Вождь и народ

С 1938 г. власть Сталина сделалась безграничной. Уничтожены были, иначе говоря, все препятствия к прямой связи между вождем и народом, которую он использовал как орудие борьбы с руководящим слоем партии и как миф, способный зарубцевать разрывы в социальной ткани общества, вызванные конфликтами начала 30-х гг. Один советский писатель, который смотрит на Сталина отнюдь не с осуждением, описал его размышления, должно быть, довольно достоверно: «Был народ, и был его вождь Сталин… который знает, что нужно народу, по какому пути должен идти народ и что на этом пути совершить. Даже ближайших своих соратников он рассматривал прежде всего как посредников, главная задача которых состоит в том, чтобы неустанно разъяснять партии и народу то, что было высказано им, Сталиным, проводить в жизнь его указания».

Изображение в точности соответствует реальному положению вещей. Переменилась и сама связь между Сталиным и другими руководителями, какими бы испытанными сталинистами они ни были. В марте 1939 г. в Москве состоялся XVIII съезд ВКП(б). Вместе со Сталиным в Политбюро вошли Молотов, Каганович, Андреев, Ворошилов, Жданов, Калинин, Микоян, Хрущев плюс Берия и Шверник как кандидаты. В Секретариат вошли Сталин, Андреев, Жданов и Маленков. Получилось, иначе говоря, сочетание новых имен с несколькими уцелевшими деятелями прежней сталинской фракции. Но отношения между Сталиным и прочими были именно отношениями вождя с исполнителями. Вследствие этого все остальные выглядели, словно на одно лицо. Совершенно невозможно приписать одному из них сколько-нибудь реальное превосходство перед другими. Иные, вроде Молотова, к примеру, пользовались, быть может, большей известностью, так как дольше находились на политической сцене; но их позиция от этого не становилась более прочной. Даже Каганович и то частично утратил свое значение. Все знали, что в архивах НКВД на каждого из них заведено досье с обвинениями. У некоторых были арестованы самые близкие родственники, например жена Калинина; вскоре такая участь постигла и других. Каждое слово Сталина было законом для всех них.

 

Новая интеллигенция

Но то была лишь одна сторона советской действительности. Другой продолжало оставаться коренное преобразование страны, самоотверженный труд народа, рост могущества государства, расширение его промышленного потенциала. Одним из наиболее крупных завоеваний в этих условиях было по-прежнему распространение образования. По переписи 1939 г., неграмотность в СССР оказалась ниже 18 % и была почти полностью ликвидирована среди лиц в возрасте до 50 лет. Более высокий процент неграмотности – около 30 – отмечался еще в республиках Средней Азии, однако, если учесть, что исходный уровень здесь был близок к нулю, результат этот выглядел даже более блестящим, нежели в среднем по стране. Развитие системы просвещения шло по нарастающей на протяжении второй и третьей пятилеток благодаря значительному увеличению капиталовложений; особенно чувствительным оно стало начиная с 1935 г, то есть как только успех индустриализации в целом позволил стране хоть немного перевести дыхание. Относительно более высокими были ассигнования на школу в отсталых национальных районах. В 1937 г. было осуществлено всеобщее обязательное начальное образование. Уже в 1939 г. XVIII съезд ВКП(б) смог поставить целью продление всеобщего обязательного образования с четырех до семи лет на основе единой для всей страны системы. Продолжались в то же время и усилия по обучению взрослых. Если в 1928 г. на тысячу жителей насчитывалось 84 человека, охваченных теми или иными видами обучения, то в 1939 г. пропорция составляла уже 185 на тысячу, то есть учебой была охвачена уже без малого пятая часть населения.

Большое развитие получила также система специального среднего и высшего образования. Основой первого были техникумы, готовившие специалистов среднего уровня. Что же касается высшей школы, то она переживала не только период роста, но и период все большей специализации. Главенствующей заботой в первой пятилетке была подготовка инженеров для новых предприятий. Позже наряду с быстрым ростом технических и политехнических институтов стали развиваться университеты и педагогические вузы. В учебном 1937/38 г. насчитывалось уже более полумиллиона студентов. Спрос на высококвалифицированный персонал рос не только в сфере экономики. За первую и вторую пятилетки расходы на научные исследования увеличились в 3,5 раза: требовалось, следовательно, большее число научных работников. С 1936 г. были отменены ограничения на прием в вузы в связи с социальным происхождением.

Так же как в хозяйственном отношении, в развитии среднего и высшего образования не было никакой дискриминации нерусских национальностей. Наоборот, по всем колониальным окраинам, где до революции не существовало учебных заведений университетского уровня, возникли и стали множиться вузы. В этом состоял важный элемент новизны. В то время как уже преследовались все истинные или вымышленные проявления национализма, обеспечивался и рост местной интеллигенции, она поощрялась к включению в общее движение страны по пути прогресса.

В период 1937–1940 гг. началось широкое распространение славянского алфавита среди неславянских народностей. Ранее, в 20-е гг., предпочтение отдавалось латинскому шрифту: в этом отражалась тенденция рассматривать развитие народов СССР как часть всемирного революционного процесса, близкого к победоносному завершению. Такой шрифт получили как те народы, которые отказались от прежних форм письменности (например, от арабской в Азербайджане), так и те, которые получили письменность впервые за всю историю существования своих устных языков (например, казахи). Во второй половине 30-х гг. и те, и другие перешли на славянский алфавит, исключение составили те народы, которые, подобно грузинам, неизменно сохраняли свой собственный традиционный алфавит. Интеллектуальное развитие отдельных народов, иначе говоря, теперь рассматривалось в основном в рамках Советского Союза, то есть в том комплексе, где стержнем служила более развитая русская культура; русский язык, кстати говоря, повсюду преобладал в системе высшего образования.

Расширение системы образования на разных уровнях с последующим выдвижением кадров привело к формированию советской интеллигенции. В 1939 г. Молотов определил ее численность в 9,6 млн. человек. В это число, правда, были включены довольно разнородные профессии: рядом с инженерами или преподавателями соседствовали медицинские сестры или счетоводы. Но даже при некотором «усечении» слой этот оставался весьма многочисленным. Очевидное большинство в нем составляли технические специалисты. Несколько труднее установить, какую часть составляла интеллигенция собственно советской формации. На протяжении двух первых пятилеток из специальных средних и высших учебных заведений вышло около 1,5 млн. дипломированных специалистов. Но слой новых кадров не ограничивался ими, поскольку в него входили также работники-практики или активисты-общественники, выдвинувшиеся другими путями. Следует учитывать, например, что среди самих секретарей райкомов, которые, бесспорно, входили в этот слой, в 1939 г. менее 29 % получили среднее или высшее образование. Таким образом, если согласиться признать 9,6 млн. человек, названных Молотовым интеллигенцией, как единый социальный слой, то нужно, по крайней мере, оговориться, что слой этот был весьма пестрым по уровню образования, происхождению, характеру труда и национальному составу.

Тем не менее, по словам Сталина, в целом речь шла просто о «новой, народной, социалистической интеллигенции, в корне отличающейся от старой, буржуазной интеллигенции» и составляющей «плоть от плоти и кровь от крови нашего народа».

 

Сталинские кадры

Репрессии 1937–1938 гг. причинили СССР громадный вред. Советская критика Сталина после его смерти была настолько недвусмысленной по этому вопросу, что для сомнений не остается места. «Наше движение к социализму и подготовка страны к обороне, – сказал Хрущев в 1956 г., – были бы более успешными, если бы кадры партии не понесли столь тяжелых потерь в результате необоснованных и неоправданных массовых репрессий». Жертвами, даже когда речь шла об участниках гражданской войны, были, как правило, люди 40–50-летнего возраста: как бы тяжело ни отразились на них суровые битвы предыдущих лет, они оставались еще полноценными работниками, не говоря уже о том, что за их плечами был большой опыт. Если отрицательные последствия сказались во всех областях жизни общества, то наиболее тяжкими они были в экономике и Вооруженных Силах – там, где репрессии косили, как чума. Уже в 1937 г. темпы роста промышленного производства и национального дохода резко снизились. Не лучше дело обстояло и в последующие годы. Из 151 директора металлургических заводов 117 исчезли.

То же произошло в химической промышленности. В 1939 г. и даже еще в 1940 г. руководящие посты почти повсюду были заняты работниками, которые пришли на эти должности не более года-двух назад: нередко это была молодежь, окончившая вузы в 1933–1934 гг. Их неопытность давала знать о себе на каждом шагу; ко всему прочему за первую же ошибку или упущение молодые руководители расплачивались если не арестом, то снятием с работы.

Как невосполнимые были расценены потери, нанесенные Вооруженным Силам как раз в самый ответственный момент их развития в преддверии войны. Уже в 1937 г. 60 % командирских должностей в пехоте, 40 – в бронетанковых частях и 25 % – в авиации было занято новичками. Еще более тревожный характер нехватка опытных командиров приобрела в последующие годы в связи с ростом численности армии: лишь немногие обладали подготовкой, соответствовавшей занимаемой должности. Подобные факты не оставляют камня на камне от выдвигавшегося позже в различных формах предположения, будто целью сталинских репрессий была подготовка страны к надвигавшейся уже войне, попытка сделать ее более сплоченной. На самом деле репрессии ослабили СССР до такой степени, что грозили поставить его на край гибели.

Достаточно одного типичного примера. Выдающийся авиаконструктор Андрей Туполев, уже тогда бывший светилом первой величины советской авиации, в довоенные годы был арестован и, находясь в заключении, проектировал самолеты, с помощью которых СССР потом вел борьбу с нацистами. Вместе с ним в неволе работали многие из тех, чьи имена сейчас составляют славу советской науки, и в том числе будущий академик Сергей Королев, который впоследствии прославился на весь мир как создатель космических ракет, или, если обратиться к имени, более близкому итальянцам, Роберто Бартини, крупный инженер-конструктор, бежавший из фашистской Италии и обладавший немалыми заслугами в деле развития советской авиации. То, что и в подобных условиях эти люди создавали и осуществляли свои проекты, представляет собой тему, достойную многих размышлений. Но неотступным остается вопрос: насколько же более плодотворным был бы их труд в иных условиях?

И все же, констатируя всю тяжесть понесенного ущерба, нельзя не поразиться другому явлению: сколь бы обширными ни были образовавшиеся пустоты, они заполнялись. Истребление прежних руководителей повлекло за собой отставание и кризисные ситуации, но, несмотря ни на что, нашлись новые работники. Иногда возникала обстановка осадного положения. Госплан доверили блистательному 34-летнему экономисту Вознесенскому. Во главе нового Наркомата химии был поставлен деятель, никогда не работавший в промышленности. Случалось, что ничего не подозревавшего человека вдруг вызывали к Сталину и предлагали занять пост, сопряженный с высочайшей ответственностью. В 1939 г. Сталин и Жданов с гордостью говорили о том, что на протяжении предыдущих пяти лет они выдвинули на руководящие должности более полумиллиона молодых работников; но сколько среди них было таких, чье выдвижение пришлось именно на 1937–1938 гг.? Потрясение было слишком сильным, чтобы не вызвать отрицательных последствий. Но и при всех недостатках новых кадров неоспоримым остается тот факт, что именно им суждено было управлять страной во время войны и привести ее к победе. Их наступление было своего рода реваншем выдвиженцев, то есть всех тех новых людей, которые волнами выходили на авансцену на протяжении 20-х и 30-х гг. В 1939 г. от 80 до 93 % главных руководящих должностей в партийном аппарате – секретарей и заведующих отделами областных и районных комитетов – разом перешло к коммунистам, вступившим в партию после 1924 г., то есть после ленинского призыва.

Вот эта-то перемена и дала позже пищу для предположения, высказывавшегося как в СССР, так и за его пределами, о том, что сталинские репрессии были, конечно, прискорбным явлением, но, в сущности, представляли собой операцию, призванную вызвать – и сумевшую вызвать – антибюрократическое обновление аппарата, так сказать, замену прошлых политических заслуг молодой компетентностью. Подобное толкование, опиравшееся на объяснения, которые сам Сталин пожелал дать, получило хождение прежде всего среди самих выдвиженцев в СССР и было подхвачено кое-кем из историков за границей. Слишком большое число фактов не согласуется с этой по меньшей мере односторонней версией. В массе жертв были как некомпетентные люди, так и блестящие знатоки своего дела; как бюрократы, так и подлинные новаторы. Нельзя отрицать, что проблема обновления существовала в советском обществе в 30-е гг. Но именно неспособность разрешить ее демократическими методами и обусловила страшную трагедию 1937–1938 гг. Ее последствия поэтому были совсем не теми, какие правомерно было ждать от антибюрократической кампании. Да, действительно, на всех уровнях на первый план выдвинулись новые руководящие работники. Было бы упрощением считать всех их оппортунистами потому лишь, что выдвижение их произошло по известной причине. Были среди них недюжинные люди. Были такие, кто пользовался авторитетом и уважением. Были и отличавшиеся упорством в достижении цели. Однако все они несли на себе глубокий отпечаток тех обстоятельств, при которых произошло их выдвижение, и отпечаток этот был каким угодно, но только не положительным.

Убедительный портрет руководителя этого типа (одного из лучших представителей этого типа) был нарисован писателем, выросшим вместе с этим поколением: «“Солдат партии” – это не были для него пустые слова. Потом, когда в употребление вошло другое выражение, “солдат Сталина”, он с гордостью и, несомненно, с полным правом считал себя таким солдатом… Он уклонялся от вопросов, которые могли смутить его как коммуниста, смутить его совесть; уклонялся самым простым из способов: это не мое дело, это меня не касается, не мне об этом судить. Эпоха наложила на этих людей свой жесткий отпечаток, привила им первую заповедь солдата – уметь исполнять. Их девизом, их кредо стало правило безотказного бойца: выполнять приказ – и никаких разговоров… Он принимал поведение Сталина как неотвратимый высший закон… То было убеждение всей его жизни, действующее автоматически, почти, можно сказать, с силой инстинкта: превыше всего дисциплина, преданность Сталину, каждому его слову, каждому его указанию… В этом исполнении… он находил глубокое удовлетворение, огромное наслаждение».

Разумеется, подобное мышление было отражением только что пережитого чудовищного опыта. Но дело было не только в этом. С одной стороны, в нем спрессовались напластования норм и обычаев, уже сложившихся за предыдущий период советской истории; с другой – то был результат неотступно навязчивого политического воспитания. Здесь-то и начиналась вторая половина сталинской операции.

 

Возобновление приема в партию

После целых четырех лет запрета на прием новых членов в партию он вновь был разрешен между сентябрем и ноябрем 1936 г., как раз тогда, когда начали развертываться массовые репрессии. Происхождение решения неясно. Известно только то, что эффект его был невелик, пока свирепствовал террор: слишком рискованно было тогда вступать в партию, слишком опасно было давать рекомендацию вступающему. Немного новых коммунистов появилось в 1937 г. Постепенный прогресс стал намечаться в 1938 г. под воздействием целого ряда постановлений, целиком направленных на стимулирование более широкого притока. Однако наиболее ощутимые изменения произошли лишь к концу года. Напротив, 1939 г. стал годом массового наплыва: 1 млн. человек вступили в члены партии и около 0,5 млн. – в кандидаты. Затем прием постепенно стали притормаживать, и так продолжалось вплоть до начала войны; в общем и целом, однако, двери партийных организаций оставались открытыми. Особенно интенсивным процесс был в армии, где коммунистическая прослойка к концу 1937 г. была самой тонкой за весь период с 20-х гг.: всего 147,5 тыс. человек. Прием усилился в 1938 г. и достиг в 1939 г. самого высокого (из зарегистрированных) уровня: 165 тыс. человек в год. К середине 1941 г. в вооруженных силах насчитывалось более полумиллиона коммунистов, из которых примерно половину составляли кандидаты в члены партии.

Этому способствовали решения XVIII съезда ВКП(б) (март 1939 г.), отменившего старые дискриминационные различия на основании социального происхождения при приеме в партию. Нормы стали едиными как для рабочих, так и для крестьян, служащих или интеллигенции: вступающий должен был выдержать годовой испытательный срок в качестве кандидата; для вступления требовались рекомендации трех членов партии с партийным стажем не менее трех лет. Новые правила смягчали в особенности те строгости, которые прежде существовали для выходцев из интеллигенции. Это новшество объяснялось Сталиным тем, что, поскольку в социалистическом Советском Союзе больше не существует враждебных отношений между классами, не должны сохраняться и различия при приеме той или иной группы населения.

XVIII съезд утвердил этот принцип в рамках более широкой реформы Устава партии, отражавшей воссоздание своего рода внутрипартийной законности после разгула репрессий. Сталин и Жданов на съезде провозгласили, а потом было записано в документах, что больше не будет массовых чисток. В Устав была введена новая глава с перечислением прав члена партии наряду с его обязанностями: право критиковать любого работника партии, право выбирать и быть избранным в партийные органы, право требовать личного участия во всех случаях, когда выносится решение о нем; право обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию, вплоть до самых высших. На съезде снова говорилось о «внутрипартийной демократии»: голосование при выборах должно было производиться не списком, а по отдельным кандидатурам. Все эти меры создавали видимость обнадеживающего прогресса по сравнению с тем, что делалось на протяжении двух предшествующих лет: они призваны были внушить членам партии то чувство большего спокойствия, без которого вряд ли оказалась бы возможной какая бы то ни было их деятельность. Отчасти такая цель была достигнута. Вместе с тем, однако, от внимания не может укрыться вся шаткость новых уставных норм: достаточно вспомнить, что ведь и репрессии оправдывались Сталиным во имя расширения демократии.

Правда, когда собрался XVIII съезд, массовый террор ушел уже в прошлое. Рядом секретных распоряжений аресты были приостановлены, наиболее важное из них было отдано в ноябре 1938 г. В своем докладе Жданов даже подверг критике некоторые примеры перегибов в деле исключения из партии, имевших место в течение двух предыдущих лет. Была организована процедура некоей реабилитации: благодаря ей несколько месяцев спустя, уже перед самой войной, на свободу вышли некоторые арестованные, в частности кое-кто из военных, например прославившиеся впоследствии Рокоссовский и Горбатов. Большим снисхождением пользовались те, кого судили в этот период. Исправление курса было существенным, но значение его не следует преувеличивать. По сравнению с размахом предыдущих репрессий то было явление весьма ограниченных масштабов. Насколько известно, исправлены были даже не все те случаи, которые упоминались Ждановым. Репрессии стали более избирательными, но полностью так и не прекратились. Да они и не могли прекратиться. Слишком тяжкими были удары, нанесенные партии и обществу, чтобы можно было говорить о сколько-нибудь реальной демократизации. Аресты продолжались, в особенности среди интеллигенции: еще в 1939 и даже в 1940 гг. им подверглись многие видные деятели культуры, включая и новоизбранных членов Центрального Комитета.

События 1937–1938 гг. повлекли за собой еще одно долговременное последствие. Оно касалось положения и роли политической полиции. В общем и целом в истории СССР нашла решение проблема, встающая перед любой современной революцией и заключающаяся в установлении гражданского контроля над армией. Ее решению способствовали, пусть даже уродливо искаженным образом, и сами репрессии. Этого нельзя сказать об органах НКВД. Безграничный произвол их, длившийся в течение двух страшных лет, теперь уже сохранится надолго, превратив эти органы, как потом было написано, в «наводящую ужас службу… стоящую над высшими органами партии и государства». Именно в 1939 г. в связи с протестами, исходившими на этот раз и от обновленных периферийных партийных органов, Сталин секретным телеграфным циркуляром напомнил, что двумя годами ранее НКВД было дано и сохраняется по сей день право применять пытки. Это не значит, что над политической полицией не было никакого контроля: единственным остававшимся был только личный контроль Сталина.

Символом этой небывалой и исключительной власти НКВД по отношению к самой партии выступал новый глава Наркомата внутренних дел Берия. Его назначение на место Ежова в первый момент было воспринято как симптом, предвещающий возврат к законности. Но уже на XVIII съезде ВКП(б) он предстал в совсем ином облике, заявив: «Укрепление всех звеньев советского государственного аппарата проверенными, крепкими кадрами, изгнание оттуда всех еще не разоблаченных и притаившихся врагов народа являются задачей первостепенной важности… Подлые враги народа и впредь с еще большей ожесточенностью будут пытаться вредить, пакостить нам…». Он обещал поэтому обеспечить «разоблачение, разгром и искоренение всех врагов народа». Внезапное возвышение этого уроженца Кавказа было по-своему многозначительным. Его большевистское происхождение было более чем сомнительным. Все собранные позже свидетельства подтверждают, что его поведение во времена гражданской войны в лучшем случае может быть охарактеризовано как двурушническое. Единственным источником его силы было личное доверие к нему Сталина; со своим талантом коварного интригана он сумел воспользоваться им гораздо лучше, чем Ежов. С годами Берия зарекомендует себя как один из самых хладнокровно безжалостных министров полиции, каких только знала история.

И все же по сравнению с совсем недавним прошлым период с 1939 г. до середины 1941 г. выглядел совершенно нормальным, когда внешняя угроза определенно возобладала над опасениями, порожденными внутренней напряженностью. При всей своей трагичности выдвижение новых кадров на место истребленных было свидетельством неисчерпаемости тех ресурсов людской энергии, которые были приведены в движение всей чередой потрясений, сменявших друг друга, начиная с 1917 г. Возобновившийся количественный рост вернул партии ту численность, какую она уже имела в 1932 г.: свыше 3,5 млн. человек, если считать членов и кандидатов. В то же время вновь начатый прием вызвал радикальную перемену в классовом составе партии.

По своему социальному составу коммунисты подразделялись в начале 1938 г. следующим образом: 64,3 % – рабочих, 24,8 – крестьян, 10,9 % – служащих. Это соотношение лишь незначительно отличалось от того, которое существовало в 1932 г., свидетельствуя о том, что чистки и репрессии сказались на всех трех категориях примерно равным образом. В 1941 г., напротив, соотношение выглядело существенно иным: 43,7 % коммунистов было из рабочих, 22,2 – из крестьян и 34,1 % – из служащих (мы пользуемся этим термином условно, имея в виду, что двумя главными категориями, которые он охватывает, являются руководящие работники и интеллигенция). Следует напомнить, что социальное происхождение необязательно совпадало с профессиональным положением в момент вступления: например, в 1932 г., притом что 65,2 % членов партии происходили из рабочих, лишь 43,5 % продолжали трудиться в качестве рабочих на заводах и фабриках (для крестьян соответствующие показатели составляли 26,9 и 18,3 %). Мы не располагаем аналогичными сведениями за 1941 г., но можно предположить, что соотношение к этому времени существенно не изменилось. Это означает, что третья категория, то есть категория руководящих работников и интеллигенции, стала преобладающей в партии. Иными словами, вербовка новых членов партии в предвоенные годы шла большей частью именно за счет новых кадров, выдвинутых на новые рубежи в обществе, и из тех, кого осчастливило своими плодами развитие системы образования: по подсчетам одного западного исследователя, из этих слоев партия черпала в этот период 70 % своего пополнения.

 

«Краткий курс» истории ВКП(б)

На этой почве и была осуществлена главная сталинская идейно-политическая акция. Появилась книга под названием «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс». Вышла она в конце лета – начале осени 1938 г., то есть тогда, когда заканчивались массовые репрессии. В некотором роде она была их венцом. Ее появление отвечало одной из постоянных забот Сталина, не оставлявших его на протяжении всего периода его правления. В начале 30-х гг. Сталин предпринял первое решительное наступление на любые самостоятельные течения в области научных марксистских исследований, то есть в той области, где более естественно могла найти отражение ожесточенная социально-политическая борьба того периода. По мере бурного развития системы образования повышалась и сталинская бдительность в отношении теоретических исследований; большое внимание, в частности, стало уделяться созданию единых учебников по различным дисциплинам, преподаваемым в учебных заведениях. Особые старания при этом сосредоточились – что само по себе неудивительно – на истории, ибо именно через изучение истории каждое сообщество приобретает самосознание и познает свои проблемы. Наконец, в том же самом своем докладе в марте 1937 г., в котором давалось теоретическое обоснование развязывания репрессий, Сталин потребовал также создания систематизированной сети партийных школ, простирающейся от центра до периферии и охватывающей в обязательном порядке все руководящие кадры.

Несколько лет спустя Сталин присвоил авторство «Краткого курса» себе, хотя книга была написана группой авторов. Как бы то ни было, книга действительно создавалась под его прямым руководством: он лично начертал ее план и продиктовал периодизацию. Другие члены Политбюро, в частности Молотов, внесли в рукопись некоторые замечания. По стилю изложения получившийся текст был доступным, лапидарным, схематическим, не лишенным убедительности, что и отвечало поставленной перед ним задаче. Содержанием же его была перелицовка истории партии, имеющая весьма мало общего с ее действительным прошлым. Книга между тем претендовала не только на изложение истории: вся марксистская теория, например, содержалась в ней на двух с небольшим десятках страниц, резюмированная в известном разделе главы четвертой, озаглавленном «О диалектическом и историческом материализме». Раздел этот, как тотчас же стало известно, был написан собственноручно Сталиным. Разумеется, этот пересказ был весьма далек от идейного богатства оригинала и выглядел почти как катехизис, но именно поэтому его положения легче запоминались.

Сходным же образом авторы книги обходились с политической теорией Ленина: в тексте доходчиво пересказывались некоторые ее аспекты, как правило относящиеся к дореволюционному периоду ее формирования, и широко замалчивалась, напротив, вся ее эволюция после Октября. Отбрасывались всякая сложность, все богатство мысли: целью было сохранить лишь немногие весьма упрощенные принципы. Красной нитью через книгу проходила (нигде, правда, не выраженная прямо и открыто) идея «двух вождей» большевизма и революции – Ленина и Сталина. В качестве самой даты рождения партии указывался 1912 г. – год проведения Пражской конференции, на которой Сталин был впервые кооптирован в Центральный Комитет. Ход гражданской войны излагался искаженно, чтобы из рассказа явствовало, что решающая роль в достижении победы принадлежала Сталину. Главное же – центральной тенденцией книги было изображение всех споров и идейных столкновений в рядах большевиков как «принципиальной борьбы с антиленинскими течениями и группами», без чего «партия… переродилась бы» и вся история этой борьбы выглядела бы как «непонятная склока». В таком ключе преподносились как те споры, которые велись при жизни Ленина и которые он сам никогда не расценивал подобным образом, так и те, что развернулись после его смерти, когда он уже не мог судить о них. Незыблемость ленинских принципов была олицетворена, следовательно, в Сталине как для настоящего времени, так и для тех периодов, когда иные из этих принципов вообще не имели ничего общего с реальной действительностью, а сам Сталин (о чем умалчивалось) вступал в противоречие с Лениным.

Увенчивал книгу пассаж о больших процессах, официальная версия которых возводилась тем самым в ранг исторической истины. Осужденные, «эти подонки человеческого рода вместе с врагами народа – Троцким, Зиновьевым и Каменевым – состояли в заговоре против Ленина, против партии, против Советского государства уже с первых дней Октябрьской социалистической революции. Провокаторские попытки срыва Брестского мира в начале 1918 года; заговор против Ленина и сговор с левыми эсерами об аресте и убийстве Ленина, Сталина, Свердлова весной 1918 года; злодейский выстрел в Ленина и ранение его летом 1918 года; мятеж левых эсеров летом 1918 года; намеренное обострение разногласий в партии в 1921 году с целью расшатать и свергнуть изнутри руководство Ленина; попытки свергнуть руководство партии во время болезни и после смерти Ленина; выдача государственных тайн и снабжение шпионскими сведениями иностранных разведок; злодейское убийство Кирова; вредительство, диверсии, взрывы; злодейское убийство Менжинского, Куйбышева, Горького – все эти и подобные им злодеяния, оказывается, проводились на протяжении двадцати лет при участии или руководстве Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова и их прихвостней по заданиям иностранных буржуазных разведок.

Судебные процессы выяснили, что троцкистско-бухаринские изверги, выполняя волю своих хозяев – иностранных буржуазных разведок, – ставили своей целью разрушение партии и Советского государства, подрыв обороны страны, облегчение иностранной военной интервенции, подготовку поражения Красной Армии, расчленение СССР, отдачу японцам советского Приморья, отдачу полякам советской Белоруссии, отдачу немцам советской Украины, уничтожение завоеваний рабочих и колхозников, восстановление капиталистического рабства в СССР».

Может возникнуть вопрос, как же Сталин решился на ликвидацию всего того великого наследия, которое представляли эти люди, возглавлявшие революцию, – наследия идейно-политических битв старой большевистской партии, из недр которой вышел и он сам. Ответ сводится к тому, что в этом-то на самом деле и заключалась его истинная цель, так же как и репрессий. Он бросал мрачную тень на всю прежнюю партию или по крайней мере на ее руководителей, но тем более яркий свет сосредоточивался на его собственной фигуре. Большевизм, в соответствии с его центральным тезисом, выродился бы, если бы не было Ленина (само собой разумеется, воспринимаемого как необходимое начальное звено в дальнейшей преемственной связи), но особенно – если бы не было Сталина, человека, который всегда оказывался прав. Великие свершения народа после революции были осуществлены под его руководством.

Отныне имена его противников будут упоминаться не иначе как с бранью и проклятием. Их произведения, приравненные теперь к опасным подрывным текстам, изымались из библиотек и запирались в труднодоступных отделах специального хранения. Поскольку они были рассеяны также по подшивкам советских газет и журналов, эти издания ожидала аналогичная участь. Изображения этих людей никогда более не воспроизводились: на старых групповых фотографиях их замазывали перед перепечаткой. В дальнейшем на небытие были осуждены и имена тех, кто не был официально заклеймен в качестве провинившегося. В начале 1939 г. умерла Крупская, фактически проведшая остаток жизни в полной изоляции. Ее торжественно похоронили на Красной площади в Москве. Но на следующий же день издательства получили приказ: «Ни слова больше не печатать о Крупской».

Единственным, кто продолжал отстаивать историю старого большевизма, оставался Троцкий в своем вечном изгнании. По сравнению со сталинскими фальсификациями, его реконструкция истории, даже будучи связанной со специфическим взглядом на вещи, неизменно отличалась скрупулезной верностью фактам и обстоятельствам. Покинув Принцевы острова у берегов Турции, Троцкий последовательно менял прибежища во Франции, Норвегии и Мексике. После 1932 г. его последние контакты с СССР мало-помалу сокращались и наконец совсем прекратились. В годы, когда охота на троцкистов превратилась в навязчивую до наваждения тему советской политической жизни, у него практически не осталось никаких реальных возможностей воздействовать на ход событий в СССР. Большим был международный эффект его пропагандистско-агитационной деятельности. Она тоже, впрочем, была отмечена серьезными слабостями.

Так, после резкой критики коминтерновских тезисов о «социал-фашизме» Троцкий не понял установки на «народные фронты» и повел с ними борьбу. IV Интернационал, который он пытался основать, «умер прежде, чем родился». Репрессии и процессы в Москве, на которых его имя неизменно называлось как имя наиглавнейшего злодея, скрывающегося от правосудия, дали Троцкому пищу для всей последней фазы его битвы в одиночку, вдохнули в нее новый пыл. С помощью неопровержимой логики он разрушил фальшивую конструкцию обвинений и посвятил себя систематическому разоблачению сталинских искажений истории. Хотя и эта его деятельность находила сравнительно ограниченный отклик в мире, сама весомость его аргументов не давала покоя Сталину. В СССР теперь о Троцком говорили не иначе как об «архивраге», воплощении всяческой мерзости. За границей советские секретные службы неотступно охотились за ним до тех пор, пока наконец их человеку не удалось смертельно ранить его в Мексике 20 августа 1940 г. На следующий день Троцкий умер.

 

Идеологическая ортодоксия

В СССР сразу же было отпечатано 12 млн. экземпляров «Краткого курса» на русском языке и еще 2 млн. – на языках других народов Советского Союза. На XVIII съезде Жданов уточнил: «Надо прямо сказать, что за время существования марксизма это первая марксистская книга, получившая столь широкое распространение». Том этот был положен в основу всей пропаганды и всех теоретических разработок. Его опубликование сопровождалось специальным постановлением Центрального Комитета, в котором цель издания определялась следующим образом: «…дать партии единое руководство по истории партии, руководство, представляющее официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований». Это провозглашение догмы сопровождалось характеристикой книги как «энциклопедии основных знаний в области марксизма-ленинизма», а следовательно, «важнейшего средства» познания того, что отныне прямо и откровенно объявлялось официальной идеологией. Штудирование «Краткого курса» стало обязательным. В этом месте, однако, напрашивается двоякое замечание. Нельзя отрицать, что благодаря этой книжке, как подчеркивает, например, английский историк Шлесинджер, марксизм тогда становился достоянием большей части тех политических работников, которые руководили шестой частью земного шара, а также немалого числа зарубежных коммунистов, как рядовых, так и руководителей (на иностранных языках было сразу же отпечатано 673 тыс. экземпляров книги). Столь же верно вместе с тем, как позже было объявлено авторитетными советскими источниками, что этот учебник «заслонил собой от исследователей теоретическую сокровищницу марксизма-ленинизма, труды Маркса, Энгельса, Ленина».

Для того чтобы определенная система идей могла играть роль официальной идеологии, требуется специальный аппарат, способный пропагандировать ее тезисы и отстаивать ее ортодоксальность, или – как отныне будут говорить в СССР – ее чистоту. Именно такой мощный и централизованный аппарат и был задуман. Предложенные Сталиным партийные школы были созданы, основным учебным текстом в них стал «Краткий курс». Школы были разных уровней и образовывали как бы пирамиду, на вершине которой находилась Высшая партийная школа. Все руководящие работники были подразделены на три категории, каждой из которых надлежало действовать на своем уровне идеологического образования; лишь на высшем уровне изучение «Краткого курса» дополнялось изучением соответствующих произведений классиков марксизма.

В аппарате Центрального Комитета были восстановлены функциональные отделы, упраздненные в 1934 г. XVII съездом, в частности отдел пропаганды и агитации и отдел кадров. В распоряжении первого имелось большое число профессиональных пропагандистов; инструментами, которыми он должен был пользоваться, были газеты, радио, кино. Журнал «Большевик» стал главным орудием насаждения и охраны доктрины. Почти полностью, напротив, была ликвидирована учеба в кружках, объявленных проявлением кустарщины, средством, свойственным «преимущественно нелегальному периоду», и имеющих тенденцию к превращению «в автономные и бесконтрольные организации, ведущие работу на свой риск и страх». Всякое самостоятельное исследование было сочтено неуместным: основная задача научного работника сводилась на практике к толкованию и правильному комментированию произведений Сталина.

Ни о какой свободной дискуссии в подобных условиях не могло быть речи. Сталин провозгласил, что социализм в СССР уже построен, и возвестил о начале перехода к коммунизму, когда каждый сможет удовлетворить все свои потребности. Обсуждение великих творений марксизма вызвало бы немало сомнений насчет правильности подобных утверждений или по крайней мере насчет серьезных недочетов сталинского социалистического общества. На исторических факультетах вузов было поэтому практически упразднено чтение курса «истории социализма», или истории социалистических идей. Анализ любых иных теорий, пусть даже единственно с целью полемики, рассматривался как дело предосудительное. Сам Сталин несколько лет спустя сказал, что сначала надо укрепиться в вере учения, а потом изобличать ересь. Даже великолепный аппарат примечаний к третьему изданию сочинений В. И. Ленина, по сей день весьма полезный для всякого, кто изучает советскую историю, был объявлен совокупностью «грубейших политических ошибок вредительского характера». Не допускалось больше и публичных исследований по тем или иным проблемам советского общества; исследований, которые имели такое значение в 20-е гг. Речь в этом случае шла не о каком-то единовременно принятом решении, а скорее о процессе, постепенно развивавшемся на протяжении 30-х гг. Цензура печати все более усиливалась, так что без предварительного разрешения никакие данные, цифры больше невозможно было ни приводить в печати, ни публично оглашать. В обоснование необходимости такой секретности приводился отнюдь не пустячный довод: нельзя снабжать внешнего врага никакой информацией, которая может оказаться полезной для него. Мало-помалу из обращения были изъяты и статистические материалы, за редким, тщательно проверенным исключением. В результате исчезли какие бы то ни было документальные данные о внутреннем положении страны, доступные публике за пределами узких официальных кругов. Так охранялось то «морально-политическое единство народа», которое стало отныне обязательной темой любой речи.

 

Тезисы Сталина о государстве

Если теперь, в заключение этого обзора, мы попытаемся одним взглядом охватить советскую коммунистическую партию в том виде, как она трансформировалась за годы сталинского правления, и в особенности какой она стала к концу 30-х гг., после жестоких репрессий, трудно, на мой взгляд, не заметить, насколько она приблизилась к тому образу «ордена меченосцев», который был задуман Сталиным еще в 1921 г.

На XVIII съезде ВКП(б) Жданов, кстати говоря, употребил одну формулировку, которая потом часто повторялась на протяжении этого периода. Объясняя отмену категории социального происхождения при рассмотрении заявлений о приеме в партию, он заявил, что критерием должен быть «отбор в партию действительно лучших людей из рабочего класса, колхозного крестьянства и интеллигенции». «Новый порядок, – добавил он, – облегчает отбор лучших людей в партию». Ленинская идея «авангарда» превращалась, таким образом, в понятие партии «лучшие». Эта партия к тому же имела теперь свой свод ортодоксальных положений, дисциплину военного типа, строгую систему продвижения кадров по распоряжению сверху и настолько абсолютную веру в вождя, что позже она будет названа культом. Она обзаводилась и собственным церемониалом: на XVIII съезде, где не было уже и тени дискуссии, при упоминании имени Сталина участники не просто хлопали в ладоши, а вставали и аплодировали стоя.

И все же, если мы можем на основании всего этого говорить об ордене, то это был весьма разветвленный орден, с многочисленными подразделениями и ступенями. В нем были высшие руководители, секретари, «кадры», рядовые члены, наконец, активы, с помощью которых партия пользовалась содействием тех сочувствующих, которые еще не вступили в ее ряды и для которых Сталин нашел определение «беспартийные большевики».

Полное осуществление нашла и другая сталинская концепция – государство как совокупность «приводных ремней». Первым по значению среди них оставалась партия. Непосредственные обязанности по организации производства по-прежнему были одной из главных ее задач. XVIII съезд наделил партийные организации правом контролировать администрацию предприятий; некоторое время спустя было все же уточнено, что на всех уровнях они должны помогать хозяйственным ведомствам, начиная с отраслевых наркоматов, проверять исполнение предприятиями решений наркоматов. В районных и областных комитетах партии была введена должность секретаря по промышленности.

Под безраздельным руководством партии действовали в качестве «приводных ремней» другие массовые организации. По своему значению среди них особенно выделялись три: профсоюзы, комсомол и Советы. О первой уже говорилось, когда речь шла о промышленности. Что касается молодежной организации, то в годы чисток она тоже численно сократилась; но как бы то ни было, в ее рядах насчитывалось свыше 4 млн. человек и она уже вполне научилась мобилизовывать молодежь на все кампании, объявленные наиболее важными в данный момент, шла ли речь о строительстве новых заводов и городов или о посылке учителей в деревню. Советы и их руководящие органы представляли собой, особенно после принятия новой Конституции, пирамиду административных органов с исполнительными функциями, соответствующих партийных комитетов того же уровня. Именно поэтому, однако, они были единственным «приводным ремнем», охватывающим все население: при составлении списков кандидатов, подлежащих избранию на выборах, использовалась любопытная сталинская формула «блока коммунистов и беспартийных». Наконец, не менее эффективными «приводными ремнями» были печать и наряду с ней кино, литература, искусство – все те виды деятельности, которые Жданов квалифицировал как «могучие средства» пропаганды. Из комплекса всех этих аппаратов слагалось государство, которое «направляет все отрасли хозяйства и культуры».

Здесь возникало вопиющее противоречие между существованием столь могущественного государства и общеизвестным тезисом марксизма и ленинизма о том, что с установлением социалистического общества государство должно начать «отмирать». Процесс, который развивался ныне в СССР, шел в противоположном направлении. После опыта 1937–1938 гг. никто не взялся бы утверждать, что у государства в Советском Союзе отмщают карательные функции или органы, специально существующие для их отправления. Мало того. Начиная с 1933 г., когда Сталин выдвинул требование «максимального усиления» государства, он неоднократно возвращался к этой теме и полемизировал, правда не без некоторой осторожности, со сторонниками тезиса об отмирании или по крайней мере того, что он называл «неверным» толкованием этого тезиса. На XVIII съезде партии Сталин решил взять быка за рога и открыто заявил, что высказывания Энгельса и Ленина по этому поводу не могут относиться к Советскому государству. Сохранение и упрочение этого государства он оправдывал международной изоляцией СССР, находящегося в кольце капиталистического окружения.

На фоне общеизвестных марксистских положений его аргументация выглядела весьма запутанной. Она плохо согласовывалась даже с другими его собственными тезисами, начиная с тезиса о «социализме в одной стране» (ведь именно на невозможность отмирания государства, пока остается окружение, и ссылались в 1926 г. его противники, доказывая, что речь не может идти о подлинном социализме) и кончая тезисом о непрерывном обострении классовой борьбы (Сталин теперь утверждал, что, поскольку народ «един», государственная сила требуется только для подавления врагов, засылаемых извне). Но там, где сталинским тезисам не хватало логической стройности, недостаток убедительности возмещал как раз могущественный аппарат Советского государства, стоявший за его плечами. Его слова на XVIII съезде были подхвачены многочисленными ораторами и названы «гениальным» развитием марксистской теории. Берия с величайшей развязностью позволил себе говорить даже об «антиленинской теории отмирания государства рабочего класса». С тех пор все издания знаменитой ленинской работы по этому вопросу – «Государство и революция» – выходили с обязательным добавлением-поправкой в виде сталинского текста.

Провозглашение сталинской доктрины государства положило начало переоценке существенных моментов истории русского государства. Именно государства, а не только нации. Более или менее отчетливо сформулированный мотив национальной гордости постоянно, на протяжении всех пятилеток сопутствовал развитию советского общества после тезиса о «социализме в одной стране». Некоторые старые идеи «сменовеховства», сначала отвергнутые, а потом забытые, молчаливо внедрялись в ткань советского общества. Слово «отечество» возвращало себе в 30-е гг. все более торжественное звучание. Враждебность внешнего мира питала настроения коллективного самоупоения. Сталин в 1939 г. сказал: «Последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши». И вот теперь среди мотивов национальной гордости начали подниматься на щит – с большей или меньшей обоснованностью – такие моменты прошлого России, которые отнюдь нельзя причислять к моментам ее революционной истории.

С утверждением тезисов Сталина о государстве явление, которое мы можем с полным правом назвать сталинизмом, приобретало полный и окончательный облик. Оно выступало как комплекс политических концепций, правительственной практики и авторитарных отношений с массами населения. Сам термин, однако, никогда не применялся в СССР. Официальная идеология по-прежнему носила название «марксизм-ленинизм». Между тем многими своими отличительными чертами эта идеология – в том виде, как она преподносилась в конце 30-х гг. и еще будет преподноситься на протяжении долгого времени, – была обязана больше Сталину и его переработанным тезисам, нежели Марксу и Ленину.