Сапоги вязли в дорожной жиже. Пытаясь обойти вязкую колею, проложенную узкими колесами телег, путники предпочли сойти на обочину, усеянную желтыми и красными осыпавшимися листьями.

Оба изрядно устали и промокли — шинели отяжелели под льющим второй день дождем.

— Всё. Привал, — скомандовал тот, что выглядел постарше, завидев насколько крупных пней и бревно, лежавшее вдоль дороги.

— Ага… ноги гудят — сил моих нет терпеть. Заодно портянки перемотаю, — второй уселся на бревно и с облегчением стянул сапоги.

— Как думаешь, братка, тот слепец, что позади нас плелся, скоро сюда дочапает? — из вещмешка появился сверток, в котором изголодавшиеся почти за день пути путники хранили остатки своего провианта, взятого в путь, — три вареных в мундире картофелины, половина буханки ржаного хлеба, пара луковиц и небольшой брусочек соленого сала с прорезью.

— Мне он тоже сразу не понравился, как-то слишком голову назад закидывает, будто ниже очков под ноги посмотреть хочет. Дай луковку, Лёвка. Пока передохнем — может, и догонит. Долго же он за нами плелся… — туго перемотав портянки, Данил надел сапоги, довольный результатом — ни единой складки.

Братья Задовы, а это именно они сейчас решили отобедать на завалинке, держали путь в сторону Гуляйполя, до которого, по их расчетам, оставалось не так уж далеко.

— О… плетётся, что-то быстро он дошел, как думаешь, брат? — из-за перелома дороги показалась фигура человека в широкополой чёрной шляпе. Аккуратно прощупывая перед собой дорогу палкой, заменяющей трость, слепой смотрел сквозь большие круглые очки с абсолютно черными стеклами прямо вперед, высоко подняв голову.

— А ну, ка… Давай тихо посидим, не хрусти ветками. Говорят, у слепцов слух развит лучше, чем у зрячих. — Лёва жестом показал брату, чтобы тот замер. — И запомни, моя фамилия теперь — Зиньковский. Привыкай уже, теперь так всегда будет.

Человек в чёрных очках двигался вперед по прямой линии, не обходя лужи и периодически поскальзываясь на мокрой глине. Данька сделал удивлённое выражение лица, будто постыдился своего предположения, что слепец таки подглядывает на дорогу, но тот упрямо шел по грязной, скользкой колее, не желая подняться на обочину.

— Тщщ… — Лёва приложил палец к губам, предвосхищая следующую фразу брата.

Метрах в пяти от поваленного бревна, на котором сидели братья, слепец остановился, нащупал в кармане платок, вытер лицо от капель дождя и стал принюхиваться:

— А хлеб ваш свежий! Так только утренний каравай пахнет, вчерашний уже не так… Кто здесь?

Лёва с Даней удивлённо переглянулись, и, как настоящие братья, поняли друг друга с полуслова. Они были демаскированы слепцом, дальше скрывать свое присутствие не имело смысла.

— Что ж ты сам бродишь, без поводыря? Забредешь в даль далёкую, и что потом? — Лёва сжалился над слепым путником и встал, чтобы подать ему руку. — Местный, что ли? Давай к нам, отдышись, а то уже ноги еле переставляешь.

— Вот спасибо, хлопцы, вот спасибо… Воздастся вам на том свете, точно воздастся… — слепой доверчиво протянул вперед руку, в которой была трость, и с помощью Лёвки преодолел глинистый бугор, отделявший колею от завалинки. — А если и хлеба дадите, так молиться за здравие буду денно и нощно… За кого свечку ставить? Звать-то вас как, ходоки?

— За Данила поставишь и за Льва, — сказал старший брат, отрезая от каравая краюху. — На, поешь… Чем богаты. Даня, рубани ему сальца…

— Ооо… так вы еще и сало имеете, роскошь, роскошь… — местами голос слепого становился по-женски высоким, что придавало его речам какую-то интересную, необычную тональность.

Не опуская головы, их новый знакомый первым дело принялся жевать сало:

— Не наше… Александровское. Наше сладенькое, мягкое, а у них хряки, что на продажу идут, мясистые, жилистые. Ага… — отщипнув левой рукой кусок хлеба, слепой положил его в рот. — И на соломе ж экономят, куркули… Ну что тебе того сена, разбогатеешь, что ли… Положи нормально, обожги как положено, так аромат же будет, шкура смачная выйдет. Наши себе такого отношения к продукту не позволяют.

— Наши — это чьи? — поинтересовался Лёва.

— Та гуляйпольские мы. А вы откель? Говор у вас не наш. Хотя с юга вы, точно…

— Юзовские мы, — ответил Зиньковский.

— То-то я чую, не наши. А за какими делами к нам? Или гастроли проездом?

— Та не, не проездом. В Гуляйполе идём. Шо там, далеко ещё?

— Почти пришли. А чего лесами? Чего не по тракту? Боитесь кого? — поинтересовался слепой, прожевывая следующий кусок хлеба.

— Слушай, а шо ты такой любопытный? — Лёва стал злиться, понимая, что перед ним местный хитрец.

— Да не, не подумай чего, хлопче… Времена же смутные, кого тут только не бывало за последний год — австрияки одни чего стоили, теперь вот петлюровцы шныряют. А нам-то, селянам, с того только беда одна. Не серчайте, хлопцы…

— Слышь, мужик, — Лёва поднялся и сделал шаг в сторону, чтобы быть готовым ко всяким неожиданностям. — Ты очки снимай, хватит тут циркачить. Стреляные мы, думал на мякине провести? — Лёвин голос стал приобретать угрожающие оттенки.

— Чудак ты, хлопец… Не греши, — слепой остаток хлеба аккуратно положил в карман и стал нащупывать свою палку, которую положил рядом с собой.

— Так откуда ты понял, что я не один?

— Ну ты странноватый… сам же сказал, за кого свечку ставить! — слепой решил прикрикнуть и сорвался на фальцет.

— Вот спасибо, хлопцы, вот спасибо, — Лёва напомнил местному инвалиду одну из его первых фраз и тут же, аккуратно придержав его за лацканы тулупа, двумя пальцами снял с того чёрные очки, взяв их за центральную дужку на переносице.

Взгляд карих глаз слепого оказался колючим и злым. Завидев, что перед ним обманщик, Лёва приподнял его так, что ноги его оторвались от земли.

— Попусти, — с металлом в голосе спокойно сказал незнакомец.

Только он ощутил почву под ногами, как тут же вставил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Совершенно неожиданно с противоположной стороны дороги и у них за спиной появились солдаты в стрелецкой форме.

— Ладно… пока твоя взяла, — Даня остатки обеда быстрым движением закинул в вещмешок и туго затянул узел. — Лёва, а шо это за мундиры такие?

«Слепой» был невысокого роста, со странной прической — длинные волосы закрывали уши, он скорее напоминал художника, чем командира военных. Единственное, что никак не вписывалось в творческий образ, так это его глаза — взгляд тяжелый, из-под мощной надбровной дуги, сверлил собеседника, не обещая в ближайшей перспективе совершенно ничего положительного.

— Это кто у нас тут любопытный, я? — вожак стрельцов поднял руку и тут же в глубине леса раздался еще один свист. В это время путников, не успевших закончить свою трапезу, солдаты держали под прицелом. Из глубины просеки беззвучно появилась повозка, запряженная единственной лошадью.

— Мешки им на голову, — скомандовал невысокий «художник», только что бывший слепым.

Лёва, здраво оценив их с Данькой шансы, решил не вступать в борьбу, а подождать развития событий. В конце концов, кто бы ни были эти люди, пока они ничего плохого им не сделали.

Телега сильно раскачивалась и пару раз они с братом, не видя друг друга из-за мешков, пару раз ощутимо ударились головами. Связанные сзади руки не позволяли держаться.

— Кто это? — не очень громко спросил Даня?

— Да шут их знает… Не гетьманские, это точно.

— Чего так решил?

— А там один в лаптях был. Да и походка не военная. Крестьяне это.

— А ну тихо там! — возница прикрикнул на пленников, и те прекратили перешептываться.

Телега никуда не сворачивала. По звукам стало понятно, что они заехали в деревню — иногда раздавались женские голоса, гоготали гуси, лаяли собаки. Весь путь занял не больше получаса.

— Слезай, морда шпиёнская! — не снимая мешков с пленников, их завели в какой-то сарай. Только там их сняли, но руки не развязали.

Предводитель вояк из леса преобразился. Теперь на нем была серая папаха и шинель, подпоясанная портупеей. Слева от их нового знакомого, причмокивая уголком рта, стоял странного вида матрос. Его кафтан был расшит по-гусарски, из-под бескозырки в стороны выбивались темные кудри, а маузер сбоку висел на ослабленной портупее — совершенно не по уставу.

— Де ты их откопал, батька? — матрос не выпускал из рук нагайку, демонстративно показывая, что в любой момент может ею воспользоваться.

— В лесу, где ж ещё… Говорил я тебе, Федосий, посты надо грамотно расставлять. Вишь, сработало. Ну давай, милок, рассказывай, какой у тебя тут интерес… — последняя фраза была адресована Задову, его собеседник безошибочно определил, кто в этой паре старший.

— Ты, что ли, Нестор будешь? — Лёва решил пойти в контратаку.

— Ну, допустим…

— К тебе идем.

— А я вас не звал. Тут таких ходоков — десяток в неделю. Кто такой? — Нестор неожиданно заорал и этот голос уже никак не напоминал фальцет слепого.

— Лев Зиньковский. Это мой брат Данил.

— Шо хотел, Лев? — матрос поигрывал уже не плетью, а маузером.

— Ты, морячок, пистолетик свой заправь на место, а то пальнешь сдуру, так и не поговорим толком. Анархисты мы. Анархисты-коммунисты. Говорят, в Гуляйполе Нестор Махно бунт поднял. Имя в анархических кругах известное, только описывали тебя иначе, уж не думал, что ты такой невысокий… — Лёва, лежащий на сеновале, демонстративно перевернулся на бок — тугой узел толстой веревки на запястье доставлял сильную боль.

— А шо пролетария в наши края занесло? Ты ж вроде из Юзовки? — спросил Махно. — Развяжи их, Федосий.

— Добрый ты, Нестор… — моряк достал из голенища нож и разрезал веревки.

— Так-то лучше разговаривать, — Даня потирал онемевшие кисти рук.

— Слышь, рыжий, ты очочки-то отдай, — Махно протянул Лёве руку.

Дальнейший разговор происходил за большим деревянным столом в чистой, аккуратной хате, что стояла рядом.

— А на шо вы этот маскарад устроили? — Лёва чистил варёное яйцо в предвкушении удовольствия — такого деликатеса они уже давно не видели, все похлебка армейская, да случайные трофеи с крестьянских дворов.

Нестор взглядом скомандовал Федосию Щусю — и матрос без лишних слов плеснул мутной жидкости из большой бутылки в маленькие граненые стаканы.

— Считай, что это военная хитрость. Свои нас в лицо знают, а чужаки пусть думают. В Киеве волнения происходят, Петлюра и Скоропадский перегрызут друг другу горло. Кто победит — мы тут не знаем, но на всякий случай коллекция мундиров имеется. Австрияки с немцами ушли, а эти ещё появляются. Так мы их на живца и берем — и гардеробчик наш пополняется. Так и живем. Где патронами разживемся, где пулеметом. Но мало, конечно, патронов, мало. Даром не палим. И ружья у хлопцев были не заряжены.

— Ага, а мы будто заметили… — Лёва с Даней искренне рассмеялись. — А ты, Нестор Иваныч, на первой же фразе прокололся.

— Та сначала брякнул, а потом смотрю — заметите или нет? Заметили.

— Голову назад не заваливай, видно же, что подглядывал на дорогу.

— Вот, говорил я тебе, Щусь! Говорил же! А ты — выше голову, выше, слепые все время вверх смотрят!

Федосий Щусь — матрос в гусарском мундире, даже несколько обиделся, что пришлые оказались правы. И вообще, не много ли им внимания? Из сарая да за стол. Обычно стреляли.

— Ну, а как же ты, Лёва, на Донбассе боролся за дело наше анархическое? — Махно хитро прищурился в ожидании ответа.

— Да как все. Пара-тройка эксов, закупили оружие, да не успели продолжить. В тринадцатом повязали нашу боевую ячейку. А после февраля понеслось. Там уж и в совет меня от доменного цеха выдвинули, и добровольцем пошел…

— За кого? — Федосий задал этот вопрос так, будто поставил капкан. Всё его ревность одолевала. Как с Нестором вместе воевать — так Федосий, а эти пришли час назад, а он их уже и на постой определил, и кормит, и поит.

— Так за красных. Анархический отряд. Гнали нас аж до самого Царицына. А там большевики обласкали — под арест кинули. Меня и почти всех остальных. Трусы, говорят. Мародеры.

— Ну, за трусость вообще расстрел положен, а ты живой, — кольнул Федосий.

— Пока в каземате сидели, командование справки навело. Действительно оказалось, что немцев раз в двадцать больше было. Простили. Но я их не простил.

— Это шо ж так? — Нестор отвлекся от квашеного помидора из бочки.

— А вот так! Есть там у них один, почти земляк наш. Ворошилов Климент. Маленький такой, но противный, зараза. Прости, Нестор…

Махно при слове «маленький» скривил такое лицо, будто получил личное оскорбление:

— Это ты, дылда здоровая, на всех свысока смотришь, потому как рост у тебя ненормальный, тебя ни в каком окопе не спрячешь. А способности от роста не зависят. Вон, училка наша говорит, Наполеон вообще самый низкий в своей армии был — и ничё… Шляпы снимали и кланялись. Так шо этот твой Климент? Шо за военный?

— Из большевиков. Но такой, что-то в нем есть не наше, не знаю… Вот отступаем, на станции полно вагонов с ранеными, он приказ даёт — на восток. А я что, братву свою брошу под штыки гансов? Они там будут лежать в бинтах и ждать смерти? Дань, дай-ка картошечки ещё…

— Ну, не по-людски, да… Так мог же и здоровых потерять. У гадёнышей тогда аэропланы были, а пара бомб на станцию — то ж милое дело, — Нестор продолжал с любопытством расспрашивать гостя. Находясь здесь, в глубинке, он не имел свежей информации о происходящем за пределами уезда, и все эти новые имена, фамилии, стиль поведения и прочие тонкости для его любопытного ума были чрезвычайно полезны.

— В общем, выбрались мы тогда. Всех увезли, а сами последним составом отбыли. И что ты думаешь? Ворошилов спасибо сказал за то, что я ему личный состав сберег? Да вот и дуля тебе с маком, Зиньковский. Выговор! За невыполнение приказа. Я, может, чего не смыслю в вопросах управления армией, но несправедливость за версту чую. А как денежное содержание свое разделил между хлопцами, так впал в немилость.

— Большевики, они, конечно, странноватые на первый взгляд. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что…

Нестор встал из-за стола и, заложив руку за лацкан, принялся расхаживать вдоль стола. Братья Задовы при этом внимательно следили за его словами, а Щусь, слышавший эти лекции уже не один раз, принялся чистить маузер. Ему это было уже знакомо — все решения Махно выносит на суд товарищей, и как бы решения принимаются вместе, но перед этим так мозги выполощет, разжуёт и в рот положит — глотай только. Вроде и все вместе порешили, а вроде — то, что Нестор хотел.

— Так вот, сейчас большевики наши союзники. Однозначно. Из всего, что крестьянину полезно, — они единственные, кто хоть как-то не становятся нам поперек горла. Скоропадский — враг наш, да и недолго ему осталось. А на смену кто придёт? В Киеве ж нет ни одного человека в здравом уме и трезвой памяти! — Нестор продолжал ходить взад-вперед. — Один другого краше, и всё ищут, под кого бы нырнуть. А про Гуляйполе кто будет думать? Чтобы хлебушек уродил, чтобы скотинка разводилась… Им бы только отобрать, да поделить. Кто землю даст, за тем народ и пойдёт. Так вот я землю быстрее большевиков дам.

— Ой ли? — Лёва скептически ухмыльнулся. — До этого часа еще ой как далеко. Ещё повоевать придется. Кровушки пролить, и своей, и вражеской.

— А кто враг наш? — резкий выпад Нестора отвлек Задова от следующего яйца.

— Да ясно кто, немцы.

— Мелко мыслишь, товарищ Зиньковский. Наш враг — любой, кто свободу нашу прижмет. Любой. Скоропадский, например. Или беляки — тех вообще со свету сжить надо. Потому большевики — наши союзники. А таких полководцев, как этот твой Климент, их везде сыскать можно.

— Свобода может быть без справедливости? — Лёва давно не принимал участие ни в каких спорах — армия дискуссий не подразумевает, потому готов был сегодня на полную катушку восполнить пробел общения с единомышленниками.

— Нет.

— Так вот этот Ворошилов, значит, у меня часть моей свободы отобрал. Еще увидишь, какой фрукт. Да там они все яркие. Троцкий, говорят, так вообще голов не считает. Ему бы на бойне командовать.

— Ты хлопец горячий, как я погляжу, — Нестор отодвинул в сторону глиняную миску, проверил по привычке кобуру и удовлетворенно выдохнул. — Но наблюдательный. Время покажет, кто прав, а осторожность — она никогда не помешает. В этом месиве верить никому нельзя. Подходишь ты мне.