— Сёма, как ваши дела? Или это не для публики?

— Мадам Зборовская, разве это дела? Это так, делишечки… Где теперь те каракулевые воротники, что спасались от моли в моих нумерах при французах?

— Сёмочка, на Привозе гутарят — они уже семь годов как кормят моль в Румынии.

— И что, последняя слеза патриёта высохла тогда на причале порта? Наша моль что, хуже румынской по своему пролетарскому происхождению? Нет, я вас спрашиваю, мадам Зборовская!

— Сёмочка, я вас умоляю, не рвите душу! В Кишинёве моль тоже хочет кушать! Помянете моё слово — воротников таки на всех не хватит, а моль всё равно будет жить вечно, как Ильич.

— Мадам Зборовская, моё почтение за любовь к животным, но попрошу сотрясать воздух нежнее… Кто будет присматривать за моими фикусами, если вас возьмут на полный пансион в Тюремном замке?

Машина выстрелила пару раз громкими хлопками и заглохла на просёлочной дороге где-то между Южной Пальмирой и Днестром. Водитель гаража Одесского ГПУ Потапов чертыхнулся, и, отчаянно хлопнув дверью, пошёл колдовать над моторным отсеком видавшего виды «Руссо-Балта».

— К коням я больше привычный… — многозначительно изрёк Задов, хрустнув костяшками руки.

— Леонид Николаевич, я завгару вчера всю голову просверлил! Нельзя заправлять из бочки, если там уже на дне. Нахватались мусора всякого, а «Русик» мой — личность благородная, дворянских кровей. Такого отношения к себе не терпит.

«Русиком» Потапов, и все сотрудники с его подачи, уважительно величали единственный автомобиль, закрепленный за разведкой иностранного отдела ГПУ и отделом, занимавшихся экономическими преступлениями. В те редкие дни, когда Потапову удавалось поколдовать над мотором, он с ним разговаривал, как с человеком, и, как правило, каким-то образом следующим утром Русик соглашался лениво сдвинуться с места. Его появление на бывшей Маразлиевской улице всегда сопровождалось недовольными взглядами преподавательского вида старушек, кормивших голубей, радостным гиканием местных шалопаев и ворчанием кучеров, коней которых Русик всегда пугал истошным рёвом своего двигателя.

Лев Николаевич не любил пользоваться машиной — она привлекала к себе много лишнего внимания. Его двухметровую фигуру и так уже приметили жители близлежащих домов. Некоторые даже почтенно приподнимали шляпу или кивали, если встречали Задова на тротуаре, будто он только вчера заходил к ним на чай.

В этот раз, ввиду дальнего расстояния, Лёве пришлось смириться с необходимостью выписать путёвку Потапову — к вечеру следовало прибыть на заставу и в условленном месте на берегу Днестра подобрать курьера.

— Вот ездим, катаемся, а как я из навоза пулю слеплю? Лев Николаич! Ну возим же барахло всякое, ну прикажите карбюратор притащить! «Зенит». Французской системы! — сокрушался Потапов, отсоединяя топливный шланг.

— Слышал? «Зенит», — Задов обратил внимание своего попутчика на слова шофёра.

— У вашего шоферюги недурной вкус, скажу я вам, товарищ разведчик! — парировал собеседник. — «Зенит» в Бухаресте стоит как вся ваша колымага.

— Йося, не торгуйся, не на Привозе! Мы с тобой сейчас пеши пойдём, а могли бы катиться по полям с ветерком. И сколько раз тебе говорил, забудь слово «разведка». Оставь этот форс для потомков, — с улыбкой ответил Лёва.

— Ну что же за жизнь такая настала… Я, может, себя человеком почувствовал, впервые за долгие годы. Я последний раз такой душевный подъем и накал страстей испытывал в отеле «Бристоль» в девятнадцатом, когда подавал кофе Японцу! Моя миссия в логове атамана Григорьева сорвала аплодисменты самого Винницкого! Он мне так и сказал — Йося, у тебя большое будущее!

— О! Об этом ты на допросе не упоминал, — Задов любил слушать эту историю из уст Аглицкого, ибо каждый раз она обрастала новыми яркими и колоритными подробностями. Где там правда — Лёву уже не особо интересовало. Главное — что такой нужный для успеха случай подвернулся именно ему — начинающему сотруднику Льву Задову.

Йосю взяли прошлой осенью прямо на берегу, когда он принимал чемоданы с контрабандным товаром с рыбацкой шхуны. Чекисты свалились на него сверху, с обрыва. Путей к отступлению у Аглицкого не было — только морем, но румынский капитан посчитал, что лишнее свидание с органами в его планы не входит, и, взяв в ночной мгле курс в открытое море, оставил Йосю наедине с неприятностями. Плавать Иосиф толком не умел, потому безропотно отдался в руки судьбы.

Судьбой его в тот вечер стал Лев Зиньковский-Задов, дежуривший в управлении.

Рутинное составление протокола допроса превратилось в увлекательную беседу, продолжавшуюся до рассвета. Многословный молодой человек, во-первых, представился так, будто прибыл в Одессу на гастроли:

— Иосиф Аглицкий. Это не сценический псевдоним, а фамилия, широко известная в узких кругах Молдаванки. Музицировать я закончил на заре туманной юности, и потом к этому неблагодарному ремеслу не возвращался. Тётя Ида с нашего двора на Пушкинской сказала, что даст за папино пианино приличных денег, чтобы я не терзал её тонкую душевную субстанцию своими творческими изысками. И знаете — таки дала! Папа недолго думал, он назавтра притащил буфет красного дерева, вы представляете?

От подробностей детских лет Йося, обнаруживший в большом рыжем человеке напротив благодарного слушателя, перешёл к изложению своих приключений в годы Гражданской войны. Надежды Аглицкого на то, что перечисление знаковых фигур того времени, с которыми он имел честь общаться, затмит ту небольшую провинность, на которой он попался. Ну действительно, неужели нельзя простить пару чемоданов дамских колгот человеку, рисковавшему жизнью в «Бристоле» по поручению будущего красного командира Винницкого?

В своих предположениях Иосиф оказался прав — сцену передачи документов Григорьеву он пересказывал Лёве три раза. О контрабанде уже и речи не шло.

«Михаил Вольфович, наверно, за мной сверху приглядывает», — подумал Йося, выходя целым и невредимым из здания управления рано утром.

Конечно, афишировать своё ночное приключение Аглицкий не собирался. Тем более что его новый знакомый, Лев Николаевич, попросил не отлучаться ближайшие пару дней, потому как имел к нему ещё разговор, значит, дело не закончено. А знакомый такой был Йосе ой как нужен. Когорта контрабандистов за последнее время существенно поредела, что не могло не радовать Иосифа — конкуренция, видите ли… но, по мнению самого Аглицкого, этих шлимазлов сгубили жадность и недальновидность.

Решающую роль в прощении сыграл Йосин румынский паспорт, который он предусмотрительно купил пару лет назад. Документ нужен был для дела — товар в приграничных районах на том берегу Днестра стоил существенно дороже. То ли дело — Кишинёв. Однажды Йося, переборов свою природную осторожность, рискнул и посетил с официальным визитом Бухарест, который оставил в его сознании неизгладимое впечатление. А потом судьба свела его с товарищем Зиньковским-Задовым, имевшим свои виды на Йосин румынский паспорт.

— Как тебя приняли? — Оба пассажира служебного автомобиля ГПУ пошли вперед по пыльной проселочной дороге. Представился случай побеседовать без лишних ушей. Иосиф Аглицкий согласился на выполнение некоторый щекотливых поручений в Румынии только на условиях полной секретности — никаких встреч в официальных учреждениях, кафе или скверах — в городе его знает каждая собака, а в компании Льва Николаевича ему светиться — не комильфо.

— Ласково приняли, как родного. Слушайте, эти анархисты такие меланхолические… — Иосиф всегда имел мнение по любому человеку и не стеснялся его декларировать.

— Меланхоличные, — поправил его Задов. Лёва всё никак не мог привыкнуть к речевым оборотам местной публики и часто делал Йосе замечания.

— Как увидят человека с родных краёв, так готовы кинуться на плечи, облить слезами пиджак и считают, что я прямо обязан слушать их мемуары. А как сказал, что я от Лёвы, так сразу сливовица появилась. Я думал, что много разговариваю… Ха!

— За меня что спрашивали? — поинтересовался Задов.

— За вас не спрашивали. Один, по фамилии Хромченко, сказал, что слышал за братьев Задовых. Будто сидят. Ну, я не стал его расстраивать.

— Правильно. Придёт время — узнают.

— А эти шпионские штучки, это надолго? Мне не нравятся эти люди, скажу я вам… Я больше по галантерее, вы же знаете, Лев Николаич… — В глубине души Йося всё же очень серьезно опасался, терзаемый сомнениями, правильный ли он сделал выбор между свободой и поручениями Задова.

— Иосиф… Твоя галантерея существует, пока у нас с тобой есть взаимопонимание.

— Я не дурак, я понял. Мне просто надо планы строить на жизнь, мама приболела, а она в таком возрасте, что каждый пук кажется землетрясением. Я уже извёлся весь. Маме надо, чтобы я был рядом. Как вы думаете, если я найду доверенного человека и буду тут с ним вашим шпионством заниматься? Чтобы не рысачить туда-сюда. Ну так, раз в пару месяцев, на поддержание штанов, маме на таблетки… — Йося не оставлял надежды дистанцироваться от рискованной работы.

— Я начинаю разочаровываться, товарищ Аглицкий, — если бы луна вышла в этот момент из-за туч, Иосиф бы лицезрел каменное лицо Задова, на котором от раздражения заходили желваки.

— Вот это не надо. Вот это не надо, Лев Николаич, — дважды для убедительности повторил Йося. — Аглицкий сказал — Аглицкий сделал. Придётся пригласить маме сиделку со знанием сольфеджио. Мама любит романсы. Поймите правильно, каждая копейка даётся потом и кровью. Хотел сэкономить, вы же понимаете?

— Конечно, понимаю, Иосиф. Если нужно будет доктора пригласить — не стесняйся, посоветую как для себя, — смягчился Лёва.

— Я знал, что могу на вас положиться, Лев Николаевич. Потому докладываю — этот ваш Хромченко насчитал сорок пять человек, готовых вернуться сюда. Несладко им там.

— Ага, — задумчиво произнёс Лёва. — Список есть?

— А как же! — из внутреннего кармана пиджака, «политого слезами анархистов», Йося извлек свернутую вчетверо бумагу.

— Потом прочту. — Список провалился в глубокий карман Лёвиного кителя. — Как они с Нестором связь поддерживают?

— Я так понял, пишут. Там грамотей один у них есть — дюже образованный. Вот он и рассказывал за Махно.

Лёва даже не повернул головы — Иосиф имел особенность говорить, пока его не перебивают, а иначе мог быстро потерять мысль, что на фоне его девичьей памяти могло быть чревато потерей каких-нибудь важных подробностей.

— Как подпили, так они меня совсем за своего уже держали. Знаете, Лев Николаич, в любой пьянке случается такой момент, когда каждый треплется со своим соседом. Гвалт стоит, но разобрать можно, если правильно ухо кинуть. Так я ж недаром съездил, доложу я вам!

— Что-то надыбал? — Лёва ловил себя на мысли, что иногда стал использовать лексикон своих подопечных.

— Ну, не без этого, — загадочно улыбнулся Йося.

— Не томи, аферист!

— Два персонажа весьма потертого вида, один из которых — тот писарь, за Петлюру заговорили.

— И шо гутарили?

— Что стервец таки встретится со своей совестью на небесах, а она ему там устроит адский пожар под его тощей задницей!

— И скоро?

Любой еврей почёл за честь поднести спичку к костру, на котором черти жарили бы Симона Петлюру. В этом были солидарны и служивые, и гражданские, и советские, и эмигрировавшие. В памяти этого народа были свежи воспоминания о погромах, учиненных петлюровцами с его молчаливого согласия во времена Директории.

— Та не знают они. Гутарили, что к Нестору заявился один из наших, с Измаила. Шлёма Шварцбурд. Петлюровцы его семью вырезали, всех пятнадцать человек. Ой-вэй… Я бы тоже недолго думал… — Йося представил себя на месте этого несчастного человека и на мгновение замолк.

— Так, а за шо бы ты не думал? — Лёва вывел Аглицкого из ступора.

— Я бы тоже его искал. Этот Шлёма, он настоящий, понимаешь, Лев Николаич? Спрашивал у Нестора, где Петлюру найти. В газете написали, что он в Париже, а где — неизвестно.

— Так откуда ж ему знать? Нестор Симона дюже люто не любит. Не думаю, что они адресами обменялись, чтобы в гости друг к другу ходить.

— И я за то думаю. Париж — большой город, это даже не Одесса. Там потеряться — плёвое дело.

— Твоя правда. А за Шлёму шо казали? Тоже анархист, что ли? — поинтересовался Задов. Махно к себе посторонних подпускал с крайней неохотой в силу своей гипертрофированной подозрительности. Особенно эта черта характера батьки обострилась после его бегства в Румынию.

— Та вроде да. А потом он за Котовского воевал. Тут, в Одессе. Знаю я этого Шлёму. Решительный дядька. Жаль будет, если он Симона не найдёт.

Пара хлопков позади оповестили окрестности о том, что Потапов уговорил «Русика» и тот завёлся. Остаток пути пассажиры «Руссо Балта» провели в полной тишине. Задов погрузился в свои мысли, а уставший от своих длительных путешествий Йося заснул так крепко, что ему не мешал ни шум старого мотора, ни постоянные подпрыгивания на кочках. Лёва разбудил своего агента только на подъезде к Нерубайскому, где они должны были расстаться.

— Завтра в пять вечера будь дома. К тебе придет барышня. Маму успокой — она придёт не за тебя замуж проситься, — Задов уже выработал план действий, ему нужно было согласовать некоторые свои идеи с руководством. — Найдёшь этого Шлёму?

— Товарищ Зиньковский, помилуйте! Я не купил новых туфель, меня в Париже не поймуть! — взбунтовался Иосиф.

— Не колотись, нужен только адрес…

После недолгой паузы, означавшей глубокую мыслительную деятельность, Аглицкий заговорщицким тоном произнёс:

— У меня есть у кого поинтересоваться за Шлёму Шварцбурда в Измаиле. Его там помнят…

Ровно в 17:00 в Йосин двор на Пушкинской вошла девушка, одетая в кофточку в мелкий синий горох и длинную синюю юбку. На правой руке она держала пару толстых книжек, будто только что из библиотеки. Не спрашивая никого, она направилась к двери на втором этаже и постучала в дверь.

— Мама, отдыхайте, это ко мне! — ответил Иосиф на её вопросительный возглас.

Девушка, улыбнувшись, передала Иосифу верхнюю книжку:

— Лев Николаевич просил передать, говорил, вы интересуетесь…

— Ай, какой же он человек… какая мелочь, а насколько приятно! — Пока Йося разглядывал обложку, барышня, постукивая каблучками по металлической лестнице, уже спускалась вниз.

— Передайте ему мой низкий поклон! — громко крикнул ей вслед Иосиф, получив в ответ кивок и улыбку.

— Йося, что там за гармидер? — возмутилась мама, что её не ввели в курс дела.

— Мама, это не гармидер, это один мой хороший знакомый передал вам книжечку. Романсы Вертинского! — Через всю квартиру прокричал Иосиф — мама болела в дальней комнате.

— Боже, какой галантный человек! Откуда у тебя такие знакомые, Йося?

— Мама, сам поражаюсь…

Медленно ступая по скрипящим доскам, Иосиф таки догадался пролистать томик, из которого выпал запечатанный конверт. Получателем значился Шварцбурд. Поле адреса было не заполнено. Судя по всему, это должен был сделать сам Йося.

Инстинкт самосохранения переборол природное любопытство Аглицкого и контрабандист не стал вскрывать письмо. Если бы он это сделал, то прочёл бы следующее:

Simon. Rue Thenard, 7. Paris.