Воскресенская приподнялась в постели, слушая Виктора, и от досады чуть не выла. Не сумел справиться с таким пустяковым заданием! Чего же от него ожидать? Идиот, он и есть идиот! Она старалась не смотреть на него. В конце концов, спасибо ему и за то, что вытащил ее из лап Рудавина. Невероятно, конечно, что у него это получилось. Виктор совсем не изменился. А она уж было подумала, что на него просветление нашло. Стоит дурак дураком.

Людмила смяла сигарету. Виктор, почувствовав ее раздражение, умолк на полуслове. Присел рядом, смотрел как побитая собака.

– Ну что, что смотришь?

Он попытался погладить ее по руке, она не сдержалась, ударила его по лицу наотмашь. На застиранный пододеяльник упала капелька крови.

«Господи, нет! – взмолилась Людмила. – Как тогда! Совсем как тогда!»

Тогда, тринадцать лет назад, она тоже ударила его. И потом все последующие годы не могла себе этого простить…

Если для Виктора брак был случайностью, то для Наташи – закономерным результатом, к которому она стремилась всей душой. Она с детства привыкла ставить перед собой цели и добиваться успеха. Путь от цели к финалу она называла ролью. Выйдя замуж, она не расслабилась, помня о чужом кольце, которое он надел ей на палец в день свадьбы, и продолжала играть свою роль. Словно шла по весеннему льду и каждый шаг делала осторожно, проверяя сначала – крепок ли, можно ли ступить. Разговаривала с Виктором мало, с мамой его – Анной Николаевной – старалась помалкивать. Та смотрела на Наташу свысока и то ли чего-то ждала от нее, то ли чем-то была недовольна. Наташа и не пыталась разобрать. Она ступила на хрупкий лед, и ее задачей было – удержаться. А удержаться было не просто…

Бывшие подруги Виктора не давали ей в институте проходу. Их шпильки были мелкими, но острыми. Бывшие подруги не верили в серьезность их брака и не собирались сдаваться. Наташа тоже. Она жалобно смотрела на Витю, пока тот не захотел сменить место работы. Виктор со своим высшим образованием работу нашел легко, а вот Наташа со своим средним помыкалась бы изрядно. Время стремительно менялось, послушные сотрудники уступали место предприимчивым, грамотным и тем, кого называют «профи». На семейном совете решено было отправить Наташу на курсы. Она выбрала бухгалтерские.

Наташе нравилось считать. Цифры не обманывали. Зато с их помощью можно было обмануть кого угодно. Наташа всегда больше доверяла цифрам, чем людям. Поэтому у нее никогда не было подруг, а в голове всегда велись сложные расчеты. Она рассчитывала каждый свой шаг, никогда не совершая глупости или оплошности. Виктора она тоже вычислила. Увидела его впервые и решила, что он станет ее мужем. Мысль была неоригинальной, похоже, половина сотрудниц из их отдела вынашивала такую же. Но пока коллеги вешались ему на шею одна за другой, Наташа наблюдала за происходящим и считала. Как его заполучить? Чем взять? И сообразила. Первое, что она сделала, – представилась совсем нерасчетливой. Расчетливым людям наивный глаз и глуповатый вид удаются сравнительно легко – они хорошо знают свою противоположность.

О Наташе в отделе никто ничего не знал, кроме того, что она скромная, ограниченная и – старая дева. Этого было достаточно для того, чтобы не интересоваться остальным. Порой одна из матрон или смазливых раскрепощенных ровесниц бралась поучать ее: «Чего сидишь-зажалась? Посмотри по сторонам, парни молодые, умные…» Наташа опускала глаза, чтобы не выдать своего презрения к советчице. Ее не интересовали эти плебеи. Она еще не встретила достойного себя, не отыскался тот, кто затронул бы ее сердце. Случалось, сердце издавало какие-то звуки, да только что за нужда прислушиваться? Придет время, появится достойный ее, Наташиного высочества, принц – тогда сердце подаст настоящий голос, а не мышиный писк.

В борьбу за Виктора она включилась сразу, хотя этого никто и не понял. Все ему страстные взгляды посылают, а она пионеркой смотрит, всегда готовой только к труду и взаимопомощи. Неловкая, неопытная, но главное – такая, которую бросать великий грех.

Виктор и клюнул. Ему, похоже, нравилось не столько завязывать отношения с женщинами, сколько рвать их. Поэтому Наташу он старательно избегал. А Наташа все ждала, и расчеты ее показывали: будущий муж созрел, он знает главное – ее нельзя бросить. Теперь оставалось заполучить его в постель…

«А у меня как раз обручальное кольцо твоего размера», – сказал он ей наутро. Сообщение ее заинтриговало. Что это – просто слова или действительно так оно и есть? Он выдвинул ящик письменного стола, достал коробочку – два кольца. Протянул ей – подошло. Мистика. Пока он выходил за шампанским – рассмотрела коробочку получше. На донышке лежал чек. 1982 год. Пять лет назад. Тогда они еще не были знакомы…

Наташа стала женой, но не забыла, что надела чужое кольцо. Спрашивать Виктора ни о чем не стала, ждала, когда расскажет сам. Но он не рассказывал и даже не обмолвился ни разу. И Анна Николаевна как воды в рот набрала. Это было похоже на заговор. Ей почудилась угроза, и она защитилась испытанным женским средством – родила ребенка. И снова рассчитала все верно.

Виктор переменился. Анна Николаевна оттаяла. Наташа вместе с Полиночкой оказалась в центре их внимания и обожания. И вот тогда она подумала, что, может быть, и хватит. Хватит жить в собственной семье, как резидент вражеской страны. Теперь это ее дом, ее семья и можно наконец жить счастливо и спокойно. И полтора года она прожила счастливо и спокойно. Поэтому перемену в Викторе заметила не сразу…

Но Анна Николаевна, безгранично преданная теперь ей и Полиньке, просветила. Исповедь пожилой женщины была длинной, приправленной корвалолом, насквозь промокшим носовым платком и рюмкой коньяку. Наташа выслушала спокойно и снова принялась за расчеты. «Поплачь, – просила свекровь, шмыгая носом, – легче будет». Но Наташа смотрела на нее сухими равнодушными глазами.

Она сделала все, что могла. Сменила прическу, купила новые туфли на шпильках и новое платье, сходила к бабке-знахарке. Виктор ничего не заметил. Он теперь вообще ничего не замечал.

Наташа проследила его до дверей квартиры, которую он снимал с той самой Люсей, и на следующий день отправилась к ней, прихватив большой кухонный нож.

– Я все знаю, – сказала она, как только Людмила открыла дверь. – Вы спите с моим мужем.

– Кто вам сказал?

– Он.

– Думаю, разговор будет долгим, – Людмила пыталась выиграть время. – Давайте я поставлю чайник.

«Две чашки чая, – сказала она себе мысленно, – промывка мозгов, и чтобы все забыла!» Воскресенская сосредоточилась. Ничего, обойдется. Она справится.

Когда Людмила с чашками в руках переступила порог комнаты, Наташа с ножом, зажатым в кулаке, кошкой кинулась на нее. Людмила успела перехватить ее руку у своей груди. Острие царапнуло блузку, оставив маленькую брешь. Людмила давно не испытывала такого удивления, как в тот момент, когда эта обезумевшая дикая кошка готова была разделаться с нею. Это не обычные женские штучки, это серьезно, она не пугает. И если бы не многолетние тренировки, Людмила лежала бы теперь в предсмертной агонии.

Наташа смотрела не отрываясь, она казалась вдвое сильнее тренированной Людмилы. Нож плясал в ее руке. Тогда Людмила ударила обезумевшую женщину чуть ниже груди, точно в солнечное сплетение, и Наташа согнулась пополам.

Людмила не стала дожидаться, пока та отдышится и бросится на нее снова. Женщина больна, поняла Людмила. И не только потому, что разгуливает с ножом, а еще и потому, что гипноз на нее не действует. Она захвачена только своей страстью. Достав из сумочки ампулу и порезавшись острыми краями, вскрывая ее, Воскресенская набрала в шприц пять кубиков и вколола Наташе сильнодействующий препарат, апробацией которого ее отдел занимался в последнее время. Средство подействовало молниеносно. Людмила легко подняла Наташу и бросила в кресло.

– Слушай меня внимательно. Твой муж любит тебя и только тебя. У тебя все в полном порядке. Ты самая счастливая женщина на свете…

Процедура заняла пять минут. Людмила смотрела из окна, как Наташа, словно робот, идет к автобусной остановке.

Наташа шла и удивлялась самой себе. Состояние было такое, будто она только что проснулась, но сновидения еще преследуют ее. Сон был реальней, чем эта незнакомая улица. Но сон таял, и это ее очень пугало. Сон уносил вместе с собой что-то важное, что-то такое, без чего она не сможет жить дальше. У автобусной остановки Наташа встала как вкопанная. Стало ясно: она больше не умеет считать. Что-то такое испортилось в голове. То, что помогало безошибочно просчитывать каждый следующий шаг. А без этого ей не обойтись. Наташа побледнела и покачнулась. В ее душе росла паника…

Заметив, что женщина остановилась, Людмила нетерпеливо процедила: «Ну иди же, иди…» В инструкции по применению нового препарата черным по белому было сказано, что людям с психическими расстройствами он категорически противопоказан, так как вызывает обострение процесса. Оставалось только надеяться, что Наташа не столько больна, сколько ревнива, а ее выходка с ножом, скажем так, – от большой любви. Любовные раны делают женщин как две капли воды похожими на шизофреников. «Ну иди же!» Людмила посмотрела на часы. Вот-вот должен был прийти Виктор. Нужно будет отправить его домой, присматривать за полоумной женушкой. Одно дело взять в руки нож и устроить истерику, и совсем другое – всерьез броситься на человека. А психические расстройства обычно утраивают силы. Людмила сама видела, как хрупкую женщину едва удерживали двое крепких мужчин. «Иди!» Наташа скрылась в подъехавшем автобусе, и Людмила, проклиная все на свете, опустилась в кресло.

Виктор пришел через полчаса. Посмотрел на Люсю и перестал улыбаться.

– Зачем ты сказал ей?

– Ничего не понимаю.

– Ты ведь обещал!

– Люся, что случилось? – он попытался обнять ее.

И тогда Люся не удержалась – ударила. Капелька крови скатилась с его разбитой губы и застыла на ее манжете. Она опустила глаза и поняла: это конец, она его больше не увидит. Отчаяние, перенесенное напряжение перемешались и хлынули в ее сердце горячей струей. Она кричала ему, чтобы убирался, чтобы не смел ничего говорить этой своей… Он не услышал и половины из того, что она выкрикивала ему. Сначала потому, что никак не мог поверить, а потом потому, что ушел не дослушав…

Наташа вернулась домой и заперлась в ванной. Анна Николаевна после их последнего разговора старательно избегала оставаться с ней наедине. Она проклинала тот день и час, когда Наташа спросила ее о Люське и она рассказала ей все, что знала. Просто затмение какое-то нашло. И кто за язык тянул?

Наташа включила воду, села на край ванны. Ее знобило. Хотелось пить. Во рту было так сухо, словно она весь день провела в пустыне. И самое ужасное, она совершенно не знала, что ей делать. А делать что-то нужно было обязательно, потому что страх, который она принесла с улицы, рос и ширился у нее в голове и готов был поглотить целиком и ее, и ее дом, и Полиньку. Наверно, она заразилась от кого-нибудь в автобусе. Только вот зачем она в него села? «Спасайся!» – сказал кто-то требовательно. Наташа вздрогнула всем телом и чуть не упала. Непослушные пальцы теребили воротничок блузки. Легкий шелк с треском пополз по шву. Но легче дышать не стало. Она принялась срывать с себя одежду. Зараза проникла в ткань! Как она этого не поняла сразу! Нужно снять, все снять с себя поскорее! «Спасайся!» – снова приказал голос. Ее руки замерли, сжимая лоскуты шелковой блузы.

Она подошла к зеркалу, не узнала своего отражения. Там, в стекле, перед ней стояла белая как полотно женщина в разорванной одежде, с взъерошенными волосами и черными провалами вместо глаз. Наташа снова села. Сознание еще пыталось бороться с происходящим. Она подцепила смертельную болезнь. И принесла ее в дом. Она заразила всех. Даже Полиньку. Ей нет прощения, но можно еще всех спасти и все исправить… «Спаси всех!» – разрешил голос. «Хорошо», – задушенно прошептала Наташа, дрожащими руками отпирая дверь ванной комнаты. Она распахнула дверь, и сознание угасло окончательно. «Полинька!» Но звала уже не Наташа, звала болезнь, которая таилась в ней так долго, почти с самого рождения, и так неожиданно дала о себе знать, когда из стены, которой она отгородилась от жизни, вытащили нижний кирпичик…

Виктор шел не оглядываясь, понимая лишь одно – там, за его спиной, осталось нечто такое, без чего он не сможет. И еще – он не сможет вернуться туда. Он шел, выбирая безлюдные дорожки. Ему казалось – чье-то неосторожное слово, взгляд, и его сердце разорвется. Оно и так пульсировало легкими уколами в грудь. Чтобы успокоиться, он считал шаги. На три тысячи триста девяносто втором сбился, потому что не увидел своего подъезда…

Дом был окружен плотным кольцом толпы – не пробиться. Любопытные сворачивали с улицы и пытались проникнуть во двор. «Что случилось?» – с нетерпеливым любопытством спрашивали друг друга. Но что случилось, знали лишь те, кто стоял в самых первых рядах. Сквозь толпу на улицу пробилась девушка. «Что там? Что?» – подлетели к ней сразу несколько человек. Девушка нахмурилась, стряхнула с плеча чужую руку и ушла молча.

Сбоку пристроилась машина «скорой помощи». Виктор пробирался в обход, не вслушиваясь в человеческое жужжание. «Пропустите!» – и толпа расступилась, пропуская санитаров с носилками. Они быстро прошли мимо Виктора, толкнув его, и тогда только он пришел в себя и окаменевшие после оплеухи губы наконец раскрылись. «Мама!» – удивленно вскрикнул он. А санитаров уже проглотила толпа. «Мама!» – он стал рваться им вслед, пока не понял, что его держат чьи-то крепкие руки.

Участкового он знал уже давно. Теперь тот держал Виктора за руку и, не глядя ему в глаза, тихо говорил: «Нужно опознать, такой порядок…» Толпа вздрогнула и пропустила их. Он еще успел расслышать ухающий голос соседки из шестнадцатой квартиры: «Прямо вот так вот… вместе с девчонкой… на моих глазах… безбожница…»

Толпа осталась за спиной. Толпа качала головами и охала. А на асфальте перед ним лежала Наташа. Он узнал оранжевую блузку и босоножки. Лицо ее было прикрыто газетой. А из-под нее разливалась темная вязкая лужа. Руки и ноги Наташи были неестественно вывернуты. Блузка разорвана в клочья так, что едва прикрывала розовую комбинацию. Рядом лежала еще одна развернутая газета. Последнее, что он успел увидеть, – высовывающийся из-под нее розовый носочек на маленькой ножке.

Виктор пролежал без сознания неделю. Людмила приходила каждый день. Больше приходить было некому. Сердце Анны Николаевны не выдержало. Врачи говорили: «Вариантов немного: либо он выйдет из комы, либо умрет». Людмила решила – пусть будет так, как распорядится судьба, привлекать специалистов организации она не станет. Виктора она уже все равно потеряла. Ночью ей позвонила дежурная сестра, предупредила – возникли сложности, у пациента отек мозга. Людмила не смогла заставить себя встать и поехать в больницу. Да и зачем? Чтобы убедиться в том, что Виктор умер? Она узнает об этом завтра. Все кончено, и она ничем не может ему помочь.

Воскресенская попыталась заснуть, не получалось. Она закурила, встала и включила кофеварку. Посмотрела на часы – до рассвета далеко. Вытащила из портфеля бумаги, принялась разбирать. Кофе остыл, а Людмила все сидела, перекладывая страницы машинописного текста из одной стопки в другую. Она не хотела вспоминать. Воспоминания пришли сами собой. И первый стеклянный поцелуй, и всепоглощающая страсть последних дней. Она переживала все заново. Почему все случилось как в дурном сне? Почему именно с ними? И почему она продолжает любить его, хотя знает наверняка, что они никогда, ни при каких обстоятельствах не смогут быть вместе?

Она закрыла глаза и представила его лицо, его доверчивый взгляд, его сильные руки. Она представила, как он целует ее, и тихонько застонала. А потом представила, что он уходит от нее навсегда, именно сейчас, в эту минуту. Людмила была бы рада заплакать, но не смогла. Даже катастрофа, обрушившая их жизни, не давала права на слезы. А что, если попробовать? Не зря ведь ее учили… И пусть даже то, что она собирается делать, противопоказано…

Людмила подошла к своей сумочке, достала голубой флакончик, вытряхнула крохотную таблетку. В голове еще шла битва желаний со здравым смыслом, который кричал, что смерть лучше, чем такая жизнь. Что Виктор выбрал бы смерть, будь у него право на выбор, что он проклянет ее, если останется жив… Но Людмила не слышала. Она упала в постель, раскинула руки. Наркотик начал действовать, закружил в водовороте чернильно-фиолетового пространства. Пространство было особенным, проявляющим невидимое. Ее тело отбрасывало десяток теней. Людмила выбрала одну из них, мысленно послала ее туда, где сейчас лежал он. Его тело тоже отбрасывало тени. И они медленно отрывались от плоти, поднимались вверх. «Нет, – мысленно приказала Людмила, – останься. Слышишь? Останься со мной». Одна из его теней стала податливой, и Людмила обхватила ее руками. Остальные замерли в нерешительности. «Не уходи!» – это был уже не приказ, а отчаянная мольба. И тень прильнула к ней, обмякла. Тень вспомнила, что она любит и любима. Но она ничего не знала о гибели Полиночки, Наташи, мамы. Сейчас она знала одну только свою любовь…

Телефон звонил не умолкая вот уже целую вечность. Воскресенская с трудом открыла глаза, разжала стиснутые зубы. О том, чтобы встать, не могло быть и речи. Для начала ей было необходимо вспомнить, кто она такая и где находится. Память возвращалась болезненными толчками. Часы показывали четверть четвертого. Людмила поднесла их к уху. Стоят. С трудом переставляя ноги, она прошла на кухню, взглянула на ходики. Шесть. Наркотик перестал действовать полтора часа назад. Но ощущение реальности было неполным и ненадежным.

Снова зазвонил телефон. Она сняла трубку. Та же медсестра уставшим голосом доложила: пациент вышел из комы. «И?» – Людмила почувствовала, что девушка чего-то не договаривает. «Увидите сами», – беспомощно пролепетала та.

Он сидел на кровати спиной к ней. Волосы за ночь стали совершенно белыми. Врач посмотрел на Людмилу поверх его плеча и развел руки.

– Как вас зовут?

Виктор молчал и не шевелился.

– Кто вы? Кем работаете? Где живете?

– Не помню, – ответил он.

Его голос звучал странно. Стал каким-то детским. Воскресенская встрепенулась. Притворяется? Зачем? Да и не в его это характере. Она обогнула кровать и встала перед ним.

– Люся! – широко улыбнулся ей Виктор.

С тех пор он стал ее ребенком. Она заботилась о нем, нанимала медсестер, но навещала редко. Из всей своей тридцатипятилетней жизни он помнил только ее. Память к нему не вернулась. Впав в детство, он погрузился в собственный мир, куда она не могла войти. Он жил рядом, но словно за стеклом – не пробиться, не достучаться. Он и не он. Она не дала ему уйти или Бог вернул его ей – теперь было не важно. Он вернулся, и его можно было любить. Не так, как раньше. Иначе. Как раньше, теперь быть не могло…

Людмила потянула Виктора к себе, прижала ладонь к разбитым губам. «Люся», – промычал он и уткнулся в ее ладонь лбом. Нет, ничего он не вспомнит, никогда. Но это и к лучшему. Ей совсем не хотелось терять его еще раз.

– Ну хватит, хватит, – нежно сказала Людмила. – Хорошая мы с тобой парочка, – она смахнула злую слезу. – Ты сделаешь для меня еще одно дело? Очень важное дело. Хорошо?