотя…

Он достал из шкафа небольшой плоский камешек.

— Есть добровольцы?

— Давайте я, — Лешка положил микрофон на стол и сделал знак своему оператору снимать видеоряд.

— Хорошо. Вы помните сказки, в которых при помощи волшебства исполнялись желания героев?

— Ну, «Цветик-семицветик», «По щучьему велению», «Старик Хоттабыч»…

— Замечательно! — профессор протянул Лешке камень. — Действуйте.

— Что?

— Озвучивайте желание.

— Желание? — Лешка почувствовал себя полным идиотом.

Операторы «Прогресса» и «Студии новостей», прихрюкивая от удовольствия, снимали его крупным планом.

— Во, влип, — подумал Лешка. — По щучьему велению, по моему хотению, — продекламировал он, взяв камень в руки.

— Можно обращаться к агалиту в произвольной форме, — улыбнулся профессор.

Операторы уже сползали от смеха под штативы.

— Ладно. Только что хоккей закончился. Мы опять пропустили! Хочу, чтобы в этой встрече «Трактор» выиграл! — буркнул Лешка.

В этот момент он почувствовал, что камень стал нагреваться. А минутой позже увидел, что на белой плоскости проявились слова: «Трактор — Металлург 3:0».

— Что там? — заерзали коллеги, заметив, что Лешка изменился в лице. Тот показал им надпись.

— Ух, ты! — воскликнул Костя. — Шурка, снимай! А что, наши и вправду выиграли?

Он вытащил сотовый и набрал номер редакции.

— Оль, спроси у Сереги, кто выиграл в сегодняшней встрече… Ага… А с каким счетом?! А-бал-деть!

Костя нажал кнопку отбоя: «Точно. „Трактор“ выиграл. 3:0».

— А можно мне? — оператор «Прогресса» Антон протянул руку за камешком. — У меня вопрос жизни и смерти!

— Можно. Но, учтите, запас энергии у агалитов не бесконечен!

Антон почесал подбородок и сказал: «Хочу, чтобы меня отправили на съемки в Японию».

Он долго изучал камень, затем показал его компании: «Ваша кандидатура утверждена. Вылет через неделю».

— Бред! Должен наш Матвеев лететь, — возмущенно засопел Костя.

В этот момент раздался звонок мобильного. Антон выхватил из кармана телефон, выслушал какую-то информацию и, победно оглядев коллег, произнес:

— Звонил зампред, спрашивал, есть ли у меня загранпаспорт. А Матвеев твой ногу сломал!

— Дай мне, — нахмурился Костя. — Сейчас для чистоты эксперимента — событие, которое по определению произойти не может.

Он взял в руки агалит и, поднеся его к губам, что-то прошептал.

— Э-э-э, так нечестно, — возмутился Лешка. — Для чистоты эксперимента нужно загадывать вслух!! Говори быстро, что загадал?!

— Не твое дело, — буркнул тот, потирая макушку.

— А что, все камни такие? — возбужденно спросил у профессора Лешка.

— В той или иной степени.

— А вы не боитесь, что какой-нибудь из них украдут?

— Так и крадут, — рассмеялся профессор.

— И что?

— На следующий день возвращают. Материализация желаний, знаете, штука непредсказуемая…

Задав профессору еще несколько вопросов, Лешка незаметно приблизился к шкафу и, воровато оглядевшись по сторонам, цапнул с полки крошечный агалит.

Телевизионщики распрощались с профессором и вышли на улицу. Уже садясь в машину, Лешка посмотрел на Константина. Журналист стоял к нему спиной и сосредоточенно ощупывал макушку, заросшую густыми кудрявыми волосами.

— Ух ты! А еще час назад Костян с затылка совершенно лысым был! — ахнул Лешка и погладил лежащий в кармане агалит.

О камешке Лешка вспомнил поздно вечером, когда вернулся домой после съемок. Он взял агалит в руки.

— Хочу миллион евро! — приказал он камешку.

Ничего не произошло.

— Жулик профессор! — огорчился Лешка. — Головы нам заморочил своими камнями. Мысль материальна! Аферист. Ладно, — подумал он, пряча камень под подушку. — Сюжет получится забавный, а что еще журналисту надо. Кстати, надо бы сказочную литературу перечитать. Вдруг завтра кто-нибудь, к примеру, спросит, в какой сказке и у какого сказочного персонажа при разговоре изо рта монеты выпадали?

…Проснувшись по сигналу мобильника, Лешка вскочил, убрал постель, сварил кофе. Достав камешек из-под подушки, он рассеянно покрутил его в руках и небрежно бросил в сумку.

— Так, что у нас сегодня? Выставка картин, спектакль и конференция в управе. Значит, до самого вечера. Он тяжело вздохнул и, взяв сумку, направился в студию.

— Леш, дай координаты пресс-службы губернатора, — Влад сидел за компьютером и вяло бродил по сайтам.

— Зачем? — спросил Лешка и почувствовал во рту инородное тело.

— Что за… — он выплюнул изо рта новенькую блестящую монету номиналом в копейку, затем еще две.

— Надо. Ты что молчишь. Язык проглотил?

— Да не язык, блин! — выругался Лешка, выплевывая еще четыре монетки.

— Тебе что, лавры вчерашнего фокусника спать не дают? — ехидно захихикал Влад.

— Иди ты! — еще две монетки появились под языком.

— Что за хрень! — с ужасом подумал Лешка. — Мне все это кажется! А может, я вечером засунул в рот пригоршню копеек и заснул?! А теперь они выпадают!

— Леш, у тебя выезд через полчаса. Ты не забыл? — в кабинет заглянула Вера.

— Я не забыл! — рявкнул Лешка. — Но я не могу ехать на эту чертову съемку, потому что этот чертов профессор… — Лешка выплюнул в ладонь несколько мокрых монет и выскочил из комнаты.

— Леш, ты тут? — В мужской туалет заглянул Влад.

— Тут, — послышалось из кабинки. За дверью что-то звякнуло.

— Леш, ты у профессора ничего из квартиры не брал?

— М-г-м-м.

— Мне только что позвонил Костя из «Студии новостей». Он утащил у этого чокнутого какой-то булыжник. И теперь не может выйти из дома.

— Почему?

— Пляшет.

— В смысле? — Лешка распахнул дверь в кабинку. Прямо в брюках он сидел на крышке унитаза, держа на ладони пригоршню обслюнявленной мелочи.

— Я не совсем понял. Но вроде бы в камне играет музыка, а он под нее пляшет вприсядку. И остановиться не может.

— Офигеть!

— А ведь ты тоже влип?

— Влип. Изо рта мелочь сыплется.

Лешка высыпал копейки в карман.

— Ага, — задумался Влад. — А там тебя Верка ищет.

— Влад, скажи, что у меня диарея, птичий грипп, стригущий лишай! Придумай что-нибудь!

— А может, и правда врача вызвать?

— Ты в своем уме?

— Да, это я как-то не подумал. Надо к профессору ехать! Другого выхода я не вижу. Он же сам сказал, что камни на следующий день возвращают.

Через полчаса друзья стояли у дома профессора. Не успел Лешка протянуть руку к двери, как к подъезду подъехало такси. Из него, танцуя вприсядку и шлепая себя покрасневшими ладонями по ляжкам, вывалился Костя.

— Тоже агалит спер? — обреченно спросил он мрачного Лешку.

Троица поднялась на третий этаж и замерла перед беленой стеной.

— Блин, мы что, не в тот подъезд зашли? — ритмично приседая, простонал Костя.

— Нет. Дом тот. Подъезд тот. И этаж тот — видишь, царапина на стене — это я вчера штативом процарапал.

— А где квартира?

— Н-н-нету.

— А вчера была! Квартира номер тринадцать. Точно помню.

— На этаже по четыре квартиры. Значит, тринадцатая на четвертом, — сообразил Лешка, выплюнув очередную партию медяков на пол. — Мы этаж перепутали!

Троица поднялась еще на один пролет.

— Начинаются с четырнадцатой, — упавшим голосом сообщил Костя.

Компания снова спустилась на третий этаж.

— Заканчиваются на двенадцатой, — эхом отозвался Лешка. — Все, трындец нам, Костян! Черт бы побрал эти кирпичи! Он достал из кармана камень и в сердцах шарахнул им об стену. Камень с сочным чваком вплавился в оштукатуренную поверхность и пропал.

— Что за… — начал было Лешка, но тут же замолчал, сосредоточенно шаря языком во рту.

— Прошло, вроде, — неуверенно сообщил он собеседникам.

— Пусти меня, — нервно потребовал Костя, пританцовывая на месте. Он достал плоский, похожий на морскую гальку агалит и с силой запустил его в стену. Камень мгновенно «утонул» в бетоне.

— Вот это да, — покачал головой Влад. — Это что же такое было?

— Мотать надо отсюда, — прошептал Лешка и, вытряхнув на лестничную площадку мелочь из кармана, опрометью бросился вниз по лестнице. Следом за ним неслись Костя и оператор.

Выскочив из подъезда, парни столкнулись с Антоном Градовым — корреспондентом «Прогресса».

Лицо того было белым, как известка. На спине под плащом топорщился горб.

— И ты, Брут, — ехидно заметил Костя. Антон, не здороваясь, скользнул в подъезд.

Входная дверь захлопнулась, стукнув журналиста по спине. Из-под плаща на землю выпало несколько больших белых перьев.

Наутро жильцы пятьдесят восьмого дома, недоумевая, выметали с площадки третьего этажа груду белых перьев, а бабушка из двенадцатой квартиры терпеливо собирала с полу монетки номиналом в копейку. Мелочи набралось около четырех рублей. Старушка сходила в магазин и купила себе глазированный сырок.

Кстати, сюжет о профессоре в эфир так и не вышел. Он просто исчез. Должно быть, кто-то из режиссеров по ошибке удалил его из «фабрики новостей». А Лешка на съемках теперь старается ни к чему не притрагиваться.

 

Камо грядеши

Он бы и без меня вылез, точно говорю. Стена же не капитальная, а так, вполкирпича, и раствор некачественный. Я просто рядом оказался.

У нас на участке в пятом доме опять подвал подтапливать начало. Я бродни нацепил и полез смотреть. Пар поднимался столбом, источенные временем и влагой кирпичные подпорки казались сталактитами и намекали на опасность, ждущую любопытных под землей. Я посветил фонариком. Вода стояла уже по щиколотку — как раз на таком уровне, чтобы вызвать неофициальный мат и официальные жалобы жильцов, дескать, скоро поплывем. Надо же, пассажиры «Титаника»… Сам-то дом и бомбой не расколешь: до семнадцатого года возводили, на вечное пользование купцов Чудасовых. А вот отопительную систему в бывшем буржуйском особняке создавали уже при отце всех народов. Отца успели прославить и проклясть, народы разбежались, и государственную систему поменяли на раз, а вот водопроводную никто менять так и не сподобился.

Бредя вдоль гирлянды труб, закутанных во что попало, как французское воинство в зиму одна тыща восемьсот двенадцатого, я нашел фонтанирующий свищ. Соорудил хомут. Получилось так себе, но пару месяцев, наверное, протянет — ничуть не хуже других: он у меня на этой неделе восемнадцатый будет. А что вы хотите: отопительный сезон начался…

И вот только навострился я уходить, как где-то за трубами, в углу, что-то в воду шлепнулось. Тяжелое, как сытая крыса, — их по подвалам ничуть не меньше бомжей.

Я посветил.

Упал кирпич, прямо из стены выпал. Пока я прохлюпал поближе, еще один вывалился. А когда до стены метра три оставалось, из проема что-то хакнуло нечеловеческим голосом и, проламывая кирпичную кладку, в подвал вывалилась ужасная мумия.

Я как стоял, так фонариком и перекрестился — хотя в душе агностик. Мумия восстала с груды кирпичей и принялась отряхиваться. Была она пониже меня, совсем не сухая и обряжена в ветхий, но вполне сносный костюм.

— Прости, мил человек, ежели напужал, — молвила мумия человеческим голосом, выдирая мусор из окладистой бороды. — Забоялся я в темноте-то.

Я подумал, куда бы послать этого бомжа. Выбор направлений оказался баснословно велик.

— Сейчас в себя приду, — пообещала мумия. — Ещо в членах кака-то скованность… Ты здешний будешь али как?

В голове рождался красивый девятиэтажный оборот.

— Слышь, чо сыро-то так? За домом не следите, что ли? Чо язык-то проглотил, сердешный?

Я закончил составление фразы и набрал в грудь воздуха…

#img_9.jpeg

— Прогнали большевиков-то аль как?

…И воздух с бесполезным шумом покинул легкие.

— Чего?!. Бодяги перебрал, терминатор? Кто за тебя стену ложить будет, Пушкин, да?

— Ты это того, не ори, не ори! — приосанился бомж. — Мой дом, мне и чинить! Чо рот-то раззявил, Парамона Чудасова, купца первой гильдии, не признал?

Только тут я обратил внимание: под ветхим пиджаком поперек немалого живота шла золотая часовая цепь в палец нашего сантехника Куролесова.

— Ну не стой столбом-то, пойдем наверх, — миролюбиво предложил купец и, не дожидаясь, почавкал по грязи. Я заглянул в пролом. Тусклый свет фонарика обозначил контуры маленькой каморки, блеснул на запылившихся темно-красных, может даже медных, трубках, циферблатах, на высоких — в человеческий рост — баллонах, плотно огораживающих центр каморки. Посреди металлических джунглей виднелся лежак, до недавнего времени покрытый стеклянным колпаком. Сейчас колпак был сдвинут в сторону. Слабо пахло чем-то химическим.

Купца Чудасова я нагнал уже в подъезде изучающим размашистую надпись на грязно-зеленой облупившейся стене: «Нюхай клей!». Покачав головой, он по-хозяйски толкнул хилую дверь и вышагнул на волю.

— Господи, сколько же годов я света белого не видывал! — истово перекрестился Парамон, кланяясь до снега. Проходившие мимо подростки восприняли последнее на свой счет.

— Миха, ну-ка оставь дядьке тару! — скомандовал один и сам, шумным глотком опустошив бутылку, поставил ее перед ошарашенным Парамоном.

— Спасибо, ребятушки! — слезно поблагодарил я, загораживая купца телом.

— Мастеровые, что ль, озоруют?

— Скорее, подмастерья, — поправил я, глядя вслед гогочущей ватаге. — Пэтэушники. Ты бы, купец первой гильдии, снял цепочку, а то такие вот сами снимут…

— А во?.. — поинтересовался Чудасов, комбинируя пальцы в волосатый кулак. Наверное, не один приказчик зубами отмечался на этой комбинации…

— Если «во», тогда еще и репу начистят, — мстительно сказал я эксплуататору, однозначно приравнивая себя к классу угнетаемых пролетариев.

— А городового кликнуть?

— Нету городовых.

— Так чо, все ж большевики, что ли, у вас? — забеспокоился купчина, но тут подцепил зеленобокую бутылку и, вглядевшись в этикетку, расцвел. — Пиво «Акинфий Демидов»!

— Свобода у нас, — одернул я его, — демократия.

— Ты словами-то не стращай, — отмахнулся купец, — при большевиках купцов не почитали. Объясни лучше, кто правит-то? Восстановили Романовых?

— Во главе государства президент, а управляет Дума…

— Ну а я что говорю! — увесисто хлопнул он меня по загривку. — Наши, родные! Думские-то и при мне балаболили!

— Демократия… — не сдавался я.

— Ишь ты… А вот скажи: демократы все по-раздавали босякам или есть у вас богатые?

Я вспомнил толстомордого соседа на черном «джипе» и тяжело вздохнул.

— Ну есть…

— Во как! А торговля частная али по карточкам?

— Частная.

— Вот! — еще больше возрадовался новорожденный. — Видал! А в церквях молитесь?

— И старые восстановили, и новых понастроили. Зато… Это теперь не ваш дом! — я почему-то перешел на «вы». — Теперь это общий, по справедливости!

— Да пусть! — отмахнулся купец. — Ему же сто лет в обед! Я на рухлядь не претендую. Захочу — новый отгрохаю! Могу?

— Можете, — признал я.

— Ну, раз дом не мой, пошли к тебе, обогреемся по русскому обычаю, а там думать буду.

Мы пошли по улице, освещенной редкими фонарями и частыми витринами карманных «супермаркетов». Купчина, ухмыляясь, вертел кудлатой головой.

— Вижу, колониальные товары больше в почете, — прокомментировал он состояние отечественной торговли. — Я-то больше своим торговал. А это чего?

«Это чего» было старушкой в затрапезном пальтишке. Притулившись к афишной тумбе, она стояла, вытянув перед собой худенькую ручонку.

— Сами не видите, что ли? — нахмурился я. В другой бы момент, может, и прошел мимо, а тут неудобно стало. Выскреб из фуфайки несколько медяков.

— Где ж демократия, когда бабки побираются. В наши-то времена нищие на паперти стояли.

— У нас где народу побольше, там и паперть…

— Невесело, — прокомментировал Парамон.

— Все равно мы живем лучше вас, и наше общество более совершенное!

— Умно сказал, — одобрил купец. — А чем докажешь?

— У нас компьютеры есть, Интернет, генная инженерия, сотовая связь, телевидение, электричество в каждом доме, всеобщее среднее образование, автомобили, самолеты…

— Эвон зачастил как! У самого-то что из сих диковин есть?

— Телевизор, — честно сказал я. — Еще радио, но я его не слушаю.

— Небогато. Хозяйство-то сам ведешь?

— Не баре… — надулся я на его глупость. Специально, что ли, подкалывает?

— Может, все врешь? — поинтересовался купец. — Может, я не восемьдесят пять годков проспал, а меньше? Что ни скажешь — все как в мое времечко!

— Слову печатному верите? Глядите сами.

На заборе белело несколько афиш и объявлений. Одна как раз с крупной выведенной датой извещала о гастролях певца, всенародно известного по столичным кабакам.

— «Народная целительница в пятом поколении снимет сглаз, порчу, приворожит, отсушит, вернет здоровье. Оплата по факту». — С выражением прочел купчина соседний листок. — Ну надо же! И верят?

— Заворачиваем, пришли почти, — хмуро сказал я, поправляя сумку с инструментом.

Мы свернули в проулок, и сунувшийся было вперед купчина тут же залез по щиколотку в подмерзшую грязь. Перед нами простиралась темная, без единого фонаря дорога, еще с весны перекопанная коллегами-коммунальщиками в поисках труб. Огромные, покрытые свежим ледком лужи перемежались холмами глины и земли, оставляя малоприметные тропки вдоль глухих покосившихся заборов. В некоторых одноэтажных старых домиках, среди которых затерялся и мой, окна светились тускло-голубым — обыватели смотрели сериалы. Мне на миг показалось, что это горят керосиновые лампы — так же тускло и устало.

— Все, как у нас! — в который раз объявил купец первой гильдии Чудасов, выдергивая сапог из вязкой грязи. — А ты все: «будущее, будущее!» Однако заживу у вас ничуть не хуже, чем при царе-батюшке! У меня-то кой-что припасено, да не ассигнации! — поднял он перст указующий. — Пойдешь ко мне в приказчики? Голова-то, вижу, есть на плечах…

— В менеджеры, что ли? — грустно уточнил я, цепляясь за забор. — Платить вовремя будете — пойду.

Мы пробирались к моему двору, и купец неутомимо донимал меня вопросами, есть ли у нас то-то и то-то. Я отвечал, и он искренне радовался, что «все, как у нас». А я осторожно обходил лужи и думал, сейчас сказать купцу первой гильдии про рэкет или же пока подождать. Рэкета в его время точно не было.