Майор госбезопасности Власик отдал честь и проследовал за своим номинальным командиром вдоль аллеи, проложенной сквозь лес, в хвойной зелени которого скрывался такого же цвета фасад Ближней дачи.
— Как Хозяин? — невысокий ростом, народный комиссар внутренних дел, генеральный комиссар госбезопасности Николай Иванович Ежов рядом с начальником 1-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР, а проще — личной охраны Сталина, чувствовал себя всегда некомфортно. Тот, соблюдая субординацию, отвечал лаконично, поглядывая на Ежова с высоты своего роста, вёл себя подчёркнуто немногословно и учтиво.
Неприязнь наркома была легко объяснима. Майор Власик находится возле Сталина уже десять лет и пользуется полным доверием и расположением вождя. Служебная иерархия за воротами правительственной дачи превращалась в формальность — на самом деле, главным здесь был не наркомвнудел, а его подчинённый — майор Власик.
— Нормально, работает, — в своём стиле ответил начальник охраны.
— Там кто-то есть? — Ежов приподнял форменную фуражку и вытер платком пот со лба.
— Каганович ждёт.
— Давно?
— Уж больше часа. Хозяин ещё не вызвал.
Переложив толстую кожаную папку в левую руку, нарком сам открыл застекленную наполовину входную дверь и, как он это делал уже много десятков раз, оставив фуражку на правой, гостевой вешалке, посмотрелся в специально для этого установленное зеркало, оправил мундир и уверенным шагом проследовал в гостевой зал.
Там, в большом помещении с полукруглой стеной напротив входа, при наличии настроения, вождь собирал соратников на ночные ужины, а в обычное время столовая превращалась в приёмную.
— О, Николай Иванович, приветствую вас! — Лазарь Моисеевич встал со стула и протянул руку наркому внутренних дел.
— Взаимно, — Ежов ответил на рукопожатие и жестом пригласил коллегу присесть. — В ногах правды нет. Находился я сегодня… Всё в порядке?
— Да, по плану. Как положено. Молотов что-то долго уже там, — Каганович кивнул в сторону двери, ведущей в рабочий кабинет Сталина.
— Не знаете, списки утверждены? — поинтересовался Ежов, переводя тему разговора на свою сферу деятельности.
С недавних пор Наркомат внутренних дел рьяно взялся за инвентаризацию партийных рядов, в итоге которой появлялся перечень лиц, как правило, из высшего регионального руководства, которые подлежали суду.
Троцкисты, бухаринцы, «зажравшиеся и погрязшие в роскоши» скрытые антипартийные элементы — все они делились на несколько категорий. Больше всего включал в себя список 1-й категории. Этим неминуемо грозил расстрел. Участь врагов 2-й категории была полегче — десять лет заключения, и уж совсем счастливой могли считать свою судьбу те, чьи фамилии попадали в 3-й разряд — пять лет, но таких среди сотен обречённых были буквально единицы.
— Да, Хозяин визу наложил, я тоже подписал… — Каганович сделал паузу, на несколько секунд задумался, и продолжил:
— Я каждый раз тщательно изучаю этот перечень. Особенно в той его части, которая касается вашего ведомства…
— Да, да. Мою позицию вы, Лазарь Моисевич, знаете. Органы безопасности в первую очередь обязаны обеспечить чистоту своих рядов. И о вашей внимательности к этому вопросу я тоже наслышан… Вы в сентябре, на правах секретаря ЦК, именно этот раздел запросили. За август, — вопросительный взгляд Ежова с присущим ему лёгким и хитрым прищуром свидетельствовал о том, что нарком владеет темой достаточно глубоко. — Вас что-то тревожит, Лазарь Моисеевич?
Нисколько не смутившись, Каганович продолжил развивать свою мысль. Конечно, встреча с Ежовым в приёмной правительственной дачи не входила в его планы, но не раз выручавшая его привычка готовиться к разговору, продумывать разные линии развития диалога, создала впечатление полной непринуждённости беседы и пустяковости вопроса:
— В отличие от вашей, Николай Иванович, моя память не настолько вместительна. Хотел развеять свои сомнения.
— По поводу, — резко отреагировал Ежов, несмотря на умиротворенную и размеренную речь Кагановича.
— Я искал там одну фамилию и, знаете, не нашёл… как раз собирался вас побеспокоить по этому вопросу, но на ловца, как говорится, и зверь бежит.
— Что, мы где-то недосмотрели? — нота огорчения выдала в Николае Ивановиче Ежове комплекс отличника. Нарком, еще будучи провинциальным партаппаратчиком, прославился не только своим нетерпимым отношением к любого вида инакомыслию и оппозиции, но и неуёмным желанием доводить все свои дела до идеального, нужного ему финала.
— Нет, напротив… Человека там нет, а он арестован. Некто Зиньковский-Задов.
Ежов, не задумываясь, задал встречный вопрос:
— Одессит?
— Я же говорил, что у вас феноменальная память, Николай Иванович. Там что-то серьёзное?
— Более чем, товарищ нарком тяжёлой промышленности. Случай из ряда вон выходящий. А почему интересуетесь?
— Чтобы не было никакой конспирологии — отвечу. В своё время он мне жизнь спас. Теперь хочу понять, смогу ли долг отдать…
— Не сможете, товарищ Каганович. Не сто́ит мараться. Вот здесь, — Ежов похлопал папку, лежавшую у него на коленях рукой, — материалы…
Дверь кабинета открылась, и оттуда, поправив пенсне, вышел Молотов:
— Добрый вечер, товарищи! — Председатель Совета народных комиссаров СССР поздоровался с каждым из коллег и с озабоченным видом проследовал к выходу.
— Товарищ нарком внутренних дел, Иосиф Виссарионович просит вас… — Власик, появившийся из ниоткуда, пригласил Ежова в кабинет Сталина, при этом пожав плечами в сторону Кагановича — приказы не обсуждаются, придётся ещё подождать.
Спустя тридцать минут начальник личной охраны подошел к ожидавшему аудиенции Кагановичу и негромко произнёс:
— Товарищ нарком, Хозяин приказал вас позвать.
— А Ежов же ещё не закончил, — рассеянно переспросил секретарь ЦК, погружённый в свои неприятные думы.
— Товарищ нарком, Сталин приказал вас позвать, — еще раз, с каменным выражением лица повторил Власик.
Все эти тонкости настроения Хозяина, слова, которые использует в разговоре Власик, Каганович за многие годы работы в правительстве изучил в совершенстве. Не «пригласить», а «позвать» — это много значит. Сколько раз его, преданного коммуниста, вызывали «на ковёр»… Пока бог миловал. Хотя бога же нет… Череда нехороших мыслей пролетела в голове наркома, пока он проделал десяток шагов до двери.
Три окна напротив входа, затенённые крышей террасы, стол, обитый зеленой тканью, такой же, как и краска на фасаде, три окна справа, диван кожаный… Сколько раз нарком тяжелой промышленности бывал в этом кабинете… Всю его обстановку он знает досконально, как и его Хозяина. Это ему поможет сейчас не допустить ошибку…
Сталин стоял спиной к входу, разглядывая белок, прыгавших по стволам деревьев, и никак не отреагировал на вопрос визитёра:
— Можно, товарищ Сталин?
В ответ трубка испустила тонкий столбик дыма и в камерной тишине кабинета спустя почти минуту, негромко прозвучал вопрос:
— Лазарь, а какой у тебя был партийный псевдоним, когда ты в Юзовке организовывал рабочее движение?
— Борис Кошерович, Иосиф Виссарионович, — всё это время нарком тяжёлой промышленности стоял возле входа, не понимая, как себя вести.
— Ты проходи, Кошерович, присаживайся, — грузинский акцент Хозяина, когда он говорил преднамеренно тихо, заставлял вслушиваться в каждое его слово. Каганович прекрасно знал, что этот разговор почти шёпотом — предвестник бури.
— Товарищ Ежов…
— Да, товарищ Сталин! — наркомвнудел поднялся из одного из двух больших кресел, приставленных почти вплотную к зелёному столу, и вытянулся по стойке «смирно».
«Эх, Коля, Коля, Николай… Времени даром не терял, гадёныш», — к Кагановичу неожиданно вернулось самообладание. Скольких таких поворотливых проходимцев он повидал на своём веку? Один Ягода чего стоил. И где теперь Ягода? То-то, Ёж… Подавишься…
— У нас в партии, — Сталин медленно растягивал притухшую трубку и наконец-то повернулся спиной к окну, усаживаясь на своё любимое кресло, — не принято закрывать глаза на ошибки товарищей. Я не ошибаюсь, Николай Иванович?
— Так точно, Иосиф Виссарионович! — Ежов продолжал стоять возле кресла.
— Как, по вашему мнению, наш соратник… такой же, как и вы, секретарь Центрального комитета… товарищ Каганович, когда хлопочет за вражеского агента, он заблуждается или выгораживает врага?
— Не могу знать мотивов товарища Кагановича. Оценку даст партия и следствие! — отрапортовал Ежов.
— Эх, какой ты быстрый, Коля… следствие… — Сталин оторвал глаза от трубки, которую он только что очистил от перегоревшего табака в большую хрустальную пепельницу, стоявшую рядом с настольной лампой. — Когда наш товарищ, Борис Кошерович, поднимал на борьбу пролетариев Донбасса, ты, Коля…
Лёгкая испарина покрыла лоб наркома внутренних дел — события принимали непрогнозируемый оборот.
— Служил писарем в части, — закончил Сталин.
Оправдываться или давать комментарии сейчас было опасно для обоих визитёров. Хозяин заходил издалека, следовало ждать прямых вопросов и не перечить.
— Вот ты, Лазарь, говоришь, что этот Задов тебе жизнь спас…
— Спас, товарищ Сталин.
— Не тот ли это Задов, что в романе «Сёстры» нашего советского писателя Толстого? Настоящий враг. Ума не приложу, Лазарь… Сначала он нашим помогает, потом в романе с нашими воюет… Где правда?
— Да, Лев Зиньковский-Задов воевал на стороне махновцев, но, по моим данным, перековался. Награжден именным оружием, — ответил Каганович, предполагая, что его комментарий поможет разобраться, где правда.
— По твоим данным… А в твоих данных нет информации, что он опять перековался? То, что он сейчас стал румынским шпионом, ты знаешь, Лазарь? — Сталин многозначительно указал пальцем на папку, с которой пришёл Ежов. — А то, что он сдал всю нашу резидентуру, ты тоже не знаешь?
— Никак нет, товарищ Сталин. Я и не мог знать таких подробностей. Поинтересовался у наркома Ежова судьбой человека, известного мне хорошим поступком. Но ни о чём не просил…
— Это правильно, Лазарь… правильно… Ты человечный. Люди должны помнить добро… Так что скажете, товарищ Ежов? Заблуждается наш однопартиец? Или ты по-прежнему следствие хочешь?
— Считаю, что за человечность наказывать не нужно… за человечность нет статьи, — негромко произнёс комиссар госбезопасности, пытаясь понять, угадал ли он настроение Хозяина.
— В верном направлении мыслишь, Николай… Ты ретивый служака, это хорошо, но иногда удила закусываешь… Товарищ Каганович не обладал всей полнотой информации, пытался протянуть руку помощи, а ты его — под следствие… Лучше ты мне расскажи, как такой негодяй, как Задов, оказался в рядах чекистов? Молчишь? Или ты считаешь, что член Союза писателей СССР, товарищ Толстой, заврался? Может быть, мы не тех писателей возвышаем?
— Думаю, признанный авторитет нашего литературного цеха, товарищ Толстой, исследовал материалы, перед тем, как написать роман…
— Вот и ты исследуй, Николай. Кстати… А что там с этими пресловутыми документами, что этот Задов всё никак не мог найти? Ягода мне тут сказки рассказывал… Теперь ты… Можно наконец прояснить ситуацию?
Ежов посмотрел в сторону Кагановича, потом на Сталина, пытаясь напомнить о присутствии постороннего в кабинете.
— Лазарь нам не чужой человек. Говори, Николай…
— Продолжаем работать, Иосиф Виссарионович. Та часть, которая касается Троцкого, находится у нас. Это отражено в докладной записке. Касаемо Ленина…
— Плохо работаешь, Николай, плохо, — перебил его Сталин. — Долго и непродуктивно… Ты знаешь, товарищ Ежов, заканчивай с этим делом. То, что Троцкий — мерзавец, что он поддерживал контакты с немцами, известно всей стране. Но этой же стране известно, что светлое имя вождя мирового пролетариата запятнать невозможно.
Сталин говорил теперь громче, с нотами нескрываемого раздражения.
— Кто поверит в эту твою лабуду? Советский пролетариат не интересуют буржуазные поклепы на любимого вождя. Этому вранью никто не поверит. Да, товарищ Ежов… Это не бумаги, это мусор.
Хозяин несколько успокоился, и продолжил:
— А этого Зиньковского-Задова ты хорошенько проработай… Проваленная разведсеть — это преступление. Это предательство. Такое нельзя прощать.
— Есть, товарищ Сталин!
— Только я думаю… Вот тут перед нами стоит наш друг Каганович… А мог бы еще в семнадцатом от пули бандитской погибнуть. Хоть какая-то польза от этого негодяя Задова. Что там, семья у него есть? Может, и не знали, с каким оборотнем живут…
— Что там у вас, товарищ нарком тяжёлой промышленности? — обратился Сталин к Кагановичу. — Иди, Николай, свободен…