Американский агент Сацуо Хасегава, он же Дзиккон Нумато, возвращается на свою прежнюю службу, где после непредвиденной гибели субмарины Юкио Коно ему необыкновенно везет

Сидя в каюте присланного за ним полицейского катера, Дзиккон Нумато пробовал подвести итог своего многодневного пребывания на субмарине капитана Коно. Хотя из всех передряг, буквально обрушившихся на него в последние дни в этой «сволочной мышеловке», выбрался он в целом благополучно, чувство внутренней неудовлетворенности по-прежнему не покидало его.

Покидая борт субмарины, находясь уже на спущенном для него трапе, он еще раз попытался уточнить ее номер, и взгляд его, брошенный на ватерлинию, на блестевший свежей краской номер, не ускользнул от внимания капитана.

Теперь, в каюте катера, Дзиккон Нумато понял, что покинутая им субмарина действительно входит в состав Тихоокеанской эскадры японского императорского флота.

Встречая Дзиккона Нумато на борту своего катера, заместитель начальника портовой полиции Сингапура Суэтиро Канэмору поздравил его со счастливым завершением его миссии, Нумато расценил это поздравление как скрытую, тщательно замаскированную насмешку над ним, потому что было очевидно, что «счастливое завершение миссии» не означало на этот раз успешно выполненное задание.

Несколько часов спустя, находясь уже на явочной квартире, в доме Суэтиро Канэмору, в обстановке изысканного комфорта (на покрытой москитной сеткой террасе бунгало), потягивая свой любимый «звериный коктейль», Дзиккон Нумато стал постепенно обретать утраченное было душевное равновесие.

В эти свободные от каких-либо внешних забот минуты он испытывал большое удовольствие, когда, вытянув на американский манер ноги и закрыв глаза, вспоминал свой оставленный в Штатах родительский дом.

Пора, однако, было приниматься за дела. Представившись резиденту под вновь присвоенным именем, Дзиккон Нумато стал подумывать о радиограмме в Вашингтон, в которой он должен был сообщить о постигшей его неудаче и вразумительно объяснить все причины ее.

Дзиккон ни на минуту не забывал, что при достижении хотя бы незначительного успеха он обязан был, при первой возможности, через ближайшую американскую резидентуру сообщить: на какой стадии достигнут успех, где, кого и когда следует подключить в помощь с целью получения нужного конечного результата.

Единственное, о чем не знал Дзиккон, так это о том, что все резиденты тихоокеанского региона, оповещенные через радиоцентр штаба Макартура, обязаны оказывать ему помощь и после названия пароля (шутливого выражения, распространенного в похоронных бюро США) принимать по первому разряду.

Дело есть дело. И если даже не совсем ясны его перспективы, типичный американец энергично берется за него, начиная, как правило, с хорошо сделанной рекламы. Она-то, эта реклама, как раз и обеспечивает успех даже и сомнительным затеям. Решительная напористость и шумная реклама — это именно те условия, которые позволяют бизнесмену даже и тухлую лососину выдать за продукт первой свежести.

Колокольчиком вызвав боя, Дзиккон Нумато, вместо того чтобы дать ему поручение, на минуту задумался. Черно-желтый цвет очень худого личика, рахитичный живот, кривые ноги, небольшое пятнышко на шее — все говорило о том, что этот юный абориген, выходец из каких-нибудь островов тихоокеанской акватории, был серьезно, быть может, уже с рождения, болен, что несчастному более подходящ был лепрозорий, чем место слуги в доме, где в порядке платы причитались ему лишь остатки с хозяйского стола.

Использование слуги — такого дешевого, как этот больной проказой ребенок, — вне всякого сомнения свидетельствовало об исключительной алчности и жадности его нанимателя.

Дзиккону Нумато стало жаль боя и, достав из кармана золотую монету европейского происхождения, издавна имеющую хождение в этих внутриутробных частях Британской империи, он подал ее больному ребенку. Озорно подмигнув и тут же поднеся к его носу кулак, Дзиккон этим самым наглядно предупредил его, чтобы тот в будущем, находясь при нем, не болтал лишнего. Во избежание недоразумений Нумато выразил свое требование еще и впрямую, словесно, и, поняв, чего от него хочет господин, мальчик подобострастно улыбнулся, закивал головой.

Дзиккон Нумато велел бою пойти к хозяину дома и спросить его: не пожелает ли он сейчас встретиться с ним. Но вместо ответа хозяин вкруг появился в холле, одетый в роскошный халат из китайского шелка, искусно расшитый национальным орнаментом.

Как бы продолжая, углубляя начатое еще на катере знакомство, он сказал, что американцем является лишь в третьем колене, предки же его — японцы и известен он здесь под именем Суэтиро Канэмору, якобы из Нагасаки. Такое прикрытие для него, разведчика, здесь вполне надежно, да и всячески рекламируемая им репутация ярого противника «этой возникшей по недоразумению братоубийственной войны» сильно ему помогает.

Суэтиро Канэмору сообщил это с безупречной, хорошо отрепетированной, профессионально «поставленной» улыбкой, однако в словах его Дзиккон Нумато уловил некоторую долю фальши и лицемерия.

Это сказалось и в том, что в разговоре с Дзикконом Нумато новоиспеченный гуманист и патриот явно злоупотреблял рядом специфических жаргонных словечек, всегда процветавших в Окленде — пригороде Сан-Франциско — и применявшихся лишь членами японских общин, которые испокон веков обслуживали морской порт и соответствующие заведения, где приоритет находящихся там лиц на занятие древнейшей профессией серьезно еще нигде, никогда и никем не оспаривался.

«Пусть будет так! В конце концов мне все равно, кем и чем он занимался до Сингапура. Главное — я имею приют и возможность связаться с шефами, — думал Дзиккон Нумато. — У полковника Майкла Робинсона, мистера Питера Фитцджеральда Смита из Вашингтона и контр-адмирала Чарльза Хатчисона Стерлинга, не говоря уже о самом генерале Доноване, видать по всему, неплохо варят головы, если не только в общем районе деятельности, но буквально на каждом шагу он, Дзиккон Нумато, натыкается на резидента американской разведки».

Немалое достоинство созданной ими агентурной сети состояло в том, что на всех ее уровнях на ней действовали весьма надежные разведчики. Короче, в системе американской разведки и контрразведки на Азиатском континенте можно было встретить, так же как и в странах Южных морей, любую фигуру: малайца, индуса, китайца, японца, то есть всех, кого захотел бы представить этот своеобразный район земного шара. Субъектам же европейского обличья, тем более лицам «свободной» шпионской профессии, здесь вообще делать было нечего: во-первых, потому что среди местного населения их видели уже за версту, и, во-вторых, они давно утратили доверие местных жителей из-за своего лицемерия и неуемной жадности. Чуть ли не любой, кто только прибывал в эти благодатные места, заботился лишь о том, чтобы как можно быстрее сколотить капитал и благополучно переправить его в метрополию. И им было не так уж важно, каким образом и за чей счет это делалось. Сам образ жизни и здоровье трудящихся не бралось во внимание, ибо за непосильную работу платили подчас столь мизерно, что этих средств не хватало даже на пропитание самих тружеников, не говоря уже об их семьях.

Все это настолько озлобляло народ, что иногда вызывало стихийные протесты, которые, как правило, подавлялись в самом зародыше и с неимоверной жестокостью. В этом регионе земного шара вторая мировая война не только не сплотила людей против японских захватчиков, а наоборот, обострила имевшиеся противоречия до крайности. В конечном итоге в этом заключалась одна из причин того успеха, который имела японская военщина в начальном периоде войны, когда продвижение ее по территориям оккупируемых стран больше напоминало прогулку, а ожидаемого властями метрополий ожесточенного сопротивления не получилось.

В жизни людей замена одних эксплуататоров другими ничего не меняла, поэтому к любому исходу операций военного характера почти во всех странах Азии и Океании большинство жителей относились инертно. Главное же управление английской «Сикрет Интеллидженс сервис» и все его подразделения, разные там «Милитэри интеллидженс», особенно под номерами с первого по десятый, и всякие сверхсекретные секции с индексом «Ф», а также «особые отделы» («спешл бранч») в комплектовании шпионских кадров придерживались примерно того же порядка, что и американское Управление стратегических служб США. Более того, будучи сами пионерами в этих вопросах, английские правящие круги считали, что их империя, «где никогда не заходит солнце», с ее испокон веков заведенными далеко не цивилизованными порядками является незыблемым и непогрешимым «содружеством», а не искусственным конгломератом наций, который держался лишь при помощи полиции, солдат и прочего насилия, применяемого колониальной администрацией. Деятельность руководителей почтенного ведомства носила, если можно так выразиться, отпечаток зазнайства и самоуверенности. Пренебрежение многими сугубо специфическими условиями этой деятельности на Востоке привело наконец к провалу большинства агентов и целых организаций в самый критический момент японского нашествия.

Так, одно из старейших королевских ведомств — ведомство тайных дел и сыска неожиданно понесло невосполнимые потери на ключевых постах, ибо значительное количество разведчиков и контрразведчиков было интернировано оккупационными войсками, а некоторые из них даже погибли.

Ослабление столь важного государственного органа в конечном счете привело к тому, что некогда казавшееся несокрушимым английское господство стало терять в обширных колониальных владениях одну позицию за другой, что вскоре и привело к полному военному разгрому Великобритании на дальних подступах к метрополии.

Японский милитаризм в этом случае сыграл злую и весьма коварную шутку с предвоенным консервативным правительством Великобритании, которое, стремясь направить агрессора против СССР, делало ему, агрессору, уступку за уступкой. Разжиревший на безудержном грабеже колоний, английский империализм оказался не в состоянии сколько-нибудь серьезно противостоять относительно молодому японскому милитаризму, также жаждущему приобрести свое место под солнцем.

Английская «Интеллидженс сервис» даже и не догадывалась о том, что японский генштаб, и в том числе «фирма» Кэндзи Доихары, готовясь к захвату Китая и стран Южных морей, составили список лиц и организаций, подлежащих интернированию или уничтожению тут же, при вступлении их войск на соответствующие территории. Для выполнения этой цели были своевременно подготовлены каталоги по каждой стране с указанием фамилий, кличек, адресов и характера легальной деятельности отдельных лиц и организаций, под вывеской которых своим непосредственным делом занимались спецслужбы.

Но на явочной квартире Суэтиро Канэмору все шло своим чередом. И сам хозяин, и его гость осторожными разговорами прощупывали друг друга, когда все тот же мальчишка-слуга объявил им, что звонит телефон.

Суэтиро Канэмору, извинившись, вышел из комнаты и уже через две-три минуты, возвращаясь, прямо на ходу выкрикнул:

— Удача, Нумато-сан! Чрезвычайная удача! По распоряжению адмирала Номуры, командующего эскадрой, которая сейчас стоит на рейде Сингапура, арестован капитан II ранга Юкио Коно. Подводная лодка, которой он командовал, оказывается, четыре часа тому назад затонула на внешнем рейде. С флагмана просемафорили, что подозревается диверсия, совершенная погибшим при аварии гидроакустиком унтер-офицером Косоку Ямадзаки. Эсминец № 357, протаранивший подводную лодку, доставил в полном составе команду погибшей субмарины на берег… На всякий случай под стражу взят и командир эсминца капитан III ранга Цубоути Хидэки.

За время этой взволнованной тирады на лице Дзиккона Нумато не дрогнул ни один мускул. Лихорадочно соображая, что бы сказать в ответ — с учетом того, что сообщение он получает от местного резидента, — молодой агент проявил при этом неординарное хладнокровие и недюжинную изобретательность, чтобы из произошедших событий извлечь для себя максимальную пользу.

Суэтиро Канэмору сел наконец в кресло и, прищурившись, снова остановил свой взор на собеседнике. Оба выжидали, предлагая негласно друг другу первым начать обмен мнениями по поводу только что полученных известий, никто не хотел сказать лишнее или не вовремя, ибо в точности ни один из них не знал, насколько информирован каждый относительно истинной подоплеки происходящих событий.

Но вот хозяин явочной квартиры решил пустить в ход свой последний козырь и, буквально впившись глазами в своего невозмутимого гостя, вымолвил:

— Нумато-сан, я чуть было не забыл весьма важный момент телефонного разговора. Дело в том, что вместе с командой затонувшей субмарины в помещение полицейского управления порта доставлены какие-то картонные ящики. И сейчас там началась вокруг них какая-то возня… Судя по тому, что размокшие в морской воде ящики охраняются в комнате вооруженными до зубов матросами. Очень похоже, что в ящиках этих находятся именно те документы, за которыми мы с вами, дорогой Нумато-сан, охотимся. О том, что это так, говорит хотя бы факт, что к охраняемым ящикам матросы не подпускают никого, даже дежурного офицера нашего полицейского управления.

Внезапно простая и дерзкая, воистину счастливая мысль озарила сознание Нумато. Он решил, что само провидение подбрасывает ему невероятную, только раз в жизни случающуюся удачу — обстоятельства, не воспользоваться которыми может разве что последний дурак. «А почему бы мне, — чуть не вскрикнул про себя Нумато, — не представить дело таким образом, что субмарина погибла не просто в результате неизвестно какой диверсии, но от диверсии, организованной именно им, Нумато. Надо сказать, что субмарину пустил на дно человек, завербованный им, Нумато!»

Стараясь казаться как можно более хладнокровным и небрежным, Дзиккон Нумато приступил к реализации задуманного.

— Канэмору-сан, — сказал он вдруг. — Коль вы снимали меня с субмарины, то почему же вы до сих пор не можете догадаться, что я находился там вовсе не для игры в покер. На нашем грешном свете, как известно, чудес не бывает. Да, это так. Диверсию совершил именно гидроакустик, совершил по моему указанию… потому что гидроакустик этот, унтер-офицер Косоку Ямадзаки, был мною завербован. Это он подставил субмарину под удар эсминца. Так уж вышло, что в случившейся передряге он не смог избежать гибели. Да он, если сказать правду, и не пытался ее избежать. После гибели его старшего брата на фронте и смерти родных в Токио он был в тяжелом душевном состоянии и не хотел жить. Об этом он мне говорил неоднократно, еще при планировании диверсии, то же свидетельствовал и его друг, радист субмарины, тоже унтер-офицер Хидзаки Исихара. Мне удались убедить его, что, если диверсия удастся, ее легко можно будет представить как несчастный случай. Единственное наказание, которое он, попав, под трибунал, понесет — это несколько лет тюремного заключения. Зато после окончания войны ему, сказал я, гарантировано американское гражданство и… пятьдесят тысяч долларов в швейцарском банке. Однако, как оказалось, субмарина затонула не сразу, и они сумели спасти эти проклятые коробки. Теперь наша с вами задача заключается в том, чтобы в пределах общих возможностей установить их дальнейший путь и уровень сохранности. Но прежде чем вы ринетесь в порт, прошу вас оказать мне содействие в налаживании связи с нашим, если не ошибаюсь, общим начальством. Мне нужна связь, как никогда, немедленно!

— Досточтимый Нумато-сан, — после некоторого раздумья произнес резидент, — ваша просьба более чем законна. Я немедленно, сейчас же отправляюсь в полицейское управление и выясню состояние чертежей. А вы это время употребите на отдых, ибо после моей краткосрочной отлучки нам придется некоторое время напряженно поработать, как вы изволили пожелать. Я вернусь через час-полтора. Не скучайте!

Сделав прощальный жест рукой, Суэтиро Канэмору вышел из холла, и вскоре во дворе особняка послышался шум отъезжающего полицейского «форда».

Треволнения последних суток изрядно утомили Дзиккона Нумато, и, воспользовавшись советом хозяина дома, он постарался расслабиться в кресле, закрыл глаза и вскоре задремал.

Прошло некоторое время, и вдруг Дзиккон Нумато почувствовал, что кто-то дергает его за рукав. Открыв глаза, он увидел стоящего перед ним улыбающегося Канэмору. Пододвинув кресло поближе к гостю, он не спеша уселся и, скрестив пальцы на выпирающем из-под форменной портупеи животе, не торопясь, эдак по-восточному, приготовился к изложению полученной информации.

— Спасибо вам за совет, Канэмору-сан, я хорошо отдохнул и готов теперь выслушать вас.

— Нумато-сан, кстати, мне пришлось побывать и в военной комендатуре. Новости, на мой взгляд, весьма обнадеживающие, и, кажется, все наши планы по захвату чертежей уже потеряли какой-либо смысл. Дежурный офицер полицейского управления рассказал мне о положении дел по всем интересующим нашу криминальную службу вопросам. Я видел эти ящики. Картина, прямо скажу, удручающая. Ума не приложу, как они собираются использовать такую макулатуру. Во всяком случае, наладить какое-либо производство на основе того, что они называют чертежами, я думаю, весьма проблематично.

— Продолжайте, продолжайте, Канэмору-сан, — сказал Нумато, когда в рассказе своем Суэтиро сделал остановку. — Кажется, мы с вами у цели. То есть, я хочу сказать, обстоятельства складываются для нас самым счастливым образом. Дело наше, видать по всему, движется к концу. Это несомненная удача для нас обоих!

— Вот то-то и есть… Но позвольте я расскажу обо всем, что видел… Представьте себе, на стульях, диванах и просто на полу громоздятся раскисшие картонные коробки. Из некоторых, особо сильно пострадавших от морской воды коробок торчат тоже раскисшие, превратившиеся в грязные лохмотья пачки печатной бумаги, а также рулоны «синек», от купания ставших черными. Я притворился, будто бы удивлен, видя этот странный мусор, заполнивший все наше управление. Увидев полковника Минору Кагубэ, я с наивным видом спросил у него, что, дескать, это такое и когда все это выбросят на свалку. Полковник, тяжело вздохнув, шутливо отмахнулся от меня. Мне, сказал он, и без того от них хлопот полон рот, мне и без ваших советов тошно. Ну в таком случае, сказал я ему, раз уж эти коробки такие важные, не мешало бы поинтересоваться, какой это болван довел их до такого состояния и не следует ли этому раззяве как следует всыпать? В ответ на это полковник ничего не сказал, а только распорядился усилить охрану груза, подключив, кроме военных, еще и полицейский патруль. Он, видите ли, уже не доверяет матросам и очень опасается, как бы, не дай бог, их кто-нибудь не уволок. Вернувшись в управление, я отдал необходимые распоряжения и убыл восвояси. — Закончив свой рассказ, Суэтиро Канэмору с облегчением откинулся на спинку своего кресла и вытянул уставшие ноги.

— Канэмору-сан, — сказал Дзиккон Нумато, — все, что вы рассказали, очень важно. Мне кажется, физическое состояние документации таково, что в ближайшем будущем вряд ли ее можно будет употребить по прямому назначению. Потребуется много времени для того, чтобы даже крупные специалисты могли в них разобраться. Требуется их фундаментальная реставрация. И все же давайте оставим в стороне все наши догадки и перейдем непосредственно к делу… Так вот, когда меня направляли к вам, мне сказали, что вы, по первому моему требованию, должны представить мне специальные блокноты с шифрами. Используя их, я должен составить радиограмму в Вашингтон. Кроме того, у вас должна быть еще и кое-какая литература, которая поможет мне сделать краткий доклад руководству Управления стратегических служб США. Не откажите в любезности — отправьте мои шифровки в оба адреса по вашим каналам и как можно быстрее. Должен сказать вам — в рапорте руководству я обязательно подчеркну, что наша операция выполнена успешно благодаря вашей непосредственной помощи.

Слушая Нумато, Канэмору изобразил на своем лице удовлетворение и благодарность. В самом ли деле услышанное им было ему приятно, или он только из дипломатических соображений делал вид, что ему приятно, но, выражая свою признательность, он даже привстал в кресле.

— Досточтимый Нумато-сан, — сказал он с легким поклоном, — я человек весьма скромный и не обладаю из-за достаточно зрелого возраста теми качествами, которые способствовали успешному выполнению поставленных людьми нашего уважаемого ведомства целей. Смею сообщить вам, я всесторонне проинформирован военно-морским разведотделом главного штаба генерала Макартура о конечных целях операции по уничтожению или захвату секретных чертежей для возможного, я повторяю, возможного изготовления Японией управляемых ракет на базе их немецкой модификации, именуемых до этого самолетами-снарядами ФАУ-1.

«Так вот оно что! — мелькнуло в сознании Дзиккона Нумато. — Он, оказывается, весьма доверенное лицо и, кажется, фигура значительно весомее, чем мне показалось вначале».

Вслух же он сказал:

— Мне доставляет большую радость общение с таким умным и опытным наставником, каким являетесь вы, Канэмору-сан. К тому же мой возраст далеко не дает права подсказывать даже равным по званию коллегам нужные решения. И все же будьте добры и поторопитесь дать мне шифровальные блокноты, чтобы я как можно скорее составил свой отчет. Обстоятельства вынуждают нас торопиться. Если намеченное мною пройдет, как задумано, в знак благодарности за гостеприимство, которое вы мне оказали, в своей шифровке в адрес штаба Дугласа Макартура и Управления стратегических служб я сообщу, что непосредственное свое решение об уничтожении подводной лодки я принял лишь после того, как получил от ваших людей ответный световой сигнал.

«Ну это, пожалуй, уж слишком, — подумал Канэмору. — Но, однако ж, парень этот явно не дурак, раз он так предусмотрительно хочет угодить нам. Ну что ж, пусть все будет так. Никакого ущерба от этой его затеи я, слава богу, не понесу. Да и если уж на то пошло, он не так уж и не прав: в случившемся действительно не обошлось без нашего участия. Ну а славы и почестей хватит на всех. Как-нибудь сочтемся…»

Рассуждая таким образом, Канэмору и не подозревал, что истинные мотивы дзикконской щедрости в раздаче несуществующих заслуг лежали в точном корыстном расчете. Дзиккон Нумато понимал, конечно, что генерал Донован вряд ли поверит, что один человек, будь он хоть семи пядей во лбу, способен выполнить такое задание в одиночку — это во-первых. А во-вторых, включение в число участников исполнения операции местного резидента и его людей гарантировало ему приобретение новых друзей, которые будут ему во многом обязаны и в любой момент могут понадобиться.

Выходило так, что задуманный Дзикконом рапорт обеспечивал ему выгоду в любом случае и во всех смыслах. К тому же, посылая этот, в сущности, лживый отчет о мнимых своих успехах, Нумато, и он это прекрасно понимал, нисколько не рискует быть разоблаченным, потому что проверить достоверность его сведений было практически невозможно.

— Все это очень хорошо, мой молодой коллега, но еще один, извините, шкурный вопрос, — сказал Канэмору. — Каким, образом я узнаю, что вы в своем донесении на имя Донована и в самом деле скажете обо мне и моих друзьях?

— О, это так просто, Канэмору-сан! — улыбнулся Дзиккон. — Я еще буду находиться здесь, в вашем гостеприимном доме, как командование пришлет ответную шифровку. И, вот увидите, оно будет обращено не только ко мне. Так что, дорогой Канэмору-сан, вам придется уже теперь заранее подумать над списком лиц, отличившихся в нашей операции, а также над описанием действий каждого из участников. Правдоподобия ради постарайтесь не переборщить, не нужно заслуги изображать таким образом, что кто-то из ваших совершил что-то весьма существенное, решающее. Пусть это будет вроде сбора слухов, наблюдение за кем-либо из подозрительных типов или там, к примеру, транспортировка кого-нибудь из наших спецслужб с борта затонувшей субмарины и все такое прочее, подобное этому. Остановитесь, пожалуйста, только в рамках такого рода информации, чтобы там, в штабах, не давать повода для умаления наших с вами заслуг, чтобы, как говорят итальянцы, свободная сумма не ушла в чье-то чужое сальдо.

Такой совет показался Канэмору вполне удовлетворительным, угодливо улыбаясь, глубоко втянув воздух сквозь зубы, глядя прямо в глаза Дзиккона, он сказал:

— Именно это я и ожидал услышать от вас, дорогой Нумато-сан. Я ведь никогда не ошибаюсь в людях… Итак, прежде чем вы займетесь составлением доклада, не выпить ли нам сейчас по чашечке сакэ за предстоящий успех нашей затеи, а заодно и обсудим спокойно, как нам быть дальше.

Вместо колокольчика Суэтиро Канэмору на сей раз просто хлопнул в ладоши, и тут же на пороге холла появился желтолицый бой, а две чашки сакэ уже стояли на принесенном им ярко расписанном подносе.

О том, что он в принципе не пьет, Дзиккон промолчал, понимая, сколь неуместным был бы в контексте сложившейся ситуации его отказ. К тому же и пить-то на полном серьезе было необязательно, достаточно было лишь, соблюдая ритуал, пригубить чашечку.

— Не кажется ли вам, уважаемый Канэмору-сан, что сегодня ночью, когда будет составлен текст информации, не медля ни минуты надо передать все шифровкой?

— Мне кажется, торопиться не следует, дорогой Дзиккон. Для порядка, чтобы дважды не выходить нам в эфир, после полудня мы вначале прогуляемся с пользой для дела на обычном рыбацком баркасе. Устроим, в общем, заурядную рыбную ловлю. Для этого мне придется взять на весла четверых полицейских. Не забудьте объявить нам, что у вас день рождения и вы, как истинный моряк, предпочитаете отмечать его в море. Для поднятия духа подкинем им по этому случаю пару бутылок сакэ, а сами в это время рассмотрим внимательно, какую эскадру наш любимый микадо успел подослать сюда за прошедшие сутки… Одновременно с этим мы попробуем подсчитать имеющиеся на рейде вымпелы и, по возможности, определить классы судов. Нам также понадобится уточнить, каким образом и под каким флагом, имея в виду, естественно, командующих, происходят концентрация и передислокация кораблей в отдельные отряды или небольшие эскадры, которые будут находиться к этому времени на внутреннем и внешнем рейдах. И вот только тогда вы пошлете свои шифрованные телеграммы, которые помогут нашему руководству предположительно определить характер их будущих операций. Согласитесь, Нумато-сан, что выглядеть это будет весьма эффектно и начальство должным образом оценит полезность наших общих усилий и одновременно ту опасность, которой мы здесь постоянно подвергаемся, добиваясь в высшей степени незаурядных, ценнейших сведений. Учтите еще тот факт, что подобное количество военных кораблей на рейде Сингапура я вижу впервые. — Заговорщически подмигнув, Канэмору продолжал: — Нам, дорогой Нумато-сан, предстоят немалые расходы, поэтому не премините указать в шифровке, чтобы на эти цели под вексель разрешили расходовать ну, скажем, тысяч тридцать долларов. Для них эта сумма невелика, нам же они будут весьма кстати, да и, как говорится, «детишкам на молочишко» останется. Только в этом случае, мой юный и еще не очень опытный друг, наш доклад вышестоящему начальству будет иметь резон.

— Удивительно, как наглядно вскрываете вы те тайные пружины, которые нам следует в нашей профессии учитывать, — подыгрывая хозяину дома, сказал Нумато. — Это действительно наилучшие варианты из всех возможных и наиболее приемлемые в нашем деле. — Стараясь быть как можно приятнее, Дзиккон Нумато улыбался так называемой «американской», открытой, во весь рот, улыбкой.

— Конечно, еще не совсем известно, какое практическое значение будут иметь эти добытые нами сведения, но, как мне кажется, мы все равно попадем в десятку, коллега, — самодовольно сказал Канэмору. — Хорошо то, что вы, как я вижу, согласны со всеми моими предложениями без оговорок. Чтобы напрасно не терять время, давайте сейчас же отправимся на символическую нашу рыбалку и тем самым уже к вечеру полностью развяжем себе руки для дальнейших действий по рации.

В ответ Дзиккон Нумато только молча кивнул, и они тут же сели в «форд», чтобы после, взяв полицейских из управления, сесть на баркас. Вместе с выпивкой и скромной закуской для нижних чинов взяли с собой пару спиннингов и бинокли.

Вскоре они были уже на баркасе и вышли во внутреннюю акваторию порта, которая граничила с ближним молом. Держа удочки наготове, Нумато и Канэмору тщательно осматривали в бинокли не только то, что находилось на поверхности моря, но и представляющие большой интерес портовые сооружения, причалы и ремонтные доки.

Как решил Дзиккон, для полного выявления всех сил японского флота разведчики должны были получить самые разные сведения — определить количество кораблей, находящихся в ремонте и стоящих у причалов; подсчитать численность кораблей на якорях как в акватории самого порта, так и на дальнем рейде; зафиксировать кое-что из разговоров, ведущихся иногда между кораблями по семафору открытым текстом, и, наконец, квалифицировать классность каждой боевой единицы в отдельности, чтобы тем самым узнать реальную силу единовременного совместного залпа орудий, установленных на прибывшей в Сингапур армаде.

Не последней заботой была также необходимость в определении численного состава флагманских судов. По только им присвоенным и поднимаемым на флагштоках флагам можно было безошибочно подсчитать, сколько в данный момент имеется на стоянках оперативных отрядов, флотилий, эскадр и флотов, а также под чьими вымпелами они находятся.

В течение трех часов непрерывного наблюдения за неприятельским флотом эта работа наконец была сделана, после чего разведчики благополучно возвратились к пирсу и отдали швартовы.

Уже через каких-нибудь полчаса «форд» Канэмору доставил обоих в особняк, и хозяин тут же распорядился об ужине, а Дзиккон захотел побыть немного наедине и, извинившись, прошел на открытую, густо увитую плющом веранду.

Там, разместившись в шезлонге, он залюбовался на открывшийся солнечный закат и не заметил, как задремал: нервное напряжение последних часов, проведенных им в море за не совсем свойственным для него занятием, да еще в окружении неизвестно что представляющих из себя полицейских, изрядно его утомило.

Молодые годы, отличное физическое состояние профессионально тренированного тела-все это дало возможность Дзиккону уже через каких-нибудь минут пятнадцать почувствовать себя хорошо отдохнувшим. К тому же ожидание изысканного ужина и возбужденный здоровый аппетит тоже сделали свое дело. Дзиккон Нумато был весел и не без оснований полагал, что мир этот не так уж и плохо устроен.

Надо сказать, что Дзиккон Нумато, и в бытность свою лейтенантом Сацуо Хасегавой, когда он имел возможность вести довольно-таки рассеянный светский образ жизни, и теперь в обстановке тягостных для его психики служебных нагрузок, был немалым любителем хорошо поесть и, если говорить откровенно, никогда не понимал и не разделял разного рода входившие в моду интеллектуальные упражнения на тему о воздержании от пищи, о медицинской целесообразности укрощения плоти посредством частичного или полного, более или менее длительного голодания — все эти довольно-таки искусственные «учения» весьма сомнительного толка проповедников и гуру.

Еще меньше он понимал ортодоксальных, фанатически настроенных, «идейных» сторонников монашеских постов и гастрономических аскетов, наотрез отказывавшихся от каких-либо удовольствий и материальных благ здесь, на земле — ради извращенно понимаемой ими «духовности» и вечного блаженства «там», на небе, в потустороннем мире.

Наконец на веранде появился хозяйский бой и позвал Дзиккона к столу.

Ужин на этот раз был накрыт прямо в холле, и Нумато, едва взглянув на стол, понял, что хозяин наконец-то решил удивить своего гостя и задать ему настоящий лукуллов пир.

Помня недавний разговор о содержании готовящихся Нумато шифровок, Канэмору все более приходил к выводу, что его новый товарищ упорно ищет с ним, Канэмору, самого тесного сближения. Канэмору теперь уже не сомневался в том, что в ответ на посланный Нумато отчет в Вашингтон оттуда могут последовать немалые вознаграждения, которых он, Канэмору, в сущности, не заслужил. В ответ на этот явно дружеский жест Канэмору не терпелось сделать что-то недвусмысленно показывающее его готовность идти новому другу навстречу и уже теперь хоть как-то, хотя бы таким вот символическим образом отблагодарить его. «Этот Дзиккон Нумато — вне всякого сомнения человек непростой, — думал Канэмору. — С ним обязательно следует подружиться».

Разумеется, сам по себе ужин, продолжал рассуждать Канэмору, если он даже такой шикарный, как этот, — пустяк, мелочишка. Но нельзя забывать о том существенном факте, что Дзиккон Нумато пока еще пребывает в том воистину нежном возрасте, когда в момент принятия каких бы то ни было, и даже самых важных, решений зачастую большое влияние оказывают положительные или отрицательные эмоции, симпатии или антипатии, расположения или неприязни. «Черт бы их побрал, всех этих выскочек, — вдруг, ни с того ни с сего незлобиво, ругнулся Канэмору. — Никогда не знаешь, от кого в конечном счете зависит твое дальнейшее благополучие!» Помянув таким образом свое будущее благополучие, Канэмору вспомнил, что вот опять, в последнем своем письме к родной сестре в небольшой городишко близ Токио, он уже в который раз признался ей в своей «голубой мечте» — сразу же после окончания войны открыть у них на родине ресторан, обязательно в японском национальном стиле.

Итак, помощник полицейского комиссара порта Сингапур, он же резидент Управления стратегических служб США, Суэтиро Канэмору решил во что бы то ни стало добиться расположения своего гостя, этого далеко не простого, на его взгляд, человека, американского секретного агента. До этого он буквально загонял свободных от дежурства полицейских, чтобы приобрести необходимые продукты к роскошному ужину.

Теперь на столе были и птичьи гнезда для деликатесного супа, и даже свежие улитки, запеченные со специями в собственных раковинах, — «пища богов».

На тот случай, если эти блюда не удовлетворят изысканный вкус гостя, от которого, как вполне справедливо полагал Канэмору, в будущем зависело его личное счастье, в меню ужина было предусмотрено еще многое другое, не менее удивительное: ломти жаренной в масле гадюки с традиционно прилагаемым к ней гарниром из съедобных лиан, а также строганая сырая рыба с приправой из соевых бобов и каких-то весьма острых тропических специй, чей по-индонезийски жгуче-пряный привкус больше напоминал горький красный перец. Вся, так сказать, изюминка этой приправы заключалась в том, что при употреблении ее создавалось впечатление, будто и во рту, и по пути ее следования к желудку разгоралась какое-то очень сильное, но в то же время и бесконечно нежное пламя.

К сожалению, гость, как об этом уже успел узнать Канэмору, совершенно не употреблял спиртного, поэтому особый акцент пришлось делать на чайной церемонии, которую хозяин решил повторить еще раз перед самым моментом предстоящего составления телеграммы — для того, чтобы создать лишний раз хорошее настроение, как говорится, вдохновить.

Войдя в холл, Дзиккон Нумато убедился, что ожидания его не обманули. Ужин был действительно великолепен, яства установлены на низком, прекрасно приспособленном для еды полированном столике, покрытом черным вьетнамским лаком, стоявшем посредине красочного мягкого татами.

В холле, у входной двери, ведущей внутрь особняка, уже стоял сам хозяин, одетый в широкополый китайский халат, расписанный черными драконами на алом шелке. Преувеличенная небрежность манер и раскованность, с которой держал себя Канэмору, говорили о том, что он не совсем уверен в успехе своей затеи, поэтому, остановившись перед столиком, Нумато старательно изобразил на своем лице удивление.

Канэмору церемониальным жестом пригласил гостя занять свое место. Помолчав с минуту и отдав таким образом дань памяти предкам, коллеги приступили к еде. Попробовав уже первое блюдо, Дзиккон вполне искренне его похвалил и тут же, без излишних церемоний, поинтересовался, как это хозяину удалось в обстановке жесточайшего военного дефицита достать такие редкие продукты, чтобы так превосходно, по первому разряду, сервировать этот удивительный стол? Явно польщенный таким, видать по всему, неподдельным восхищением гостя, хозяин признался чистосердечно, что организовать все это ему стоило немалых усилий.

Закончив ужин, оба, еще сидя на татами, помыли руки над тазиками, принесенными слугой, и вновь, в соответствии все с теми же предписаниями синтоистской религии, помолчали с минуту.

— Уважаемый Нумато-сан! — сказал наконец Канэмору. — А не пройти ли нам уже сейчас в мою скромную библиотеку. Там вы подберете себе соответствующую литературу и получите от меня шифровальные блокноты.

Суэтиро Канэмору движением руки показал направление, куда следует идти, и когда Нумато пошел к выходу, засеменил вслед за ним и несколько сбоку.

Войдя в просторную комнату, Нумато услышал почти бесшумно работающий кондиционер, который, видимо, использовался в автоматическом режиме для поддержания стабильных метеорологических норм, обычно применяемых при хранении определенного рода ценностей, старинных манускриптов и особо важных секретных документов.

Бросив беглый взгляд на полный интерьер довольно обширной библиотеки, Нумато подумал, что все это как раз именно то, что он всегда хотел иметь у себя в доме и что он намерен обязательно осуществить, когда кончится эта проклятая война. Не в пример отцу — преуспевающему владельцу адвокатской конторы, уже давно и прочно восседающему на городском небосклоне вроде этакого юридического светила — Дзиккон всегда мечтал заниматься научной и литературной деятельностью и покончить наконец-таки с навязанной ему его влиятельным родителем военной карьерой.

Вопреки устоявшимся среди молодежи его круга неписаным законам Дзиккон Нумато никогда не исповедовал культа военщины, безраздельно в течение многих столетий царящего в Японии милитаристского, самурайского духа. Мало того, сам этот якобы доблестный и приличествующий истинному японцу дух был всегда глубоко чужд его натуре, где-то в самых сокровенных тайниках своей души он презирал армейщину и только безусловная, идеально свойственная хорошо воспитанным японским юношам сыновья покорность, уважение к родителям мешали ему хоть как-то, более или менее явно, выказать эту неприязнь ко всему, что в конце концов всегда ведет к отвратительному кровопролитию на полях сражений, сопровождаемому насквозь лицемерными и фальшивыми, лживыми лозунгами и прочей официально-патриотической и бессмысленно помпезной атрибутикой.

Библиотека Канэмору оказалась до такой степени хороша, что, несмотря на свойственную всякому разведчику сдержанность, Дзиккон принялся ее громко расхваливать, выражать восхищение и подбором книг, и царящим в ней безупречным порядком на полках и стеллажах. Аккуратные каталоги, упорядоченные на современный лад, учитывали все имеющиеся в библиотеке издания, и, таким образом, за считанные минуты можно было всегда получить любое издание и взять нужную информацию. Высокой похвалой со стороны гостя хозяин библиотеки остался чрезвычайно доволен. Вскоре, по бросаемым вскользь репликам и замечаниям, Нумато убедился, что хозяин библиотеки собирал ее не только из тщеславия, но и был вне всякого сомнения настоящий книголюб и книгочей. «Такая эрудиция, — успел подумать Нумато, — быть может, даже излишня в его положении помощника полицейского комиссара. Ничего себе полицейский!»

«Такой, прямо сказать, непозволительный для комиссара интеллект может быть даже подозрительным, — думал Нумато. — Я бы на его месте во избежание неприятностей просто валял бы дурака».

Тем временем Канэмору вскрыл сейф и достал из него несколько шифровальных блокнотов, из которых Дзиккон Нумато отобрал только два. Кстати сказать, упрятаны были они с большой выдумкой: потайной сейф оказался вделанным в нишу капитальной стены, закамуфлированной под картину известного мариниста.

Рассматривая в присутствии Канэмору отобранные блокноты и обсуждая с ним сложности предстоящей радиосвязи, Нумато и здесь продолжал думать о внешнем виде хозяина, о том, насколько он все-таки соответствует отвлекающему от сути образу этого заурядного полицейского чина. Еще раз и незаметно вглядевшись в лицо Канэмору, Дзиккон успокоительно подумал, что он, пожалуй, несколько преувеличил бросившийся было ему в глаза будто бы какой-то особенный интеллект этого книголюба. Обыкновенные, если не заурядные черты лица, тяжелый, волевой подбородок, весьма жесткое, полное решимости выражение, то и дело мелькавшее в его глазах, — все это говорило о том, что только редкий профессионал физиономист мог заподозрить в этом типичном служаке человека с двойным дном, тщательно законспирированного разведчика. Нет, напрасно, он, Нумато, так уж слишком перестраховывается и всюду видит то, чего на самом деле не существует. С этим Канэмору можно и должно работать, и притом нисколько не опасно.

Поблагодарив Канэмору за предоставленную услугу, Дзиккон Нумато расстался с ним до полуночи, то есть вплоть до того часа, когда намечалась ими передача шифровок в эфир. Покидая его, Канэмору сказал, чтобы он в случае необходимости располагал слугой-малайцем, которому приказано являться по первому требованию за получением каких-либо распоряжений.

Сказав это, Канэмору уехал на своем «форде» в порт, чтобы, во-первых, лишний раз показаться на месте службы и, во-вторых, посмотреть заодно, что же сталось с картонными коробками и находящимися в них секретными чертежами.

Перед тем как выйти из холла, Канэмору еще раз напомнил Нумато об их решении оставить в покое эти развалившиеся в прах, никому теперь не нужные горы грязных бумаг. «Оставим эти чертежи в распоряжение господа бога», — сказал он.

Для зашифровки радиограмм цифровыми группами по заранее подготовленному тексту Дзиккону Нумато необходимы были еще две книги: роман Теодора Драйзера «Сестра Керри» и «Мартин Идеи» Джека Лондона. Достав с помощью каталога эти изданные на английском языке книги, он тут же в библиотеке, за журнальным столиком, стал листать их. Находя указанные в шифровальных блокнотах страницы, он принялся тем самым переводить текст составляемой информации в длинные ряды цифр.

К своему удивлению, закончил он эту работу очень быстро — гораздо быстрее, чем во время тренировок в училище. Несколько устав от сидения в неудобной позе, он с удовольствием потянулся до хруста в суставах и только после этого встал и, как требовали правила сохранения секретности в методах шифровки, положил книги туда, где они находились до этого.

Еще раз окинув взором находившееся перед ним книжное богатство и размышляя о странных превратностях в судьбах многих людей, которые, занимаясь войной, ухитряются каким-то образом оставаться в то же время интеллектуалами и гуманистами, Дзиккон Нумато вновь предался размышлениям о своем жизненном пути.

В мыслях своих он уже не раз давал себе клятву, что по окончании войны, если, конечно, останется в живых, он сразу же подаст в отставку и, возродившись под своим настоящим именем Сацуо Хасегава, станет разводить розы в саду и заниматься своей любимой философией, чтобы попытаться в меру своих сил ответить на главный для него вопрос — что же заставляет цивилизованных людей XX века вести эти бесконечные варварские войны, без которых, как, ссылаясь на исторический опыт, утверждают многие мыслители, человечество не в состоянии обойтись. В своих фундаментальных трудах он постарается аргументированно доказать, что предыдущие войны в истории народов велись исключительно из-за недостатка у человека интеллекта, что в век прогрессирующей научно-технической революции это древнейшее человеческое явление есть не что иное, как дикий пережиток, рудимент, темный, животный инстинкт.

Среди причин, порождающих войны, не последнее место занимает, разумеется, и не изжитая еще людьми, коренящаяся в глубинах их психики алчность, всячески принаряживаемая группами, сообществами и целыми кланами людей в разного рода наукообразную национально-эгоистическую риторику, в безнадежно устаревшие стереотипы, берущие свое начало еще в первобытном каменном культе примитивной силы, дубинки, с помощью которой якобы только и можно разрешить бесконечные, неизбежно возникающие противоречия между коренными, жизненными интересами людей.

До условленного для передачи в эфир часа было еще далековато, и Дзиккон, заказав чаю, решил хоть немного пройтись по парку.

Уже в первый день своего пребывания у Канэмору Нумато обратил внимание на роскошный, в английском стиле разбитый вокруг особняка парк, с многочисленными аллеями, клумбами и лужайками, целый зеленый ансамбль, взращенный со знанием дела опытными руками.

Слуга-малаец принес пышущий паром чай, и Дзиккон с удовольствием утолил жажду. Затем он в течение примерно получаса походил по парку и в приподнятом настроении возвратился к парадному входу особняка — как раз в тот момент, когда к нему на своем «форде» подъехал и Суэтиро Канэмору. Спросив о самочувствии, он отдал слуге распоряжение поставить машину в гараж, а сам с Дзикконом Нумато направился в библиотеку, чтобы взять шифровки для передачи их в эфир.

Пожелав друг другу спокойного отдыха, они вновь расстались.

Перед уходом к радисту Канэмору, как бы опасаясь, что их подслушивают, вполголоса сообщил гостю, что сегодня, незадолго до обеда, все картонные коробки были погружены на катер командующего Второй Тихоокеанской эскадрой, а затем подняты на борт линейного корабля «Мусаси», где держал свой флаг адмирал Номура.

— Надо полагать, — сказал, стараясь быть спокойным, Канэмору, — эскадра направляется в метрополию.

На следующий день после завтрака Дзиккон Нумато, перебравшись из столовой в холл, стал просматривать принесенные ему слугой местные газеты.

Ура-патриотические статьи во славу японского победоносного оружия и комментарии на эту же тему заполняли большинство газетных полос. Ничего кроме этого, да еще крикливой рекламы и светских сплетен выудить из прессы не удалось. О гибели субмарины не было ни одной строки. Чувствовалось, что военная цензура выхолащивала все, что могло представлять хоть какой-нибудь интерес для иностранных разведок.

«С такой информацией, — подумал, усмехаясь, Дзиккон, — при всех моих полномочиях мне делать нечего!»

Закончив работу с радистом, с которым он пробыл до последнего передаваемого им знака, Канэмору вернулся в холл к Нумато. Выдержав небольшую паузу, он предложил совершить еще одну прогулку, но теперь вначале по городу, а затем по морю на полицейском катере, чтобы еще раз уточнить на рейдах дислокацию боевых японских кораблей.

— Мне кажется, — сказал Суэтиро Канэмору, — вам нужно как бы со стороны взглянуть на подготовку стратегических пунктов и всей территории острова Сингапур к обороне против объединенного англо-американского флота и экспедиционных войск союзников, готовящихся вернуть его и, в частности, порт, в лоно Стрейтс-Сетлментса — конгломерата колониальных владений Великобритании в Юго-Восточной Азии.

Дзиккон Нумато в знак согласия молча кивнул головой.

Тот факт, что Суэтиро Канэмору служил в полицейском управлении Сингапура, служил как ему самому, так и его делу надежным прикрытием от подозрений вездесущей контрразведки японцев. Поэтому, несмотря на немалую опасность при выполнении весьма рискованных поручений руководства Управления стратегических служб США, он на этом поприще чувствовал себя довольно-таки уверенно.

Суэтиро Канэмору, выйдя во двор, направился в стоявший рядом, уже открытый слугой гараж из гофрированного железа. Затрещал заведенный мотор, и мотоцикл с коляской, лихо развернувшись, остановился прямо у ступеньки крыльца, на которой уже стоят Дзиккон.

Подавая свой мотоцикл, Канэмору, газанув, сделал такой вираж, что машина, прежде чем остановиться, завалилась набок люлькой вверх.

Заглушив мотор, Канэмору с улыбкой объяснил гостю, слегка было опешившему от такого технического пируэта, что этот тяжелый мотоцикл марки БМВ — фирмы «Байерише моторенверке», он выписал из Европы еще задолго до начала войны.

— В наших хлопотах, глубокоуважаемый Нумато-сан, нужны обязательно, как и волку, хорошие ноги. Они могут оказаться единственным шансом, которым может располагать не ахти какой, но все же разведчик. У него, у этого мотоцикла, куча достоинств. Если, например, придется двинуть на всю катушку, то эта чертова машина развивает скорость до двухсот километров в час. Мощность двигателя, смотря, конечно, какой модификации, составляет у этой марки от сорока до семидесяти лошадиных сил. — Отрекомендовав таким образом свою вещь, Канэмору погладил бензобак руками в кожаных перчатках, словно коммивояжер, уговаривающий приобрести новую модель.

Видно было по всему, что господин Канэмору любил свой мотоцикл безответно: все руки и лицо его владельца были в ссадинах и шрамах. Дзиккон Нумато, усмехнувшись, спросил, указывая пальцем на свои скулы и кисти рук:

— Это у вас, наверное, от кучи достоинств, которыми обладает эта штука?.. Да простит мне Дзимму мои прегрешения перед вами за столь дерзкий вопрос…

— Нет, почему же, — принимая шутку, весело ответил Канэмору. — Для исполнения желаний в любом деле, где имеется, казалось бы, стопроцентная гарантия, всегда найдется место на третий вариант: в данном случае можно не стремиться ездить вовсе.

— Как прикажете понимать эту шутку, уважаемый Канэмору-сан?

— Очень просто. У нас в резерве имеется пять-шесть минут, и потому я использую их, чтобы рассказать вам ту притчу, которой зачастую потчуют в японских деревнях заезжих городских умников. Как известно, часть японцев разбрелась по свету, а с ними заодно детские сказки, различные прибаутки и притчи.

Внимательно слушая господина Суэтиро Канэмору, Дзиккон после каждых его двух-трех фраз вежливо ему поддакивал, чем окончательно покорил хозяина, нашедшего наконец-то для себя столь благодарного слушателя.

Поддакивая говорившему Канэмору, Дзиккон все время повторял словечко «хай», что в японском языке обозначает: слушаю вас внимательно, правильно вы говорите, все действительно так. Этот словесный термин можно было даже понимать, как не то подтверждение сказанного оппонентом, не то удивление услышанному, не то просто восхищение собеседником. Это, так сказать, своеобразная дань особой японской вежливости, объяснить которую людям других народов, тем более языков, очень трудно, если вообще возможно.

Тут хозяин особняка отвлеченным взором посмотрел куда-то в даль центральной аллеи парка, отчего очередная пауза его, возникшая в разговоре, затянулась больше обычного.

— И все же, Канэмору-сан, — тактично напомнил ему Нумато, — я жду обещанной вами притчи!

— Да-да, высокочтимый Нумато-сан, сказочка эта такова, — спохватился Канэмору. — Из некого города в некую деревушку, что находится в префектуре Нагано, чтобы поклониться праху своих предков, ежегодно совершал паломничество некий Юкава Сёё. Всякий раз, собираясь в дорогу, он обходил всех односельчан. И вот накануне очередного такого путешествия он направился в дом своего старого друга, где за чашечкой сакэ хотел попрекнуть его, что живет он, дескать, здесь, в этой дыре, скверно — так, что уму непостижимо, и что пора ему уже перебраться на иное местожительство, в Токио, поближе к императорскому дворцу. Заготовленная же ядовитая стрела осталась, однако, неиспользованной, поскольку того, кому она предназначалась, дома не оказалось. Он, как сообщила его жена, ушел на ближайшее горное озеро удить рыбу. Одержимый своим желанием, Юкава Сёё решил все-таки встретиться с другом и пошел к тому озеру, чтобы разыскать его. Дорога оказалась неблизкой, и пока он шел, в голове у него промелькнула еще одна задумка. «Если рыба у него будет ловиться хорошо, я скажу ему, что в этом месте и любой дурак наловит. Если же, наоборот, клев у него будет плохой, скажу, что, мол, умный человек в этом месте удить не станет». Придумав эту гадость, Юкава аж руки потер от удовольствия. «В любом случае, — сказал он себе, — этот горе-рыбак окажется в положении глупца».

Ясухиро Сунада (так звали нашего рыбака) еще издали заметил приближавшегося к нему Юкаву. Встреча с ним ничего, кроме пустой болтовни, не сулила, и Ясухиро чертыхнулся досадливо.

В тот самый момент, когда Юкава подошел к Ясухиро, тот внимательно следил за поплавками, так как начинался неплохой клев. Шум от приближавшихся шагов сильно ему мешал, но он изо всех сил старался не замечать его. Но вот Юкава подошел к рыбачившему вплотную. «Ба! Кого я вижу! — громко, с фальшивым удивлением воскликнул он. — Досточтимый Ясухиро Сунада, да поможет вам Аматерасу! Не могу ли я вам быть полезным и как ловится ваша рыбка?»

Раздосадованный Ясухиро Сунада выругался про себя сразу всеми ругательствами на этого так некстати припершегося сюда Юкаву и, поскольку рыба ловилась у него из рук вон плохо, не стерпел, не сдержал своего раздражения. В тоне этаком елейно-благостном, но с откровенной злостью он сказал ему: «Досточтимый и дорогой мой давнишний друг и сосед Юкава Сёё! Да будет вам покровителем сам Будда, но неужели вы не соображаете своей такой умной башкой, что своим противным писклявым голосом вы способны перепугать не только рыбу, но и все живое, что только имеется в этом чудесном озере?» И тут же, даже не повернув головы, добавил: «А не уберетесь ли вы, глубокоуважаемый, отсюда вон куда-нибудь подальше и как можно скорее?» Надо ли говорить вам о том, как был потрясен не ожидавший такой отповеди Юкава. У бедняги даже челюсть отвалилась от удивления, и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, он молча засеменил прочь и всю, говорят, дорогу мучительно думал о произошедшем, изо всех сил пытался представить себе, что же такое успел сотворить Ясухиро, чтобы вмиг разбогатеть? Потому что, думал Юкава, только человек очень богатый или разбогатевший очень быстро, мог позволить себе разговаривать с ним, Юкавой, в таком тоне.

— Вот вам и тот третий вариант, о котором я намекал вам, дорогой Нумато-сан, — сказал, закончив притчу, Канэмору. — Мораль сей басни такова: никогда не следует совать свой нос не в свой вопрос, в особенности если тебя не просят, — это во-первых. Во-вторых, человеку подобает быть скромным и всячески стараться избегать таких тягчайших пороков, как излишняя самоуверенность и самонадеянность. Бывает, думаешь так: все уже идет тебе в руки, только, бери, хватай не задумываясь! Однако здесь-то как раз и может подстеречь тебя этот проклятый третий вариант, когда вместо удачи получишь по физиономии широким рыбьим хвостом. И это в лучшем случае, а то ведь может выпасть на твою долю вариант и похуже!

Закончив притчу, Канэмору, спохватившись, извинился за то, что заболтался, заставил дорогого гостя так долго ждать. Откинув полог с коляски, он предложил ему занять в ней место.

Надвинув на глаза ветровые очки, Канэмору, как заправский этакий лихач, одним нажатием ноги на педаль завел мотоцикл и, сделав несколько прилаживающих движений, поудобнее разместившись на седле, резко газанул. Ездоком он оказался и в самом деле знатным, уже через каких-нибудь пятнадцать минут они были на другом конце города.

Конечно, гонять на такой большой скорости мотоцикл Суэтиро Канэмору было все-таки проще, чем простому смертному. Представьте себе солидную фигуру в полицейском мундире, которая уже всем своим видом внушает боязнь прочим водителям, трясущимся по неустроенным мостовым на других видах транспорта. К тому же Канэмору не очень-то уж и церемонился с правилами уличного движения, в особенности при обгонах впереди идущих машин, всегда, во всех ситуациях уступавших дорогу.

Так, мчась по окраинам города, Канэмору и Нумато описали огромную, километров в шестьдесят дугу, по ходу которой они старались примечать расположение зенитных батарей и тщательно оборудованных маскировочными сетями прибрежных участков, где находились капониры береговой артиллерии большого калибра.

Закончив этот объезд, разведчики решили заодно выполнить и вторую часть своей программы — поехать в порт, чтобы на катере, если это станет возможным, сделать вояж по прибрежной акватории и подсчитать снова: сколько судов на рейдах, сколько в. ремонте и какое количество кораблей за прошедшие двое суток успели исчезнуть из поля зрения.

Все это, сказал Нумато, необходимо выяснить как можно скорее, немедленно, потому что уже сегодня, в промежутке между 22 и 24 часами по радиосвязи должны поступить от командования новые, дополнительные указания. Нумато полагал также, что вместе с этими указаниями он может получить и оценку своей деятельности за минувший период.

Внимательно выслушав товарища, Канэмору в знак согласия кивнул головой. Поправив на лбу очки, он снова погнал свой мотоцикл, теперь уже в район порта.

Так по улицам шумного Сингапура носились в тот день на мотоцикле двое солидных мужчин — совсем в духе нынешних «босодзоку», или, говоря по-русски, «рокеров», о существовании которых они, эти двое зрелых мужчин, тогда, в 1944 году, конечно же, не могли даже и предполагать.

С бешеной скоростью, группами и в одиночку, носятся ныне эти безусые, «самоутверждающиеся» и «самовыражающиеся», в своем подавляющем большинстве бездельники юнцы по бесконечным ночным дорогам наших градов и весей в погоне за дешевой репутацией этаких ночных демонов и фантомасов, будоража покой мирных жителей, совершая наезды и аварии, дебоширя и хулиганя до такой степени, что безуспешная борьба с этим наваждением превратилась для властей многих современных технически развитых, урбанизированных стран в неразрешимую национальную проблему.

Войдя в здание управления сингапурским портом, Канэмору заявил дежурным офицерам, что ему срочно требуется катер. Разрешение на выход в море было получено без проволочек. Попросив дежурного офицера присмотреть за его мотоциклом, Канэмору предложил своему товарищу взойти на катер, который под флагом начальника полиции порта стоял у причальной стенки. Приглашение свое он повторил нарочито громко, расшаркиваясь в церемонных поклонах. Теперь уже вместо сидевших на веслах баркаса четырех полицейских, как это было в прошлую поездку, на катере находился лишь один моторист, исполняющий в то же время обязанности штурвального.

Принимая правила предложенной Канэмору игры, Нумато, также в целях большей конспирации, с видом чрезвычайно важной персоны, «надменно» не обращая внимания на офицеров, молча последовал за своим товарищем.

Внутренне усмехнувшись, Нумато еще раз с удовлетворением отметил, что его резидент — разведчик действительно классный, человек ловкий и предусмотрительный. Чего стоит хотя бы такой вроде бы, на первый взгляд, незначительный факт, как эта теперешняя сделанная им замена бывшего в прошлую поездку баркаса на катер! Да, ничего не скажешь: довольно хитер и мудр этот полицействующий Конфуций!

Самолично отдав швартовы, резидент тем самым без лишних церемоний взял на себя обязанности обслуживающего матроса, затем он пригласил Нумато в небольшую палубную надстройку, отделанную в целях кругового обзора вместо традиционной обшивки толстым зеркальным стеклом.

Место штурвального было отделено специальной, достаточно плотной перегородкой, так что секретность их разговоров разведчикам обеспечивалась. Как только они зашли в надстройку, Суэтиро Канэмору открыл шкафчик и достал из него морские двадцатипятикратного увеличения бинокли и расчехлил их.

Когда прошли волнолом, Канэмору расставил на миниатюрном столике заранее припасенную еду и предложил выпить. Он налил водки и непьющему Нумато. Тот, подняв чашку, чокнулся и тут же поставил ее на место. Канэмору с удовольствием опрокинул свою порцию в рот. В смысле чего-нибудь закусить оба были типичными американцами и с аппетитом принялись уничтожать хотя и не обильные, но весьма сытные, калорийные блюда традиционной европейской кухни.

Оба ели с особенной охотой еще и потому, что в целях все той же пронизывающей буквально все стороны их жизни конспирации они редко когда, в особенности на людях, позволяли себе выйти за рамки взятого на себя образа типичного японца, питающегося, как правило, очень скудно и в основном очень простой растительной пищей — той самой, которая, как саркастически выразился Канэмору, хочешь не хочешь, а заставляет тебя все же быть человеком естественным и всегда находиться в предельной близости к матушке-природе.

Хорошо выпив, Канэмору здесь, внутри палубной надстройки, с необыкновенным удовольствием уплетал за обе щеки невесть откуда взявшуюся квашеную редьку, которая, как утверждал выпивший, как нельзя лучше подходила именно к водке, потому что от добавленного в нее какого-то порошка, некоего «адзи-но-моно», имела такой специфический и острый привкус, что всякий взявший такую редьку в рот испытывал ощущение, будто бы в нос ему загнали иголку, причем не простую, а цыганскую.

Кроме того, в теперешнем составленном Канэмору меню находились еще два приготовленных из даров моря, на вид будто бы вполне питательных блюда, состав которых европейцы, если бы они сейчас находились здесь, смогли бы определить разве что с помощью химического анализа, произведенного с применением специальных приборов.

В такой же тупик стали бы европейцы, вкусив острой приправы, вкус которой напоминал, скорее всего, молотую сухую рыбу по-вьетнамски, а также — попробовав приложенные к этой приправе протертые соевые бобы с японским хреном-васаби. Этот дополнявший европейские блюда истинно восточный натюрморт, кроме всего прочего, источал такой своеобразный аромат, что спутать его с чем-нибудь иным никто и никогда не смог бы.

Еще раз пожелав успеха в начатом деле, Канэмору поднял очередную чашку, до краев наполненную китайской водкой. Нумато плеснул в свою чашку ключевой воды, оказавшейся тут в небольшом бачке. Выпили. Взяв по щепотке из разложенных на столе блюд, оба стали жевать не спеша, с прикрытыми глазами, старательно демонстрируя, как каждый из них будто бы наслаждается изысканной едой. Прежде чем потянуться за очередной порцией, в знак чрезвычайного уважения к партнеру, каждый шумно втягивал в себя сквозь зубы переувлажненный морской воздух.

От проникающего извне в палубную надстройку солнечного зноя и выпитой водки щеки Канэмору покрыл густой румянец. «Тем не менее он все-таки не пьян, — вновь с явным удовлетворением подумал Нумато. — Он дьявольски крепок и способен перепить любого матроса или портового грузчика».

Тихо урчал мотор малым ходом двигавшегося катера, на кормовом флагштоке развевался полицейский штандарт, все шло своим чередом, и, судя по всему, пока разведчики обедали, их судно успело описать немалую дугу в акватории, ограниченной Малаккским полуостровом с юга и островом Сингапур с севера.

Пора было приниматься за работу, оба почувствовали одновременно; встав из-за стола, каждый занял свой наблюдательный пункт и, поднеся к глазам бинокль, принялся рассматривать стоящие на рейде суда.

Обратив внимание на характер расположения эскадры, на то обстоятельство, что оба линкора — «Мусаси» и «Ямато» — находились на необычно большом расстоянии от остальных кораблей, Нумато мгновенно сообразил, что на каждом из этих флагманов, судя по всему, находятся японские адмиралы самого высокого ранга. «Это, — подумал Нумато, — ясно даже и неспециалисту. И, вне сомнения, каждый из этих адмиралов держит на линкоре свой флаг».

Наведя бинокль на ближайший к нему линкор — «Мусаси», — Нумато неожиданно для самого себя с недоумением спросил Канэмору:

— Глубокоуважаемый Канэмору-сан! Как прикажете понимать ваше сообщение о том, что чертежи на ФАУ-1 были погружены на борт линкора «Мусаси», тогда как до сих пор он безмятежно покоится на рейде под вымпелом адмирала Номуры?

— Досточтимый Нумато-сан! — медленно сказал Канэмору, не отрывая глаз от окуляров цейсовского бинокля, — По-видимому, мой подчиненный воспользовался недостоверными слухами, чем нас и ввел в заблуждение. Жаль, конечно, что эти данные оказались не соответствующими действительности. Полагаю, что если их и погрузили на «Мусаси», то лишь для того, чтобы привести в какой-то более или менее божеский вид. В этой ситуации возможны два варианта разумных действий противника: или в скором времени на самом, деле линкор направится в метрополию, где чертежи будут сданы по назначению, или они погружены на какой-нибудь другой крейсер и находятся уже давно на пути в Японию. Надо полагать, погружены они на быстроходный крейсер, это ведь не древние манускрипты, которые можно без надобности держать в хранилищах тысячи лет. Характер документации, сами понимаете, таков, что требует самой срочной транспортировки. Тем не менее нам, дорогой Нумато-сан, вряд ли следует особенно волноваться, главное — в ближайшем будущем из этой, с позволенья сказать, документации ничего путного выжать не удастся. Насколько я понимаю, на все доработки, согласования, а может быть, и досылку недостающего из Германии потребуется не менее полугода, тогда как вторая мировая война уже на исходе. Давайте лучше подсчитаем все количество вымпелов на рейдах и отправим срочную шифровку в Вашингтон, а также, одновременно, в главный штаб генералу Макартуру.

Стараясь казаться более, чем это было необходимо, циничным, Канэмору вдруг, загадочно улыбаясь, произнес:

— Не далее завтрашнего утра или чуть-чуть позже мы с вами, при помощи «летающих крепостей», сможем устроить нашим бывшим соотечественникам хорошенький фейерверк! Что вы на это скажете, уважаемый Нумато-сан? — Опустив наконец свой бинокль на грудь, Канэмору внимательно, долгим взглядом уставился на своего коллегу.

— Вы, как всегда, правы, дорогой Канэмору-сан, это действительно необыкновенная удача для нас. — Резидент промолчал, но по всему было видно, что таким ответом своего сотрудника он удовлетворен. Втянув через зубы в себя воздух, он в очередной раз обозначил свое глубочайшее уважение к собеседнику, который, конечно же, в своих рассуждениях абсолютно прав.

Поездка исчерпала себя. Приказав штурвальному поворачивать обратно, Канэмору предложил еще раз пересчитать общее количество боевых вымпелов, отдельные соединения которых находились не только на открытом рейде, но и в пределах внутренней акватории порта Сингапур.

Дзиккон Нумато с облегчением подумал, что наконец-то фортуна повернулась лицом к нему, дав возможность еще раз отличиться — принять участие в таком важном деле, как уничтожение хотя бы части японского флота.

В тайне от своего резидента он наметил следующий план дальнейших действий: уединившись в библиотеке особняка, он в течение предстоящих суток составит отчет-шифровку о проделанных наблюдениях, в которых, кроме расположения выявленных зенитных батарей и береговых орудий, сообщит о наличии значительного количества кораблей всех классов, объединенных, судя по характеру скопления якорных стоянок, в отдельные две эскадры.

Планируемое уничтожение этих эскадр облегчалось тем обстоятельством, что обе они, со всеми их вспомогательными судами, находились на сравнительно ограниченной водной поверхности, а бомбометание упрощалось наличием таких прекрасных ориентиров, как сам город Сингапур и его порт.

«Если намеченный агентурный материал послать до полуночи, есть шанс, и немалый, успеть досрочно поднять в воздух два-три тактических авиационных крыла так называемых «летающих крепостей». В каждом соединении находится примерно по пятьдесят машин, обычно двух типов: Б-17 и Б-29, которые, если застанут на рейде суда, мгновенно их уничтожат. Только бы застать их на месте!»

Таков был один из вариантов, который, планируя уничтожение японских эскадр, проигрывал в своем сознании молодой, подающий надежды сотрудник Управления стратегических служб США Дзиккон Нумато. План этот казался ему предельно простым и вполне осуществимым, но был он таковым только в голове Нумато, так сказать, и идее. В жизни же часто случается так, что даже и самые простые, казалось бы, вещи на самом деле оказываются несравненно более сложными. Ну а в таких серьезных делах, как уничтожение целых эскадр того или иного великого государства или хотя бы их малых частей, все зависит далеко не только от искусства и квалификации разведчиков, будь они хоть семи пядей во лбу.

Над такими, как Нумато, дилетантами, с их далекими от жизни, нереальными планами и представлениями, судьба то и дело стремится сыграть злую шутку. Даже и таким, казалось бы, трезво мыслящим людям, каковыми являются и опытные, профессиональные разведчики, судьба любит подкинуть иногда тот самый третий вариант, о котором так пространно намекал в своей притче Канэмору, тот всегда неожиданный, непредусмотренный вариант, при котором тысячи раз продуманные, на фактах и точных расчетах построенные планы, замыслы и предположения от первого же их соприкосновения с беспощадной реальностью рушатся, как карточные домики. Однако любые секреты в конце концов рассекречиваются, а что стало с секретными замыслами Нумато, яснее ясного прояснится позже, по прошествии многих лет.

Однажды, через несколько лет после окончания второй мировой войны, крупный американский бизнесмен в области электроники Сацуо Хасегава, будучи по делам в Токио и имевший здесь коммерческий интерес к ряду японских фирм, с грустью вспомнит, какую же он тогда совершил глупость, когда вызвал бесцельно целую армаду американских бомбардировщиков на рейды и порт Сингапур.

Анализируя свое поведение в то время, он также поймет, что глубокоуважаемый Канэмору наверняка был не тем лицом, за кого себя выдавал. Теперь Хасегава в ином свете увидит частые отлучки Канэмору в вечерние часы и его привычки все свои дела устраивать таким образом, чтобы ни на шаг не отпускать от себя Дзиккона Нумато.

Опять же после, несколько лет спустя, с немалой досадой для себя узнал Хасегава и тот факт, что в 1945 году, когда англо-американские войска вновь оккупировали Сингапур, особняк, в котором когда-то останавливался Нумато, занял не Суэтиро Канэмору, а какой-то уже другой богатый китайский коммерсант, через вторые руки приобретший эту роскошную усадьбу и никакого понятия не имевший ни о каком помощнике полицейского комиссара порта Сингапур.

Предпринятые Хасегавой весьма энергичные меры по розыску его бывшего резидента в Сингапуре не имели никакого успеха. Так и не суждено было узнать ему пи в бытность Дзикконом Нумато, ни значительно позднее, когда он вновь превратился в Сацуо Хасегаву, кем же все-таки был на самом деле тот загадочный Суэтиро Канэмору и кому он служил: генералу Доновану или его вездесущему противнику Доихаре, тоже генералу.

Досужие сплетники пересказывали иногда друг другу на ушко, уже в новом, сменившем УСС США Центральном разведывательном управлении, что будто бы бывший резидент в Сингапуре якобы сделал себе пластическую операцию лица, удалил азиатский разрез глаз и в настоящее время в облике европейца проживает в какой-то горной деревушке вблизи Токио, в своем богатом поместье, и что вроде бы самая большая его страсть, его, как теперь принято говорить, «хобби» — разведение зеркальных карпов в водах ближайших озер.

Но принимать за чистую монету все эти версии было нельзя, так как ЦРУ, неоднократно занимавшееся розыском бывшего сотрудника УСС Суэтиро Канэмору, как и предшествовавшая ему служба, тоже «вытянуло у шарманщика белый билет», что на языке разведчиков означает неудачу, фиаско…

Солнце давно уже склонялось к закату, когда оба американских разведчика вернулись из продолжительной морской прогулки на берег. Еще будучи в пути, Нумато в который раз окинул через свой бинокль дальний рейд, где даже и невооруженным глазом были видны очертания кораблей двух японских эскадр. И на одной из плавучих крепостей, попавших в его поле зрения, он отчетливо различил надпись иероглифами: «Мусаси».

Нумато даже похолодел внутренне, когда на какое-то мгновение представил себе, что было бы, если бы на субмарину капитана Юкио Коно наткнулся не эсминец, а эта громадина — гора бронированного металла. И хорошо, что он до времени, когда произошла эта авария, вернее катастрофа, успел покинуть подводную лодку. Оставайся тогда он на месте, вряд ли после этого ему пришлось бы рассматривать это воистину грозное стальное чудовище.

В порту все было спокойно. Пока сопровождаемый дежурным офицером господин Канэмору проверял на объектах несение караульной и патрульной служб, Дзиккон Нумато пил чай, заваренный дежурным полицейским.

Наконец Канэмору закончил свой обход, и они на том же мотоцикле вернулись в особняк.

Для резидента Канэмору он был очагом, домом, родными пенатами, Нумато же и в нем чувствовал себя не совсем уютно, понимая, что в сущности он может быть арестован здесь в любой момент. В лучшем случае этот особняк был для Нумато временным пристанищем, из которого он мог уйти безо всякого сожаления, в любом направлении, куда и когда угодно.

Проводив гостя до библиотеки, Канэмору извинился и сказал, что, к сожалению, вынужден на некоторое время оставить его в одиночестве.

— Уважаемый Нумато-сан! — сказал он, уходя. — Дела второй по значимости для меня службы требуют частых отлучек. Я обязан не за страх, а за совесть неукоснительно контролировать подразделения, выполняющие полицейские функции в разных местах порта. В противном случае возникнет реальная опасность лишиться удобного во всех отношениях официального поста, который для всех нас является вполне надежным прикрытием моей основной деятельности. Кроме того, некоторое время отнимает еще ежедневный рапорт непосредственному начальству и командиру гарнизона о состоянии дел по охране имущества, а также выполнение других обязанностей, входящих в мою компетенцию помощника полицейского комиссара порта Сингапур.

Нумато пожелал резиденту всяческих успехов. Учтиво поклонившись, он вполне искренне сказал:

— Прошу ни о чем не беспокоиться, Канэмору-сан. Мне, по всей вероятности, скучать не придется.

Оставшись один, Дзиккон Нумато набросал тексты намеченных к отправке радиотелеграмм и, вооружившись шифровальными принадлежностями, приступил к шифровке. Еще когда Дзиккон направлялся из Нью-Йорка в Лондон, полковник Робинсон и приставленный к ним из «фирмы» генерала Донована офицер-шифровальщик обучили его непростому искусству шифрования и дешифровки различного рода текстов — телеграмм, кратких донесений и даже обстоятельных докладов.

Несмотря на то что, как правило, этим занимались радисты, особое значение имело также расписание сеансов по приему и передаче шифровок. Немаловажным условием для передачи текста по назначению было и обязательное соблюдение идентичности шифров, чтобы смысл и индивидуальные особенности сказанного знал только отправитель и непосредственный получатель агентурной корреспонденции.

Все эти правила и требования отлично знал и скрупулезно исполнял при составлении своих шифровок Нумато. С особой тщательностью за «буквой закона» он следил в настоящий момент, ибо содержание передаваемого им сейчас в центр сообщения было важным как никогда: в нем шла речь о скоплении в акватории Сингапура примерно половины всего японского флота во главе с флагманскими линкорами «Мусаси» и «Ямато» и о необходимости подвергнуть эти скопления немедленной бомбардировке силами союзной авиации.

В другой телеграмме называлось примерное количество кораблей всех классов, которое он и резидент наблюдали во время их совместной прогулки на портовом полицейском катере. Вместе с тем в этой же шифровке выражалось опасение, что, если перед рассветом или чуть позже бомбовый удар не будет нанесен, флот в скором времени может покинуть место стоянки, ибо четко видна его концентрация в две самостоятельные эскадры.

За серьезными, на первый взгляд, разведданными о концентрации вокруг Сингапура части японского флота в отправляемых Нумато донесениях, как за дырявой стеной, просматривался он сам, неопытный информатор. Такое впечатление о нем у штабных зубров должно было сложиться не без помощи приставленного к нему резидента Канэмору, и, как видно будет в дальнейшем, на это у него имелись веские основания. Объективная оценка замыслов неприятеля, тем паче в таких вариантах, требовала по методам ведения войны на море незаурядных академических знаний, которые позволили бы давать полноценные рекомендации в этом вопросе. Однако знания такие присутствовали у Нумато пока лишь в зародыше. Вот почему вместо реального, профессионально обоснованного анализа Нумато представил на субъективных впечатлениях построенные некомпетентные рекомендации, осуществление которых влекло за собой длинную цепь всевозможных трагических последствий, основу которых составляло полное неведение об истинных намерениях и целях японского командования. Таким образом, инспирированные резидентом в адрес штаба Тихоокеанского флота союзников и руководства Управления стратегических служб США обе шифровки, чьи тексты были составлены исключительно одним Нумато, неверно, в искаженном свете представляли картину оперативно-стратегической обстановки, сложившейся в этом регионе на данный момент.

В этом случае, якобы передоверив составление текста шифровки молодому коллеге, Канэмору сознательно уходил от ответственности, ибо и обработка личным шифром принадлежала только Нумато, и даже подпись под отсылаемыми данными стояла одна — его, Нумато.

Когда, примерно часа через три, Канэмору вернулся в свой особняк, Нумато вручил ему две шифровки и просил срочно отправить их радисту для незамедлительной передачи в эфир.

Первоочередность радирования короткой шифровки № 1 он обосновывал необходимостью бомбардировки, причем в срочном порядке, как акватории Сингапурского пролива, так и множества судов противника, находящихся на ремонте в сухих доках. Однако конкретное содержание, заложенное в колонках цифр первой шифровки, Нумато раскрывать не стал, ибо считал, что вен заслуга с риском добытых им сведений о численности и типах кораблей должна принадлежать только ему и никому другому.

Следующую радиограмму, которая была намного длиннее предыдущей, Канэмору предложил разделить на три части, и поэтому Нумато изъявил желание передать ее во вторую очередь. Тем более что передаваемый в ней материал не отличался особой чрезвычайностью, так как это были не оперативные сведения, а лишь вторая половина отчета об им самим проделанной по пути в Сингапур работе.

Кроме того, во второй радиограмме повторялась просьба о постановке ему новых задач на ближайший период. Этой просьбой он хотел на всякий случай лишний раз напомнить о себе генералу Доновану не только потому, чтобы получить «добро» на рекомендуемую им бомбардировку эскадр японского флота, но и еще раз высказать свою всегдашнюю готовность к службе и к исполнению любого приказа — авось генерал не забудет о нем и после войны и не оставит его, Сацуо Хасегаву, среди «безработных», то есть без конкретного дела.

Все-таки он, Сацуо Хасегава, всегда был и остается патриотом своей страны, родины, которая его вскормила и воспитала, и он не хотел, чтобы кто-то хотя бы в мыслях допустил такое, что он, Хасегава, в какой бы то ни было момент истории, не обязательно только в период войны, остался в стороне, прятался за спины других.

Комментируя смысл цифровых колонок, Нумато с многозначительностью доверяющего великую тайну сообщил, что в них, в частности, сказано о большом вкладе его, Канэмору, в выполнение главного задания, ради которого, собственно, он, Нумато, и был послан в это ответственное и опаснейшее путешествие.

Канэмору сделал вид, что будто бы остался весьма доволен тем, что его молодой коллега так подробно проинформировал обо всем, что касалось тех частностей операции, в исполнении которых участвовал и он. На сей раз радист, обслуживавший резидента, находился вне особняка, и Канэмору, получив исписанные цифрами листки, вышел из библиотеки и тут же укатил на своем мотоцикле в неизвестном направлении.

Возвратился он примерно через час, в тот момент, когда Нумато сидел на скамеечке в одном из укромнейших уголков окружавшего особняк очень уютного, ухоженного сада. Он сообщил, что все шифровки будут переданы в течение часа, причем вторая — не в три, а в два приема и начало ее выйдет в эфир без какой-либо паузы сегодня ночью.

Встав со скамейки, Нумато одобрительно пожал Канэмору руку.

С минуту они молча глядели друг на друга и вдруг рассмеялись.

— А не кажется ли вам, Нумато-сан, — сказал, продолжая посмеиваться, Канэмору, — что в данной обстановке нам явно не хватает возгласа «банзай!»?

— Нет уж, Канэмору-сан, — тоже смеясь, сказал Нумато, — «гип-гип, ура!». Этот возглас воодушевлял нас всегда, и особенно когда в университетской столовой на рождественском столе появлялся большущий пирог с начинкой из яблок. Отменное было время: ни забот, ни хлопот, ни войны, а впереди надвигались каникулы!

— К сожалению, мне не пришлось заканчивать никаких институтов. Я самоучка, если не брать в расчет сельской школы, — вздохнул Суэтиро Канэмору.

Слыша этот лицемерный вздох, Нумато в тот момент, конечно же, не мог даже предполагать, что имеет дело с человеком, закончившим не только привилегированное военное училище, но и академию генерального штаба. Полковник императорской армии Сигэо Икэда, он же помощник полицейского комиссара порта Сингапур Суэтиро Канэмору, был внедрен в Сингапур из США через города Окленд и Сан-Франциско.

Там он до этого имел «свой интерес», то есть бизнес, базировавшийся на эксплуатации нескольких игорных домов полулегального типа и ряда щепетильных заведений, где вместо вывесок — красные фонари.

Операция по внедрению проводилась до начала войны — в конце 30-х годов. Есть такое мнение, что вообще-то в принятии решений японцы довольно медлительны, но когда оно уже принято, то к его осуществлению подключается все, и четко, в намеченный срок задуманное дело исполняется в точности.

Как полагали в милитаристских кругах Японии руководители из числа самой высшей аристократической и военно-промышленной верхушки, на пересечении большинства стратегических путей восточного полушария, то есть в Сингапуре, должен обязательно находиться человек с незаурядными данными, который смог бы держать в своих руках всю разветвленную сеть разведки, раскинутую во всех направлениях.

Вот им и оказался Сигэо Икэда, в ту пору молодой блестящий офицер, родственник бывшего председателя Тайного совета империи (Гэнро), маршала Аритомо Ямагаты. И генерал Доихара в 1940 году получил указание военного министра Хидэки Тодзё о внедрении в Сингапур Икэды — опытного военнослужащего, который был прекрасным специалистом в военных делах и хорошо разбирался в массе житейских вопросов. Вслед за ним примерно такого же типа резиденты были засланы на главный остров Филиппинского архипелага Лусон, в его административный центр город Манилу, а также на остров Яву, в город Джакарту. Для генеральных штабов сухопутных войск и военно-морского флота подобное решение вопроса имело бесспорный характер и делалось потому, что в дальнейшем предусматривалась оккупация данных территорий Японией.

Таким образом, после долгих колебаний основное острие своей экспансии японская милитаристская верхушка направила в страны Южных морей. Ранее намечавшееся вторжение на советский Дальний Восток и в Монгольскую Народную Республику было предотвращено инцидентом у озера Хасан, а позже, в августе 1939 года, — событиями на реке Халхин-Гол.

Особо чувствительным для японцев было эта последнее поражение. Красная Армия и воинские соединения МНР под общим командованием комкора Жукова наголову разгромили Шестую японскую армию. Планы о захвате всего Дальнего Востока и Сибири, вплоть до Уральских гор, уже не говоря о Монгольской Народной Республике, пришлось отложить на неопределенное будущее.

Японский милитаризм имел глубокие исторические корни. Но, пожалуй, самый мощный толчок в своем развитии он получил в новейшее время, когда политические и военные деятели маршал Аримото Ямагата и принц Киммоти Сайондзи, сменивший его на посту председателя Тайного совета империи, создали наиболее весомые предпосылки для перевода страны на военные рельсы.

От них эту эстафету приняли другие, не менее воинственные генералы. Гиити Танака, например, в своем печально известном меморандуме, представленном императору, говорил о «необходимости скрестить мечи с Россией», к войне с СССР призывал и развязавший в декабре 1941 года войну против США Хидэки Тодзё — тот самый, который по приговору Токийского международного трибунала был повешен как один из главных военных преступников.

До него похожую как две капли воды политику проводил крупнейший государственный и политический деятель, профессиональный дипломат Коки Хирота, принимавший непосредственное участие в разработке «Антикоминтерновского пакта» и находившийся в одной компании главных военных преступников на Токийском процессе, который тоже закончил свою жизнь во дворе токийской тюрьмы Сугамо.

В идеологическом и военно-политическом плане их поддерживали барон Хиранума, возглавлявший вплоть до окончания второй мировой войны сугубо националистическую организацию «Общество государственных основ», и далеко не единственный из ведущих деятелей правого движения генерал Исихара — руководитель Лиги Восточной Азии, рьяный сторонник установления фашистской диктатуры в Японии и активный участник подготовки войны против СССР.

Список подобного рода авантюристов продолжать здесь не имеет смысла, природа японского милитаризма общеизвестна, И если бы в планировавшемся Гитлером блицкриге (плане «Барбароссы») противостояние войск на линии Архангельск — Волга — Астрахань стало реальностью, созданная на Ляодунском полуострове и впоследствии расквартированная вблизи границы СССР в Северной Маньчжурии Квантунская армия, безусловно, вторглась бы в пределы советских территорий.

Конечно, Красная Армия в этом случае понесла бы значительно больше потере и ущерб, причиненный агрессией, наверняка тоже вырос бы, но зато потом скамья подсудимых Международного военного трибунала оказалась бы куда длиннее, а число приговоренных к смертной казни преступников было бы гораздо большим, не говоря уже о том, что американскому сержанту Джону Вуду, приводившему в исполнение приговоры над военными преступниками, осужденными на Нюрнбергском и Токийском процессах, работы намного прибавилось.

Одолеть антигитлеровскую коалицию державам оси Рим — Берлин — Токио не представлялось возможным. Приходится лишь удивляться оголтелому авантюризму захватчиков, их политической близорукости. Одно дело захват малых стран Европы, включая Францию, которая явно не была готова к войне, а также отсталый в то время Китай вместе с разобщенными колониальными и полуколониальными государствами Юго-Восточной Азии и стран Южных морей; другое дело — Советский Союз и антигитлеровская коалиция в целом с ее неисчислимыми материально-техническими и практически неисчерпаемыми людскими ресурсами, да еще при наличии громадных территорий, охватывающих почти весь земной шар.

Все это, естественно, не умаляет значения великой победы над коварным и жестоким врагом, оснащенным к тому же по последнему слову техники, а также получившим на первых порах в результате вероломного нападения колоссальные преимущества.

Однако никакие слова, кем бы они ни были сказаны, никакие выводы, пусть даже обоснованные «железной» логикой, не имеют ни малейшей ценности, если все это не будет подкреплено соответствующей реальной силой и действиями сторон, судьями которых должны быть определенные строго регламентированные законы ведения военных действий в особо крупных масштабах.

Во время Великой Отечественной войны Советский Союз выпускал в среднем за год больше, чем Германия: самолетов — почти в два раза, танков и самоходных орудий, артиллерийских орудий всех систем — в два раза, минометов и автоматов — в пять раз. При этом в самой развязавшей непосильную для себя войну Германии, несмотря на принимавшиеся гитлеровской камарильей драконовские меры, производство вооружения, наоборот, ежегодно прогрессировало в обратную сторону.

Это происходило прежде всего потому, что в действующую армию было призвано около 13 миллионов военнообязанных, которые в отношении к общей численности населения — 80 миллионам человек — составляли 16 процентов. К началу войны в Советском Союзе население составляло 194 миллиона человек, тогда как количество призванных в армию равнялось даже на заключительном этапе военных действий против Германии — 11,4 миллиона военнослужащих, то есть чуть больше 5 процентов.

При предельном напряжении в стране число мобилизованных для непроизводительного труда, иначе говоря, воинского контингента, непосредственно участвующего в военных действиях, а также необходимое количество людей, состоящих в армейском резерве, не должно превышать 6 процентов.

В противном случае никакая экономика не выдержит длительной непосильной нагрузки. Материально-техническое обеспечение, будучи главным условием, от которого зависит основной успех в операциях, все чаще начнет давать сбои и в дальнейшем (медленно или в связи с другими причинами форсированно) неизбежно сойдет на нет и приведет воюющую сторону к катастрофе.

Причины тут предельно просты: кому-то надо растить хлеб и производить другие продукты питания, ухаживать за престарелыми и детьми, обеспечивать медицинской помощью раненых и больных, обслуживать и охранять с каждым днем удлиняющиеся коммуникации, не говоря уже о все возрастающих потребностях в вооружении, снаряжении и боеприпасах к концу любой военной кампании.

Итак, сам по себе напрашивается вывод, что при максимальном напряжении всевозможных ресурсов, ту ношу, которую взвалила на себя фашистская Германия, развязав войну против СССР, она долго нести не могла.

Кроме того, здесь вовсе не берутся в расчет прочие факторы — такие, как борьба партизан против захватчиков, растущий внутри страны саботаж из-за бесчисленных лишений населения, и многое другое, что подчас в экстремальных условиях войны не поддается никакому подсчету.

Как выяснилось немного позже, те же самые причины привели к поражению и союзницу Германии — Японию. Время, как известно, все ставит на свои места, и сегодня, опираясь на цифры и факты, можно проанализировать все эти причины, до поры до времени остававшиеся не вполне ясными.

Незадолго до войны генеральные штабы, Тайный совет империи и сам император многократно ставили один и тот же сакраментальный вопрос: стоит ли Японии вступать в войну против СССР? После долгих дебатов во всех инстанциях одни только самые закоренелые милитаристы стояли за продолжение своих авантюр, все же другие, хоть сколько-нибудь трезво мыслившие политики отвечали однозначно: нельзя, очень опасно!

Чем же руководствовалась в этом случае японская военщина, делая столь нелицеприятный для себя вывод? К чести этой самой военной верхушки, надо признать, что руководствовалась она вполне реальными данными, которыми располагала о Советском Союзе, об обстановке в Юго-Восточной Азии и в странах Южных морей, то есть в тех районах мира, где ведение военных действий Японией считалось не только возможным, но и необходимым.

Когда из тайных архивов будет наконец извлечен доклад генерала Доихары, в котором дан анализ сложившегося на тот момент внутреннего и международного положения Японии, станет окончательно ясно, что это именно он, генерал Доихара, в своих рекомендациях Тайному совету империи и военному министру генералу Хидэки Тодзё всесторонне осветил все возможные аспекты предстоявшей войны с ее последствиями, обосновав их обстоятельными разведданными, собранными из различных источников за последние годы.

Руководитель разведывательной службы. Японии в этом своеобразном меморандуме считал, что основными факторами, дающими право Японии на развязывание войны, являются следующие: во-первых, удаленность колониальных и полуколониальных территорий юго-восточной части Азиатского континента, а также стран Южных морей от метрополий, что создаст для них определенные трудности при переброске военных контингентов и обеспечении их всем необходимым в целях ведения военных действий против Японии; во-вторых, отсутствие в местах будущей оккупации японскими войсками национальных формирований по современному образцу, что могло бы создать риск в получении надлежащего военного отпора; в-третьих, наличие у Японии самого большого и мощного флота на Тихом океане, тогда как такого количества и качества боевых кораблей у стран, подлежащих оккупации, не было и при любом их сочетании, ибо, по данным военно-морского генерального штаба, даже единовременный залп эскадр императорского флота в три с половиной раза превышал данный боевой показатель всех вместе взятых морских сил этого региона.

Однако на этом весьма и весьма скользком пути стояло большое «но» — Соединенные Штаты Америки. Руководящие круги самой крупной и богатой страны капиталистического мира сами питали надежду на превращение Тихого океана в некое подобие американского «озера». Короче говоря, нашла коса на камень!

Американцы, прикрываясь своей насквозь фальшивой демократией, в течение всей истории существования своего государства нигде и никогда еще не упускали случая оттяпать у кого бы то ни было хотя бы малую часть его национальной территории и постоянно навязывали, кому только было возможно, свои какие-то «исторические права», делая это при помощи двусторонних «равноправных» договоров.

Так, в 1898 году они затеяли войну с Испанией, в результате которой ряд испанских колоний оказался под эгидой США. Остальные, получив «независимость», стали сырьевыми придатками этой «сверхдемократической» страны, возведшей грабеж государств Латинской Америки в ранг государственной политики, для оправдания которой один из президентов США, Джеймс Монро, выдал «на-гора» доктрину своего имени. Декларировавшийся в ней принцип взаимного невмешательства стран Американского и Европейского континентов во внутренние дела друг друга справедливо был потом истолковал как лозунг «Америка для американцев».

Годом позже, в 1899 году, США ринулись всей мощью «защищать» филиппинцев… от филиппинцев. В итоге Филиппины, которые только что завоевали независимость в борьбе с Испанией, после двухлетней ожесточенной войны вновь оказались колонией, но теперь уже американской. И лишь в 1946 году американцы, наконец, признали Филиппины суверенным государством.

Правда, тут же, вслед за этим, на всякий случай Филиппинам был навязан ряд двусторонних «равноправных» договоров, созданы американские военно-воздушные и военно-морские базы. Период «плодотворного сотрудничества» США и Филиппин тянется до сих пор, правда, с перерывом в четыре года, с декабря 1941 по август 1945 года, когда Филиппинский архипелаг был оккупирован японскими войсками.

Полусотней лет раньше США для «затравки» аннексировали у Мексики штат Техас, и после жесточайшей американо-мексиканской войны 1846–1848 годов присоединили к себе свыше половины территории этой страны.

Узконационалистические интересы преследуют США в международной политике и в наши дни. Именно этими национально-эгоистическими интересами США руководствовались недавно американские президенты Джеймс Картер и Рональд Рейган, когда объявляли территории суверенных государств, а также целые регионы земного шара, отстоящие от Америки на многие тысячи миль, «сферой своих жизненных интересов». А чего стоит в этом смысле один только конфликт с крошечной Гренадой, которая якобы представляла «угрозу национальной безопасности США»!

Одним словом, направляя свои агрессивные устремления в сторону Юго-Восточной Азии и стран Южных морей, милитаристские круги Японии превосходно знали, с кем они намерены иметь дело в ближайшем будущем. И все же, когда в воздухе крепко запахло войной, буквально за несколько дней до трагических событий, президент США Франклин Делано Рузвельт, один из самых выдающихся буржуазных политиков XX века, вынужден был направить императору Японии Хирохито послание, в котором, призывая его к благоразумию, тем самым пытался избежать ненужного кровопролития. Ответом ему стал Пёрл-Харбор. 7 декабря 1941 года японская военно-морская армада, подняв со своих авианосцев около 400 самолетов, нанесла внезапный удар по базировавшимся на Гавайских островах кораблям Тихоокеанской эскадры США. В итоге этого нападения были выведены из строя основные силы американского флота и погибло 2000 моряков.

Естественно, что этот день и оказался официальным началом войны. Противореча самурайскому кодексу Бусидо, Япония в 1904 году таким же бесчестным образом напала на русскую Тихоокеанскую эскадру, базировавшуюся в Порт-Артуре, и нанесла ей тяжелые потери.

Был использован старый опыт развязывания войны без ее объявления, чтобы, нанеся внезапные сокрушительные удары, в последующем ходе военной кампании иметь над противником заметное преимущество.

Длительный исторический опыт, практика ведения захватнических войн убедительно показывают, что все так называемые разного рода кодексы чести становились недействительными, отметались прочь как наивные политические предрассудки, когда в повестку дня ставилось осуществление преступных планов военных грабежей и аннексий.

Фанатически насаждавшая, исповедовавшая свой кодекс чести — Бусидо — самурайская верхушка японского общества, чья идеология была круто замешала на догмах синтоистской религии, в течение тысячи лет путем демагогической риторики вдалбливала своему народу эфемерную идею о его якобы особенной исключительности, о каком-то якобы божественном предназначении нации Ямато.

Выработав лозунги «Восемь углов мира под одной крышей» и «Великой Восточно-Азиатской сферы совместного процветания», руководители когорты космополитического империализма, набравшего к этому периоду истории определенную силу, пытались таким путем достичь консолидации всех слоев японского общества.

Будь они взращены для внутренних потребностей, тогда куда ни шло. Но, к великому сожалению, все эти изречения имели ярко выраженную внешнеполитическую направленность, демонстрировали неудержимое стремление к захвату чужих территорий и порабощению других государств и народов. Не случайно, «лучший друг и союзник» милитаристской Японии Адольф Гитлер, который, как известно, подумывал о завоевании Индии, в интимных беседах с единомышленниками у камина, на так называемых тафельрунде, признавался, что планы японских генералов угрожают его, Гитлера, устремлениям на Восток и что поэтому не следует немцам пренебрегать «желтой опасностью»…

Так почему же все-таки Япония не напала в 1941 году на Советский Союз? Конечно, военный конфликт у озера Хасан и последующие события на реке Халхин-Гол сыграли определенную роль в отрезвлении милитаристских кругов Страны восходящего солнца.

Однако не они, эти поражения, оказались решающими при рассмотрении проблем большой войны, ибо отдельные удачи и неудачи есть лишь именно отдельные эпизоды, и это, конечно же, прекрасно понимали военные штабы с обеих сторон. Все дело в том, что японские разведывательные службы, как оказалось позже, довольно точно определили военный и экономический потенциал СССР, и на основе их данных правящие круги Японии сделали правильный вывод о балансе сил своей страны и ее могущественного соседа.

Япония знала также и то, что Красная Армия находилась тогда в стадии перевооружения, осваивала самые современные виды военной техники. Кроме того, основательно завязнув в Континентальном Китае, японский генералитет не мог позволить себе роскошь вступить в войну, хотя бы и в союзе с Германией, с еще одним, но гораздо большим континентальным противником, каким являлся для них Советский Союз.

Мало того, существовавший расклад сил вовсе не устраивал японские генеральные штабы еще и по следующим причинам: во-первых, левый фланг и тылы японской армии вторжения оставались в случае войны с СССР оголенными и могли быть использованы для ударов как гоминьдановских войск, так и военных формирований коммунистических районов Китая, в частности 8-й народно-революционной армии; во-вторых, надводные и подводные корабли военно-морских сил СССР на Дальнем Востоке (хотя в целом они были значительно слабее военно-морского флота Японии и в открытом бою один на один вряд ли добились бы какого-либо ощутимого результата) вполне могли блокировать пути снабжения метрополии сырьевыми ресурсами со стороны китайского побережья и Ляодунского полуострова, после чего единоличными хозяевами в Японском море и Корейском проливе японцы себя уже не чувствовали бы; в-третьих, к началу войны второй по величине, после английского, японский военно-морской флот с его огромным количеством авианосцев оказался бы почти вне дела и был бы не в состоянии существенно помочь на континенте войскам, а действия кораблей в тяжелых условиях зимы, когда Охотское и Берингово моря замерзали более, чем на полгода, считались нецелесообразными, и, наконец, в-четвертых: количество и качество производившегося в Японии оружия для сухопутных сил значительно, по мнению специалистов, уступали советскому вооружению.

Производство вооружения в Японии за годы второй мировой войны выглядело следующим образом: самолетов — 68 717, танков и бронемашин — 4513, орудий различного назначения — 13 910, боевых кораблей всех классов — 244 единицы.

В Советском Союзе за этот же период произведено: самолетов — 137 тысяч, танков и САУ — 103 тысячи, орудий и минометов всех типов — 825 тысяч. То есть самолетов в СССР было в два раза больше, танков и приравненных к ним боевых средств — в 23 раза и орудий всех калибров — в 60 раз больше. Следует также взять в расчет, что к этому времени Советский Союз изготовил 37,2 миллиона бомб и 775,6 миллиона артиллерийских и минометных зарядов, то есть количество, из-за колоссальной разницы несравнимое с тем, что имела Япония.

Даже при элементарном анализе этих данных становилось очевидным громадное преимущество советских сухопутных вооружений, которые к тому же и по техническим своим характеристикам превосходили японское оружие, остававшееся на уровне 30-х годов. Отсюда вытекает, что использование всего лишь 10 % производимого в СССР оружия оказалось бы вполне достаточным, чтобы дальневосточным соединениям активно сдерживать исходящие из Маньчжурии атаки Квантунской армии.

Следует сказать и то, что не без участия японских генеральных штабов службы, подчиненные генералу Доихаре, заведомо занижали сведения об СССР, и, таким образом, Германия имела с подачи «друзей» в чем-то превратную картину о настоящей военной мощи потенциального противника.

В связи с этим можно назвать еще одну причину японского воздержания, которую неисправимые милитаристы пытались замалчивать по сей день: Японии нужна была свобода рук на Востоке, а любая большая война в Европе как раз и способствовала данной цели, отвлекая тем самым внимание мировой общественности от ее действий в Азии.

Когда же Гитлеру и его окружению совершенно вскружили голову легкие победы в Европе, то неправильное представление о действительном положении вещей в известной степени ускорило нападение Германии на Советский Союз. Конечной и заведомо авантюристической целью фашистской Германии, как известно, было завоевание мирового господства, Япония тоже была не прочь при случае попытаться достигнуть того же.

Еще заключая Антикоминтерновский пакт, милитаристские силы Японии мечтали столкнуть гитлеровскую Германию с Советским Союзом. Их основной замысел состоял в том, чтобы с возникновением у СССР больших трудностей в Европе дождаться полного ослабления, изматывания сил западного соседа, которого они, как и Гитлер, тоже считали своим главным противником.

Вскоре после начала Великой Отечественной войны замечательный советский разведчик Рихард Зорге в агентурных донесениях сообщал, что на советском Дальнем Востоке ни в 1941-м, ни в следующем году военного нападения со стороны Японии ожидать не следует. В своих пространных радиограммах, составленных на основе объективного и аналитически-исследовательского знания обстановки, он указывал, что главным направлением военных устремлений японской военщины являются (как и оказалось впоследствии) страны Южных морей.

Сталин же, как известно, считал эти выводы возможной провокацией и не только не внял серьезным предостережениям, но даже, в ответ на них, репрессировал членов семьи Рихарда Зорге. Он не поддержал также начальника Генерального штаба — генерала армии Жукова, который разделял точку зрения Зорге и также считал возможным снять часть войск с Дальнего Востока, укрепив этим самым Западный фронт.

Это было не поздно сделать и после окончания Смоленского сражения, когда из-за недостатка сил перед самой Москвой, на широком фронте советских войск образовались обширные бреши, которые лихорадочно закрывались силами брошенных в бой военных училищ и частей народного ополчения. Будь своевременно переброшены с Дальнего Востока войска, оборона Москвы обошлась бы значительно меньшей кровью. Это был серьезный просчет Верховного главнокомандования, который в тот момент единолично возглавлял Сталин. И только в критический момент обороны столицы, когда дальнейшая задержка в переброске войск грозила катастрофой, в октябре 1941 года был наконец дан приказ усилить Западный фронт кадровыми соединениями с Дальнего Востока.

После перегруппировки в декабре 1941 года войска фронта перешли в контрнаступление, что дало возможность коренным образом изменить стратегическую обстановку к лучшему. Неся колоссальные потери, гитлеровские войска вынуждены были отступить местами до 250 километров, а многие части и соединения вермахта оказались разгромленными. Этой битвой был завершен первый этап войны, миф о непобедимости фашистской армии был развеян, а заодно, как мыльный пузырь, лопнул и гитлеровский блицкриг. С этого периода Великая Отечественная война перешла в затяжную фазу, что в итоге и предопределило поражение фашистской Германии…

Такова была обстановка в воюющем мире, а точнее, на европейском театре войны, когда Япония, окончательно уверовав в свое «божественное предопределение», решилась наконец устремиться в страны Южных морей. В отличие от своих европейских коллег по разбою, у которых лозунгами служили «Дранг нах Остен» («Натиск на Восток») и «Фрайпассиршайн» («Свободный путь на Восток»), японские милитаристы принялись осуществлять идентичный, на немецкий лад, призыв «Дранг нах Зюйд» («Натиск на Юг»), чтобы наконец непосредственно приступить к реализации давно выдвинутой идеи «Восемь углов мира под одной крышей», а также к практическому осуществлению вековой мечты о «Великой Восточно-Азиатской сфере совместного процветания». Конечной целью всех этих «натисков» был, естественно, безудержный грабеж азиатских народов и захват их национальных территорий. Короче говоря, если бы создалась возможность хотя бы на краткий миг заглянуть в головы изобретателей всех этих идей, то прямо на поверхности их «вскрытых» мозгов наверняка можно было бы обнаружить взращенные синтоизмом сакраментальные устремления: абсолютно не заботясь об «аборигенах» на занятых землях, брать все подряд, что плохо лежит. А так как в большинстве этих мест по «вине» европейских и американских метрополий с их «сверхдемократическими» замашками некоторые атрибуты насилия оказались «запущенными», то имелось в виду поставить «дело» на широкую ногу, придав грабежу и намечаемому с азиатской экзотикой геноциду в странах Южных морей «законно» драконовскую и, на их взгляд, необходимую эффективность.

Теперь уже лозунги и конечные цели правящей элиты Страны Ямато перекликались с такими же лозунгами и целями их единомышленников в Европе, как единое лесное «ау», хотя еще совсем недавно и те и другие в глубокой тайне друг от друга взаимно готовили друг другу кое-какие подлости и гадости.

В результате получилось два одинаковых, как капли воды, скрытых от посторонних глаз общественно-политических с империалистическим обликом цирка — европейский и азиатский. Другого об этой возникшей между ними «дружеской» атмосфере просто ничего не скажешь — несмотря на упорные усилия пропаганды выдать эту атмосферу за «новый порядок», наступившую «эру сопроцветания» и за прочие демагогические вывески геббельсовского толка.

Наступил 1941 год. Приказом по вооруженным силам Японской империи военный министр генерал Хидэки Тодзё объявил о начале военных действий против ряда полуколониальных и колониальных владений Англии, Франции, Голландии, включив также впоследствии сюда «для порядка» разбросанные по всему Тихоокеанскому региону различные «автономные и подмандатные» территории, находившиеся под эгидой США.

При активной поддержке своего военно-морского флота и базирующейся на авианосцах авиации в течение одного года японские экспедиционные войска без особых потерь заняли Лаос, Филиппины, Бирму, Вьетнам. Годом раньше в союзе с Таиландом была захвачена также Камбоджа. Добившись весомого преимущества на море, которое было получено после разгрома в Пёрл-Харборе Тихоокеанского флота США, Япония развивала свою экспансию. В 1942 году она буквально на ходу прихватывает Индонезию и в течение недели важный в стратегическом отношении форпост Великобритании на Тихом океане — порт Сингапур.

Малочисленные местные гарнизоны и военно-морские силы западных метрополий были разбиты или попали и плен, что в дальнейшем позволило Японии установить на захваченных территориях подобный фашистскому рейху так называемый «Орднунг» («Незыблемый порядок»), который задолго до этих событий нацистская Германия учредила в Европе.

Разжиревшие на дармовом труде населения оккупированных стран европейские метрополии, как и США, надеялись, что твердо стоящие на фундаменте буржуазной демократии порядки останутся вечными. Поэтому в закабаленных колониях Юго-Восточной Азии, да и во всем Тихоокеанском регионе, к такому повороту событий, то есть к войне, метрополии готовы попросту не были.

Используя сведения разведок и генеральных штабов, милитаристская верхушка Японии ввела в действие почти весь военно-морской флот, авиацию и большую часть наземных войск. Поход их по огромным территориям уподобился церемониальному маршу.

Полной неожиданностью оказалось и то обстоятельство, что обладавшие громадным опытом, имевшие давние профессиональные традиции и навыки разведывательные органы западных метрополий, и в особенности знаменитая английская «Сикрет Интеллидженс сервис», оказались совершенно беспомощными перед действиями внедренных на местах непосредственных событий разного рода многочисленных представителей «фирмы» генерала Кэндзи Доихары.

Как это и бывает в подобных случаях, на путях продвижения императорских войск, в тылу тогда еще немногочисленных отрядов союзников внезапно взрывались мосты, отключалась где не надо электроэнергия, происходили запланированные разведывательными отрядами диверсии против колониальной администрации, поджоги и тут же немедля изолировались ранее взятые «под колпак» представители спецслужб европейских стран, не исключая и гитлеровских «братьев» по оружию. Все было разыграно как по нотам, в результате чего и стал возможным небывалый успех.

С такими на первых порах весьма печальными для европейских метрополий итогами закончился первоначальный этап грандиозной битвы на Тихоокеанском театре военных действий.