Они шли к незнакомому дому посмеиваясь. А добравшись — и вовсе развеселились. Кира был уверен, что хозяин давно пepeexaл, и они естественным образом никого не найдут. Хотел даже позвать Еву в кафе-мороженое, попавшееся на углу. По дороге, перекидываясь шутками, они все-таки решали что и как скажут незнакомому человеку. «Чтобы он не вызвал милицию», — говорила Ева. «Или скорую помощь, это было бы вернее», — смеялся Кира. Дойдя до дома, они с удивлением обнаружили, что в квартире горит свет, и некоторое время топтались у подъезда, не решаясь закончить начатое. Все придуманное на ходу разом отпало, и они уже здесь, в последний момент, решили представиться сотрудниками архива, утратившими документы и восстанавливающими их по старым записям.

Дверь им открыл солидный мужчина лет шестидесяти пяти. И хотя возраст почти точно соответствовал вычисленному нами, они не решались поверить…

— Здравствуйте, — начал Кира. — Мы из архивной службы главного управления ЖСК. Дело в том, что после прошлогоднего затопления нашего архива мы вынуждены уточнять кое-какие пострадавшие документы. В этой квартире когда-то жила Вера Андреевна Касаткина…

Кира рассказывал, что если бы он ожидал подвоха, то, наверно, уже здесь насторожился бы и сделал на всякий случай шаг назад, а также оттащил бы назад Еву. В глазах мужчины вспыхнул огонек, и он переводил взгляд с Кирилла на Еву, и вид у него был такой, словно он складывал в уме шестизначные цифры. Когда Кира закончил свою речь, мужчина спросил тихо:

— У вас есть какие-нибудь документы?

— Нет, ответила Ева, — мы ведь пока пришли, только чтобы узнать, кто здесь живет.

Как он на нее смотрел! И вдруг совершенно неожиданно для Киры он схватил Еву за руку, втащил в квартиру и захлопнул дверь.

Проделал он это так быстро, что Кирилл не только не успел как то этому воспрепятствовать, но и вздохнуть даже не успел. Через секунду он уже звонил в звонок, барабанил в дверь, стучал в окна, но все — безрезультатно. Из квартиры не доносилось ни звука. Он хотел было звонить в милицию, но все-таки решил посоветоваться со мной, и вот я теперь стоял рядом с ним в незнакомом подъезде, точно так же как и он стучал в дверь и в окна, давил кнопку звонка и чуть ли не собирался ломать дверь, когда она неожиданно открылась.

— Кто из них? — спросил мужчина Еву, стоящую рядом.

Ева неуверенно кивнула на меня.

Его взгляд жег как раскаленное железо. На меня он смотрел как на заклятого врага, к встрече с которым давно готовился.

— Ну что ж, заходи, — он пропустил меня вперед.

Кира тоже сделал шаг за мной, но мужчина преградил ему дорогу.

— Это очень личный разговор, — усмехнулся он. — Мы тут все почти что родственники, знаете ли. А вы — посторонний. Так что, извините.

— Хорошо, — тут же согласился Кира. — Я уйду. Но недалеко. И если на мои звонки Роман не ответит, то вернусь вместе с нарядом милиции. Я дождусь их и мы уйдем отсюда только все вместе.

— Это вы замечательно придумали, — ухмыльнулся мужчина. — Всего доброго.

И, закрыв дверь, резко повернулся к нам:

— Прошу.

Ева первой прошла в комнату, где уже успела побывать и освоиться. Прошла и села на стул рядом с круглым столом. Мы с хозяином последовали ее примеру. Он не спускал с меня глаз.

— Кто вы? — спросил он.

— Роман, — представился я.

Хотя представился — не сосем точное слово в данном случае. Ответил как на допросе — вернее. Ему бы сейчас беломор в зубы и погоны на плечи — и я бы отвечал быстрее.

— И зачем вы пришли?

— Ева, наверно, уже объяснила…

— Хочу выслушать вашу версию.

— Хорошо, — вздохнул я. — Моя версия такая. Мне в руки попал дневник женщины, которая жила раньше в этой квартире. Ее жизнеописание показалось мне настолько фантастическим, что мы решили проверить, действительно ли существовала такая дама или мы имеем дело с вымыслом чистой воды. Я, видите ли, занимаюсь историей, пишу диссертацию…

— Диссертацию, значит. Так-так… Историк, значит…

— Если мы нарушили ваш покой, то простите, если можете. Мы, честно говоря, и не рассчитывали застать здесь родственников этой дамы. Мы готовы уйти.

— Готовы? — прищурился он. — А вот я не готов вас отпустить. Для начала я хочу понять, кто же вы такие?

У меня создавалось впечатление, что мы имеем дело с очень неуравновешенным человеком. Он нервно прохаживался по комнате, взгляды бросал на нас диковатые и недоверчивые. На всякий случай я сел на стул так, чтобы вполоборота видеть входную дверь, и теперь всякий раз, когда он оказывался ко мне спиной, всматривался в систему замков, чтобы, если будет на то необходимость, быстро выбраться отсюда.

— Вы хотели узнать о Вере Андреевне Касаткиной. Так вот — это моя жена. Она умерла много лет назад. И я не понимаю, почему вам нужно тревожить ее память и о каком таком дневнике вы все говорите.

— Разбирая архивные документы, я наткнулся на дневник, где Вера Андреевна описывает такие фантастические явления, как кармические перевоплощения.

Я встал.

— Послушайте, если вы не хотите нам ничего рассказать, мы, пожалуй, пойдем. Главное мы теперь знаем: Вера Андреевна действительно существовала. А теперь позвольте откланяться. Пойдем, Ева.

Я спокойно встал и протянул руку Еве. Она вцепилась в мою руку холодными пальцами, и мы уже повернули в сторону входной двери, как наш странный хозяин произнес:

— Ненавижу этот дневник.

— Что, простите? — обернулся я.

— А то, что, если он снова попался кому-то — жди беды. Жди смерти.

А потом наш хозяин, воспользовавшись нашим замешательством, подошел к Еве, взял ее за плечи и как заклинание произнес:

— Вера, это ты? Скажи мне, что это ты, Вера. Вера, ты помнишь меня?

Ева побледнела и едва не упала в обморок. Мне пришлось отстранить хозяина и встать между ними.

— Она — не Вера, — сказал я. — Она та, другая. Она — Анна, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Я вам не верю.

— Вы читали дневник? Вспомните, что там написано про шрамы.

— Я читал его тридцать лет назад. Всего один раз. Детали стерлись.

— У Веры был шрам на том пальце, на котором она носила кольцо. Так?

— Кажется, что-то такое…

— У Евы его нет.

— Мне это ни о чем не говорит.

— Я не Вера, — пробормотала наконец Ева. — Если бы я была Верой, то зачем мне приходить сюда?

Мужчина был в нерешительности. Однако его порыв, похоже, угасал. Он прошел в комнату и тяжело опустился на диван. Лицо у него сделалось таким жалким, что вместо того, чтобы убираться подобру-поздорову, мы с Евой вернулись в комнату вслед за ним.

— Я не могу больше об этом молчать, — сказал он, глубоко вздохнув. — Это какое-то безумие.

— Расскажите нам, — попросила Ева. — Если хотите, конечно, расскажите нам, мы ведь поймем, мы и сами в этом… во всем…

— Вы единственные, кто не сочтет меня умалишенным.

Мы осторожно опустились на стулья. Ева даже расстегнула куртку. Я последовал ее примеру, и мужчина, похоже, решил воспользоваться своим шансом.

Его жизнь четко делился на две части — до встречи с Верой и — после. Двадцать пять лет, прожитые им до встречи с нею, ничем ему не запомнились.

То есть в них, наверно, было много всего, чем живет молодой человек до двадцати пяти лет, может, и любови были разные, но после встречи с Верой, а собственно после ее смерти, прошлое до знакомства с нею стерлось из памяти. Сначала была любовь. Странная, совсем не такая, как у всех. Вера была девушкой видной, держалась королевой, он встречал ее пару раз, но она даже не замечала его. И ему никогда не приходило в голову за ней приударить. Да такое никому бы в голову не пришло. Любое проявление дружеского чувства, сокращающего дистанцию между людьми, вызывало у нее приступ высокомерия. Она с глубоким презрением относилась к студенческим вечеринкам, к загородным вылазкам, к веселым компаниям. Если бы только ее высокомерие — вряд ли ей удалось бы занять место королевы на своем факультете. Нет. Было в ней что-то такое, чего не было ни в ком. То ли, уверенность безграничная в себе, то ли еще что, но она выглядела так, будто все знает наперед — и ваши слова, и ваши намерения. Да еще знает и цену вам самим и вашему будущему заодно. Порой, когда ребята заговаривали с ней, она смотрела на них с таки заносчивым сожалением, что никто не хотел оказаться на их месте.

Но к странностям Веры нужно было прибавить главное — она была практически лучшей ученицей на курсе. Она занималась, выполняла все задания и по всем предметам показывала лучшие результаты. Она читала кучу дополнительной литературы, но никто никогда не видел ее с томиком стихов или за чтением романа.

Была еще одна черта, которая отличала ее. Любая, даже самая аккуратная и благоразумная девушка могла однажды, ну хотя бы раз за пять лет учебы, прийти в мятой юбке (выключили свет дома, какая беда!) или выбрать не слишком идущую ей модную вещь. Только не Вера. Вера всегда была образцом аккуратности и выдержанного стиля.

Вера была настоящей королевой по всем пунктам. У нее не было минусов — одни сплошные плюсы, и именно это кое-кто и считал ее главным недостатком. Полное отсутствие изъянов.

Я не выбирал ее, поэтому не успел повздыхать по ней, помучиться молча, помечтать. Она выбрала меня сама.

Раза два мы встречались. Просто бродили по улицам, разговаривали. Она была настолько загадочна и прекрасна, что мне казалось — я никогда не смогу дотянуться до нее. Не смогу заинтересовать ее по-настоящему. Но наш роман развивался на редкость быстро и протекал бурно. Всего несколько встреч предшествовали близким отношениям. И сразу же после второй или третьей нашей встречи Вера сама решила нашу судьбу — и мы поженились.

Я потом часто вспоминал те времена и недоумевал, как она, такая утонченная, деликатная, обворожительная, так резко и безапелляционно предложила мне жениться на ней. Я бы выразился ее словами «настоятельно посоветовала на ней жениться».

Наверно, это было немного странно, но до того ли мне тогда было, чтобы уделять внимание таким мелочам. Когда человеку дают в руки миллион рублей он ведь не станет спрашивать, а почему, собственно, мне, а чем я это заслужил, нет-нет, погодите, давайте разберемся… Нет, он берет все, что ему якобы причитается, опьяненный счастьем момента.

Два следующих года я прожил словно в раю. Нет, честно, не было человека на этом свете счастливее меня. И это была уже не влюбленность, когда даже ошибочно можно быть счастливым, когда разум затуманен. Нет. Это был каждый будничный день, это было как ни у кого, и мне уже тогда не с кем было поделиться своим счастьем. Знакомые ругали жен, сбегали от них по вечерам на футбол, на рыбалку, просто посидеть в мужской компании, а я никуда никогда не ходил. Разве из рая уходят?

Прошло три года. Однажды я вернулся домой и встретил взгляд, который мне был хорошо знаком, — так Вера смотрела на посторонних людей. Она смотрела на меня как на постороннего. Ее излюбленное высокомерие. Теперь и мне пришлось его примерить. Я, разумеется, в ту же минуту все понял. Про другого. Иначе с чего бы она так на меня смотрела.

Контролировать ее мне было очень сложно. Меня тогда повысили по службе и часто посылали в командировки, от которых невозможно было отказаться. То есть я часто отсутствовал. Она могла делать все, что заблагорассудится. А когда я возвращался, то чувствовал его запах. Как зверь чувствует запах врага. Он был везде. Не запах одеколона и не запах пота. Это был запах ее новой страсти, растворенной в воздухе.

Собственно — страсть, в этом была вся Вера. Когда мы встретились с ней, я даже представить себе не мог что за такой холодностью кроется. Но с самого начала чувствовал — знаете, так чувствуют люди, которые слишком близки…

Он оглянулся на Еву, мешающую ему высказаться более откровенно, облизнул пересохшие губы и снова устремился ко мне с горящими глазами, будто именно я мог явить некое утешение.

— Только в близости открывается та пропасть, которая разделяет людей. Что я? Я был обычным человеком. А Вера знала темные глубины, до которых обычной женщине никогда не добраться. Но дело было даже не в этом. А в том, что в минуты самой большой нашей близости я словно считывал то, что было у нее внутри. И меня не покидало ощущение, что вся эта страсть, так расточительно расходуемая на меня, предназначалась кому-то совсем другому. Мое счастье было таким, будто я его крал. Я чувствовал это с самого начала. А уж когда прочел дневник и оказалось, что даже не ошибался, — это был удар для меня. Странно все это — удар, хотя я все знал наперед.

И что я сделал, когда почувствовал этого другого? Как вы думаете? Что бы сделали вы? Что делали мои знакомые, их знакомые и все мужчины испокон веков? Каждый что-то делал, я уверен. Нельзя ничего не делать. Невозможно.

Но я не сделал ровным счетом ничего. Я затаился. Я понимал, что теперь, когда нашелся тот, кому предназначалась вся ее страсть, шансы мои равны нулю. Она обязательно уйдет. И мне просто хотелось еще немного пожить за счет своего глупого ошибочного счастья.

Нет, разумеется, что-то я все-таки предпринял. Это единственное что-то — было удовлетворение моего любопытства. Я узнал кто он. И удивился. С ее королевскими замашками, с ее высокомерием… Он был обычный мальчишка. С душком мелкого вора. Я позвонил знакомому, посмотрел документы. Отец с двумя судимостями, сам по малолетству — с неоднократными приводами в комнату милиции. Так, мелочь. Живет в старом частном доме, в переулке, на который надвигается город. Я выследил его как-то, шел за ним долго. Присматривался. Но ничего не понял. Мне казалось, что человек, забравший мою Веру, должен быть откуда-то из другого мира. Необыкновенным, респектабельным, как минимум, какой-нибудь экранный персонаж. Но передо мной был мальчишка, ходивший по моде того времени покачиваясь, вразвалочку, в старой куртке — всегда в одной и той же, и ветер гулял у него в карманах.

Я даже подумал, что ошибся. Свечку-то не держал. Может быть, и не он это вовсе. И стал искать хоть какие-то зацепки. Рылся в ее бумагах, в вещах. Вот тогда-то я и нашел дневник.

Первые страницы произвели на меня совершенно дикое впечатление. Не то фантастический роман, который Вера начинала писать по молодости, не то бред… Болезнь, шизофрения. Мысль о том, что Вера тяжело больна, некоторое время даже грела мне сердце. Если больна, то к чему мне терзаться? Да и о чем беспокоиться, она никуда от меня не денется. Никогда. Я помещу ее в больницу, где-нибудь за городом. В хорошую больницу или в санаторий и поселюсь рядом. А может быть, мы с ней просто поселимся рядом с больницей, чтобы врачи могли время от времени… Меня так грела эта мысль… Но где-то в самой середине, когда речь пошла о нашей с ней встрече, о ее детстве, о встрече с этим ее новым человеком, я ей поверил.

Я, юрист и член партии, человек с высшим образованием, поверил, что моя жена Вера пришла ко мне из другой жизни. И самое главное, поверил в то, что не ко мне она пришла. А к нему. Это все объясняло. И то, что она всегда была иной, не такой как все. Она была настолько опытнее своих подруг, что казалась старше лет на двадцать. Это объясняло и ее странный выбор, и то, что связывало ее с малозначительным мелким хулиганом.

Я прочел дневник залпом, за несколько часов, и положил на место. Потом лет десять жалел, что не сделал какой-нибудь копии или выписок. Может быть, я пропустил что-то важное. Что-то такое, что могло исправить все то, что произошло вскоре.

А Вера тем временем перестала смотреть на меня как на пустое место и часто по вечерам беседовала со мной о разных юридических делах. Говорила, что на работе у нее не ладится. Никак не может справиться с одним делом, понять, в чем там суть. Вопросы ее сводились к тому, может ли милиция во время задержания применять огнестрельное оружие, и в каких случаях это возможно, а в каких противозаконно. Спрашивала, в каких случаях они будут стрелять на поражение, а в каких — просто в воздух или, может быть, только для того, чтобы ранить…

Мне нравилось, что она снова проявляла ко мне интерес, я, хотя и имел намного более серьезный опыт в уголовных делах, все-таки много литературы перерыл, чтобы ответить на некоторые ее вопросы. Однажды вечером она даже соизволила заняться со мной любовью. Это было настолько неожиданно… Помню, я был не на высоте в тот раз, потому что думал только о том, как достану ее дневник завтра и прочту с чем связаны такие милости. Но это только сначала, а потом — забыл. Вздохнуть лишний раз боялся от счастья, которое на меня свалилось. Я даже допустил в свою закружившуюся голову мысль, что тот человек, за которым она последовала из другой жизни, — именно я. Я, а не он. И она вдруг по каким-то ей одной понятным критериям поняла это.

Он рассмеялся. Порылся в карманах, достал зажигалку, закурил. Понял, что сигарета, которую он мял в руках во время своего рассказа, безнадежно сломана, бросил ее прямо на пол, вытащил из пачки другую.

— Все эти хороводы вокруг меня она водила с одной-единственной целью — сделать то, что она задумала. Вы знаете, наверно. Не хочу об этом говорить. Никак не мог потом отделаться от мысли, что все это она — моими руками… Будто и у меня тоже руки в крови…

Он все-таки закурил, и, воспользовавшись паузой, Ева спросила:

— О чем вы говорите? Что такого она сделала?

Мужчина посмотрел на Еву, потом уставился на дым сигареты. Смотрел долго, с тупым выражением на лице. Потом ухмыльнулся хитро и спросил меня:

— Она не написала об этом? О, это не странно. Ей всегда хотелось сохранять хорошую мину, даже при самой плохой игре. Как похоже на нее. Если действительность не соответствует ее видению, перепишем ее. Например, начнем все сначала…

— Так о чем она не написала? И почему вы считаете себя соучастником? Вы-то что сделали?

Задав последний вопрос, я почувствовал что-то вроде страха. Может быть, этот странный человек и есть самое страшное из того, чего мне нужно было опасаться? Зачем я пришел сюда? Ах да. Ева была в опасности. Он забрал Еву. Но с чего я вообще решил, что визит к этому незнакомому человеку мне столь необходим? Судьба? Сейчас она вмешается и тогда… Он закончит свой рассказ. А потом… Убьет нас? К этому все шло? Именно так все должно было закончиться? Это было бы, пожалуй, даже пошло, если бы не было так страшно. Страх был настоящий, глубинный, ничего общего не имеющий с трусостью.

Я посмотрел на Еву. А как она с этим справляется? Чувствует то же самое? Тогда почему она так внимательно слушает, неужели не понимает, чем это все для нас может обернуться…

— Я рассказал ей все. Все, что знал об оперативной работе. Мне приходилось присутствовать на задержаниях, и я знал все инструкции. Я все ей рассказал. Хотя уже тогда догадывался…

Нет, конечно, я не думал, что она собирается его убить. Мне в наших вечерних разговорах, перемежавшихся ее ласками, чудилось другое. Его больше нет. Не знаю, почему: бросила ли она его, сбежал ли он сам от нее. Ведь в такой ситуации возможны только два варианта. Мне почему-то казалось, что она его не бросала. Потому что столько в ней было неразделенной страсти в это время, столько горечи и отчаяния. Разумеется, она всего этого не показывала. Это, знаете ли, как когда человек твердо стоит на ногах, здраво рассуждает и ходит уверенной походкой, а от него на километр разит спиртным. Вам, разумеется, этого не понять, а в наши времена для многих такое поведение было залогом успешной карьеры. Вот и Вера. И рассуждала здраво, и улыбалась, и даже ласки ее были как-то особенно изысканны. Но разило от нее отчаянием и пустотой. А ласки — да что там, она просто была мне чрезвычайно признательна. Наконец-то, после стольких лет знакомства, я оправдал ее надежды — дал ей именно то единственное, что нужно в данный момент. И она благодарила меня от души.

Мне казалось, что она выспрашивает меня, представляя, что воспользуется этой информацией, а на деле — не посмеет. Она чувствует отмщение уже потому, что в душе своей тысячу раз проиграла наказание, которое уготовила ему и которое он непременно понесет, пусть даже в ее воображаемом мире.

Но я плохо знал свою Веру. Выходит, плохо. Однажды, когда я пришел домой и ее не оказалось, и смутная тревога, что мой соперник вернулся из небытия стала накрывать меня приступом ревности, я, по сложившейся уже традиции, обшарил ее полку, сумку, выходной плащ. Чего я искал, спрашивается? Любовники в наше время не писали друг другу записки. А мобильных телефонов, сохраняющих память даже о том, о чем не нужно, тогда еще не изобрели. Но я нашел то, что искал.

Это была стопка бумаги, лежащая на виду у нее на столе. Она ни за что не оставила бы ее вот так лежать посреди стола, если бы не нечто важное. На верхнем листе четко вырисовывались буквы. Много букв. Она исписала целый лист своим аккуратным почерком. Да с таким нажимом, что письмо отчеканилось на двух или трех следующих листах.

Мне не составило труда прочитать его. А прочитав, я уронил лист на пол. Это был донос. Нелепый и жуткий. С использованием всех уловок, о которых я ей рассказал.

И вот тогда мне не показалось, что она пишет это просто так, для себя, чтобы успокоиться или мысленно отомстить своему бывшему ухажеру. Я понял, что она решила действовать. Она предприняла попытку сделать так, чтобы его пристрелили. Как собаку.

— Значит, она приложила руку к его убийству? — спросила Ева. — Тогда выходит, это и не судьба вовсе. А банальное убийство. Самое обыкновенное преступление. Но не судьба же!

Она посмотрела на меня с надеждой. Но я не готов был разделить ее… Уже предчувствуя то, что скажет хозяин квартиры.

— И как бы мало он ни был мне симпатичен, этот паренек, но тут я его пожалел. И сердце мое сжалось. Она пыталась расправиться с ним так подло и беспощадно… Hy хорошо, — утешал я себя, — бумага — это еще только бумага. Она вовсе не означает, что его непременно убьют. Я ей и это объяснил. Вероятность очень низкая. Вот когда есть очевидцы, потерпевшие, свидетели… Когда нервы у всех на пределе… И еще — если он сдастся, никто стрелять не станет. Только если побежит… Я рассказал ей парочку примеров. Hy скажите на милость, почему все это должно совпасть? Но — совпало. Ей на радость. Знакомый рассказал мне о задержании. Я не просил. Да и не знал, что — о нем. Понял по ходу рассказа. Да мне и не нужно было рассказывать. Вера три дня назад была такая радостно возбужденная, будто ей на спор предстояло прыгнуть в речку с ледяной водой. Я тогда уже знал — она свершила свое правосудие. Я тогда уже чувствовал — я соучастник.

И где-то в самом дальнем уголке сознания всплывала, но еще не проявлялась леденящая мысль о том, чего же ждать дальше. Вера хотела шампанского, смеялась, глаза горели. Я шел в магазин на негнущихся ногах. В моей голове не укладывалось, как она может смеяться после того, что сделала, и перед тем, что сделать собирается. И, чокаясь потом, глядя в ее сияющие глаза, я открывал для себя смысл таких страшных вещей, как грех, ад, зло. Я раньше думал, что прекрасно знаю, что это такое. Нет. Я не знал. И вы тоже не знаете, и не дай вам бог узнать когда-нибудь. И не то чтобы открывал. Они сами открывались для меня. Лишь чуть приоткрылись, а ужас объял необыкновенный. Священный трепет.

Она ушла через две недели. Я вернулся домой после работы и нашел ее на кухне, в кресле. Я много потом думал о ней. Такая бесстрашная. Такая безжалостная. Что это не укладывалось в человеческие рамки. Запах серы витал рядом со мной много лет. Я никогда не решился бы на такое. Нет такой любви, и нет такой ненависти, которые были бы способны подвигнуть меня к ужасу преждевременной встречи с вечностью, к ужасу, который сулила бы мне память в последующей моей жизни.

Он закончил и явно ничего больше добавить не собирался. Мы сидели молча. Я первым подал голос:

— Простите, что потревожили вас. Нам очень жаль…

Он расхохотался. Смех его прозвучал зловеще.

— Если вы те, за кого себя выдаете, то не вам меня жалеть. Не вам…

Ева поднялась.

— Мы, пожалуй, пойдем…

На этот раз он не стал нас удерживать. Сидел опустошенный, с незажженной сигаретой в руках, смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Мне даже показалось, что оставлять его одного в таком состоянии небезопасно.

Но еще более небезопасным было бы задержаться хоть на минуту. Кто знает, что ему придет в голову…

Ева уже осторожно пробиралась ко мне, я взял ее за руку и старался не делать резких движений, то есть не поддаться порыву бежать отсюда сломя голову.

На улице было так пасмурно, что не поймешь — день или поздний вечер. Я позвонил Кире, и он сообщил, что видит нас, потому что сидит в кафе напротив дома, и приглашает нас туда же погреться.

Мы быстро нашли кафе и устроились за столиком, кофе Кира нам предусмотрительно заказал.

— Ну что? — спросил он как-то без энтузиазма. — Еще одна история?

— Да, — ответил я. — После которой не кофе хочется, а чего-нибудь покрепче.

— Не здесь, — отрезал Кира. И, отвечая на мой удивленный взгляд, пояснил: — Не нравится мне здесь. Типы всякие заходят, неуютно. Поехали ко мне! Вы даже не представляете, как вам… нужно поехать ко мне, — закончил он несколько сумбурно.