Пока Богдан ожидал подкрепления, Добродумов под видом странника обошел со своими собаками местечко и близлежащие хутора, а пару раз даже побывал вблизи гарнизона. Он внимательно слушал, что говорят местные мужики про польских вояк и реестровых казаков, про их командира. Прислушивался и к разговорам солдат, которые встречались ему то на рынке, то на улице Микитиного Рога.

Повстанцам противостояли королевские драгуны, которыми командовал полковник Гурский. Пан полковник был немолод и довольно ленив. Этот старый вояка давно уже не мечтал о боевых подвигах, поэтому и сидел под Запорожьем, надеясь, что ни татары, ни тем более турки туда не сунутся, а казаков опасными он не считал. Однако беда пришла как раз оттуда, откуда Гурский ее не ожидал. Он даже отправил депешу пану Потоцкому о том, что рядом с его гарнизоном околачивается бунтарь Хмель с казаками и мужиками, и попросил прислать помощь. Но воевода только посмеялся над трусостью полковника, который испугался каких-то голодранцев.

Не слишком рвался в бой за Речь Посполитую и реестровый казачий полк из Черкасс, который был направлен под командование Гурского. Казаки рассказывали друг другу о весточках, которые доходили к ним из родных мест, и эти новости о бесчинствах шляхетного панства не радовали. К тому же жадный полковник задолжал реестровым казакам жалованье за последние несколько месяцев. Поэтому промеж собой они все чаще высказывали недовольство службой.

По возвращении в казачий стан все услышанное Добродумов подробно пересказывал Хмельницкому.

— Судя по разговорам, настроение в гарнизоне не боевое. Полковник спит и видит, как бы скорее удалиться в свой маеток под Дубно. Офицеры пьянствуют в шинке, пропивая реестровую казну, а казачки из-за этого сидят на каше и квасе, — поведал Илларион в один из вечеров на казацком совете.

— Я так думаю, что нельзя откладывать бой. Сейчас самое подходящее время, чтобы нанести удар по гарнизону, — высказал свое мнение Кривонос.

Видно было, что он уже засиделся, хочется ему свою силушку на дело направить.

— Так-то оно так, панове. Но кто знает, что у этих клятых ляхов на уме, их же вчетверо больше, чем нас. А может, нам все же не лезть на рожон и добраться до Сечи в обход гарнизона? Путь, правда, неблизкий, времени на него уйдет много. Но зато добрались бы мы все до товарищей живыми и уже оттуда, из Сечи, ударили бы по гарнизону, — предложил мудрый Сыч.

— Уважаю твои седины, брат Сыч, да разве ж мы злодеи, чтоб тайком к своим братьям пробираться? Не было такого, чтобы славные лыцари прятались от противника. На Сечь мы должны прийти как победители, со щитом! Не будет нам поддержки от товарищей наших, если мы с заднего двора с поджатым хвостом к ним пожалуем! — сказал как отрезал Богдан.

На том и порешили. Хмельницкий рассчитывал, что, если перебить добрую половину драгунов, реестровые казаки черкасского полка наверняка поддержат своих братьев по крови и вере. Риск, конечно, немалый, но ждать далее нельзя. А вдруг Потоцкий и правда пришлет помощь гарнизону? Тогда уже никакими речами мужиков на ляхов не поднимешь, а если и поднимешь, то полягут все как один.

Утром перед наступлением Богдан вышел к казакам с напутственной речью. Он понимал, что нужно поднять боевой дух своего войска. Пусть ляхов и поболе будет, нежели казаков под Микитиным Рогом, но правда в этом бою на стороне украинцев, а значит, и сила тоже будет за ними.

— На правое дело идем мы, братцы, к товарищам своим, чтоб вместе святую землю нашу от врага освобождать. Окопались клятые ляхи уже под самой Сечью Запорожской, не дают казакам вольного воздуха глотнуть! Видно, не зря они здесь лагерем стали — боятся казацкой силы, боятся, что сила эта окрепнет и ударит со всего размаху по Речи Посполитой, свернет ей шею, скинет ярмо, надетое на народ наш! Вот и славно, пусть боятся! Пусть дрожат их собачьи души, не будет им пощады ни сегодня в бою, ни завтра! Долго мы их терпели, но и нашему терпению пришел конец. За свободу! За веру православную!

Казаки одобрительно загудели: «Веди нас на ляхов, батько!» — и Хмельницкий повел свое немногочисленное, еще плохо обученное войско в бой.

Расчет оказался верным. Под грохот барабанов воинство Хмельницкого неистово ринулось на ляхов. Драгуны опешили от такого натиска. Не прошло и часа с начала битвы, как более трех десятков поляков были изрублены, исколоты, застрелены, забиты насмерть. А казаков, казалось, смерть обходила стороной. Не брала их ни пуля, ни пика, ни сабля. Увидев, что сила не на их стороне, полковник Гурский приказал бросить в бой реестровых казаков. Однако те и не думали подчиниться, наоборот, услышав призывы «За Русь! За веру православную!», выступили в поддержку казаков с флангов.

Бросив остатки гарнизона, пан Гурский и его приближенные развернули коней и, спасаясь, что есть мочи поскакали в сторону Крылова. Воины Хмельницкого радостно братались с реестровыми казаками.

Окровавленные польские штандарты и хоругви бросили к ногам своего атамана:

— Принимай, батько, первые трофеи!

Через два дня Богдан Хмельницкий, значительно пополнив свое войско за счет черкасского реестрового полка, как победитель вошел на Хортицу. Запорожские казаки встретили его криками «Слава Богдану!». Давно уже на Сечи не видели героя, который бы прибыл сюда со своим войском и славной добычей.

По сердцу пришлась им удаль Хмельницкого и его воинская мудрость, поэтому собрались запорожцы на майдане послушать, зачем вчерашний сотник пожаловал к ним.

Победитель гордо поднялся на высокий помост посреди майдана, со всех сторон окруженный казаками. Вместе с ним стояли его старший сын Тимош и какой-то странный человек, не похожий ни на казака, ни на купца, ни на крестьянина. Рядом с ним все время крутились два большущих пса с огромными мордами. Вот и сейчас они, как верные охранники, сели у помоста, внимательно поглядывая по сторонам. Богдан снял шапку и поклонился в пояс на все четыре стороны, перекрестившись при этом на купола казацкой церкви.

— Здравствуйте, шановное вольное казацтво! Бью вашему славному товариществу челом до самой земли от себя, братьев своих и умирающей неньки-Украины, которая бьется как горлица, попавшая в сети, — начал свою речь Хмельницкий. — Вот такими же страшными тугими сетями опутало нашу Батькивщину шляхетное польское панство, что уже ни дышать, ни жить свободно на Украине нельзя не то что простому народу, но и славным лыцарям, служившим верой и правдой польскому королю. Вы, может, сидите здесь, на Запорожье, и не знаете, какие преступления творят ляхи на нашей земле. Так вот я пришел сюда, чтобы рассказать вам об этом.

Сдается мне, братья, что Бог совсем отвернулся от нас. За какие такие грехи на нас посланы все эти испытания, не могу и ведать, да только такого горя, как сейчас, и не было никогда. Славные казаки уже и не казаки вовсе — раскассировали их урядники, превратили в панских рабов, имения отдали арендарям, а имущество пограбили. Жен и дочерей наших потянули за косы на потеху панам, а братьев и сыновей истязают до смерти. Православные храмы за долги отдали жидам в аренду, и теперь без их воли в церквах и обедню не служат.

Возмущенный гул пошел среди казаков, послышались крики «Да как же дошло до такого?!», «Что же вы сами это допустили?».

— Каюсь, братья, долго и я верил в справедливость короля Владислава, которому присягал на верность и за которого не раз стоял насмерть в бою. Сам ездил к нему в Варшаву, чтобы добиться справедливости. Но оказался он куклой бесправной перед сеймом и шляхтой, — при этих словах Хмельницкий тяжело сглотнул и опустил глаза.

Казалось, на них навернулись слезы. Видно было, как тяжело ему вспоминать свою личную обиду и то, что его, знатного казака, даже слушать не стали, посмеявшись над его горем. Вспомнил и про Мотрону — больно защемило сердце у сотника.

Но он тут же отогнал смурные думы и, сжав кулаки, продолжил:

— Нет правды на Украине, и искать ее у панов нечего. С саблей в руках надо эту правду добывать! Пока я стоял под Сечью, мое войско пополнилось втрое. Со всех окраин нашей несчастной Отчизны стекался униженный люд, услышав про то, что иду я на Запорожье. Еще одно пополнение поступило оттуда, откуда не ждали, — во время боя под Микитиным Рогом реестровые казаки перешли на нашу сторону. И не потому, что у нас было больше оружия или войска. А потому, что на нашей стороне правда! Вот и говорю я вам, панове-братья, пора нам собрать всю силу казацкую в один могучий кулак и ударить по врагу что есть мочи! За свободу народную, за веру православную!

— Правильно сказал Хмельницкий! Хватит терпеть издевательства клятых ляхов! Пора уже навести порядок на родной земле и вывести эту нечисть поганую, вытравить, как крыс! — раздавались отовсюду крики казаков.

— Есть у меня для вас еще одна новость — привилеи от короля Владислава, — Богдан вытащил из-за пазухи пергаментный свиток с сургучной печатью. — Пусть монарх и не имеет силы, но этим документом передал нам в руки права на волю, землю и веру, добытые в честном бою! Так что ни один собачий суд не сможет потом забрать у казака его вольницу!

— Вот это дело! С такой бумагой можно и в поход против клятых ляхов выступать! А-ха-ха! Сам король нам в руки оружие против своих шляхтичей дал! — эта новость развеселила казаков и придала им решимости.

— А что, хлопцы, соберем силы да ударим по ляхам! А Хмельницкого надо всем войском гетманом поставим! — предложил кто-то из казаков, и стали запорожцы кричать Богдана гетманом.

До позднего вечера праздновали казаки победу своего нового атамана. Хмельницкий выставил хлопцам бочку доброго вина да бочку горилки из захваченного у поляков провианта. Во всех корчмах были слышны крики «Будьмо!» да заздравные речи в честь батьки Хмеля.

Сам же новый гетман держал совет со своими ближайшими соратниками. По правую руку от него сидел сын Тимош, по левую — Илларион Добродумов. Довольные исходом битвы и казацкой рады, товарищи раскурили свои люльки и принялись обсуждать подробности сражения: кто как на ляхов шел, скольких зарубил и в плен взял. Не курил из них только Добродумов, и не потому, что божий человек или еще сказывалась на паломнике давняя хворь. Просто Сергеев никогда не имел такой привычки и не собирался ее заводить.

— Твой расчет, Ларион, оказался верным. Правильно ты прикинул, что без заверения в привилеях, без воли и земли, казаки могут и не поддержать нас, — еле слышно проговорил Богдан своему советчику в самое ухо и уже громко для всех продолжил: — Но хватит ли нам сил, братья, одним выступить против Речи Посполитой? На этот раз мы легко одержали победу над гарнизоном ляхов. Но так не всегда будет. Трудно пешим казакам воевать против драгун. Конники нужны, а быстро их не собрать.

— Точно, батько, где же сейчас удалых казаков найти? — подхватил разговор Иван Золотаренко. — Сколько наших товарищей полегло в битвах с ляхами да басурманами, сколько воинов не народилось на нашей измученной Украине… А половина тех, кто пришли, хоть и отважные хлопцы, да только в бою еще ни разу не были. С таким войском на ляхов не пойдешь.

— Может, есть у тебя, гетман, думка какая про союзников? Расскажи нам, давай потолкуем, — предложил Богун.

Ларион уже заметил, что тот люто ненавидел поляков и готов был хоть с чертом союз заключить, лишь бы прогнать их с родной земли. Богун, так же как Хмельницкий да, пожалуй, и большинство их соратников, потерял из-за ляхов все: и дом, и семью, и богатство. Поэтому в разговорах с Богданом Добродумов исподволь внушал ему мысль, что именно таких, как Богун, надобно приблизить к себе. Мол, им уже терять нечего, поэтому и пойдут они за своим гетманом до конца.

— Думки есть кой-какие, и здесь нам опять пригодятся грамоты короля Владислава, — хитро, как заговорщик, подмигнул своим соратникам Богдан и покосился на Добродумова. — Если помните, панове, то король нам в тех грамотах не просто так привилеи обещал, а за то, что мы соберем войско против крымского хана. Вот как раз в Крыму нам и надо искать поддержки. Кто может стать более надежным союзником в борьбе против вчерашнего друга, нежели лютый враг твоего вчерашнего друга? Опасаясь нападения Речи Посполитой, крымский хан скорее окажет поддержку нам, нежели останется в стороне от нашей борьбы с Варшавой. Нужно ехать к Ислам-Гирею и, показав листы от Владислава, договариваться с ним о военном союзе.

После этих слов Богдана в комнате на некоторое время повисла тишина. Видно было, что полковники и старшины никак не ожидали от своего атамана подобного решения. Потом они стали перешептываться, наконец, Олекса Сыч решил высказать мнение за всех.

— Хитрый план, батько. Да только нам, славным казакам, которые против этих басурман столько лет бились, бок о бок с ними воевать как-то не пристало. Может, все же найдем себе иного союзника, нашей веры, православной? — почти сквозь зубы процедил старый казак.

— Бог с вами, братья! Да разве ж я басурманин какой, чтобы вас от веры православной отворачивать, — тихим, вкрадчивым голосом начал свою речь Хмельницкий.

С каждым словом его голос звучал все громче и отчетливее. Глаза все больше пылали огнем, а рука все крепче сжимала клинок, заткнутый за пояс. Казаки сидели как завороженные.

— Я за веру православную готов биться до последней капли крови! Да только вряд ли братья по вере на нашей стороне воевать станут. Не до нас им теперь. А с татарвой мы союзниками на века не будем. Нам сейчас надо мощную рать собрать, чтобы одним махом, как кулаком, по ляхам ударить. Показать им нашу казацкую силу. А потом эта силушка, словно снежный ком, начнет расти.

Но сперва надо снова по Украине гонцов послать, чтобы рассказали, как мы нынче под Микитиным Рогом гарнизон ляхов изничтожили. Да не забыли вспомнить, что реестровые казаки на нашу сторону перешли. Вот тогда поверит в нас народ, почувствует, что есть у него защитник, и сам к нам придет. И помяните мои слова, станет наша сила такой могучей, что никакие ляхи ее уже не остановят, даже если прежние союзники перестанут нас поддерживать. Потому как нет на свете ничего сильнее гнева сыновей, отцов и мужей, у которых хотят отобрать родную мать, детей, семью! Нет на свете ничего сильнее гнева народного, у которого хотят отобрать любимую Отчизну и веру христианскую!

Когда Богдан Зиновий Хмельницкий, новоизбранный гетман Сечи Запорожской, закончил свою речь, казаки одобрительно закивали головами: «Правду говорит Хмель! Мудрое решение! Ох, хлопцы, дадим ляхам под зад! Да и татарва с нами пойдет, чтобы свои головы под булаву казацкую не подставлять! А мы потом и ее в дурнях оставим, а-ха-ха!» Под веселые разговоры довольные казаки разошлись на ночлег.

* * *

В пустой комнате остались только Хмельницкий и его советник Добродумов. В ногах у Иллариона спокойно лежали два пса. Алабаи заметно подросли и стали настолько привычными в казацкому быту, что уже не привлекали к себе особого внимания. Впрочем, прибывший из Чигирина казак рассказал Иллариону, что видел похожих собак у одного человека, который недавно появился в окружении пана Чаплинского: «Точь-в-точь такие же, как у вас. Помощник пана подстаросты с ними, как с детьми малыми, носится. Кормит их чуть ли не из панского ковша, моет и шерсть гребнем чешет, вот умора! А сам помощник к молодой пани Елене приставлен. И чудной такой, все какие-то колесики крутит, вроде как часовщик. Не поймешь…» Рассказ этот крепко засел в голове Добродумова. Неспроста, видать, этот помощничек объявился.

— Ну, что скажешь, Ларион, станут казаки противиться союзу с Ислам-Гиреем? — прервал его мысли Хмельницкий. — Может, не стоило их сразу посвящать в наши планы? Пусть бы потом узнали, после того как мы с ханом договоримся. Как бы не разозлить хлопцев…

— Думаю, что ты правильно сделал, батько. Лучше обо всем сразу своим товарищам рассказать, поделиться с ними по-братски. Ведь они тебе доверяют и верят в тебя, особенно после первой победы, — Добродумов постарался приободрить своего гетмана. И видно было, что Богдану понравились его слова. — Сейчас время подумать, кто к хану поедет, ведь разговор предстоит очень серьезный и важный, случайному человеку его не доверишь.

— Ехать к Исламу мне нужно, есть среди его ближайшей свиты один человечек, которого я хорошо знаю. Еще когда в турецком плену был, он помог мне на свободу выйти. Через него и надо к хану подбираться. Просто так, хоть и с королевскими грамотами, Гирей меня не примет, — промолвил Богдан и задумался, очевидно, вспоминая, как, будучи молодым казаком, попал в неволю и два года прослужил у одного из старшин султанского флота. Видно было, что ему есть что вспомнить. — Думаю взять с собой Тимоша да пару сотников с казаками. Хан знает руку Владислава и его почерк в грамотах не спутает. Увидев, что король польский хочет направить казаков против Крымского ханства, Гирей пойдет на союз с нами. Понимаю, что Ислам тоже выдвинет условия. Ему понадобятся гарантии, что я не предам его нукеров. Поэтому будем соглашаться на требования хана, но до разумного предела. Дня через два выступлю на Бахчисарай. Тебя же, Ларион, хочу здесь, на Сечи, оставить. Мне тут надежный тыл нужен. Казаки больно горячие, как бы не наломали дров без меня. И кроме того, есть у меня к тебе особое поручение.

После этих слов Богдан тяжело поднялся с места, прошел в дальний угол комнаты и вынул из сундука какую-то коробочку. Присев рядом с Добродумовым, он положил ему руку на плечо и тихо, одними губами, произнес так, что если бы даже кто-то стоял рядом, то ничего бы не услышал:

— Пока я в Крыму буду, съезди-ка ты в Чигирин. На тебя, божьего человека, никто и не подумает, что ты из мятежников будешь. Посмотри, как там Мотрона, жива ли, голубонька. Боюсь я, что этот падлюка Чаплинский изведет ее, взяв силой в жены. Казаки, прибывшие из Чигирина, рассказывали, что подстароста ее одну никуда не отпускает. Приставил к ней какого-то надсмотрщика с собаками наподобие твоих. Даже в храм православный она уже не выходит, а в костел идет только с охраной. Как бы не извелась она в неволе, не дождавшись меня и своего освобождения. Так вот, возле костела и подкараулишь ее, передашь ей вот это кольцо. Она его обязательно узнает, это кольцо моей покойной жены Ганны. А на словах передашь, чтобы ждала меня. Я скоро приеду за ней.

— Сделаю все, как наказал, батько, — кротко ответил Ларион.

Он и сам был рад, что Хмельницкий посылает его в Чигирин. Но Добродумова больше беспокоила не судьба Мотроны, а ее невесть откуда взявшийся охранник с собаками. Он прекрасно понимал, что такой человек не мог просто так появиться рядом с Чаплинским. У него в голове родилась идея насчет того, как проверить этого «часовщика», и он был очень рад, что представилась возможность ее осуществить.

* * *

В Чигирин Добродумов добрался только к февралю. По дороге он встретил немало народу, обсуждавшего готовящийся бунт против поляков. Некоторые казаки в шинках не только говорили об этом, но и направлялись на Сечь, чтобы присоединиться к запорожцам и новому гетману Хмельницкому. Чувствовалось, что люди поверили в возможность избавиться от гнета Речи Посполитой и готовы ринуться в бой.

По прибытии в Чигирин Илларион остановился на постоялом дворе при православной церкви. Он решил, что не стоит появляться у знакомых казаков, а тем более у полковника Кричевского. Чем меньше людей знает, что Добродумов в городе, тем лучше. На постоялом дворе останавливались такие же пришлые странники, как и он: сегодня — здесь, а завтра — далече. Затеряться среди них было легче.

Первым делом Добродумов узнал, в какой костел ходит на службу Мотрона. Правда, здесь все называли ее пани Гелена — такое имя дали ей при венчании с Чаплинским. Как рассказали прихожане, жена подстаросты почти каждый день ходила молиться в костел, который стоял на главном майдане города. Она практически не появлялась на людях одна, повсюду ее действительно сопровождал странный человек с двумя собаками. Когда же пан Чаплинский уезжал в Варшаву, он приставлял к своей молодой жене нескольких стражников.

На следующий же день Добродумов отправился на службу. Своих собак он оставил на постоялом дворе, чтобы не привлекать лишнего внимания. Илларион не стал заходить в костел сразу. Покрутился возле храма, посмотрел, где в случае чего можно схорониться. В костеле он пристроился в дальнем углу возле исповедальни.

Гелена появилась к концу службы, причем одна. «Наверное, охранник с собаками пришел, а животных и в эти времена не пускали в храм Божий», — подумал Добродумов. Чаплинская села на крайнюю лавку, отдельно от всех, скрестила руки на груди, закрыла глаза и стала что-то шептать. Илларион тихонько приблизился к ней, присел рядом и произнес одними губами: «А раньше пани в другой храм ходила молиться». От неожиданности Гелена вздрогнула, потом медленно повернула голову и, узнав Лариона, тихо ойкнула. Побледнев, она прикрыла рот рукой, как будто боялась сказать что-то лишнее.

— Откуда вы здесь? Что с паном Богданом, жив ли он? — наконец дрожащим голосом произнесла Гелена.

— А разве пани не слышали, что пана Хмельницкого запорожские казаки избрали своим гетманом? Он сейчас на Сечи собирает войско, чтобы скинуть польскую власть в Украине. Об этом нынче все говорят. Вот, пан Богдан просил передать вам это колечко.

Добродумов постарался незаметно вложить в ее руку небольшой сверток. Чаплинская развернула его и, увидев кольцо, надела на палец, смахнув при этом слезинку с ресниц.

— Да, я узнала это кольцо. Оно принадлежало его жене Ганне. Но я действительно ничего не знаю о восстании. С того времени как Чаплинский увез меня из Суботова, я слышала только, что Богдана засадили в темницу как заговорщика. Пан Данило говорил, что Хмельницкому уже не выбраться из тюрьмы, поэтому у меня нет иного выбора, как стать его женой. Так, значит, он обманом заставил меня идти за него? Что же мне теперь делать? Богдан не простит мне этого. Да и нельзя Бога гневить, я ведь теперь венчанная жена пана Данилы, — говоря это, Гелена заплакала.

Вот только Добродумову показалось, что в ее словах было не раскаяние в случившемся, а скорее страх перед возвращением бывшего возлюбленного. Но ему почему-то все равно стало жалко эту красивую молодую женщину. Даже сейчас она выглядела как богиня.

Он попытался успокоить Гелену и уже более ласковым голосом произнес:

— Не бойтесь, пан Богдан любит вас и непременно вернется в Чигирин. Вам нечего опасаться.

Увидев, что Гелена немного успокоилась, Добродумов решил расспросить ее о «собачнике», но, чтобы усыпить бдительность красавицы, сначала польстил ей:

— Вы такая красивая пани, а охраняют вас так, что я с трудом подобрался. Разве можно такую царицу держать в неволе? Красота должна на свободе, как цветок, цвести.

Услышав столько комплиментов в свой адрес, молодая женщина покраснела, о слезах и думать забыла, даже наоборот, кокетливо улыбнулась Лариону.

— Скажите, а что это за человек с собаками за вами ходит? Не похож он ни на солдата, ни на казака, ни на шляхтича. Глаза так и зыркают по сторонам, злющие такие. Где его пан Чаплинский только нашел? Не обижает ли он вас? — осторожно спросил он.

— Да, согласна, это странный человек. Появился из ниоткуда, говорит загадками, но Чаплинский ему доверяет как никому. Поэтому и ко мне приставил. Зовут его Ян Мисловский, похоже, что из шляхтечей, но он или ведун, или безумец. Да и с собаками своими не расстается, говорит, что они ему жизнь спасут. Он числится часовых дел мастером, — рассказала Гелена.

При этом в ее голосе не было ни раздражения, ни злости к загадочному помощнику подстаросты. Наоборот, Иллариону показалось, что ей нравится такое пристальное внимание к своей особе.

— А не страшно ли вам, пани, рядом с таким странным человеком быть? Если он безумец, не дай бог, еще выкинет какую штуку. Может, мне вас выкрасть у Чаплинского и спрятать, пока пан Богдан не вернется, а потом передать ему в целости и сохранности?

Услышав это, Гелена испуганно отшатнулась.

— Нет, нет! Нельзя мне сейчас от Чаплинского убегать! Разозлится он и начнет лютовать. Лучше уж тут Хмельницкого подожду. Будь что будет, двум смертям не бывать, — прошептала она. — Вот что, Илларион, приходите завтра снова в костел. Я для пана Хмельницкого тоже передам одну вещицу. А теперь мне пора идти.

Гелена поднялась со скамейки и быстро вышла из костела. Добродумов так и не понял, была ли она рада узнать о том, что Богдан спасся и готов вернуться за ней, или, наоборот, напугана этим обстоятельством. Отложив анализ чувств пани Чаплинской до завтра, Илларион решил незаметно проследить за ней и ее спутником и выскользнул из храма на чигиринский мороз. У костела он нос к носу столкнулся с Кричевским и от неожиданности чуть было не угодил в сугроб.

* * *

— Илларион! Вот так встреча! Как это ты в Чигирине оказался? Ты же вроде вместе с кумом ушел… — полковник осекся на полуслове.

Видно было, что он совершенно не ожидал увидеть Добродумова. Крепко схватив паломника за руку, Кричевский потащил его в сторону.

— Пойдем отсюда, чтобы нас никто не услышал. Теперь шпионы на каждом углу. А еще лучше пошли ко мне домой, там спокойно и поговорим. Я ж вам не враг, ты сам это хорошо знаешь. Да и Юрко будет тебе рад.

Добродумову ничего не оставалось, кроме как последовать за Кричевским. Вырываться и бежать от него не имело смысла. Стоит полковнику только крикнуть, и бродягу в два счета схватят солдаты, которых на улицах Чигирина было немало. Жаль, конечно, что не удалось сохранить инкогнито. Ведь Кричевский хоть и кум Хмельницкому, хоть и спас Богдана от верной смерти в темнице, но все же он офицер вражеского войска.

Однако и встреча с сыном Богдана была бы сейчас нелишней. Наверняка Хмельницкому захочется узнать не только о том, как поживает Мотрона, но и какие новости у Юрка. Кроме того, если отношение Кричевского к куму осталось таким же доброжелательным, от него можно будет узнать, что собирается предпринять гетман Потоцкий против бунтовщиков.

Дом полковника находился недалеко от постоялого двора, где остановился Добродумов. Так что в случае засады — а он не отбрасывал и такой вариант — можно будет быстро скрыться. Однако с каждой минутой в нем крепла уверенность, что здесь ему опасность не угрожает. Полковник вспоминал их знакомство под Чернобылем и как вытащил Лариона буквально с того света.

— А ты неплохо выглядишь, Ларион. Как вспомню, что год назад ты чуть не умер на моих руках, аж не верится. А как ты в Киеве разыскал клад. Вот это был фокус, а-ха-ха! Слушай, брат, а может, ну ее, эту войну, к черту лысому, лучше мы еще пару кладов найдем и будем жить не тужить, а-ха-ха! Что думаешь об этом, дружище?!

Непонятно было, то ли Кричевский действительно рад старому приятелю, то ли изображает непринужденную беседу для проходивших мимо них шляхтичей.

Однако, когда они зашли в дом, беззаботная улыбка тут же сошла с его лица. Он проводил Добродумова в свои покои, распорядился накрыть им стол и велел позвать младшего сына Хмельницкого. Время уже действительно подошло к обеду, и подкрепиться не помешало бы. Прибежал Юрко и, увидев Лариона, бросился к нему, обнял как родного и забросал вопросами об отце. Успокоив парня, что с отцом все в порядке, Добродумов, Юрко и хозяин дома приступили к трапезе. Полковник продолжил разговор уже вполне серьезно, без шуток и смеха.

— Очень рискованное решение отправить тебя сюда. Это хорошо, что ты меня встретил, а не шпиков Чаплинского. Что ты вообще делал в костеле? — с удивлением спросил полковник.

— Мне необходимо было встретиться с одной особой, — коротко ответил Добродумов.

Ему вовсе не хотелось полностью раскрывать карты. Однако по ухмылке Кричевского он понял, что полковник догадался, с кем встречался Добродумов.

— Особа, говоришь… Я тоже эту особу встретил, не при детях будь сказано. Не будем сейчас об этом. Я слышал, что запорожцы Богдана гетманом поставили и хотят Украину освободить от Речи Посполитой? — говоря это, Кричевский не сводил с Добродумова глаз.

Лариону не хотелось рассказывать полковнику о планах Хмельницкого, но ответить на этот вопрос ему все же пришлось.

— Да, пан полковник. Богдан затеял большое дело. Подробности мне неизвестны, но мириться с оскорблениями, которые ему и народу нашему наносят, он больше не намерен, — сказал Добродумов, стараясь взвешивать каждое слово.

— Вот, значит, как… Ты знаешь, Ларион, что я люблю Хмеля как родного брата. Иначе не стал бы я спасать ему жизнь и освобождать из темницы. Не хочется, чтобы встретились мы на поле брани и пришлось бы мне оголять саблю против него. Не по-божески это, — нахмурившись, с горечью в голосе произнес Кричевский и погладил Юрка по чернявой голове. — Поэтому завтра на приеме буду просить Потоцкого, чтобы послал меня переговорщиком на Запорожье. Надеюсь, что мои слова смогут повлиять на решение Богдана, и он примирится со шляхтой. Война, какой бы она ни была, всегда горе для простого люда. Да вот и Юрка к отцу переправлю. Парень совсем истосковался.

— Что Юрко поедет к отцу — это хорошо. Богдан и сам по нему заскучал, — улыбаясь, ответил Добродумов, хотя про себя отметил, что, отправляя его в Чигирин, Хмельницкий и не вспомнил о младшем сыне.

В то же время он понимал, что своими добрыми намерениями Кричевский может нарушить все планы повстанцев. И вот этого нельзя было допустить ни в коем случае.

— А что, сам коронный гетман сейчас здесь, в Чигирине, находится? — поинтересовался он.

— Да, утром как раз собирает всех полковников и воевод, чтобы решить, как быть с бунтовщиками. Говорят, что Николай Потоцкий только что получил письмо от Владислава и поэтому намерен принять решение. Но боюсь, речь пойдет не о мире, — сокрушенно произнес Кричевский.

И тут Добродумову пришла в голову идея: а что, если напроситься к полковнику в качестве сопровождающего на этот совет? Тогда он наверняка услышал бы такие подробности, которые, может, и сам Кричевский ни ему, ни Богдану не скажет. Вот только как уговорить пана полковника на этот шаг?

— Слушай, брат, возьми меня к Потоцкому на совет. Когда станешь говорить, что намерен ехать переговорщиком к Хмельницкому, то меня предъявишь, скажешь, что со мной тебя точно к Богдану пропустят. Я как пропуск к казакам буду, а то ведь они сейчас могут и не посмотреть, что ты полковник его величества, еще казнят, не дай бог. С таким ключом к замку запорожскому гетман, может, и отправит тебя посланником. Да и Юрко будет залогом того, что к Богдану тебя все же допустят, — предложил Добродумов, понимая, что это может и не понравиться Кричевскому.

Однако полковник, наоборот, встрепенулся. Было видно, что такой вариант его устраивает.

— А что, это мысль! Вот голова ты, Добродумов, пойдешь завтра со мной на совет. Не зря же ты куму моему и мне приносишь удачу. Вот не просто так я встретил тебя сегодня у костела! То Божья рука тебя ко мне привела! — воодушевясь, продолжил Кричевский.

Настроение его явно улучшилось. «Нечего тебе по углам тыняться», — сказал он и тут же уговорил Добродумова перебраться в его дом. Вечером Илларион, взяв с собой Юрка, пришел на постоялый двор, расплатился с хозяином и забрал своих алабаев. Младший Хмельницкий был рад собакам, пожалуй, больше, чем появлению Добродумова или вестям об отце. Интересно, что и животные тоже обрадовались хлопцу, особенно Волчок. Заприметив Юрка, алабай завилял хвостом, а когда мальчик подошел к нему, громко залаял, встал на задние лапы, положив передние ему на грудь, и принялся лизать лицо ребенка, как будто целуя его.

— Не забыл меня, Волчок! Помнишь, чему я учил тебя, — приговаривал Юрко, обнимая собаку.

Другой пес, Хват, тоже приветливо вилял хвостом, хотя свои эмоции особенно не проявлял. Но уже через несколько минут оба алабая радостно резвились во дворе, выполняя команды Юрка.

Ложась спать после вечерней молитвы, Илларион подумал, что завтра ему предстоит очень непростой и, возможно, один из самых важных дней в его миссии. Но он даже не догадывался, какое испытание приготовила ему судьба.

* * *

Поскольку совет у Потоцкого был назначен на обеденное время, у Добродумова была возможность утром незаметно для Кричевского сходить в костел. Илларион решил дождаться Гелену у храма, чтобы хорошенько рассмотреть сопровождающего ее «часовщика».

Однако на этот раз пани Чаплинская пришла на молитву одна. Это немного удивило Добродумова, но он решил, что так будет даже лучше. Прошмыгнув за Геленой в храм, Илларион, как и накануне, присел рядышком с ней и, перекрестившись для порядка, чтобы на него не обращали внимания, начал разговор.

— Добрый день, вельмошановная пани Гелена. Рад видеть вас сегодня без охраны. Неужели «часовщик» ослушался приказа своего пана и оставил вас без присмотра? — стараясь не вызывать подозрения в излишнем внимании к загадочному Мисловскому, спросил Добродумов.

— Мне удалось выбраться из дому незамеченной. Не хотелось, чтобы нас вместе кто-то увидел, — это опасно. А Мисловскому сейчас не до меня. Вчера вернулся пан Чаплинский, и они вместе закрылись в кабинете, чтобы обсудить вопросы, с которыми пойдут на совет к гетману Потоцкому. Я слышала за завтраком некоторые их слова… Чаплинский говорил, что надо собирать карательные отряды и отправлять их на Запорожье, чтобы уничтожить бунтовщиков и Хмельницкого, — при этих словах у Гелены опять задрожал голос, и казалось, она сейчас заплачет.

Вот это новость! Конечно, Добродумов мог предположить, что подстароста не успокоится, пока не сгубит Богдана. Следовало срочно что-то предпринять, нельзя было допустить, чтобы эти карательные отряды добрались до Сечи. Он должен обязательно попасть на совет к Потоцкому, а перед этим внушить Кричевскому, что тот прав: переговоры с Хмельницким могут иметь успех. Самого же Богдана по возвращении на Запорожье следует настроить так, чтоб он быстрее готовил восстание и не шел ни на какие уговоры о перемирии с Речью Посполитой. И еще Добродумов понял, что ему кровь из носу надо добраться до этого загадочного «часовщика» Мисловского. А путь к нему лежал только через Гелену.

— Возьмите это, — тихим голосом вернула она Добродумова из глубоких раздумий.

Чаплинская быстро вложила в руку Иллариона небольшой сверток.

— Здесь иконка Божией Матери из Суботова. Когда я покидала хутор… Когда меня вынудили покинуть его, я взяла икону с собой как оберег. Долгими ночами я на коленях со слезами молила у этого святого образа, чтобы он оберегал Богдана, хранил от лихих людей и нечистой силы. Даже когда мне запретили ходить в православную церковь и перекрестили в католичку, этот образ всегда был вместе со мной. Он намолен моими слезами и поэтому должен быть рядом с Хмельницким. Я знаю, что Матерь Божия сбережет его.

Чаплинская все же расплакалась, достала шелковый платочек и стала аккуратно вытирать слезинки с глаз. Илларион понял, что сейчас самый подходящий момент, чтобы расположить к себе Прекрасную Елену и, стараясь включить все свое обаяние, принялся утешать ее:

— Пани Гелена, я вижу, что вы добрая и порядочная женщина. Я вижу, что вы не забыли Богдана и то добро, которое он сделал для вас. Вы не забыли, как он взял вас в свой дом, когда вы остались сиротою, как заботился о вас. Да и сейчас он думает только о вас. Никто другой ему не нужен, он любит вас всем сердцем и готов сделать ради вас невозможное. Но я знаю, что над вами нависла смертельная угроза. Рядом с вами ходит злодей, который хочет убить вас.

Гелена вздрогнула и встревоженно посмотрела на Добродумова. По ее взгляду было заметно, что она верит ему и напугана. Именно такая реакция и была нужна Иллариону.

— У меня есть чудотворная молитва на грамоте, которую мне вручил сам патриарх Паисий во время моего паломничества в Иерусалим, — продолжил он. — Хотя пани и была крещена в католической церкви, Господь у нас один. И я вижу, что православную веру вы не предавали. Мне будет спокойнее, если я прочитаю эту молитву для вас. После этого ни один плохой человек не сможет причинить вам зла. Я уже проверял эту молитву на самом Хмельницком. Поэтому он и из темницы выбрался, оттого его и пуля не берет, и сабля не рубит, и стрела не попадает.

— Да, я слышала, что есть у вас какой-то заговор. А как же так устроить, Ларион, чтобы вы и мне эту молитву прочитали? Я не смогу сюда завтра прийти. Чаплинский заподозрит неладное, и тогда нам несдобровать, — тайком перекрестившись по-христиански, прошептала Гелена.

— Надо устроить так, чтобы сегодня ночью, когда все домашние уснут, я смог к вам пробраться. Перед православной иконой мы сможем вместе почитать чудодейственную молитву. И тогда ваша жизнь, прекрасная пани, будет вне опасности. Решайтесь, — как можно убедительнее произнес Добродумов и крепко сжал руку Чаплинской.

Она была холодна как лед. Илларион осторожно приблизил ее к своим губам и нежно поцеловал, стараясь согреть тонкие пальцы.

— Хорошо, я сделаю так, чтобы сегодня ночью вы пришли ко мне, — почти не шевеля губами, прошептала Гелена.

При этом она и не собиралась убирать свою руку от губ Добродумова. Даже наоборот, слегка погладила его по небритой шершавой щеке в знак своего расположения.

— Приходите около полуночи к черному входу в дом Чаплинского, я выйду к вам. А сейчас мне уже пора идти.

Гелена освободила свою руку, поднялась и тихо вышла из костела. Илларион еще несколько минут сидел без движения. Он обдумывал, как же добраться до Мисловского, чтобы вывести его на чистую воду. Теперь Добродумов почти не сомневался, что этот загадочный «часовщик» появился рядом с Чаплинским примерно таким же образом, как и он рядом с Хмельницким. Но ему важно было понять, кто же за всем этим стоит и какое задание ему было дано. Однако до встречи с таким серьезным противником ему предстояло побывать на совете у Потоцкого, а кроме того, «молитву от Паисия» написать. Добродумов направился к дому Кричевского. Главное теперь, чтобы полковник не передумал взять его с собой к гетману.

* * *

— Где тебя черти носят, Ларион?! Уже время собираться на совет. Или, может, ты передумал идти со мной? Если нет, то приоденься, все-таки к самому коронному гетману на прием идем.

Кричевский стоял посреди комнаты и при помощи двух слуг облачался в нарядное платье. Да и оружие за пояс заткнул дорогое, инкрустированное драгоценными камнями. Пан Станислав с удовольствием смотрел на свое отражение в зеркале. Было видно, что он сам себе нравится. Добродумов даже усмехнулся, подумав, что непривычно видеть столь грозного вояку крутящимся у зеркала, как девица перед балом.

— Да я ходил в церковь помолиться за успех нашего дела, пан полковник. Думаю, что Божие благословение нам не помешает, — ответил Илларион, подходя к сундуку, на котором лежало несколько узорчатых шелковых кафтанов, подбитых мехом, песцовые шапки и сафьяновые сапоги. — Э, да это наряд для настоящего пана, наверное, он не подойдет мне. А вот хорошие сапоги, если только пан полковник позволит, возьму.

— Ну хорошо, воля твоя, Ларион. Одевайся и пойдем отобедаем, потому как у Потоцкого нас если и угостят, то разве что батогами. Пусть и Юрко с нами садится, позовите хлопца, — приказал хозяин.

Когда все собрались за столом, полковник обратился к Юрку:

— Мы тут с Добродумовым решили, что пора тебе к отцу на Сечь ехать. За этим он и прислал сюда твоего учителя Лариона. Что ты про это думаешь, не боишься ли дальней дороги?

Кричевский старался говорить с семилетним мальчиком как со взрослым. И хотя младший сын Хмельницкого уже немало повидал на своем коротком веку, был он еще наивным ребенком. Мальчику нравилось, что взрослые с ним советуются и посвящают в свои дела.

— Да я ничего не боюсь! Давно уже хочу к казакам на Сечь, да только вы с батьком меня туда не пускаете, — надув губы и приняв важный вид, пробасил Юрко.

Сдерживая улыбку, полковник похлопал парня по плечу, сказав, что хороший казак растет. Кричевский и Добродумов быстро пообедали, поднялись из-за стола и, перекрестившись, вышли из дому.

* * *

Совет был назначен в замке коронного хорунжего Александра Конецпольского. В довольно большом зале собралось около сотни шляхтичей — от реестровых сотников до полковников. В помещении стоял гул, как в улье, куда слетелся пчелиный рой. Военачальники громко приветствовали друг друга, похлопывали по плечу, обнимались. Некоторые из них давно не виделись, и им было о чем поговорить. Пока Кричевский здоровался со своими товарищами, Добродумов, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, стоял в стороне у стены. Ничем не приметный с виду, он мало интересовал присутствующих, зато имел прекрасную возможность наблюдать за происходившим.

Через несколько минут после их прихода в зал вошли Чаплинский с Мисловским. В отличие от Иллариона, помощник подстаросты был разодет, как и большинство знатных шляхтичей, он повсюду следовал за своим хозяином на расстоянии шага. «Часовщик» внимательно осмотрел помещение, стараясь, чтобы никто и ничто не ускользнуло от его взгляда. Такая манера поведения была хорошо знакома Добродумову. Сомнений в том, кто такой этот загадочный спутник Чаплинского, у него практически не осталось.

Все приглашенные уже были в сборе, когда в зал вошел секретарь гетмана и предложил шановному панству занять свои места. Пчелиный рой тут же затих, все расселись по лавкам, после чего появился коронный гетман Николай Потоцкий. Это был крупный, высокий мужчина с круглой окладистой бородой и хмурым взглядом из-под густых бровей. Наблюдая за гетманом, Добродумов понял, почему ему дали прозвище Медвежья Лапа. Повадки Потоцкого действительно напоминали медвежьи: ступал он как-то тяжело, переваливаясь с одной ноги на другую, а сжимаемая мощной рукой булава была похожа на хрупкую тростинку. Гетман уселся в широкое кресло, которое стояло на небольшом подиуме. Рядом с ним расположился и хозяин замка Конецпольский.

— Доброго дня, шановное панство! Наверное, вы знаете, зачем я сегодня попросил вас собраться здесь. Все уже слышали о том, что сейчас творится на Запорожье. Бунтовщик Хмельницкий со своими злодеями-казаками перебил наш гарнизон у Микитиного Рога и, пробравшись на Сечь, установил там свое гетманство, — начал свою речь Потоцкий, и зал снова загудел, но он поднял булаву, и все тут же замолчали. — Не беда, если бы они сидели себе на Сечи, наливку пили и песни свои казацкие горланили. Так нет! Хмельницкий собирается новую войну с нами затеять. По всей Украине он разослал гонцов, которые призывают присоединиться к его войску. Нет ни одного села, хутора или местечка, в котором не звучали бы призывы к своеволию, где бы не замышляли убить своего пана и забрать его добро!

Я так считаю, шановное панство, что нам нужно придушить это восстание в зародыше. Все мы помним, как десять лет тому пришлось нам усмирять бунтовщиков Гуню, Острянского и Павлюка. Тогда не только казацкая кровь пролилась обильно, но и наших шляхтичей полегло немало. Нельзя снова допустить такую резню на Украине. Что скажете, панове?

— Правильно говорит гетман, надо прямо сейчас обезглавить это шутовское гетманство, собрать карательный отряд, разгромить бунтовщиков, а Хмельницкого взять в плен, доставить в Варшаву и прилюдно казнить! — первым подскочил со своего места Чаплинский.

Добродумову хорошо было видно перекошенное злобой лицо подстаросты.

— Мысль о карательном отряде хорошая, но где на него денег взять? — продолжил другой шляхтич. — Да и сейчас, по такой непогоде, оправлять отряд рискованно. Может, пан гетман, не будем пока торопиться? У Хмельницкого и войска-то нет, чтобы с нами воевать. Этим голодранцам едва сил хватило, чтобы гарнизон разбить. Все тут знают, что полковник Гурский гарнизон свой уже давно развалил. Его солдаты только по шинкам да по девкам гуляли, и, чтоб их разгромить, особого умения не нужно. Так стоит ли нам сейчас поднимать бурю? Лучше подождем до весны, а там видно будет. Может, это быдло само разбредется по своим хатам. Там мы их и встретим «радушно». Кого на пики посадим, а кому и с головой придется расстаться.

В зале раздался легкий смех, видимо, последняя «шутка» особенно понравилась ляхам. В этот момент Добродумов потихоньку подошел к Кричевскому и шепнул на ухо, что ему пора просить слова. Полковник тоже понял, что сейчас самое подходящее время, и, подняв руку, встал с места.

— Шановное панство! Шановный пан гетман! Конечно, все, кто тут говорил, имеют свою правду. Но давайте вспомним, из-за чего же Хмельницкий намерен поднять казаков на бунт. Не из-за того ли, что вы, шановный пан Чаплинский, разорили его хутор, забили на смерть сына и пустили по миру шляхетного сотника, который не один раз в бою доказал свою верность нашему королю Владиславу и Речи Посполитой? Да какой же казак сможет такое простить, панове? Вы все знаете, что никто не поддержал его в этом горе. Может, потому он и решил, что сам сможет отстоять свою честь, пусть даже ценой войны.

Я так считаю, что сначала надо с Хмельницким еще раз по-доброму поговорить. Лучше пойти ему на уступки, вернуть Суботов, чем проливать кровь наших братьев. Надо попытаться мирным путем решить этот вопрос. Я предлагаю послать на Сечь не карателей, а переговорщиков, предложить Богдану условия, на которых он согласится на мир с нами. Что скажете, панове?

— Ишь какой ты умный, Кричевский! Может, еще сам переговорщиком поедешь? Тебе своей головы не жалко? Богдан ее быстро, как кочан капусты, срежет. Если ты еще доедешь до него… — Чаплинский попытался поднять на смех предложение полковника, однако, заметив, что большинство шляхтичей одобрительно отнеслись к словам пана Станислава, продолжил: — А может, знаешь какой секрет, чтобы шляхетный полковник Войска польского живым через казацкие заслоны до Запорожья добрался?

— Шановное панство, — продолжил полковник, — ради того чтобы не проливать кровь своих товарищей, я готов поехать на Сечь. А что до того, как целым и невредимым остаться, на то есть у меня живой пропуск через все кордоны — божий человек Илларион, который последний год при Хмельницком духовником состоит. Он и станет моим оберегом.

Кричевский указал на Добродумова, и тот смиренно встал рядом с полковником. В ту же самую минуту рядом оказался Чаплинский. Он с размаху ударил Иллариона в лицо кулаком. Паломник упал на пол, из носа у него потекла кровь. От следующего удара его оградил полковник Кричевский. Тем временем подстароста успел подхватить нож, который протянул ему Мисловский. Но тут подбежали другие шляхтичи и скрутили ему руки. Да и сам Потоцкий от неожиданности поднялся из своего кресла и потребовал усмирить пана Чаплинского.

— Да как ты посмел на совет к самому коронному гетману привести клятого врага нашего?! — от бессилия закричал подстароста. — Пустите меня, не видите, что ли, этот хитрый лис проник, чтобы погубить всех нас. У него наверняка и оружие за пазухой припрятано. Проверьте его карманы!

Подоспевшие стражники вопросительно глядели на Потоцкого. Гетман знаком показал, чтобы Добродумова досмотрели. Убедившись, что у божьего человека нет никакого оружия, коронный гетман велел отпустить Иллариона. Кричевский помог ему подняться с пола, дал свой платок, чтобы тот вытер с лица кровь, и попросил шановное панство, прежде чем принять решение, выслушать духовного наставника Хмельницкого.

На это Чаплинский опять было попытался возразить, но после выходки с паломником его уже никто не слушал. Нож подстароста отдал своему помощнику. «Часовщик» аккуратно взял оружие и, вложив его в какие-то особенные ножны, спрятал за пазухой. Добродумов заметил, с какой ненавистью он посмотрел в его сторону.

Когда страсти улеглись, коронный гетман позволил божьему человеку говорить.

Оправившись, Добродумов вышел вперед и обратился к ляхам:

— Шановное панство! Я понимаю, что для вас я чужой человек, поэтому вы опасаетесь, не замыслил ли я лихой справы. Знаю, что мы с вами в разные храмы молиться ходим, но молимся мы одному Богу нашему, Иисусу Христу. А Бог наш передал нам десять заповедей, которые все вы хорошо знаете и, так же как и я, соблюдаете. Так разве смогу я, смысл жизни которого заключается в служении Господу нашему, совершить зло по отношению к другому человеку? Нет, панове, скорее небо упадет на землю, чем моя рука поднимется на кого-нибудь.

Что до путешествия на Запорожье, то пан полковник прав: я помогу ему добраться туда. Дело в том, что я прибыл в Чигирин по личному и очень важному для Богдана делу. Надеюсь, шановное панство понимает меня и не станет препятствовать этому в дальнейшем. Так вот, Хмельницкий поручил мне привезти к нему на Сечь своего наследника, младшего сына Георгия. И я обязан доставить хлопца к отцу живым и невредимым. Для того чтобы пройти казацкие заслоны, есть у меня секретные знаки, которые вы никогда не найдете и не узнаете, даже если будете пытать меня. Но я понимаю, что война — это большое горе для всех. И потому рад, что пан Кричевский хочет прийти к запорожцам с миром. Я готов проводить его к Хмельницкому. Клянусь, ни один волос не упадет с его головы. Доберется он до Сечи, покажет ваши грамоты и вернется в Чигирин живой с ответом от Хмельницкого. Прошу вас, шановный пан гетман, вас, шановное панство, направить переговорщиком к казакам на Запорожскую Сечь пана полковника Станислава Кричевского.

Добродумов закончил, и шляхтичи зашумели. Некоторые из них высказывались за переговоры с Хмельницким, другие, наоборот, требовали поймать и казнить разбойников. Выслушав всех, коронный гетман о чем-то тихо посовещался с хорунжим и поднял булаву. Это означало, что сейчас он скажет свое решение.

— Панове, я внимательно выслушал все ваши соображения и вот что я решил. Мы не будем упускать такой возможности. Полковник Кричевский, собирайтесь на Запорожье. Грамоту от меня Хмельницкому вам сегодня вечером передадут. Возможно, мы и сможем решить это дело мирным путем. Но не будем понапрасну терять время. Кто знает, а вдруг этот бунтовщик не захочет мира? Тогда и нам надо быть готовыми к войне. Пан хорунжий, поручаю вам собрать отборные карательные отряды, готовые двинуться на Сечь. А помощником в этом будет Чаплинский. На том, панове, мое окончательное решение.

После этих слов Николай Потоцкий поднялся и в сопровождении Александра Конецпольского покинул зал. Совет был закончен, и шляхетные ляхи стали расходиться. Однако Кричевский приостановил Иллариона.

— Сдается мне, что не стоит нам торопиться. На дворе уже темно, а за углом лихие люди могут поджидать. Давай-ка, Ларион, дождемся грамоты от пана гетмана. А там видно будет, как домой добираться, — прошептал предусмотрительный полковник.

А в это время под стенами замка Чаплинский со своим помощником толковали с двумя подозрительными незнакомцами. О чем они говорили, понять было невозможно — разговор велся очень тихо. Но вот Мисловский вложил в руку одного из них нож, а Чаплинский передал другому увесистый кошелек. На том и расстались, подстароста и «часовщик» ушли, а наемники затаились у стены, ожидая кого-то.

* * *

Однако они так никого и не дождались. Простояв почти до рассвета, две облепленные снегом фигуры о чем-то пошушукались между собой, плюнули и ушли. Всю ночь они напрасно ожидали, когда из ворот замка выйдут Кричевский и его спутник — паломник Илларион. Чаплинский приказал им убить обоих, но представить дело так, будто божий человек ради денег напал на польского полковника, а тот, смертельно раненный, из последних сил нанес посланцу Хмельницкого ответный удар. В общем, все должны были подумать, что заговорщики друг друга прикончили.

Но этому плану не суждено было осуществиться. Кричевский не зря попросил Иллариона задержаться. Среди стражников, охранявших замок, были и верные ему солдаты, которые помогли им незаметно выйти через черный ход.

Дождавшись, когда передадут грамоту для Хмельницкого, они благополучно покинули замок. Правда, чтобы добраться до дома полковника, им пришлось сделать большой круг по чигиринским окраинам, но такие меры предосторожности были вполне оправданны. Не только Чаплинский и Мисловский хотели, чтобы Кричевский не доехал до Запорожья.

— Ну что, Ларион, считай, сегодня я тебе снова жизнь спас. Опять ты мой должник, — со смехом заметил полковник. — Да только теперь и я с тобой по краю лезвия хожу. Назад мне дороги нет. Ну, поздно уже, скоро полночь. Пойдем помолимся да будем спать ложиться. Чтобы побыстее выступить на Сечь, завтра же начнем собираться в дорогу.

— Если ясный пан не против, я схожу в маленькую православную церквушку, которая тут неподалеку стоит. Хочу там помолиться за наше спасение и за успешную дорогу до Запорожья, — осторожно произнес Илларион.

Он понимал, что времени до свидания с Геленой осталось слишком мало, и боялся, что полковник прикажет запереть в целях безопасности ворота своего дома. Однако Кричевский не стал возражать против позднего похода в храм, поверив тому, что только в православной церкви молитвы паломника могут иметь силу.

Захватив с собой пару свитков с молитвами, Добродумов что есть мочи побежал по ночным улицам к дому Чаплинского. Конечно, очередное свидание с прекрасной Геленой волновало его. Во время их последней встречи Илларион заметил, что голос ее стал нежнее, взгляд темных глаз — теплее, да и прикосновение ее руки он до сих пор ощущал на своей щеке.

Владимир Сергеев понял, что за этот год порядком подустал без обычных житейских радостей. Роль борца за великую идею, конечно, почетна, но даже реформаторам и революционерам ничто человеческое не чуждо. Конечно, он прекрасно понимал, что молодая пани Чаплинская — чужая женщина, и не надеялся на взаимность. Но, с другой стороны, внимание такой красавицы вызвало определенный интерес, и он шел на эту встречу, предчувствуя, что между ними что-то должно произойти.

Оставив эмоции, Добродумов вернулся к действительности. Он надеялся, что, проникнув в дом своего врага, получит возможность с глазу на глаз встретиться с загадочным «часовщиком». Теперь Илларион был абсолютно уверен, что этот человек из того же мира, что и Владимир Сергеев, да и прибыл сюда неспроста. Поэтому его нужно срочно ликвидировать, пока не наделал беды. Он понимал, что Мисловский его также признал. Чего скрывать, хотя Сергеев и прожил целый год в XVII веке, он все равно заметно отличался от людей того времени, впрочем, как и его визави. А общее увлечение собаками только усилило догадку. Поэтому действовать надо было немедля.

Илларион хорошо запомнил полный ненависти взгляд «часовщика», когда Чаплинский набросился на него прямо во время совета у Потоцкого. Такой не остановится ни перед чем. И пока эти двое надеются, что их с Кричевским мертвые тела валяются в снегу под крепостными стенами, следует воспользоваться эффектом внезапности и нанести удар первым. А для этого, помимо грамот, паломник прихватил с собой еще кое-что. Он понимал, что перед тем как ликвидировать «часовщика», нужно обязательно выведать, какое задание ему дали хозяева, что он уже успел сделать и что планирует.

С такими мыслями Добродумов добрался к дому подстаросты. Пробираясь вдоль старого забора, он услышал, как скрипнула едва заметная с улицы калитка. Из нее показалась невысокая женская фигура. Это была Гелена. Она жестом поманила Иллариона, взяла его за руку и повела за собой. Через несколько минут, миновав задний двор, а затем и темные коридоры дома, пани Чаплинская и ее спутник оказались в небольшой комнатке, которая была освещена только лампадкой под образами.

— Я ждала вас и боялась, что вы не придете, — тихо произнесла Гелена.

Добродумов отметил, что сейчас она совсем не похожа на ту надменную пани, жену польского подстаросты, которая днем сидела рядом с ним в костеле. Он вспомнил, как впервые увидел Мотрону на улице в Чигирине. Тот же открытый взгляд и нежный голос.

— Прежде чем мы приступим к молитве, расскажите мне про пана Богдана. Это правда, что он вернется за мной? Не забыл ли он меня? — спросила она.

— Ясная пани Гелена, не смею обманывать вас. Пан Богдан только тем и живет, что надеждой вернуться в Чигирин. Все его думы только о вас, прекрасная пани. Хмельницкий для того меня и прислал, чтобы узнать, ждете ли вы его, ведь вы теперь жена другого. Поэтому у него есть сомнения, а что, если пани не любит и не ждет его? — Илларион специально сделал ударение на последней фразе. Кто их знает, этих женщин, может, Мотроне действительно давно по сердцу Чаплинский и Богдану она приготовит не объятия, а западню.

Сама же Гелена при этих словах печально склонила голову, помолчала и, тяжело вздохнув, ответила:

— Я знаю вас как доброго друга пана Богдана, его духовника, человека мудрого и порядочного. Думаю, вам можно довериться как на исповеди.

Она подошла к Добродумову, опустилась у его ног на пол, грациозным движением поправила густые каштановые волосы и, взяв его за руку и глядя ему прямо в глаза, прошептала:

— Любовь… Вы думаете, я знаю, что это такое? Еще маленькой девочкой я попала в дом пана Хмельницкого, после того как мой отец погиб в бою. И Богдан стал для меня вторым батькой, спас от нищеты и смерти. Я очень благодарна ему за все то добро, что он сделал. А когда умерла его жена, я приняла на себя все заботы по дому и хутору, но и не думала, что смогу ему заменить не только хозяйку. Да меня никто и не спрашивал, хочу я этого или нет. Но случилось то, что случилось…

И хоть мы с Богданом так и не обвенчались, не успели, я никогда в жизни не посмела бы его предать. Чаплинский силой увез меня, сказав, что Богдан мертвый и, если я не уеду с ним из Суботова, он убьет всех детей Хмельницкого. Я хорошо помню, что он сделал с маленьким Остапом. Вот и пришлось выбирать жизнь с этим злодеем ради детей. Не было у меня иного выхода. И хотя мы обвенчаны по католическому обряду, я для него просто военный трофей, как хутор или конь. Мы и живем в разных углах дома, встречаемся во время ужина, если подстароста дома, и почти ни о чем не говорим. Да к тому же рядом с ним появился теперь этот странный человек, Мисловский, со своими страшными собаками. Иногда мне кажется, что Чаплинский держит меня возле себя как игрушку или приманку, а когда наиграется — убьет.

И тут Гелена заплакала совсем по-детски. Из ее огромных черных глаз покатились крупные капли слез. Сначала она пыталась вытирать их, но потом просто уткнулась лицом в колени Иллариону, как ребенок, и беззвучно зарыдала. Это было так неожиданно, что он даже растерялся и не знал, как быть. Володя Сергеев уже давно не видел, чтобы в этом мире кто-то так искренне плакал. Конечно, он слышал, как воют бабы над могилами своих мужей и детей, как они причитают и заламывают в горе руки. Не раз наблюдал, как с криками разбегаются в ужасе крестьяне при набегах басурман. Но вот чтобы так…

Добродумов погладил Гелену по голове, поднял ее заплаканное, мокрое от слез лицо, обхватил его ладонями, и вдруг ему стало так жалко эту несчастную, в сущности ни в чем не повинную молодую женщину, вокруг которой бушевали такие страсти. Илларион обнял Гелену и стал тихонько успокаивать ее, как маленькую девочку, целуя при этом сначала волосы, затем глаза, влажные щеки, а потом впился страстным поцелуем в нежные уста. Как ни странно, молодая пани не оттолкнула божьего человека, который так необычно ее исповедовал…

Все дальнейшее произошло как бы помимо воли Добродумова. Где-то глубоко в подсознании он понимал, что этого делать нельзя, что, возможно, он совершает главную ошибку, но уже ничего не мог с собой поделать. Сердце, как набат, вырывалось из его груди, а руки сами снимали одежду с Гелены и ласкали ее тонкий, молодой стан. Незаметно они переместились на небольшую постель. Женщина поддалась его чувствам с какой-то особой нежностью, так что уже не оставалось никаких сомнений: он делает так, как надо.

Уже после того как все произошло, Илларион гладил волосы Гелены, лежавшей у него на плече, и тихонько говорил ей:

— Можешь не бояться. Я не дам тебя в обиду Чаплинскому и его помощнику. Но только и ты, дорогая, должна мне помочь.

Женщина преданно посмотрела на него и в знак согласия закивала головой.

— Вот и хорошо. Мне надо пробраться в покои «часовщика», проводишь меня туда? А что дальше будет — не твоя печаль. Тебе, голубонька, я зла не причиню, никто и не узнает, как я сюда попал. Только действовать надо быстро, пока меня здесь никто не обнаружил. Довольно ласкаться, будет потом время.

Договорив, Илларион еще раз поцеловал Гелену в губы, быстро оделся и, перекрестившись, знаком показал, что надо идти.

Женщина собралась так же быстро. Освещая путь маленькой лампадкой, они вышли из комнаты Чаплинской. Гелена повела его лабиринтами коридоров и лестниц и, наконец остановившись, указала на дверь. Добродумов кивком дал понять, чтобы она уходила. Когда стихли ее шаги и стало совсем темно, он осторожно толкнул дверь, которая тихонько отворилась. Илларион вошел в комнату, стараясь хоть что-нибудь рассмотреть в темноте, и тут ему на голову что-то обрушилось.

* * *

Когда Добродумов пришел в себя и открыл глаза, он увидел перед собой в полумраке ухмыляющееся лицо Мисловского. Голова Иллариона гудела, как чугунный котел, руки были крепко связаны за спиной, сам он сидел в углу на стуле, а рот его был заткнут какой-то тряпкой. За спиной «часовщика» в окне видна была луна. Из этого пленник заключил, что без сознания он пробыл недолго.

— Живой? Я так понимаю, что пану сподручней говорить по-русски? Ну вот и свиделись. Это вы хорошо придумали — паломник. Тоже мне святоша кремлевский, вот скоро и отправлю тебя к святым праотцам, — Мисловский засмеялся и вынул кляп изо рта Иллариона. — Ну, какую молитву ты хотел мне тут прочитать? Думаю, нам с тобой нет смысла обманывать друг друга. Я так понимаю, что тебя послали сюда по той же причине, что и меня. Говори!

— Мне нечего тебе сказать, ты прав. Я действительно паломник, действительно из Московии. А в Чигирин меня послал Богдан Хмельницкий, чтобы я привез к нему на Сечь младшего сына Юрка. Больше мне нечего сказать.

Владимир понял, что скрывать свое происхождение бесполезно, но решил как можно дольше потянуть время. Он был уверен, что Мисловский не станет его убивать, по крайней мере сейчас, пока не убедится, что Добродумов так же, как и он, прибыл в XVII век с особой миссией. Да и раскрывать его перед поляками пока не станет, ведь тогда и он может быть разоблачен. Зато теперь Сергеев уже не сомневался, кто перед ним.

— Дурака валяешь? Может, тогда расскажешь, что ты делаешь в доме Чаплинского, малого Хмеля ищешь? Или за чем другим пришел? Кто тебя сюда привел? Где твои пособники? Вот видишь, сколько у меня к тебе вопросов, а ты не хочешь правду говорить. Это нехорошо, — продолжая говорить, «часовщик» ударил Иллариона под ребро, второй удар пришелся по почкам. — Ты думал, что все просчитал и никто не догадается, откуда ты прибыл? Я внимательно следил за тобой весь этот год. Как только узнал, что у Хмельницкого появился странный паломник, который дает ему такие мудрые советы, тут же послал гонцов, чтобы они проверили, откуда же этот умник взялся.

Мы проследили весь твой путь, и что интересно, ты возник как будто из ниоткуда. Помнишь отца Никодима, священника с хутора Лелив под Чернобылем, где ты объявился ровно год назад? Я нашел его и подробно расспросил, как ты у него оказался. Так вот, этот поп не такой уж и простак, как ты думал. Он-то и рассказал мне, что прошел по твоим следам сначала до берега реки, а потом и в лес. Там он обнаружил твою лежку, а затем увидел, что следы твои резко обрываются на поляне, в том месте, которое будто выжжено огнем. Никодим, конечно, темный человек и подумал, что это провидение Господнее. Но я-то знаю, что это за провидение, сам через него прошел, вот только раньше тебя, поэтому понял, что ты явился сюда из другого мира.

— Ну хорошо, ты понял, кто я такой. Может, тогда расскажешь, кто же ты на самом деле, откуда и зачем сюда пришел?

Сергеев понимал, что нужно еще потянуть время, разговорить «часовщика» и выведать у него как можно больше информации. Пока тот говорил, у Владимира появилась надежда выбраться отсюда. И хотя связанные за спиной руки уже немного затекли, пленник понемногу стал ослаблять туго завязанный узел.

— Может, и расскажу. Тебе недолго уже в живых оставаться… — злорадствовал «часовщик».

Он придвинул кресло ближе к пленнику, раскурил люльку и, закинув ногу на ногу, продолжил:

— Хороший табак, это я уже здесь к нему пристрастился. Ну ничего, посидишь немного, пока я за паном подстаростой схожу. Он и его солдаты умеют развязывать языки лучше, чем я. А после того как вырвут твой поганый язык, я скормлю его своим собакам.

Мисловский снова смачно приложил кулак в бок Добродумову, опять засунул ему в рот кляп, поднялся и вышел из комнаты. В голове у пленника одна мрачная мысль сменяла другую. Зачем он так опрометчиво, в одиночку, пошел на такой риск? Совсем голову потерял. Надо было у Гелены только расспросить про этого помощника Чаплинского и уйти. Из-за своей глупости он поставил под угрозу всю операцию. А может, это Гелена предупредила врагов о том, что он проникнет в дом? И тут Илларион услышал, как кто-то тихо вошел в комнату. Ну, все, теперь ему уж точно не спастись. Но тут он увидел, что это не Мисловский и не Чаплинский. Это Гелена вернулась ему на выручку.

— Тихо, тихо, я сейчас освобожу тебя, хороший мой. Слава богу, что я недалеко ушла. Ой, что же это он с тобой сделал! — ужаснулась женщина и стала быстро развязывать узлы на веревке, связывавшей руки Иллариона.

Вместе они осторожно выскользнули из западни, и Гелена вывела его темными коридорами на задний двор, где, перекрестив по православному, выпустила на улицу.

— Я еще вернусь за тобой, жди и верь мне, — прошептал Добродумов и быстро скрылся в ночи.

Он понимал, что только чудо позволило ему остаться в живых. Однако Илларион уже не сожалел о том, что подверг себя такому риску. Теперь он точно знал, кто стоит за Чаплинским и кого ему надо убрать в первую очередь. И еще по одной причине Добродумов не сожалел о том, что так рисковал. Эту причину звали Гелена…