Впервые Дан ощутил незримое присутствие матери в себе сразу же после косметической операции. Выбираясь из глубокого наркоза, глядя, как покачивались и кружились лампы дневного освещения в палате, он уловил едва различимые, но такие знакомые звуки – начиная говорить с ним, мама всегда сначала цокала языком. Такая у нее была привычка.

«Ах, как все переменилось…» – эти слова будто донес до него ветер. Он уже вполне пришел в себя, чтобы понять – никакого ветра в палате нет и быть не может. Но кто, скажите на милость, не слышал голоса умершего близкого человека, не разговаривал с ним про себя, не вздрагивал порой оттого, что показалось – тот окликнул, позвал, что-то сказал. Появлению маминого голоса Дан не придал тогда ровно никакого значения. Человеку, еще не выбравшемуся из царства наркотических грез и не такое может почудиться, не такое – привидеться.

В тот день, когда с его головы снимали бинты, Дан волновался, как никогда раньше. По телу пробегали волны легкой судороги, в голове пьяно и радостно шумело. При полном отсутствии мыслей. Он попросил оставить его одного и несколько минут простоял посреди комнаты без движения, прежде чем подойти к зеркалу и встретиться со своим новым лицом. «Ну же!» – сказала мама, и он послушно, словно ничего удивительного в том, что мама стояла рядом с ним и разговаривала, не было, двинулся к зеркалу.

На полдороге он все-таки осознал, что произошло, и воровато оглянулся. В палате никого не было. Тишину коридора нарушало лишь дребезжание металлической тележки, развозившей ужин. Ему почудилось, решил он. Снова, подсказало что-то внутри. Но та минута была слишком короткой, чтобы он окончательно понял, что мама теперь всегда будет с ним. Дан поспешил к зеркалу. Он хотел знать наверняка, есть ли у него теперь шансы на Лизину любовь.

Дан смотрел в зеркало несколько часов. Он жадно изучал свое новое лицо, привыкал к нему, жадно выискивая недостатки, изъяны, но черты лица были идеально правильными. Только вот, может быть, слишком чужими, чтобы отразить или сохранить в мягких своих линиях его душевные терзания. Лицо было безмятежно спокойным. Вся его боль, обида на природу и ненависть к людям сконцентрировались теперь в одних лишь глазах. Глаза были похожи на бездонные обрывы, окруженные острыми скалами… Он улыбнулся, боль легким уколом отозвалась где-то возле скулы – заныли свежие шрамы. «Лиза не сможет устоять перед этой улыбкой», – подумал Дан. «Да», – отозвалась мать, и он снова не обратил внимания на то, что слишком отчетливо слышит ее голос. В эту минуту у него начиналась новая жизнь. Медсестры весело подмигивали, они-то знали, помнили, каким он был раньше. Дана больше интересовала реакция незнакомых людей.

Он решил как бы между прочим пройти по коридору, когда там собирались посетители, пришедшие навестить родных и знакомых. Он замирал от счастья: никто на него не косился. Только совсем молоденькие и симпатичные барышни стреляли глазками, заливаясь пунцовым румянцем.

Прошло еще несколько дней, прежде чем он снова услышал голос матери. Это случилось возле дома Лизы, на тротуаре. Когда он заметил Лизу и затрепетал от радостного предвкушения, мать быстро пробормотала нечто вроде: «Убери волосы со лба…»

Он снова не придал этому никакого значения, но провел рукой по волосам, вглядываясь вдаль, откуда выплывала маленькая фигурка Лизы.

А вот когда Лиза прошла мимо, мать разразилась громкими проклятиями, и с этих пор игнорировать ее голос Дан не мог. Он явственно слышал каждое слово. Это удивляло его и сначала сильно беспокоило. Он несколько дней посвятил чтению оккультных книг, пролистал несколько томов по психиатрии и, как ему казалось, нашел философское обоснование явления ему голоса матери. Мать слишком любила его, чтобы покинуть на произвол судьбы в предательском мире уродов. Она не смогла уйти далеко и осталась где-то рядом – бесплотная и незримая, чтобы оберегать сына. Он тоже любил ее и много думал о ней, а потому и сумел вступить с ней в контакт. Именно так решил Дан.

Слово «контакт» фигурировало во всех эзотерических книгах. Он даже не представлял себе, как много людей слышат всевозможные голоса. От чириканья инопланетян до гласа самого Господа Бога. Дан стал одним из этих людей, все очень просто. Нужно было только научиться управляться с этим новоявленным даром, вот и все.

Дан шел по улице, сунув руки в карманы и высоко подняв плечи. Сначала он хотел сесть в машину, но потом решил, что машина – вещь слишком приметная, без нее гораздо легче затеряться в толпе. Ему непременно нужно было встретиться с Настей. Но у ее дома, вероятно, уже вертится кто-нибудь из организации, так что его машину заметят. «Правильно», – тихо шепнула мать, и Дан встал посреди улицы как вкопанный, прислушиваясь: что же за этим последует. Мать впервые подала голос, когда он думал о Насте.

Поток людей, недовольно урча, обтекал его справа и слева. Подвыпивший старик ткнулся в его спину и разразился бранью. Дан повернулся и протянул руку, чтобы отбросить старикашку, но мать возвысила голос: «Не нужно привлекать к себе внимания…» Дан не тронул старика и пошел дальше. Сердце его трепетало. Мать помогала ему. Значит, она тоже хочет, чтобы он навестил Настю. Мама с ним заодно…

К полудню дед окончательно пришел в себя, но всеми силами старался не выдать, что ему полегчало. Ему нравился сострадательный тон Насти и то, как она заботливо бегает вокруг, подтыкая по его указанию одеяло, поднося стакан с водой или бутерброд с сыром. Только когда Стася решительно сняла трубку телефона, чтобы вызвать наконец «неотложку», дед тяжело вздохнул, поднялся и сел на стул, положив ногу на ногу. Еще и присвистнул при этом, и молодецки стукнул себя по колену. Трубка выпала у Насти из рук.

– Ты что? – закричала она. – Ты все это время притворялся?!

– Почему же все время? – смущенно ответил старик. – Поначалу мне и вправду плохо было…

– Поначалу – это когда? – наступала на него Стася.

– Вчера… – задумчиво ответил старик. – Ну и сегодня утром тоже.

Стася хотела сказать еще что-то, но вдруг упала на стул и заплакала, причитая:

– Да как ты… как мог… у меня же муж пропал… а я тут вожусь с тобой… как же можно так с человеком?

– Кто пропал? – удивился старик. – Грох пропал?

– Слава пропал! Со вчерашнего дня нет!

– Ну, это у мужчин бывает, – пожал плечами дед. – Чего убиваться-то? Меня, помнится, как-то суток пять разыскивали…

– Кто разыскивал? – быстро спросила Стася.

– Жена, сын. Да Димка и разыскивал.

– Врешь! – Стася перестала плакать и уставилась на старика не моргая. – Не было такого!

– Не было! Да откуда же ты знаешь, пигалица! Не было! – Дед украдкой взглянул на Стасю. – Ну ладно, не было. Вру.

– А может быть, ты все время мне врал? – Стася вскочила со стула. – Может, ты мне и не дед вовсе?

Старик хлопал глазами и испуганно вжал голову в плечи.

– Не-а, – протянул он. – Насчет деда – не врал. Дед я тебе. Николай Иванович Серов. Могу бумаги показать.

– Показывай! – приказала Стася, но когда дед, порывшись в своем замусоленном пакете, вытащил потрепанный паспорт, даже не взглянула на него.

– Нет, ты посмотри, посмотри! – суетился дед.

– Вижу, – сказала Настя.

– Как же ты видишь, если в сторону смотришь? Ясновидящая, что ли?

И тут Настя поняла, что сейчас случилось. Она совершенно отчетливо увидела паспорт деда за несколько секунд до того, как он достал его. Более того, дед раскрыл паспорт только на первой странице, а она видела другую страницу – с фотографией. Николай Иванович был на ней без бороды и усов, глаза – в кучку, галстук съехал вправо. Сверху на странице масляное пятно.

Дрожащими руками Настя взяла паспорт, перевернула страницу и, едва взглянув на фотографию, захлопнула его. Все было в точности так, как она только что видела: пятно, съехавший галстук… Раньше она никогда ничего не видела так отчетливо. Вероятно, чувства обострились и дар усилился. Значит, можно попробовать.

Не слушая деда, который, словно в оправдание, принялся рассказывать ей историю своей жизни с самой колыбели, Стася опустилась в кресло, прикрыла глаза и тут же увидела человека, идущего по улице. Его лицо было несказанно уродливо, это она могла сказать с уверенностью, хотя черты различала смутно. Зато совершенно отчетливо видела, что он шагает словно робот, вдруг останавливается, хватает старика, наткнувшегося на него, пальцы его сжимаются в кулаки, но неожиданно он отпускает пьяницу, идет дальше…

Настя вскочила с кресла, тяжело дыша. Видение схлынуло, оставив липкий едкий страх. Этот человек шел к ней и за ней. Она не смогла бысказать откуда знает это, но знала наверняка. Этот человек хочет причинить зло ей и…

– Леночка, – прошептала Настя. – Лена! – позвала она и только тут заметила, что девочка уже сидит на полу рядом с ней и серьезно смотрит на деда, кивая в такт его рассказу. А тот показывает ей руками, каким он был в молодости высоким и важным.

Окончательно очнувшись, Стася подняла Леночку и потащила в комнату. Достав из шкафа большую сумку, принялась наугад бросать в нее вещи.

– Николай Иванович! Мы с Леной уезжаем. Вы, если хотите, можете остаться здесь до возвращения папы…

– Как уезжаете? Куда? Зачем?

Настя остановилась на мгновение, посмотрела на старика, покачала головой:

– Я не могу вам объяснить. Вы все равно не поймете.

Дед осторожно дотронулся до плеча Стаси.

– Не такой уж я дурак, – сказал он без всякой обиды. – Самому страшно, честное слово. Особенно когда утром без движения лежал. Сначала решил – паралич разбил. Но голова-то ясная и трезвая до глупости. Мне с вами можно?

Настя тяжело вздохнула.

– Хорошо. Только тихо. Все. Уходим.

У лифта Стася согнулась пополам от боли. Дед потянулся к кнопке лифта.

– Нет, – прохрипела Стася. – Не трогайте.

И, держась за стену, направилась в сторону балкона, через который можно было выйти на лестницу. На лестничной площадке она выпрямилась, вздохнула, подхватила Леночку и побежала вниз.

– Чего это с тобой? Приступ какой, что ли?

– Да.

– И давно мучает?

– С детства.

Стася вспомнила, как когда-то бежала за мячом и оглушенная неожиданной болью упала на землю в пяти метрах от колес автобуса, раздавившего ее мяч.

Рядом с домом была автобусная остановка и, едва выскочив из подъезда, Стася с дедом чудом сели в переполненный автобус.

– Повезло. Куда едем? – тяжело дыша после бега, спросил дед.

– Не знаю.

Стася чувствовала, что боль постепенно уходит. Значит, человек со страшным лицом не отыщет их сегодня, значит, скоро они будут в безопасности. Ей удалось сесть, она потянула к себе Леночку и усадила на колени. Сегодня девочка была на редкость молчалива. Не задала ни одного вопроса. Теперь она пристроилась поближе к окошку и водила пальчиком по стеклу. А на Стасе бессонная ночь сказалась самым предательским образом: едва они проехали две остановки, она уснула. Автобус покачивался из стороны в сторону, дед сидел позади них, заставив пучеглазого подростка уступить ему место. Дед хмурился и покусывал ус. Еще совсем недавно ему казалось, что он обрел наконец дом, тепло, уют и заботу. Все то, о чем человек может только мечтать на старости лет. А теперь – здрасте-пожалуйте – снова в бега. Видно судьба у него такая – бегать.