Просыпаюсь оттого, что дочка мельника тихонечко скребется в дверь. Тихая, как мышка, она до смерти боится, что кто-нибудь узнает.

— Иду, иду, — сонно бурчу и вскакиваю с кровати.

Только вот кровати нет. И дома моего нет, и дочки мельника нет, как не бывало. А есть мертвый дом в Руине… и скрежет когтей по запертой двери.

Сон слетает, как осенний лист с дерева. Лук сам прыгает в руку, сердце мелко колотится в груди. Кажется, началось.

Осторожно подкрадываюсь к двери, откидываю крючок, открываю смотровое оконце. Оскаленная морда в испуге отшатывается прочь. Трупоед, кто бы сомневался.

— Я не мертвый пока, — говорю в окошко. — Просто пахну так.

Тварь поднимает лапы к морде, понял мол, ошибся-обознался, извини. И дует по коридору, подальше и побыстрее.

Трупоеды трусоваты, с живыми предпочитают не связываться. Во всяком случае, те, что на сельском кладбище обитают. Связываться с ними — себе дороже, твари довольно сильны и опасны, но сами без нужды не нападают. Кроме того, иные из них понимают человеческую речь и даже могут сказать несколько слов, если сразу сбежать не получилось. В общем, в сравнении с другими, очень приличные и обаятельные ребята, хотя спиной к ним поворачиваться я бы не советовал.

И еще — на тех кладбищах, что трупоеды облюбовали, мертвецы не встают. Или же упокаиваются так быстро, что живые о том просто не знают.

Проверяю на всякий случай засов. Какими бы полезными твари не были, сонного загрызут за милую душу. Мне приходит в голову, что трупоеды вполне могут и через окно забраться, второй этаж для них не помеха. Выглядываю — так и есть, еще один висит на стене, смотрит на меня желтыми немигающими глазами. Грожу ему пальцем:

— Быстро отсюда свалил! Еще раз увижу — убью.

И натягиваю лук. Вполсилы, для вида только, чтобы тварь поняла, что не шутку шучу.

Понимает, спрыгивает со стены, исчезает во тьме. Теперь можно чуть и подремать, какое-то время побоятся тревожить. А скорее всего, отстанут совсем, мертвяков в Руине — пруд пруди, а свежатинку трупоеды не очень-то и любят. Если окно загородить чем-нибудь, вообще волноваться не о чем.

Как назло, ничего подходящего. Подумав, подвешиваю на веревке стул, затем снимаю — бесполезно. Трупоеды достаточно хитры, чтобы обойти столь несложную сигналку. А вот если огненный наговор на подоконник наложить, вроде того, которым стрелы усиливаю, может и сработает. Бормочу заветные слова, вяжу пальцами невидимые узелки. Совсем другое дело, теперь можно и подремать.

Сон, однако, ушел, лежу в темноте с закрытыми глазами, ловлю каждый подозрительный шорох. Их полно, мертвая тишина Руины исчезает ночью, сколько раз замечал. Дома вздыхают, лестницы скрипят сами собой, во тьме нечто тихонечко стонет…

Просыпаюсь вторично от шума за окном. Первая мысль, трупоеды все же рискнули. Однако сразу же понимаю, что не угадал. Что-то другое, бой какой-то идет, а вот кто кого бьет, мы сейчас и выясним.

Подхожу к окну, выглядываю. Луна яркая, видно прекрасно, а посмотреть есть на что. Десятка полтора отрубов с кукловодом во главе собралось зайти в дом, по мою, очевидно, душу. Ничего удивительного, можно было сообразить. А вот тут их ожидал неприятный сюрприз, трупоеды нежданному обеду только порадовались. В общем, настоящее побоище. Четверо трупоедов атакуют пытающихся сбежать отрубов, кукловод пытается управлять рвущимся из пут отрядом, порой это удается. Тогда трупоедов прижимают к стене, но отрубы тут же впадают в панику, и достигнутый было успех рассеивается утренним туманом. Три мертвяка ползают в пыли, волоча перегрызенные ноги, кукловод пытается построить защиту, надеясь уже не столько победить, сколько сбежать, прикрывшись чужими спинами.

Стрел у меня осталось всего ничего, но одну решаю пожертвовать, на кукловода не жалко. Не люблю таких, что жар чужими руками загребают, без разницы, живые они или мертвые. Нет, таки вру: мертвых не люблю больше.

Выжидаю, может, трупоеды сами справятся. Вот один под отруба подкатился, пока подельники его остальных сдерживают. Хрусть — ногу перекусил, как дворовый пес куриную кость. Так же и ногогрызы действуют, из травы выскочил, обеими пастями за ноги — цап, и сразу обратно.

Отруб заваливается, неловко пытается встать, но ему не дают. Прыжок на спину, щелчок тяжелой пасти, только шейные позвонки хрустят.

Меж тем, кукловод сообразил, наконец, что в ближнем бою ловить нечего, трое отрубов прогулялись до ближайшей кучи щебня и устроили настоящий каменный град. Трупоедам неплохо перепало, один захромал, второго с ног сбило. Только вот, меткостью мертвяки не отличаются, и отрубов по земле куда более покатилось. Сейчас поднимутся, ясен день, они ж боли не чувствуют, но строй уже сломался. Один трупоед прыгает к кукловоду, второй — к камнеметателям. Слажено работают твари, любо-дорого посмотреть. Кукловод мигом скидывает нити с половины своей команды, чтобы трупоеда перехватить, а камнеметатели в панике разбегаются (или как назвать это ковыляние?). Напрасный труд, лишенные управления отрубы легкая добыча для трупоедов. И минуты не прошло, как все трое шевелиться перестали.

Кукловод кидает в атаку всех, кто остался, а сам что есть ног улепетывает по переулку. Трупоеды заняты, остановить его не могут. Именно в этот момент я и стреляю. Точно в затылок кукловоду, спокойно, без спешки, выцеливая проклятую тварь.

Выстрел точен. Кукловод делает кувырок через голову, неподвижно укладывается на мостовую. Трупоеды, как по команде, таращатся на мое окно. Машу им рукой в сторону отрубов, опомнились, взялись за дело всерьез. Дальше мне смотреть неинтересно, ложусь спать. Заснуть, впрочем, не успеваю. Тихо скребутся в дверь, гнусавый голос (обученный ворон похоже разговаривает, не поймешь с ходу, не то речь, не то карканье) спрашивает неуверенно:

— Храззяйн? Храззяйн?

О, я у них теперь за хозяина, вот свезло-то!

— Что надо? — спрашиваю.

— Дробыч, храззяйн. Возьми. Тебе.

Ухмыляюсь, забавно, право слово. Труповоды мне долю от добычи приволокли. Отруба, разумеется, кого же еще? И ведь придется принять, никуда не денешься. Потому как если откажусь, получается, что претендую и на остальных, и на самих трупоедов в придачу. Тогда уж точно спокойно не поспишь.

— Оставьте под дверью, утром заберу, — говорю.

— Угу, — отвечают из коридора, что-то с шумом падает.

— Приятного аппетита, — желаю вдогонку, ответа не получаю. Да и не слишком он мне нужен, его ответ.

Снова укладываю мешок под голову. Заснуть удается сразу, проснуться — тоже. К сожалению, не от солнечных лучей в глаза, опять от звуков борьбы. Да что же эти трупоеды не угомонятся никак, жратвы ведь натаскали как бы не на год вперед! И нет бы на своем этаже буянить, перед самой дверью свалку устроили!

Открываю смотровое окошко, выглядываю в коридор. Ой-ей, как не повезло! А ведь так хорошо ночь начиналась…

Нежити на свете полно, всякой и разной. Про отрубов и костяков рассказывать больше нечего, простые они, как лист крапивы, и такие же надоедливые. Есть и другие, те же прухи, гырги, рыги. Есть вампиры, но о них говорить не будем, не все из них нежить, есть и нечисть, а есть просто твари живые. Про призраков тоже не будем, чтоб не приманить ненароком. Ночью о некоторых тварях лучше помолчать.

А еще есть дарки. Тоже мертвяки, только особенные. Сохранившие после смерти особенности своей расы, не утратившие свои личные таланты и умения. К примеру, из меня получился бы дарк-лучник, а из господина Излона — дарк-маг, что еще более неприятно. Владеют они также человеческой речью, дарк вполне может с тобой побеседовать перед тем, как вырвать сердце. Договориться с ними невозможно, дарки сохраняют память о том, что были живыми. На убийство их не голод толкает, не жажда, исступленная ненависть к живым. Если за тобой увязался дарк, не отстанет, пока не прикончит или пока ты его под травяное одеяло не уложишь. Убить их куда труднее, чем прочую нежить, здесь ни осина, ни ясень не помогут. Солнечный свет только и помогает, да еще, может, серебро, эльф сказывал, любую нежить враз убивает. В соседней деревне однажды завелся на кладбище дарк, один всего, так его всем миром изничтожать пришлось. Три семьи за ночь вырезал, до второй дожить просто не дали, всю округу перерыли, нашли-таки убежище. Пруха и вампир без приглашения не войдут, отруб и костяк будут тупо в дверь ломиться до самого утра, а дарк и дверь выбить сподобится, и через окно влезть, и крышу проломить. Страшное дело, когда нежить умная да хитрая, всем людским штучкам обученная.

И сейчас эти вот дарки с легкостью добивают трупоедов прямо за моей дверью. Причем не дарки-беспомощные горожане, дарки-эльфы, и хорошо еще, что без луков, иначе мне бы совсем солоно пришлось.

Вот где костер пригодился бы! Сильный свет дарков слепит, к огню ни один подойти не сможет. Только времени совсем нет огонь разжигать, да и нечего подпалить здесь, кроме мешка моего. Будь еще люди, можно было на крепость двери понадеяться, у эльфов же с деревом отношения особые. Прикажут — и распахнется дверь, все засовы сметет разом.

— Храззяйн! Прромоги, храззяйн! — ревет в коридоре трупоед. Вот почему они на моем этаже бой ведут, рассчитывают несчастные твари на мою помощь. Только все, что я для них сделать могу, выйти и умереть за компанию.

Не раздумывая, выпрыгиваю в окно. Две стрелы у меня серебром снаряжены, остальные наконечники поберечь решил, дурья голова, но отстреливаться буду, только если совсем прижмут или подставятся, так чтоб уж наверняка бить.

Тоскливый вой за спиной говорит о том, что еще один трупоед расстался с жизнью. Скорее всего, последний. Нашариваю на поясе стрелятель, подействует ли на нежить, не знаю, но попробовать стоит. Если догонят.

Небо на востоке вдруг резко светлеет, громовой удар сотрясает Руину. Опять колдует кто-то. Наши, не наши — не важно, сейчас любой из живых куда милее тех, кто топчет мои следы за спиной. Даже трижды проклятые герры сейчас почти что свои.

Дарки — нежить быстрая. И неутомимая, потому как не устают мертвяки. Убежать от них — нечего даже надеяться. Все, на что я рассчитываю — найти подходящее место для засады, чтоб хоть одного завалить, а дальше уже видно будет. Я, к слову, понятия даже не имею, сколько их всего за мной гонится, в смотровое окно видел двоих.

Поваленное поперек дороги сухое дерево наталкивает меня на весьма своевременную мысль. Выхватываю на бегу лук, оборачиваюсь (четверо, могло быть и лучше) и выпускаю стрелу с огнебоем. Жахает прилично, преследователи торопливо скрываются в тени. Дерево тут же занимается слабым пламенем, не беда, разгорится. Сколько-то времени дарки потеряют, обходя костер. Хватит ли мне, чтобы оторваться хоть на чуть-чуть?

Так быстро я даже от клыкастиков не бегал. Да и что есть клыкастик, зверюга безмозглая. Догонит, сожрет… всего лишь. А эти сволочи вполне меня самого мертвяком ходячим сделать могут, и ладно еще, если отрубом поганым. Все лучше, чем дарком. Помнить, как ты был живым, понимать, что именно ты потерял… бррр. Понимаю теперь, отчего они всех живых так ненавидят. Не хочу, не буду, лучше сам себе глотку раскрою, чем такое! Боги, боги мои помогите, кто может!

Не слышат боги, смеется Хозяйка Чужих Перекрестков. Впереди завал, не обойдешь, не перелезешь. И назад возвращаться поздно, просвета меж домами не видно. Дом справа, дом слева — вот что остается. Который выбрать, не думаю, некогда, забегаю в правый. О нежити, что там прятаться может, даже не думаю, что мне сейчас рыги и отрубы, не до них вовсе.

Лестницы наверх нет. Была когда-то, да вся на щебень вышла. Второй выход завален. Сердце на миг останавливается, неужели все?

Нет! Цел еще люк вниз, наполовину задвинут. Подскакиваю, упираюсь, тяну изо всех сил. Поддается, зараза, я сейчас и гору сверну, не то что железку ржавую. Прыгаю вниз, там площадка, прямо под люком. А вот тут мы задержимся на чуть, и люк прикроем. Тяжело идет, подлец, сопротивляется… Готово! Сбегаю на пролет ниже, достаю лук, стрелу-серебрянку. Здравствуй, Алирок, веришь, нет, соскучился по тебе. Какое, в сущности, милое и спокойное место, эти подземелья…

Восстанавливаю дыхание быстро, это легко, если умеешь. Дарки осторожны, учуют засаду, нипочем не сунутся, будут другой путь искать, их в Руине предостаточно. Сижу, как мышь в норе, кошку почуявшая. Темно, как у дурака в голове, но я и в темноте не промахнусь. Не могу промахнуться.

Шаги наверху, тихие, не прислушивайся я в оба уха, не услышал бы нипочем. Эльфы, они и после смерти тихо ходить не разучились.

Остановились, что-то обсуждают. Неужели почуяли? Сердце отчаянно трепыхается в груди, вот-вот выскочит и сбежит куда подальше. Скрежет железа, сейчас слаще пения соловья в Лесах Звела. Повелись!

Люк отъезжает в сторону, одним движением оттягиваю тетиву, стреляю. Гадать, попал-не попал, не приходится. Тело мертвяка вспыхивает разом так, что глазам больно, отчаянный вой режет уши. Ему вторят остальные, и не от жалости вовсе. Если им свет далекого костра глаза режет, каково же, когда вблизи вот так полыхнет? Все равно, как из темноты да на самое солнце уставиться, живой и ослепнуть может, как мертвый — не знаю, и знать не хочу.

Самое время атаковать самому. В проем люка летит стрела с огнебоем, не столько для того, чтобы добавить радости мертвяцким глазам (им и так хватает), чтобы темноту разогнать. Хоть на миг, но я должен увидеть, где остальные стоят. Прищуриваю глаза, чтобы самому не ослепнуть… Бабах! Вот они, все трое, как на ладони. Два дарка-эльфа, один человек. Сейчас мы их уровняем в числе…

Стрела-серебрянка покидает тетиву, превращая нежить-эльфа в пылающий факел. Жаль, что последняя, впрочем, еще раз выстрелить все равно не успел бы, больно шустро рванули от люка оставшиеся двое. Неловко, пересчитывая по дороге все стены и даже, вроде бы, углы, дарки покидают поле боя.

Возможно, они еще встанут на след, откроют охоту по новой. Но не скоро, ох, не скоро. Чувствую, как напряжение покидает меня, тело бьет крупная дрожь. Сил нет даже разозлиться (что это за охотник, у которого руки дрожат?), чувствую себя полнейшим отрубом (за что их, наверное, так и назвали), пустым и без единой мысли в голове. Через силу поднимаюсь, иду в Алирок. Нет на свете такой силы, что смогла бы меня сейчас на поверхность вытащить.

Главное, не расслабляться сейчас. Руина не то место (а ночь не то время), когда расслабиться можно.