«Я вижу свою душу в зеркала,

душа моя неслыханно мала…»

И. Бродский

 

1

Когда-то серый дом на Фонтанке, возможно, считался весьма респектабельным местом, несмотря на свою полную коммуналковость. Жильцы гордились видом на грязную речку, на исторические места, утверждали, что именно здесь кутил молодой Пушкин. Ну не кутил, так захаживал выпить – это точно. Но теперь дом опустел, и по ночам по этажам бегали огромные серо-бурые крысы. Они полностью завладели домом и ничуть не смущались бомжей, захаживающих в теплые подъезды, чтобы опохмелиться. Крысы смотрели на них немигающими жадными тупыми глазками и пытались стащить из-под носа что-нибудь из их затхлой снеди.

В этом доме на подоконнике в подъезде Лю сидела уже целую вечность. Возможно, она бы так и не очнулась, если бы не кончились сигареты. Она уставилась на пустую пачку. Потом на пепельницу – и ужаснулась. Восемь штук – вот так, не отходя от окна. Ну что же, возможно, это не худший способ самоубийства.

«Значит, так: если он вернется… Глупо, конечно, так себя обманывать, но все-таки, если он вернется…» Мысль сворачивалась клубочком и не хотела развиться во что-нибудь утешительное. Он не вернется, конечно же, он не вернется. Лю снова взяла в руки рулетку и, потянув за металлический хвостик, вытащила длинный кусок линейки. Отпустила. Вжик – и все сантиметры моментально исчезли. Классная игрушка. Все как в жизни. Встретились они с Сашкой, прожили вместе год, а потом – вжик! – и все.

Разумеется, она могла бы не допустить свое сердце до этой бесперспективной любви. Знала ведь, что у него где-то жена, сын. Но за год как-то забыла. Вылетело из головы. Да он и сам не вспоминал о них. А через год – здравствуйте, пожалуйста! – жена пожаловала. И как она их только нашла? Ведь Лю жила в заброшенном доме. Точнее, владела заброшенным домом.

Все квартиры давно расселили, осталась только Лю. На ней расселение и закончилось. И почему ей всегда так не везет? Жила бы теперь в отдельной квартире, как все нормальные люди. Так нет же, именно когда подошла ее очередь расселяться, деньги у расселителей кончились. «Ждите!» – сказали ей в жилконторе, что могло означать и надежду, и кукиш с маслом. Но сказали с такой интонацией, что надежда мгновенно скончалась на месте. Полгода Лю прислушивалась, не затеплится ли снова ее дыхание, а потом прислушиваться перестала и решила сдавать пустующие комнаты бывших соседей.

Идею эту ей подала Мари. Они повстречались месяц назад на набережной, когда Лю выгуливала Бинго. Черный сеттер был Сашкиным подарком. Лю кормила его, гуляла с ним по пять раз на дню, но хозяйкой так и не стала. Бинго весь день лениво лежал у входной двери и оживлялся, только когда возвращался Сашка.

Мари оказалась бездомной девушкой с темной историей. Лю не поверила ни слову из рассказа о ее злоключениях, но предложила переночевать в соседней пустующей квартире. Так она стала первой «квартиранткой» и в какой-то мере совладелицей пустующего дома. Потому что, хоть денег с постояльцев и не брала, частенько теперь обитала на кухне у Лю, пробуя ее борщи и салатики. Лариска привела пару квартирантов, ребят со своего филологического факультета. Лю не возражала. Лариска не злоупотребляла ее гостеприимством и заходила в гости, только когда Сашки не было дома.

Его жена пробыла недолго. Полчаса, наверно. Им нужно было поговорить. Да ради бога! Лю все поняла, когда открыла ей дверь: словно в зеркало взглянула. Такая же высокая, волосы такого же редкого оттенка и точно такой же длины, словно их вымеряли по сантиметру у той идругой перед тем как подрезать. Черты лица – и те как у двоюродной сестры. Вот почему он не вспоминал ее: он ее и не забывал никогда, глядя на Лю. Прикрывал, наверно, глаза своими длиннющими черными ресницами и видел вместо Лю – ее. Она вышла первой, прошла мимо, не оглянувшись на Лю. Он задержался только на минутку: «Прости, Лю, у меня все-таки сын…» Как будто раньше об этом не знал! «Понятно. Хочешь, подвезу?» – «Спасибо. Жена на машине». Ну конечно, она на машине и с сыном, а Лю в крысином доме на старом мотоцикле. О чем речь?

Когда они ушли, Бинго грустно свернулся калачиком на тряпке у входной двери, а Лю отправилась к Мари. Та выслушала, как всегда беспристрастно, достала рулетку, протянула ей: «Вот так? Вжик и все! Пройдет. Хочешь, посидим вечером? Сейчас не могу, убегаю». – «Не знаю», – сказала Лю и снова пошла курить на подоконник, глядя сквозь треснувшее грязное стекло на улицу.

Сигареты кончились, и Лю почувствовала, что теряет последнюю опору. Попросить у приживалов? Ну их. Проще сходить в магазин. Она пошла наверх, к своей квартире, и вдруг услышала, как хлопнула подъездная дверь. «Вернулся!» – Лю накрыла волна ликования. Задыхаясь, она перегнулась через перила, чтобы разглядеть, идет ли он с той кожаной сумкой, в которую сложил вещи, или только возвращается забрать что-нибудь позабытое.

Шаги однако замерли на первом этаже. Звякнула крышка почтового ящика – и снова тишина. Странно, почтальон сюда никогда не заходил. Лю на цыпочках стала спускаться вниз. Кто-то там внизу тихонько вздохнул. Она остановилась и хотела было окликнуть наугад, но дверь подъезда снова открылась. На этот раз громыхнула – дай бог! Топот нескольких пар ног, глухие удары, резкие выражения, стон. Снова топот, грохот двери – и тишина. Лю стояла, замерев, и боялась пошевелиться. Потом на цыпочках поднялась к окну. От подъезда отъезжала машина. Лю прислушалась – ни звука – и стала неуверенно спускаться.

На площадке первого этажа лицом вниз лежал человек. Пол вокруг был забрызган кровью. Лю обошла его, умирая от волнения, не в силах оторвать взгляд от кровавого пятна, расплывавшегося под головой. Совсем не почтальон. Она уставилась на почтовые ящики. В одном из них сквозь три круглые дырочки проглядывало что-то коричневое. Лю открыла ящик, вытащила толстую тетрадь…

 

2

Дневник Станислава Гроха

27 апреля (Первые несколько страниц перечеркнуты красным карандашом)

«С самого раннего детства, с тех самых первых моментов, которые сберегла для меня капризная память, женщины относились ко мне всегда одинаково. Единственный взгляд в мою сторону непременно приводил их в ликование. Они, подчиняясь одним им ведомому закону природы, кидались ко мне, тормошили, ерошили волосы, сверкая при этом очаровательной улыбкой. В три года мне очень нравилось, что любая особа женского пола воспринимает меня как милого плюшевого мишку. Но вот в двадцать три…

В двадцать три меня это уже слегка раздражало. Разумеется, теперь женщины больше не ерошили мне волосы и даже вовсе не прикасались ко мне, хотя именно теперь я бы не возражал. Но все-таки каждая из них смотрела на меня как на плюшевого медведя, явившегося из ее солнечного счастливого детства. В двадцать пять, а сейчас мне именно двадцать пять, это мое свойство – напоминать представительницам противоположного пола лишь любимую детскую игрушку – приводит меня в отчаяние. Год назад я даже задумал принять решительные меры против такого безобразного произвола природы и отпустил усы. Но женские восторги не стихли. Теперь, похоже, они узнают во мне любимого котенка…

Вчера в моей жизни случилось… Хотя нет. Случилось – но вовсе не в моей жизни. Потому что в моей жизни никогда ничего не случается, кроме контролеров в транспорте. То, что случилось, случилось в жизни «первой леди» моей бывшей пятнадцатой группы. Но то, что случилось в ее жизни, отозвалось в моей болезненным эхом и ввергло меня в пучину совершенно невообразимых событий. Теперь, по прошествии суток, анализируя все, что произошло, я отдаю себе отчет, что, не случись с Катей этой неожиданности, все могло бы быть иначе.

Первая леди – Катя Сандалетова – скоропостижно вышла замуж за никому не известного летчика именно в тот день, на который назначила мне встречу. А я, надо сказать, добивался этого свидания ровно год. А потом еще год ждал, когда оно состоится.

Напившись в стельку на вечеринке по поводу нашего благополучно приближающегося выпуска из Политехнического института, я подошел к Кате и предложил «встретиться как-нибудь…» Она снисходительно посмотрела на меня сверху вниз и объявила печально, что «не раньше чем через год». Почему она так сказала – я тогда не понял. Понял только, что через год. И стал считать дни…

Сегодня, двадцать седьмого апреля, зачеркнув в календаре последний триста шестьдесят пятый день, я дрожащими руками снял телефонную трубку и впервые услышал раскатисто-басистый голос Катиной мамы, которая и сообщила мне радостную новость: «Катюша только вчера вышла замуж, Катюша отдыхает еще…»

Промямлив дежурные поздравления, я не стал называть своего имени, распрощался и, положив трубку, тяжело опустился в кресло. Вот и все. Что дальше?

Некоторое время я просидел в полной тишине. В голове не было ни единой мысли. И чего я, собственно, так расстроился? Ведь не думал же я, что она действительно… Или думал? Хватит малодушничать, признался я себе наконец. Может, ростом я и не вышел, но вот с интеллектом у меня все в порядке. И если верить моему другу-психологу, очень даже хорошо! Тесты Аркадия, моего приятеля с факультета психологии, показывали, что мои умственные способности «зашкаливают». По идее я должен был захлебываться нестандартными мыслями и поминутно совершать великие открытия. Однако почему-то не делал ни того ни другого. Хотя, может быть, это всего-навсего тест барахлянский, ведь Аркаша разработал его самостоятельно для курсовой. Но ставить под сомнение профессионализм друга в данном случае мне совсем не хотелось… Да ладно, что там мудрить. Умный я, умный. Я это чувствую иногда. Кстати, именно в этом, может быть, и заключается все мое несчастье. Был бы дураком – радовался бы жизни. Так ведь нет…

Я посмотрел в зеркало, криво висевшее на стене. Заглянул себе в глаза и глубоко вдохнул воздух, чтобы сделать наконец самому себе страшное признание: я мужчина маленького роста, и это ужасно. Мои метр и пятьдесят семь с половиной сантиметров, моя большая глазастая голова и крепкие руки и ноги – это то, что испортило бы жизнь любому. Они перечеркивают во мне человека, превращая в плюшевого медведя, вещь любопытную, но декоративную, то есть без какого-либо конкретного назначения и, уж если быть совсем точным, – не функциональную для любви. Кому нужен мой интеллект, если как мужчина я не выдерживаю никакой критики? Женщинам важнее рост, плевать они хотели на ум. Так что пора сдаваться мафии. Я снял телефонную трубку и набрал номер.

– Севок, здорово! Слава беспокоит.

– Ну здорово. Ты чего такой хмурый?

Я мимоходом бросил взгляд в зеркало, покачал головой и как можно выше поднял брови.

– Не, я не грустный. Я сдаваться.

– Давно бы так, – обрадовался Сева. – Ты посиди у телефона с полчасика. Я сейчас им позвоню, а потом тебе.

Положив трубку на рычаг, я ужаснулся сделанному. Ну почему я такой внушаемый? Почему, если мне говорят, что это хорошо, я через некоторое время тоже так начинаю думать? Почему всегда кто угодно может убедить меня в чем угодно? «Ты просто создан, чтобы тобою управляли», – сказал Севка на прощание и, к сожалению, оказался прав. Прикрыв глаза, я обреченно приготовился ждать…

По профессии я металлург. Распределился после института на завод цветных металлов вторым технологом в плавильный цех. И все ради прописки. Ради чего-то другого там делать было нечего. Мой завод – это маленький островок развитого социализма, который я хорошо запомнил по школьным временам. Здесь никому не было дела до того, что вся страна живет давно уже по «волчьим» законам свободной экономики, что все вокруг давно перестроились и даже слово «перестройка» давно позабыли. Здесь ничего не изменилось. Руководство строило себе квартиры и дачи на заводские деньги, народ получал грошовую зарплату, но революционная ситуация никак не созревала. Народ, вместо того чтобы бунтовать, с завистью смотрел на высший эшелон власти, надеясь хоть когда-нибудь пристроиться к их паровозу.

Отработать на этом зачарованном острове мне предстояло как минимум до тех пор, пока мне не дадут постоянную прописку на койко-место в общежитии. На самом деле я занимал вовсе не койко-место, а двенадцатиметровую комнату в восьмикомнатной квартире, коллектив которой редко выходил из глубокого запоя. Четыре семьи, в каждой по двое детей, произвели на меня поначалу самое благоприятное впечатление. Особенно радовали соседки, наперебой угощавшие блинами. Но блины они пекли до семи вечера, а после семи – ели их с подвыпившими мужьями, после чего шумно выясняли отношения: с мордобоем, с битьем посуды, с детскими воплями и бурными примирениями под утро на скрипучих кроватях.

Жить в такой обстановке было невыносимо. Но я жил. Поэтому, наверно, и повесил на стену метровый календарь с обнаженной девицей, поэтому и зачеркивал каждый прожитый день красным карандашом крест-накрест. Раз-два. Кому был нужен этот день? Зачеркивал и убеждал себя, что считаю дни до встречи с Катей Сандалетовой. А на самом деле мне хотелось перечеркнуть свою никчемную жизнь.

Когда запал моих соседок относительно угощений иссяк, я стал тихо умирать от голода по вечерам. Пришлось купить книжку по кулинарии. Я прочел ее за ночь, на одном дыхании. На следующий день я купил еще пять книг по приготовлению блюд разных народов мира и написал пространное письмо матушке в Калугу с просьбой подробно описать мне рецепты тех яств, которыми она меня всегда потчевала. Полтора месяца я потратил на систематизацию полученных знаний. Два – на то, чтобы исколесить город в поисках приправ с многообещающими пряными и острыми названиями. Затем, чувствуя себя почти профессионалом, я обошел свой микрорайон в поисках сносных продуктов. И только после этого во всеоружии вышел на кухню.

Соседки, погруженные в заводские сплетни, сначала даже не заметили меня. Но как только по кухне поплыл запах мяса с шафраном, предварительно вымоченного в сложносочиненном растворе, смолкли и разинули рты. Уверен, что в этот момент они разом пожалели, что я так мал ростом, а значит, меня никак нельзя использовать в качестве мужа. Их мужья выходили на кухню только для того, чтобы покурить…

Первый же мой кулинарный опыт удался на славу и был съеден четырьмя взволнованными матронами прямо с моей сковородки. С тех пор я старался выходить на кухню только тогда, когда там никого нет. А поскольку такое случалось довольно редко, я приобрел небольшую двухкомфорочную электроплиту и готовлю теперь в комнате. Процесс приготовления всевозможных французских, немецких и итальянских блюд делает меня по-настоящему счастливым.

Месяц назад, возвращаясь домой с родного завода, я залюбовался черной красивой машиной, медленно двигающейся мне навстречу по проезжей части. Машина была «навороченная» и начищенная, как сапог. Неожиданно она остановилась у тротуара как раз возле меня. Из машины вылез такой же навороченный мужчина и, сняв темные очки, уставился на дорогу так, словно позабыл, как он сюда попал.

– Севка! – не поверил я своим глазам.

– Садись, подвезу!

Собственно, мы никогда с ним не были большими друзьями. У меня вообще не было настоящих друзей. Но Севка был одним из тех, кто постоянно пытался меня как-нибудь использовать: занимал денег, просил позвать очередную девушку к телефону, просил покурить в коридоре часик-другой, пока занимал вместе с ней нашу общую комнату. Он вообще был большой бабник, считал, что если девушка посмотрела в его сторону, то он обязан ее трахнуть. Иначе она решит, что он импотент. Во всем остальном он был не столько странным, сколько довольно неприятным типом. Единственной его мечтой было занять в жизни «подобающее положение», «стать крутым». Похоже, теперь он воплотил свою мечту в жизнь. Похоже, это не принесло ему ни покоя, ни удовольствия.

Но я все равно был рад, что встретил его. Как-то, знаете, рядом с такими людьми приобщаешься к активной жизни, чувствуешь себя одним из заговорщиков.

Теперь Севка в моей помощи, похоже, не нуждался. И даже, осмотрев мое жилище, выразил готовность помочь чем-нибудь мне.

– Даже не знаю, браток, чем тебе помочь, – поминутно повторял он. – С чего начать, не знаю… В компьютерах рубишь? Столярничать умеешь? А насчет карате как?

Но я только беспомощно разводил руки: какие там компьютеры, какое карате…

Чем мне помочь, его осенило, когда он проглотил первый кусок мяса, приготовленного мною накануне по специальной индийской рецептуре.

– О! Уа-у! Вот это да! Сам приготовил? Не верю! И давно ты?.. Слушай, идея есть! Жена моего босса ищет повара. Ты бы ей точно подошел. Давай я…

– Нет, нет, нет. – Меня точно током дернуло.

За последние полчаса, пока мы потягивали красное вино, Севка дал мне понять, что занят не то чтобы полулегальным бизнесом, а каким-то уж совсем нелегальным. Он был кандидатом в мастера по дзюдо. Выглядел – громила громилой. Казалось, что его плечам тесно в одежде, и распрями он их по-настоящему, пиджачок пятьдесят шестого размера треснет по швам. Ростом он был при этом ненамного выше меня. Но все-таки выше…

– Подумай! Отказаться всегда успеешь!

– Я ж за прописку работаю. Мне еще два года…

– Купят тебе и прописку, и квартиру, как ты не понимаешь! Все будет. И – завтра же!

– Я… не готов к этому. Как-то вот так – все сразу. Мне нужно подумать.

– Не тяни, тугодум, дело выгодное.

– А как у тебя с той, рыженькой… – быстро перевел я разговор на его любимый предмет.

Мы с ним просидели до утра. Севка несколько раз бегал вниз, к машине, за вином. У него в багажнике оказался целый склад. Среди ночи он вышел покурить в «тамбур» и пропал часа на два. Вернулся довольный, объявив, что у меня хорошенькие соседки. А главное – добрые очень…

На следующий день я, протрезвев, выбросил, конечно, из головы его «заманчивое» предложение насчет того, чтобы стать поваром для мафиозного босса. Вспомнил, как, сильно захмелев, Севка пустился в откровения:

– Знаешь, Слав, я ведь со всеми потрохами продался. Квартира у меня – закачаешься, техника – вся, какую представить только можно. Машина вот – сам видел. Денег куры не клюют. Девчонок – сколько и каких пожелаю. Только вот такое чувство, что ненадолго все это. Неделю назад охранник наш один сел в машину и взлетел в воздух в ту же минуту. Босс – тот вышел случайно, на минутку… Один раз обстреляли, один раз в больницу попал. И это все за три года. Много ли мне еще осталось – не знаю? Денег не коплю, жениться не собираюсь, о детишках не думаю. Что дальше? – Он задумчиво смотрел в свой стакан. То ли грусть сквозила в его словах, то ли страх, я так и не понял. – В общем – живу одним днем. Нелегко это. Давай-ка я еще за бутылочкой сбегаю…

У меня было время прочувствовать Севкину обреченность, пока он бегал к машине. Ну, одним днем-то он всегда жил и о детишках, насколько я помню, всегда помышлял мало. Но в ту минуту я порадовался за свою непоколебимую безопасность. Но вот как только бархатные басовые нотки голоса Катиной мамы улеглись в моей голове, я вдруг решил: «Да пропади она пропадом, моя безопасность!» Действительно, что мне ловить? Что терять? С чем будет грустно расставаться? С этой замшелой жизнью? Да разве это жизнь?

Но как только я позвонил Севе и сдался, мною снова овладел страх за свою никому доселе не нужную шкуру. Я всегда относился к робкому десятку. Не то, что Севка. Хотя…

– Эй, уснул, что ли, у телефона? – спросил Сева, когда я поднял трубку на десятый звонок. – Не спи. Я, кажется, уладил твои дела. Сегодня в двадцать ноль-ноль будь на Рубинштейна в «Молли паб».

– А что это такое?

– Да ничего страшного. Пивной ресторанчик.

– И что мне там делать?

– К тебе подойдут, объяснят.

– А как они меня…

– Узнают, не волнуйся.

И Сева дал отбой.

Ровно в восемь вечера я, одетый в строгий черный костюм, вошел в пивной ресторан. И тут же пожалел, что так вырядился. Публика здесь была шумная, веселая и беззаботная. Молодежь кучковалась за столиками большими компаниями. Я занял позицию у стойки, заказал себе сок и с интересом принялся смотреть телевизор. Как раз в это время начался футбольный матч.

Через полчаса я выпил уже два стакана сока и заволновался. Ко мне никто не подходил. Неужели Севка надул меня? Память перетасовала карты нашего совместного прошлого и одну за другой стала подсовывать мне истории розыгрышей, которые Севка устраивал в институте. «Надо же было так купиться!» – вздохнул я и сразу же почувствовал огромное облегчение. Стащил потихонечку галстук, сунул его в карман, расстегнул верхнюю пуговицу и заказал себе стаканчик пива. Теперь можно было расслабиться. И уж посидеть немного здесь, коли я сюда заглянул.

Через несколько минут в ресторанчик вошли две интересные девицы. Таких даже на обложках журналов не бывает. Одна высокая, с распущенными длинными каштановыми волосами. Другая – совсем молоденькая, моего примерно роста, с короткой стрижкой и встревоженным взглядом. В белокурых коротких волосах ее смело вились две ярко-синие пряди.

Они подошли к стойке и сели возле меня, обдав с двух сторон заморским благоуханием. Через минуту брюнетка спросила у меня «огоньку», через пятнадцать минут мы с ними были уже на «ты» и сидели за маленьким столиком в центре зала. Разговор у нас завязался оживленный, но совершенно непередаваемый. Намеки, поэтические иносказания, двусмысленные недомолвки. Потеха, одним словом. Мне даже показалось, что девицы эти были почти незнакомы. Высокая красавица была одета с иголочки, загадочно улыбалась и все время подшучивала над другой. В частности, когда они представились, то высокая назвалась Мари, а другую представила как Настю. И все время спрашивала, не пора ли той домой. На что Настя отвечала, тоже лукаво улыбаясь, что Мари прекрасно знает, пора ей или нет, и даже что-то сказала, что, мол, зависит это только от нее. Насте было лет восемнадцать, и все ее достоинства сводились к какому-то странному внутреннему свечению. Так, наверно, светится изнутри умопомрачительная юность. Одета она была необычайно просто, только за этой простотой угадывались колоссальные капиталовложения родителей. Пила только минеральную воду, в отличие от Мари, участвовавшей со мной в поглощении пива.

Около половины двенадцатого, когда народу в зале значительно поубавилось, девушки о чем-то заспорили. Они не называли вещи своими именами, но я вдруг со сладким ужасом осознал, что спорят они из-за меня. Они резво обменивались изящными шпильками. Настя утверждала, что ни в коем случае не отстанет от Мари, а Мари, улыбаясь, напоминала ей о том, что хорошо бы подумать о родителях, которые, вероятно, не находят себе места.

Захмелев, я радостно переводил взгляд с одной на другую, опасаясь, что затянувшийся спор может привести к тому, что они предпочтут вовсе на меня плюнуть. Мне бы этого не хотелось. В глубине души я предпочел бы, чтобы в споре победила Настя.

И дело даже не в том, что она подходила мне по росту, совсем нет. Что-то в ней было такое милое и родное, будто я давно и хорошо ее знал. Ну конечно, ни о каком романе с ней не могло быть и речи. Я бы проводил ее домой. А потом сводил бы как-нибудь в кафе-мороженое. Мари была потрясающе красива, уверена в себе, умна… Но все это ее от меня скорее отдаляло, чем способствовало порождению каких-то глупых надежд.

Машина подкатила сразу же, как только Настя подняла руку. Мы собирались поехать ко мне. Все вместе. Поначалу я упирался, решив, что этакие дивы, завидев мои хоромы, тотчас смоются и больше я их никогда не увижу. Я упирался, а они настаивали. Тогда я признался, что живу в коммуналке. Девицы завизжали от восторга. Все это было похоже на сон. Я открыл дверцу машины, пропустил Настю, затем Мари и, подумав немножко, решил и сам устроиться на заднем сиденье. Как говорил тот индеец – теплее будет. И потом, почему бы не потереться рядом с Мари, тогда как Настю я впоследствии собирался водить на утренние сеансы в кино…

Машина лихо тронулась с места, я повернулся к Мари, и улыбка тут же сползла с моего лица. Мари улыбалась, а вот Насти в машине не было вовсе. Вот это номер!

– А где?.. – начал было я.

– Не знаю. – Мари явно была не из тех девушек, которые дают хоть какие-то объяснения.

Я даже не ожидал, что так расстроюсь. Вечер уже не казался мне таким упоительным. И Мари пришлось приложить немало усилий, чтобы целиком завладеть моим вниманием и заставить позабыть о нашей малолетней спутнице.

Но она сделала это профессионально. В ней угадывалась опытная, зрелая женщина, легко относящаяся к жизни, и я не мог долго оставаться равнодушным к такому удивительному сочетанию качеств.

Через пятнадцать минут мы поднимались ко мне. Мари шла впереди, а я чуть сзади, раздумывая, с чего начать наш будущий, скорее всего короткий, роман. У нее были красивые, стройные ноги, и я никак не мог оторвать от них взгляда, чтобы сосредоточиться на том, что должно было произойти между нами в ближайшее время. Собственно, я понятия не имел, о чем предпочитают беседовать такие девушки в половине второго ночи.

– Прошу! – сказал я довольно тихо, распахивая перед ней дверь своей комнаты и опасливо поглядывая в сторону кухни.

Слава богу, соседи давно разошлись по своим комнатам. Мари бросила сумку, вздохнула и сказала весело:

– Хочу в душ!

– Пожалуйста, сколько угодно, – в тон ей ответил я, искренне недоумевая, какой сегодня праздник и почему все события разворачиваются в таком сумасшедшем темпе.

– А потом ужинать! – потребовала она. – Я голодна как волк, а волки не питаются одними солеными орешками.

– Будет исполнено.

Я подал ей новое полотенце. Мама дала мне их целую стопку перед отъездом. Мари попросила рубашку.

– Мою?

– А здесь есть кто-то еще?

– Ага…

Наши переговоры и мои метания по комнате от шкафа к плите и обратно заняли всего несколько секунд. Разогревая на своей плитке ужин – зажаренную специальным образом щуку, – я с досадой смотрел на стол, где стояла бутылка красного вина. К рыбе полагалось белое. Я оказался не готов к сегодняшней удаче. Хорошо еще, что рыба осталась…

Мари вернулась из душа. Похоже, она и не думала вытираться. Ее ноги были покрыты мелкими капельками воды, и я уже не мог оторвать от них глаз. В этот момент у меня впервые мелькнуло что-то вроде радости относительно своего роста. Рубашка, в которую нарядилась Мари, была настолько коротка, что это вызвало необычайный восторг не только в моей душе, но и во всем организме. Не в силах больше смотреть, как она расчесывает свои блестящие волосы, отливающие медью, я подкрался сзади и осторожно провел дрожащим пальцем по капелькам на ее ноге. Мари замерла и посмотрела на меня так, словно раньше не видела.

– Ты совсем мокрая… – прохрипел я.

– Разве мы не будем ужинать? – Она подняла брови так высоко, что они исчезли под короткой челкой.

– Да, да, конечно, – встрепенулся я, и вдруг меня как громом поразила безумная мысль: «А что, если?..»

– Ты ведь, кажется, должен быть сногсшибательным кулинаром. – Мари посмотрела мне прямо в глаза и добавила на всякий случай, чтобы развеять мои последние сомнения: – По крайней мере, мне так говорили…

Вот это проверочка! Да, мне бы и в голову не пришло! А я-то думал. Идиот! Смешно, конечно же, теперь смешно. Такие умопомрачительные девицы, ясное дело, давно уже все пристроены в каких-нибудь мафиозных структурах. Они же как орхидеи – их нужно регулярно поливать, подкармливать, возиться с ними. Иначе – что? Иначе они будут хлопать задниками стоптанных тапочек в пятиметровых кухнях, и что, скажите на милость, тогда останется от их изысканного вида? Ну ладно, решил я, пусть остается орхидеей. Раз нет у меня никаких садово-огороднических талантов по уходу за такими штучками, остается только любоваться ими в чужом саду. Одна только мысль тревожила меня и все никак не хотела выметаться из головы. Понятно, что кто-то стрижет им ногти, кормит диетическим кормом, подстригает время от времени, регулярно причесывает, одевает, делает массаж, купает в бассейнах. Но все-таки кто-то же с ними и спит, с этими орхидеями. Кто-то, потратившийся на всех этих садоводов. И как это бывает, хотелось бы мне знать? Есть ли в этом что-нибудь необычное? Или все это великолепие только так – напоказ, как в музее, с табличкой «руками не трогать».

Я так увлекся своими рассуждениями, что чуть не спалил рыбу. Орхидея тем временем расположилась в моем единственном кресле и, лукаво улыбаясь мне в спину, потягивала красное Севкино вино. Подкатив к ней маленький раздвижной столик, я с напускным равнодушием поставил на него тарелку для гостьи, злорадствуя, положил рядом вилку для рыбы – пусть помучается, и присел на кровать со стаканчиком вина. Мари внимательно посмотрела на меня, усмехнулась и принялась ловко разделывать рыбу, отправляя в рот маленькими кусочками.

– У-у-у, – мурлыкала она. – Ничего.

Ничего? Даже мои соседки не могли подобрать слов, достойных моей стряпни. А ей, видите ли, ничего, как будто яичницу приготовили. Поскольку я перестал смотреть на ее ноги, то теперь переводил взгляд с потолка на свой бокал и обратно.

– Что ты, все дуешься? – в конце концов не выдержала Мари.

– Нет, нет. Никаких обид. Тебя прислали, и ты пришла, правильно? Тебе зачем-то нужно было разыграть все таким образом, правильно? Я, собственно, не возражаю. Хозяин – барин, а ты его представитель. Все нормально, какие обиды?

– Ну, – Мари усмехнулась. – Не сердись. Я выдам тебе самые лучшие рекомендации.

– Заодно можешь упомянуть о моей непритязательности в отношении хорошеньких девушек. Расскажи хозяину, что никакой серьезной угрозы я для него не представляю. Мой будущий босс сможет спать спокойно, пока я буду находиться в его доме!

– Да перестань ты, – отмахнулась Мари. – Просто из всего хочется сделать маленький роман. Из каждой житейской мелочи.

– Кстати, а как же Настя? Неужели она тоже из вашей… сети?

– Нет. Она привязалась ко мне на улице, – поморщилась Мари.

– То есть она естественным образом собиралась ко мне в гости, – с грустью сказал я, вспоминая вызывающе-синие пряди и светящийся отчаянием взгляд, брошенный мне на прощание, – а ты помешала нашему знакомству из производственных интересов…

– Знакомству? – язвительно уточнила Мари. – Ей ведь, кажется, еще и восемнадцати нет!

– А я бы водил ее в цирк…

– Ах, так! Значит, она тебе понравилась больше?

Мари решительно поставила стакан на стол и повалила меня на кровать…

Около половины восьмого она спохватилась и стала собираться домой. Долго искала помаду, вытряхнула все из сумочки, рассыпала по кровати, порылась, нашла – и губы ее вспыхнули пунцовым пламенем. На прощание она поцеловала меня этими губами и приказала ждать ее звонка ровно в шесть.

– Не провожай, я хорошо ориентируюсь в катакомбах. Сама раньше жила в подобных. До вечера.

Я все еще лежал в постели и томно смотрел на то место, где только что стояла Мари. Сон, наваждение. И как это со мной такое случилось? На всякий случай я решил посмотреть в зеркало, чтобы удостовериться: я это или не я. Встал с кровати, и тут же на пол упала черная записная книжка. Вот те на! Не моя. Мари забыла. Может быть, она еще на остановке? Я наспех оделся, с любопытством листая черную книжечку. Ничего интересного. Все мужчины, телефоны которых красовались в ней, именовались ею по имени-отчеству. Открыв страничку на букву «Г», я отыскал и свой телефон: Грох Станислав Георгиевич – значилось там. Какая официальность! Почему бы не написать просто: Славик-повар?

Не дожидаясь лифта, я сбежал вниз по ступенькам и бросился к остановке. Мари уже спешила мне навстречу. Наверно, заметила пропажу и решила вернуться. Лапушка моя! Господи, до чего же она красивая! А волосы как переливаются под ярким солнцем!

Мари увидела меня наконец, и морщинка, прорезавшая ее лоб, тут же исчезла, она улыбнулась. Я был на седьмом небе от счастья! Значит, ничего не кончилось вместе с этой ночью. Если она сейчас поцелует меня, ну не поцелует, а хотя бы чмокнет в щеку, то, значит, я могу надеяться… Мари легко побежала мне навстречу. Расстояние между нами сокращалось. Десять метров, восемь, пять… И вот, когда я собирался сказать ей, что… Нет, нет. В какой-то момент я достал из кармана злосчастную книжку, но неожиданно выронил из рук. Я резко остановился и нагнулся, чтобы поднять ее. А когда поднял, посмотрел сразу же на Мари. Ее глаза вдруг… Я видел только ее глаза. Мне было важно, что там: сожаление о том, что между нами было, или, наоборот, радость. Я знал, что только в глазах найду ответ. Слова – это ерунда. Она посмотрит – и я сразу все пойму.

Но я не успел понять. Мари как подкошенная рухнула к моим ногам лицом вниз. Конечно, я тут же сделал движение ей навстречу, пытаясь удержать ее, что ли… Даже какая-то смешная мысль мелькнула о том, как неловки бывают самые красивые девушки. И вот она на земле, я над ней и еще какое-то мгновение, пока моя рука тянется к ней, пребываю в полной уверенности, что сейчас она начнет подниматься, и еще думаю, как мне себя вести – обратить все в шутку или пожалеть бедняжку. Мысль эта еще движется, рука уже касается Мари, но всякое отсутствие движения с ее стороны замораживает и ход моих мыслей, и вообще движение жизни вокруг. Между нами повисает невозможность. Я переворачиваю Мари, ее тело отяжелело, она совсем не помогает мне… Челка отлетает назад, и первое, что я вижу, – рану на ее высоком лбу. Большую дыру над левой бровью. Смотрю как завороженный, перевожу взгляд на ее грудь, на живот – никакого движения, она не дышит. Обреченно беру за руку, пытаясь прослушать пульс, и постепенно понимаю, что передо мной не сама Мари, передо мной только ее мертвое тело…

27 апреля. (Страницы не перечеркнуты.)

Теперь, в свете ее смерти, все изменилось. К чему что-то скрывать, к чему лукавить перед самим собой? Все было так и не так. Нужна точность, сейчас, как никогда, мне нужна точность. Честность – до мелочей.

Первое: всю жизнь меня угнетал мой рост. Второе: жизнь моя была скучной и неинтересной. (Правда, сейчас я не вижу в этом ничего особенно страшного. Лучше бы была скучная…) Третье: я позавидовал Севке и захотел стать суперменом.

Стать суперменом самостоятельно представлялось мне нереальным, поэтому я решил связаться с теми достаточно темными и опасными силами, которые меня им сделают. В результате чего сразу же вляпался по уши в страшную историю.

Теперь факты: бар назывался «Молли паб». Я приехал туда ровно к семи тридцати. (Проверил сейчас по программе: через несколько минут после того, как я вошел, начался футбольный матч.) Дальше: девушки появились в половине девятого. Из бара мы вышли после одиннадцати, но когда точно – не помню. Пробую вспомнить, о чем мы с ними говорили, – ничего не получается. Мари что-то рассказывала о каком-то попугае. Но при этом столько смеялась, что в памяти остался лишь ее смех: низкий, хрипловатый, заразительный. Когда мы вышли из бара и девушки заспорили, это выглядело приблизительно так:

Настя:

– Какого черта?! Неужели ты мне не веришь?

Мари:

– Верю, малыш, успокойся.

Настя:

– Тогда я не понимаю…

Мари:

– Случится лишь то, что должно случиться.

Настя:

– Тебе нельзя…

Мари:

– А тебе?

Я:

– Вы про что? – спросил я.

Мари:

– Да так, Настя у нас в ясновидение ударилась, – смотрит на Настю, та опускает глаза.

И что, скажите, можно было вынести из такого разговора?

Мари лежала передо мной, и я не мог оторвать взгляд от ее лица. У меня на руках лежала мертвая женщина. Я никогда не видел мертвых. У меня даже самые дальние родственники либо умерли до моего рождения, либо до сих пор все были живы-здоровы. Не знаю, сколько прошло времени – минута или полчаса, пока звук внешнего мира снова включился в моем мозгу и я стал воспринимать окружающее. Девочка с большим розовым бантом пыталась заглянуть мне через плечо, а мама, невысокая блондинка с прыщавым лицом, отчаянно тянула ее за руку. Старуха с большой черной собакой стояла поодаль и, подперев голову рукой, качала головой и ахала. Мальчики играли в футбол и не повернулись в нашу сторону.

Я замахал руками старухе, закричал, чтобы вызвала «скорую» и милицию. Она закивала мне часто и скрылась в подъезде. Я чувствовал легкую дурноту и полный абсурд происходящего. Сколько мне еще здесь сидеть?

Через некоторое время из дверей общаги вышел Григорий и, пошатываясь, направился в мою сторону. Я окликнул его слабым голосом:

– Женщину убили, срочно вызови милицию с вахты. – Я даже не представлял, что язык может так плохо слушаться, а зубы могут так отчаянно сопротивляться, когда пытаешься их разжать.

Через двадцать минут приехала милицейская машина. Они подняли меня. Сам я встать уже не мог. Ноги затекли.

В отделении милиции мне задавали множество самых разных вопросов, и, несмотря на то что ложь всегда казалась мне отвратительной, я так и не рассказал им ни о Севке, ни о своем кулинарном таланте, ни о предстоящей проверке в «темных кругах». Из моего рассказа все выходило чистейшей воды случайностью: пошел попить пива, встретил девушку, пригласил домой, утром она ушла. Вот и все. Банальная история, если не считать концовки, о которой я ничего толком сказать не мог. Откуда стреляли? Почем мне знать откуда? Я видел только Мари, знал бы, что случится такое, был бы повнимательней. Молодой следователь смотрел на меня с тоской.

Когда меня отпустили, я чуть не бросился к телефону-автомату, чтобы сразу же позвонить Севке. Но на всякий случай решил не пользоваться первым попавшимся телефоном, у меня появилось странное чувство, что за мной следят. Не оглядываясь, я прошел три квартала, сел в троллейбус, проехал несколько остановок и, заметив телефон на углу, вышел, чтобы набрать Севкин номер.

В ответ раздавались только долгие гудки. Справа от меня остановился здоровенный парень в солнцезащитных очках, потоптался, закурил. Я готов был поклясться, что уже видел его сегодня. Неужели в милиции организовали за мной слежку? Или не в милиции? Может быть, я видел его еще раньше? Пока держал голову Мари?

Повесив трубку, я пошел по незнакомой улице. Парень двинулся за мной. Мне стало не по себе. Он не прятался, как это делали в фильмах. Он открыто шел в десяти шагах позади меня и шаркал подошвами время от времени. Мне удалось разглядеть квадратный подбородок и высокий лоб с глубокими залысинами по бокам. Так мы дошли до моего дома. Я поднялся по ступенькам, а он остался стоять на улице и снова полез в карман за сигаретами.

Не дожидаясь лифта, я взлетел по лестнице вверх и, закрыв дверь своей комнаты на ключ, подошел к окну, из которого хорошо была видна площадка перед домом. Никого. Зашел в подъезд?

Поднимается? Я сел в кресло и приготовился ждать, скрестив руки на груди. И в тот же момент почувствовал, что что-то мне мешает. Записная книжка! Надо же! Я даже не вспомнил о ней ни разу в милиции. Забыв о своем преследователе, я снова быстро перелистал ее и снова не нашел ничего интересного…»

Потом он раскрыл книжку на последней странице, где карандашом еле заметно было нацарапано: «ЛЮ: 546-13-12, Фонтанка, д…», достал резинку и аккуратно стер запись.

 

3

Дочитав последнюю страницу, Лю кусала ногти до тех пор, пока не обгрызла их под корень. В другое время и в другом состоянии она приняла бы все это за розыгрыш, на которые ее приживалы были большие охотники. Лужица крови, растекающаяся из-под головы молодого человека, который, судя по всему, и был Станиславом Грохом, милиционеры в форме и «скорая помощь» с врачами, не оставляли места надежде, что все произошедшее придумано ее домочадцами. Все было реально, с одной стороны, но с другой стороны, Лю никак не могла связать концы с концами.

Разумеется, в Питере проживает вовсе не одна девушка по имени Маша, именующая себя Мари одному богу известно почему. Но в их осиротевшем доме живет как раз только одна Мари, и она за минуту до появления молодого человека вышла на улицу. Поэтому вряд ли все написанное об убитой девушке относится к ней. К тому же Мари из тетрадки умерла утром, тогда как Мари здешняя с утра была жива и здорова. Лю даже могла бы решить, что молодой человек – начинающий сочинитель и его так называемый «дневник» – лишь плод его воображения. Она уже готова была сдать этой мысли позиции логики, но снова вспомнила сцену с кровью и поежилась.

Когда над ее плечом раздался голос Мари – живой Мари, – она от неожиданности подскочила.

– Как ты?

– А ты? – разглядывая девушку и ощупывая ее руки, на всякий случай спросила Лю.

– Не понимаю, – Мари подняла брови.

– Я тоже ничего не понимаю, – пробормотала Лю. – Но сегодня утром тебя, кажется, убили.

– Лю, ты думаешь, что говоришь? – Мари побледнела, но пыталась говорить весело.

– Тот парень, что вошел сюда… Ты случайно не столкнулась с ним у парадной пару часов назад, когда выходила?

– Да, кто-то прошел мимо. Но я не разглядела. А кто это?

– Станислав Грох, – ответила Лю торжественно и, прищурившись, уставилась на Мари. – Тебе ни о чем не говорит это имя?

– Первый раз слышу.

– Правда? – Лю превращалась в рентгеновский аппарат.

– Разве ты еще не видишь меня насквозь? – попыталась пошутить Мари. – Послушай, Лю, кончай. Я понимаю, у тебя сегодня был тяжелый день…

– Прочитай это, – протянула Лю ей тетрадку. – Посмотрим, кому потом будет тяжелее…

 

4

Слава открыл глаза и тут же попал в плен чужих глаз. Глаза были большие, голубые – женские, и что самое приятное, смотрели на него с огромным любопытством, но без всякого участия. С минуту или больше он разглядывал девушку, склонившуюся над его кроватью. Она склонялась все ниже и ниже, и он даже слегка испугался: не падает ли она. Но она не падала, она наклонилась и поцеловала его в губы.

– Ну здравствуй, дорогой, насилу нашла тебя!

Поверх ее головы Слава увидел двух медсестер, внимательно наблюдавших за девушкой. Она выпрямилась и посмотрела на него умоляюще.

– И долго ты меня искала?

Медсестры пожали плечами и удалились.

– Я прочла твое послание только вчера вечером.

– Значит, ты Лю?

– Лю – моя квартирная хозяйка. Меня зовут Лариса Юрская: Эл – Ю.

– И ты…

– Мы с Мари учились в одном классе.

– И знаешь почему ее…

– Немного. Но тебе, похоже, известно гораздо больше. Иначе бы ты сюда не попал.

– Я написал все, что знаю.

– He-а. Ты, например, не написал, что в той записной книжке был адрес Лю.

Лариса наклонилась к нему ниже, и ему на секунду показалось, что она снова хочет поцеловать его.

– Кто это сделал? – спросила она медленно.

– Я не видел.

– Хорошо, давай спрошу по-другому. Это была женщина?

Повисла пауза, во время которой они попытались как следует рассмотреть и запомнить друг друга. Ларисе сделать это было труднее: у Славы на голове была повязка, а под заплывшим глазом светился вылинявший багряно-лиловый синяк. Однако вторым, не поврежденным глазом ему удалось определить основные параметры Ларисы.

– Я не видел, кто стрелял и откуда.

– Она рассказала тебе о нас с ней?

– Нет.

– А о дискете?

– Нет.

Девушка от досады щелкнула в воздухе пальцами. От неожиданности Слава вздрогнул, застонал и прикрыл на мгновение глаза. А когда открыл их, девушки уже не было. На его тумбочке красовались большое яблоко, толстая коричневая тетрадь и пачка сигарет. Слава впервые пожалел о том, что не курит…

Возвращаясь из больницы, Мари постучала к Лю. За дверью стояла полная тишина. Не слышно было даже сопения Бинго на подстилке. Тогда она поднялась к себе и принялась ждать. Лю нужно было предупредить, что это за люди. Она спускалась к ней через каждые полчаса. Но никто так и не ответил. К вечеру ее сморил сон – она не привыкла вставать так рано, как сегодня. Проснувшись и посмотрев на часы, она присвистнула: была полночь. Ну теперь-то Лю точно должна быть на месте, где бы она ни провела день.

Мари снова пошла вниз. Дверь в квартиру Лю была приоткрыта. Значит, она… Мари толкнула дверь и зажгла свет в коридоре. На половичке, свернувшись калачиком, неподвижно лежал Бинго. В комнате на диване сидел Андрей Шепелев, один из приживалов.

– Лю разбилась, – сказал он хрипло. – Вчера ночью. На мотоцикле.

– Где? – Мари неожиданно стало холодно, и она поежилась.

– Въехала в закрытые ворота на полной скорости.

– Ты хочешь сказать, что она сама?..

– Оставь, ради бога. Меня сегодня весь день то таскали в морг на опознание, то спрашивали: сама – не сама? Не было ли какой причины?

– И что ты им сказал?

Андрей пристально смотрел на Мари.

– Сказал, что не было у нее никакой причины!

– А они?

– Решили все-таки, что случайность. Думала, мол, ворота открыты.

– А-а-а…

– Только эти ворота очень редко открываются. Лю знала.

– Что ты на меня так смотришь?

– Ты видела ее вчера?

– Видела. Ничего она не собиралась…

Мари оглядела комнату.

– А ты что здесь делал?

– Цель меркантильная – мы все вчера Лю заплатили…

– Нашел?

– Нет.

Лариска открыла окно и пошарила в водосточной трубе за подоконником.

– Вот. – Она протянула ему деньги. – Раздай ребятам. Я пойду.

Она дошла до дверей, когда Андрей спросил:

– Где настоящая Мари?

Мари окаменела у порога. С вымученной улыбкой обернулась:

– О чем ты?

– Второй день не могу найти ее.

Мари подошла к Андрею, погладила по плечу.

– Ты сам не понимаешь, что говоришь. Нам теперь придется искать другое убежище…

– Да, – ответил Андрей. – Я сейчас. Скажи сама ребятам.

Мари поднялась наверх, в квартиру, которую делила с ребятами. Пять человек – каждому по комнате. Дверь Андрей, конечно, не запер. Странное дело, у их рохли Андрюши, которого ребята звали «дохлым», бицепсы под линялой вытянутой майкой были каменными. На столе лежали его смешные очки. Мари приложила их к глазам и посмотрела на шкаф. Надо же! Простые стекляшки. Она взглянула в зеркало. Иллюзия близорукости была полной – вон как глаза увеличились. Она положила очки на место, открыла шкаф и тут же захлопнула его. В голове словно махнула крылом большая черная птица. Она все мгновенно поняла.

Времени на раздумья не было. Этот парень в больнице, да и Лю… Они не дадут ей времени. Мари на цыпочках вышла из комнаты, потом из квартиры и стала спускаться вниз. У дверей Лю дыхание перехватило. Там ли еще Андрей? И не его ли это работа? Но ведь выбора нет! Тело одеревенело. Она пронесла деревянное тело вниз мимо дверей Лю, как саркофаг. На улице Мари свернула в первую же подворотню, которая, к счастью, оказалась проходной. На минутку она остановилась. Хотела заплакать. Ярость, обида, любовь – все лежало под обломками где-то позади. В сердце остался один страх. И зачем она заварила всю эту кашу? Но, чуть-чуть постояв вот так, только махнула рукой и, как была, в домашних тапочках отправилась пешком в другой конец города…

Утром, еще до прихода врачей, старая нянечка, ухая шваброй, прошамкала Славе:

– Ты етой своей скажи! А то – во! Повадилась! Любовь у ей, посмотри! Все дурачье – а у ей любовь!

Спросонья Слава всегда соображал хуже обычного. Но в эту ночь он практически не сомкнул глаз, разрабатывая план поиска вчерашней девушки. Он быстро поднялся.

– Пол, вишь, мокрый?

На цыпочках, держась за стенку, под придирчивым взглядом нянечки Слава прокрался в коридор и быстрым шагом направился к дверям отделения. Голова слегка кружилась. На пороге стояла Лариса.

– Что случилось?

– Меня убьют. Мне некуда идти.

Глаза у нее были красные, похоже, не спала всю ночь. Или плакала.

– Ты хотела?..

– Если можно, дай мне ключи. Вряд ли они там будут что-то искать, пока ты здесь.

– Сейчас.

Он побежал назад в палату и, не обращая больше внимания на визг нянечки, достал ключи из тумбочки. Вернулся назад запыхавшись.

– Вот.

– Когда тебя выписывают?

– Обещали через три дня.

– Как только ты вернешься, я уйду, не беспокойся. Мне нужно время.

– Да живи сколько хочешь, – он попытался улыбнуться, но задергалась щека, и он приложил к ней руки.

Лариса ушла, а Слава с трудом дождался обхода.

– Выпишите меня.

Доктор, оторвавшись от снимка, удивленно посмотрел на него.

– И не думайте!

– Тогда я ухожу под расписку.

– А я не дам вам больничный, – хрипло сказал врач.

– Не нужно.

– Вы полный кретин, – тихо, но очень искренне сказал доктор.

Вечером, в бинтах, прикупив по дороге черные очки, он, корчась от боли, делал один неуверенный шаг за другим, пробираясь домой. Каждый шаг отзывался в голове протяжным эхом. Дверь была заперта изнутри. Он собирался постучать, но на пороге появилась соседка.

– Ого! Что это с тобой? Вот это да! Эй, Маш, иди посмотри, как нашего Славика разукрасили.

Из кухни раздалось бодрое шарканье Маши, но дверь неожиданно подалась, и Слава ввалился в комнату. Соседки за дверью недовольно кудахтали. Слава сидел на полу, а Лариса стояла над ним, щелкая пальцами.

– Ты меня видишь? – тихонечко спрашивала она.

– Угу. Пить хочется.

Ему казалось, что он несколько дней кочевал по пустыне – так пересохло во рту.

– Ты ведь говорил – через три дня. – Лариса протянула стакан.

– Не смог вот так сидеть…

Она окинула его взглядом.

– Толку от тебя мало.

– Я быстро восстанавливаюсь, – заверил он, но встать не попытался, боясь потерять равновесие, а только удобнее уселся на полу. – Может быть, объяснишь мне, что кругом творится. Я сторона вроде бы уже пострадавшая, а так ничего и не понимаю.

– А ты в состоянии слушать?

– Начинай. Посмотрим, – ему все-таки удалось улыбнуться…

 

5

(Мари)

Три года после своего рождения Лариса была ребенком. Годам к пяти ее головка работала не хуже, чем у девицы на выданье. В семь она была уже совсем взрослой, и ее здравомыслию завидовала даже мама. А к одиннадцати пришла мудрость и больше никогда не покидала ее. Человеку в одиннадцать лет, понимающему все и вся, трудно живется на свете. Но с другой стороны, он более снисходителен к недостаткам других, к возрастным барьерам, разделяющим людей, потому что сам недавно миновал последний из них.

В девятом классе по ней сходили с ума все мальчишки без исключения. Они были дураками, эти мальчишки, – маленькими, глупыми детьми. Прежде всего потому, что не оценили по достоинству новенькую – худенькую темноволосую девочку, робко вошедшую в класс. Для них она была слишком худа, слишком молчалива и слишком сутулилась на уроках математики.

– Иди ко мне! – махнула ей рукой Лариса, и девочка с благодарностью улыбнулась ей.

Улыбка была сказочная, но оценить ее, кроме Ларисы, было тоже некому.

– Как тебя зовут?

– Маня.

– Как?! – Ларисе показалась, что она ослышалась.

– Маня, – покраснев, ответила та.

– Ладно, – Лариса пожала плечами, и с этой минуты до самого выпускного вечера они с Маней были неразлучны.

Лариса была в этой дружбе настоящим монстром. Она заставляла Маню сидеть ровно, хлопала по спине, если та начинала сутулиться, заходила за ней по выходным ни свет ни заря, вытаскивая на утреннюю пробежку, таскала по театрам, по кино, по выставкам, заставляла пересказывать фильмы и спектакли, запоминать имена актеров и режиссеров. Маня была великолепным пластичным материалом, из которого можно было лепить все, что угодно. Осанка ее со временем приобрела изысканную горделивость, щеки лучились румянцем, глаза блестели. Несколько к месту вставленных фраз принесли ей успех у мужской половины одноклассников. Даже лучший друг Ларисы теперь посматривал поверх ее головы на Маню.

Но Ларису это не смущало. Она жила мыслью, что все в ее жизни – далеко впереди: и лучшие друзья, и взгляды, которые не будут метаться между ней и самой распрекрасной конкуренткой. Лариса была щедрой. Временами.

Они с Маней вместе решили ехать в Питер поступать в институты. Маня выбрала Институт культуры, а Ларису больше привлекал филологический факультет университета. И вот тут-то их пути неожиданно разошлись. Лариса заболела воспалением легких за неделю до первого экзамена и никуда не поехала. А Маня сдала экзамены и стала студенткой.

– Хоть там не рассказывай, как тебя называли дома, – посоветовала ей Лариса на прощание.

– А как? Стать Машей?

Лариска поморщилась, быстро перебирая в уме все, что сгодилось бы для этого тяжелого случая.

– Пожалуй, Мари. Точно – Мари. Это то, что надо.

На прощание Маня поцеловала ее. Она ни капельки не боялась заразиться.

Встретились они только через год. Разумеется, были письма. Много писем. Первые два месяца – каждую неделю. Потом реже. А за всю весну – только одно коротенькое послание о том, как она соскучилась, как ей не хватает Ларисы, какая тоска вокруг. «Приезжай скорее. Ты мне нужна». От послания пахнуло чем-то недетским, не наивным Маниным. Лариса удивилась.

Но это удивление не шло ни в какое сравнение с тем, что она испытала, встретив подругу на вокзале. Она даже прошла мимо сначала, продолжая шарить в толпе глазами, но все-таки оглянулась на ту потрясающую девицу, которая курила рядом с соседним вагоном. Маня изменилась до неузнаваемости. Не только одежда – манеры, взгляд, все стало другим…

У нее был мужчина. Так она объяснила все перемены. Они познакомились через месяц после ее приезда. Маня вернулась вечером домой из библиотеки и застала его с соседкой по комнате. Немолодой, уставший. Смертельно уставший. Таким он ей запомнился тогда. Они сидели за столом. Он – спиной к двери. Маня вошла. Он обернулся не сразу. Соседка почему-то молчала, что с ней редко случалось. Не представила их. Маня потом поняла, его нельзя было торопить, обгонять. С ним всегда нужно было ждать.

– Как тебя зовут?

– Мари, – ответила она.

Роман завязался не сразу. Мари даже представить себе не могла, что из этого знакомства что-то может получиться. Мужчина жил в другом мире, попал к ним случайно – так, сбили над перевалом, спустился временно на землю. Глаза умные. Что ему здесь делать? О чем говорить с глупыми девчонками?

Он еще появлялся несколько раз. Уже не такой. Шутил. Они смеялись. Он никогда. Это было странно. Смотрел так, что Мари поняла: ходит он совсем не к соседке – к ней. Но все-таки не верила до конца. Он ни о чем ее так и не спросил. А взял и увез. Она даже за вещами не вернулась.

Он поселил ее в большой двухкомнатной квартире. Квартира была новая, дом только недавно сдали. В небольшом белом шкафу она нашла кучу модных тряпок, разных дамских штучек, духов, дорогой косметики, белья. Все ей пришлось впору. Даже обувь, выставленная в нижнем ряду. Он до миллиметра угадал размеры ее тела. Ей стало немного страшно.

Она любила его с самого первого дня. Не спрашивая, кто он, что он, не задумываясь, зачем она нужна ему и надолго ли. Про такое говорят: как в воду. Или – как в омут?

Он приходил по вечерам. Был недолго. И уходил. Мари не решалась задержать его. Однажды он приехал днем, и она поняла – все случится сегодня, когда услышала лязг ключей в двери. Он пытался быть терпеливым, нежным. Усилия были ощутимы. Но он слишком долго ждал этого, слишком долго не решался, поэтому был ненасытен, и к вечеру Мари уснула мертвым сном у него на плече.

Она знала, что у него семья, дочь. Что в кармане его пиджака обязательно должна быть фотография улыбающейся девочки, почти ее лет. Он никогда не показывал этот снимок. О дочери он много рассказывал. Самая большая любовь в его жизни. Его гордость, его надежда, его счастье. Мари страшно ревновала. Спасало одно – это все-таки дочь. Про жену он не говорил ничего никогда.

Однажды он приехал не один. Попросил Мари приготовить кофе. Она поняла – мужской разговор. Она не торопилась с кофе. Гости, войдя в дом, посмотрели на нее неодобрительно, на него удивленно.

Потренировавшись немного, чтобы три чашечки на подносе не звенели, она вошла в комнату.

– Пожалуйста.

Те же недружелюбные взгляды, тот же упрек по отношению к нему.

– Мари мне помогает. Останься. Сядь.

Так она вошла в курс дел.

– Тогда она еще не знала – каких. Или, может быть, знала, но предпочла не говорить мне, – рассказывала Лариса. – Но к концу года знала все до мелочей и в чем-то даже серьезно помогала. Она ведь не рассказывала, чем там занималась, ты понимаешь. Но все это время она была счастлива. А потом, когда я уже здесь училась, что-то произошло.

– Корабль? – спросил Слава.

– Точно. Ты знаешь? – В голосе Ларисы прозвучало легкое возмущение.

– Нет. «Корабль унес ее мечты…»

– Вернее, разбил. Собственно, она и не мечтала ни о чем. Жила только этой любовью. Похоже, там, на корабле, любовь дала трещину. И эта трещина быстро стала расти.

Мари вернулась другой. Это было что-то вроде кругосветного путешествия или, как она говорила, полукругосветного. Разумеется, с деловой целью. Поездка была важной. Для него. А значит – и для нее. Но что-то там рухнуло. Нет, они, вернувшись, жили по-прежнему. Только вот она стала говорить немного громче, немного резче обычного. Глаза были больными первое время – это точно. А потом стали холодными. А через год после этого корабля Мари пришла к Ларисе слегка навеселе и многое-многое рассказала.

– Про дискеты.

– Значит, она сказала? – Лариса возмутилась теперь по-настоящему.

– Кое-что, – уклончиво ответил Слава, и они с Ларисой снова скрестили взгляды, оценивая друг друга.

– Тогда давай с конца, – предложила Лариса. – Существуют дискеты. Две. Не знаю, что там на них, но она говорила – все. Его жизнь. Говорила, что отдаст их только за свою.

– Она чего-то боялась?

– Не чего-то конкретного, – задумчиво сказала Лариса. – Мне даже показалось, что она балуется наркотиками. Пришла, смеется, пьет вино – и вдруг съежилась вся, обхватила плечи руками. «Ты, – говорит, – ничего не чувствуешь?»

Лариса замолчала, словно вспоминая.

– А ты?

– Знаешь, – медленно сказала Лариса. – Только не считай меня… – она поморщилась, – ладно? В общем, мне стало страшно. Я даже не знала тогда, чего бояться. Мари еще ничего не рассказала толком. Но вот она сидит, съежившись, и такое чувство, что в воздухе что-то такое… Не страх даже, нет. Ужас. Кошмар.

 

6

(Дмитрий – Мари)

Мари раньше и не представляла, каким огромным может быть корабль изнутри. Мало того, корабль был практически безлюден. Только команда, Дмитрий, его гость, парочка его помощников мрачного вида и Мари. Переговоры должны были состояться вечером. Мари чувствовала, что впервые Дмитрий нервничал, впервые не был уверен в себе. Он курил на палубе одну сигарету за другой, а она сидела у его ног и смотрела туда, где блестящая кромка воды сливалась с сияющим небом.

Гость, она так никогда и не узнала его имени, вел себя совсем по-другому. Молодой мужчина, совсем не похожий на тех, с кем Дмитрий обычно вел дела. Он наслаждался каждой минутой пути. Плескался в бассейне, отфыркиваясь, загорал в большом полосатом шезлонге и время от времени бегал в бар, возвращаясь оттуда с большим бокалом очередной порции коктейля.

Что же их связывает? Дмитрий занимался противозаконными делами, но касались они исключительно производства. Заводик по нелегальному изготовлению запчастей для машин, подпольный заводик по производству водки, еще парочка предприятий, «латающих дыры в нашем народном хозяйстве», как он говорил. Разумеется, никто никогда на этих заводиках его не видел, не слышал его имени, все делалось через посредников. Недоразумения с властями разрешал опытный юрист, а с разными нелегальными структурами – группа бритоголовых мальчиков. Но, насколько она знала, все обходилось без «шума и пыли», как он любил говорить, мирно.

Но в этом году что-то случилось. Сначала взлетела на воздух машина. Прямо на одной из центральных улиц города. Но он не успел в нее сесть. Рассказал, что подошел к цветочнице – дело было накануне Восьмого марта. Машину подбросило в воздух, вылетели стекла, из кабины вырвались языки огня. Дмитрий доехал домой на такси. Машина была оформлена на имя шофера, которому так не повезло. Он запустил в город свору мальчиков, но они ничего не добились. Объяснений этому странному случаю так и не нашлось. После этого меры предосторожности были удвоены. Каждый человек проверялся и перепроверялся.

Но через несколько месяцев кто-то стрелял по его окнам. Это ей поведал охранник. «Никто не пострадал, слава богу!» – сказал он. И наверно, тогда Мари впервые пожалела о том, что никто не пострадал. Вот если бы его жена…

К вечеру гость напился в стельку, и переговоры были отложены. Мари радовалась, что проведет две недели с Дмитрием. Они будут вместе днем и ночью, а вокруг – только океан.

На следующий день в одном из портов корабль взял на борт туристов. В основном – иностранцы, но попадались и наши. Мари приуныла, она любила тишину, буйное веселье любителей развлечений ей претило.

Вечером гость и Дмитрий все-таки встретились. Похоже, их обсуждение зашло в тупик.

– Он псих, – раздраженно сказал Дмитрий, вернувшись в каюту к Мари.

– Много просит?

Дмитрий смотрел на нее в упор, и сердце у Мари упало.

– Я не могу ему этого дать.

– Я могу помочь? – Ей казалось, что она немного понимает, о чем идет речь.

– Нет, – резко сказал он, – не вздумай! Говорю – псих.

«Значит – могу», – решила про себя Мари.

Когда Дмитрий уснул, она спустилась в бар. Поискала глазами гостя. Публика веселилась вовсю. Итальянец похрапывал на столе, немцы, обнявшись, пели. Орущая музыка заглушала их голоса. Около эстрады дергались упитанные матроны, вызывая своими откровенными платьями ассоциации с мясной лавкой. Гостя не было, и Мари постучала к нему в номер.

– А, пришла!

Фраза просвистела в воздухе, как пуля, и пронзила Мари сердце. Значит, так и есть, как в дурных вестернах, он хотел, чтобы она спустилась к нему. Вот почему так озверел Дмитрий. Он не хотел этого. Он любит ее. Мари решила, что всегда успеет уйти, хлопнув дверью.

– Скучаешь?

– Я никогда не скучаю.

– Может быть, поднимемся в бар? – предложила она.

– У меня все здесь. Что я там не видел? – Гость вытащил из шкафа бутылку коньяку. – Будешь?

Ей пришлось заставить его выпить большую часть бутылки, пока она кое-что не разузнала о нем. Гость оказался журналистом. Не очень опытным. Работал с корреспонденцией и хотел пробиться в репортеры. Одно письмо показалось ему до того перспективным, что он, не говоря никому ни слова, взял несколько дней за свой счет и выехал по месту жительства адресата. Подробности, выложенные автором письма, журналиста вконец очаровали. Он лихорадочно писал очерк, мечтая о том, как в редакции все рухнут от зависти. Копая все глубже и глубже, он неожиданно вышел на Дмитрия. И тут он смекнул, что собранный материал можно продать не за славу в редакции, а за хорошие деньги самому Дмитрию.

– Что же это за материал? – спросила Мари. – Статья? Фотографии?

– Сейчас время технического прогресса. – Переваливаясь через стол, он пытался ее поцеловать, вытягивая губы трубочкой. – Две маленькие дискеточки.

– И что в них? – Мари, морщась, уворачивалась от него.

– Даты, явки, бабки, – засмеялся он, чмокнув ее наконец в плечо.

– Нет, правда? – не отступала Мари.

– Там, как я понял, соль и смысл его жизни. Он за них все отдаст. Любые деньги выложит. На пароходе он меня уже покатал – раз. Деньги выдал – два. А теперь…

Мари сначала сопротивлялась. Легко откидывая его руки, отталкивала снова и снова. Она была сильнее. Но одна мысль не выходила у нее из головы. Этот человек может погубить Дмитрия. А значит – и ее. Она не представляла себе жизни без Дмитрия. Она должна помочь. Но как это отвратительно… Может быть, закрыть глаза? Представить, что это…

Но представить не получилось. Слюнявые домогательства быстро перешли в липкую близость, окончившуюся коротким победным кличем журналиста. После чего он тут же уснул на кровати, не раздевшись и даже не сняв ботинки, а Мари быстро отыскала дискеты с зелеными наклейками. Они были во внутреннем кармане пиджака.

Она вернулась, когда Дмитрий уже крепко спал. И провела ночь без сна. Ей все казалось, что вот-вот явится журналист и начнет барабанить в дверь кулаками. Вспомнила его слова: «Переписать их нельзя. Их можно только разок прочесть. Вся информация тут же сотрется, имей в виду! Но я-то никуда не денусь! Я-то здесь…»

В коридоре раздался легкий шум. Сон как рукой сняло. Мари села на кровати: сердце готово было выскочить. Она дрожащими руками налила себе воды.

– Спи, – сонно приказал Дмитрий. – Спи и ни о чем не волнуйся.

Плавание продолжалось еще полторы недели. Журналиста они больше не встречали. «Пойдем отсюда», – иногда быстро говорил Дмитрий, и она понимала – журналист где-то рядом, Дмитрий не хочет с ним больше встречаться. Они провели девять безумных ночей. Она перестала думать, перестала вспоминать. Для нее в мире ничего не осталось, кроме плеска волн по ночам, кроме его нежности.

К концу путешествия Мари краем уха услышала, что якобы пропал один пассажир. Вроде бы из наших. Кажется, сошел на берег и не вернулся на корабль. Она не придала этому значения. Дмитрий в последние несколько дней уже не дергал ее за руку неожиданно…

После плавания Мари не видела Дмитрия целую неделю. И много думала. Вспоминала. Сопоставляла. Если этого журналиста все-таки сбросили за борт, то почему бы не сделать этого раньше? Ей не было жалко этого отвратительного человека, ей было жалко себя. Она вспоминала объятия журналиста, и ей становилось гадко, хотелось забыть поскорее эту грязную историю на корабле. Но не тут-то было… Она теперь явственно ощущала тошноту по утрам. Несколько раз ее рвало. Мари осунулась, на лбу появились вульгарные подростковые прыщи.

Дмитрий всерьез обеспокоился и прислал ей врача. Пышнотелая женщина взяла у нее анализы, послушала, постучала по спине, помяла живот. Мари так и не решилась сказать Дмитрию, что беременна. Ей очень хотелось, чтобы в кармане его пиджака, пусть даже в каком-нибудь самом потайном кармане, появилась бы фотокарточка щекастого мальчика, такого же серьезного, как отец. Но она не была уверена, что именно он был отцом этого мальчика.

Как ни крути, Мари не могла поклясться, что это его ребенок. Порой ей хотелось рассказать Дмитрию обо всем, хотелось, чтобы он обрадовался, чтобы убедил ее, что ребенок его. Еще она думала про анализы, устанавливающие отцовство. Но до анализов нужно было прожить девять долгих месяцев в сомнениях и тревогах. К тому же анализы могли показать, что Дмитрий тут вовсе ни при чем. И тогда – ужас, раскаяние, вечная пытка жить рядом с нежеланным ребенком…

Врач успокаивал ее – больно не будет.

Еще бы за такие деньги было больно! За такие деньги должно быть даже приятно.

Ей действительно не было больно. Как предупредила женщина в белом халате: закроете глаза, откроете глаза и пойдете домой. Она вышла, одурманенная анестезией, из больницы, села в такси, поехала домой. «Отсыпайтесь и ни о чем не думайте». Но она не спала и много-много думала… И результаты этих раздумий скоро дали о себе знать.

– Ты очень переменилась, – сказала ей Лариса тоном, не терпящим возражений.

Несколько лет назад Мари даже нравился такой тон. Только не сейчас. Лариса, похоже, до конца жизни собиралась играть роль ее наставницы.

– Все в порядке, – устало вздохнула Мари.

– Нет, не в порядке. У тебя депрессия. Это же и коту понятно. Нужно с этим что-то делать!

– Что?

– Он тебя бросил? Что случилось на корабле?

Мари криво усмехнулась. Расскажи она Лариске, что там приключилось, та облизнулась бы сладко и написала очередной рассказ, чтобы показывать своим филологическим друзьям, среди которых все сплошь были гениями. Лариска таскала ее раз или два в свою студенческую компанию, но Мари быстро устала от этих плохо одетых и дурно пахнущих гениев, которые пускали при ее появлении отнюдь не поэтические слюни.

Однажды она сочинила уже что-то такое про Мари. Она словно примеривала на себя ее жизнь.

– Ну скажи честно, бросил, да? – повторяла Лариса.

– Ты бы не отказалась в таком случае пожить со мной здесь? – холодно спросила Мари.

– Да, разумеется, – обрадовалась Лариса, – по сравнению с моей дохлой общагой это же настоящие хоромы.

– Вот и хорошо. Подожди немного. Скоро и для тебя найдется местечко…

Тогда и заварилась вся эта каша. Мари хотела выкарабкаться из темной пропасти депрессии. И она начала действовать. Еще совсем без цели. Не зная, к чему это приведет. Чего она хотела? Отомстить? Кому? Самой себе? Нет, ничего она не хотела. Слишком долго Дмитрия не было после их совместного плавания. Появился он только раз, чтобы выдать ей список поручений по работе. «У тебя все в порядке?» – «Все в порядке!» – «Вот и чудненько». Холодный поцелуй в лоб. После он звонил несколько раз и выслушивал ее подробные отчеты. «Не скучай. Я сейчас занят. Много проблем. Не успеваю…» Так прошел месяц…

Если бы только Дмитрий был рядом! Ничего бы не случилось. Она была бы предана ему, как собака. Но ему оказалась не нужна ее преданность. Или, может быть, он настолько был уверен в ее любви, что… Ей отчаянно захотелось родить ему сына. Пусть даже он этого не хочет, пусть. Она не станет рассказывать ему раньше времени… Он не понимает, как это здорово – иметь сына. Все мужчины хотят сына. Что такое дочь?

И вот тут ей до смерти захотелось посмотреть на счастливую женщину, которая воспитывает его дочку. На эту счастливую девочку, которая виснет на шее отца, словно ей не семнадцать лет, а пять. Что эта идиллическая семейка делает по утрам? Сидят вместе за столом, смотрят друг на друга? Девочка смеется. А вечером? Целует отца в щеку и уходит к себе. А он остается с женой… Чем хуже ей было, тем счастливее и красивее казалась ей их жизнь. Тем более несправедливой казалась собственная судьба. Почему им все, а ей ничего? Проведя как-то ночь без сна и совсем отупев от безысходности, Мари наутро села в машину и поехала к его дому. Оставив машину на дороге, она прошла немного вниз по парку, разглядела с холма дом, сверилась с номером, записанным в книжке, подняла глаза и сразу же увидела за ажурным забором длинноногую девчонку, бегущую за собакой прямо по клумбам с цветами. За ней семенила маленькая женщина, уговаривая то ли остановиться, то ли смотреть под ноги.

Мари подошла ближе. Жена? Господи, и чего она так волновалась? Тетке к пятидесяти, седые волосы собраны в жидкий пучок на затылке. Жалкое зрелище. Мари улыбнулась и облегченно вздохнула. Ей стало немного стыдно, что вот она такая молодая и хорошенькая, а его жена такая… Потом жалость перешла в жгучее чувство любви к нему. Конечно, она, Мари, – его отдушина в этом мире. Разумеется, Дмитрий не может бросить любимую дочку. Пока не может. Но ведь она сама скоро бросит его. Выйдет замуж – и бросит. Нужно только подождать…

Мари уже собиралась уйти, когда к седой женщине подошла другая. Махнула в сторону ворот, потом в сторону девочки. Седая часто закивала. У Мари перехватило дыхание. Шикарная женщина, как с рекламы. Нет, это не его жена. Может быть, учительница английского языка? Он что-то такое говорил…

Ворота автоматически открылись, и из дома выехала машина. Мари поспешила вернуться за руль. Через минуту машина поравнялась с ней. За рулем сидела женщина, с которой Мари не рискнула бы тягаться. Прежде всего потому, что от нее веяло той уверенностью, которой Мари всегда не хватало. Вот если бы здесь сейчас была Лариска, она тут же нашла бы в женщине десяток изъянов, и Мари смеялась бы ей вслед. Но теперь было не до смеха. Мари, как завороженная, нажала на газ и поехала вслед за женщиной.

У ближайшего супермаркета машина остановилась. Женщина вышла, и Мари отправилась за ней следом. Ей хотелось избавиться от наваждения. Первое впечатление бывает обманчивым. У страха глаза велики. Нужно присмотреться к ней поближе… Но вблизи женщина выглядела еще лучше, чем издалека. Еще лучше и еще увереннее. Чувственный мягкий голос, твердый взгляд. Про таких говорят: «Она знает, чего хочет».

Продавцы заискивающе улыбались. Случайно женщина встретилась взглядом с Мари, и та тоже улыбнулась. Женщина улыбнулась в ответ и прошла в соседний отдел. Там она накупила ярких тетрадей, прихватила ракетки для бадминтона. Никакая это не учительница.

Одна покупка необычайно заинтересовала Мари, выведя ее из транса. В отделе бижутерии женщина купила безвкусное дешевое кольцо и блестящие серьги со стекляшками. Кольцо она примерила на свой палец. Неужели доченьке покупает? Мари присмотрелась: в ушах женщины качались маленькие бриллиантовые сережки.

У аптечного киоска женщина стояла долго и отошла с внушительным пакетом, набитым лекарствами. «Больна?» Может быть, у нее какая-нибудь неизлечимая болезнь? Мари замешкалась и чуть не потеряла женщину. Выскочила из магазина в тот момент, когда машина отъезжала со стоянки.

Женщина ехала не домой, и Мари заволновалась. Куда?

Она старалась держаться на приличном расстоянии. Километров через двадцать машина свернула с трассы и покатила по узкой проселочной дороге к озеру.

Ей пришлось проехать немного дальше. Машина стояла пустой у забора одного из домов. Мари с трудом нашла место, где можно было оставить машину, и осторожно подошла к дому. В заборе не было ни щелочки.

– Вы кого-то ищете? – неожиданно раздался сзади мужской голос.

Мари вскрикнула от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и выпрямилась.

– Покупательница? – Мужчина улыбнулся, с удовольствием разглядывая ее.

– Да, – строго сказала Мари.

– Я так и думал. Вы ошиблись. Наш дом рядом. – Он указал на соседний недостроенный коттедж. – Посмотрите?

– Конечно!

– Что вас прежде всего интересует?

– Вид из окна, – честно призналась Мари.

– Пойдемте. Отсюда – озеро. Здесь предполагается цветник, но, как вы сами понимаете, по окончании строительства. Второй этаж еще не совсем готов, мы ведь писали – готовность только семьдесят процентов.

– Можно подняться? – спросила Мари. Из окон первого этажа она видела все тот же глухой забор соседнего дома.

Со второго этажа этот дом был как на ладони. Маленький, аккуратненький белый домик с красной черепичной крышей. Плющ увил его основание. Рядом стояла белая широкая скамья. Чуть дальше – беседка, оплетенная вьюнами с синими граммофонами цветов. Такой домик был бы хорош в качестве декорации для детской сказки. Цветы, яблони со склонившимися ветками, кусты малины и смородины. Из домика вышла старушка в аккуратном передничке, и Мари поняла, что зря надеялась на чудо. Его жена абсолютно здорова. Лекарства она привезла старушке. Вот и вся разгадка.

Ей вдруг стало до слез обидно, что все так кончилось. Мари резко обернулась к хозяину дома и чуть было не полетела вниз, оступившись. Он вовремя подхватил ее.

– Здесь пока нельзя делать резких движений. Доски не закреплены, я ведь предупреждал.

– Извините, я не слышала, – ответила Мари.

– Вам не понравилось?

– Очень понравилось.

– Тогда что же? – Он развел руки. – Почему у вас такой потерянный вид?..

– Наверно, я выбрала не лучший день для поездки. Кстати, что за соседи у вас? – Она спускалась по ступенькам, опираясь на руку хозяина.

– Разные. Но что точно могу сказать, никаких пьяниц, никаких дебоширов и тому подобного.

– А этот чудесный домик? Кто там живет? – спросила она, как бы теряя интерес к разговору.

Мужчина ответил не сразу. Мари быстро вскинула на него глаза, а он отвел взгляд.

– Кто? – спросила она напряженно.

– Ну, – протянул он. – Живет там странная женщина с бабушкой.

– Чем же она странная?

Мужчина молчал.

– Да я куплю ваш дом, – заверила его Мари. – Все равно куплю. Он мне понравился.

– Правда? – обрадовался мужчина.

– Конечно. Сейчас приеду домой и все расскажу мужу. Он и смотреть не будет.

– Замечательно. Мы и не надеялись так быстро…

– Так что странного в той женщине?

– Толком не знаю. Жена говорила… Я только видел однажды, как к ней приезжала другая женщина, помоложе. И они…

– Что?

– Ну, ничего, в общем, особенного. Как бы это получше… Играли в ладушки.

– Во что? – не поняла Мари.

– Ну в ладушки, как дети. – Мужчина показал ей ладони. – Не знаю. Может быть, они эти, как их, лесбиянки. Но ведь это не страшно, правда?

– О, это совсем не страшно. Это замечательно! – сказала Мари с таким воодушевлением, что мужчина слегка отпрянул от нее.

 

7

(Слава)

Слава всю ночь просидел на полу, слушая Ларису и поражаясь ее косноязычию и отсутствию логики в ее повествовании. Сначала из рассказов ее следовало, что Мари была замкнутой и ничего не рассказывала ни о своей личной жизни, ни о делах. Потом, однако, оказалось, что Лариса знает о Мари ровно столько, сколько могла бы рассказать та сама, и, возможно, еще немного больше. В ход шли подробности, о которых могла знать только Мари, глаза Ларисы блестели так, словно она рассказывает о себе. Слава, правда, вовремя вспомнил, что она – начинающая писательница, а значит – детали могла додумать… Неужели все сочинители так вживаются в образ? Тяжелая работа. Да и вряд ли Лариса станет знаменитостью. Речь у нее была стертой… Чему их только там учат на филфаке? Мари вот, например, со своим десятиклассным образованием процитировала ему за ночь чуть ли не всего Бродского…

– Ты собирался уезжать? – спросила Лариса, когда они уже решили пока отложить разговор, потому что оба страшно хотели спать.

Слава наконец встал и принялся раздвигать кресло, уступая Ларисе свою кровать.

– Давай я поставлю твой чемодан в шкаф, хорошо? А завтра освобожу тебе полку.

Лариса застыла, глядя на него.

– Ну хорошо, давай сейчас, – не понял Слава.

– Это не мой чемодан, – сказала она тихо, и Слава выронил его из рук. – Я думала, это ты решил смыться…

Будить соседей и задавать вопросы было поздно, поэтому Слава махнул рукой и щелкнул замком.

– Ты живешь не один? – спросила Лариса, рассматривая женские вещи.

Слава побежал вниз, на вахту. Среди неразобранных писем, квитанций, счетов на столе лежала телеграмма на его имя: «Встречай …надцатого. Вагон… Раиса». На штемпеле стояла дата двухдневной давности. А приехала она сегодня утром.

– Это моя сестра, – сказал он Ларисе, указывая на чемодан.

– Где? – Она нервно усмехнулась.

Он прикидывал, где бы могла быть его сестра в такое время – сорокалетняя девица строжайших правил.

– Не знаю… Давай спать.

Через день Слава посетил районную поликлинику, где бинты отдирали с его головы, как пластырь с губ в самых жестоких боевиках. Он хорошо понял, что терпеть не может боли. Он не был героем. После поликлиники ему не хотелось идти домой, болтать с мрачной Ларисой. Сестра Раиса так и не появилась. Он зашел в маленькую кондитерскую на углу. Заказал себе кофе, пару горячих пирожков с повидлом. Сел и задумался.

Севка, которому он позвонил, узнав о смерти Мари, заорал не своим голосом: «Что?!» – и бросил трубку. Или выронил. Сведений о Насте записная книжка Мари не сохранила, хотя Лариса жадно проштудировала ее от корки до корки. Пойти в милицию и рассказать обо всем, что с ними случилось, она наотрез отказалась, аргументируя это тем, что у таких людей, как Дмитрий, «руки длинные и везде свои люди». Слава ничего не мог поделать: в конце концов – это ее жизнь, не его. Он не вправе. Так что все их разговоры о Мари и дискетах плавно зашли в тупик.

– Привет! – На краешек стула напротив пристроился незнакомый молодой человек. – Пройдемся?

Швы на голове разом заныли. Слава осмотрелся и заметил двух похожих друг на друга мальчиков. Они ласково подмигнули ему. Надкусанный пирожок упал в кофе. Слава встал.

Ехали недолго. Остановились на шумной улице, неподалеку от метро. Дверь в квартиру, куда они поднялись, была незаперта. Мальчики широким жестом пригласили его пройти и остались курить на лестничной клетке. В коридоре горел свет, пахло жасмином. Из комнаты потягивало табачным дымом. Слава прошел дальше. У распахнутого окна спиной к нему сидел мужчина.

– Сядь, – приказал он. – Как она умерла?

Слава чуть не поперхнулся. Что это у них, развлечение такое? Мало человека грохнуть, так еще и узнать, как он мучился перед смертью?

– Легко.

Мужчина сделал движение повернуться, руки на подлокотнике кресла напряглись, он подался вперед. Однако поворачиваться все-таки не стал. Но голос его приобрел отчетливый металлический оттенок.

– Расскажи все.

Полуседой, коротко остриженный затылок, дорогой пиджак, широкое обручальное кольцо на правой руке, высоко держащей зажженную сигарету. Мужчина выслушал Славу, не шелохнувшись, запрокинув голову. Трижды с его сигареты падал серый пепел с тлеющим красным огоньком.

Слава застрял на том ночном ужине. Он пустился в детали, лихорадочно объясняя тонкости приготовления злосчастной щуки. Когда перешел к перечню специй, Дмитрий спросил:

– Когда все это кончилось?

– Что? – выдавил из себя Слава.

– Во сколько она ушла?

Слава схватился за спасительную соломинку и с жаром принялся рассказывать, как она ушла, как забыла книжку, как вернулась… Он заметил, что стал повторяться, и замолчал. Повисла пауза.

– Ты редкостный рассказчик. Правда, не очень наблюдательный.

Снова пауза.

– Откуда стреляли?

– Понятия не…

Мысли Славы заметались. Что это? Проверка? Знает он или нет? Скажет или нет в милиции? Или… Еще совсем недавно он на сто процентов был уверен, что в смерти Мари виноват не кто другой, как ее ненаглядный друг Дмитрий. Еще недавно ему казалось, что именно этот человек сидит сейчас перед ним. Но теперь что-то не сходилось. Что-то в его голосе, в позе. Либо это не тот человек, либо он действительно не имеет никакого отношения к смерти Мари…

– Хорошо. Теперь скажи: ты знаешь, кто я?

– Босс, – покладисто ответил Слава. – Босс, которому был нужен повар. Поправьте меня, если я не прав.

– Ты все время говоришь немного не то. – Слава был уверен, что мужчина слегка поморщился. – Какие-то детали не совпадают. Может быть, ты смотришь на вещи иначе, чем я. А может быть, просто врешь. Хотя Всеволод уверяет, что ты человек случайный.

– Я и есть – человек случайный. Случайней и быть не может.

Мужчина в кресле вспомнил наконец про сигарету. Бросил ее

на пол. Достал другую, закурил. И наконец выдал:

– Пусть так. Тогда ты и есть самый неслучайный в этом деле человек.

– Но…

– Молчи. Я не верю в случайности. Вся эта история… Я пока ничего не понимаю. Знаю только одно: начинать нужно с тебя.

– Как?!

– Еще не знаю. Только предчувствую, что ты оказался в нужном месте в нужное время совсем не случайно. Мои предчувствия обычно сбываются… Придешь сюда через четыре дня. Постарайся вспомнить как можно больше… Да, у нее была подруга. Лариса, кажется. Училась на филфаке. Попробуй найти ее. Может быть, она что-то знает.

Слава облизнул пересохшие губы.

– Не понял. Я должен что-то узнать?

– Не что-то, а все. Ты здесь главная фигура! Без тебя каша бы не сварилась, – ответил мужчина яростно. – Тебе и расхлебывать. Вопросы есть?

– А что будет, если я откажусь?

Дмитрий через плечо протянул Славе листок бумаги.

«Дорогой брат! – значилось там. – Эти люди обращаются со мной хорошо…»

– Да это же… – не выдержал Слава.

– Правильно, сестра твоя, Раиса. Поэтому ты сделаешь все, что от тебя требуется.

– Да я бы и так…

– Не рассказывай! Еще вопросы? По делу.

– Почему три дня назад вы меня чуть не убили, а теперь вдруг хотите, чтобы я вам помог?

– О твоем существовании я узнал только вчера, когда вернулся в страну. В сумочке не было фотографии?

– Нет. Совершенно точно.

Слава давно заметил пустую рамку на столе. Открыв дверь, он подумал немного, вернулся и спросил:

– А что было на той фотографии?

– Мы снялись с Мари на корабле…

Слава вышел за дверь. Один из мальчиков подошел к нему, с довольной ухмылкой сунул в карман толстый конверт и похлопал по плечу как сообщника.

Так, с оттопыренным карманом, Слава и вернулся домой. Лариса внимательно выслушала его рассказ.

– Я ничего не поняла. Он хочет найти кого-то? Разве это не он…

– Думаю, нет.

– Значит, не он. – В глазах ее блеснули слезы, и Слава перепугался, что она снова пустится в свои бесконечные рассуждения. – Но кто же тогда?

– Думаешь, больше некому?

Лариса озиралась так, словно комната вмиг перестала быть безопасным местом. Слава же вышел на кухню и достал мятый листок.

«Дорогой брат! Эти люди обращаются со мной хорошо. Вылетела, когда узнала, что ты в больнице. Кстати, по сравнению с твоей каморкой место, куда меня „заточили“, напоминает дворец. Меня не связывают, кормят деликатесами, в моем распоряжении бассейн, телевизор, прекрасная библиотека. Догадываюсь, однако, что этим людям что-то от тебя нужно. Постарайся им помочь: не ради меня, а ради себя самого. В чемодане найдешь письмо от мамы, маринованные грибочки и „Книгу о здоровой и вкусной пище“. Крепко тебя целую. Раиса».

Вот такая она всегда. Сидит заложницей у бандитов, а думает о каких-то грибочках…

 

8

(Дмитрий – Раиса)

Раиса Грох первой встала из-за стола и аккуратно сложила салфетку.

– Вы опять чем-то недовольны?

Дмитрий предвкушал очередную ее нотацию. Эта удивительная женщина читала их по каждому поводу. По любому вопросу у нее было свое мнение, и она не могла не высказать его. Пожалуй, свет не видел более разговорчивой пленницы. Или – гостьи? Кем она теперь для него стала?

– И зачем вы их только кормите?

– А вы как думаете?

– Вес перед женой набираете. «Дорогие коллеги… В нашем институте…» Смешно. Я думаю, она давно все про вас знает.

– Откуда такая мысль?

– Невозможно столько лет скрывать что-то. И от кого? От человека, который знает вас как облупленного…

– Думаю, не знает.

Раиса поправила очки, замялась. Ей не нравился его прямой взгляд. Что-то было в нем непозволительное. Нельзя было так смотреть на нее мужчине, у которого жена, дети и куча любовниц по всему свету. Ее раздражал этот взгляд. Кажется, она разбудила в нем ловеласа, который намеревается охмурить ее, как и всех этих дурочек. Ну, не на ту напал!

– О чем вы задумались?

– Вам непременно нужно знать каждую мою мысль?

Он улыбался ей, как младенец из люльки, – беззаботно и светло.

– Мы говорили о моей жене. Из чего вы заключили, что она в курсе моих дел?

– Я вовсе не говорила этого. Может быть, она и не знает точно, чем вы занимаетесь, но, по крайней мере, давным-давно догадалась, что ни в каком институте вы не работаете. Видели бы вы, как она кисло смотрела в тарелку, когда ваш «коллега» нес что-то о вашем новом изобретении. Похоже, она приняла ваш театр. Жены обычно бурно реагируют на то, что говорят об их мужьях. Тем более, я так понимаю, что это было для нее сюрпризом. Кстати, не слишком ли вы засекретили свою работу? Не слишком ли часто делаете великие открытия? Работаете над проектами для правительства? Летаете в командировки на Север без теплых вещей?

– Что же мне делать? Придумайте для меня какую-нибудь другую версию.

Дмитрий по-прежнему сидел за столом, подпирая подбородок кулаками и не сводя с нее глаз. Раиса нервничала под этим взглядом. Но чем больше она нервничала, тем резче становилась ее речь. И как ни парадоксально, тем нежнее становился его взгляд.

– Между близкими людьми не должно быть секретов.

– Единственным близким мне человеком была моя мать, но даже ей я не мог рассказать и половины того, что рассказал вам при встрече.

Раиса покраснела и закричала на него:

– Немедленно прекратите говорить со мной в таком тоне! И пожалуйста, – более спокойно продолжала она, когда он удивленно поднял брови, – не делайте вид, что вы не понимаете. Мне неприятно слышать, как человек умный, деловой, талантливый делает невзначай какие-то пошлые намеки. Этим вы ставите меня в один ряд с женщинами, которых используете!

Дмитрий уже знал по опыту, что, если он не сменит тон, она перестанет с ним разговаривать и запрется в своей комнате.

– Хорошо, хорошо. – Он поднял руки, словно сдаваясь. – Честно говоря, я и не пытался… Но если вам показалось – хорошо, больше не буду. Что касается Норы, то… Не буду я ей ничего рассказывать. Мне это скучно, а ей скучно слушать. Это никому не нужно. Тем более, если вы считаете, что она все знает.

– Тогда перестаньте устраивать эти обеды с «коллегами». Кстати, они кто?

– Безработные актеры. Приглашаю их раз в два-три месяца. Почему бы им не пообедать на халяву, не поиграть, раз уж на сцене не удается.

Раиса ненадолго задумалась.

– Все равно: это плохие актеры. И правильно, что их не пускают на сцену. И нечего их кормить.

– Не буду…

– Я, пожалуй, пойду к себе. И зачем вы мне все рассказываете?

– Вы очень похожи на мою маму. А потом, наверно, возраст. Мне хочется выговориться. Я с пятнадцати лет ничего никому о себе не рассказывал.

– Рассказать мне все и утопить в бассейне, – с пафосом сказала Раиса.

Дмитрий покатился со смеху.

– Да я никогда никого не убивал, поверьте, – сказал он, пытаясь сдержать смех. – Это не мой профиль.

Он поднялся и взял ее за руку.

– Давайте покатаемся. Вам, наверно, до смерти надоело сидеть в комнате.

Раиса нервно вырвала руку.

– Поехали, – решительно сказал Дмитрий.

Был поздний вечер. Зажигались огни. Они быстро миновали пригородные дома и поехали в кромешной темноте. Вокруг было черно, и сердце Раисы, которая все это время говорила себе, что ко всему готова, затрепетало. Неужели этот человек, который еще несколько минут назад казался ей таким искренним и мягким, привез ее сюда, чтобы… Задушить? Столкнуть в какую-нибудь шахту? Застрелить? Как это теперь обычно делается? А кто, собственно, говорил ей, что он ангел с крылышками? Ведь когда она открыла дверь в Славину комнату, он вовсе не показался ей таким ангелом…

Получив телеграмму о том, что Слава в больнице, Раиса тут же собралась в дорогу. Мама себя плохо чувствовала, а у нее был отпуск, и она может позаботиться о младшем брате ничуть не хуже. Это был официальный предлог. На самом деле ей давно уже хотелось вырваться куда-нибудь из их маленького городка, где до тошноты был знаком каждый переулок. Где все вокруг, казалось, были знакомы или состояли в родстве. В этом городе ничего никогда не происходило. И уж точно ничего не могло произойти. А ей столько лет хотелось, чтобы случилось что-нибудь из ряда вон выходящее. Что-нибудь такое, способное встряхнуть людей. Наводнение, землетрясение, война, революция… Она была ко всему готова, только бы не это скучное прозябание, когда один день не отличается от другого и все вокруг обсуждают столичные новости, которые не имеют к ним ровно никакого отношения.

Нет, конечно же, не наводнение, не землетрясение. Здесь же мама. И, разумеется, никакой войны, никакой революции. Пусть ей и не нравится современная бритоголовая молодежь, но такой участи она и им не пожелает. Пусть будет мирно, тихо и… убийственно скучно. Тем более что ее соседи, коллеги, знакомые не ощущают этой скуки.

Молодец все-таки Славка. Удрал. Как ни стыдила она его поначалу, как ни уговаривала остаться, в душе все равно мечтала о том, чтобы он плюнул на материнские просьбы, на ее доводы и уехал. Она ему завидовала. По несколько раз перечитывала его письма, ища там отголоски бурных событий и ураганных страстей, которые должны были захватить ее дорогого мальчика, как только он выйдет из поезда. Но, к огромному своему сожалению, ничего такого в его письмах не находила.

Похоже, жизнь Славы была и в Петербурге такой же скучной и прозаической, как у нее дома. Может быть, она слишком увлеклась чтением современной литературы – детективов, фэнтези, романов о любви. Работая в библиотеке, она совершенно оторвалась от жизни. Преклоняясь перед классиками и чувствуя абсолютную бездарность современных авторов, Раиса была уверена, что поскольку их романы пишутся без вдохновения и фантазии, то все описанные события происходят реально. Почему же тогда Слава не сообщает ни о чем таком?

Она вышла из поезда, чувствуя себя так же, как Алиса, попавшая в Страну чудес. Она была готова ко всему. Но события разворачивались более стремительно, чем во всех прочитанных ею романах…

Общежитие брата она нашла довольно быстро. Дверь в квартиру оказалась открытой. Дверь в комнату тоже. Сначала сердце ее подпрыгнуло. Неужели Слава дома? Но в комнате был совсем не Слава.

Рая собиралась спросить его, кто он такой, но мужчина рывком втащил ее в комнату и закрыл ей рот рукой, прижав к себе. Ей бы подумать о том, что перед ней грабитель, насильник или еще бог весть кто, но она думала только о том, что его рука легла ей на грудь, что было недопустимо.

Приключение свалилось ей на голову так неожиданно, что она совсем позабыла, как страстно мечтала о нем. Раиса изо всех сил стала сопротивляться. Не решаясь кричать, чтобы не попасть в глупое положение, чего она боялась больше всего на свете, Раиса уперлась одной рукой в грудь мужчины, пытаясь второй заехать ему в лицо. Их молчаливая возня продолжалась несколько минут, пока наконец не окончилась полным ее поражением на кровати.

– Вы не могли бы перестать брыкаться? – спросил мужчина шепотом.

– Могу. Только немедленно отпустите меня.

– Будете вести себя тихо?

– Буду, – простонала Раиса, мечтая одернуть задравшуюся юбку.

Он отпустил ее и несколько минут рассматривал.

– Кто вы? Жена?

– Сестра.

– И откуда?

– С вокзала. А вы кто?

– Следователь.

– Ах, – такого поворота Раиса не предвидела. – С братом случилось что-то серьезное?

– Сотрясение мозга, несколько швов на лбу…

– Боже мой!

– Вот именно.

– Но почему?

– Он был свидетелем убийства. Вы тоже в опасности. Сейчас я открою дверь, выйду в коридор и дам вам знак следовать за мной.

– Конечно, конечно…

Только в машине ею овладели сомнения. Слишком роскошный был автомобиль. Следователи на таких не ездят. К сожалению, она поняла это только тогда, когда захлопнула дверцу.

– Вот так, – сказал мужчина, и кнопочки на всех четырех дверцах плавно пошли вниз.

Раиса посмотрела на него безнадежно.

– Так вы не покажете мне ваших документов?

– Не покажу. Будем считать, что это похищение.

Они ехали долго. Сначала Раиса строго смотрела вперед и кипела от возмущения. Но потом огромный город захватил ее целиком. Она с интересом рассматривала пробегающие мимо дома, лотки со всякой всячиной, машины, людей, витрины магазинов, огромные пестрые плакаты. Впечатлений у нее было хоть отбавляй. Одно дело – видеть это все по телевизору каждый день, и совсем другое – ехать в шикарной машине по столичным улицам.

– Меня зовут Дмитрий.

– Раиса Георгиевна Грох.

Мужчина усмехнулся. В безлюдном месте, похожем на окраину, он остановился и резко повернулся к Раисе.

– Убили мою подругу.

Она широко открыла глаза, никак не припоминая, что именно говорят в таких случаях.

– Мне очень жаль, – выдала она наконец.

– Правда?

– Конечно.

– Тогда вы должны мне помочь.

– Чем же я могу…

– Будете делать то, что я вам скажу. Честно говоря, вся надежда на вашего брата. Он один может пролить свет на это дело.

– Ну что вы! – всплеснула руками Раиса. – Я уверена, он тут абсолютно ни при чем!

– Ошибаетесь, – сказал веско Дмитрий, и ее сердце упало. – Моя подруга умерла у него на руках.

Раиса была потрясена. Надо же! И ни одного слова в письме! Но ее подвижный ум, воспитанный на разношерстной детективной литературе, тут же включился в работу.

– Вы хотите, чтобы я помогла брату?

– А он у вас что, совсем дурак?

– Совсем не дурак, – не без гордости заявила Раиса.

– Тогда сам справится. А вы пока поживете у меня.

Она так посмотрела на него, что он чуть не расхохотался.

– Не нужно так пугаться. Это приличный дом. У меня жена и взрослая дочь. Вы поживете как гостья.

– Чтобы… – Раиса сузила глаза.

– Чтобы у вашего брата был повод помочь мне.

– Шантаж?

– Да.

Раиса хмыкнула и задумалась.

– А если я откажусь?

Дмитрий немного устал от этого разговора. Он все еще никак не мог поверить, что Мари мертва. Но эта мысль все время колола сердце холодными иголочками. Впервые в жизни он чувствовал себя неуверенно. Ему было не по себе.

– Не знаю. Может быть, увезу вас, запру в ее квартире и приставлю парочку своих ребят для охраны. А может быть, отпущу…

– Так. Я поняла, вы сами не знаете, чего хотите.

Дмитрий наклонился к ней и сказал:

– Ее убили, понимаете? Ей было только двадцать лет. А кто-то взял и шлепнул ее. А я…

Он резко отвернулся.

– Поедемте, – сказала тихо Раиса. – Конечно, я поживу у вас немного, у меня все равно отпуск. Только знаете что? Давайте купим по дороге продуктов. Честно говоря, я страшно проголодалась. Не люблю есть в поезде…

Он повернулся к ней.

– Вы говорите совсем как моя мать.

Они заехали в небольшой ресторанчик, одиноко стоящий на обочине. Там было пусто. Дмитрий не предложил Раисе меню, а сам сделал заказ.

– Хотелось бы предупредить вас еще вот о чем. Я работаю в институте, выполняющем секретные государственные заказы. Для моей жены вы – консультант, приехавший из другого города. Консультант весьма известный и засекреченный, поэтому я пригласил вас к себе.

– А-а-а, – протянула Рая. – Вы работаете… как бы?

– Как бы.

– А эта девушка, она тоже с вами работала?

– В силу специфики моей работы у меня много таких девушек. В каждом городе по одной. Но именно эта была мне особенно дорога.

– Понимаю…

И вот теперь он вез ее в кромешной темноте, и она не знала, что и думать. Тут он съехал с обочины и остановил машину.

– Хочу поговорить с вами начистоту.

– Почему здесь? – затравленно спросила Раиса.

– Потому что… – Он замялся. – Может быть, это все бред. Но в последнее время мне все время кажется, что за мной следят. Даже когда я сплю…

Раиса никак не могла понять: о чем ей толкует Дмитрий. Чего он хочет – отвлечь ее перед тем, как прикончит? Или он не совсем здоров и у него мания преследования, что, по глубокому убеждению Раисы, было тоже небезопасно.

– Да не бойтесь же вы, в конце концов, – уговаривал он. – Посмотрите на меня внимательно. Я никого никогда не убивал. И убивать не собираюсь. Ну же!

Она подняла голову и заглянула ему в глаза. Удивительные у него были глаза. Раиса не могла долго смотреть в них. Она каждый раз отводила взгляд и редко взглядывала на него на протяжении разговора. Вот и теперь она опустила глаза почти сразу же.

– Нет, – сказал Дмитрий, хватая ее за локоть, – посмотри еще, пожалуйста. Что я, по-твоему, девочку молодую убил и тебя собираюсь? Дурдом какой-то!

Раиса смотрела на него, и щеки у нее пылали румянцем.

– Пустите.

Он пробормотал извинения, и во взгляде мелькнуло разочарование. И это разочарование показалось Раисе пострашнее его намерения прикончить ее.

– Хорошо, – быстро согласилась она, стараясь говорить максимально искренне и убежденно, – вы никого не убивали. И вообще ничем таким никогда не занимались. Но вы ведете такой образ жизни… э-э-э… весьма своеобразный. Скрываете от жены, чем занимаетесь, приглашаете актеров, чтобы они изображали ваших коллег, девочки какие-то кругом. Это не совсем нормальный образ жизни, понимаете? Поэтому не странно, что вы отрываетесь от реальности, что вам повсюду мерещится что-то…

Дмитрий расхохотался.

– Ну что ты. Я самый большой реалист. Всю жизнь просчитываю все на десять ходов вперед. А иначе и не играю…

– Но все-таки…

– Подожди. У моей жены – свои дела. Ей на меня плевать. Это я понял через неделю после женитьбы. Она понятия не имеет о том, что такое дом, что там должна делать женщина. Но у нее есть одно грома-адное преимущество перед другими.

– Какое же?

– Она мать Стаси.

– Это вы мать Стаси. Носитесь с ней как самая заботливая мамочка.

– Ну значит, я не так выразился. Она родила мне Стаську, и за это ей полагается пожизненное содержание, а потом памятник. Дочка – это мой свет в окошке. Иначе вся моя жизнь не имела бы смысла.

От избытка чувств он замолчал, и Раиса легонько пожала ему руку.

– Именно из-за дочки я не могу рисковать. Именно для нее приглашаю «коллег». Она не должна знать. Ни в коем случае. И я не могу позволить себе попасться.

– Так закрывайте же свою лавочку!

– Этим я и занимаюсь последний год. Перевожу свои сбережения в надежные места. Открываю легальную фирму. Доход, конечно, будет пустяковый. Но на жизнь и ей, и внукам моим хватит уже того, что есть. И вот теперь, когда все подходит к концу, у меня такое чувство, что мне кто-то плотно сел на хвост.

– И в чем это выражается?

– Сначала взорвалась машина…

Он стал рассказывать. Как всегда – подробно. И о том, что произошло, и о том, что он переживал. Раиса слегка прикусила губу. Ей, постороннему по сути человеку. Он говорит с ней так, как не говорит со своей женой. Разумеется, у него нет друзей. И может быть, поэтому тянет к ровесникам. Они ведь с ней действительно ровесники. Одновременно пошли в первый класс, как раз когда настала политическая оттепель. Правда, к концу десятого класса она благополучно закончилась, но воспоминания все-таки остались. Или, кажется, он не закончил десять классов. Зато к рок-н-роллу, наверно, питал те же нежные чувства, что и она. А джаз? Какая там Долина! Настоящий, «чернокожий». Ему не хватает друга. У него ведь никого нет. Нужно слушать внимательно, нужно обязательно помочь ему. Он ведь такой… такой… такой приятный человек.

И не просто машина взорвалась. А машина, в которой только что сидел он сам и из которой за несколько секунд до взрыва выбралась Стася. Это случилось два месяца назад. Они ездили покупать Стасе туфли. Полгорода исколесили. А она только ныла: «Надоело, домой хочу, купи мне лучше кроссовки». Он приносил одну пару, другую, третью. И вдруг глаза загорелись. Он заметил. Дочь дрогнула. Хотя тут же снова сделала кислую физиономию.

Он опустился на одно колено, приложил туфельку к ноге. За кого их, интересно, принимали в магазине? Скорее за седеющего ловеласа и его юную пассию. Стася звала его «Димочка». Когда уставала, она всегда ему говорила: «Димочка, возьми Стасю на ручки, а то у нее ножки устали». Все детство на ручках и проездила. Стася, пожалуй, тоже понимала, почему так переглядываются девчонки-продавщицы. Пожалуй, она нарочно ни разу не назвала его папой. В машину она вернулась счастливая – лодочки за двести долларов, чуть дороже, чем носила мать. Он помог ей забраться на заднее сиденье. Но она тут же сморщилась.

– Что такое? – спросил он, терпеливо ожидая очередного каприза.

– Болит, – серьезно и удивленно сказала Стася и посмотрела на него страшными глазами. – Сильно болит.

Он растерянно посмотрел по сторонам, точно пытаясь отыскать близлежащую больницу.

– Где болит?

– Живот. – Стася корчилась от боли.

– До больницы дотянешь?

– Нет, – испуганно сказала она. – Теперь не болит, теперь тошнит страшно.

– Может, тебя укачало?

Вместо ответа Стася зажала рот рукой и вылетела из машины. Дмитрий успел затащить ее за угол, когда позади раздался взрыв.

Он быстро выглянул из-за угла и несколько минут смотрел на дорогу, пока в сознании не утвердилась мысль о том, что это именно его машина взлетела на воздух.

– Не может быть, – тихо выдохнула рядом с ним Стася, и только тогда он опомнился и повернулся к ней.

– Как ты?

– А? Ты про… Нет, ничего. Все прошло.

– Это от испуга. Так бывает.

– Папа, там был Костя…

– Стаська, там мы с тобой были.

– Это ведь не случайно.

– Ну почему ты так думаешь? – Дмитрий оправился от первого шока и постарался взять себя в руки. – Может быть, что-нибудь с бензобаком…

– Нет. Это бомба.

– Стася, не говори глупостей.

– Тебя хотели убить, – снова сказала Стася, глядя на него во все глаза.

– Перестань.

– Ты ведь засекреченный…

– Очень засекреченный.

– Кто-то тебя рассекретил.

– Стася, это невозможно.

– Я знаю, – протянула она.

– Откуда?

– Не знаю.

– Стася, давай так. Мы с тобой сейчас пойдем в кино, ладно? А потом вернемся домой как ни в чем не бывало. Маме скажем, что машину срочно вызвали в институт.

– Ты берешь меня в сообщницы?

– Беру, – слабо улыбнулся отец, он никак не мог прийти в себя после случившегося. – И все-таки если бы тебе не приспичило выйти из машины… Кстати, что там такое с тобой случилось?

– Сама не понимаю. Я словно села на кол, и он прошил все мое тело. Но я решила ни за что не выходить – очень хотелось домой. Но тогда мне показалось, что меня сейчас вывернет наизнанку. И еще… только не смейся, ладно?

– Что?

– Когда мы сворачивали за угол, я поняла, что сейчас случится.

– Предчувствие? – серьезно спросил отец, подавив улыбку.

Стася надулась, взяла его под руку, и они двинулись к ближайшему кинотеатру.

Он тогда поднял на ноги весь город. Никто не мог ему ничего сказать. Городские авторитеты, с которыми он вел дела, разводили руки. Да к тому же вряд ли кто-нибудь из них держал зуб на Дмитрия. Он вел с ними дела честно, платил немало, так что повода для недовольства у них не было вовсе.

Через несколько дней снова произошло невероятное. Как во сне. Нора уехала к матери. Они со Стасей устроили компьютерное сражение по сети. И отключили свет в самый неподходящий момент. Стася завопила как резаная – она выигрывала в кои-то веки. Потом подошла к окну – посмотреть, горит ли свет у соседей. «Ну конечно, – говорит, – гроза!» И вдруг падает на ровном месте. И в это время – бах, он смотрит, а в окне, как раз в том месте, которое сейчас закрывала Стася, – дырочка. И Стася тоже смотрит. И морщится, как от боли.

Он тут же позвонил Всеволоду, тот как раз дежурил в охране. Наорал на него. Сева обегал всю округу – никаких следов, ничего. Стекло заменили до того, как Нора вернулась. А на следующий день поставили бронированные.

Вечером он пришел в спальню к Стасе.

– Ну папочка, ты у меня прямо агент ноль-ноль-семь, – радостно улыбнулась она ему.

– Тс-с-с, – он приложил палец к губам. – Лучше скажи мне: ты почему упала?

– А что, ты хотел, чтобы…

– Эй, эй! Сплюнь.

– Нога заболела.

– Как это?

– А так! Отнялась в одночасье.

– Стаська, тебя нужно к врачу сводить. Что-то с тобой…

– Да это не со мной, – сказала она с досадой. – Это вокруг. И проверять меня не надо. Мне такое спасительное заболевание очень даже нравится. А тебе?

– Мне тоже. Больше никаких предчувствий нет?

– Есть. Это – не все.

– Будут еще стрелять?

– Не в меня. – Она как будто что-то вспоминала. – Не в нас.

– А в кого?

Она неопределенно развела руки.

– Стася, у тебя, может быть, есть враги?

– Не у меня, у тебя.

Дмитрий схватился руками за голову.

– Да нет же, ты ошибаешься.

Стася наморщила носик.

– Ну как хочешь, – сказала она. – Тебе видней.

Он поцеловал ее крепко, взлохматил волосы. И когда закрывал за собой дверь, она пробурчала:

– В какую-то девчонку…

Он резко обернулся. Стася удивленно смотрела на него…

Дмитрий продолжал свой рассказ и неожиданно вставил:

– Ты ей понравилась.

Раиса встрепенулась:

– Кому?

– Стаське. Ей ведь редко кто-то нравится.

– Ах да… Я слышала. Она назвала меня «классной теткой». По-моему, это комплимент.

– И, скажу тебе, весьма редкий.

– Ну а что было с той девочкой, с Мари? – Раиса попыталась вернуть Дмитрия в русло разговора.

– Мари – это из другой оперы.

– Но почему же? Вы ведь ее тоже любили?

– Пожалуй, нет.

Раиса подавила раздражение.

– С глаз долой – из сердца вон.

– Нет. Дело не в этом.

Мари была не первой его любовницей после того, как он женился. Первая появилась уже через полгода. Тело требовало своего. Он никогда не представлял, что одна и та же женщина могла бы удовлетворить его по всем статьям. Слишком разные чувства он к ним испытывал. Или предъявлял слишком высокие требования? Да ничего он не предъявлял. Только с женщинами выходило у него всегда одинаково: поговорить приятно – в постель не тянет, а когда тянет – то никаких разговоров потом не получается. В общем, одними любовался, с другими спал. И был уверен, что все так делают.

– А жена? Неужели вы…

Дмитрий сухо перебил ее.

– Я нанял человека. Она купила дом для матери. Мать живет там не одна.

– Ну не хотите же вы сказать, что она поселила там мужчину?

– Женщину, – ответил Дмитрий, и Раиса широко раскрыла глаза. – Нора навещает ее ежедневно. Они целуются, сидя на скамейке у дома.

– Боже мой!

– Мелочи.

В принципе это был и стиль работы, и стиль жизни – в каждом городе жила хорошенькая девушка, с удовольствием выполняющая его поручения, жаждущая заработать и готовая принять его в любой час. Как только у такой девушки появлялся кандидат в мужья, Дмитрий бесследно исчезал.

Когда он увидел ее в первый раз… Ах какая она была хорошенькая. Его потянуло к ней с такой силой, что он сначала испугался. Испугался и сбежал. Ездил еще несколько раз, чтобы убедиться: ему не показалось, она действительно так хороша? И убеждался снова и снова. Тогда он снял квартиру, поселил ее там, и со временем она стала прекрасной помощницей в делах. Первое время он не мог оторваться от нее. Водоворот страсти затягивал все глубже и глубже. Она прекрасно могла бы заменить ему Нору, но вряд ли понравилась бы Стасе. Хотя Стася уже взрослая, скоро сама покинет его, какая ей разница.

Он попытался посмотреть на ситуацию глазами дочери и показался сам себе жалким, несчастным сексуальным маньяком, терзающим юную девушку. Мари, похоже, тоже любила его. Но ее любовь проявлялась скорее не в спальне, а в гостиной, когда она, подпирая подбородок ладонью, не отрывала от него глаз.

Но однажды… Как-то все разом окончилось. Он насытился этой любовью. Страсть прошла, а кроме нее ничего и не было. И стало обидно. Он пытался вернуть любовь. Стал реже видеться с Мари, взял ее на корабль, но после этого стало еще хуже. Стало совсем плохо. Стало – никак. Она почувствовала охлаждение, начала ныть, смотрела как побитая собака, а это уж и вовсе было для него невыносимо…

Они не виделись недели две. Уезжая из города, он не давал ей никаких поручений и решил, что когда вернется, обязательно поговорит с ней относительно ее дальнейшей жизни без него.

– Так вы не посылали ее к Славе?

– Нет, конечно. Я и понятия не имел, кто такой этот Слава. Но Нора сказала что-то такое о том, что хотела бы нанять повара.

– Так кто же все это устроил?

– Может быть, тот, кто следит за мной?

– Даже сейчас?

– Сейчас нет, – он усмехнулся. – Поэтому-то я и уехал из дома.

– Вы думаете о ком-то из домашних?

– Не знаю. Но я чувствую, что каждый мой шаг сделан под чьим-то пристальным взором. На улице, на работе и дома. Особенно дома. И все события последнего года сплетаются в одну паутину…

– То есть кто-то открыл на вас охоту.

– Не знаю, на меня ли. Иногда мне кажется – на меня. А иногда… Не хочу даже говорить.

– Нора? Вы о ней думаете?

– Ну когда совсем начинаю сходить с ума, думаю и о ней. Полным идиотом себя чувствую, честное слово. Впервые в жизни. А тут еще Стаськин день рождения надвигается…

Они сидели и молча смотрели друг на друга. Мимо неслись машины, обдавая их светом фар, словно брызгами. Раисе было немного не по себе от его взгляда. Вывернул человек перед ней всю свою жизнь, как будто крошки вытряхнул из кармана. Она-то, дура, думала, что карманы у него жемчугами набиты, а там одни крошки. И почему он все это рассказывает именно ей?

Взгляд Дмитрия становился слишком откровенным, слишком тяжелым. Ей захотелось выбраться из-под этого взгляда. Она уже какое-то время пыталась справиться с учащенным дыханием, с нахлынувшим предчувствием, с собственной слабостью, наконец. Нужно было хоть что-нибудь сказать, все равно что – только бы вернуться в мир, зыбко закачавшийся под ногами.

– А знаете что? – нарочито бодро сказала она. – Вам нужно в церковь сходить…

Слова прозвучали как холостой выстрел. Ничего не изменилось. Он только ближе наклонился к ней и тихо, с ударением на каждом слове, произнес:

– Я не хочу в церковь…

Его поцелуй пришелся куда-то в подбородок и прожег ее насквозь. А потом мир пришел в движение, обрел руки, ноги, голову, вместился целиком в одного человека. Прекратив считать свои вдохи и выдохи, Раиса порывисто и глубоко вдохнула. Сиденье откинулось назад, и надголовой оказалось его лицо. «Но это невозможно…» – успела подумать она, протягивая руки к миру, вмещенному в одного человека, сплетаясь с ним все теснее, вбирая в себя этот огромный новый мир жадными глотками.

 

9

(Стася)

Из детства Стася вынесла два ощущения: чудовищное любопытство и тихо ноющую боль под ложечкой. Любопытство проснулось вместе с сознанием, боль начала проявляться несколько раньше.

Вот она пятилетняя мчится по парку за большим зеленым мячом. Няня едва поспевает за ней. То есть – вовсе не поспевает. Ей хочется поиграть с няней, хочется, чтобы она потеряла ее из виду среди зарослей цветущих кустарников, среди высокой, высоченной – по колено ей – травы. Что тогда няня будет делать? Будет звать ее жалобно, испугается, рассердится? Что? Страшно хочется узнать! Мяч катится по своему, Богом отписанному, маршруту, Стася сломя голову мчится за ним, не разбирая дороги. И вдруг – все одновременно: накатывает дикая боль, она падает в траву, хватаясь за живот скрюченными пальцами, взвизгивает няня где-то далеко сзади, а впереди раздается самый настоящий взрыв.

Боль постепенно отпускает, и Стася открывает глаза. Ого-го! Она лежит на обочине дороги, няня за шиворот поднимает ее, а впереди, в трех шагах, в трех больших взрослых шагах, лежит в лепешку раздавленный, перееханный автобусом мяч. «Настенька! – жалобно блеет няня. – Ты только папе не говори. Давай скажем, что мы его потеряли…» – «Прости меня, – тянет к ней ручки Стася. – Я никому не скажу. Я больше не буду».

Страшное любопытство подбивает на то, чтобы спросить красавицу-маму: «Почему она такая печальная? Что случилось? И когда это случилось, что она всегда такая печальная?» И папу спросить: «Почему он не развеселит маму? Почему он только Стасю веселит, а маму – никогда?» Но к десяти годам вопросы отпадают. Она словно знает ответ на них. Сама себе не говорит, но точно – знает. Эти вопросы больше не волнуют, зато беспокоит масса других.

Однажды, лет в семь, когда Стася проснулась вся в противных красных прыщах, папа испугался и побежал будить маму. Мама встала, осмотрела Стасю и сказала, что это ветрянка, что ею все дети болеют и нечего волноваться так по пустякам. Нужно только позвонить врачу. И они целый час искали записную книжечку мамы, где был записан телефон. А Стася села за стол и рукой, непослушной от высокой температуры, принялась выводить на листе бумаге цифры. Температура у нее была аж тридцать девять и три, поэтому она плохо соображала, что делает. Болело под ложечкой слегка, но когда она писала цифры – не болело. Папа увидел ее за столом с красными от жара щеками и ахнул: «Тебе не нужно вставать!» Схватил в охапку ее вместе с листком и отнес в кровать. Забрал листок, посмотрел: «Что это?» Мама через плечо заглянула и ахнула: «Это же и есть телефон. Умница, запомнила». И убежала. «Какой телефон?» – подозрительно покосился на Стасю папа. Та пожала плечами и тут же уснула, сил не было ждать, когда кончится их беготня.

Со временем любопытство ее вспыхивало все реже, а боль под ложечкой порой давала о себе знать очень сильно. Как-то раз, когда папа задерживался на работе, Стася свернулась калачиком на кровати и принялась тихонько выть. Нора вызвала «скорую», Стасю забрали в больницу, просветили всю насквозь, тщательно исследовали все ее горшки, но так ничего и не нашли. Папа пришел в больницу только на следующий день. Что-то там у них прорвало на работе. Пришел после бессонной ночи, бледный и уставший. И боль тут же улеглась, утихла. Стася уснула, впившись отцу пальцами в ладонь. Не в силах выпустить ее руку, он провел ночь тут же, уткнувшись лицом в ее одеяло и сладко похрапывая.

Со временем Стася научилась «обманывать» боль. Как только чувствовала легкий приступ, сразу меняла свои планы на противоположные. Например, если хотела идти погулять – оставалась дома и заваливалась с книжкой на кровать. Если планировала весь день оставаться дома – одевалась и не возвращалась до вечера, пока не обходила всех своих подруг.

Если с тобой часто происходят такие странные на первый взгляд вещи, ты привыкаешь к ним, и они уже не кажутся странными. Да, с другими такого не случается, но с другими случаются вещи похуже. Таньку Иванову отец порет ремнем – что, нормальная вещь? А когда она собирается в школу, ее непременно тошнит и даже рвет иногда. Зою Белову отец все время целует и норовит облапать. Нормально? У Стаси – свои странности, которые Таньке кажутся подозрительными. Но ведь ее отец Стасе тоже кажется подозрительным и, чего там греха таить, совершенно дефективным. Поэтому стоит ли обращать внимание на временное недомогание, тем более что нет у нее никакой болезни. Искали – не нашли.

Так Стася рассуждала до тех самых пор, пока их пепельный «фиат» не подпрыгнул на улице и не рухнул, охваченный языками пламени. Тогда, всматриваясь в огненный шар на дороге, она впервые поблагодарила свою внезапную боль и стала относиться к ней с огромным уважением. Стася уверовала, что именно эта дурацкая ноющая, жалящая, тикающая в ее теле хворь – не что иное, как сигнал. Только вот понять бы – к чему?

Затем, после случая в гостиной, когда боль взорвалась в ее теле так внезапно, что она не смогла удержаться на ногах и грохнулась на пол, пропустив предназначенную папе или ей пулю, Стася обложилась книгами по психологии в надежде отыскать там хоть что-нибудь подобное тому, что с ней происходило. Поскольку это было не праздное любопытство, а страстный порыв разобраться в себе, она сразу же наткнулась на статью Фрейда о снах и впала в глубокие раздумья, прочитав чуть меньше половины.

Первое, что ее поразило, было то, что читала она незнакомую статью как знакомую. То есть ей казалось, что она уже однажды, когда-то давно, читала ее, только напрочь позабыла об этом. Стася заглянула на первую страницу и очень удивилась, узнав, что книга выпущена совсем недавно. Второе, чему она тоже сначала удивилась, – книга попала, что называется, в тему. Ей много лет снился один и тот же страшный сон, от которого она никак не могла отделаться. Ей снился пожилой мужчина с бородой и сдвинутыми на переносице бровями. В детстве во сне он казался ей стариком, теперь она понимала, что он всегда был чуть младше ее отца. Он бродил по их дому, что-то высматривал, вынюхивал, а Стася всегда пряталась под стол, чуть ли не на самое видное место, где он почему-то никак не мог ее отыскать. И место это было – заколдованное. Круг тени, падавший от стола, каким-то чудесным образом делал Стасю невидимой для врага. В том, что мужчина – враг, сомнений не было. Что он хотел с ней сделать? Убить? Изнасиловать? Да нет, что-то пострашнее. Хотя что же страшнее? Еще она понимала, что он боится ее. Поэтому, быть может, и хочет убить. Ей только нужно сказать ему, чтобы он не боялся, выбраться из-под стола и предложить мир. Но как только она пыталась это сделать, все тело пронзала острая боль. И она просыпалась.

Но даже во сне Стася не хотела сдаваться, Стася высовывала из-под стола руку, и тут же мужчина вместе с невесть откуда взявшимися летучими мышами бросался на нее, и свет мерк перед глазами. Она просыпалась с криком, в холодном поту, и подолгу всматривалась в темноту своей комнаты.

Вспоминая свое детство, школьных подруг, Стася сделала для себя неожиданное открытие: она многое понимает без слов. Ей не нужно было ничего рассказывать, она и так знала о том, что произошло. Причем знала заранее. Раньше ей казалось, что она думает быстрее, чем другие: сопоставляет факты, делает выводы. Еще ей казалось, что она много фантазирует.

Вот, скажем, об отце. Об отце и о той девушке. О той, которую она никогда не видела, но о существовании которой прекрасно знала. Спрашивается, откуда? Он не приносил домой даже легкого запаха ее духов, но Стася знала – есть девушка. Кажется, она любила отца. Стася втягивала шею, напрягала воображение, морщилась, но фантазии не хватало, чтобы представить отца женатым чуть ли не на ее ровеснице. Значит, этого и не будет. Слава тебе, Господи!

В последнее время она снова и снова видела девушку, лежащую на земле. По ее красивому высокому лбу ползла струйка крови. Видение было ярким и ужасающим. Стася снова порылась на полках у отца и отыскала книгу по психиатрии. Но читать не стала. Повертела в руках и поставила на место. Ей не нужно было читать эту книгу. Нужно было отыскать девушку, предупредить. Потому что… потому что… она не могла бы объяснить словами то, что чувствовала. А если все-таки продраться сквозь ужас ее безумия и сказать, получалось так: потому что бородач из сна убьет ее.

Как только Стася говорила себе: «Стоп! Хватит! Ты сходишь с ума!» – и пыталась отвлечься, острая боль тут же давала о себе знать. И вот тогда Стася не выдержала. Вечером она полезла в отцовские бумаги. У него в столе были тонны бумаг, но она почему-то безошибочно нашла нужный листок с адресом девушки. Мари. Откуда она знала, что ее именно так зовут?!

В субботу Стася отправилась к Татьяне на день рождения, объявив всем, что там и заночует. Улизнув из-за стола и убедив Таньку дать ей ключ от входной двери на случай позднего возвращения, Стася отправилась к Мари.

Та открыла ей дверь, даже не взглянув в глазок. Стася этого не пропустила и поморщилась: до чего беспечная девица, ее пристрелить хотят, а она открывает дверь первой встречной.

– Деточка, ты к кому? – спросила Мари иронично-ласково.

Перед ней стояла высокая статная красавица, одетая в сногсшибательный костюм. Подняв вверх два пальца с длинной дамской сигаретой, она улыбаясь смотрела на Стасю.

– Мне нужно с вами поговорить.

– А ты кто?

– Сейчас это не важно.

– Нет, это я к тому, что ты скорее всего ошиблась дверью…

– Мари?

– Ну надо же, не ошиблась. К сожалению, не могу пригласить тебя внутрь – убегаю. Может быть, поболтаем по дороге?

– А дома никак?

– Никак, деточка. Я на работу спешу.

Что могла сказать ей Настя? Только одно: вас собираются убить. Вот так, без вступлений и предисловий, без объяснений и доказательств, она ей это и заявила. Мари смеялась, запрокинув голову, отирала слезы и все повторяла: «Какое счастье, что тушь водоустойчивая!» Мари успокаивалась, смотрела на серьезную Настю и снова принималась хохотать. Она смеялась и что-то такое смешное говорила: «Не бери в голову, деточка, вся жизнь – фантасмагория! Один сплошной Чейз».

В какой-то момент Настя рассмеялась вместе с ней и решила, что действительно поддалась глупым видениям. В какой-то момент она забыла о том, что уже видела Мари в своих «видениях», знала, как ее зовут, и даже знала, где именно в отцовском столе искать ее адрес. Она сказала: «Вы меня убедили, веселая леди, но все-таки обещайте мне, что будете всегда смотреть под ноги и не сломаете себе шею». Настя сделала только шаг в сторону, как тут же почувствовала злой укус боли. «Да нет же! Я не шучу!» – завелась Настя с новой силой, приведя Мари в абсолютный восторг.

– Деточка, ты собираешься меня охранять? Или закрыть от пуль своим телом?

– Еще не знаю, – промямлила Настя.

– Ну так вот: когда узнаешь, тогда и приходи. Милости просим. А теперь мне пора.

– Куда ты?

Вопрос прозвучал глупо. Они стояли в дверях пивного ресторанчика, и Мари взялась за ручку двери.

– Пока.

– Я с тобой!

– О Боже! – весело простонала Мари и вошла в зал.

Она осмотрелась и подсела к стойке рядом с молодым человеком так, что для Насти места рядом с ней не нашлось. Настя влезла на табурет по другую сторону от парня.

– Огоньку не найдется? – кокетливо спросила у него Мари, и он поднял голову.

Едва взглянув на парня, Настя застыла. Что-то ураганом пронеслось внутри, какое-то предчувствие, но она так ничего и не разобрала. Ей вдруг стало безумно жалко молодого человека. И еще показалось, что они знакомы миллион лет. И неведомая доселе нежность вынырнула на мгновение и канула снова куда-то в область бессознательного. Настя вздохнула с облегчением.

– Тебе не пора домой? – заботливо спросила ее Мари, наклоняясь к молодому человеку.

– Ты же знаешь, я без тебя – никуда! – отрезала Настя.

В ресторанчике Мари, как сложную шахматную партию, разыгрывала знакомство. С первых мгновений было ясно, что она преследует единственную цель – увести его отсюда и отделаться от Насти. Настя вошла во вкус игры и тоже принялась кокетничать со Славой. Один раз ей даже показалось, что она переиграла Мари, Слава смотрел на нее так же нежно, как и… отец, наверно. Хотя нет, здесь было что-то другое. Настя так увлеклась своей ролью, что отчасти позабыла, зачем она здесь. Слава теперь чаще смотрел на нее, чем на Мари, и это так льстило Насте…

После того как Мари назвала ее ясновидящей, Настя решила ни на шаг от нее не отставать, махнула рукой – и тут же подъехала машина. Она сейчас ни за что бы не сказала, что ей важнее – уберечь Мари или уберечь от Мари Славу. Чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений, она первой нырнула в машину. Мари села вслед за ней и тихо шепнула:

– Мне кажется, за нами следят! – Она сильно сжала руку Насти, и в глазах у нее проглядывал натуральный страх.

– Где? – Настя купилась сразу со всеми потрохами.

– Давай сбежим. Мне как-то не по себе.

И в тот момент, когда Слава садился в машину, Мари подтолкнула Настю к противоположной двери. Как только Настя очутилась на улице, дверца захлопнулась и машина тронулась с места. А Настя еще долго стояла и смотрела вслед двум красным огонькам, скользящим по дороге…

 

10

(Людмила Воскресенская)

Последние годы Нора чувствовала себя заводной куклой. Никто не интересовался ею, да и ей было неинтересно прислушиваться к болтовне своих близких. Совсем неинтересно. Порой ей казалось, что и Дмитрий притворяется, когда с таким вниманием слушает Стаськин бред и с таким воодушевлением дает ей советы. Нора откровенно скучала во время их вечерних бесед, но и это, похоже, мало кого интересовало.

Когда в доме появилась Раиса, коллега Дмитрия, приехавшая в командировку в их институт, Нора попробовала поговорить с ней и поняла – они слишком разные. Раиса говорила о книгах, с удовольствием делилась рецептами, пока не узнала, что Нора никогда не подходит к плите, рассказывала о своем захолустье, будто Нора не знала, какая там тоска, и не помнила, как приятно было оттуда выбраться.

Ну как объяснить этой старой клуше, что ей страшно одиноко, что единственной ее собеседницей за последние восемнадцать лет была сумасшедшая, что собственная дочь ведет себя с ней как чужая. Чужая девочка, так она часто думала о собственной дочери. Совершенно чужая девочка. Она никогда не заменит ей сестру. А сестра… сестра никогда не станет прежней. Нужно было прожить столько лет, чтобы это понять. Хотя врачи с самого начала предупреждали…

Чужая девочка не только для Норы, но и для Дмитрия. Девочка, родившаяся из материнских галлюцинаций. До сих пор, вспоминая о том дне, сердце Норы беспомощно трепыхалось и ныло в груди.

В последнее время она отчаянно страдала от одиночества. Мать состарилась и стала болезненно жадной. Ее теперь интересовала не Нора, а содержимое сумок, которые она привозила. Она жаловалась на то, что сестра много ест, что денег, которые привозит Нора, им не хватает. Замкнутое пространство домика у озера теперь угнетало мать. Она заговаривала о том, чтобы жить вместе с Норой… Постоянное присутствие в доме больного человека и здорового сделает ненормальным.

Нора в последний раз придирчиво посмотрела в зеркало и, удовлетворенная плодами своего труда, собралась и поехала к матери. Еще у калитки до нее донесся веселый смех сестры и незнакомый женский голос. Сюда забегали порой приятельницы матери, но голос явно принадлежал молодой женщине. Нора ускорила шаги и через минуту нашла сестру рядом с высокой блондинкой.

– Здравствуйте! Вы, очевидно, и есть сестра, о которой я уже столько слышала сегодня, – женщина протянула Норе руку ладонью вверх и крепко пожала, накрыв сверху второй ладошкой. – Меня зовут Людмила.

Оказалось, женщина разыскивала родственников, живших в этом доме много лет назад. Она назвала их фамилии и имена, и только тогда Нора вздохнула с облегчением – это действительно были люди, у которых она в свое время купила дом. Подвох исключался. Людмила приехала из города на электричке и очень сокрушалась, что в расписании теперь перерыв часа на четыре; мать предложила ей провести время у них.

– Так здорово она с ней разговаривала, – мать кивнула Норе в сторону сестры. – Говорит, у нее брат такой же. Привыкла. Понимает.

Кроме больного брата, у Людмилы оказалось много общего с Норой – взрослая дочь, вечно занятый на работе муж и ни души, с кем можно было бы поболтать иногда. Правда, в отличие от Норы, у нее была очень ответственная работа, Люда возглавляла филиал какой-то социальной организации.

– Знаешь, как бывает, – они перешли на «ты» чуть ли не с первых минут знакомства, – весь день на людях, а внутри пустота. Кому ты нужна? Люди приходят и уходят, и не с кем разделить свое одиночество, – грустно вздохнула Людмила.

Мать собиралась пройтись по магазинам, как обычно, пока Нора присматривала за сестрой. Проводив ее, Нора спросила гостью:

– Может быть, чай?

– О, это было бы великолепно. Я сегодня прикупила по случаю нечто неслыханное, думала побаловать родственников. Вот мы сейчас и попробуем. – Она достала из сумки блестящую черную коробочку с большим золотым драконом в центре. – Тибетский. Прямо оттуда. У меня знакомый побывал в экспедиции…

Чай немного отдавал душицей, немного – горьковатой ромашкой, но действие его ни с чем сравнить было невозможно. Нора почувствовала себя так, словно сбросила добрый десяток лет. Сестра тоже выпила с ними чаю и, улыбаясь, слушала их бесконечный разговор.

Что за женщина оказалась эта Людмила! Обаятельная, умная, чуткая. Понимала с полуслова, говорила именно то, что нужно. А как она говорила! Словно лучилась вся, окутывая теплом собеседника. Ароматный тибетский чай пробуждал физические силы, слова женщины дарилинадежду, возвращали силы внутренние. Она в считанные часы стала дорогим для Норы человеком, шансом, который ни в коем случае нельзя упустить.

Нора не позволила ей ехать домой на электричке, а подвезла на машине до ближайшей станции метро. Людмила протянула на прощание руку, а Нора смотрела на нее как потерянный щенок, не зная, что же делать, как удержать… Но Людмила снова угадала ее мысли и пригласила погулять по городу.

Так они начали встречаться. За месяц обошли многие увеселительные заведения. «Торговцы радостью» – называла их Людмила, выбирая всякий раз новое кафе или клуб, или выставку, или театр. Она приносила приглашения на официальные приемы и благотворительные вечера, где ее всегда ждали и, похоже, относились с большим уважением.

Когда у Людмилы возникали неотложные дела, она брала Нору с собой. Эти ее дела были связаны с банками, топливными компаниями, с мэрией. Однажды ей срочно понадобилась подпись мэра, но упрямая секретарша никак не хотела пропустить ее вне очереди. Тогда Людмила вытащила из сумочки мобильный телефон, сказала кому-то в трубку: «У меня заминка», и через несколько минут раскрасневшийся мэр лично вышел в приемную, грозно посмотрел на секретаршу, извинился перед Людмилой и тут же, в приемной, подписал ее бумаги не читая.

Нора всей душой рвалась помогать подруге. «Как называется ваша организация?» – спросила она как-то, когда они ехали в машине. «Жизнь», – коротко ответила Людмила, глядя вперед на дорогу. «И чем вы занимаетесь?» – «Оказываем влияние на сложные социальные процессы». – «Какие?» – «На все», – Людмила жестко посмотрела ей в глаза, и Нора поняла, что ее вопросы, возможно, неуместны.

В другой раз, не удержавшись от любопытства, Нора все-таки спросила: «А почему я никогда не слышала о вашей организации?» – «Смешная! Нам вовсе не нужна реклама, поэтому мы не интересуемся средствами массовой информации. Нас не в чем упрекнуть, поэтому средства массовой информации не интересуются нами… Я как-нибудь приглашу тебя на наше собрание, – пообещала Людмила. – Тебя нужно ввести в коллектив».

В последнее время у нее явно не хватало времени для праздных шатаний с Норой по городу, потому что все чаще и чаще она просила отвезти ее куда-нибудь, поспособствовать во время делового обеда, поулыбаться кому-нибудь, пока она будет вести переговоры. Нора рвалась поскорее «влиться в коллектив» и стать полноценным членом влиятельной социальной организации под названием «Жизнь».

– Для того чтобы вступить в организацию, нужно много работать над собой, – сказала Людмила накануне собрания. – Понимаешь, люди, не достигшие полного развития сознания, не могут влиять на других людей. Не имеют права. Согласись, это справедливо.

– Конечно…

– Почему все так недовольны правительством или, скажем, президентом? Да потому, что это люди, которые стоят на той же ступеньке развития, что и остальная масса населения. Почему равный должен править равными? С какой стати? Вот он – корень недовольства. Вспомни Древний Египет. Фараоны приравнивались к богам. Бунтов не было. Людям было ясно, что управление страной находится в руках тех, кто стоит на высшей ступеньке развития. В отличие от них. Понимаешь?

– Смутно.

Людмила посмотрела на подругу.

– Для того чтобы работать в нашей организации, то есть влиять на других, ты должна преуспеть в развитии, достичь высшей ступени. Это как в карате, чтобы тебе было понятно. Получить черный пояс.

– А я смогу?

– Сможешь. У нас опытнейшие педагоги, лучшие в мире методики. Возможно, процесс обучения покажется тебе немного необычным, но чтобы сыграть красивую мелодию, тоже нужно много часов просидеть за пианино, долбя одни и те же гаммы. Иначе – никак.

– Я поняла. Я буду стараться. – Нора заискивающе посмотрела на Людмилу.

– Старайся. И помни о том, что, как только ты закончишь курс обучения, станешь моей первой помощницей.

– Хорошо, – ответила ей сияющая Нора.

– Высади-ка меня возле железнодорожной станции…

Помахав Норе на прощание рукой и дождавшись, пока ее машина скроется из виду, Людмила перестала улыбаться. Лицо ее сделалось властным и жестким. Она вытащила из сумочки трубку и набрала номер:

– Привет, сейчас подъеду. Еле отделалась от твоей…

Людмила Павловна работала в организации «Жизнь» без малого десять лет. Питерский филиал был ее рук детищем, ее ребенком, которому она посвящала себя целиком. Разумеется, у филиала было еще региональное руководство, центральное руководство и даже зарубежные наблюдатели из всемирного руководства. Все они периодически приезжали с инспекциями, но всегда отдавали должное ее организаторскому таланту: до того четко и слаженно работали ее люди.

Очередное задание застало ее врасплох. Нужно было подготовить несколько человек, которые способны держать оружие в руках и пользоваться им. «Какое оружие?» – переспросила она. «Холодное», – уточнили в центре. Понимай как знаешь, только продемонстрируй в ближайшее же время свою работу. «Где продемонстрировать?» – «На противниках, конечно. Кто тебе мешает их немного попугать? Никто. Вот и действуй».

Если бы она не умела понимать с полуслова, если бы ее не научили понимать с полуслова в закрытых европейских школах и в восточных женских монастырях – с помощью кнута и плетки, без всяких там ложных пряников, – она бы никогда не заняла и уж наверняка не удержала бы свой пост. Теперь ей предстояло вспомнить уроки истории. В памяти всплывала картина Эдварда Мунка «Убийство Марата» – девочка в спальне великого человека и гражданина с окровавленным ножом. Нет, это вряд ли ей подходит. С «великими» гражданами города у нее сейчас полный порядок, ликвидировать их таким варварским способом не стоит, они могут пригодиться в ближайшее время. Подготовить зомбированных воинов и направить их карающую руку было достаточно просто. Она уже дала задание подготовить пару-тройку молодых, физически сильных ребят, отобранных для этой цели еще несколько лет назад. Вот только на кого бы направить меч правосудия «Жизни»?

Ей нужно было подумать или, может быть, не подумать, а заняться чем-то вроде медитации, чтобы решение всплыло само собой. Но, несмотря на железную свою волю и выдержку, несмотря на то, что ее сан предполагал более высокую ступеньку развития, у Людмилы был один недостаток, о котором она предпочитала не рассказывать никому. Вместе с духовным компонентом в ее человеческом устройстве также силен был компонент инстинктивный, физический. Она частенько чувствовала себя попом, которому нужно отпевать покойника, а он смотрит на молоденькую внучку усопшего и чувствует приближение эрекции.

Время от времени ей был необходим мужчина. В молодости, будучи еще неопытной девушкой, она маялась в такие периоды: то принималась плакать навзрыд, то хохотала до изнеможения, то пластом лежала несколько дней. Затем, сообразив, «откуда ветер дует», она нашла для себя великолепный источник плотских утех – университетское общежитие для иностранцев. Быстро освоившись среди арабов и кубинцев, она заглядывала к ним в гости, как только чувствовала наступление «кризиса», и раньше чем через три дня домой не возвращалась.

Теперь же, уже воспитав железную волю и взрастив чувство собственного достоинства, расширив границы обыденного мышления до пределов нестандартного, возвысившись над толпой, она все-таки нет-нет да и попадала в сети своих животных инстинктов. И ничего с этим поделать было нельзя. Все женщины, состоявшие в обществе, в определенный момент должны были продемонстрировать способность легко и просто вступать в близость с любым мужчиной по заданию учителей. Но распутство, не подчиненное воле, при котором человек терял голову, было недопустимо. Считалось, что пристрастие к сексу, наркотикам, алкоголю – самая вредная штука для членов общества. Человек должен контролировать себя, а не подчиняться какой-либо страсти. В принципе, алкоголь и наркотики, так же как любые сексуальные оргии, могли иметь место, если только они использовались при выполнении заданий общества. Поэтому лет восемь назад Людмила активно участвовала в такого рода заданиях. Однако повышение в должности заставило ее быть осторожней. Она опасалась, что кто-нибудь заметит ее рвение в делах подобного рода.

Теперь ей нужно было думать о задании руководства, а она сидела и как полная идиотка вспоминала Феликса. Давно не залетали к ним такие птички. А дар какой! Ясно, что надолго он у них не задержится – пойдет на повышение. Его способности будут использованы в мировом масштабе: может быть, на встречах политиков или во время международных шахматных турниров, или при запуске космических кораблей.

Человек, обладающий такими способностями, в организации незаменим. Один из таких молодцев, она слышала, был когда-то запрограммирован на уничтожение атомной станции в Чернобыле. Потом это назвали ошибкой, сбоем человеческого фактора. И так каждый раз, когда вмешивалась организация. Она видела их человека много позже, в больнице, когда он умирал от рака. К сожалению, он не точно выполнил инструкции, иначе остался бы жив. В последнее время Восточный филиал много работал в Казахстане, на Байконуре. Этого ей не сообщали официально, но сводки новостей об участившихся падениях ракет говорили сами за себя. Она смотрела на мир глазами организации и видела, как много работают их люди, видела, что они повсюду, видела, насколько велико их влияние на политику и экономику всех стран мира.

Но вот на Феликса она смотрела глазами обыкновенной бабы, тупой бабы, в утробе которой вдруг разгорелся пожар. Вот так. Можно править миром сколько угодно, а твои физиологические потребности будут управлять тобой.

Когда напряжение достигло критической отметки, Людмила собралась и поехала к Феликсу.

Дома у него было как в театре: иконы, кадильницы, свечи, драпировки на стенах. Смешная карикатура на церковь. Плохая декорация. Организация никогда не прибегала к дешевой атрибутике. Для того чтобы завладеть человеческим сознанием, есть масса других методов.

– Чай? Кофе? – спросил Феликс.

– Я принесла свой. Пью только тибетский.

Они сидели перед маленьким круглым столом, вдыхая аромат дымящегося чая. Людмила жадно смотрела на Феликса. Ее нетерпение возрастало с каждой минутой, но он почему-то медлил, рассказывал о доме, о том, как собирался в монастырь в юности.

– Остынет! – Слишком требовательно, может быть, прозвучало это слово, слишком настойчиво.

– Вы пришли по делу?

– Это подождет.

– Отчего же?

– Да пейте же чай, потом поговорим!

Он целую вечность смотрел в чашку, вертел ее в руках и вдруг неожиданно поставил на столик. Людмила скрипнула зубами.

– Это ведь не просто чай?

– Не все ли вам равно?

– Я хочу понять вас без этого. Мне нравится все, что вы делаете, честное слово – нравится, я и так – с вами. Мне не нужен дополнительный стимул для этого, – он кивнул в сторону чашки. – Кстати, что это за вещество?

– Новое синтетическое средство. Изобрели в Канадском отделении. Никакого привыкания, никакого постэффекта. Расширяет границы сознания на время.

– А в это время…

– Можно закладывать программу.

– Здорово. Хотя так я себе приблизительно все и представлял. Можете говорить со мной прямо… без чая. Я ваш. И потом, я столько повидал в жизни, что вы вряд ли меня чем-то удивите.

«Глупенький, – подумала она, – а то я про твое дешевое воровское прошлое не знаю! Знал бы ты, чем занимаются наши люди из окружения президента! Повидал он там что-то! Смешно».

Людмила сделала маленький глоток и принялась медленно раздеваться. Клубный стриптиз по сравнению с тем, как это проделала она, казался жалким. В полумраке комнаты безукоризненные формы ее тела светились, как розовый мрамор. Она протянула руку слегка вперед и позвала:

– Ну же!

Феликс прикрыл глаза, чувствуя, как кровь разгоняется по жилам, но круговорот ее работает вхолостую, не в состоянии возвратить ему утраченную мужскую силу. Он вздохнул и посмотрел на свою гостью. В ее позе слились и мольба, и приказ. Она была и рабыней, и царицей одновременно. И кто знает, не означал бы его отказ немедленной смертной казни?

Он подошел к Людмиле, поднял ее на руки и отнес в соседнюю комнату, опустил на старую медвежью шкуру. Она закрыла глаза и изогнулась ему навстречу. Он сел рядом и, путешествуя ладонями по ее атласной коже, принялся тихо рассказывать старую, глупую историю с Катей Бурановой. Ему приходилось «обслуживать» даму, которая вызывала у него лишь омерзение. Ему приходилось делать себе каждый раз инъекции перед этим, чтобы быть мужчиной. Всего пять уколов, он помнит. А потом никакие уколы больше не помогали. Мужская сила, выплеснутая целиком с нелюбимой женщиной, никогда больше не возвращалась. Ему приходилось избегать женщин…

Людмила вскочила как ошпаренная, закрыла руками грудь. Единственным желанием ее было убраться отсюда поскорее. Она заглянула ему в глаза, потому что еще не верила, не хотела верить, не могла поверить, пребывая в состоянии такого тяжелого опьянения от его ласк. Она заглянула ему в глаза и провалилась в медовый рай удовлетворения всех желаний. Всех на свете желаний.

Через полчаса она, удовлетворенная и успокоенная, закутанная в его теплый махровый халат, лежала с ним рядом на кровати и курила.

– Ты бесценный человек для нас, – говорила она смеясь, – ну и для меня тоже, разумеется. Не буду тебя рекламировать слишком, не то заберут куда-нибудь в Москву или в Нью-Йорк. Ты хочешь в Нью-Йорк?

Она спросила это в шутку, но он почему-то промолчал, задумался.

– Что с тобой?

– Сейчас я бы не отказался оказаться где-нибудь далеко-далеко.

– Почему?

Феликс рассказал ей про свой последний визит в привокзальный дом, про цыганку.

– И ты веришь?

– Это почти совпадает с текстом манускрипта.

– Ах, того самого… Он еще жив у тебя?

– Да. Хочешь посмотреть?

– Нет, подожди. Так у тебя есть дочь?

Феликс снова принялся рассказывать о матери, о Норе, о дочери, так странно появившейся на свет. И главное, о том, как он пытался подойти к ней в парке.

– И только поэтому ты готов бежать на край света?

– Да мне, собственно, ненадолго. Осенью ей исполнится восемнадцать, и все. Полгода осталось.

– Ты сумасшедший. Прощаешь врага своего как добропорядочный христианин, бежишь от сопливой девчонки. Вот что значит – непосвященный.

– О чем ты?

– Перед тем как принять в свою организацию нового члена, мы обязаны начисто вытравить из его головы ту мораль, которой его пичкали с детства. Иначе он не справится с задачей влияния. На все будет смотреть с колокольни церковных догм. Как ты, например. Тебе тоже не мешало бы освоить первую ступень и хорошенько прополоскать мозги. Обязательно отправлю тебя потом на курсы…

– Потом?

– Сначала запустим воинов.

– О чем ты?

– Проверим воинов в деле. Ты поможешь нам, я помогу тебе. Запиши мне, пожалуйста, адресок твоей Норы. Я так понимаю, это самое слабое звено в прочной цепи твоих врагов?

– Что ты собираешься сделать?

– Посмотрим сначала, что там за люди. Но организация борется со своими врагами вплоть до полного их физического уничтожения, запомни.

У Феликса по спине побежали мурашки. Эта женщина была намного сильнее его. То, на что он никак не мог решиться долгие годы, было для нее делом как будто обычным. У нее не было внутренних барьеров. Может быть, действительно старая привычка все мерить поповскими догмами мешает ему?

– Что с тобой? – спросила Людмила надменно. – У тебя похолодели руки. В тебе снова проснулся монах? Поздно, дорогой мой, слишком поздно. Советую тебе придушить этого монаха. Души его и запивай этот процесс моим чаем, хорошо? А потом я отправлю тебя на курсы…

Феликс стал активным членом организации. Он побывал на каких-то процедурах, на лекциях, приправленных, разумеется, чаепитием, занимался с инструктором. Его готовили для работы целый месяц. Инструкции были жесткими, четкими, не допускающими ни импровизации, ни каких-либо отступлений.

Он должен был приехать по указанному адресу, войти в зал по билету, который ему должны были выдать лишь в день операции, занять свое место и ровно через полчаса после начала обратиться к соседу справа с вопросом: «Вы здесь впервые?» Потом воздействовать на него взглядом около минуты, затем подняться и, стараясь не привлекать внимания, выйти из зала.

Из болтовни Людмилы Феликс знал, что ребят, которые окажутся его соседями по залу, готовят на роль воинов. Что это могло означать? Может быть, слово «воин» употреблялось в переносном смысле?

В четверг утром ему привезли три билета в три разных Дома культуры. Один из них был на пятницу, а перерыв между двумя первыми составлял четыре часа. Плотный график.

В первом зале ему показалось, что он попал на богомолье. Несколько молодых людей с безумными глазами, бабки в черных платочках, мужчины среднего возраста с оранжевыми повязками и отмороженными взглядами. Народ жужжал словно улей, яблоку упасть было негде.

В зале соседом Феликса справа оказался молодой человек лет восемнадцати с мутными глазами. Он поворачивал голову то вправо, то влево, но, похоже, ничего происходящего вокруг то ли не видел, то ли не понимал. Свет погас, и на сцене появилась пожилая женщина. Поговорила немного о том, какие недобрые люди попадаются человеку на жизненном пути, о сглазе, о хитрых соперницах, о болезнях, которые наводят на человека темные силы недругов. Потом на сцену к ней повалили люди, она размахивала над ними руками, силясь разогнать злые чары. Бабушка была настолько маленькая, слабенькая и безответная, что у Феликса шевельнулось чувство жалости: кто знает, что этот воин с бессмысленным взглядом способен с ней сотворить. Он посмотрел на часы, до назначенного срока оставалось пять минут.

– Эй, – толкнул он тихонечко парня в бок, – слышишь меня?

Но тот ничего не слышал и ничего не видел. Какой смысл говорить ему что-нибудь? Он ведь ни на что не реагирует! Феликс еще пару раз толкнул его в бок: один раз осторожно, другой – сильно. Но парень, как завороженный, смотрел вперед на сцену и ни на что больше не обращал внимания.

– Вы здесь впервые? – спросил Феликс, когда подошло время, и, пригнувшись, направился к проходу.

Он был совершенно уверен, что ничего не произойдет, но на всякий случай оглянулся на своего соседа. Ему показалось, что лицо парня точно свело судорогой и еще что у него на лице блестят капельки пота.

В последний раз он оглянулся, стоя у входной двери. Место, где только что сидел молодой человек, было пусто. Феликс успел разглядеть, как он медленной, неуверенной походкой движется к сцене.

– Выйти хотели, так выходите, – сказала Феликсу женщина, сидящая у двери.

– Сейчас, сейчас…

– Вам нужно идти. – Женщина настойчиво потянула Феликса за рукав, и он вдруг понял, что не один здесь из организации, что, возможно, в зале сейчас много их народа и все наблюдают друг за другом.

– Извините, – пробормотал он и быстро вышел из зала.

Получая номерок в гардеробе, Феликс прислушивался к шуму, доносящемуся из-за закрытых дверей. А когда уходил, ему почудилось, что за спиной начинается страшный переполох: крики, визг. Феликс на улице сел в автобус, даже не взглянув на его номер.

Второй зал был другим, но и здесь занимались все тем же: говорили о здоровье, делали какие-то бессмысленные движения. Его сосед слева был похож на молодого человека из предыдущего зала как две капли воды: тоже лет восемнадцать, невидящий взгляд. Но мужчина на сцене Феликсу почему-то очень не понравился, не понравилась и молитвенная тишина в зале, и внимание, с которым люди ловили каждое его слово, повторяли каждое движение. Взгляд мужчины скользнул по залу и, как показалось Феликсу, на несколько секунд задержался на его лице. По спине пробежали мурашки. У Феликса возникло ощущение, что мужчина не только разглядел его, но и понял, зачем он здесь. Понял и не испугался, поглядывая периодически в сторону Феликса.

Минут пять Феликс пребывал в ступоре. Но потом вспомнил, что, когда работал с Бурановой, стоял как-то за кулисами и смотрел в темный зал с освещенной сцены. Зал выглядел черной пропастью. Куда там в этой пропасти разглядеть чье-то лицо, даже контуров людей в первом ряду разглядеть невозможно. «Нет, он не мог ни разглядеть, ни тем более разгадать меня», – убеждал себя Феликс, с нетерпением посматривая на часы.

В назначенное время он снова посмотрел на сцену, и ему показалось, что мужчина усмехнулся и взглянул прямо ему в глаза. Феликс медлил. Время шло. Мысль о том, что в зале обязательно находится кто-то из организации, чтобы контролировать происходящее, приводила его в ужас. От напряжения ноги свело судорогой, и Феликс никак не мог встать. Поднявшись наконец, он, проходя мимо соседа справа, скороговоркой произнес: «Вы здесь впервые» – и тут же был отброшен молодым человеком обратно, на свое место.

Парень, слегка покачиваясь, быстро двигался к сцене, и все взгляды были устремлены на него. Феликс испугался, что, если встанет и пойдет к двери, это тоже покажется людям странным, и его уход обязательно свяжут с подозрительным молодым человеком. Он вцепился в подлокотники кресла и подался вперед.

Парень поднимался по ступенькам прямо на сцену, в руке его заблестело лезвие ножа. Кто-то уже увидел это, кто-то что-то выкрикивал, мужчина повернулся к молодому человеку, но тут маленькая женщина, стоявшая рядом со сценой, поднялась за парнем по ступенькам и повисла у него на руке, в которой блестела смерть.

Феликс закрыл было глаза, но тут же открыл, услышав стук выпавшего ножа, радостные крики людей. Подбежавшие мужчины уводили парня, зал, переживший шок, ликовал. «Мы продолжаем нашу работу», – сказал мужчина через несколько минут и снова пристально посмотрел в зал на Феликса.

Выбравшись из зала после окончания сеанса, Феликс еще некоторое время бродил по улицам, прежде чем к нему вернулась способность обдумать происшедшее. Он чуть было не стал свидетелем убийства, запланированного организацией. Причем, насколько он понял, в этом убийстве не было никакой необходимости, оно было, так сказать, чистым экспериментом. Когда он добрался до дома, в голове у него была полная сумятица. Включив свет, он чуть было не вскрикнул, увидев в кресле Людмилу.

– Извини, я, кажется, задремала, – сказала она, зевая сладко, как кошка.

– Ты давно здесь?

– У-у-у… – протянула она, словно вспоминая. – С тех пор, как получила последние известия.

– Значит, ты все знаешь?

– Я всегда все знаю. У меня работа такая – все знать.

– Парня схватили…

– Ты не должен был оставаться в зале. Это первое. Но второе – ты молодец, уж коли так получилось, ты повел себя правильно. Никогда не нужно привлекать к себе внимание.

– Он сознается.

– Конечно. Обязательно сознается. Это тоже часть плана.

– Он назовет твое имя. Опознает меня.

– Глупости. Неужели ты думаешь, что мы такие идиоты?

– Но ты ведь сама сказала…

– Милый мой, – Людмила потянула его за руку и усадила на подлокотник своего кресла. – Видишь ли, я пришла вовсе не за тем, чтобы что-то тебе объяснять. Ты мне нужен… – Она глубоко заглянула ему в глаза, и в глазах ее промелькнула оранжевая искорка похоти. – Ну, уж коли ты в таком состоянии, придется тебя успокоить. Завтра станет известно, что попытки покушения на трех известных целителей…

– На двух…

– Завтра, говорю я тебе, – а завтра таких попыток будет уже три. Так вот, что все это дело рук фанатиков из Белого братства. Что смотришь? Да, да, того самого, руководителей которого сейчас отдали под суд.

– Неужели эти ребята добровольно пойдут в тюрьму?

– Куда-куда? О чем ты говоришь? Власти будут счастливы, что найдены неопровержимые доказательства: члены Белого братства опасны для общества. Руководство секты засудят, а с мальчиков возьмут подписку о невыезде. Потом, конечно, будет суд, но наш адвокат докажет, что дети стали жертвами подлых людей, дети были превращены в зомби и действовали против своей воли. В результате они если и получат год, то и тот условно.

– Но ведь Братство заявит, что оно никакого отношения к этому не имеет.

Людмила подняла бровь.

– Вообще-то ты не имеешь права знать какие-либо подробности. Но поскольку ты никак не можешь успокоиться – а мне это необходимо! – скажу тебе, что в списках организации, найденных на одной из конспиративных квартир, найдут дня через три фамилии мальчиков. Они вступили в Братство месяц назад. Естественно, по заданию нашей организации. А теперь, – она встала и потянула его в соседнюю комнату, – не будешь ли ты так любезен…

Через час они снова сидели за столом, и Людмила с удовольствием потягивала чай. Не свой, а настоящий чай с мятой, который приготовил для нее Феликс.

– Никогда бы не подумала, что гипноз с массажем могут заменить все радости этого мира. Ты неподражаем.

Феликс слабо улыбнулся ей.

– Бабка-то тоже жива?

– Божий одуванчик? – прыснула Людмила. – Там такой одуванчик! Не успел наш вояка подняться на сцену с кинжалом, как из-за кулис вылетели три здоровенных амбала и скрутили его в бараний рог. Бабушка даже заметить ничего не успела…

– И все-таки почему же не сработала подготовка?

– Нормальному человеку трудно решиться на убийство, – презрительно сказала Людмила. – Здесь какая-то внутренняя преграда. Да, программу выполняет. Но как робот – без всяких чувств, неубедительно, а потому вяло. Мотивация должна быть значительно выше. Или…

– Что – или?

– Или человек должен быть не совсем нормальным.

– То есть?

– Либо должен иметь склонность к садизму, либо не должен соображать, что делает. Замечательно подходят те, кто побывал в горячих точках, на линии огня. Кстати, если тебя интересуют сообщения в завтрашней прессе, покупай только «Санкт-Петербургские ведомости».

– Почему?

– Другие газеты ничего не сообщат о случившемся…

– Откуда ты… – Он осекся, ответив себе ее же словами: – «Работа у меня такая».

Он выполнил задание строго по инструкции и вышел из зала, не дожидаясь развязки, а на следующий день скупил все газеты у лоточника. Людмила оказалась права. Никто не написал ни строчки о странных происшествиях, за исключением «Ведомостей». «Черные дела Белого братства», – гласил заголовок. «В течение двух последних дней членами Белого братства совершено несколько покушений на жизнь известных целителей нашего города… Молодые люди, находясь под воздействием наркотического опьянения…» Феликс неожиданно почувствовал, что у него развязаны руки.

Боже мой, какое сладкое чувство – безнаказанность. Нужно только прибрать к рукам эту похотливую куклу с оранжевыми брызгами в глазах. Но ведь она сама придет к нему. Скоро придет. Она теперь совсем не может без него.

 

11

(Феликс)

После неудавшейся операции с целителями Феликс проявлял в организации необыкновенную активность. Он знал, что Людмила познакомилась с Норой, но считал, что она слишком медлит. К тому же Людмила не очень-то верила в историю с предсказанием, даже подшучивала над Феликсом.

А он с приближением восемнадцатилетия дочери спал все хуже и хуже, а к концу весны и вовсе сон потерял. К Феликсу теперь снова заходили люди. Но уже не пожилые просители – люди среднего возраста. Он организовал у себя что-то вроде Людмилиных семинаров, вербовал в организацию. Впрочем, вербовал – это совсем не то, что происходило. Ловил. Чувствовал себя апостолом – ловцом душ человеческих.

По вечерам горели в комнате свечи, его «прихожане» рассаживались в кружок по-турецки, пили чай, которым его снабжала Людмила, и, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяли за ним всякую абракадабру. Очищение, то есть зачистка сознания от всех моральных норм, навязанных обществом, совершалась с трудом. «Учись!» – говорила Людмила и носила ему книги и инструкции.

Любой из членов небольшой группы Феликса вполне мог бы совершить любой антисоциальный поступок, еще проще было для человека окунуться в разгул, в разврат, но вот убить… Как только он отдаленно подходил к этой теме, на лицах возникало напряжение, лица становились отстраненными, шло сопротивление. А значит, если и заставить такого человека взять в руки оружие, он его обязательно выронит у самой цели. А это было недопустимо. Феликсу нужно было непременно расправиться с девчонкой. Он даже мысленно не называл это чудовище дочерью…

И вот летом ему повезло. Еще зимой Людмила подарила ему крепких трехмесячных щенков добермана. К лету собаки выросли и с утра до вечера рыскали по участку. Как-то раз, когда его группа впала в полное оцепенение, звери захлебнулись лаем, что могло означать только одно – чужой на территории.

Два подростка, шаря фонариком по земле, шли в сторону шоссе. Вдоль их пути вилась сетка забора, над которой ощетинилась в три ряда колючая проволока. Один из мальчиков ухватился за сетку и попробовал влезть на забор. Второй таращил глаза и направлял фонарик на случайного товарища. Его ждали дома, он все время помнил об этом. И помнил о пиве, которое попробовал впервые. С непривычки кружилась голова. Пытаясь отделаться от противного запаха, мальчик срывал и тщательно разжевывал веточки полыни.

– Куда ты?

Он спросил сначала шутя, но все-таки несколько нервно. Остаться одному в кромешной темноте было жутковато. Место было глухое, участки огромные, заросшие, домов не видно.

Сегодня после обеда старшая сестра посмеялась над ним, и он был взбешен и унижен, он все на свете отдал бы за то, чтобы она наконец заткнулась. Ему хотелось отомстить. Пусть они катятся ко всем чертям! Он вполне может обойтись и без них. И тогда он сбежал на озеро.

Белобрысый парнишка лежал на гальке, потягивал пиво и смотрел на Колю. Сначала он показался Коле ровесником, только позже, приглядевшись к белому пушку, покрывающему его щеки и все тело, Коля понял, что парнишка-то намного старше. Хотя на вид… Похоже, он недоразвитый или псих. Или – и то и другое.

– Хочешь пива? – спросил парнишка.

И Коля, вспомнив дуру-сестру, отчаянно протянул руку за бутылкой. Потом они распили еще одну бутылку, как взрослые. Парень что-то говорил. Много нецензурщины. И какой-то особенно мерзкой. Сначала Коля смеялся зло, но потом стало противно. Пора было возвращаться. Белую ночь затянули тучи. Хорошо, что он прихватил с собой фонарик. И все-таки этот парень – малость того…

Парень тем временем ловко пролез между рядами колючей проволоки и спрыгнул на землю по ту сторону забора.

– Айда за мной!..

– Нет уж. – Коле разом надоело и мстить сестре, и корчить из себя взрослого.

Похоже, это отвратительное занятие – быть взрослым. Он погасил фонарик и потихоньку сбежал. В спину ему сначала неслась гнусная брань, потом захлебывающийся собачий лай, а когда впереди уже замигали огни шоссе и до дачи осталось рукой подать, его нагнал душераздирающий крик, бесспорно, невменяемого существа.

Крик его резко оборвался, когда в глаза ударил мощный фонарь.

– Тихо. – Человек стоял в пяти шагах от него, но казалось, шептал ему в самое ухо. – Ты-то мне и нужен. Иди же, чего стоишь. За мной, в дом.

Страх парализовал тело, но ноги сами собой двигались навстречу бородатому призраку. В голове стоял сплошной туман. Мир, и так немного перекошенный, совершенно утратил свои привычные очертания. Вокруг разверзлась пустота, черная бездонная пустота, и в ней единственный островок привычного, единственная цель – этот бородатый человек. Цель эта вспыхнула голубым огнем счастья. Показалось счастьем – идти за ним, делать, что он велит. Среди черноты, поглотившей их, ему мерещились лица людей, лица с одинаковым выражением, нацеленные куда-то в пространство, как лисьи морды, со сведенными бровями и напряженными ртами. И свечи – целое море свечей…

На следующий день Коля, пережив накануне очистительную бурю слез, когда мама сначала бранилась, а потом вдруг прижала к себе и тоже заплакала, пережив неприятный разговор с отцом, закончившийся сильным мужским рукопожатием, уже снова послушным мальчиком вместе с семьей, то есть с бабушкой в смешной панамке с кошелками, полными снеди, и с сестрой, играющей ракеткой для бадминтона, пришел на озеро.

Взгляд его блуждал среди людей в поисках вчерашнего своего знакомца. Его не было, но тревога не проходила, а усиливалась. Приятель бабушки, хозяин дачи, которую они снимали, как всегда, травил байки про здешние места, про войну, словно помнил каждую сосенку сызмальства, говорил о ней, как о собственной дочери. Коля впервые прислушался к его нескончаемым речам, но его томило другое.

– А кто живет там у озера, где все заросло, как в лесу? – спросил он.

– Надеешься, спящая царевна? – бросила сестра, поправляя лямку купальника.

– Там? – Брови старика сошлись на переносице. – Там раньше жил генерал, наезжал иногда, привозили его в машине. Потом, видать, помер, все дочери ездили. А теперь продали дом. И поселился там поп-расстрига.

– А что такое расстрига? – спросил Коля.

– Ненастоящий, значит. Не от церкви. Из церкви его, говорят, выперли. А он теперь здесь что-то вроде собственной церкви устроил.

– А если он не от церкви, то от кого? – спросил Коля с опаской.

– Вот и думай сам, от кого, – ответил старик. – Обходил бы ты стороной это место. Сам за версту обхожу и всем советую.

Он повернулся к бабушке, что означало: карты – разговор окончен. Бабушка отложила в сторону вязание и достала из холщового мешочка карты с черными рубашками. А Коля все сидел и думал: что же такое сделал этот поп, что его расстригли?..

Сначала Феликс хотел выпроводить мальчика. И вдруг, присмотревшись, подумал: а если это именно то, что он искал? Человек, на первый взгляд казавшийся мальчиком, имел строение взрослого мужчины. Да и волосы, густо растущие по всему телу, выдавали его возраст. Он смотрел на Феликса и улыбался бессмысленной улыбкой, которая искривлялась временами в злую усмешку.

Феликс провел странного человека через комнату и запер в спальне, приказав сидеть тихо. Когда все разошлись, Феликс выпустил его из комнаты и долго разглядывал: экий уродец. Нет, чай ему может только повредить. Нужно попробовать управиться своими силами.

Уродец оказался материалом пластичным, послушным, лишенным всяческих тормозов. Мораль была ему неведома. То есть в умишке кое-что застряло, но вот если отключить его, оставался белый лист, без всяких вкраплений.

Достать «хлопушку» оказалось делом нелегким. Сначала Феликс обратился к привокзальным, но те даже слышать о таком не хотели. Потом нашел Генку, тот был на все руки, он и дал наводку, но предупредил, что, во-первых, дорого, а во-вторых – люди серьезные. Если Феликс попробует с ними свои штучки – пришьют тут же.

Цена оказалась действительно заоблачной. Но для Феликса теперь были открыты двери солидных банков. Карточка, выданная ему Людмилой после работы с «воинами», вмещала нужную сумму, и не только ее. Организация была богатая.

«Хлопушку» Феликс купил. Несколько дней катал уродца в машине, чтобы тот привык к заданию, чтобы программа уложилась. Несколько дней ждал. И вот, наконец…

Они вышли из дома вдвоем: отец и дочь. То есть – какой он ей, собственно, отец? Но шли к машине как родные. Она висла у него на локте. Улыбалась… Выйти и сказать им. Вылить лохань помоев в их розовый рай. Нет, не пройдет. Не поверят. А если и поверят, то потом подметут, уберут и скажут, что так и было. Скажут друг другу, что приснился им чумной мужик, и будут жить дальше припеваючи.

Нет, за мамину несложившуюся жизнь, за то, что Феликс не в монастыре дни коротал, а в привокзальном притоне, за жизнь свою, которая только-только начала входить в нужное русло, за все заплатите, голубки…

У Гостиного Феликс остановился за их машиной. Удача. Сомнений как не бывало. Только жгучий интерес – как это оно все случится? Уродец сидел с остекленевшим взором рядом с ним. «Пора!» – шепнул ему Феликс, завидев, как отец и дочь вышли из магазина с коробкой. Мальчишка выскочил, наклонился – хлоп! – посадил хлопушку на задний бампер, двинулся дальше по улице.

Они еще не подошли, как, заслышав непонятный звук, зашевелился шофер. Феликс вырулил мимо, поймал его взгляд. «Сиди тихо!» – приказал мысленно. Парень растерянно захлопал глазами. Феликс видел в заднее зеркальце, как девчонка села назад, посмотрел на часы, усмехнулся. Но тут… Что такое? Выпорхнула, дура. Рот руками зажала – и за угол. Вместе с отцом.

Взрыв застал его врасплох. Машину слегка подбросило, вылетели стекла, потом она загорелась. Водитель остался внутри… Что? Что же случилось? Отъехав два квартала, Феликс почувствовал, что не в силах больше вести машину.

Теперь девочка казалась ему настоящим чудовищем – неуловимым и неуязвимым. Она все поняла. Поэтому и выбежала из машины. И отца за собой уволокла. Она все знала. Феликс сидел не двигаясь, пытаясь отогнать назойливую мысль: теперь она легко может найти его, если захочет. Как собака – по ей одному ведомому следу. Все расскажет отцу, и тот найдет его. И тогда…

Домой он вернулся в состоянии, близком к истерике. Включил свет и чуть не вскрикнул. Людмила стояла у стены, скрестив руки.

– Где ты был?

В организации все следили друг за другом. Он не стал запираться и рассказал ей обо всем, что случилось. Об уродце, попавшем в его руки, о взрыве.

– Не мог подождать? Что за самодеятельность? – Гнев ее постепенно поутих.

– А чего мне ждать? Не я ее – так она меня. Тебе-то, похоже, все равно!

Людмила усмехнулась.

– Мне не все равно, что ты чуть не угробил ее отца.

– Ах, вот как!..

– Вот так, – оборвала его Людмила. – Ты чуть не лишил организацию двухсот тысяч долларов наличными.

– Значит, Нора тебе – вот для чего?

– Не волнуйся. Твое дельце я тоже улажу, В принципе, и его можешь забрать себе. Но не раньше, чем он выложит мне все свои сбережения. Он или Нора. Ясно?

– Ясно. Когда? – спросил Феликс хрипло.

– Через неделю. Я пошлю туда надежного человека.

– И он выронит оружие у подъезда? – усмехнулся Феликс.

Людмила подняла брови.

– Неужели ты думаешь, что в организации действуют лишь обработанные слабаки? Нет, есть люди и убежденные. Это вторая ступень. Они за нас – в огонь и в воду.

«Я ничего не понял, – рассказывал Людмиле через неделю надежный человек, – что-то произошло. Она грохнулась на пол в тот момент, когда я нажал на курок. Потом выбежала охрана. Да и инструкции… Я готов исправить…» – «Не стоит. Если девочка действительно настолько чувствительна, – ответила Людмила, – ее лучше оставить… для наших целей. Привези ее ко мне».

Людмила читала отчеты, и все больший интерес вызывала у нее необыкновенная девочка. На школьную экскурсию, которую организовали их люди, девочка сдала деньги, но в последний момент не поехала – заболела. Машину, которая караулила ее после школы, она обходила за три версты. Причем возвращалась, как правило, в последнее время не одна, а в компании одноклассников или с классной руководительницей, живущей по соседству. Пришлось вводить в школьный коллектив новую учительницу, но сколько та ни старалась, Настя уклонялась от дополнительных занятий, кружка художественной литературы, «огоньков» с чаепитиями. Она, как дикий зверь, интуитивно обходила ловушки стороной. Только вот интуитивно ли?

Нора то ли плохо знала собственную дочку, то ли никогда не замечала за ней никаких странностей, но от нее Людмиле не удалось узнать чего-нибудь существенного, и она отправилась в школу посмотреть на девочку… Настя шла по длинному школьному коридору. Людмила шла ей навстречу. Они скрестили взгляды, как шпаги. Но Настя опустила голову и прошла мимо. Людмила осталась стоять как вкопанная. Во взгляде девочки, сначала абсолютно равнодушном, она затем прочитала… жалость. «С чего бы ей меня жалеть?» – подумала Людмила. И еще она подумала, что жалость эта была похожа не на жалость к брошенной собачке, а на ту, напоминающую скорбь, что на похоронах… «Глаз с нее не спускать, – приказала она своим людям. – Как только улучите момент – ко мне немедленно. В любое время суток!»