Лес истончается, сходит на нет. Небо над головой темнеет, хотя солнце упорно торчит в зените. Странно, мне казалось, что времени прошло куда больше…

Озираюсь по сторонам, мне здесь неуютно. Странное место, непонятное, а значит, надо быть настороже. Пытаюсь прослушивать, и голова едва не разрывается, как уроненная на пол зрелая тыква. Что бы это ни было за теми деревьями, лучше его не прощупывать.

Деревья остаются за спиной, небо почти что темное. Круг мертвого солнца тоскливо торчит над головой. Жутко. Помню, священник как-то рассказывал об умирании мира — именно так я себе его тогда и представлял. Небо, не помнящее уже живого света и умирающее солнце на нем. Призраки деревьев и черная трава под ногами.

Только вот этого камня в моем видении не было. Огромного, с избу, черного настолько, что и в ночи виден будет.

— Камень душ, — негромко говорит эльф.

Будь моя воля, припустили бы отсюда со всех ног. Но приходится остановиться, госпоже Ректор приспичило страхолюдный камень осмотреть.

Вот это уж точно зря. Потому что из камня, словно привлеченные вниманием людей, их живым теплом, начинают появляться призраки. Один за другим, выскальзывают, кружат над головой в неведомом танце. То остановятся, закружатся вокруг себя, то двинутся в обратную сторону, то разом в пояс поклонятся.

Чувствую, как немеют ноги, тело колотит крупная дрожь. Не знаю, как остальные, а я вот прям сейчас умру от испуга. Вот прямо сейчас и…

И тут они запели. Тонко-тонко, слов почти и не различить, не голоса будто — тень, эхо голосов. Медвежонок побелел, за сердце схватился, мне тоже нехорошо, только маги стоят спокойно, да эльф с любопытством поглядывает. Не на призраков этих — на нас, будто любопытно ему, когда мы сапоги на погребальные лапти сменим.

А в следующий миг я забыл и о призраках, и о спутниках своих. Потому что увидел его. Отца.

Здравствуй, папа. Вот и свиделись…

Эльф что-то говорит, я не слышу, впитывая глазами дорогое лицо. Не лицо — тень лица.

— …кровь. — эльф не отстает, теребит за рукав, что-то говорит. Смысл его слов не сразу, но доходит — если я поделюсь кровью, смогу с говорить с отцом. Выхватываю нож, режу запястье, забыв даже закатать рукава куртки. Кровь теплым ручейком стекает на землю. Роняю нож, набираю полную пригоршню, протягиваю отцу. Призрак кивает, прикладывается к ладони, кровь впитывается в него, как вода в песок. Тень обретает объем, краски, темные пятна глаз становятся зрачками…

— Здравствуй, сынок.

Как в холодную воду после бани! Хочу ответить — дыхание сперло, слова в горле застревают.

— Папа…

Он усмехается, грустно и так знакомо, что снова схватывает сердце.

— Не женился еще?

— Нет… — как же сбросить это странное оцепенение, мне же с ним поговорить нужно, второй раз может, и не случится!

— Папа…

— С мертвым тяжело говорить? — отец понимающе усмехается. — Да и мне не просто, поверь. Лук как служит, надежно?

Лук у меня отцовский. А служит так, что лучше и не бывает.

— Не подводил пока, — слова, что капают с губ, будто чужие. А своих найти не могу, рассыпались, как стрелы из дырявого тула.

— Мы в Руину идем, — выдавливаю наконец неловко.

— Руина… опасно там, сын. Лучше уж по Злому Лесу ходить, — тень отца вздыхает с легким сожалением.

— Злой Лес тебя убил, — мой голос звучит глухо, но я не могу себе представить что-то звонкое под этим небом. Даже знаменитый эльфийский «колокольчик» теряется в этом месте. Мне хочется уйти, уйти подальше и никогда больше не возвращаться, но… отец…

— Мне не повезло, — соглашается тень его голоса. Кто бы мог подумать, что иные сказки и не сказки вовсе. Помнишь, Усталый Путник, Зимнее Солнышко, Человек-Муравей, Невидимый Брукс?

— Лишний След, Зеленый Червь, — улыбаюсь сквозь слезы, вспоминая сказки, которые он мне рассказывал. Наши, охотничьи сказки. Про Злой Лес и его таинственных обитателей.

— Именно. Вот с Зеленым Червем я и повстречался, — тень голоса сейчас звучит сухо и вместе с тем строго. — Так что, имей в виду, не все чушь, что в сказках.

— Мы повстречались с Безымянным, — говорю просто.

— Даже так? — тень отца улыбается. — И уцелели? Повезло вам. Но в другой раз может и не повезти. А уж в Руине — и подавно. Звел охраняет только тех, кто в лесу.

— Я могу тебе помочь? — спрашиваю. Слезы торят теплые дорожки по моим щекам. Слезы? Я же разучился плакать… давно уже разучился. Почему сейчас я чувствую себя не матерым охотником, а обиженным ребенком, у которого вот-вот отнимут игрушку?

— Нет. Не знаю, — тень отца печально улыбается и начинает бледнеть. — Я всего лишь кусочек тени, прикованный к Камню. Откуда мне знать, что возможно? Молись Звелу, сынок, чтобы моя участь тебя миновала.

Тень становится полупрозрачной, я протягиваю руку, пытаясь не то удержать, не то просто коснуться.

— А теперь уходи, — тень прощально улыбается, тая у меня на глазах. — Мертвым больно общаться с живыми. Мы ведь даже плакать не можем…

Отворачиваюсь от него, вытираю лицо рукавом, мешая кровь и слезы.

— Пошли, — бросаю глухо, не глядя на спутников. Если сейчас господа маги возразят, что им надо еще осмотреть Камень, убью на месте. Но те послушно следуют за мной. Спасибо, эльф не рвется встать во главе отряда. Я не хотел, чтобы хоть кто-нибудь видел сейчас мое лицо.

Тропа расстилается передо мной сама, серебря траву. Я встаю на нее, смотрю в небо. Солнце сочувственно улыбается, прячется за легким облачком. До боли хочется оглянуться, встретить теплый взгляд отца… нет, зачем жечь лохмотья души, они и так истекают кровью.

За моей спиной эльф помогает встать на Тропу господам магам. Медвежонок, хоть и не без труда, делает это сам. Растет парнишка, год-другой, и знатный охотник выйдет. Из лука стрелять я его подучу, а Лес он и так чувствует лучше многих. Если из Руины вернемся, так оно и будет.

Идти нелегко, проклятый Камень Душ не идет из памяти. И тень отца, пьющая кровь из моей ладони…

Тропа неожиданно обрывается, и я выпадаю в Злой Лес. Мгновенно оглядываюсь, оценивая опасность. Все в порядке, опасных тварей поблизости нет, кроме огнегада, подстерегающего добычу в зарослях лжеорешника, да где-то за пределами восприятия ломится через Лес бронетуша. Зато в паре шагов передо мной расстилается прошлепина, заросшая нож-травой. А ведь тропа могла и на нее прямо вывести.

Предостерегаю спутников, обхожу местечко стороной. Деревья расступаются, и я вижу стены Руины. Недалеко, шагов не более трехсот.