После того как она сказала ему «да» и все сомнения остались позади, у него словно камень с души упал. Он вдруг почувствовал необыкновенную легкость. Лежал на кровати, закинув руки за голову, и облизывал поминутно губы – до того сладко было. Искал слова, чтобы выразить свои чувства. Даже словарь полистал. Самым подходящим показалось слово «триумф». Это случается с мужчинами, когда им улыбается самая лучезарная удача.

Он не думал о том, как они проведут первую брачную ночь или как она будет его целовать каждое утро и каждый вечер. Он думал о том, какое это счастье, что Люся теперь будет всегда рядом с ним. Большего счастья он и представить себе не мог. Да и не бывает большего, он был в этом уверен.

Вдруг он нахмурился. Мама сойдет с ума. Маме всегда не нравилась Люся. «Кто угодно, – говорила мама, – кто угодно, только не она!» И нахваливала всех его знакомых девушек. Неужели ему придется выбирать между двумя любимыми женщинами? Сердце трепыхалось. Он представил: Люся. И мамы не стало. Только Люся, всегда только она.

Захотелось сделать что-нибудь для нее. Только вот что? Он мечтал отгадать. Прислушивался к тишине комнаты, и тишина нашептывала красивые поступки. Засыпать ее цветами и подарками. Какими цветами и какими подарками? Он побежал по магазинам. Но вот незадача, он не нашел там совсем ничего ее стоящего. Каждая вещь, на которую падал его пытливый взгляд, будто шептала: «Она достойна большего». Но это большее ему почему-то никак не удавалось отыскать. Цветы, которые он купил, были не просто белыми розами. Это были благоухающие розы, которые продавал человек, похожий на багдадского вора. Они действительно прилетели сегодня из сказочной восточной страны, а не росли без солнца, в стерильных ленинградских теплицах. Он подготовил слова для нее и для ее родителей. То, что он скажет ее маме, на всякий случай записал на шпаргалку. Это было нечто значительное и достойное момента. Теперь отец. Обычно в таких случаях полагается выпить. Шампанское? Ни в коем случае! Еще вообразят, что он любит выпить. Нет, нет, пока – ничего больше. Все остальное они еще успеют. И, самое главное, – завтра же в загс! Не потому, что кто-то может передумать, а потому, что странно ведь идти послезавтра, когда люди любят друг друга, ждали этого часа с детства, причин откладывать это радостное событие у них нет.

Поднявшись по лестнице, он постоял у двери, пытаясь отдышаться. Нужно успокоиться, предстать серьезным и уверенным в себе человеком. Нужно дать им понять, что Люсино будущее в надежных мужских руках. Слишком стучит сердце, мешает думать. Успокоить дыхание не получилось. Он позвонил. Открыла ее мама. Он держал букет прямо перед собой, смотрел торжественно. В любом другом случае он сказал бы – глупо. Но сегодня был случай особый.

И когда ее мама сказала, что ее нет, что она уехала, он как-то буднично извинился и сразу же побежал вниз по ступенькам. Она закрыла дверь, а он спустился еще на пролет и замер. Он вдруг понял, что произошло. И еще подумал о том, что с самого начала не верил в ее «да», в возможность такого огромного счастья. Не верил и боялся, что произойдет самое страшное. И вот самое страшное произошло.

И вдруг накатила такая ужасная слабость. Слабость и тошнота. Неужели она посмеялась над ним, а он даже не заметил, счастливый дурак? Даже не почувствовал подвоха. «Да», «да», «да» —

прокрутила память ее ответ. Ее честные глаза с маленькими оранжевыми брызгами. Так не лгут. А если лгут, то не такие, как она. В голове стоял туман. Он на ощупь добрел до порога своей квартиры, войдя, уронил цветы на пол и упал на кровать.

Мать разбудила его, вернувшись с работы. Первая мысль возвращающегося сознания: то, что случилось, – страшный сон. Но мама держала в руках букет, ее беспокойный взгляд и нервно теребящие кончик пояска руки выдавали – не сон. Все правда. Значит, неправдой было то «да» на крыльце.

Он очень хотел оставаться сильным. К тому же – мама… Она ничего не знала, и к чему же ее волновать теперь, когда ей уже не о чем волноваться. У мамы в глазах стояли слезы. Он хотел улыбнуться и сказать ей, что все в порядке. Хотел быть настоящим мужчиной, сказать ей весело и беззаботно, что все в порядке, не пугайся, обнять ее, вытереть слезы. Ведь он мужик, в конце концов.

Но он не сумел. Рыдания скрутили его, сжали горло, воздух иссяк, слезы потопили остатки воли, а из горла вырывались хрипы и стоны. Это было не стыдно, это было страшно. Мама заметалась. Зачем-то схватила стакан, но воду ему не донесла, расплескала на ковер. Подбежала к телефону, сняла трубку, бросила на рычаг… У мамы лучше получилось быть сильной. Потоптавшись рядом, она села возле него и стала неловко гладить по голове своего взрослого сына. И от этого он только громче захлебывался страшными мужскими рыданиями…

Следующий день наступил необыкновенно тихо. Мир был нем, даже часы в гостиной не тикали. Звуки потонули в вязком и густом, как мед, отчаянии. Он лежал и смотрел в потолок. Не разговаривал даже сам с собой. Ни мыслей, ни желаний, ничего. Так продолжалось несколько дней. А потом в его комнату вошла Марина. Осторожно, как-то боком. Прислонилась спиной к стене. Он смотрел на Марину и медленно соображал… Ну конечно же! Она принесла записку. В ней все объясняется. Весь этот кошмар. Он поедет к ней. Сейчас же, сию же минуту… В мир вернулись звуки. Он все тряс и тряс Марину за плечи, пока она не всхлипнула. Тогда только Виктор очнулся. Нет, Марина ничего не принесла ему, и она сама не знает, почему все так получилось. Она пришла посочувствовать…

Он пригляделся к ней и увидел: рядом, чуть правее – силуэт Люси. Сейчас она скажет «да»… «Я пойду», – шепнула Марина.

«Нет! – закричал он. – Стой! Не двигайся!» Он встал и как хищный зверь стал подбираться к силуэту. Но тот выцвел, расплылся. Виктор ткнулся в белокурую Маринину голову: «Девочка моя!» И у нее сердце ушло в пятки. Он целовал тень любимой. Марина стояла, боясь пошевелиться…

Боль только начиналась. Впрочем, она, вероятно, так и не прошла совсем. Просто он свыкся с ней, притерпелся. Навалилась тоска. Он чуть было не забросил институт. Напугала только перспектива попасть в армию. «Почему напугала?» – спросил он себя. И понял, что ждет. Он ждал обманщицу, предавшую его. Ждал и ненавидел ее до такой степени, что порой казалось, будто это и есть самая настоящая любовь. Пусть не ее ждал, так хоть весточки. Хотя бы две строки: прости, прощай. Нет, даже этого не написала, стерва. Слава Богу, что не написала этого! Значит, есть смысл ждать…

Прошло три года. Он скучал, жил по привычке. Стал злым. Со злости соблазнил девчонку, что была на крыльце при том ее «да». Сентиментальную толстушку. Соблазнил и бросил. И было не жалко ни себя, ни ее. Почему-то жалко было Люсю. Но человека, который тебя предал, жалеть нельзя. Хотелось мстить всем женщинам без разбору.

Мамина подруга вот уже целый год таскалась к ним со своей дочерью Дианой. Проводила рекогносцировку. После их визитов мама вздыхала, пыталась шутить: «Мне бы такую невестку…» – «Какую? Рыжую?» – грубил Виктор. «Ну почему рыжую? – кипятилась мама. – Это ведь только оттенок. А ресницы черные, ты заметил? А глазищи какие…» – «И приданого небось полные сундуки?» – «Ничего ты не понимаешь!»

Он переспал с Дианой только ради того, чтобы посмотреть, что будет. «Женись!» – потребовала мать, узнав. (Кстати, откуда?) «Не хочу», – спокойно отвечал Виктор. «Ты не смеешь так поступать с дочерью моей подруги!» – визжала мать. «Дочь твоей подруги таскалась сюда, чтобы ее трахнули. Вот и получила!» – «Ты негодяй!» Он спокойно посмотрел на нее, и она увидела в его глазах непримиримость. И только.

Подруга с матерью рассорилась. Пугала беременностью, угрожала судом. Но беременность не состоялась, и угроза суда отпала сама собой. В конце концов Диану пристроили принцессой в небольшое восточное государство, точнее – в Киргизию. Скандал улегся, в доме снова поселилась скука.

На работе – в проектном институте – Виктор быстро приобрел славу сердцееда. Научился криво улыбаться, смотреть на женщин с прищуром, откидывая голову. Все еще хотелось мстить. Как ни странно, дурная слава не отталкивала, а только распаляла слабый пол, притягивала как магнитом. Каждая новая пассия, считая себя красивее и умнее обманутой подруги, пыталась накинуть на него брачное лассо. Потом подружки плакали вместе, обнявшись, проклиная подлеца Витьку, а заодно и всех мужиков. А он ходил холостым. Переспали с ним все женщины отдела кроме одной. Была такая маленькая, щупленькая, с огромными карими глазищами – Наташа. Ее он не трогал. Даже не смотрел в ее сторону. Наташа часто приглашала в гости коллег. Виктор не шел. И знал, что приглашает только ради него. У костра на картошке она садилась рядом. Пила самогон, добытый в деревне у старух. Смеялась. Задевала локтем. А он закуривал, вставал и подмигивал другой, сидящей по ту сторону костра. И та быстренько поднималась, стряхивая с платья соломинки, семенила за ним в темноту ближайшего лесочка. А Наташа оставалась смотреть в огонь пустыми глазами.

Он знал ее тайну. Она его любит. По-настоящему. И не мог рассмеяться в лицо этой любви. Он ее боялся. Помнил, как ему когда-то сказали «да», а потом предали. Врагу бы такого не пожелал, тем более – Наташе. Наташа ему нравилась. Больше всего ему нравилось в ней то, что она совсем не похожа на Люсю. Семья – ее потолок, никаких редкостных талантов, зато никогда не предаст.

Как он оказался с ней – одному Богу известно. Выпил больше обычного. А когда открыл утром глаза, она стояла рядом, смущенно кутаясь в простыню: «Ты не думай, мне от тебя ничего не нужно. Совсем ничего!» А глаза кричали, что все это ложь и она непременно отравится еще до обеда.

Он потянулся к ней: «Дай руку!» Рука у нее была маленькая, словно выточенная из камня, с тонкими, чуткими, вздрагивающими пальцами. «А у меня как раз кольцо обручальное твоего размера…» – сказал он, скорее, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Она глубоко вдохнула, села, посмотрела на него, уткнулась в простыню и заревела.

Они поженились в конце июня, когда зацвел жасмин. Мама снова была против и даже сгоряча, не подумав, бросила: «Уж лучше бы Люська…» И осеклась, увидев его глаза. Больше ничего не сказала. Только закрыла ладонью рот, будто пытаясь вернуть свои слова. До того ей стало страшно…

На свадьбу никого не звали. Посидели втроем с мамой, выпили шампанского, притворились, что все прекрасно. Через месяц Виктор уже готов был пожалеть о содеянном, но с Наташей стали приключаться разные хвори – то слабость, то теряла сознание. Пришлось бегать по аптекам, консультироваться с врачами. Затем, когда оказалось, что его молодая жена беременна и ее положили в больницу на сохранение, нужно было носить передачи, покупать детские вещи, переставлять дома мебель.

В марте он начал постигать науку отцовства. Скука вдруг разом кончилась. Дом напоминал корабль. Везде сыро от сохнущих, белых как паруса пеленок, бессонные ночи от детского плача, ночные «полундры», сменные дежурства на вахте. Капитаном была Полиночка. У нее был бабушкин нос, и это неожиданно примирило маму с Наташей. Их отношения потеплели, у них даже появились секреты от Виктора. Они играли в подружек.

Наташа просто светилась. И днем, и ночью. Ночью свечение принимало форму любви, становилось осязаемым. Днем оно растворялось в делах. Дел было невпроворот. Полиночка каждый день преподносила новые сюрпризы, которые члены семьи горячо обсуждали за вечерним чаем. Посмотрела на бабушку и улыбнулась, сказала не «агу», как все дети, а «и-их», выгнула спинку, села, ползет… Скука стерлась из памяти. Причина ее – тоже почти стерлась. Жребий его судьбы был брошен. Он прожил уже треть своей жизни, проживет и еще две. Полиночка научилась ходить и полюбила дергать его за брючину, задирая голову вверх и откидывая назад, чуть не падая при этом…