Рудавин сидел за столом в своем кабинете и не отрываясь смотрел на фотографию Анастасии Серовой-Грох из дела №7635. Девчонке трижды посылали подставных «клиентов», и трижды она давала точные предсказания. Следуя инструкциям, ее необходимо было изолировать, «сдать» ребятам из отдела науки на разработку, о результатах доложить в центр, руководству. Петр кусал губы. Впервые ему хотелось нарушить инструкции. Если девчонка действительно видит будущее, она могла бы ему очень пригодиться. Особенно сейчас, чтобы укрепиться на посту и разыскать Воскресенскую. В конце концов, на разработку и проверку таких феноменов, как эта девочка, определенных сроков не устанавливалось. Не век же Петр будет ею пользоваться…

Привычка говорить с самим собой честно заставила его признаться: главное, что ему поскорее хочется узнать – дату своей смерти. Он должен знать наверняка, что не завтра, что Воскресенская не сведет с ним счеты немедленно, что у него есть время. В душе он надеялся, что эта дата будет весьма отдаленной.

Пора действовать. Он нажал кнопку и секунду смотрел на зеленый огонек. В комнату вошли женщина и мужчина. Он решил привлечь к операции только их. Знал, эти двое будут молчать. Женщина села, забросив ногу на ногу, закурила длинную тонкую сигарету. Ее звали Анна. Она была одной из тех, кто побывал у Стаси под видом клиента, жаждущего узнать будущее. В глазах женщины светились полное безразличие и некоторая брезгливость – обычное выражение ее лица. В глазах мужчины Рудавин разглядел только свое отражение…

Стася стояла, прижавшись к отцу. Слава пытался вырваться из слезливых объятий сестры-тещи. Леночка и Митя держались за руки и во все глаза смотрели на самолеты. Объявили посадку, и Раиса тут же перестала всхлипывать и схватилась за чемоданы. На табло загорелась надпись: Тунис – регистрация…

Дмитрий получил приглашение организовать там какое-то грандиозное строительство. Раиса, с детства обожавшая Даррелла, грезила слонами, львами и гигантскими морскими черепахами. Мите была обещана ручная обезьянка и говорящий какаду. Тунис – был выстрелом, который сразу же уложил троих: всю неделю, пока собирались, они ни о чем другом больше не могли говорить.

Славе так и не удалось перекинуться парой слов с Дмитрием о странном опасном увлечении Стаси. С ним можно было обсуждать только африканские почвы и грунты. А Стасиным сердцем теперь завладели клиенты, пытаясь пустить корни и занять там главное место, вытеснив Славу и Леночку. Нет, теперь возвращаясь домой, он никого не заставал, только едва уловимый запах чужих духов или одеколона витал в их квартире. Но главное, дух чужих судеб, проблем, поступков. Это был тягостный дух. Даже не обладая никакими сверхспособностями, Слава остро чувствовал его гнетущее воздействие.

Из аэропорта добирались долго, проголодались, а в холодильнике оказался только кусок засохшего сыра. Всё они – клиенты проклятые, съедающие пусть не продукты, а время хозяйки дома, которое раньше предназначалось для приготовления обедов и ужинов. От долгого переезда в метро и автобусной тряски Леночка устала и сама пошла к кроватке, потянув за собой маму. Славе ничего не оставалось делать, как взять хозяйственную сумку и отправиться в магазин.

Вечер выдался прохладный, и Слава пожалел, что не надел куртку. Вдобавок ко всему угрожающе падали редкие крупные капли, и небо укрыл черный ватник тучи. Но возвращаться – плохая примета, а потому Слава, вжав голову в плечи, быстрым шагом направился в сторону магазина.

Людей на улице он не заметил. Правильно, кому охота разгуливать в такую погоду, когда добрый хозяин и пса на улицу не выгонит. Только впереди, прямо на пешеходной дорожке, стоял микроавтобус, и седой старик упорно пытался втолкнуть в него какой-то большой ящик. Когда Слава почти поровнялся с ним, он уронил ящик на ногу и поморщился от боли.

– Давайте помогу, – предложил Слава.

Старик молча закивал головой, выдавил сквозь гримасу боли улыбку:

– Не знаю вот только – войдет ли…

Слава по-хозяйски обмерил ящик руками, отстранив старика, подошел к машине, чтобы приложить к проему невидимую мерку, и удивленно поднял брови. Из темной глубины фургона на него глядели два молодых парня. Потом он почувствовал тупую боль в затылке, и темнота, выпрыгнув из фургона, бросилась на него, поглотив все вокруг…

Стася сидела на диване, завороженно глядя, как минутная стрелка двинулась по кругу во второй раз. Стало быть, пошел второй час. И до этого прошло около часа. Слава не любил ходить по магазинам. Он по ним бегал. Поэтому даже основательный воскресный поход за продуктами занимал у него обычно не более получаса. Стася протянула руку к телефону. Отцу не позвонить, он сейчас в воздухе. Позвонить в милицию? И что сказать? Что муж ушел два часа назад в магазин и пропал без вести? Они скорее всего предложат подождать денька два-три, прежде чем к ним обращаться. Впрочем, может быть, она действительно торопится? Накручивает себя? Может, человек залюбовался зелеными листьями, захотел пройтись по парку, подышать свежим воздухом. Стася приоткрыла шторы: на улице шел проливной дождь.

Она вышла в коридор. На обувной полке лежал его зонт. Если бы это был не Слава, а кто-то другой, она могла бы подумать, что человек решил переждать дождь. Но Славу дождь никогда не останавливал… Стася почувствовала, что ей не хватает воздуха и по телу ползут противные мурашки. Нужно успокоиться. Чего она так разволновалась? Она не знает, где он. И никто не может ей помочь ответить на этот вопрос. Стоп! Она сама может ответить. Собственно, только она и может…

Стася села в кресло, в котором ежедневно принимала посетителей. В часы приема картинки из будущего являлись ей сразу же. А теперь она сидела и сидела, но ничего не могла увидеть. Стася убрала прядь волос с лица и внимательно посмотрела на свои дрожащие руки. Конечно, ничего не получится. Нужно успокоиться. Когда человек дает волю нервам, он теряет контроль, ум и все свои таланты. В таком состоянии даже самый великий человек становится обычным неврастеником.

Аутотренинг, которому она научилась еще на первом курсе, помог немного унять дрожь и расслабиться. Стася продолжала сидеть в кресле и убеждать себя в том, что ее правая нога тяжелая и теплая, и перед ее мысленным взором возникла книга. Книга горела – на страницах плясало пламя. Страницы переворачивались сами собой, и на каждой было лицо Славы. За его спиной она различала неясные контуры. Потом страницы замелькали быстрее. Теперь Слава рвал зубами веревки, опутывающие его руки. Стася испугалась, вздрогнула, и видение тут же пропало. Она сидела с закрытыми глазами, пытаясь сосредоточиться и вернуть его, но ничего не получалось.

Волнение немного улеглось. Теперь она знала. Хотя, собственно, что знала? Что Слава где-то в темноте со связанными руками? И как только клиенты понимают все то, что она им рассказывает? Стася не находила объяснения увиденному. Ей нужна была помощь. И тогда она вспомнила про Дана…

Они познакомились полтора месяца назад. Он позвонил, попросил аудиенции. Так и сказал – аудиенции. Стася тогда смутилась впервые, но это смущение не шло ни в какое сравнение с тем, какое она испытала при встрече с ним. Он был журналистом. Звали его Игорем Даниловым, Дан – это псевдоним и прозвище одновременно, объяснил он. Сначала – прозвище, а потом – псевдоним. Сразу, как только он вошел, Стася почувствовала себя не в своей тарелке. К привычному волнению при встрече с новым человеком примешивалось волнение совсем иного свойства. Может быть, во всем были виноваты его глаза – голубые, почти прозрачные, вызвавшие у нее легкое головокружение и дурноту, как будто глянула вниз с крыши девятого этажа.

Дан уселся напротив и принялся с интересом разглядывать ее. К такому Стася была не готова, но решила, что человек имеет полное право хотя бы рассмотреть того, кому открывает душу. Дан начал издалека. Заговорил о своей работе, о том, с какими людьми приходится иметь дело. Неожиданно умолк на полуслове, и снова Стася почувствовала себя крайне неловко. Когда он молчал, его голубые глаза казались пустыми и безжизненными. Не глаза – а две пропасти с острыми уступами скал по краям. Глаза притягивали, но острые края причиняли почти физическую боль. Стасе даже показалось, что ее руки в глубоких кровоточащих порезах. Она стиснула зубы. Заметив, что она замкнулась, Игорь заговорил весело, глаза сразу ожили, стали человеческими, но заглянуть в них теперь было нельзя. Они отражали лишь собеседника.

Он заговорил о любви, спросил, знает ли она, что это такое. Ждал ответа, а Стася только краснела и проклинала свою некомпетентность. Может быть, когда-нибудь, через несколько лет, она, что называется, «набьет руку» и привыкнет к вопросам своих клиентов, сможет рассказывать о них мужу за чаем или даже снисходительно шутить об этом. Но теперь, когда красивый мужчина сидит против тебя и, неотрывно глядя в глаза, спрашивает о любви, она почему-то не чувствовала себя психологом, а только – молоденькой неопытной женщиной, попавшей в общество Казановы. К тому же ей показалось, что говорит он не о романтической, литературной любви, а о плотской и безрассудной, о которой Стася ровным счетом ничего не знает. Не дождавшись ответа, Дан улыбнулся: «Вы еще такая юная, Настя…» Сказал так, словно в ней, как и в каждом человеке, живут неприличные страсти, и что рано или поздно она будет такой же, как все…

Дан погружал ее в трясину слов. Заговорил о физической стороне любви. Сначала поверхностно, расплывчато обрисовывает контуры. (Стася из последних сил делает невозмутимое лицо.) Что ж, психологу как врачу – обо всем без стыда. Она пытается убедить себя в том, что стыд в этом вопросе просто неуместен и является ни чем иным, как ханжеским пережитком, и сдержанно качает головой, изображая нечто вроде понимания философского контекста этой темы. А уши ее полыхают…

Мягко, с некоторой иронией он переходит к рассказу о своей легкомысленной подруге. Она моложе его на десять лет. Приблизительно такого же возраста, что и Стася. И почти такого же сложения. Его взгляд скользит по ее фигуре. Да, говорит он, такого же. И когда они с ней занимаются любовью, она… У Стаси горит лицо. Каждое слово Дана – как ожог. И скрыться некуда. Она как на ладони перед этим человеком. Стася прикладывает руку к пылающей щеке…

А Дан уже снова рассуждает о журналистике, а потом снова без перехода – о невоздержанности своей беспутной любовницы. Потом говорит, спасибо, что выслушали. Пунцовая Стася спрашивает деревянным голосом, о чем бы он хотел узнать. И замирает в ужасе: сейчас попросит заглянуть к нему в постель. Нет. Он спрашивает, любит ли его эта девушка и, главное, будет ли она с ним. Говорит, что она – единственная девушка, которая понравилась его маме. «Мнение вашей мамы для вас настолько важно?» – спрашивает Стася. «Это единственное, что для меня важно», – отвечает он на полном серьезе. Стася как в омут падает в видение, но никак не может забыть про его цепкий взгляд, который, как только он замолчал, снова ощерился острыми скалами. Он понимающе улыбается, закрывает глаза, и тогда она проваливается окончательно.

Через несколько минут она говорит ему с сожалением: почти – да. «То есть – нет, хотите вы сказать?» – уточняет он, кажется немного обидевшись. «Она колеблется. Она готова стать вашей, но в последний момент случается что-то непредсказуемое и что-то смешное…» – «Кто-то мешает?» – спрашивает он с иронией. «Да, и она, похоже, была этому рада», – Стасе трудно даются такие ответы. Она ждет реакции, но тот только ухмыляется: «Поживем – увидим. Ведь это не конец света?» Стася опускает глаза. То, что ей явилось в видении, походило именно на конец света.

Он ушел, оставив в конверте на столике пять сотен. Закрыв за ним дверь, Стася не испытала облегчения, она была эмоционально раздавлена. Несколько минут она шагала по комнате и повторяла, поднимая глаза к потолку: «О нет!» А потом ей вдруг захотелось узнать об этом человеке побольше, словно это могло защитить от жалящего облака, что осталось после него висеть посреди комнаты.

Она подошла к креслу, на котором он только что сидел, осторожно села, закрыла глаза, постаралась вспомнить его лицо. И тут же увидела его так отчетливо, словно смотрела на экран телевизора. Яркая вспышка – Стася дернула головой, – она увидела красный, кроваво-красный ковер. Опять вспышка – еще ярче, и снова только кусок картинки – большой деревянный дом, сосны, над дверью – подкова. Пожилая, но еще очень красивая женщина грозит пальцем Дану, а тот смотрит на нее с обожанием. И еще – урод, страшный урод привиделся Насте. В общем, получилась ерунда. Ничего она толком не поняла.

Через неделю она встретила Дана-Игоря, когда возвращалась из магазина. Он уже не выглядел таким пугающим. Старенькая машина, с облупившейся на багажнике краской, джинсы, фотоаппарат на шее. Смешно поздоровался с Леночкой. Предложил подвезти. Сумки с продуктами тотчас показались Стасе пудовыми…

Всю дорогу Дан говорил о психологии, выказав такое знание предмета, что Стася, забыв обо всем на свете, слушала его разинув рот. Он говорил, что в таких вещах, которыми занимается она, главное, правильная интерпретация того, что видишь. Рассказал о некоторых способах трактования видений гадалок на кофейной гуще, про шаманов из тундры. Он говорил: точность интерпретации нарабатывается опытом, а опыт нуждается в обратной связи. Советовал держать связь со своими клиентами, выяснять подробности осуществившихся предсказаний, сопоставлять с картинкой, которую она видела во время предсказания.

Больше всего ее поразило то, что Дан относился к ней и к ее дару совершенно серьезно. Он говорил о ясновидящих, гадалках, экстрасенсах так, словно давно жил в их мире и там ему ничего не казалось странным. Уже прощаясь, он спросил: «Не хотите ли познакомиться с одной старушкой? Пришла тут такая сибилла из Перми в редакцию. Мы ее пока направили в лабораторию парапсихологии. Но поскольку у меня там друг в начальниках, могу провести…» Конечно, Стася хотела! Она мечтала встретить человека, обладающего тем же даром, чтобы расспросить о множестве непонятных ей мелочей. Слава будет категорически против, но ведь не обязательно ставить его в известность обо всем на свете.

Старушка оказалась очень древней, но предсказывать действительно умела. «Я свой дар, дочка, столько лет пестовала… И в конце концов добилась того, чтобы не заглядывать в далекое будущее, а предсказывать близкое – только на несколько дней вперед». Дан дипломатично оставил их вдвоем, вышел покурить. Вопросам Стаси не было конца. Старушка едва успевала отвечать. Про интерпретацию мало что могла сказать. Опиралась на интуицию, на жизненный опыт. Но кое-какими мелочами все-таки поделилась.

Пока ехали домой, говорила в основном Стася. Они уже были запросто на «ты», и Стася почти позабыла, как нескромно он умеет говорить о страсти. Не о страсти вообще, а о своей… Выходя из машины, она поинтересовалась: «А как мое предсказание? Сбылось?» – «Рано еще!» – удивленно ответил Дан и развел руки. Он хитро улыбался, словно предсказание касалось ее. Его и ее. Словно она и была той самой «почти вашего возраста, почти вашего сложения, почти вашего темперамента…». Дан весело кивнул ей на прощание и не назначил встречу. Стася успокоилась и подумала, что похожа на обычную бабу – чуть мужик с тобой по-человечески, уже кажется, что влюблен. Встречу он не назначил, только визитку вручил, потому что так принято.

Две недели назад он звонил ей и посоветовал почитать недавно изданную книжку одного американского профессора, специалиста по парапсихологии, которая ей потом очень и очень помогла. Сказал, что собирается лететь к нему в Америку на курсы изучать способы интерпретации. «Позвони, как вернешься!» – хотела было сказать ему на прощание Стася, но в комнату вошел Слава, и она просто пожелалаДану счастливого пути.

Она начинала корить себя за глупость и необразованность. Дан сыпал цитатами, упоминал авторов, пишущих об эзотерике, биоэнергетике, парапсихологии. Она все старательно запоминала, потихоньку записывала, клятвенно обещая себе непременно отыскать эти книги, как только появится время. Эрудиция Дана казалась ей недосягаемой. Она с тоской думала о том, когда же у нее появится это время? А порой жалела, что так рано выскочила замуж. «Эти молодые девчонки, бросающиеся из-за парты замуж, – говорил Дан вроде бы не о ней, но до жестокости точно и потому обидно, – они ведь всю жизнь остаются на том же уровне. Мытье кастрюль препятствует росту интеллекта, я уже не говорю о душе».

Временами ей хотелось туда, в мир Дана, где люди свободны, где потоки информации похожи на селевые потоки, где энергия бьет ключом и все люди – единомышленники. «Откуда ты все это знаешь?» – спрашивала она его с завистью. «Профессия обязывает. Каждый должен знать свое дело, а журналист должен знать дела каждого».

Вот кому нужно позвонить! Стася порылась в сумочке и вытащила глянцевую визитку. У телефона она чуть помедлила, подумав, что Слава вряд ли одобрил бы этот поступок. Однажды, когда Стася попыталась рассказать ему об этом другом мире, где люди относятся к ее параспособностям совершенно нормально и обычно, где цитируют известных ученых-эзотериков, Слава вдруг оборвал ее и спросил: «Зачем?» – «Как зачем? – не поняла Стася. – Это же культура! Специфическая, быть может, но все-таки подлинная культура людей, не похожих на нас». – «Мне все равно, – сказал Слава, – будешь ты цитировать классиков или нет. Но мне не все равно – останешься ли ты моей доброй девочкой или превратишься в сноба от эзотерики!» Стася опешила. Он ничего не понял. Тогда она попробовала зайти с другого конца. «Слава, как бы ты отнесся к тому, что я исчезну на несколько дней?» – «То есть – как?» – спросил Слава. «Есть такая лаборатория, там изучают способности таких людей, как я. Они меня приглашали. Говорят, если получить их сертификат, можно ездить хоть по всему миру с лекциями и демонстрировать свои способности. Представляешь?» В принципе Стася понимала, на что идет. Слава будет против, причем против категорически. Чтобы это предвидеть, не нужны было быть ясновидящей.

Слава ответил не сразу. Он долго молчал. Подбирает слова, чтобы не обидеть, – поняла Стася и с нежностью посмотрела на мужа. А Слава тем временем подошел к книжной полке и вернулся с толстой книгой. «Фантастика» – было написано крупными буквами на корешке. «Есть здесь один рассказ. Это не займет много времени. Ты прочти. Мне кажется, тебе это пойдет на пользу», – сказал Слава совершенно серьезно и оставил ее одну. Рассказ действительно оказался коротким. Назывался – «Зевс».

«Эта поучительная история о Зевсе началась вовсе не в Древней Греции и даже не в Греции современной, а в глухом лесу Новгородской области, в середине двадцатого века. Началась она с грозы, о которой нужно сказать отдельно. Но сказать нужно лишь то, что эта гроза была самой необычной из тех гроз, которые доводилось видеть старожилам небольшой деревеньки Олимпово.

Небо почернело настолько, что селяне все поголовно решили, будто наступает конец света, а потому даже не стали зажигать лучин. В полдень на землю пала глубокая ночь. Все, разумеется, сидели дома и ждали, чем все это кончится, одна только глупая Гея бродила в тот день в лесу и не поспела вернуться домой до того, как на землю низверглась лавина воды. Гея была тридцатилетней матерью-одиночкой, а точнее, пока еще не матерью, а брюхатой от какого-то бродяги, как говорили местные бабы, старой девой.

Когда на землю пала мгла, Гея до того перепугалась, что, шарахнувшись, как глупая лошадь, в сторону болота, потеряла тут же и корзинку с грибами, и тропинку, по которой могла бы быстро добраться домой. Молния проделала дыру в полнеба, ослепила всех, кто имел глаза, и тут же громыхнул адский гром, от которого чуть не разорвались барабанные перепонки. В деревне бабы часто крестились на иконы, а мокрая Гея в лесу валялась без чувств под кустом дикой малины.

Однако ей повезло, сразу же после дождя она пришла в себя и вернулась домой, где и разродилась мальчиком, названным тут же по местным святцам в честь нынешнего святого – Зевсом. И никто бы, наверно, тот день никогда не вспомнил, хоть и натерпелись все страху, если бы не Зевс.

Когда Зевсу было всего лишь пять, его то и дело таскали за уши соседки, у которых он что-нибудь поджигал. Мальчик родился необычным. Машет руками, а из кончиков пальцев летят мелкие, но самые настоящие искры. К десяти годам, когда искры сменились маленькими, но совсем настоящими молниями, Зевс приучился руками не размахивать и следил за своей походкой, потому что, как только руки начинали бесцельно ходить ходуном, под ногами вспыхивали маленькие костры. В восемнадцать, узнав о безвременной кончине матери, он всплеснул руками и поджег дом старосты, после чего батрачил на того за одну лишь похлебку два с половиной года.

Старожилы привыкли к Зевсу, считали его чуточку придурковатым – мыслимо ли ни с того ни с сего молнии пускать из пальцев, – но зла на него не держали и особого внимания фактам молниеиспусканий не придавали.

Но вот появилась в Олимпово залетная художница из столицы. К бабушке приехала на каникулы, залечивать раны от высокой, но очень обидно оборвавшейся любви. Звали молодую рисовальщицу Герой, и была она дочерью бывшего всесильного князя, а ныне – никчемного пенсионера, некогда покинувшего Олимпово в поисках лучшей доли.

Гера увидала Зевса, и раны от прежней обидной любви тут же затянулись, а верхняя пуговка на вороте рубашки распахнулась. Зевсу она тоже понравилась. И чтобы покорить девушку, он показал ей молнию. Щелкнул пальцами, и старое дерево тут же вспыхнуло синим пламенем. Пораженная Гера упала навзничь, а Зевс, который совсем неправильно ее понял, упал на нее…

В Олимпово молодожены – Зевс и Гера – оставались недолго. Потащила она его в столицу, стала показывать знакомым, не пожалев немецкий сервант для демонстрации. Знакомые потрясенно молчали. Чудо было налицо, но как из него извлечь пользу или выгоду, не знал никто. Так и жили Зевс с Герой в нужде, но в славе. Вскорости дети у них народились – Афродита и Гермес. Афродита – та ладненькая, а вот у Гермеса ножка одна была чуть короче другой. Требовалась заграничная операция.

А тут как раз американцы понаехали. Стали звать Зевса преподавать в институт электричества. Гера в ноги ему упала: «Едем! Гермесу ножку поправят!» Он согласился. Поселились они где сказано было, устроились, уехал Зевс в институт электричества, а вечером сообщают Гере: так, мол, и так, машина упала с моста, не справился ваш муж с управлением. Гера, конечно, в слезы, ее утешают как могут – пособия пожизненные там всякие, операцию сыну бесплатную. Глядят, а она уж и всхлипывать перестала…

Зевс, проснувшись, не понял сначала, где он и почему спал. Помнил только, как садился в машину… Вместо стен вокруг него была натянута металлическая сетка, как в зоопарке. «Эй!» – тихонько позвал он, но никто ему не ответил. В углу стояла миска. Он поел и снова позвал: «Эй!» И снова никого. Зевс щелкнул пальцами, но решетка выдержала – посыпались искры. Неожиданно одна стена отошла в сторону, и он увидел, что на него устремлены десятка четыре глаз. Рассматривали с интересом. Люди в белых халатах снимали показания с каких-то приборов. «Выпустите меня отсюда! – крикнул им Зевс. – Ну же, слышите!» Люди переглядывались и непонимающе пожимали плечами. Тогда он вытянул руки вперед и послал в эти ухмыляющиеся физиономии самую настоящую молнию. «О!» – пронесся по толпе восторженный возглас. Молния разбилась о жаропрочное стекло. Люди аплодировали. Те, что в белых халатах, опять к приборам и чего-то писать начали, показывая друг другу два пальца, соединенные в кружок…»

На этом рассказ заканчивался. Стася полистала книгу, словно ожидая увидеть продолжение. «Продолжения нет, – появился из-за двери Слава. – Это конец».

Тогда она страшно обиделась на него, но от обследования в лаборатории, которое настойчиво предлагал Дан, все-таки наотрез отказалась. В конце концов, она человек, а не подопытный кролик…

– Дан! Здравствуй, это Настя! Мне очень нужна твоя помощь. Да, да, сейчас. Нет, я не могу приехать. Мне Леночку не с кем оставить. Приезжай ты…

Она положила трубку и только тогда почувствовала, что по лицу катятся слезы. Градом. Вот что значит почувствовать рядом чье-то плечо. Тут же расслабляешься и превращаешься в тряпку. Стася села в коридоре напротив входной двери и приготовилась ждать. В глубине души она все еще лелеяла глупую надежду, что Слава просто-напросто подвернул ногу…