Николай Савельевич лежал в постели, запрокинув руки за голову, и размышлял о вещи, ранее не подвластной его разуму. О дзене. Он много читал и всем на свете интересовался, но вот, что такое дзен, никак не мог уразуметь. Взять любую их притчу: приходит ученик к учителю и задает вполне разумный вопрос о том, что такое дзен, а учитель в ответ говорит какую-нибудь белиберду и чушь, совсем к делу не относящуюся. Далее сказано, как правило: «Услышав такой ответ, ученик прозрел…» А чего он, собственно говоря, прозрел-то? Что такого важного услышал? Ведь Николай Савельевич как бы тоже при этом присутствовал. И тоже как бы слышал ответ. Но ученик в результате прозрел, а он — нет. Вот ведь какая чепуха получается!
Но сегодня и он чувствовал себя немного буддистом. Когда умерла жена, он словно ослеп и оглох одновременно. Мир перестал его интересовать, радовать, огорчать. Он выгнал врачей и твердо решил умереть в самом скором времени. Ему было не страшно и не жалко ни себя, ни сына. А вот когда появилась Лариса… Что-то такое щелкнуло в голове, и он прозрел. Почему — бог весть. Как в буддистских притчах. Но что прозрел — факт.
Теперь он наблюдал за выражением лица сына, как фанат за футбольным матчем. Он болел «за наших» и не мыслил их поражения. Спросить Костю, как там, мол, продвигаются у тебя дела на любовном фронте, он не мог. Деликатность его была врожденной, а не деланой. Но без информации о «счете в нашу пользу» он тоже не мог. Тем более что Костя вел себя странно. Вчера не пришел ночевать. Это понятно, логично и «в нашу пользу». По телефону говорил голосом счастливого человека. Значит, ночь тоже прошла «в нашу пользу». Но после работы за обедом Костя сидел смурной. Это, интересно, как понимать? Потом он убежал к Васе, и теперь уже совсем непонятно, в чью же пользу счет.
Николай Савельевич вдруг страстно захотел ходить, нянчиться с внуками на даче, курить как прежде трубку и с энтузиазмом читать газеты и книги про разведчиков. А для этого нужно было знать наверняка, будут ли у него внуки. Стало быть — необходимо держать руку на пульсе, то есть — знать счет. Мучаясь от неизвестности, он решил позвонить Ларисе. Поблагодарит за участие, позовет в гости и по тону поймет, какое у нее настроение. Он набрал ее номер.
— Але, — ответил ему простуженный детский голос.
«Не туда попал», — решил Николай Савельевич и повесил трубку. Лариса ведь живет одна. А тут какой-то ребенок.
— Ну чё звонишь? — раздалось в трубке, когда он снова набрал номер, на этот раз более внимательно.
— Простите, я, наверно, не туда попал. Мне нужна Лариса Белова.
— Ларисы нет, — буркнул мальчик.
— А ты кто? — удивленно спросил Николай Савельевич.
— Петя, — ответил мальчик.
— И где твоя мама?
— Откуда мне знать, за бутылкой небось пошла.
— Куда? — ошеломленно спросил Николай Савельевич.
— В ларек.
— Ты это точно знаешь?
— Да откуда же мне знать?! Может, кобелится со своим новым хахалем…
Трубка выпала у Николая Савельевича из рук. Он отказывалась верить в услышанное. В голове все снова спуталось, радость как рукой сняло. На его счастье, в двери послышалось лязганье ключей. Вернулся Костя.
По его лицу отец понял, что рассказывать он ничего не станет. Наверно, утром узнал, что у Ларисы есть ребенок, и потому расстроился. Нужно его как-нибудь встряхнуть…
— Кость, — сказал Николай Савельевич, — ребенок — это вовсе не так страшно.
— Ты о чем? — опешил Костя.
— Признайся, у нее ребенок?
— У кого?
— У Ларисы.
— Да с чего ты взял?
Отец забрасывал его глупейшими вопросами, и Костя никак не мог взять в толк, что это на него нашло. Даже подумал с ужасом, что от высокого давления в голове у него слегка помутилось, настолько странными показались ему вопросы.
— Я звонил ей сегодня. Трубку взял мальчик, — объяснил наконец Николай Савельевич.
— Ты просто не туда попал, — спокойно сказал Костя. — Нет там никаких мальчиков.
— Если ты позвонишь туда прямо сейчас, то убедишься сам.
Костя пожал плечами, подошел к телефону и набрал номер Ларисы. Все равно ее нет дома, почему бы не позвонить.
— Ну, алё? — ответил ему детский голос, — Чё опять молчишь?
Костя положил трубку. В конце концов, может, соседский мальчик пришел поливать цветы или еще зачем. Лариса, кажется, говорила, что вернется в половине седьмого. Вот тогда он ей и позвонит. Нет, лучше сразу подъедет. Почему-то ему хотелось убедиться собственными глазами, что мальчик все-таки соседский…
* * *
Домой Лариса почти бежала. Два раза она звонила Пете, и он обстоятельно информировал ее относительно своей температуры и глотал, булькая в трубку, таблетки по ее указанию. Температура у мальчика падала и снова поднималась до тридцати восьми. Часов в шесть, закончив работу, Лариса позвонила ему в третий раз, но никто не снял трубку.
Мысль о том, что мальчик просто сбежал от нее, почему-то не пришла ей в голову, зато пришла в голову мысль, что температура у него такая высокая, что он не в состоянии подойти к телефону. Поэтому в метро она стояла, пританцовывая от нетерпения, а выскочив на улицу, понеслась домой бегом, как карета скорой помощи.
Еще на лестнице она достала ключи, быстро открыла замок и лицом к лицу столкнулась с Петей. Мальчик стоял перед дверью, щеки его пылали, а в руках он держал за одну ногу тяжелую табуретку.
— Ты что? — шепотом спросила Лариса.
— А, это ты… — вздохнул Петя и поплелся назад в комнату. — Хорошо, что ты пришла. А то я уже устал дежурить.
— Что значит дежурить? — Лариса пошла за ним, забыв даже скинуть туфли. — Кого ты ждал?
— Были здесь одни типы…
— Где? В квартире?
— Не, в квартиру не смогли, я их прогнал. — В голосе Пети прозвучала гордость.
— Да объясни ты толком, — взмолилась Лариса, присаживаясь к Пете на кровать, щупая его лоб и одновременно подсовывая ему градусник.
В этот момент в дверь позвонили, и Лариса встала.
— Не открывай! — зашипел Петька, кубарем скатился с кровати, подхватил на ходу табуретку, которая так и осталась в коридоре, и встал за дверью. — Теперь можно! — кивнул он Ларисе.
Она распахнула дверь. На пороге стоял Костя.
— Привет, — сказал Костя, шагнув без приглашения в квартиру.
И тут же на него обрушилась табуретка…
Санников должен был благодарить судьбу за то, что его рост на семь сантиметров перевалил за метр восемьдесят. Иначе удар непременно пришелся бы ему по голове. Лариса хлопотала с лекарствами вокруг них с Петей. Мальчик молча лежал на диване, обескураженный своей ошибкой, и только послушно открывал рот, когда Лариса совала ему чайную ложку с микстурой, или поднимал руку, чтобы она могла сунуть или вытащить градусник. Все это время он не спускал с Санникова глаз. Ему было не понять, почему взрослый мужик, получив табуреткой (удар пришелся по плечу), не выругался матом, не кинулся на него с кулаками и вообще ничего не сказал, как будто так и надо было. Петька привык к тому, что любая мелочь выводила мать из себя, а что касается ее сожителя, он всегда готов был дать ему тумака без всякого повода, просто — «для науки». А уж если не дай бог кого из них табуреткой…
Стукнув Костю, Петя надолго потерял дар речи, готовясь к трепке, поэтому не смог ответить вразумительно на все вопросы, которыми его забросали Лариса и Костя. Вопросы казались ему лишь подготовкой к трепке. Сейчас поспрашивают, думал он, войдут в раж, начнут орать и, в конце концов, побьют. Мамкиному бывшему сожителю нужно было обязательно поорать перед тем, как дать кому-нибудь в морду. Он себя так заводил. Иначе, объяснял, не мог поднять руку на человека. А от собственного крика делался почти безумным…
Сделав все, что было в ее силах, для своих домашних пациентов, Лариса включила чайник и вздохнула.
— А теперь рассказывай, — приказала она Пете. — Кто сегодня пытался «вломиться» ко мне, как ты выражаешься? Может, сосед заходил за программкой? Надеюсь, не убил его?
Мальчик осторожно покосился на Санникова и, прокашлявшись, заговорил:
— Слышу — возня за дверью. Думал сначала — это ты пришла. Только, думаю, если пришла, почему же не открываешь так долго. Делов-то — ключ в дверь сунуть и повернуть, правда? А тут — нет. Что-то в замочную скважину суют, это по звукам понятно, но только дверь почему-то не открывается. Тогда, думаю, может, ключ заело, помогу-ка я тебе. Распахнул дверь, а там два пацана…
— Маленькие?
— Не. Большие. Не старые еще, но большие.
— Описать их можешь?
Петя надолго замолчал. Лариса с Санниковым переглянулись, и это не укрылось от его внимания. «Думают, лапшу вешаю», — с ужасом подумал он. Очень ему не хотелось возвращаться домой. К тому же голова просто раскалывалась и все тело ломило. Он напрягся, чтобы вспомнить. Изо всех сил. Но…
— Нет, — сказал он почти обреченно. — Не могу.
Лариса вздохнула, а Санников вскинул руку к лицу мальчика и быстро, словно показывая фокус или играя в детскую игру, стал «выбрасывать» пальцы: один, три… Петя, как завороженный, смотрел на его руку.
— Сколько было пальцев? — спросил Санников.
— Сначала — один, потом — три, два, четыре, — быстро ответил мальчик.
— Значит, запомнил?
— А чего? — не понял он.
— Так, выходит, и ребят тех запомнил. Волосы у них какие были: светлые, темные? А может, они были бритые?
— Средние.
— А лица? Носы, глаза, уши — большие или маленькие?
— Лиц не видел, — честно признался Петя.
— Как же это?
— Ну когда открыл, уперся взглядом в плечо одному. Он-то повыше ростом. Вижу — черная майка под курткой, такая, рулезная, на лямках. Понял, что не Лариса, и обалдел. А когда очнулся, они уже драпали.
— Ерунда какая-то, — высказалась Лариса. — Наверно, просто ошиблись дверью. Искали какого-нибудь своего дружка, — она посмотрела на Костю и продолжила уже не так уверенно: — А попали ко мне.
— Ты здесь давно живешь, — обратился к ней Санников, — вот и скажи: раньше такие ошибки тоже ежедневно случались?
Лариса опустила глаза. Ей так хотелось верить, что это лишь недоразумение! Иначе…
— Вспомнил! — воскликнул тут Петька. — Одну примету вспомнил! Я ж чё на его плечо уставился и про все позабыл? У него куртка слегка соскользнула, а на плече наколка цветная.
— И что там было написано? — спросила Лариса.
— Не написано, а нарисовано. Маленькая такая, противная. Не знаю, как называется.
— На, — Санников достал свой блокнот и протянул мальчику. — Изобрази.
Петька даже фыркнул от удовольствия. Говорил он коряво, а вот рисовать любил, вот только ему бумага редко попадалась. Рисовал дома на газетах, на старых книжках, а потому и получал часто…
— Вот, — протянул он Косте блокнот. — Точно такая. Только цветная.
Лариса заглянула в блокнот вместе с Костей, и сердце у нее екнуло. Мальчик, бесспорно, здорово рисовал. Но сейчас это не имело никакого значения. Перед ней на листке красовалась летучая мышь… Она с тревогой посмотрела на Костю. Он только покачал головой.
— И если бы это было все…
— Что ты имеешь в виду?
Вместо ответа Санников протянул ей записку, которую подобрал под дверью утром. Лариса прочла ее и подскочила.
— Я еду!
— Сядь, — Костя сказал это так уверенно, словно имел право с ней так разговаривать, и Лариса села. — Это за городом. Электрички туда не ходят, я уже посмотрел по карте. На улице, заметь, темно. А ты, обрати внимание, слабая женщина. И потом, может быть, наши летучие мыши с этим приглашением как-то связаны.
Лариса растерялась, но лишь на мгновение.
— Что же делать? А вдруг я действительно хоть что-то узнаю о своих родителях? Мне нужно ехать!
— Как?
Лариса достала из сумочки кошелек и вытряхнула из него все деньги.
— Негусто, — сделал вывод Санников. — На частника не хватит, я уж не говорю про такси…
На Ларису было горько смотреть. Она чуть не плакала, и Костя не выдержал:
— Ладно, — сказал он тоном спасителя, — поехали.
— Ты одолжишь мне денег?
Ларисе было страшно неудобно просить у Кости в долг, особенно сегодня, после всего, что между ними произошло. И она бы скорее пошла пешком, чем попросила, но он сам предложил. А это — совсем другое дело.
— Ни за что. Я одолжил машину у Васи. У меня было время обо всем подумать. И о том, что ты бросишься бежать туда посреди ночи, и о том, как туда добраться. Так что машина на этот вечер — наша. И я тебя отвезу. Только при одном условии!
— Каком?
— Я пойду туда с тобой. И не возражай! — быстро добавил он.
Но Лариса возражать не собиралась, она поднялась на цыпочки и чмокнула Санникова в подбородок. Лучше бы она этого не делала. Все Костины решения были растоплены приятным теплом, разлившимся в груди.
— Никому не открывай! — наставляла Лариса мальчика перед уходом. — Закройся на задвижку. И, пожалуйста, постарайся меня не убить, когда я вернусь…
* * *
Порошково, куда неизвестный приглашал Ларису, находилось в пятнадцати минутах от города. Нужно было только отмахать полгорода до окраины, а там — ну просто рукой подать. Особенно когда там светло и видно дорожные знаки. А когда горит один фонарь из пяти…
Они достаточно поблуждали, прежде чем отыскали указанный в записке адрес.
Санников заглушил мотор, посмотрел наконец по сторонам и присвистнул. По правую сторону стеной стояли деревья. Какие — разглядеть было невозможно и сколько их — придорожная полоса или целый лес — тоже. Слева высились темные строения без огней и каких-либо признаков жизни, обнесенные колючей проволокой. Место было мрачноватое и безлюдное.
Дом, который они искали, с первого взгляда показался им заброшенным. Но, обойдя его вокруг в поисках двери, они заметили тусклый луч света, выбивающийся из-под наглухо закрытых ставен. Лариса собралась постучать, но Костя удержал ее:
— Пожалуйста, будь осторожна. Не входи сразу. Отсюда мы еще сможем развернуться и уйти. Не торопись. И посматривай время от времени на меня.
— Хорошо, — шепотом ответила Лариса.
Она постучала, и дверь тут же отворилась, словно тот, кто ждал их, держал руку на дверной ручке…
От неожиданности Санников сделал шаг назад. Лариса осталась на месте. В дверях стояла высокая пожилая женщина и держала на руках белого кота.
— Лариса, — начала она, — я рада, что ты…
Тут женщина заметила Санникова и осеклась.
— А это кто с тобой?
— Мой жених, — без запинки выпалила Лариса. — Его зовут Константин Санников.
— Ах, вот как… Я и не знала, что у тебя…
— Кто вы? — спросила Лариса. — И откуда вы меня знаете?
— Давайте войдем в дом.
Через темный маленький коридорчик женщина провела их в комнату. Мебели здесь практически не было. Только старый буфет, небольшой столик, пара стульев да кресло, в котором сидела хозяйка.
Лариса устроилась на стуле напротив женщины. Костя сел в сторонке.
Ему все это очень не нравилось. Дом выглядел наспех подготовленной декорацией. Казалось, выйди в соседнюю комнату, и найдешь там только пыль и паутину. Хозяйка не предложила им даже чаю. Будь на ее месте мама Константина, она первым делом поинтересовалась бы, не голодны ли они. Но здесь, похоже, к приходу Ларисы вовсе не готовились.
Женщины тем временем рассматривали друг друга. Хозяйка молчала, и первой подала голос Лариса:
— Вы знаете что-то о моих родителях, — начала она.
Но женщина не ответила, и ей пришлось спросить снова:
— Это вы написали записку? — Лариса повысила голос, считая, что хозяйка туговата на ухо.
— Не нужно, — улыбнулась женщина. — Я прекрасно слышу. И, пожалуйста, не торопи меня. Дай на тебя наглядеться.
Она так и сказала: «наглядеться», словно изучение Ларисы действительно доставляло ей радость. Возможно, это так и было, только внешне ничем не проявлялось. Взгляд женщины оставался холодным, слегка высокомерным и колючим. От ее слов и затянувшейся процедуры разглядывания Лариса заерзала на стуле.
— Кто вы? — спросила она так, словно знала ответ и не хотела его слышать.
— Ты ведь, наверно, уже догадалась, — ответила женщина. — Я — твоя мать.
В комнате повисла напряженная тишина. Санников чуть не упал со стула от того, что услышал. Женщина не имела никакого сходства с Ларисой. Она была высокой и статной, тонкие черты лица придавали ей сходство с хищной птицей.
— Я знаю, — продолжала женщина совершенно спокойным голосом, — тебе сейчас о многом хочется спросить меня. И я готова рассказать тебе все, только по порядку. Но я хочу, чтобы с самого начала ты знала главное: я никогда не отказывалась от тебя. И все это время искала…
— Двадцать пять лет, — тихо сказала Лариса.
— Я помню, — ответила женщина. — Ты хочешь знать о тех обстоятельствах, которые разлучили нас с тобой? О тех людях, которые до этой самой минуты не оставляли надежды не допустить нашей встречи?
— Конечно.
Санникова покоробил холодный тон женщины. Не нужно быть кандидатом психологических наук, чтобы представить себе чувства, которые испытывает мать, отыскавшая своего ребенка спустя двадцать пять лет. Любые проявления чувств, даже самые чрезмерные, были бы в этом случае оправданны и естественны. Пусть слезы, пусть какое-нибудь глупое покаяние, пусть даже истерика, — но этот ледяной тон настораживал Костю.
— Я понимаю, Лариса, что не имею права надеяться на твою любовь, — сказала женщина. — Наши недруги сделали все возможное, чтобы отдалить тебя от меня. Но, думаю, выслушав меня, ты поймешь…
Она помолчала. Потянулась за длинной дамской сигаретой, затянулась несколько раз и продолжала:
— Твой отец был необыкновенным человеком. В шестидесятых годах он собрал группу единомышленников и отправился с ними на Алтай, чтобы посвятить свою жизнь развитию высокой духовности и впоследствии — преобразованию общества. Он мечтал нести людям свет высоких истин добра и мудрости.
Все это было сказано без тени улыбки и без всяких потуг на выражение каких-либо эмоций.
— Но не всех, кто был с нами рядом в ту пору, можно было назвать порядочными людьми. Нас предали, и все мы оказались в местах «не столь отдаленных». Дети, которые у нас родились в заключении, были отобраны и разосланы по разным детским домам. Даже выйдя на свободу, мы не могли претендовать на какую-либо информацию о них. Мы с твоим отцом, Лариса, неоднократно пытались узнать о твоей судьбе, но — безуспешно. И вот только совсем недавно, разыскав Ангелину…
Женщина неожиданно замолчала. Санников решил было, что ее «пробило» и она вот-вот расплачется наконец, осознав тот факт, что перед ней сидит родная дочь, которую она искала четверть века. Но ничего подобного не произошло.
Похоже, она просто-напросто закончила свой рассказ, и добавить к нему ей было нечего.
Лариса тоже словно в рот воды набрала. Костя сидел позади и не мог видеть выражения ее лица. А вдруг она сейчас плачет? Он бы и сам заплакал, пожалуй, если бы столько лет мечтал о встрече с матерью, а потом наткнулся на такого вот истукана, который говорит как машина: «Здравствуйте-я-ваша-мама».
Санников покрутился и так и этак, но лица Ларисы не увидел. Зато тут же услышал ее голос:
— А отец… Он жив?
— Да.
И — все. Хороший ответ. Ни прибавить ни убавить.
— Почему он не пришел? — спросила Лариса.
И по ее тону Костя понял, что холодность женщины заморозила и Ларису. Она тоже теперь говорила как робот: четко, ясно и… совсем непохоже на себя. Вдруг в стеклянных створках буфета Санников наткнулся на отражение Ларисы. Лицо у нее было странным. Она смотрела прямо перед собой, и взгляд ее, обычно такой живой, казался неподвижным.
— Он сейчас в другом городе. Но скоро приедет, — ответила женщина.
Возмущение Кости дошло до предела, и он решил вмешаться.
— Скажите, — спросил он, — простите, не знаю, как вас величать…
Лариса вздрогнула и обернулась к Косте. На лице ее была полная растерянность. Как будто он разбудил ее…
— Евгения Петровна Зотова, — ответила женщина и с некоторой неприязнью посмотрела на Санникова.
— Вы что-то сказали о тех людях, которые долгие годы препятствовали вашей встрече. Что это за люди?
— Это женщина из нашего круга, которая предала нас всех. Благодаря ей и ее дружку, который действовал с ней заодно, мы все оказались в тюрьме, а они избежали всякого наказания. Подозреваю, что они с самого начала были завербованы. Скажи, Лариса, ты никогда не встречалась с женщиной по имени Марина Вишнякова?
Евгения Петровна так и впилась в лицо Ларисы.
— Нет, — ответила та. — Кажется, нет. По крайней мере вот так сразу не могу припомнить…
— Впрочем, эта женщина могла попасться на твоем пути совсем под другим именем. Но в любом случае, ты должна знать, что она — твой заклятый враг.
— Почему? — удивилась Лариса. — Что я ей сделала?
Евгения Петровна недобро рассмеялась:
— Конечно ничего, дитя мое. Она ненавидит меня и твоего отца. И пока жива, вряд ли оставит нас в покое. Когда-то она была влюблена в него… А ты ненавистна ей уже как порождение нашей любви.
Добавить к ее словам немного горячности, пафоса или скрежетания зубовного — и Костя принял бы все за чистую монету. Но слова были такими же пресными, как и те, что она произносила раньше.
— Мне кажется, — снова вмешался Костя, — что с Ларисой в последнее время происходят странные вещи. Как будто ее кто-то преследует…
— Ты преувеличиваешь, — нахмурилась Лариса.
— Тебе немедленно нужно переехать, — заявила Евгения Петровна, вставая. — Они нашли тебя. Да и, в конце концов, не пристало тебе жить в чужом доме, когда у тебя есть собственная квартира.
Евгения Петровна подошла к буфету.
— Вот, — протянула она Ларисе ключ и записку. — Это ключ от твоей квартиры и адрес. Мы с твоим отцом будем жить отдельно… По крайней мере, пока ты не привыкнешь к мысли о том, что у тебя есть родители.
Разговор, похоже, подошел к концу. Потому что Евгения Петровна явно ждала, что они откланяются.
Санников проворонил тот момент, когда, проводив их до двери, Евгения Петровна пропустила его вперед и взяла Ларису за руку.
— Подгоните машину, Константин. Лариса сейчас вас догонит.
К счастью, она задержала Ларису ненадолго. Не успел Костя включить зажигание и прогреть мотор, Лариса открыла дверцу и устроилась рядом.
* * *
Евгения Петровна смотрела на белую «копейку», увозящую Ларису, пока машина не скрылась из вида. Тогда она снова села в кресло, вытянула из пачки длинную дамскую сигарету, прикурила и словно оцепенела. Она сидела совершенно неподвижно, взгляд ее погас, и только мелкие морщинки на лбу выдавали в этой пожилой женщине и жизнь, и работу мысли.
В соседней комнате зазвонил телефон. Евгения Петровна вздрогнула. Пепел упал на пол. Она сломала сигарету пополам, бросила в пепельницу и медленно поднялась. В соседней комнате, как и предполагал Костя, не теплилось и искры жизни. Сваленную в беспорядке старую утварь покрывал толстый слой пыли, а по углам свисали кружева паутины. На колченогом стуле лежал маленький мобильный телефон. Евгения Петровна взяла его в руки, точно хотела задушить маленькое звенящее создание:
— Да, уехали. Не знаю, поверила ли она… Я здесь продрогла. Пришли за мной машину…
* * *
— Что она тебе сказала? — спросил Костя, отъезжая.
— Сказала, что оставаться в доме тети очень опасно. Меня могут убить.
— Мне кажется…
— Костя, давай сначала уедем отсюда. Мне здесь не по себе…
Было около десяти вечера, и редкие кафе еще не закрылись. Санникову не терпелось услышать мнение Ларисы о Евгении Петровне (язык не поворачивался назвать ее «мамой»), и он предложил посидеть где-нибудь, выпить кофе и поговорить. Но Лариса напомнила, что дома у нее больной ребенок, и Костя вспомнил, что так и не выяснил, откуда он взялся. Мальчишке было лет двенадцать, и Лариса никак не могла быть его мамой.
— Лариса, а кто этот мальчик? — спросил Костя, собравшись с духом.
Лариса с грустью рассказала ему историю Пети.
— Удивительно, что ты до сих пор не усыновила всех бездомных детей, старух и собак.
Лариса от души рассмеялась.
— У меня просто дома места нет, — сказала она. — Да и квартира все-таки тетина. А так… Собаки у меня в больнице во дворе живут. Их там не обижают и подкармливают. Двух точно я притащила. Одну из-под машины достала, у другой хозяйка умерла, не оставлять же было… И бабушки у меня тоже есть. Пять человек — целый список. Правда, две из них — дедушки. Ездила по вызову и зацепилась. Теперь ношу продукты им раз в неделю, лекарства покупаю и что-то вроде семейного врача у них на общественных началах.
Косте показалось, что Лариса готова говорить о чем угодно, только не о странной женщине в пустом загородном доме.
— Когда я сажусь в машину рядом с водителем и мы выезжаем по вызову, единственное, чего я боюсь, так это — опоздать. Это самый большой мой страх, — начала она.
— Случалось опаздывать?
— Нет, пока Бог миловал. Но в нашем детском доме случился пожар. Меня успели спасти. А остальных — нет. Приехали, конечно, но поздно! Они не виноваты. Им сообщили поздно. Я знаю, как это бывает. Но когда мне было семнадцать, я страдала и ругала врачей. Я думала, что они могли бы почувствовать, что кто-то погибает. Как будто у них есть шестое чувство, — Лариса горько усмехнулась. — И еще… Все они там, в детском, были мне семьей. И я не уверена, что сейчас у меня может появиться какая-то другая семья. Какая-то… мама…
Она говорила все тише и тише и, в конце концов, совсем замолчала.
До дома они доехали молча. Собеседником каждого оставался только начавшийся дождь.
Лариса повернула ключ в замке и замерла в нерешительности. Санников опередил ее и четко, как перед парадом, возвестил Петру, что они вернулись. Получить второй раз табуреткой ему не хотелось.
Но Петька даже не встал с постели. Лариса пощупала его лоб. Температура, похоже, упала, и мальчика сморил сон. Да такой крепкий — хоть в барабаны бей. Санников потянул Ларису на кухню и спросил, когда она в последний раз ела. Оказалось — вчера вечером, вместе с ним. В холодильнике при этом у нее — шаром покати, лишь в дальнем углу завалялась маленькая пачка пельменей. Костя поставил кипятиться воду и сел напротив Ларисы. Он уже приготовился было задать вопросы, мучившие его всю дорогу, как она неожиданно выпалила:
— Мне кажется, это не она.
— Ты о чем?
— То есть я думаю, что Евгения Петровна мне никакая не мама.
— Почему?
— Она мне не понравилась. И я ей — тоже.
— Ну, родителей не выбирают. Может быть, она просто не умеет выражать свои чувства? Знаешь, таких людей много. По крайней мере в консультации у меня — навалом.
— Нет. Свою маму я бы узнала.
— Как?
— Сердце бы подсказало. — Лариса прижала руку к груди.
— Как же ты могла бы ее узнать, если, судя по ее рассказу, вы с ней и месяца вместе не провели?
— Костя, это не она! Она как сказала: «Я твоя мама», — у меня внутри словно что-то ответило ей: «Нет!» Костя, ты только, пожалуйста, не смейся, ладно? Мне кажется, что я что-то знала о своих родителях. В детстве. Только когда выросла — забыла.
— Такие вещи, я имею в виду, если ты действительно знала и забыла, можно вспомнить под гипнозом. Помнишь, у меня дома ты смотрела специальное устройство для гипноза? Как ты его тогда назвала?
— «Кружилкой».
— Вот-вот. И говорила, что кто-то с тобой играл… Мне кажется, тебя в детстве гипнотизировали.
— Оставь ты, ради бога. Кто гипнотизировал? Марта? Делать ей больше было нечего! Она как белка в колесе крутилась, чтобы у нас были продукты, одежда, хорошие учителя. Неужели ты думаешь… Нет, это просто немыслимо.
— Тогда зайдем с другой стороны. Скажи: зачем этой женщине тебя обманывать? Это что, так почетно — быть твоей матерью? Или это принесет ей какие-то материальные блага? Что ей с этого обмана?
— Костя, — сказала Лариса тихо, — мне страшно. У меня нехорошее предчувствие…
Дождь на улице, будто услышав ее, припустился вовсю хлестать окно длинными мокрыми плетями.
— Костя, — спросила Лариса, — ты не оставишь меня?
За это он готов был простить ей все! Он готов был быть для нее «отдушиной», временным утешением или чем иным по ее выбору. Лишь бы услышать хоть раз еще что-нибудь подобное. Да, был какой-то Саша Малахов, да, она его любила. У него тоже была Марина, и он даже собирался на ней жениться. А вот встретил Ларису и… Костя зажмурился: ему на мгновение показалось, что они с Ларисой прожили уже много-много лет, сидят вечером на своей кухне и она спрашивает его…
— Конечно нет, — ответил он, улыбаясь. — Я тебя никогда не оставлю.
Но тут же спохватился:
— Лариса! Мне ведь сегодня нужно машину вернуть. Так что, выходит, предстоит тебя бросить. Но зато завтра… Ты завтра работаешь?
— Да.
— Значит — после работы я к тебе заеду. Может быть, до завтра голова прояснится.
— Хорошо.
Лариса проводила Костю до двери. Закрыла замок на два оборота и вернулась на кухню. Полночь давно миновала, а она все сидела, поджав ноги, а рядом стояла тарелка с остывшими пельменями…