Перечитывая при свете настольной лампы справку на нового сотрудника, Леонид Заковский, начальник Одесского губотдела ГПУ, несколько раз возвращался к фразе: «анархист-коммунист с дореволюционным стажем».

«Интересно, что написано в моём деле», — улыбнулся Заковский. В возрасте семнадцати лет он сам являлся активным членом Либавской анархической ячейки и был известен в Курляндском губернском жандармском управлении как Генрих Штубис — неблагонадежный юноша, достойный гласного надзора и, по некоторым праздничным датам — персонального филёра.

Биография будущего оперативника Зиньковского мало чем отличалась от остальных личных дел сотрудников губотдела. В это время никто не удивлялся ни крутым поворотам судеб, ни резким взлётам или падениям — несмотря на сложность и ответственность, на этой работе часто оказывались и случайные люди. Среди оперсостава числились несколько бывших рабочих порта, один сапожник и даже кондитер, посчитавший невозможным больше месить тесто, когда мимо него проходит сахар вагонными нормами.

На фоне этой пёстрой публики Лев Зиньковский-Задов, прикомандированный в распоряжение Одесского губотдела ГПУ, мог небезосновательно считаться опытным, перспективным кандидатом.

«В бытность в Революционной повстанческой армии Украины (РПАУ) под командованием Нестора Махно курировал вопросы контрразведки и, на заключительном этапе пребывания Махно в СССР — его личной безопасности. В поле зрения органов ВЧК — ОГПУ находится с 1920 года», — значилось в следующем абзаце. «Обладает навыками оперативной работы, коммуникабельностью, легко входит в доверие. Осторожен. По результатам проверки Зиньковский (Задов) Лев Николаевич рекомендован к работе в органах системы ОГПУ».

Начальник Одесского ГПУ встал, налил себе из графина стакан воды и подошел к открытому окну. Там, в ночной тишине города, отчетливо слышались сигналы клаксонов редких автомобилей, цокот копыт битюга, медленно тянущего по мостовой повозку с пустой бочкой от воды и далекий шум работы портовых кранов, состоящий из металлического скрежета, лязганья цепей и гудков буксира. Это были звуки размеренной городской жизни, той жизни, которой так не доставало одесситам многие годы.

Одесса приходила в себя после бесконечной смены власти в начале двадцатых, после крови Гражданской войны, беспорядков, мародёрства и оголтелого бандитизма. Одесса подсчитывала убытки, оплакивала погибших и надеялась, что худшие времена остались позади, но в здании ГПУ на улице Энгельса этот оптимизм не разделяли.

Опыт чекиста Заковского, до сих пор никогда не считавшегося ни со смертями, ни со справедливостью, подсказывал, что его беспощадность, порой переходящая в необъяснимую для него самого жестокость, еще не раз пригодится зарождающейся системе. Единственное, что его пока смущало, — это дефицит людей, способных откинуть предрассудки, связанные с гуманностью, и без раздумий открыть кобуру.

«Судя по справке, новый сотрудник, этот… Зиньковский, приходится очень кстати. Нужно будет его в деле сразу проверить, чтобы потом не разочаровываться», — раздумывал начальник, пытаясь в маленькой, чёрно-белой фотографии, приклеенной в правом верхнем углу первой страницы личного дела разглядеть такие нужные ему черты характера — латыш Штрубис с юности славился каким-то звериным чутьем на людей. Первое его впечатление о человеке, сложившееся после взгляда, в подавляющем большинстве случаев оказывалось правильным, и не только он сам, но и его подчиненные полностью доверяли дару физиономиста Леонида Заковского.

— Леонид Михайлович, прибыл новый сотрудник с предписанием, — доложил подуставший в конце дня адъютант.

— Да. Пригласите, — кратко ответил Заковский, усаживаясь за свое рабочее место. Первым делом он собрал бумаги в папку и положил её в ящик справа, чтобы на них не упал посторонний взгляд. Стол, обитый зеленым сукном, теперь был занят только покрытой фигурным плафоном лампой, да громоздким канцелярским набором, выполненным из серебра и уральского малахита.

— Можно? — Сквозь свет настольной лампы — единственного источника света в большом кабинете, погруженном в полумрак, на фоне двери просматривалась фигура визитёра.

«Нет… Он уже не военный. А может, и не был ним никогда. Какая дисциплина могла быть в частях анархистов? Никакой. Ну что такое “можно”. Можно, если осторожно», — Заковский по первой же фразе начал формировать для себя впечатление о новом сотруднике.

— Проходите, присаживайтесь, Лев Николаевич! — громко сказал хозяин кабинета, с первой секунды дав понять новичку, что ему о нём всё известно.

— Прибыл в ваше распоряжение в соответствии с предписанием! — на этот раз Лев Задов, глаза которого спустя несколько секунд приспособились к полумраку кабинета, рапортовал чётко в адрес руководителя и тон его был подобающим, по-военному чётким.

«Вот… Это другое дело», — подумал начальник ГПУ.

— Прошу, — Заковский указал на кресло, стоявшее по другую от него сторону стола.

Комиссар демонстративно опять достал папку и, теперь уже в присутствии начал пролистывать личное дело новичка:

— Вижу, жизнь вас покидала, Леонид Николаевич…

— Так точно, товарищ комиссар. Было дело, — Задов отвечал быстро и чётко.

После всех его злоключений в Харькове, он дал себе слово, что слабины больше не даст. Особо Лёва для себя отметил стиль общения в среде чекистов. Он не имел ничего общего с тем, как разговаривали и принимали решения у батьки — никаких разглагольствований и лишних эмоций. Есть враг, и его нужно давить — вот единственная, превалирующая эмоция. Возможно, именно благодаря этой организованности и жесткости большевики одержали верх в противостоянии с атаманом — рассуждал тогда в заключении Лёва, а Махно — далеко не безобидный утопист. Он видел кровь, он её проливал, не раздумывая, когда считал нужным, но большевики всё равно оказались в дамках на всех фронтах, что подтверждало — во времена перемен побеждает тот, кто незнаком с угрызениями совести. Значит, и ему, Льву Задову, следует принять за основу этот стиль жизни и работы.

— Читали Бакунина? — неожиданно оторвав взгляд от личного дела, Заковский внимательно следил за реакцией и мимикой своего нового сотрудника.

— Приходилось. В юности мы все находимся в поиске истины, и это была одна из таких попыток, — не дрогнув лицом, ответил Лев Задов.

«Не юлит, это показательно… Хотя после полугода допросов в Харькове его наверняка наизнанку вывернули», — во время следующей паузы в разговоре начальник ГПУ анализировал каждое слово Задова. Ему было важно понять, насколько он может доверять новому оперативному работнику — те задачи, которые ему самому вчера поставило руководство, были довольно щекотливого свойства.

«Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что», — размышлял Заковский над свежим приказом из Москвы, в котором ему предписывалось силами отдела иностранной разведки организовать на территории Румынии поиск неких документов Нестора Махно, компрометирующих высшее руководство страны и партии. Поэтому, когда следом за приказом ему принесли дело Задова, он совершенно не удивился — бывший махновец, прикомандированный к его управлению, мог бы справиться с такой задачей. По крайней мере, чрезвычайно облегчил бы её выполнение.

— В вашем деле значится, что опыт работы в контрразведке у вас, Лев Николаевич, имеется… — многозначительной фразой продолжил знакомство Заковский.

— Так точно. Имеется. Замнач махновской контрразведки.

— Сколько же на вашем счету разоблаченных агентов, шпионов? — с ухмылкой поинтересовался начальник.

— Я учет не вёл. Времена шальные были. Кто наши, кто нет — с ходу не разобраться. Махно с большевиками два раза в союз вступал. Время всё по местам расставило, — уклончиво ответил Задов.

— Приходилось лично расстреливать? — не изменяя интонации, как о чём-то обыденном спросил начальник ГПУ.

— Приходилось.

— И как, как потом спали? — тон Заковского стал несколько наигранно-весёлым. В своё время он этот экзамен сдал сам себе на «отлично» — даже водки не выпил перед сном, а просто лёг на кровать и накрылся одеялом. Вроде сны какие-то даже видел.

— Да как… Обычно. Чего я должен терзаться по поводу судьбы деникинцев?

— А большевиков приходилось расстреливать? — поинтересовался Заковский.

— А кто ж его знает? К нам лазутчиков без партбилетов посылали.

«Не из пугливых… ответил сразу», — Заковский в уме раскладывал Задова по полочкам.

Неожиданно Лёва взял инициативу в свои руки. Этот тон, эта подозрительность его доводили до белого каления:

— Скоро будет год, как мне задают такие вопросы. Сотни раз спрашивали. Потом проверяли месяцами. Потом опять допрашивали. В итоге я здесь. Как сами-то думаете, вам подмогу прислали или шпиона?

— Думаю, что с местной публикой вы, Лев Николаевич справитесь… Это без сомнения, — задумчиво и негромко произнёс комиссар, роясь в бумагах и не придавая значения сказанному — этот взрыв эмоций был ожидаем, он его и провоцировал. Заковского интересовало только время и место. Задов откладывать в долгий ящик не стал и расставил точки над «i» сразу, что начальника ГПУ тоже устроило, да и было бы странным ожидать от этого двухметрового рыжего верзилы невнятных слов, опущенного в пол взора и покаянных речей. Нет. Он пришёл доказывать свою нужность, отрабатывать грехи и биться за место под солнцем. А солнце в Одессе может быть испепеляюще жарким.

— Но местная босота, это так… семечки. Вас, Леонид Николаевич, коллеги введут в курс дела. Контрабандисты все на крючке. Сами понимаете, Одесса — это в первую очередь контрабанда. Во все времена так было. У них это в крови. Пересажали, конечно, основных, но некоторых и пощадили. Не исключаю, что единицы контрабандистов нам еще неизвестны, но это погоды на общем фоне не делает…

— Я информирован, что предстоит задача по созданию агентуры в Бухаресте, — попытался прервать Заковского новый сотрудник.

— У нас не обманывают. По крайней мере, в своём кругу. С окружающим миром мы ведем оперативные игры. Надеюсь, вы не считаете, что я вас обманываю?

Лёва несколько смутился. Всё-таки его прямолинейность обнаружила некоторую неопытность, следовало дослушать мысль Заковского до конца.

— Так вот, — продолжил начальник ГПУ невозмутимым тоном. — У вас же есть опыт создания разведгрупп? Кого вы там к Деникину засылали?

И на этот вопрос Лёва отвечал неоднократно:

— Стариков и пацанов на подводах. Будто дед с внуками на базар едут, или к родичам. У дедов вид порой бывает жалкий, одевали в лохмотья, а у мальчишек память крепкая. И писать ничего было не нужно. Кто этих немощных на дороге тронет? А колонну кавалерии с точностью до пары коней мне пересчитывали, — Заковский понял, что затронул одну из любимых тем Задова. Когда об этой его методе проведения разведки доложили Михаилу Фрунзе, он устроил разнос своим штабистам: «Просто и в некотором роде даже примитивно! Но как действенно!»

— Остроумно… Но я удивлён, что вы так непосредственно восприняли мои слова о контрабандистах. Если вы знакомы с поставленной задачей, то может быть, имеете какой-то план действий? Уж не собираетесь ли по дипломатическим каналам агентуру запускать? — Заковский был в своей стихии.

— Напротив, где ОГПУ и где дипломаты? Да и где их в Одессе найти? Нет. Будем решать подручными средствами, — отреагировал Задов на замечание начальника.

— Вы на правильном пути, но я вас прошу, никогда не делайте поспешных выводов, вам ещё опыта маловато, чтобы на интуицию полагаться. И во всём со мной советоваться. Ясно?

— Ясно, чего уж там неясного…

— Ваше анархическое прошлое, а скорее — ваш вольный склад мысли на нашей работе может сыграть плохую службу. Погорите, либо вы, либо ваши люди. Я вот поборол себя, встроил свою мысль в общий процесс…

Заковский ощутил на себе вопросительный взгляд Задова:

— Да, да… Не удивляйтесь. Я тоже читал Бакунина, я тоже занимался поиском истины, — улыбнулся комиссар.

— Тогда вы меня поймёте, Леонид Михайлович, — негромко, но отчётливо произнёс Задов.

— Без сомнения. Но вернемся к нашим контрабандистам. Вернее — к вашим уже. Считайте эту идею подарком. Они снуют туда-сюда, просачиваясь через любую щель, словно вода. Они уже давно прикормили румынских пограничников. Это идеальные связные. Их круг общения огромен, но они стараются быть в тени. Их дом здесь, а работа — там. Они знают, что вы здесь можете лишить их всего. Потому будут служить как сторожевые псы. При этом еще и привезут, что скажете. Не отказывайте им в этом удовольствии.

— А как же «чистые руки и горячее сердце?» — искренне удивился словам начальника Лёва.

— А вы руки не пачкаете, Лев Николаевич. Вы ещё познакомитесь с одесситами. Их легко обидеть, особенно — отказом. Потому и говорю вам — не стоит их обижать. «Не нужно строить из себя фифу», — так вам скажут вслед. С ними проще жить по их правилам. Тогда они вас, может быть, и подпустят к себе и к своим тайнам. Считайте, что вы с ними играете. И по правилам этой игры — вам нужно будет в некоторых случаях свою неподкупность спрятать в дальнюю кладовку, иначе вам никто руки не подаст в Одессе. Это ясно?

— Разберусь. За подсказку — спасибо. Когда можно приступать?

— Завтра уже. Утром и приступите. Совещание в восемь.

— Разрешите идти?

— Идите, Зиньковский…

Лёва встал, направился в сторону выхода из кабинета и уже взялся за ручку массивной дубовой двери, как вдруг сзади раздался негромкий голос:

— И дам вам ещё один совет: присматривайте за супругой Верочкой. В среде чекистов не принято жён отбивать. Если она пошла за вами, значит, в некоторой степени легкомысленна. А тут публика не только денежная, но и темпераментная. Южный город, знаете ли…

— А я в ней уверен, как в себе! — ответил Задов, не поворачивая головы. Из кабинета начупра Одесского ГПУ он вышел раздраженный и злой. Возможно, эта гамма эмоций дополнилась бы серьезной настороженностью, если бы он знал, что в его личном деле не значилось ни слова о том, что он увел жену с ребенком у своего харьковского коллеги.