Отправка секретной документации на ФАУ-1 по назначению и что значит в подобных делах утечка информации

Отправка секретного груза была намечена в ночь с субботы на воскресенье. Штурмбанфюрер Готфрид Карл Грубер был исполнительный служака. Вступив в войска СС по специальному набору 1936 года, он, как бывший обер-лейтенант рейхсвера, служил в отделе 1-Ц, занимавшемся контрразведкой, и у начальника считался человеком, которому можно было доверять выполнение не только серьезных заданий, ко и деликатных поручений. Главным критерием при оценке вышестоящим начальством его персоны служило то обстоятельство, что он не пытался выслуживаться, но и не избегал трудных заданий, из-за которых коллеги по службе успевали, соприкасаясь с действительностью, быстро испортить себе карьеру.

Спиртным не злоупотреблял, вернее, почти не пил, не волочился за женщинами, несмотря на массу к этому всяких возможностей, С друзьями был ровен: мог занять в долг, на ответственных дежурствах подменить в собачью смену, от 00 часов до 4 утра, попросившего об этом товарища… Поэтому двигался по службе Грубер хотя и не быстро, но и без особых задержек.

После того как, еще в бытность его в рейхсвере, у Грубера ушла жена к рослому пруссаку-штабисту, о котором подчиненные говорили, что, не натужившись и не съев порядочную порцию аусбайна, нечего и пробовать доплюнуть до той части тела, откуда у него начинают расти ноги, он, Грубер, стал питать к слабому полу оригинальный вид презрения, иначе говоря, попросту старался не замечать, будто женская половина человечества вообще существует на свете.

Погрузка ящиков с содержащимися в них чертежами на ракеты ФАУ-1 происходила в тупике станции, за главным стрелочным переводом. В полнейшей темноте восемь рослых эсэсовцев, переодетых в униформу железнодорожных почтовых служащих, во главе с штурмбаннфюрером быстро управились с делом, уложив оклеенные крест-накрест клейкой лентой картонные коробки на стеллажи одного из средних купе пульмановского вагона. Вместе с почтовыми отправлениями настоящие связисты расположились рядом в соседних секциях. В крайних же купе, по обеим сторонам вагона, расселись отдельно по четыре эсэсовца, вооруженные «шмайсерами», обеспеченными полным комплектом боеприпасов. Кроме того, каждая группа имела еще по одному ручному пулемету МГ-10 с заправленными в них патронными лентами. За тамбурными дверями стояли дополнительные ящики с ручными гранатами, канистры с питьевой водой, рюкзаки с продовольствием и какие-то пакеты неизвестного назначения.

Все было организовано на высоком уровне, так что в случае вооруженного нападения вагон с эсэсовцами до прибытия подкреплений мог выдержать довольно-таки длительную осаду.

После пятнадцатиминутного ожидания подошел дежурный по станции вместе с двумя сцепщиками, и они, переформировав пассажирские вагоны, поставили почтовый вагон посредине железнодорожного состава.

Около полуночи скорый поезд по маршруту Берлин- Париж медленно тронулся, без обычных свистков, и, набирая скорость, помчал в дальний путь секретный груз и сопровождавшую его команду к месту назначения.

О том, что почтовый вагон с эсэсовцами будет перецепляться в дороге к другим попутным составам, знали только штурмбаннфюрер и начальник отдела железнодорожной перевозки почт станции Берлин, который к этому времени уже дал команду телеграммой по пути следования состава до конечной станции.

В целях сохранения глубокой государственной тайны о перевозимом грузе двое разбитных ребят, одетых в традиционные для этой профессии дождевые плащи и широкополые шляпы, после погрузка цивильной почты зашли в вагон и у всех, начиная от начальника и до последнего почтового служащего, взяли подписку о неразглашении сведений.

Эти представляющие IV отдел РСХА здоровенные верзилы, которых остряки из почтового вагона тут же окрестили «воспитанниками пансионата папаши Мюллера», при малейшем подозрении в чем-то могли запросто пригласить любого смертного к себе на Принц-Альбрехтштрассе, куда, по словам тех же шутников, за вход платили марку, а за выход из него — две. Войдя в вагон, они сразу приступили, к исполнению своих профессиональных обязанностей: не мешкая, вручили по всей форме каждому отъезжающему испанские паспорта с проштампованными уже въездными и выездными визами в этом случае безусловно «дружественного» государства. Таким же образом «эти лбы», как их затем в дороге прозвал сам штурмбаннфюрер, отсчитали валюту в рейхсмарках и песетах для дорожных расходов. Всех убывающих спецмаршрутом до назначению эти господа далее предупредили, что по прибытии обратно в Берлин те должны отчитаться перед ними — «кассирами» — обо всем виденном в пути, а также о денежных средствах, расходованных на личные нужды. Перед тем как окончательно удалиться из вагона, они заявили «почтарям», что при своем возвращении, в целях предосторожности, въезжая на территорию рейха, они обязаны будут переодеться в обычную гражданскую одежду, поодиночке возвратиться домой обязательно кружным путем и навсегда сохранить свое инкогнито и тайну о характере доставленного ими груза.

Вальтер Шелленберг с двумя сопровождающими сотрудниками «конторы», надвинув шляпу на лоб и подняв воротник гражданского пальто, поблескивая простыми стеклами в больших роговых очках, также стоял возле наружного мужского туалета в конце перрона и с нетерпением, проклиная при этом холодный моросящий дождик, ожидал отправления поезда.

«Свой» вагон он заметил сразу же после подачи состава из вагонного парка и не ушел с перрона после отправления поезда дежурным по вокзалу до тех пор, пока не увидел воочию удалявшиеся в темноту ночи фонари концевого вагона. «Так все же спокойнее», — подумал он и вполголоса приказал своим телохранителям пройти через служебную боковую калитку, выходящую прямо на привокзальную площадь.

Просторный «майбах» быстро набрал скорость, вскоре нырнул в затемненную улицу, ведущую в центр, и также мгновенно растворился в темноте ночи.

На следующий день, после полудня, в почтовый вагон пассажирского поезда, следовавшего удлиненным маршрутом: Берлин-Париж-Лимож-Бордо, сформированного в основном для перевозки отпускников, отдыхающих, больных, командированных и следовавших по другим надобностям гитлеровцев, тоже начали загружать ящики, но уже теперь деревянные, которые, судя по тому, как грузившие передавали их из рук в руки, не были тяжелы. Возле входной двери вагона со стеком в руках стоял гестаповский офицер и слегка поторапливал подчиненных.

Судя по тому, что он был в чине обер-штурмбаннфюрера и со свастикой на рукаве, задание выполнялось неординарное и заслуживало определенного внимания лиц, которые были бы в этом заинтересованы.

Минут за десять до отправления к гестаповцу подошли двое монголоидного вида мужчин, одетых в легкие элегантные пальто из верблюжьей шерсти, и, поклонившись, тут же подали ему свои удостоверения личности. Как оказалось позже, это были бывшие сотрудники машиностроительной фирмы «Мицубиси дзюкогё», а ныне технические эксперты японской военной миссии: физик-теоретик Макато Фукуи и инженер-механик Юкита Судзуки. Японцы держали в руках свой багаж, состоявший из вместительного чемодана, а также саквояжа, который, по всему видать, старший по должности все время прижимал рукой к левому боку. Поскольку взятый, ими с собой багаж был невелик, можно было догадаться, что собрались они в короткую служебную поездку.

Проверив удостоверения, гестаповец задал японцам несколько вопросов, на которые они отвечали, что-то доказывая и тыча пальцами в свои документы. В чем-то продолжая убеждать гестаповца, они, жестикулируя, показывали ему большими пальцами через плечо в сторону железнодорожного вокзала. Когда для отхода поезда дали первый звонок, из парадной двери вокзального здания вышел в форме капитана 1-го ранга первый помощник военно-морского атташе Японии, находящийся с выполнением особой миссии в Берлине, Сатору Фукуда.

Представившись, помощник атташе перебросился несколькими словами с угрюмым гестаповцем, а чуть позже попрощался по-европейски, рукопожатием, с обоими отъезжающими японцами. Незадолго до этого чемодан и саквояж убывающих представителей союзной державы уже были внесены двумя гестаповцами в вагон, и теперь все четверо стояли у открытой двери, непринужденно курили, иногда перебрасываясь словами.

Между прочим, во время небольшого разговора с помощником атташе Макато Фукуи посетовал, что им так и не удалось встретиться не только с самим профессором фон Брауном, но даже и с начальником его технического отдела Артуром Рудольфом.

Сославшись на нездоровье и занятость, Вернер фон Браун и Артур Рудольф явно уклонились от встречи. Зато из Баварии срочно прикатил в Берлин шеф и покровитель фон Брауна — генерал Вальтер Дорнбергер, который и принял потом их в здании министерства авиации.

Разговор был короткий и больше походил на обмен светскими любезностями, чем на тот, на который рассчитывали японцы. Все это, в дополнение к сетованиям своего коллеги, рассказал около вагона с гестаповцам и инженер-механик Юкита Судзуки.

Жаль только, что «друзья-союзники» еще не знали некоторых деталей этого отказа в крайне нужной для японской стороны консультации о различных тонкостях технологии производства хотя бы основных узлов, а также окончательной сборки самолетов-снарядов ФАУ-1.

А если бы узнали, то отношения между союзниками наверняка приняли бы совсем иной характер. Дело же состояло в следующем.

Разговоры о ракетном центре Пенемюнде на острове Узедом и тем более консультации, с ним связанные, с недавних пор исключались полностью по той причине, что к этому времени центр был до основания разрушен налетом англо-американской авиации. Вдобавок были разбиты вдребезги даже вспомогательные корпуса и отдельные помещения, в которых происходила окончательная перед пуском зарядка самолетов-снарядов ФАУ-1.

И как результат, оставшееся оборудование и приспособления центра вместе со всем техническим и научным персоналом были переброшены в концлагерь «Дора», находившийся в Баварии, — всё, кроме вспомогательных предприятий, еще ранее отправленных, как известно, в штольни отрогов Судет и Рудных гор. Они находились теперь уже на территории польского генерал-губернаторства, милостиво предоставленной с легкой руки рейхсфюрера Гиммлера для производства секретного «оружия возмездия».

Испытательные и стартовые полигоны пребывали примерно там же, но размещались только на равнине и в глухих лесах, строго охраняемые войсками СС и контролируемые внутри разветвленной агентурой гестапо.

Японские представители не смогли встретиться с фон Брауном и Артуром Рудольфом также по другим обстоятельствам. Обследуя штольни концлагеря «Дора» в местах, где проходила вместе с внутренним монтажом ракет и их главная сборка, фон Браун оступился и буквально наткнулся на катившуюся навстречу пустую вагонетку. Следствием этого оказался перелом руки, и потому вместо бесед с японскими коллегами он должен был довольствоваться услугами обер-арцта профессора штандартенфюрера Отто Вагнера, как раз накладывавшего шину с гипсом на предплечье конструктора.

Являться для встречи в таком виде, он не стал по совету того же генерала Дорнбергера, который впоследствии занялся этим, не совсем простым для него, делом. Ну, а кативший вагонетку человек — политический заключенный под лагерным номером 30 857 — был тогда же застрелен «на месте преступления» сопровождавшими фон Брауна эсэсовцами. Тот все же успел крикнуть: «Hex жие…», отчего можно предположить, что несчастный был поляк.

Отказ от встречи Артура Рудольфа с японцами выглядел куда проще. Будучи ярым расистом, этот тридцатисемилетний капризный молодой человек наотрез отказался встречаться с союзниками и, чтобы окончательно навести в этом вопросе ясность, напрямую заявил в лицо генералу Дорнбергеру, что встречаться с азиатами он категорически не намерен, при этом еще обозвал японцев желтоглазыми обезьянами.

Наконец поезд без обычного прощального гудка, лязгнув буферами, начал медленно набирать скорость. Помощник военно-морского атташе не стал ожидать, когда мимо него пройдет весь состав, и, по-военному четко сделав кругом, быстро удалился через вокзал к ожидавшей его машине. Вернувшись в посольство, он тут же позвонил по телефону Шелленбергу и сообщил об отъезде поезда с чертежами по назначению. И все же фокус службы СД заключался в том, что отправка материалов на одном из поездов в адрес японского генштаба военно-морских сил была всего лишь видимостью, инсценировкой.

«Когда знают двое — знает и свинья!» — гласит старая немецкая пословица. И на этот раз она полностью себя оправдала.

Личная секретарша Гитлера Мари Текла Вайхельт жила одиноко в небольшой квартирке невдалеке от рейхсканцелярии. Местожительство, разумеется, было неслучайным: в целях необходимой по службе оперативности секретарша должна постоянно находиться под рукой шефа.

Мари Вайхельт была замкнутой, необщительной женщиной. И не без странностей. Так, например, все, кто ее хоть немного знал, удивлялись что, вопреки распространенной женской слабости, она терпеть не могла комплиментов, от кого бы они ни исходили. Всякий раз, услышав какую-либо похвалу, она приходила в неподдельное смущение и вежливо, но вполне твердо и даже порой резко парировала непрошеные любезности, заявляя что-нибудь вроде того, что это, мол, пустяк, счастье не в этом, что главное, весь смысл ее существования, все ее помыслы и чаяния — в бескорыстном служении фюреру и фа-терланду.

Так как Гитлер обладал слабым зрением и не пользовался очками, — на пишущей машинке Мари был набит жирный буквенный и цифровой шрифт. Обнаруживать свои недостатки фюрер, конечно же, не любил, и о его подслеповатости, кроме самой Мари, знали, пожалуй, только рейхслейтер и «главный секретарь» Гитлера Мартин Борман.

Как бы там ни было, но неизбежно сталкивавшиеся с этой аномалией главаря фашистского государства его сотрудники обязаны были молчать, о чем заведомо предупредили их ближайшие помощники начальника имперской безопасности рейха Эрнста Кальтенбруннера — этого гиммлерхена («маленького Гиммлера» — так окрестили его в гитлеровских коридорах власти).

Слева от вертящегося кресла фрейлейн Мари находился стол с телефонами, соединявшими напрямую фюрера с высшими руководителями национал-социалистской партии, министрами, а с начала агрессий в Европе и войны с Советским Союзом — также со всеми командующими группами армий, стратегических направлений и крупнейшими промышленниками Германии, занятыми производством всевозможных видов оружия и боеприпасов. Справа, на удобном расстоянии от Мари, находился еще небольшой коммутатор, служивший для соединения с абонентами внутри самой рейхсканцелярии.

В этой спартанской обстановке и вершила свои чрезвычайно необходимые дела секретарша фюрера фрейлейн Мари Текла Вайхельт. А зависело от нее, как и от всякой секретарши, весьма и весьма многое. Так, например, если во время телефонного звонка Гитлер делал ей характерный жест, означавший, что его «нет на месте» и «не соединять», Мари не соединяла звонившего, кем бы тот ни был.

И все же и у нее было исключение из правил. Она почему-то люто ненавидела любовницу фюрера Еву Браун, ее единоутробную сестру, и мужа этой сестры обер-группенфюрера СС Фегеляйна, бывшего, в сущности, на положении шурина Гитлера. Ей всегда казалось, что все эти люди по пустякам отвлекают рейхсканцлера от важных государственных дел, и если, например, фрейлейн Мари хоть как-то еще терпела Еву Браун, то резкие свои антипатии к сестре Евы и к обер-группенфюреру она, казалось, даже не пыталась скрывать.

Убедившись, что звонит кто-нибудь из этой супружеской четы, фрейлейн Мари всякий раз ссылалась на крайнюю занятость фюрера и в безукоризненно вежливом и даже подобострастном тоне сообщала, в глубине души язвя и ехидствуя, что поговорить звонящий с Гитлером может значительно позже, часа через полтора…

На этом, пожалуй, и кончались некоторые слабости и недостатки Мари, во всем остальном она, как секретарша фюрера, была безупречна и всегда на высоте и как бы всем своим существом идеально воплощала в себе пресловутую немецкую точность, педантичность и исполнительность.

…Во время стоянки готового к отправке поезда по маршруту Берлин-Париж-Лимож-Бордо по перрону вокзала с портфелем под мышкой прохаживался еще один провожающий — гестаповец в чине штурмбаннфюрера. К почтовому вагону он не подходил и, казалось, будто не обращал на него никакого внимания. Это был чиновник из хозяйственного ведомства СС — «епархии», которой почти самолично распоряжался обер-группенфюрер Поль.

В силу своей экспансивной натуры (Поль всегда крайне болезненно воспринимал критические замечания в свой адрес или если кто-либо хотя бы в малейшей степени пытался вмешиваться в его работу, корректировать его распоряжения в целом и в частностях) обер-группенфюрер Поль, когда дело касалось расходов в некотором образе сомнительного содержания, проявлял себя, как правило, решительным и прижимистым руководителем. Круг же его обязанностей как самого, так и всей этой службы СС был весьма и весьма обширен: хозяйственный отдел имперского управления безопасности контролировал всю финансовую деятельность подразделений, входивших в компетенцию обер-группенфюрера Поля, а также ведал продовольственным, вещевым и всеми другими видами обеспечения многочисленных управлений СС, СД, гестапо и прочих тайных контор гитлеровского рейха. В компетенцию Поля входило также и отдельное обеспечение всеми видами довольствия высочайших особ рейха и других ответственных лиц, разного рода служб и ведомств.

Такую же независимость хозяйствования, надзора и контроля за поступлением и расходованием всех материальных ценностей, как экспроприированных в завоеванных странах Европы, так и произведенных в самом рейхе, Поль всячески старался воспитать и у своих подчиненных. На проводимых, хотя и редко, сборищах всех своих ближайших помощников Поль проверял точность исполнения его личных распоряжений и указаний и, обнаружив с его точки зрения недопустимые отклонения и вольности, строго наказывал провинившихся.

Если же обнаруживались хотя бы малейшие потери или хищения уже учтенного разного рода имущества, дело доходило даже до расправ над многочисленными чиновниками хозяйственного управления: снижений в должности, лишений офицерских званий, судов чести СС и других наказаний, вплоть до отправки на Восточный фронт, но последнее уже в самом крайнем случае.

В порядке инструктажа он с завидным постоянством без конца внушал, что для сбора, хранения и рационального использования материальных ценностей всегда требуется вложение большого труда, а в целях разумной экономии — еще определенная смекалка и сообразительность, так же как и четкое выполнение приказов, регламентирующих те или иные правила для организованного снабжения всем необходимым тех подотчетных хозяйств, что находятся в подчинении по отношению к вышестоящим лицам, имеющим власть и право командовать доверенными ресурсами.

Поэтому, несмотря подчас на чудовищные потери уже реквизированного у населения продовольствия и имущества в результате партизанской войны, диверсионной деятельности сил сопротивления, а также по многим другим причинам, естественным для военного времени, все-таки войска СС и другие непосредственно подчиненные рейхсфюреру Гиммлеру службы, а также службы управления имперской безопасности (Кальтенбруннер) и более мелкие ведомства, такие, как гестапо (Мюллер), ведомство внешнеполитической разведки (Шелленберг), до настоящего времени обеспечивались без особых сбоев, а на подведомственных хозяйственному управлению предприятиях и складах, в том числе в жилом фонде, царил вполне сносный порядок. Везде существовал относительно четкий ритм в снабжении этой дьявольской машины с запущенной фашизмом программой полного ограбления, а потом и истребления целых народов.

И вот эта нынешняя прогулка по крытой платформе железнодорожной станции, предпринятая штурмбаннфюрером Якобом Густавом Нейманом, тоже была не случайной. Слегка помахивая полупустым с виду портфелем, Якоб ненадолго задерживался у немногих витрин, пестрящих многочисленными объявлениями, всякого рода распоряжениями железнодорожных властей, что-то записывал из расписаний поездов, висевших целыми полосами на стенах вокзала и вообще со стороны казался деловым человеком, исполнявшим служебное поручение.

На случай, если бы кто из начальства или наряда патрулей вдруг случайно спросил, чем он тут занимается, у него был подготовлен вполне удовлетворительный ответ. При необходимости штурмбаннфюрер тут же предъявил бы единую для всех военнослужащих Германии солдатскую книжку, где черным по белому удостоверялось, что Якоб Густав Нейман является офицером по снабжению продовольственными пайками высокопоставленных чинов отделов РСХА и высших государственных служащих, а также обеспечивает всех их пакетами с сухим пайком, выдаваемыми им на время длительных командировок.

И в дополнение Нейман показал бы проверяющим имеющийся у каждого сотрудника частей СС именной жетон, подвешенный на изящной цепочке, при виде которого вряд ли у кого появилась бы охота связываться с ним всерьез. Короче говоря, за что ни возьмись, со всех сторон штурмбаннфюрер Нейман был подстрахован порядочно.

Но вся суть, однако, состояла в том, что и он, Нейман, пришел на эту платформу железнодорожной станции для того, чтобы тоже понаблюдать за погрузкой чертежей на ракеты ФАУ-1 в почтовой вагон пассажирского поезда дальнего следования, уходящего по маршруту Берлин-Париж-Лимож-Бордо. Разница, правда, состояла в том, что наблюдения Неймана имели вовсе не ту цель, которую преследовал помощник военно-морского атташе японского посольства капитан 1-го ранга Сатору Фукуда.

Скучающим рассеянным взглядом Нейман проводил уходящий со станции поезд и, немного подождав, пока схлынут провожающие, удалился через центральный выход вокзала, где его ожидал легковой автомобиль марки БМВ.

Фирма «Байерише моторенверке» вообще-то выпускала автомашины среднего класса, но у этой модели стоял двигатель с повышенными динамическими качествами — мощностью 276 лошадиных сил, набиравший скорость в течение 45–55 секунд до 255 километров в час. Этот мотор уже не однажды выручал его обладателя в самых кризисных ситуациях и особенно тогда, когда Нейман отпускал шофера в казарму, а сам занимался своей, весьма далекой от снабженческой, деятельностью.

Сев в машину, Якоб Нейман приказал отвезти его на Фридрихштрассе, 179/18, в многоквартирный дом, где на четвертом этаже, выше которого была только крыша, проживала его временная подруга жизни. Как уверяли злые, всегда находящиеся в подобных случаях языки, она вместе со штурмбаннфюрером Нейманом в ненастную погоду разделяла тоску, да еще, по дополнительному замечанию остряков, частенько чашечку эрзац-кофе, да бутерброд с маргарином.

Но, как бы там ни было, однако и в самом деле Матильда, незамужняя фрау с фамилией своего бывшего погибшего под Сталинградом мужа Шварца коротала с штурмбаннфюрером свои длинные осенние вечера. Был ее друг долговяз и рыж до такой степени, что все те же канцелярские остряки уверяли, что будто бы об огненную его шевелюру можно было запросто зажигать спички.

Штатным водителем автомашины у него был недалекий малый, если не сказать больше, некий унтершарфюрер Герберт Мюнцер, которого, не без подсказки его родителя, он специально подобрал себе прямо из маршевого резерва, за что тот прямо-таки молился на своего бога. Отец Герберта, солидный мужчина, с усиками а-ля Вильгельм Карл Мюнцер, недавно, в 1940 году, справивший свое пятидесятилетие, потратил много сил, а еще больше средств, чтобы устроить единственное свое чадо на такое теплое, далекое от фронта местечко. Теперь владелец нескольких мукомольных предприятий Мюнцер-старший, как и полагалось каждому добропорядочному бюргеру, прикинув для себя выгоды от проводимой нацистами политики, вступил в члены НСДАП тотчас после захвата гитлеровским рейхом некогда независимой Австрии. Гак же, как и другие члены национал-социалистской партии, он кричал «Зиг хайль!» и требовал «справедливости». В баре, за кружкой пива с партайгеноссе, он также бурно проклинал англичан и французов за позорный Версальский договор. В общем, сетовать на судьбу Мюнцерам не приходилось, и к тому же частые отлучки Герберта к отцу, по просьбе последнего, штурм-баннфюреру были на руку. На этот раз, подъехав к дому фрау Матильды, Якоб Нейман отпустил унтершарфюрера, приказав подать машину к 7 часам утра.

Матильда Шварц работала сменным поваром в столовой рейхсканцелярии и считалась добросовестным работником. Шеф-повар Герд Вассерман, хотя был и скуп на похвалу, но к фрау Шварц относился неплохо, тем более что она никогда не отказывалась подменить коллег по службе, поработать вместо заболевшей подруги, и вообще старалась быть в меру услужливой, как и подобает молодой женщине-крестьянке из Южной Баварии. После гибели мужа на Восточном фронте она вынуждена была искать свое женское счастье на стороне, при тех мизерных в ее положении возможностях, которые, впрочем, всегда имелись даже и в военное время.

По ее словам, она познакомилась с штурмбаннфюрером Нейманом во время приемки продуктов, когда к складу столовой рейхсканцелярии их подвезли его подчиненные. Всего три дня посещений, во время которых интендант инвалид-эсэсовец обменялся несколькими профессиональными разговорами с шеф-поваром о качестве привозимых продуктов — и вот уже, на правах гостя, он, этот интендант, стал позволять себе хотя и редкие, но довольно-таки нескромные комплименты в адрес фрау Шварц, которая стала принимать их, кажется, благосклонно.

Спустя всего два месяца после знакомства с штурмбаннфюрером Нейманам Матильда дала понять своим сослуживцам, что теперь в лице своего друга она имеет влиятельного покровителя, который иногда даже позволяет себе захаживать к ней домой на чашечку кофе. Считавший себя отменным остряком и весельчаком, шеф-повар Герд Вассерман одобрял эту связь и иногда, слегка хлопая свою повариху по одному весьма деликатному месту, говорил ей о ее покрасневших, свидетельствовавших о бессонных ночах веках или допекал какой-нибудь другой плоской шуткой, по уровню близко граничащей с казарменным юмором. Матильда, однако, спокойно встречала эти шутки, не пыталась возражать и загадочно, многозначительно улыбалась. И так, почти год, все шло своим чередом.

Однажды, когда официантка, миловидная и улыбчивая Грета Шпильман, тяжело заболела воспалением легких, фрау Шварц по приказу начальства пришлось надеть белоснежный передник и кокетливую наколку занемогшей подруги, чтобы продолжить обслуживание высокопоставленных посетителей столовой и бара рейхсканцелярии. После нескольких дней работы в этой должности она как-то между прочим спросила герра Вассермана:

— Кто эта фрейлейн которая постоянно садится в углу за отдельный столик, приходит в разное время, да еще и с большим опозданием?

Шеф-повар, округлив глаза и переходя на шепот, тоже выразил свое осуждение по поводу поведения необычной посетительницы.

— Вы правильно заметили, фрау Шварц, — сказал Вассерман. — Такое поведение для немки, конечно же, неестественно. Но все дело в том, что женщина эта — личная секретарша самого фюрера, фрейлейн Мари Текла Вайхельт. И если фрау не хочет нарваться на крупные неприятности, ей следует относиться к обслуживанию этой посетительницы сугубо внимательно и предугадывать ее возможные желания.

Услыхав это, Матильда тут же сделала в меру испуганное лицо и, помедлив, будто собираясь с мыслями, ответила герру Вассерману:

— Не знаю, насколько хватит у меня сил и умения, но я буду стараться!

Вассерман пожелал ей успеха.

Так примерно в течение недели исполняла Матильда обязанности заболевшей официантки Греты. За это время фрау Шварц пыталась незаметно понравиться фрейлейн Вайхельт: то предлагала ей дополнительное пирожное, хотя та его не заказывала, то рекомендовала те или иные, на ее взгляд, наиболее удавшиеся блюда, и вообще с подкупающей улыбкой всячески старалась угодить этой посетительнице. И хотя за такой короткий срок контактов вряд ли можно было надеяться на возникновение взаимных симпатий, да еще между двумя довольно молодыми и привлекательными женщинами, фрау Шварц показалось, что своего она все-таки добилась.

В один из последующих дней, когда на дворе хлестал дождь со снегом, фрейлейн Вайхельт выругала, в присутствии Матильды, погоду и тут же, для того чтобы согреться перед обедом, попросила принести ей чашечку самого горячего кофе.

Матильда Шварц, тоже посетовав на дурную погоду, тут же мигом исполнила просьбу Мари и преподнесла ей чуть ли не кипящий кофе. В то же время она, весьма деликатно и ненавязчиво, посочувствовала клиентке, испытывавшей недомогание, находящейся в дурном расположении духа из-за такой плохой погоды.

Фрейлейн Вайхельт, отхлебнув глоток кофе, задала фрау Шварц несколько обычных, весьма женских, вопросов.

— Вас, кажется, зовут Матильдой?

— Да, фрейлейн Мари, это и есть мое имя.

— Вы замужем?

— Нет, фрейлейн Мари. Я вдова. Мой муж Вилли Шварц погиб под Сталинградом.

— У вас не берлинский акцент, а несколько мягче. Вы из провинции?

— Да, фрейлейн Мари, вы правы, До получения известий о смерти Вилли я работала поварихой в небольшом пансионе вблизи Розенхайма. Это в Южной Баварии, фрейлейн.

— И как же вы очутились здесь?

— Совершенно случайно, фрейлейн Мари. В то время, когда я была на воскресной мессе, в нашем пансионе случился пожар. Единственная бывшая в живых моя родственница, моя дорогая тетя Клара, получила большие ожоги и через сутки скончалась. Мне уже было нечего делать в Розенхайме, и я решила попытать свое счастье в столице. Покойный мой муж, он был в частях СС, мечтал о переводе в Берлин. Судьба распорядилась, к сожалению, иначе…

— Сочувствую вашему горю, фрау Шварц.

— Большое спасибо за сочувствие, фрейлейн Мари!

— Вы чем занимаетесь в свободное время?

— Да ничем особенным, фрейлейн Мари. Как и все одинокие женщины, вяжу, шью по мелочам, иногда хожу в кино…

— Вас можно попросить об одном одолжении, фрау Шварц?

— Я буду счастлива, фрейлейн Мари!

— В день моего ангела у меня на даче будут мои друзья. Одной мне подготовиться к их встрече очень трудно. Не могли бы вы мне, фрау Шварц, немного помочь, вы такая повариха! Да и кондитер превосходный.

— Я с великой радостью, фрейлейн Мари!

— Жду вас послезавтра, — сказала, поднимаясь из-за столика, Вайхельт. — Примерно между пятью и половиной шестого вечера. Живу я недалеко, вот моя визитная карточка.

Заплатив за кофе, фрейлейн вышла из кафе.

Прошло неполных два дня. Нельзя сказать, что за этот промежуток времени Матильда чего-то боялась. Однако, обдумав все обстоятельно, она еще раз признала, что предупреждавший ее шеф Вассерман был безусловно прав: близость к такой женщине, как Вайхельт, была действительно опасной, и чтобы в случае чего не поставить друга своего под удар, она решила пока не говорить ему о ее новом знакомстве. «Если что случится, — думала Матильда, — пусть штурмбаннфюрер Нейман будет ни при чем, а если от посещения секретарши Гитлера окажется какая-нибудь польза, от нее, от этой пользы, кое-что достанется и моему любезному Якобу…»

Ровно в пять часов вечера фрау Шварц была уже на месте.

Выслушав пожелания фрейлейн Вайхельт, она тут же направилась на кухню. Продуктов, как и предполагала Матильда, было припасено предостаточно, и к назначенному времени, то есть к восьми часам, когда назначен был сбор гостей, у Матильды все было готово.

Сервирован стол был безупречно: кроме охлажденного на льду шампанского его украшали несколько бутылок вина и французский коньяк. Для гостей в изобилии были приготовлены всевозможные холодные закуски, вплоть до устриц, а из горячих блюд — бифштекс по-гамбургски и ростбиф с кровью. Но главной достопримечательностью вечера оказался великолепно приготовленный Матильдой сахарный торт: по углам он был украшен цветами из крема разных тонов, а посередине его красовалась выложенная дольками шоколада свастика…

Все без исключения гости Вайхельт, а женщины в особенности, беспрестанно восхищались искусством этой простой и скромной женщины — такой превосходной поварихи и кондитера, а тем временем фрау Шварц смущенно улыбалась и благодарила гостей за их искренние похвалы.

Все, казалось, шло так, как и должно было идти в таком доме и в подобной ситуации. Но это было не так. Всякий, кто хоть сколько-нибудь внимательно, со стороны, понаблюдал бы за поведением Матильды, непременно обратил бы внимание на то несколько необычное обстоятельство, что, быстро и элегантно подавая приготовленные ею блюда на стол, повариха чуть больше, чем это было нужно, задерживалась в гостиной, чуть дольше обыкновенного убирала использованную посуду, одним словом, всячески старалась подольше задержаться у стола, побыть рядом с оживленно беседовавшими и непринужденно болтавшими под хмельком гостями.

Тем не менее внешне все было вполне благопристойно и на должной высоте. Разгоряченная шампанским «милая фрейлейн» была явно довольна, все были довольны ею, всеми была довольна и она, всеми гостями и поварихой, которую она так удачно догадалась позвать к себе в дом.

— Лотта! Послушай меня, милая Лотта! — приставала к своей подружке уже явно захмелевшая Вайхельт. — Ты даже себе представить не можешь, как смеялся сегодня в разговоре с твоим шефом фюрер! Я, говорил, своему лучшему другу микадо ничего не пожалею и всегда рад услужить. На днях мы отправляем ему почтовым вагоном чертежи на пришедшие теперь в негодность, ненужные нам ФАУ-1, причем с одной только остановкой на промежуточной станции…

Услышав это высказывание Вайхельт, Матильда, чтобы не выдать себя волнением, взяла первую попавшуюся тарелку и — от греха подальше — направилась в кухню. Там она даже посмотрела на себя в зеркало, не изменилась ли в лице? Повторив мысленно все только что услышанное, Матильда взяла себя в руки и, окончательно успокоившись, вновь появилась в гостиной, спросила, не желает ли еще кто чашечку кофе перед дорогой.

Но фрейлейн Мари уже, оказывается, успела распрощаться с друзьями и теперь стояла посредине комнаты одна. И когда Матильда принялась убирать посуду, подошла к ней.

— Это вам за усердие и услуги, Матильда, — сказала она, подавая купюру в десять рейхсмарок.

Матильда, продолжая думать о своем, механически спрятала деньги в свое потертое портмоне.

— Спасибо, фрейлейн Мари, — сказала она. — Я так довольна, что смогла угодить вам! Надеюсь, если я вам понадоблюсь еще, вы меня пригласите вновь.

Сделав на прощанье маленький книксен, Матильда покинула дом Вайхельт.

Оставшись одна, фрейлейн Вайхельт включила радио. Передавали концерт из немецких народных песен, слушая их, Мари о чем-то задумалась. Несмотря на позднее время, спать ей не хотелось, и, удобно усевшись в глубоком кресле, она продолжала слушать музыку, уставясь невидящим взором в мерцающую голубоватым огнем шкалу черного говорящего ящика.

А в это время фрау Шварц шла по улице ночного города, возвращаясь к себе домой. Еще и еще раз она во всех подробностях вспоминала с такой неожиданной пользой проведенный у личной секретарши Гитлера вечер. Несмотря на свою профессиональную выдержку и умение владеть собой, она все еще никак не могла успокоиться. В пересказанной Вайхельт издевательской реплике Гитлера ей было понятно не все, но понимание исключительной важности услышанного не только не покидало ее, но продолжало крепнуть и беспокоить. Уже лежа в постели она долго не могла уснуть и бесконечно составляла варианты словосочетаний, которые она простым кодом по телефону намеревалась передать на службу своему другу Якобу, чтобы завтра, прямо с утра, вместе с ним осмыслить все значение того, что подвыпившая секретарша Гитлера так легкомысленно выболтала подруге.

Измучившись вконец и почувствовав головную боль, Матильда, пошарив в туалетном столике, вынула из его ящика таблетку снотворного…