«…выискивать не АД уже, но ДА —

нащупывать свой выхОД в никогДА.»

И. Бродский

 

1

(Андрей)

Андрей Шепелев всегда подавал большие надежды. И в школе, и в институте. Школу окончил с серебряной медалью, институт с красным дипломом. А перед самыми экзаменами в аспирантуру попал в больницу с аппендицитом. Нужно было подождать год. А значит – устроиться на работу. Три месяца бесплодных поисков поставили его в тупик. Оказалось, что люди его специальности нужны только в науке, но никак не в обычной жизни. Оказалось, что с его специальностью денег не заработать. Мама с папой, кандидаты наук той же специальности, получили приглашение на полгода в Англию. Полная невостребованность сына приводила их в отчаяние. Они хотели уехать «со спокойной душой». Андрей объявил им, что устроился в научно-исследовательский институт. По утрам уходил из дома, к вечеру возвращался уставший, плел небылицы и успокаивал родителей.

Когда они наконец уехали, положение ухудшилось. Нужно было как-то зарабатывать деньги. Папа всегда считал, что материальная поддержка только портит детей, поэтому на частые переводы можно было не рассчитывать. Андрей плюнул и пошел работать в милицию. Единственное место, куда его брали охотно. А что? Тоже работа…

Но по привычке еще хотелось блеснуть, показать, что он не такой, как эти кругломордые деревенские парни, что он стоит чего-то большего. Хотелось раскрутить в одиночку сложное и опасное дело. Но первое время как-то не получалось. Кругломордые оказывались проворней.

В свободное время Андрей бесцельно шатался по городу. Друзей у него не было, он ведь столько лет не отрывался от учебников, а пить с коллегами было ниже его достоинства. Хотелось завести подругу, но знакомиться на улице было не в его правилах. И, вздыхая, он смотрел вслед приветливо улыбающимся ему симпатичным девушкам…

Жизнь изменилась с того момента, когда он встретил Петра. Обалденный дядька! Смешной, с лысым черепом, с торчащими ушами, красными по каемочке. А как заговорил, Андрей сразу понял – удивительно образованный, умнейший, интеллигентнейший человек. Одиночество развеялось как дым. Петр пригласил на свои семинары. Что-то такое, связанное с социологией.

Андрей не сразу понял, чем там занимались люди. Однако люди были молодые, увлеченные, девушки – просто чудо, и он с азартом влился в их сплоченный коллектив. Петр проводил «круглые столы» с чаепитиями, высказывал нестандартные взгляды на общество, на взаимоотношения людей. Он не учил жить, он ставил перед фактами, которые казались неопровержимыми. За два месяца работы в организации Андрей сильно изменился. Свое высокомерие по отношению к коллегам он теперь маскировал под самую искреннюю дружбу и хихикал в душе…

Вскоре Петр доверил ему ответственное задание. Нужно было с помощью своих милицейских каналов раскопать, чем занимается некий Дмитрий Серов. Нелады этого типа с законом он обнаружил сразу: мужик оказался хозяином подпольного водочного заводика.

«Это еще ерунда, – предупредил Петр, – крути дальше. Но своих пока в известность не ставь…» Еще бы! Как будто Андрей не понимал. Этим только скажи – завтра же отстранят, сами за звездочками погонятся. Нет, расскажет он им только тогда, когда раскопает все до конца. Когда на руках будут неопровержимые факты, улики, документы.

На каком-то этапе этой возни он засек до того интересную девочку, что воображение разыгралось, как рыба на нересте. Сначала, как повелось, рассказал о ней Петру. Тот дал команду понаблюдать за ней. Но чем больше Андрей наблюдал, тем жарче разгоралось пламя в его груди. Подумать только, такая красотка – и у него в руках.

Познакомиться с ней оказалось – раз плюнуть. Подсел в кафе, пустил в ход все наработанные на семинарах Петра штучки, а она возьми и растай. Домой привела – ну и все, что к этому полагается. А потом, после их первой бурной ночи, что-то в нем щелкнуло, он как с ума сошел. Да какая ему разница, что такая девчонка с бандитами крутится. Нравится ей – пусть крутится. Он ведь не жениться собрался. Да и ментура эта, что она ему – дом родной? Он там человек случайный. Долг? Какой долг? Нету у него никаких долгов. Это они ему зарплату за два месяца задолжали. Платили бы исправно, может, и разгорелся бы у него какой «производственный патриотизм». Только вот Петр… Но ведь и он не Господь Бог. Не узнает.

Теперь он днем и ночью ее видел как наяву. Заклинило. Лариска, Лариска. Как песенка. А она легкая была, как перышко. Девчонки, они обычно вязкие, нудные и все замуж хотят. А чтобы просто наслаждаться жизнью – это им не дано. И от каждой жди обязательно скандала – ах, я, кажется, беременна. Нет, его Лариска была не такая. Она славная, позвонишь ей – прибежит. И веселая, все хохочет. А как дело до постели доходит, не успеешь оглянуться – она уже обогнала и первая. На прощание чмокнула – вот и все дела. Никаких сцен, просьб, обещаний. Прелесть, а не девочка.

Квартирка у нее загляденье. Она ее вроде с подругой делила. Подруга на филологическом училась, писательницей стать мечтала. У нее кипа всяких бумажек там валялась. Лариска читала иногда. Ничего так, интересно, жалостливо. Может, и будет писательницей. Писала, похоже, про Ларису. Потому что иногда слушать было так же легко и радостно, как и спать с ней.

А потом они как-то пили с ней шампанское. Одну бутылку, вторую. А на третьей он и признался, где служит. Сболтнул и чуть со стула не упал. Вырвалось. Съежился. Думал – выгонит, разозлится. А она и ухом не повела. Только сказала: «Правда? Ой как интересно!» Он ей про ментовскую свою жизнь рассказывал, приплел, конечно, чересчур много лишнего. Все байки пересказал, какие на работе слышал – про себя как бы. Испугался снова – заметит, что врет. А она сидит, слушает с широко раскрытыми глазами: «Роман, чистый роман! И главное – современный. Еще рассказывай!»

А в самом конце вечера задумалась о чем-то. То ли из рассказов его что-то ее задело, то ли о своем – он тогда не понял. Только как проснулись утром, она ему все и выдала. Про те дискеты. Говорит, есть замочек, ключика нет. Открыть бы. Кто откроет – может очень даже богатым человеком стать. Не хочешь попробовать?

Не хочешь! Да он только об этом и думал в последнее время. Как бы с кисонькой своей ненаглядной куда-нибудь на острова экзотические махнуть, под пальмы, к морю. И чтобы расхаживала она там без купальника. А он бы пил ее, как «кока-колу», – через каждые четверть часа. Только выходило, что с дискетами им на острова навсегда смотаться придется. Ну навсегда – не навсегда, там видно будет. Жизнь длинная. А авантюрные приключения все лучше, чем двухмесячные задержки зарплаты.

Андрей не узнавал сам себя. Куда делись его принципы, которыми он столько лет гордился? Куда делась высокая нравственность? Впрочем, Петр всегда говорил, что мораль – глупейшее изобретение общества. Так пусть теперь и не обижается. Андрей ходил к нему регулярно, рассказывал о том, как продвигается дело. Петр оставался доволен. Всякий раз, когда Андрей уходил, он улыбался и потирал руки…

Лариса посоветовала ему пристроиться к подруге в заброшенный дом. Потолкаешься, сказала, узнаешь, чем люди дышат, что болтают. Так он стал квартирантом Лю. Жизнь началась – как у разведчика. Лариса ему по ночам между строк вопросики всякие подкидывает, а он их потом задает в удобный момент. Смешно, ей-богу! Только и приятные моменты в такой жизни были. А самое приятное, что они теперь с Ларисой все время обсуждали, как жить будут в теплых краях. Она даже испанский язык учить стала. Пригодится.

Однажды она сказала, что пора. Нужно влезть в один дом и взять дискеты. «Только вряд ли она со мной во второй раз встречаться захочет. Специалист нужен». – «Какой специалист?» – «По кражам. Есть у тебя такой?» – «Попробую отыскать…»

Поговорил со старожилами о том о сем, получил от них наводки кое-какие. Стал человека искать. Да тут как-то вдруг пришел к Ларисе не в урочное время, а у нее мужик. Собственно, мужиком-то его при всем желании не назовешь. Так, сморчок с требухой. Волосенки жидкие распустил по плечам, узкий такой. Андрей его за грудки, а Лариса как топнет, как крикнет. Это, говорит, к подруге человек приходил, да не застал ее дома. «Иди, Стас, он тебя не тронет!»

Тогда-то в первый раз в нем сомнения зародились. А не играет ли с ним его девочка? Может, весь у нее интерес к нему – те дискеты? А как получит то, что хочет, так и пропадет навсегда с его горизонта? С бабой что разговаривать? Соврет – недорого возьмет. Он ее в постель потащил – проверять. А она как всегда – словно он у нее первый за последние десять лет, словно высохла вся, настрадалась одна. А они только вчера валялись на той же постели.

Но что-то такое проснулось в нем тогда, после этого волосатого типа. Легкость, с которой Лариса принимала жизнь, стала удручать. Ведь с такой же легкостью она может принять и другого…

Когда Лариса пропала, он совсем потерял голову. Бегал по городу, искал ее там, где они бывали вдвоем. Потом это приключение с Лю в крысятнике! Может быть, его Лариса уже забрала свои дискеточки и загорает себе в южных краях? При этой мысли сердце его безнадежно замирало.

Поиски его прервал неожиданно Петр. Позвонил, продиктовал адрес, велел срочно приехать. Встретил, провел по дурно пахнущим коридорам морга. Там, в холодильнике, Андрей и нашел свою красавицу с дыркой в прекрасном высоком лбу. Все планы тут же рухнули, будто красавица унесла их с собой. И он поклялся себе ничего не предпринимать. Петр смотрел холодно и странно. «Ты обманул нас…» Рядом как из-под земли возникли ребята, с которыми он так часто спорил на семинарах. Но смотрели на него так, словно в первый раз видели. Дико озираясь, Андрей стал пятиться к стене и повторять бессмысленно: «Ребята, ну что вы… В чем же я…» Кольцо сжималось.

Вскоре из здания морга вышел невысокий мужчина с большими, смешно торчащими ушами.

 

2

(Слава)

Лариса и Слава все-таки провели ночь вдвоем. Это называется обычно – заниматься любовью. Только даже искры любви не было высечено… Водоворот мелкой страсти и пустота без намека на удовлетворение.

Слава чувствовал себя отвратительно. Зачем он это сделал? Да и он ли? А может быть – она? Все получилось само собой, хотелось бы сказать – естественно, если бы это действительно было естественно. Она тут же уснула, свернувшись на кровати калачиком, дышала легко, неслышно. А он смотрел в потолок и чувствовал себя так, как будто умер. Нужно было придумать какое-нибудь оправдание произошедшему. Но как-то не получалось. От Ларисы веяло мертвым холодом.

Вот если бы на ее месте была хохотушка Мари, она бы сама придумала всему оправдание.

Слава вздрогнул. Он думал о Мари как о живой. Но ведь Мари лежит теперь в земле, и ей нет дела ни до него, ни до своей лучшей подруги.

Странные все-таки это были подруги. Лариса писала стихи, а Мари водилась с бандитами. А если приглядеться, все наоборот. Мари говорила так легко и красиво. Что там она сказала ему на прощание? «Прошлого нет. Прошлое – зола, пепел. Только вот роешься в нем и обжигаешь пальцы…» Может быть, это придумала Лариса? А Мари только повторяла?

Когда уходила, Мари сказала, что теперь точно знает что-то. А потом – про прошлое. Что она имела в виду? Чье прошлое? Его? Конечно – его! Это у него накопилось много пепла. И в нем она обжигала пальцы. Поэтому ее и убили. Стоп! Остановочка. Убил ее не он. Значит, возможны два варианта: этот пепел не из его жизни, а из жизни близкого ей. И второй: если и из его жизни, то кто-то еще очень не хотел, чтобы все вышло наружу. Мари могла повредить кому-то, и в основе всего лежало… Что же? Деньги, конечно. У таких людей не бывает других проблем.

И еще – этот журналист на корабле. Что он раскопал? Может быть, остались какие-нибудь записи, заметки…

Утром Слава позвонил Севе.

– Ну, друг, и втравил же ты меня в историю! – сказал тот хрипло.

– Взаимно, – отозвался Слава. – Мне нужно задать один вопрос боссу.

– Э-э-э… А он не будет возражать?

– Самому интересно.

Дмитрий перезвонил ему в середине дня, когда Лариса принимала душ. Голос был уставший и простуженный.

– Что ты хотел?

– Мне кажется, я нашел зацепку. Но для того, чтобы ею воспользоваться, нужна информация…

– Не тяни.

– В какой газете работал тот журналист с корабля?

На другом конце провода воцарилось молчание.

– В «Спид-инфо», – отозвался наконец Дмитрий.

Конец дня Слава посвятил закупке продуктов для Ларисы, которая по-прежнему отчаянно боялась выходить на улицу, покупке билетов до Москвы и приобретению диктофона…

Утром он уже был в Москве и стоял возле центрального офиса газеты. От куривших у подъезда молодых людей он узнал, что Женька Зыкин работал в отделе писем, около года назад с ним что-то приключилось. Толком никто не помнит, да и, честно говоря, не интересуется, поганый был человек. Правда, осталась его пассия. До сих пор, похоже, по нему сохнет. Может быть, она чем поможет.

Охранник, важно восседавший на своем посту, соединил Славу по телефону с указанной пассией, и та вышла на улицу.

– Я только на минуту, работы много, – сказала она быстро. – У вас есть какая-то информация о нем?

– Есть кое-что, – прищурившись, ответил Слава. – Я веду журналистское расследование по поводу его гибели.

Она разве что не взвизгнула.

– Приходите вечером, часикам к пяти, я обязательно освобожусь, а вы обязательно мне все расскажете.

– Да, – пообещал Слава.

Вечером она говорила так же быстро и бессвязно. Сначала – пока они не спеша продвигались к Ленинградскому вокзалу – о личности Евгения Зыкина и его взаимоотношениях с ней, Викторией. Потом у Славы заболела голова, но он все-таки силился сосредоточиться и выудить из потока ее речи хоть что-нибудь важное для себя. Все, что ему требовалось узнать, прозвучало в заключение ее длинных и сумбурных излияний.

– …когда пришло письмо.

– Одну минуточку, – перебил ее впервые Слава. – Какое письмо, откуда, от кого?

Виктория остановилась и нахмурила бровки.

– Не помню, – сказала она после некоторой паузы. – Оно до сих пор валяется у меня в столе.

«Вот дура!» – выругался про себя Слава и посмотрел на часы. До поезда в Ленинград оставался час, а письмо лежало там, откуда они все время удалялись в потоке пустой болтовни. Он остановил первую же попавшуюся машину и потянул к ней Вику.

– Поехали!

– Куда?

– За письмом. Мне же документы нужны. Разве ты не знаешь, как пишутся такие статьи?

– Нет, я работаю в отделе рекламы, – пропищала она, падая на заднее сиденье.

Слава прочел письмо в поезде и едва сдержал себя, чтобы не рассмеяться. Надо же, какие глупости пишут люди в редакции газет. Глупости и пошлости. Неужели автор действительно пережил все, о чем пишет, и двадцать лет ждал, чтобы рассказать об этом курьезе во всеуслышание? Смешного в истории, конечно, было ровно столько же, сколько и грустного, но вся нелепость этого несчастного случая, а главное, стиль автора письма вызывали только смех.

В вагоне поезда Слава загрустил. Поводов утопить в синем море журналиста, располагающего таким «убийственным» компроматом, он практически не видел. Слава принялся запихивать письмо в конверт и вдруг замер… Город, из которого пришло письмо. Он где-то слышал… Да, Мари говорила! В этом городе она родилась и выросла. Значит, что-то такое здесь есть… Он стал снова перечитывать письмо и вдруг подумал: а ведь у Мари могли быть и другие резоны, когда она выуживала дискеты у журналиста, – никак не касавшиеся ее любви к Дмитрию…

Он вернулся домой, так и не решив, рассказывать Ларисе о письме или нет. Чего она ждет? Она явно все время чего-то ждала. Отсиживалась у него – и ждала. Но чего – он так и не сумел понять.

У общежития было непривычно тихо. Обычно у крыльца возился десяток малышей, а на двух лавочках «загорали» подвыпившие жильцы. Мальчишки крутились вокруг на велосипедах. Сейчас никого не было.

На вахте, как всегда, сидела компания работников быта. Разговор был жаркий. Кто-то увидел Славу, крикнул остальным: «Во!» – все замолчали. Слава остановился. Люди смотрели на него во все глаза.

– Что-то случилось? – спросил он вежливо.

– Ага, – ответили ему радостно. – У нас тут снова стреляют. Вчера вечером здесь милиции было больше, чем жильцов.

– Убили кого-то? – Голос его дрогнул.

– А как же!

Жизнь стремительно свернулась в клубок и зашипела гадюкой. Слава, покачиваясь из стороны в сторону, неуверенно направился к лифту.

Лариса не открыла дверь на стук. Она сидела в углу комнаты, на полу. По распухшему лицу он понял – плакала всю ночь.

– Ты выходила вчера из дома? – ему пришлось повторить свой вопрос и легонько встряхнуть ее, прежде чем она ответила.

– Нет…

Лариса говорила шепотом и косилась на дверь.

– Они нашли меня. Понимаешь? Они ждут. Они никуда не уходят, ни на минуту. Это безумие, но я чувствую, что они достанут меня.

– Кто они?

Славе снова пришлось встряхнуть ее.

– Я не знаю. – Она вскинула на него глаза. Честные глаза. – Ей-богу, не знаю. Господи, да если бы я знала!

– Зачем им ты? Мари – еще понятно. Но ты-то зачем?

Она опустила глаза.

– Не знаю, не знаю, не хочу знать!

Оставшуюся часть вечера они сидели на полу в комнате, не зажигая лампы, повернувшись друг к другу спиной. И каждый думал о своем.

– Расскажи мне о семье Мари, – попросил Слава.

Лариса медленно повернулась к нему.

– Зачем тебе?

– Я собираюсь поехать к ним…

– Нет! – она закричала шепотом. – Не смей! Не вздумай! Они ведь не знают, что Мари умерла. Понимаешь?

– Но ведь узнают когда-нибудь!

– Нет! – У Ларисы начиналась форменная истерика. – У нее отец… болен. Он добрейший человек. Он не переживет. И мать тоже… И ты не смеешь являться к ним и… Ты чужой!

Слава резко отпустил ее, и она сразу же перестала кричать.

– Ты с ума сошла?

– Не твое дело. Это не твоя жизнь, а моя, наша. Я тебе не дам… не позволю… И запомни: это не твое дело!

– Хорошо, – сказал Слава. – Хорошо. Будем считать, что ты высказалась и я тебя понял. Остается малюсенькая деталь: у меня на шее сидит очень серьезный возлюбленный Мари. И если я ничего не узнаю, на моей шее затянется петля…

– Он этого не сделает, – сказала Лариса.

– То есть тебя все хотят убить, а меня, по-твоему, они на руках носить будут? Извини, не могу поверить тебе на слово. Поэтому поеду в ваш удивительный город, жители которого пишут удивительные письма…

– Ты нашел письмо?!

…В поезде Славе снова досталась верхняя полка – удел молодых мужчин. Но он не жаловался и с благодарностью подумал о Дмитрии, на деньги которого теперь путешествовал. Он вспоминал последний разговор с ним по телефону, его знаменитые паузы. Самая большая повисла в трубке, когда Слава назвал город, куда собирается отправиться. «Почему именно туда?» – спросил Дмитрий с расстановкой. «Небезызвестный вам журналист, – Слава чувствовал, что шагает по краю пропасти, – начал оттуда свое расследование». – «Расследование?» – иногда Дмитрий был весьма скор на вопросы. «Так он его называл, по крайней мере. Но есть и еще кое-что. Мари тоже была родом оттуда…» Вот тут-то и повисла вторая грандиозная пауза. «Алло, – осторожно позвал Слава. – А вы разве не знали?» – «Нет, – ответил Дмитрий коротко, – не знал».

Из здания вокзала Слава вышел при полном параде, нащупал в кармане визитку Вики, на которой напечатал еще и свое имя, победно улыбнулся облакам и поймал такси. Он теперь важная птица – журналист. Ему должны открываться все двери…

Автора письма дома не оказалось. Он находился в санатории, на юге, точного адреса и названия которого жена не знала, а расспрашивать эту женщину с испуганными глазами о прошлой пассии ее мужа Слава не решился. Для этого нужно было бы пять лет набираться наглости на факультете журналистики. Он вышел из подъезда и остановился. Ехать назад? С пустыми руками?

Слава опустился на лавочку.

Из подъезда кряхтя выползала бабушка лет приблизительно ста. Слава помог ей вытащить раскладной стул, который она из последних сил тянула за собой. Стул никак не хотел раздвигаться, что-то заело, вероятно.

– Ну ничего не умеют, – сказала старуха и, довольно резко отпихнув Славу, мощным рывком развернула свой стул и плюхнулась на него. – Ищешь кого?

– Перепелкина искал. Да он, говорят, на юг уехал…

– Никуда не уехал, – буркнула старуха.

– Вы точно знаете?

– Мимо меня не уедешь, – гордо объявила она.

– Так, значит, он…

– Да, странный мужичок, – похоже, получив импульс, старуха говорила теперь сама с собой. – Вся жизнь у него странная и нелепая. Хоть жену возьми, хоть дочку, хоть безножье его…

– Что, простите?

– Безножье. Ног у него то бишь нет. Порча неслыханная…

– Так он, выходит, дома?

– Не выходит он из дома. Ног у него нет, – похоже, старуха была глуховата.

– А что за порча? – бодро спросил Слава, но стушевался, поскольку старуха смерила его свирепым взглядом.

Одно дело – самостоятельно перемыть всем косточки, и совсем другое – когда тебя расспрашивают.

– Ты кто? Из милиции?

– Нет, из газеты. Мы о разных старинных рецептах пишем, обряды собираем. Вот и про порчу тоже написали бы…

– Документы есть?

Слава достал из кармана визитку и, содрогнувшись, протянул бабке. Она приложила ее к самым глазам, но так ничего и не разглядела.

– Серьезно, – сказала старуха. – А что мне за рассказ будет?

– Мы за любую информацию платим.

– Сколько?

– Пятьдесят.

– Покажи деньги.

– А что показывать? Берите. – Слава протянул ей купюру.

Старуха повертела ее в руках, как фокусник, и купюра исчезла.

– Связался он с дьяволом в юбке. Тот его без ног и оставил.

– Это все?

– Все. А ты чего хотел?

– Подробнее…

И бабка рассказала ему историю любви Валентина практически так же, как она была описана в письме. Единственное, что произвело впечатление на Славу, так это то, что младшая сестра невесты сменила имя…

– Изменила имя? – спросил Слава.

– Не изменила. Приняла.

Слово «приняла» старуха произнесла с ужасом, чуть ли не озираясь. Славе показалось это немного смешным, словно рассказывают детскую пугалку.

– Она взяла на себя ее судьбу. Она живет вместо нее. – Старуха веско подняла вверх указательный палец.

– А как же зовут душевнобольную сестру? Тоже Норой?

– Не знаю, – покачала головой старуха. – Но не удивилась бы, узнай, что она зовет ее Ниной.

– Дурдом, – подытожил Слава.

– Бес гуляет, – поправила старуха грозно. – А Валька, он что, он женился чуть ли не сразу же, пока еще с ногами был. После переломов у него никак кости срастаться не хотели. Сначала с палочкой ходил, потом на костылях, а потом гангрена началась, выше коленей и оттяпали. Вот… Да ты не видал же его. Хочешь, покажу?

– Как это?

– Пойдем, сидение мое все равно кончилось.

Слава помог старухе подняться, сложил стул и поплелся за ней, решив проводить ее до дверей и тут же сбежать. Смотреть на уродство человека ему вовсе не хотелось. Но старуха вошла во вкус беседы и вцепилась в него клещами.

– Да не беги, постой! Аннушка!

Вышла пышная женщина, подхватила у Славы стул.

– У меня здесь человек из газеты. Принеси-ка фотоальбомы, – сказала старуха.

Женщина с опаской посмотрела на гостя и молча удалилась. В комнатах было богато, и богатство было выставлено для всеобщего обозрения, как на выставке: в зале висели три ковра, один лежал на полу, чуть не до пола свисала люстра – под хрусталь, в напольных вазах утопали охапки «сушеных» роз.

– Лет шесть назад, когда мой сын женился, мы созвали всех соседей. Был и Валька с семейством. Вот он, видишь?

– А это кто рядом с ним?

На фотографии рядом с калекой стояла девочка. Она нагибалась к Валентину. Длинные каштановые волосы заслоняли лицо.

– А-а-а, это дочка его, Маня.

– Как?

– Маня, Маша.

Длинные каштановые волосы, немного сутулые плечи.

– А где сейчас дочка?

– Институт культуры заканчивает. Учится, работает и деньгами помогает. Каждый месяц присылает.

– И в этом месяце тоже?

– Позавчера почтальон приходил, – вставила Аннушка. – Телеграфом шлет, не скупится.

Слава решительно встал и на пороге уже, выждав, пока Аннушка отвернется, сунул бабке еще пятьдесят рублей, резво прыгнувшие в карман ее халата.

Пошатавшись по городу и переварив все, что узнал, Слава позвонил Вике.

– Есть проблемы? – быстро откликнулась она.

– Мне нужно по адресу найти фамилию, а по имени адрес, – невесело усмехнулся Слава. – Э-эй! Вика! Ты где?

– Я все это уже делала, – пролепетала она в трубку.

– Когда? – тупо спросил Слава, хотя тут же понял, о чем идет речь.

– Когда мне вот так же позвонил Женя…

– Вот и хорошо. Значит, я на верном пути, – бодро протараторил Слава, а про себя подумал: «На пути куда?..»

– Вам поможет Вера Метелкина из местных «Новостей». Записывайте…

Вера действительно помогла. Сначала удивилась, а потом порылась в компьютере и продиктовала все необходимые адреса и фамилии.

– А что Женя? Потерял?

– Да нет, Женя сам потерялся.

– Одну минуточку! Как потерялся? Когда?

– А очень просто. Отправился в круиз и не вернулся.

– Здорово! – Глаза Веры полыхнули восторгом наклевывающейся сенсации. – То есть это ужасно, хотела я сказать. Об этом надо трубить во все колокола.

Слава моментально понял, с кем имеет дело. Акула пера. Съест и не подавится.

– Я веду журналистское расследование по поводу его смерти. И если разделю его участь, то очень вас попрошу: трубите. Хоть в колокола, хоть в литавры.

– Вы мне…

– Буду держать в курсе, – пообещал Слава и откланялся.

Ему не терпелось поскорее связать все ниточки, и с вокзала он позвонил Ларисе.

– Это я, узнала? Возвращаюсь.

– Ну как?

– Мне нужна фамилия Мари.

– Зачем?

– Лариса!

– Хорошо, Снегирева. Удовлетворен?

– Нет, – честно признался Слава. – Но все равно – спасибо.

Он положил трубку и уставился в свои записи. Дочку автора забавных писем Валентина звали Машей. Машей Перепелкиной. Институт культуры, темные длинные волосы, возраст. Он уже готов был завязать этот узелок. Это могло бы объяснить и поведение Мари на корабле. Когда речь идет об отце… Хотя оставалось выяснить, при чем здесь Дмитрий. Но Мари была не Перепелкина, а Снегирева. Что совершенно некстати.

В поезде Слава еще долго думал о том, как бы все славно вышло, если бы не эта неувязочка с фамилией. Ну что ж, он принял желаемое за действительное. Что там было на фотографии? Силуэт девочки-подростка. Лица не видно. Померещилось что-то очень знакомое… У него были только отдельные эпизоды какой-то запутанной истории: смерть Мари, Дмитрий и мафия, смешной Валентин, патетическая Лариса, в которую палят на улице среди бела дня. Он, пожалуй, мог бы найти достойное объяснение каждому из этих случаев, но связать их воедино не представлялось возможным. Ниточка под названием «Нора-Нина» оборвалась сразу. Семья после смерти отца переехала в другой город, и никто не мог сказать – в какой именно. Говорили, что Нина-Нора вышла замуж и забрала с собой мать и сестру.

Ночью ему приснилась Мари. Она стояла обнаженная, в мелких капельках воды, и строго выговаривала ему за то, что он ничем не хочет ей помочь. Слава попытался взять ее за руку, но она оказалась бесплотной, как голограмма. И тогда он прямо во сне вспомнил, что Мари умерла. «Если ты так и будешь сидеть сложа руки, я заберу с собой твою сестру!» – ехидно говорила она и грозила ему пальчиком. От ужаса Слава подпрыгнул на своей полке и пребольно стукнулся головой. Сон как рукой сняло. Он возвращался с пустыми руками, знал ровно столько же, сколько перед отъездом. Ко всем этим бестолковым историям прибавилась еще более бестолковая.

С вокзала Слава поехал в Институт культуры, где он узнал, что никакая Мария Снегирева у них отродясь не училась. Были Снегиревы разные – две Светланы и одна Наталья. А вот Перепелкина Маша училась. То есть училась, конечно, сильно сказано. Потому как, поступив в институт, буквально через месяц пропала, а через полгода объявилась и забрала документы.

Слава шел по улице и думал о странной девушке Ларисе. Теперь она нравилась ему еще меньше, чем раньше. Зачем она подсовывает ему такую дезинформацию? Зачем, спрашивается? Собирается всю жизнь посылать родителям Мари телеграммы, чтобы они не умерли от горя? Что-то было не так. Но он это выяснит. Несмотря на то что они провели ночь… Лучше бы он этого не делал!

 

3

Но разобраться с Ларисой Слава не успел. Он успел подготовиться к разговору морально: несколько раз хмыкнуть, немного посопеть, попотеть и даже придумал первую фразу. Но как только открыл рот, в дверь постучали. На пороге стояла Раиса и мечтательно смотрела себе под ноги. Она и не заметила, что дверь распахнулась и Слава втаскивает ее в комнату, что-то говорит. Она только что рассталась с Димой и теперь предавалась воспоминаниям…

– Я не могу сейчас вернуться к тебе, – сказала Раиса, после того как мир снова восстановился в привычных пределах. – Лучше бы ты меня убил, – добавила она не очень уверенно, и Дмитрий засмеялся.

Теперь она обожала его смех. Она обожала в нем все. Пускай у него женщины в каждом российском городе. Человек, который так любит жизнь, заслуживает, чтобы жизнь отвечала ему взаимностью. Раисе такие люди никогда раньше не попадались.

Она понимала, что Нора ничего бы не сказала. А назавтра, как только Дмитрий уедет по делам, тут же села бы в машину и отправилась к своей… любовнице. Нора не показала бы виду. Настя, наверно, только усмехнулась бы, если бы поняла… Но ей не до них. У нее своих забот хватает.

– И все-таки я не могу, – Раиса словно продолжала вслух внутренний разговор с собой.

– Ты хочешь покинуть меня? – Дима высоко поднял брови. – Именно теперь?

И они снова рассмеялись. От напряжения, скорее. Или оттого, что напряжение между ними наконец рассеялось.

– Я отвезу тебя к брату, – сказал Дмитрий, нежно погладив ее по щеке. – Только обещай, что ты вернешься ко мне завтра. Не то я умру, как чудовище в «Аленьком цветочке».

Она прижалась сильнее к его руке и повторила:

– Завтра… В качестве пленницы?

– Угу, – промурлыкал он. – В качестве моей бесценной пленницы и моего бесценного друга. И еще в качестве самой очаровательной женщины…

– Перестань…

– Ты вернешься?

– У меня отпуск скоро кончится…

– Мы его продлим.

– Но ведь он не будет длится вечно…

– Почему?..

– И что я буду делать?

– Будешь читать книги из моей библиотеки. Ты же видела, как их много! А я покатаю тебя по городу, покажу, что здесь интересного…

– И в Эрмитаж?..

– И в Эрмитаж.

Перед тем как выйти из машины, Раиса все-таки спросила его:

– А почему все это, – она сделала глубокий выдох, – сегодня?

– Что – все это? – лукаво прищурился он.

– Ну-у-у… – Она посмотрела на него умоляюще. – Все это.

– Да кто его знает, пристрелят завтра из-за угла, а я так и не узнаю, что такое счастье…

– Не говори так.

– Про счастье?

– Нет, про… Все будет хорошо. До завтра. – Она поцеловала Дмитрия в висок.

Очнувшись Раиса вопросительно посмотрела на брата.

– Он отпустил тебя?! – кричал Слава, похоже, уже не в первый раз.

Она приготовилась расцеловать младшего братца от избытка чувств, но вдруг увидела у него за спиной незнакомую девушку. Чмокнув Славу в щеку, подала ей руку:

– Здравствуйте. Извини, я не знала, что ты не один. – Раиса повернулась к брату.

– Оставь этот светский тон! – закричал Слава, сверкая глазами. – Это Лариса. Она все знает. Говори прямо: ты сбежала? Они мучили тебя? Нам пора сматываться?

Раиса задумчиво и немного по-матерински свысока посмотрела на Славу.

– Успокойся. Все хорошо. У них там горячая вода кончилась, и меня отпустили принять душ.

Слава был похож на сжавшуюся пружину. Но когда смысл ее слов наконец дошел до него, он опустил плечи и поднял брови.

Раиса не выдержала и расхохоталась. Так забавно эти двое таращились на нее.

– Я ненадолго, – предупредила она. – Возникли некоторые сложности…

И как это только у нее хватило хладнокровия говорить легко и спокойно? Но, собственно, что они понимают, эти дети?

– Сестра, я все понял, тебе кололи наркотики! – сказал Слава и забегал по комнате. – Сейчас, я только самое необходимое…

Он выдвигал ящики, ронял на пол вещи.

– Что ты делаешь?

– Мы уезжаем. Сейчас же. Все вместе. Подожди, я вызову такси. – Он метнулся к телефону и взял трубку.

Раиса перехватила его руку.

– Я никуда не поеду.

– Что?

– Не поеду. Мне завтра возвращаться.

– О чем ты говоришь? У меня на руках умерла девушка. Ее застрелили. – Слава размахивал руками. – А вот Лариса. – Он вытолкал Ларису на середину комнаты. – Она не может выйти из дома. Потому что в нее тоже стреляли, понимаешь?

– Вы можете уехать, – подумав немного, сказала Раиса. – Но я останусь.

Слава сел в кресло и опустил руки.

– Сестра, ты спятила? Да этот Дима и тебя отправит на тот свет не моргнув глазом.

– Это не он.

– А кто? – резко спросила Лариса.

– Не знаю. – Раиса повернулась к Славе. – Но мне кажется, ты можешь помочь.

– У вас там что, гипноз повальный? Я-то тут при чем? Сколько раз повторять: я случайный человек, чем, кому, как я могу помочь?

– Я не знаю, – устало сказала Раиса. – Не знаю, но очень тебя прошу: помоги им.

– Им? – снова подала голос Лариса.

– Дмитрию, девочке.

– Какой такой еще девочке?

– Дочке, – уточнила Лариса, не отрываясь глядя на Раю. – Я угадала?

– Да.

– Рая, – Слава встал перед сестрой на колени и принялся тихонько трясти ее, – Рай, ты мне скажи, как я, я, Рай, слышишь, могу помочь его дочке? Ты хоть понимаешь всю глупость того, что говоришь?

– Расскажи мне лучше, что ты узнал?

– Так, – сказала Лариса, – я собиралась принять ванну. Кажется, теперь самое время, слышать этого больше не могу!

Она перекинула через плечо полотенце и вышла. Встав под душ, сделала воду похолоднее, но это не помогло. Ничего не помогало в последнее время избавиться от воспоминаний… И того разговора…

– Я не справлюсь без твоей помощи, – сквозь зубы выговорила тогда Мари. – Я хочу уничтожить его жену.

– Куда тебе кого-нибудь уничтожить, – засмеялась Лариса. – Уничтожать – мое ремесло. Письменно или устно?

Мари моментально превратилась в котенка и замурлыкала:

– Ларочка, миленькая, я хочу, чтобы ты с ней встретилась и поговорила. Это сильная женщина. Сильная и абсолютно уверенная в себе…

– Абсолютно уверенных не бывает, – перебила Лариса. – Разве что за редким исключением. – Она погладила себя по голове и отпила из бокала.

– Ты, – пела Мари, – только ты сможешь поставить ее на место… У меня есть одна вещь, за которую эта дамочка выложит любые деньги.

– Сколько?

– Подожди, еще не все. Мне не нужны ее деньги. Я хочу, чтобы она ушла от него.

– Всего-то?

– Лара. Если все выгорит, эта квартира – твоя. И все, что я смогу сделать для тебя после свадьбы, я сделаю.

– А если он на тебе не женится?

– Тогда только квартира.

– Уже немало. Убивать никого не нужно?

– Разве что морально.

– Тогда это как раз для меня. С чего начнем?

– Сначала приведем тебя в порядок.

Лариса передернула плечами.

– Я и так хороша.

– Этого недостаточно. Ты должна быть неотразима. Придется потратить недельку на сауну, курс массажа, маникюр, педикюр и всякие прочие прелести. Не возражаешь?.. И еще волосы. Тебя сделаем шатенкой, а мне придется перекраситься в блондинку.

Через неделю, когда приготовления были закончены, Мари набрала домашний номер телефона Дмитрия и передала трубку Ларисе.

– Здравствуйте, – мягко начала Лариса. – Нора, если я не ошибаюсь? Вас беспокоит… э-э-э… как бы это получше… Да что там! Вас беспокоит любовница вашего мужа. Нет, вы не ослышались. Я бы даже уточнила – не любовница, а возлюбленная. Да, да. Думаю, нам не мешало бы встретиться и кое-что обсудить… А вот в этом вы, уверяю вас, глубоко ошибаетесь, – в голосе Ларисы зазвучал металл. – Нам есть что обсудить… А вы не знаете? Правда? – она рассмеялась естественно и легко. – Я подскажу: речь идет о вашем прошлом… Завтра? Вполне устраивает. В два. Чудесно. Приеду, можете быть абсолютно спокойны. До завтра…

Лариса положила трубку, смерила Мари победоносным взглядом, и та заторопилась уйти.

Когда дверь за Мари закрылась, Лариса закружилась по комнате. Жизнь начинается! И какая! Теперь, когда тыл в виде квартиры обеспечен, она, Лариса, станет настоящей владычицей мира. Нужно непременно пристроить Маню замуж за этого бандита. Маня будет заниматься бандитом, а Лара воспользуется его связями… Она ворвется в современную литературу с букетом бестселлеров… А потом… Потом телевидение, приглашения, приемы…

 

4

– Здравствуйте, – первой заговорила Лариса. – Меня зовут Мари.

– Чем обязана?

Нора провела бессонную ночь. Вчера, когда она положила трубку, ее так затрясло, что зубы застучали. Что это, розыгрыш? Какая-то глупая шутка! Любовница? У Димы? Нет, этого не может быть!

Невероятное постепенно входило в ее сознание раскаленной иглой. Невероятное заполонило дом. Теперь от него было не скрыться. Но ведь самое страшное вовсе не в том, что у Димы была любовница. Это она вполне допускала. Их интимная жизнь практически сошла на нет еще несколько лет назад. Любовница – это нормально. Это здоровый образ жизни. Но ненормально, когда эта любовница лезет в дом, звонит Норе. Да, вот оно – самое страшное. Она знает о сестре. Как? Откуда? Выследила Нору? И что ей нужно? Может быть, предупредить Дмитрия? Ужасно глупо! А может быть, эта аферистка знает вовсе не о сестре? А, например, о Валентине? Или о том ужасном дне, когда Нора… Нет, не может быть!

Она схватила телефонную трубку и, не сразу попадая пальцами на клавиши с цифрами, стала набирать номер, который за последнее время выучила наизусть.

– Людочка…

Подруга была верная и надежная. Всемогущественная была подруга.

– Конечно, помогу, дорогая. Сейчас приеду.

Она, разумеется, что-нибудь придумает. Она ведь не то, что Нора. Ей все это – раз плюнуть.

– У меня неприятности…

– Давай по порядку, – попросила подруга, удобно расположившись в кресле и доставая из сумочки пакетик чая с красным драконом. – Поставь-ка чайник, не помешает.

После того как Нора рассказала ей о телефонном звонке, Людмила спросила:

– И это все?

– Все.

Нора покраснела до корней волос. Подруга знала о сестре. Но о Валентине Норе рассказывать не хотелось.

– Хорошо, – легко согласилась Людмила. – Давай подумаем, что будем делать.

Нора, кусая губы, смотрела на нее не отрываясь.

– Знаешь, – сказала минуту спустя Людмила, – я бы хотела на нее посмотреть.

– Но…

– Подожди. Сделаем так. Я приеду немного раньше и займу место в другой комнате. Послушаю, что ей нужно. Оценю, что она за человек. Нора, ты вся дрожишь. Прекрати немедленно. Для нас это не проблема, ты ведь понимаешь. Нужно только узнать, с кем имеешь дело, а потом все решится само собой. Ну же, глупенькая!

Людмила обошла вокруг стола и погладила Нору по плечу. Нора схватила ее руку и прижалась к ней щекой, а потом губами.

– Совсем расквасилась, – нежно улыбаясь, проворковала Людмила. – Перестань же, говорю тебе. Все будет хорошо. Кстати, как зовут твоего охранника?.. А!.. Отпусти его часика на два, когда приедет эта фря, не забудь.

Теперь, встретившись с Ларисой, Нора волновалась не столько по поводу разоблачения перед мужем, сколько по поводу Людмилы, сидящей в другой комнате. Ей не хотелось, чтобы та услышала о Норе нечто такое, такое, чего бы она сама не захотела ей рассказать.

Нора теребила на пальце обручальное кольцо и все время поглядывала в окно. Лариса записала это очко в свою пользу. Волнуется, значит, оценила ее внешние данные. А теперь ей еще предстоит оценить внутренние…

– Итак, поговорим о Диме, о вашем, пока, правда, вашем муже.

– Вы вместе работаете?

– Да, я его доверенное лицо.

– Тогда, может быть, в вашем институте…

– Одну минутку. Я что-то перестала вас понимать. О каком институте речь?

– Ну о том, где вы работаете.

– А мы вовсе не в институте работаем. – Лариса театрально пожала плечами.

– Ну, я не в курсе, как ваша организация называется…

– Мафия она называется. Знаете, как в кино.

Нора села и с тоской посмотрела на девушку.

– Похоже, мы с вами совершенно запутались.

– Давайте разбираться! – весело предложила Лариса.

Через несколько минут Нора узнала, что Дмитрий никогда ни в каком институте не работал, а всю жизнь занимается нелегальным бизнесом. Девушка сказала – мафия.

– Перейдем к делу, – предложила Лариса. – У меня есть две дискеты. На них полная информация о вашем, скажем, небезынтересном прошлом. – Она открыла сумочку и показала краешек дискеты. – Вашего мужа шантажировали этими дискетами. И он готов был выложить любые деньги, чтобы приобрести их. Но так уж вышло, что они оказались не у него, а у меня. Как вы думаете, что он сделает, когда узнает о вас все? – Последнее слово Лариса произнесла тихо и торжественно.

– Я вас не понимаю…

Лариса смотрела на женщину снисходительно. Что, интересно, может быть у такой в прошлом? Судя по тому, как изменился ее голос – нечто ужасное. Никак букашку задавила на велосипеде! Или цветок сорвала с чужой клумбы. А побледнела так, будто три семьи вырезала в глухой деревне только вчера…

– Прекрасно понимаете. И это написано на вашем лице. Давайте не будем Димочку расстраивать, хорошо?

– Сколько?

Нора теперь смотрела на Ларису, сжав кулаки, и той стало немного не по себе.

– А сколько вы могли бы дать?

– Пятьдесят тысяч.

– А сто пятьдесят?

– Хорошо.

– А двести?

– Так сколько?

– Я хочу, чтобы вы обдумали другой вариант. Двести тысяч – большие деньги. Зачем вам их терять? Берите свои денежки и уезжайте куда-нибудь подальше. Да, и не забудьте подать на развод перед этим.

– Что? – Нора почувствовала, как в ее душе закипает ненависть. – Что?!

Она резко встала и пошла к Ларисе. Но тут из соседней комнаты послышался стук упавшего стула, и Нора замерла на месте.

– Убирайтесь, быстро! – прошипела Нора, указывая Ларисе на дверь, и выбежала в соседнюю комнату.

Лариса осмотрелась, достала из сумочки дискеты и сунула их в одну из книг, стоящих на стеллажах. Затем она быстро вышла и через несколько минут добралась до машины, к своему великому удивлению обнаружив, что Маши нет за рулем…

Когда Нора вбежала в соседнюю комнату, Людмила сидела на перевернутом стуле и тихо смеялась.

– Пойдем, хочу еще раз посмотреть на нее из окна. Да, хороша пташка. Значит, твой муж предпочитает молодых да ранних?

– Я ей не верю!

– Или не хочешь верить? Дорогая моя, я навела справки. Маша Перепелкина, несостоявшаяся студентка Института культуры. Живет с твоим мужем около года.

– Как – живет?

– Тебе объяснить?

– Нет, я хотела сказать – где?

– Он снял ей квартиру. Наведывается регулярно. Недавно, кстати, они вернулись из круиза. Ну, что смотришь? Да, да, из круиза. Это когда он говорил тебе, что едет в Семипалатинск на испытания. Неужели ты и вправду не знала, чем он у тебя занимается?

Лицо Норы скривилось. В глазах заблестели слезы.

– Перестань. Переходим к процедуре чаепития, – улыбнулась подруга.

Женщины прошли на кухню и закрыли за собой дверь.

А Мари осторожно вышла из дома, оглянулась, ускорила шаг, потом побежала по дорожке в ту сторону, где оставила машину. Женщина, с которой разговаривала Нора, знала все. И о ней, и о Диме. Может быть, она из милиции? Мари поежилась и немного пожалела о своей затее.

У машины ее с холодной улыбкой дожидалась Лариса.

 

5

(Раиса)

Рая долго не могла уснуть у брата. Ей мешало успокоиться и узкое, неудобное раскладное кресло, и то, что Лариса со Славой спали почему-то в одной постели, правда, валетом, но все-таки. А больше всего ей мешали уснуть воспоминания о предыдущем вечере.

Когда-то у нее был дружок. Тогда она думала, что друг, но со временем привыкла думать о нем именно так – дружок. Мама часто вспоминала: «Помнишь, тот, твой дружок…» Подчеркивая несерьезность. Упрекая за поспешность. Были встречи, цветы, поцелуи даже, да и не только поцелуи. Все было. Все, что положено для настоящей, правда, немного торопливой и жадной любви. Торопливым был он, жадной она. Ей казалось – это возраст. Обоим им было уже за тридцать. С ней это происходило впервые.

Мама упрекала неспроста. Раиса тогда не задумывалась о том, что скажут люди. А мама не забывала. Официальная регистрация брака казалась Раисе неестественной заминкой. Ей хотелось быть рядом со своим избранником. Она собирала чемоданы, а мама стояла в дверях, поджав губы. И все повторяла: «Остановись, не торопись, подумай». Но Раиса все хорошо обдумала. Так ей тогда казалось.

Теперь она знала наверняка, что все ее «железные» доводы были совсем не логичными, все рассуждения, весь здравый смысл – абсурдными. Она потеряла голову. «Тот твой дружок, из-за которого ты потеряла голову», – так потом говорила мама. И была права. Так все и было. Хотя казалось совсем по-другому…

Они прожили вместе целый год. Раиса была счастлива. Она считала, что он тоже счастлив. И так она думала до тех самых пор, пока он не выгнал ее. Сначала она решила, что ушла сама. Но потом поняла – он выгнал. Это так называется. Нет, он не говорил: «Уходи. Ты мне надоела». Он сказал: «Я больше не могу. Ты не женщина. Клуша какая-то…» Лучше бы он ее ударил. Она бы простила. Но «клушу» простить не смогла. Она сразу поняла, что это значит. Клуша – это та, которая бежит с работы как угорелая, чтобы напоить тепленьким молочком своего бедненького простуженного мальчика. Клуша – та, которая сидит с ним рядом в стоптанных тапочках и в стареньком, застиранном халате, упиваясь возвышенными разговорами о литературе, не замечая, что чуть потекла тушь под левым глазом, растрепалась прическа. Клуша – это та, которая даже в постели остается заботливой мамочкой: «Тебе было хорошо, мой мальчик?»

Тогда Раисе хотелось плакать. Зарыться головой в подушку и рыдать дни напролет. Но в дверях, пока она распаковывала чемоданы, снова стояла мама, поджав губы. А из-за ее спины выглядывал растерянный Славик.

Сначала ей страшно захотелось перестать быть клушей и сделаться настоящей женщиной. Она резко сменила прическу: пучок на затылке рассыпался модной стрижкой, закрывающей лоб и уши. Башмаки без каблука сменились модельными лодочками, халат – джинсами и свитером. Произведя революцию в собственном имидже, Раиса, успокоенная достигнутым, возвратилась к привычной размеренной жизни. Утренняя пробежка, работа, хозяйство, по вечерам – книги, книги, книги. Многое хотелось обдумать, записать, перечитать.

Очень скоро волосы ее снова отросли и сами собой собрались в знакомый пучок на затылке, лодочки, от которых немыслимо болели ноги, легли мертвым грузом на антресоли, а джинсы, в которых было так неудобно лежать на диване с книгой, уступили место удобному и легкому ситцевому халатику.

Тогда Раиса решила остаться той, кем была на самом деле. В конце концов, она такая, и нечего притворяться. Стричься раз в два месяца, передвигаться на ходулях и все время потихоньку расстегивать верхнюю пуговицу на джинсах казалось ей совершенно бессмысленным. В глубине души ей, несмотря на возраст, все еще нравилась сказка о Царевне-лягушке. Но царевич, если такой когда-нибудь вдруг отыщется, должен полюбить ее именно в этом обличье. Не в жены взять – полюбить.

Дмитрий не был исключением. Она вела себя с ним так, словно желала показаться самой настоящей клушей. Несмотря на то что они были почти ровесниками, Раиса говорила с ним как с малым ребенком. А он…

Каждый день она с ужасом наблюдала, как растет его интерес к ней. Сначала этот интерес она приписывала своей неординарности, считала, что Дмитрий тихонько подсмеивается над ней. Однажды, выходя из ванной вечером, она отчетливо услышала, как Нора сказала про нее: «Эта вашаклуша, неужели она что-нибудь смыслит в математике?» – и замерла в ожидании его ответа. «Еще как! – В ответе явственно прозвучала нежность. – Ты даже представить не можешь…»

Каждое утро, сравнивая себя с Норой, Раиса смеялась в душе над своими фантазиями. Каждый вечер, встречая взгляд Дмитрия, она теряла повод для смеха. Она окончательно запуталась и снова не могла сказать с уверенностью, что происходит на самом деле, а что ей только кажется.

Однако то, что случилось в машине, отнести к области грез было невозможно. Как невозможно было прекратить думать о нем, витать в мире фантазий. Слово «любовь» висело где-то на волосок от ее рассуждений, но она мужественно отбивалась от него, именуя происшедшее романтическим приключением.

Часа в три ночи она, измученная внутренней борьбой, заснула наконец, и всю ночь ей снился Дима. Она говорила ему: «Димочка», «мой мальчик», «как я… как я… как я тебя…». Но даже во сне мужество не покидало ее…

Просыпаться не хотелось. И она, чуть приоткрывая глаза, несколько раз снова ныряла в сон – такой приятный, что не оторваться. Проснувшись окончательно, Раиса поняла, что полдень миновал. Голова болела, в комнате стояла мертвая тишина. Она повернула голову – на кровати с книжкой, поджав ноги, сидела Лариса.

– Доброе утро! – сказала она бодро.

В ответ Лариса развернула будильник так, чтобы Раисе было видно.

– Да-а, похоже, добрый день. А где Слава?

– В милицию вызвали.

Раиса умылась, выпила чаю и, чтобы хоть о чем-то поговорить с девушкой, спросила:

– Что вы читаете?

– Ерунда какая-то, взяла вон с той полки. Чушь собачья.

Раиса осторожно взглянула на обложку. Гессе «Игра в бисер». «Да, – подумала она, – интересные теперь люди учатся на филфаке».

– Вы утверждаете, что встретились в баре?

– Да.

– Шел футбольный матч?

– Да.

– Она назвалась Мари?

– Да.

– Подруга вышла из машины незаметно?

– Да.

Слава отвечал автоматически.

– Лариса – вам знакомо такое имя?

Слава моментально выплыл из дремы.

– А кто это, Лариса?

– Лариса Юрская.

– Нет, не знаю. А Мари должна была упомянуть о ней?

Двое мужчин в штатском пристально наблюдали за ним.

– Не знаю, что там должна была упомянуть Мари, – раздраженно сказал один. – Лариса Юрская! Вспомнили?

– Да ничего я не вспомнил! – ответил ему Слава. – Может быть, она и упоминала какую-нибудь Ларису, когда говорила с Настей. Я не помню.

Его промурыжили целый час. Одни и те же вопросы задавали то так, то этак. Наконец отпустили. Слава закрыл за собой дверь и прижался к ней всем телом: мимо двое милиционеров вели упирающегося громилу в наручниках. «Да я вас всех! – орал тот. – Урою я вас!» Орал громко, но Слава все же услышал, как за дверью один мужчина сказал другому: «Да лопух этот Грох. Случайный. Не знал он убитую Юрскую…»

Слава шагнул прямо под ноги упирающемуся громиле и тут же отлетел к противоположной стене и осел. «Убитую Юрскую…» – крутилось у него в голове.

Раиса рылась в своих вещах. Приближалось время ее отъезда, вот-вот должен был подъехать Дмитрий. Слава еще не вернулся из милиции, но она не особенно волновалась. Мало ли что там – очереди или, скажем, попал в обеденный перерыв, у нас, известное дело, – повсюду бюрократия.

Она достала из чемодана свой самый нарядный халат и розовые шлепанцы. Постояла над этими вещами и снова убрала в чемодан. Но через минуту, передумав, опять вытащила их. Пусть! Пусть видит, какая она на самом деле. Да, в розовых шлепанцах. Да, в махровом халате. Потому что он теплый и мягкий. В нем приятно лежать на диване и читать книжки. И даже не важно, что от этого полнеешь. Зато и умнеешь одновременно. Кому что. Но на всякий случай она все же достала из чемодана и синие джинсы, те самые, которые купила сто лет назад, после разрыва со своим дружком, и которые так и пролежали у нее все эти годы в шкафу практически новыми. Даже моль их не тронула. Раиса примерила брюки. Тесноваты. Но немного можно походить и так. Не убудет от нее.

– Вы как на свидание собираетесь, – неожиданно зло сказала Лариса из своего угла.

Раиса вспыхнула, на мгновение потеряла контроль над собой, чуть было не наговорила девочке глупостей, но здравый смысл, как всегда быстро, взял верх, и она, повернувшись, гордо ответила:

– Да!

– Да? – Девочка смотрела на Раису точно так же, как и она на нее. – Зря стараетесь.

– Это почему же?

– Кажется, он предпочитает молоденьких. – Девочка дерзко смотрела в глаза Раисе. – И потом, неужели вы на что-то рассчитываете в тот момент, когда он еще оплакивает свою любовь?

Если бы не вчерашний вечер, она ничего бы ей не ответила. Отшутилась бы как-нибудь – и все. Но со вчерашнего вечера ее сердце лишилось брони и было доступно любому неосторожному прикосновению, а уж тем более болезненно реагировало на такие шпильки, которые отпускала Лариса. На секунду Раиса вдруг стала неуклюжим подростком, которому сделали больно и он наотмашь бьет словами противника, слабо заботясь о том, куда попадут его слова.

– Я бы не стала называть его отношения с вашей Мари любовью.

– Как вы смеете?!

– Милая, ваша подруга много фантазировала. Любовь не всегда сопутствует близким отношениям.

Произнеся последнюю фразу, Раиса готова была уже задуматься о ее глубоком подтексте, но не успела. Лариса побледнела как полотно, сжала кулаки и крикнула:

– Да вы ничего не знаете!

И в этот момент Раиса своим чувствительным сердцем вдруг поняла, что творится с девушкой. Она подошла к ней и мягко, почти ласково спросила:

– Ведь вы не Лариса. Вы Мари. Правда?

И девушка залилась горькими слезами.

– Боже мой, Боже мой, – шептала Раиса. – А мы ведь все думали… Как же это получилось?

– Я не знала, честное слово, – она вскинула горящий взгляд на Раю, – честное слово, если бы я знала!

– Конечно, конечно…

– Только не говорите ему, пожалуйста, не говорите.

– Вы думаете, это он убил?

– Нет, теперь я думаю, что не он. Но все равно, если узнает он, узнает и она…

– О ком вы? Думаете, Нора…

– Не знаю. Но та, другая, та могла бы.

– Кто она – эта другая?

– Не спрашивайте, я ничего не знаю, ничегошеньки. Я запуталась. Мне страшно. Живу здесь как мышь вот уже месяц, боюсь нос высунуть на улицу. И все время жду, что с минуты на минуту откроется дверь…

– Но почему вы не уехали сразу?

– Домой? Там они меня найдут наверняка. И зачем я только все это затеяла? Интриганкой себя возомнила! Дура!

– Расскажите мне все. Попробуем вместе что-нибудь придумать.

Мари молчала. Как она могла рассказать? Она даже вспоминать об этом не хотела…

В тот день солнца не было, дул холодный ветер и собирался дождь. Несколько раз он уже весело бомбил маленькими капельками палубу минуты две, но, словно передумав, сворачивал свое оружие, и тучка растворялась в клубах беспросветной облачности.

Мари в тот день встала раньше обычного. Она вышла на палубу, накинув легкий непромокаемый плащ. Погода не смогла испортить ее настроение. Тело еще горело от вчерашних объятий любимого.

– Привет!

От неожиданности она резко отпрянула. Это был гость Димы. Мари выпрямилась и приняла неприступный вид.

– Ой-ой-ой! – пьяно проговорил он, похоже, пил всю ночь и до сих пор не ложился. – Какие мы гордые! С такими папиками все гордые. Пока не бросит. Не одна ты такая. Кстати, ты в курсе, что у него жена есть, или ждешь, когда он тебе обручальное кольцо подарит? Ты с ним как: по любви или за бабки? Со мной за бабки пойдешь? У меня есть! – Он вытащил из внутреннего кармана пиджака толстую пачку купюр.

Мари была разгневана и уже собиралась уходить, когда разглядела уголок дискеты, тянущейся за купюрами. Парень был похож на полного идиота. А Мари так хотелось помочь Дмитрию.

– А я вовсе даже не с ним! – сказала она развязным тоном. – Приставили к старикану.

И они дружно рассмеялись.

– С удовольствием бы выпила с тобой что-нибудь, – сказала она, оглядываясь и давая понять, что их не должны видеть вместе.

– Пойдем, – коротко бросил он и пошел пошатываясь вниз.

В каюте он тут же облапал Мари, но ей удалось пресечь его домогательства и усадить за стол.

– Как насчет шампанского?

– А может, быстренько трахнемся и разбежимся? – спросил он. – А то я что-то спать хочу. Сколько берешь за разок?

– Э, нет. Сначала шампанского.

– Ну, как скажешь. Я, правда, от этого шампанского опух уже.

– Так нельзя же его ведрами…

– Ой, и не говори.

Он откупорил бутылку.

– Тебе, мне, – разливая, констатировал он. – Чокнулись, поехали.

Он выпил залпом, а Мари только пригубила из фужера.

– А теперь дай поцелую. Или потрогаю.

Он подсел к Мари на кровать и снова стал приставать, пытаясь протиснуть свои вспотевшие ладони ей под одежду. Она что-то говорила, смеялась, отталкивала его, пытаясь рассчитать, успеет ли выхватить дискету, если он снимет пиджак.

Он снова пересел на свой стул и налил себе шампанского. Похоже, выпивка интересовала его куда больше, чем женщины. По крайней мере, сегодня. Смеясь, он рассказал ей, что работает в самой сексуальной газете – «в спиде-инфоре, ха-ха», куда люди присылают такую корреспонденцию – закачаешься.

– И кто, спрашивается, их за язык тянет? Вот и на папика твоего я вышел по одному глупейшему письму. Прислал один мудак рассказ о своей бурной молодости…

Мари вежливо хихикала, пока он, утрируя детали, рассказывал о двух сестрах, одна из которых трахается с парнем, а другая вздыхает за стенкой. Причем так громко вздыхает, что парень этот все слышит и все понимает. А вот кончается эта история жутко: он остается без ног, она попадает в психушку.

– А знаешь, кто она? Ну сестра та, что за стенкой… О! Жена твоего папика.

Мари поперхнулась шампанским и закашлялась. На глазах выступили слезы. Чтобы журналист не догадался, как она взволнована, Мари весело рассмеялась:

– Да что ты?

– Все это у меня здесь. – Он хлопнул себя по карману, и у Мари перед глазами снова мелькнул краешек дискеты.

– Расскажи еще какую-нибудь гадость, – потребовала она, притворившись захмелевшей.

Он рассказал ей о калеке. «Безногий» – так он его называл. Сначала Мари никак не могла понять – почему так заныло сердце. Почему так знакомы ей фразы из письма, над которыми журналист особенно потешался. Эти неправильно построенные, корявые фразочки она слышала часто. А потом – слишком много совпадений. Слишком много… Она еще только раскрыла рот, чтобы задать вопрос, как звали безногого чудака, но уже приложила все усилия, чтобы никоим образом не выдать себя, потому что знала ответ.

Ее обожаемый папочка, ее наивный старик с культяпками вместо ног, ее гордость – отец, и ее боль – калека, ее папочка на старости лет пустился в излишние откровения, да еще не в пьяной беседе с друзьями, а с отвратительнейшей газетой – монстром, охотившимся за такими наивными дурачками, чтобы выставить их на всеобщее осмеяние.

Как только он назвал ей имя, зубы ее сомкнулись и она не могла уже нормально произнести ни единого слова. Процедив быстро что-то вроде: «Ах, мне ведь давно пора…» – Мари бросилась к двери. «А как же наш маленький секс?» – спросил он вдогонку разочарованно. «После двенадцати, на палубе…» – ей-богу, когда она говорила это, то вовсе не знала еще, чем все кончится, ей-богу, не знала.

Дима заметил, как стучат ее зубы, и тут же потянулся за аспирином. В эту минуту он показался ей бездушным врачом муниципальной больницы. Он растворил таблетку и настоял, чтобы она выпила все разом, не оставляя на потом. Она выпила и через несколько минут уснула как убитая.

Ей снились они оба: отец и Дима. Оба они, как лисы, ходили вокруг одной и той же женщины, лица которой она никак не могла себе представить. Они тянули к ней руки и говорили нежные слова, словно не замечая, что их двое. Потом Мари снилась мать в переднике, как всегда – у плиты, с потухшим, усталым взглядом. «Ты все знала?» – спросила ее Мари. «Конечно», – ответила мать. И еще она сказала про отца: «Несчастный».

Мари вскрикнула и проснулась. И тут же заплакала, как ребенок. Ее папочка, ее наивный, глупенький старенький папочка… Этого не может быть!

Когда они встретились вечером на палубе, она спросила журналиста: «Ты напишешь об этом?» – «Естественно. Однако если ваш папик, – он развернул ее к себе спиной, – если он мне еще приплатит, то я, пожалуй, не укажу фамилий… Извини, секс у нас получился уж очень маленький. Но после выпивки я не боец». «Да ты и по жизни не боец», – брезгливо подумала Мари.

Его пиджак, сброшенный впопыхах, дабы спустить подтяжки, еще валялся на палубе, и Мари вдруг поняла, что ничего в жизни уже не поправить. Не стереть этой отвратительной, липкой близости с мерзким писакой, не вернуть уважения к отцу, не унять ненависти к Диминой жене, о которой она раньше даже не думала. И все – этот тип…

И тут он подпрыгнул и сел на поручни, спиной к морю. Мари не думала ни секунды. Она с силой толкнула его и сразу же испугалась, что он будет кричать. Но он не закричал. Она стояла на палубе, раскачиваясь из стороны в сторону, и тихо скулила. Потом она посмотрела вниз, за борт, и ничего не увидела, кроме темной воды, в которой отражалась кривая лунная дорожка. Совсем ничего.

От ужаса в голове сразу же прояснилось. Она схватила его пиджак, вытащила дрожащими руками дискеты и швырнула его за борт вслед за хозяином. Она ни разу не пожалела о том, что сделала.

Вернувшись домой, она позвонила отцу и сказала: «Папочка, знаешь, я тебя очень люблю…»

 

6

По тому, как дрожал голос Норы в телефонной трубке, Людмила почуяла тогда легкую добычу. Вот и пришел ее час. «Конечно помогу, дорогая. Сейчас приеду».

Конечно, она ей поможет. Только – ее же руками. И с пользой для себя. Ну и для организации, конечно. Для «Жизни».

Девчонка оказалась наглой, красивой и совсем юной. Нору после встречи с ней трясло. Людмила подлила масла в огонь, рассказав ейподробненько и о девчонке, и о ее собственном муже. Нора раскисла, но не этого Людмила добивалась, поэтому пришлось заварить чаек. Специальный. Для отдельных тяжелых случаев.

– Пей, – подтолкнула Людмила чашку к Норе.

– Не могу.

– Пей, кому говорю, – с деланным негодованием прикрикнула на нее Людмила.

Нора отхлебнула из чашки и всхлипнула.

– Что же мне делать?

– Что делать? Да в порошок ее стереть!

– Говори, пожалуйста, серьезно, сейчас мне не до смеха.

– А кто смеется? Пей, остынет. Кто смеется? – Из глаз Людмилы брызнули малиновые искры. – Я радуюсь, что случай дал тебе шанс испытать себя.

– Испытать…

– Пей! – Людмила прошлась по комнате, и Норе вдруг показалось, что это и не Людмила вовсе, а огромная змея катится по комнате, свивая и развивая кольца. – Твой шанс…

– Мой шанс…

– Ты просто обязана разделаться с этой девчонкой, чтобы доказать себе…

– Доказать себе…

– Да ее и пристрелить мало!

Сейчас Нора, не задумываясь, пристрелила бы любого. Сознание ее прояснилось и сделало ее жестокой и сильной.

– С удовольствием бы пристрелила!

– Но самой это опасно. Есть у тебя кто-нибудь?

– Ты ведь знаешь…

– Ну хотя бы этот вон охранник.

– Я с ним даже разговариваю редко.

– А кто тебе мешает сделать его преданным себе человеком?

– Но как?

– А как это делает любая женщина с любым мужчиной?

Людмила подняла Нору за плечи, сильно сжав их, повернула в сторону двери.

– Возьми его, – потребовала она. – Он и станет твоим верным псом.

Нора чувствовала, что способна сейчас горы свернуть. Она была сильной, волевой женщиной. Она могла делать все, что захочет…

Всеволод только разинул рот, чтобы ответить, когда она его позвала. Он ничего не понимал. Все, что произошло с ним в этот вечер, казалось дурным сном. Он делал то, что от него хотели, – Нора была хозяйкой, а он не собирался расставаться со своей работой. Но, отдышавшись и одумавшись, Сева понял, что совершил большой промах: теперь с работы его вышвырнет ее муж. Здорово, допрыгался. И, застегивая штаны, он, глядя на Нору глазами затравленного зверя, повторял: «Только, пожалуйста, не надо мужу… Хорошо?»

«Теперь он наш», – ответила потом Людмила, ласково поглаживая видеокамеру.

Сева до смерти боялся эту женщину, которая в тот же роковой вечер явилась к нему домой и бросила на стол видеопленку. Он готов был к чему угодно – шантаж, вымогательства, угрозы со стороны мужа. Но не к тому, что произошло потом. С прошлой жизнью он расстался в одночасье. В тот момент, когда пришел по указанному Людмилой адресу и провел там три дня. Он, правда, не заметил, что прошло три дня. Выяснил это дома, ошарашенно уставившись в календарь. Ему казалось – три часа. Большей части происходящего он не мог вспомнить. А все, что помнил, выглядело вполне безобидно. Помнил мужчину и женщину, представившихся ему учителями. Начало беседы о смысле жизни – тоже помнил. Потом воспоминания путались, таяли, расплывались. Что было дальше? Вспомнил, как сидит в каких-то датчиках, а рядом – аппарат и молоденькая девушка в белом халате. Вспомнил, что держал в руках духовое ружье. И еще вспомнил, что всю жизнь не мог терпеть человеческого высокомерия. До того ненавидел это качество в людях, что, пожалуй, убил бы не задумываясь… И до того эта ненависть в нем вдруг поднялась, что испугался самого себя…

В тот вечер у Славки Сева чувствовал себя словно не в своей тарелке. Сначала ему показалось, что так действует общая атмосфера рабочей общаги – неуютно, грязно, тупо. Но все, что он делал и даже говорил, эхом отзывалось у него в памяти. Казалось, будто все это уже было. Что сидел он уже со Славкой вот так за бутылкой красного вина и говорил эти же слова. Словно сон уже такой видел, а теперь все повторяется.

Часу в первом ночи его неожиданно потянуло на приключения. Бабу бы какую-нибудь. Можно было, конечно, и у Славки спросить – кто здесь подоступней, но решил сам проверить. Поперся зачем-то на другой этаж. Там стояла парочка таких завалящих местных красоток, покуривала, перекидывалась вяло матюгами в адрес начальника цеха. Умора, как просто оказалось снять зеленоглазую. Вторая, поди, локти кусала от зависти…

К Славке вернулся через час. Зеленоглазой обещал забегать. Очень даже ничего оказалась тетенька. Небось последнюю тысячу лет провела в полном воздержании. Вот и накинулась на него со всем пылом. Нет, правда, зацепила она его чем-то. Легко с ней было, не то что с другими…

А вот когда пришел от зеленоглазой, что-то сломалось внутри. Они еще по бутылочке выпили, и на Севу страх нашел. Хотелось рассказать Славке о дурацкой организации, куда его хозяйка затянула. Но не решился. А вдруг стоит кто за дверью и слушает.

Севка взмок от такой мысли и даже вышел проверить. Никого за дверью не было, но страх оставался. И так – до самого рассвета…

 

7

Дмитрий уехал в командировку, и Нора впала в отчаяние. Она не находила себе места. Ей везде мерещилась наглая темноволосая красавица. Казалось, она следит за ней, ходит повсюду.

За ней действительно ходили повсюду. Только это была не Лариса. Это была тихая незаметная девушка из организации. «Она теряет контроль над собой, – докладывала девушка Людмиле ровным, монотонным голосом. – Вчера чуть не опрокинула старушку в магазине. Сегодня поругалась с продавщицей, потом чуть не расплакалась, выскочила, оставив сумку с продуктами. В семнадцать ноль-ноль дома включила свет во всех комнатах, в семнадцать пятнадцать выключила и задернула все шторы. В двадцать пятьдесят две – опять везде включила свет…»

Выслушав свою шпионку и оставшись одна, Людмила сняла телефонную трубку.

– Нора…

– Господи, куда ты пропала? – задушено зашептала подруга. – Подожди, сейчас перейду в другую комнату.

Раздался стук, словно она выронила телефон, потом короткое шипение, и Нора снова заговорила, лихорадочно, нервно, с придыханием:

– Я все обдумала. Нужно рассказать Дмитрию. Он не бросит нас. Нет, нет, он не бросит нас со Стаськой, не бросит… Я буду просить его… Всеволода придется, конечно, уволить, но Дмитрий простит… Он обязательно простит…

– Послушай теперь меня, – сказала Людмила жестко. – Ты плохо знаешь мужчин – раз. К тому же твой муж, по моим сведениям, собирается жениться на этой девчонке…

– Нет, нет, нет! Этого не может быть. Нет!

Она еще что-то говорила, жарко шептала какие-то беспомощные слова и мольбы. Людмила отстранила трубку от уха и поморщилась. Не в первый раз ей было прибирать к рукам жен, находящихся на грани отчаяния. Самый благодатный материал. Тут излияния прекратились, и Людмила заговорила снова:

– К сожалению, он намерен не только жениться. Он уже консультировался с юристом относительно раздела имущества. Ты должна получить квартиру, которую купила матери, как он думает, – Людмила сделала упор на последних словах. – Это конец, как ты не понимаешь? Но все это ты можешь остановить. Так что решайся.

– Хорошо. Я готова. Помоги мне.

– Вот это другое дело. Наконец-то. И кого ты жалеешь? Пожалела бы она тебя?

– Да. – Дыхание Норы стало тяжелым, как у молотобойца. – Ты права. Ты, как всегда, права. Приезжай.

– Жди меня часа через два.

Людмила положила трубку и удивленно посмотрела на телефон. Странные все-таки существа эти жены. Веревки из них вить можно. Какая там специальная обработка! Обещай любую чушь, неси любую околесицу, и они у тебя в руках.

И вот в этот самый момент произошло то, что считается счастливым стечением обстоятельств. Раздался телефонный звонок. Сева напряженным голосом попросил к телефону Людмилу Павловну.

– Да, Всеволод, я вас узнала. В чем дело? Ах, вот как! Слава позвонил. Сам? Ты сейчас где? Там и оставайся. Я как раз собираюсь к вам.

Следующий звонок она сделала сама.

– Мари? Дмитрий просил передать вам маленькую просьбу. Записываете? Сегодня в баре «Молли паб» на Рубинштейна вы отыщете молодого человека по имени Слава. Узнать его просто – метр с кепкой. Двадцать пять лет. Вряд ли там найдется кто-то еще такого же роста и возраста. Да, да. Его нужно проверить. Дмитрий хочет взять его к себе поваром. По-варом. Да, он хорошо готовит. Так что займитесь им…

Лариса положила трубку и перекрестилась. Слава Богу, эта женщина, похоже, никогда не разговаривала с Мари и не знала ее голоса. Странные у них поручения. Ну что ж, попробуем себя в новом качестве. В качестве подруги мафиозного босса. Может быть, позвонить Маше, проконсультироваться? Хотя… Обойдется она и без Маши. Всегда обходилась и теперь обойдется. Поручение-то элементарное.

Весь день Лариса занималась прической, маникюром, лицом. К назначенному часу, с легким опозданием, она стояла у двери сияющая, во всем блеске своей красоты. И вдруг раздался звонок в дверь. Лариса машинально открыла, заготовив тысячу объяснений тому, почему она здесь находится и куда делась Мари. За дверью стояла девочка лет шестнадцати.

– Деточка, ты к кому? – ласково спросила Лариса.

Людмила дала команду наблюдателям собраться возле дома, в котором жил Слава. Сама она вместе с Норой и доведенным до нужного состояния Всеволодом ждала в машине под окнами. Они появились около часа. Быстро отпустили машину, исчезли в подъезде, вслед за чем у Славы в окне загорелся свет. Всеволод с длинной сумкой, куда помещалось автоматическое ружье с прицелом, поднялся к своей знакомой. В руках он нес бутылку коньяку, приправленного специальным химическим составом. Предполагалось, что его пассия, выпив несколько рюмок, погрузится в беспробудный сон. Сам же он, сославшись на то, что за рулем, пить не будет.

Именно здесь произошел небольшой сбой, о котором Людмила так никогда и не узнала. Зеленоглазая, завидев Севу, который занимал все ее мысли в последние дни, не смогла преодолеть свои здоровые инстинкты, тут же кинулась на него и затащила в постель. Коньяк она выпила много позже, чуть не сорвав весь план операции.

В три часа ночи, когда свет у Славы давно погас, всем стало ясно, что Мари вряд ли теперь появится до утра. Нора была возмущена до глубины души и все время повторяла: «Ты только подумай, кого он себе нашел: шлюха, обыкновенная шлюха!»

Вторая неожиданность, чуть не стоившая всем нервного срыва, заключалась в том, что зеленоглазая, имея от природы сильнейший организм, поразительный иммунитет и огромное чувство ответственности, проснулась утром гораздо раньше, чем ей следовало бы, и, поцеловав Всеволода, стала собираться на работу. Взбив свою пережженную химию в бурое облако и накрасив губы, она, тая от восторга, протянула Севе ключ от своей комнаты и сказала, что будет ждать его в любое время.

– Слышишь, голубок, хоть ночью, хоть утром, хоть пьяный, хоть какой – только приходи. Я девушка простая.

Под «хоть какой» она подразумевала наркотики, конечно. Своим здоровым нутром она сразу почувствовала, что у Всеволода, пусть он и не пьян был вчера, пусть и не пахло от него, взгляд был какой-то остекленевший.

У лифта зеленоглазая столкнулась с двумя расфуфыренными бабами. Та, что постарше, зыркнула на нее недобро. В ответ зеленоглазая скривила губы, презрительно повела плечиком, мол, знай наших, и, не дожидаясь лифта, побежала по ступенькам вниз.

Внизу она увидела длинноногую девицу не здешнего пошиба и с удивлением посмотрела на дверь. К кому же это? К Попову не могла. У него сегодня жена не в ночь работает. К Сидорову тоже – ему Надька глаза выдерет, если узнает. Неужто к Славику-технологу? Так если к нему, то чего-то больно длинная. Он ей, поди, в пуп дышит. Хотя кому что нравится. Зеленоглазая посмотрела на девицу свысока: ее Севушка был куда пригляднее маленького, щуплого Славки. А руки у него какие, а… Они вместе подошли к остановке, но девица вдруг хлопнула себя ладошкой по лбу и полетела назад. «Трусы забыла!» – мысленно заржала ей вслед зеленоглазая.

Сева стоял у окна и, жмурясь, сжимал ружье в руках. Людмила подтолкнула к нему Нору. Сжала ей запястье: «Командуй!» – «Убей ее, – Нора показала на Ларису, торопящуюся навстречу Славе. – Убей!» Сева выстрелил и тут же свалился как подкошенный на пол. Людмила закрыла окно и брезгливо посмотрела на него: «Господи, какая тряпка!»

Севу пришлось выволакивать из комнаты, поддерживая под руки. Соседи уже разошлись, и квартира была пуста. В лифте он пришел в себя. «Мне словно сон сейчас приснился…» – сказал он, но напоролся на улыбку Людмилы и замолчал.

После этого случая Нора была посвящена в действительные члены организации и получила карточку, которая, по словам Людмилы, очень и очень могла помочь ей в самых разных нуждах. Людмила произнесла речь и подробно рассказала о прелестях управления сознанием других людей. Нора горела желанием научиться этому поскорее. Ведь тогда она сможет повлиять и на Дмитрия. Подруга отвела ее к учителям, которым были даны инструкции раскрутить бабенку на передачу своего имущества организации.

Несколько человек в это время трудились, составляя отчет по всем видам деятельности Дмитрия. Затем, когда станет точно известно, сколько у него денег, куда они вложены и какую прибыль приносят, его предполагалось убрать. Разумеется, убивать его было глупо. Норе тогда ничего не достанется. Он должен был умереть от смертельной болезни и перед смертью передать жене и дочке ключи от своих секретов. И этой смертельной болезнью должен был стать синдром приобретенного иммунодефицита, вызванного ретровирусом ВИЧ-1, внесенным в его организм собственной женой. Дочь планировалось передать для обследования в западные филиалы, в частности в клинику д-ра Монца. Пока Людмила не поставила руководство в известность о своей находке. Завела на Настю карточку, продолжала наблюдение, предвкушая, что такая находка поможет ей продвинуться в иерархии организации.

Но когда пропал Сева, когда выяснилось, что Андрей спелся с девчонкой, что есть еще какая-то подруга, которой Грох пытался что-то передать, события стали напоминать снежный ком. Снежный ком рос, становился все больше и больше… Впервые за годы работы в организации Людмила почувствовала себя уязвимой, суетилась, роняла чашки, нервничала и курила больше обычного. Может быть, виной тому ее участившиеся поездки к Феликсу?

В последнее время ощущения, которые он ей дарил, превосходили все мыслимые восторги. Когда Людмила впервые почувствовала приступ беспокойства, то связала его с тем, что переусердствовала в эротических сеансах, и попыталась установить для себя недельный пост. Но ничего не вышло. Беспокойство, исходящее, как ей казалось, от ее встреч с Феликсом, гнало ее к нему снова и снова. В результате вместо предполагаемого поста она стала навещать его ежедневно. Привычка к сладким грезам прочно впилась в ее мозг.

Феликс стал ее первым доверенным лицом, перескочив сразу несколько обязательных иерархических ступенек, чего в организации никогда прежде не случалось, и оттерев преемника и первого зама Петеньку – лопоухого очкарика с яйцеобразным лысым черепом. Должность открыла ему доступ к кредитам коммерческих банков и базе данных организации. Но все это, казалось, его очень мало радовало, пока не была решена главная мучительная проблема с девчонкой. Он ни разу не назвал ее дочерью.

Людмила не могла себе позволить уничтожить девочку – такой бесценный для организации материал. Ее нужно было изолировать, надежно изолировать, чтобы она никак не смогла добраться до отца. По крайней мере в этом году…

Но Феликс отвергал все доводы Людмилы. И вот, когда замыслы начали срываться один за другим, Людмила почувствовала подвох в том радушии, с которым ее встречал Феликс. А что, если он использует ее состояние для внушений? А что, если в то время, пока она кувыркается в ослепительных эротических грезах, он внушает ей то, что ему нужно? Как и когда у нее появилась мысль сделать его своим помощником, через голову надежного, проверенного и прошедшего тяжелые испытания в восточных школах Петра? Да и Петр смотрит на нее подозрительно и небось уже накропал не одну телегу начальству. А значит – приедут с проверкой. А значит, девочка – ее единственный козырь. Козырь, который оправдывает все. Она сдаст им Феликса, и они не тронут ее. Людмила поежилась. Ей было хорошо известно, что случается в организации с руководящими работниками, не справившимися со своими обязанностями. Если что не так, ее найдут в петле, а на столе будет лежать ее рукой написанная записка: «Прошу никого не винить…» Заплаканная подруга и еще десяток «близких» знакомых подтвердят, что в последние дни она выглядела странной, отказывалась от помощи, а в заключение выплывет справка десятилетней давности о том, что она с детства подвержена депрессиям. Вот и все. Феликс может суетиться сколько хочет. Смешно бояться собственной дочери! Да и где гарантия, что у него нет других дочерей?

 

8

(Лялька)

– Елена Петровна…

Женщина вздрогнула и чуть подалась вперед. О том, что звали ее Еленой да еще что отчество у нее было, она вспоминала только здесь, в милиции. Для всех остальных она была Рямой. Кусок фамилии – Рямина – застревал костью в горле. Девичье имечко Лялька покрылось толстым слоем пыли в сундуках памяти. Она никогда не доставала его, чтобы примерить хотя бы наедине с собой, у зеркала. Она теперь не смотрелась в зеркало. Бурная жизнь превратила ее не то чтобы в старуху, но в существо без пола и возраста, в мумию – долговязую и тощую. Кожа лица была точно пергамент, светилась. Казалось, колупни – треснет, как тонкая пленка. Поэтому Ряма никогда не прикасалась к лицу, и если доставались ей тумаки от очередного сожителя-собутыльника, бросалась как подкошенная на пол, лицом вниз, и закрывала голову руками.

– Елена Петровна Рямина. Тридцать шесть лет. Сколько раз мы с тобой за последний год встречаемся?

– Третий, – быстро ответила Ряма.

– Пятый, – поправил участковый. – Пятый раз. И что ты мне говорила в четвертый?

– Не помню…

– Я помню. В четвертый раз, так же как и в третий, равно как и во второй, и в первый, ты говорила мне, что именно этот твой раз – последний. Верно?

– Честное слово, – Ряма приложила руки к плоской груди и смотрела на участкового жалобно, как богомолица.

– Решено тебя на лечение отправить. При-ну-ди-тель-но.

– Это куда же? В дурку?! Да я… да мне…

Она захлебнулась слезами, а участковый помахал перед собой папкой.

– Разит от тебя, как из помойной ямы. Где вчера была, помнишь?

– У Кольки.

– А потом?

– На пятаке.

– Ну а сюда откуда попала?

Ряма обреченно молчала. После пятака память упорхнула птичкой куда-то в более приятные места, наверно. Ряма ни черта не помнила.

– Сюда ты попала, как сказано в протоколе, из-под куста…

– На пятаке?

– Нет, на бульваре.

– А-а-а, – протянула Ряма, меняя интонацию этого многозначительного звука с вопросительной на растерянную. – Ага.

– Давай так. Ты меня сто лет знаешь.

– Знаю, – подтвердила Ряма, вспоминая, как в детстве участковый, еще молодой в те годы, Петр Ильич, приходил частенько к ним в дом по вызову соседей, когда родители, выясняя отношения, начинали крушить остатки мебели.

– Ты пойми, – Петр Ильич перешел на доверительно-семейный тон. – Болезнь у тебя, понимаешь? Не можешь ты пить. А не пить – тоже не можешь.

– Это точно. Разве это болезнь?

– Говорят, болезнь, – участковый развел руки. – Так что, Ляля, пусть подлечат немного. Дней десять. Отдохнешь. Отъешься. А?

– Ладно. – Голос у Рямы дрожал.

Ляля… Когда-то она была первой красавицей везде – во дворе, в школе. Несмотря на родителей-алкоголиков, несмотря на перелицованные с чужого плеча и застиранные чуть ли не до дыр платьица, ни один мужчина в возрасте от десяти до восьмидесяти не мог пройти мимо нее не оглянувшись.

Петр Ильич был тогда молодым и бойким милиционером. С ее родителями был суров, но в основном только грозил, потому что каждый раз, когда он являлся, непонятно было, кого из этой семейки лучше упечь на пятнадцать суток – отца или мать. Оба были агрессивными, сыпали нецензурной бранью и в драках, неизвестно кем из них спровоцированных, участвовали с одинаковым рвением.

«Пожалели бы ребенка, – кричал на них Петька-милиционер, как они его звали промеж себя. – Девчонка растет – загляденье…» – «А ты на нашу дочку не заглядывайся!» – огрызалась мать. Петя краснел, но продолжал воспитательную беседу, как того требовали его обязанности: «Другие будут скоро заглядываться! А она ведь у вас в школу раз в неделю ходит…»

Лялька с дрожащими губами выглядывала из своего угла, в ужасе думая, что Петька сейчас начнет рассказывать родителям о том, что она еще и курит, и выпивает со старшеклассниками. Поймал он всю их кодлу недавно за гаражами. Но Петька почему-то промолчал, увидел, как подергивается у нее лицо, и пожалел. Родители у Ляльки, в общем, строгие были. За школу не ругали особенно, а вот застав с сигаретой однажды, мать ей чуть половину шевелюры не выдернула, да и отец потом еще ремнем окатил: «Чтобы девка – да курила! Совсем свихнулась, тварь?» Мать к папиросам не прикасалась. При отце. С подружкой как-то раз дымила. Но потом целый день чистила зубы и жевала лавровый лист, чтобы отбить запах. Лялька тогда болела, и считалось, что спала.

Как только ее фигурка стала наливаться соками женского естества и она перестала походить на мальчика, пришлось туго. Каждый пацан в школе норовил ущипнуть ее за грудь, которая уже не умещалась в старом материнском лифчике. Когда же тот треснул по швам, Лялька выбросила его в помойное ведро и стала обходиться без него. Соски рельефно выпирали через тонкую ткань застиранной школьной формы, которую она вот уже второй год донашивала за троюродной сестрой. Теперь старшеклассники тихо обмирали, завидев Ляльку издали, и норовили завести с ней любую беседу, не в силах оторвать взгляда от ее груди.

Однажды один из этих старшеклассников и затащил Ляльку в комнату технички, где, тяжело дыша и поминутно гремя нагроможденными там ведрами, всю общупал и обгладил, как утюгом, своими нагретыми юношеской страстью потными ладонями. Ляльке понравилось. Голова закружилась, в груди что-то потяжелело, в животе – наоборот, опустело. Однако о влюбленности не могло быть и речи. Слишком уж омерзительная рожа была у ее поклонника. Но, с детства умея извлекать выгоду из каждого житейского пустячка, Лялька решила и на этот раз что-нибудь выгадать из мальчишеского интереса.

Ее избранник был прыщавым очкариком, но из хорошей семьи, что особенно ей льстило. По понедельникам, средам и пятницам, когда у него дома никого не было, она тайно пробиралась к нему в подъезд, чтобы, не дай Бог, никто из соседей не догадался, куда и к кому она направляется. Первым делом Лялька шла на кухню и наедалась до отвала. После таких вкусностей, которыми кормил ее Борька, можно было позволить ему все, что угодно. Но Лялька позволяла не все, а только – до пояса. И, накормив свою голубушку в очередной раз, Борька укладывал ее на диван в одних только толстых колготках с заплатками, чтобы, потея и чуть ли не теряя сознание, беспрепятственно мять ее умопомрачительно стоящую сосками к потолку грудь и выпирающий живот, бурчащий на все лады после обильной трапезы.

Когда его руки в отчаянной попытке пытались проникнуть ниже, под колготки, Лялька тут же приходила в себя, вскакивала и ругалась матом. На самом деле она не столько возмущалась его действиями, сколько стеснялась голубых уродливых панталон, которые мать передала ей по наследству.

Иногда, наевшись, она не сразу раздевалась, а ходила еще по квартире, под сопутствующие стоны и уговоры Борьки, смотрела «как люди живут». Ей нравилось практически все. Все вызывало острую зависть: блестящий халат его матери, хрустальная пепельница отца, отдельнаяБорькина комната и кровать, покрытая мохнатым пледом. Чем дольше изучала Лялька этот шикарный дом, тем сильнее становилась зависть, появлялось нехорошее чувство, распространявшееся и на Борьку, и на всю его семейку. Каждая вещь словно кричала ей: «У тебя такого никогда не будет! Возвращайся в свою берлогу!»

Лялька очень быстро привыкла к процедуре своего пребывания у Борьки. Чувствовала себя как на приеме у врача. Ну пришла, ну разделась, ну ощупали. Что в этом такого. Гораздо интереснее ей было шарить потом в гардеробе его матери, примерять ее клипсы, мерить платья. Однажды Борька жарко шепнул ей в ухо, что у него вчера был день рождения, что предки дали денег на джинсы, что он отдаст их ей, если только она… Лялька вдруг представила целую кучу денег в собственном распоряжении, и сердце захолонуло от открывающихся перспектив. Она стала отчаянно торговаться, сводя на нет то, что он от нее требовал. Он в свою очередь уменьшал ставку. Через полчаса они охрипли и привели свои претензии к общему знаменателю. Лялька идет в ванную, раздевается там и показывается ему вся, со всех сторон, и дает немного потрогать все сразу. Две минуты. Она настояла, чтобы он поставил на стиральную машину будильник и следил за временем. За две минуты она получает двадцать пять рублей.

У дверей ванной комнаты они еще поспорили охрипшими от волнения голосами о том, когда он отдаст ей деньги: до или после. Решили так: она разденется и подаст знак – пустит воду. Он подсунет ей половину денег под дверь, а вторую половину отдаст, как только войдет. Лялька закрылась в ванной и принялась трясущимися руками стаскивать с себя одежду, все время посматривая на щель под дверью, откуда вот-вот должны были показаться деньги, которые она никогда не держала в руках. От волнения, причиной которого было, разумеется, неожиданное богатство и тысяча и одна мысль о том, как оно будет использовано, Ляльке даже стало дурно на минуточку. Она присела голым задом на краешек ванны и решила хлебнуть воды из-под крана. Как только она включила воду, под дверь проползла красная десятирублевка, два желтых измятых рубля, а потом проскочила мелочь: две двадцатикопеечные и гривенник. Лялька долго выковыривала деньги из-под двери. Неужели это не сон? Она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что стыдиться ей нечего. Без голубых панталон она была краше любой картины из музея, пусть смотрит, дурак. Она тихо отодвинула задвижку и выпрямилась во весь рост, выставив грудь вперед…

Шлепающий звук воды, льющейся из крана, оставил для нее незамеченным один важный посторонний звук: поворот ключа в дверном замке. Кандидат биологических наук, Борькин папа, вошел в коридор так внезапно, что красный как рак Борька, залопотав что-то про мусор, про ведро, выскочил из квартиры, оставляя на долю Ляльки все объяснения.

Отец ничего не понял, но как только за сыном захлопнулась дверь, услышал звук отодвинутого в ванной комнате замка. Изумленно подняв брови и ровным счетом ничего не подозревая, он распахнул дверь…

Он ничего не мог с собой поделать, так он оправдывался перед собой весь тот вечер, пока жена заваривала ему крепкий чай с малиной, – ну как же простудился, голубок! – пока искала шерстяные носки. Он вошел и увидел ее всю целиком, как и было задумано. И… не справился с собой. Бросился, как… животное. Это инстинкты, говорил он себе весь вечер, никто бы не устоял. Она не кричала, и слава Богу, истерики не устроила, быстро оделась и тихо ушла. Все нормально, если бы он еще не повторял ей поминутно: «Ну, извини, извини…» Если бы он весь вечер не мучился тем, расскажет она родителям или нет. Но кто ей поверит? Кто поверит беспутной девке, которую порядочный отец семейства застал совершенно нагой в собственной ванной? Чем она тут занималась? Соблазняла их невинного мальчика? Кто ей поверит!

Лялька бежала домой как подстреленная. Только у подъезда остановилась отдышаться и заметила, что кулаки у нее сжаты так, что побелели костяшки. Она разжала кулак, и на тротуар посыпались монетки и рубли. Ее залихорадило. Подобрать или нет? Подобрала. И заплакала на лестнице. Белугой заревела. Господи, да что же это такое? Что это такое с ней сделали? Что-то мерзкое, страшное, нечеловеческое. Весь вечер она провела на ногах – сидеть было больно. А на следующий день, поговорив с Борькой, поняла вдруг: он же ничего не знает. Не сказал ему папочка! Конечно! Ничего не сказал… Ну погоди, веселая семейка!

Ненависть к блестящему халату и хрустальной пепельнице окончательно перешла на их владельцев. Вот, значит, как вы со мной! Не на ту напали, папочка! Я вам такое устрою!

И устроила. В среду, пообещав Борьке, что на этот раз – наверняка, она спряталась не в ванной комнате, а в родительской спальне. Пока дурак Борька стыл в ожидании женских чудес, Лялька порылась в трюмо и выудила золотую цепочку, серебряный портсигар и браслет из дутого золота – широкий, красивый. Уложив добычу в портфель, предусмотрительно захваченный в комнату, Лялька сделала страшные глаза и выскочила к Борьке: «Твой папа! Я в окно видела!» И он сам выпроводил ее, а вместе с ней и золотишко.

Лялька ликовала полдня. А к вечеру пошла к вокзалу, попытать счастья.

– Дай копейку, девонька, – прошамкал ей беззубый калека с перрона.

Лялька обернулась и тут же прониклась к дядьке доверием. Этот – свой. Пьянь и рвань. Этого можно не бояться.

– Ай, дяденька, – запричитала Лялька. – Мамку в больницу забрали, а папка уже неделю пятнадцать суток высиживает. Денег нету. Как бы мне вещички продать? Помру же с голодухи!

Лицо у калеки слегка вытянулось. Он посмотрел куда-то через зал, словно искал там кого-то глазами. Пожал плечами. Девочка проследила направление его взгляда и… пропала.

Так она попала к Корнилычу. Вдоволь посмеявшись над ее историей, он решил использовать ее чары в своих интересах. Родителям было сказано, что Лялька бросает школу и устраивается на работу. Родители не спросили куда, а только – сколько платят. Вздохнули облегченно. История с кражей у Борьки последствий не имела. Кандидат-биолог приложил все усилия, чтобы удержать бьющуюся в истерике жену от заявлений в милицию. Отпоил валерианкой, объяснил, что давал ключи декану для встречи с юной и очень ветреной особой. Декан обещал компенсировать пропажу.

Лялька принялась за работу с азартом. Любимыми клиентами у нее стали простачки, приехавшие с северными деньгами, дабы быстро и бурно насладиться питерской жизнью. Ее юность и свежесть работали без сбоев. За первые три месяца она принесла Корнилычу столько же, сколько все остальные приживалы вместе взятые. «Смотри, старик, какие потроха!» – частенько говорила она перед тем, как «снять» очередного типа в дубленке и предоставить на растерзание серым крысам.

Разумеется, случалось ей оказывать клиентам и другие услуги. Напоролась однажды на ментов в штатском, пришлось ублажить сразу троих. «Корочки» свои под нос совали, Корнилыч вступиться не решился. И Лялька обслужила – бесплатно и быстро. «Промахнулась, – объяснялась она чуть позже с Корнилычем. – Не я потрошила – меня. Ничего, наверстаем».

Появлялись у нее, конечно, богатенькие клиенты и для души. Когда норму перевыполняла, Корнилыч не возражал, и Лялька укатывала дня на три – в отпуск. Лет за десять перебывала во всех питерских ресторанах, во всех пригородных дешевых гостиницах. Но дальше пригородного захолустья никогда не звали. А ей на юг хотелось, хоть разок… Где там! Держи карман шире!

От беспросветного пьянства красота ее так окончательно и не расцвела, а лет через пять тихо скончалось и то очарование, которое заставляло мужчин смотреть ей вслед. Им на смену пришла зазывная развязность, обещавшая профессионализм и полное отсутствие комплексов. Работа шла ничуть не хуже. Но за десять лет все это ей ох как обрыдло. Однообразие мучило. Стала Лялька чаще сидеть по вечерам с цыганами – вино пить. А потом с «убогими» – портвейн и водку. Каждый вечер встречал ее Корнилыч пьяной в дым, в хлам. Понял – тоскует девка. Какой из нее теперь работник!

Хотел было Корнилыч отвалить ей отступного да домой отправить, но тут подвернулся Феликс. Пусть девчонка порадуется, решил. Таких мужиков она отродясь не цепляла.

В первый день Лялька спьяну не разглядела «сюрприз» Корнилыча. Обматерила, бухнулась спать. А на следующее утро присмотрелась – и даже голова похмельная гудеть перестала. Вот это птичка залетная! Черты лица – как из камня выточены. Породистый, не здешняя шелупонь. Такие на нее и не смотрят обычно. Да и ей к таким подходить боязно – окатят презрением: мол, куда ты, красотка, со свиным рылом да в калашный ряд. А тут – рядом лежит себе на кровати, не храпит, как слон, а дышит тихо, как котенок.

Лялька изменилась в два счета. Состригла завешивающие лицо лохмы, краситься стала поприличней, белье полностью обновила – и постельное, и то, что на теле. Мыло завела душистое, вместо дурных французских духов. А главное – пить бросила, как отрезало.

Он, правда, редко к ней прикасался. Так, если уж очень пристанет. Да и как мужик он был не то чтобы полный ноль, ну так, на одну десятую. Она минут по сорок каждый раз ухлопывала, чтобы в нем хоть что-то зашевелилось. Это Лялька-то, профессионалка, которая любого мужика за пять минут заводила обычно.

Но ее тянуло к нему страшно, люто. Слезами по ночам обливалась Лялька от безысходной своей страсти, лежала с ним, спящим, рядом и утопала в собственных слезах. А утром всю свою нежность нерастраченную пускала на скудное их домашнее хозяйство: чистоту блюла для своего принца, щи варила ему отдельно от общей бурды, всякую вкуснятину покупала в кулинарии.

Он то ли не видел, как она старается, то ли привык к такому и считал нормальным, но ни разу не похвалил. Тогда Лялька захотела ребеночка. Чтобы такой же был, породистый. И глазки – такие же черненькие, и профиль – такой же точеный. И как он ни сопротивлялся безумному ее желанию, все равно она по-своему сделала. Феликс даже Корнилычу жаловался, нес ахинею про проклятия да пророчества, она ничего не поняла, но Корнилыч за Ляльку заступился, сказал, пусть, ее дело. Но Лялька почуяла сговор. И испугалась. Мало ли чего они с ее ребеночком сотворить захотят?

Время шло, Феликс как был к Ляльке замороженным, так и остался. Она хозяйство забросила и плакать по ночам перестала, смирилась с несчастной любовью. Но искра надежды в ней не погасла, а переметнулась к нарождающемуся в ее животе ребеночку. Дважды Лялька ездила домой, оказалось, что отец помер год назад, а мать еле ноги волочит. Стало быть, квартира в ее распоряжении. Захотелось пожить как все. Денег ей Корнилыч обещал достаточно. Проживет.

Она сказала Феликсу все так, как они договорились с Корнилычем. Она сказала, что родился сын. Что умер в больнице. А потом смотрела, как он радовался. Даже приплясывать стал. «Пропади ты пропадом!» – подумала про себя Лялька, решив, что никогда не скажет ему про дочь…

Лялька вернулась домой и на пороге столкнулась с Иркой.

– Ты куда? – прищурилась на нее.

– А ты откуда?

– Не смей…

– Ой, отстань, Бога ради. Иди рот прополощи, а то дышать в квартире уже нечем.

– Ты как с матерью…

– И быстро! – прикрикнула Ирка.

Лялька поплелась на кухню. Дочка выросла решительная и властная. Не дай Бог, сейчас про деньги спросит. Нужно было подготовиться к этому вопросу, чтобы солгать искренне, изобразив полное недоумение.

Ирка при такой матери с детства хорошо знала, где раки зимуют. Но в отсутствие тяжелой отцовской руки выросла человеком независимым и не терпящим посягательств на свою волю. Ей никто был не указ, и она частенько вышвыривала из квартиры мамочкиных сожителей, как только те решали, что пора бы заняться воспитанием «доченьки».

Мать превратилась в развалину до сорока. Выхлопотали ей с Божьей помощью инвалидность. Но платили по инвалидности гроши, поэтому Ирка бросила школу сразу после восьмого класса. Наслушавшись историй о молодости матери, Ирка быстро сообразила, как может девочка с ее внешностью зарабатывать себе на хлеб с толстым слоем масла. Благо внешностью ее природа не обидела, женскими прелестями наградила от души. Соседи говорили, что она похожа на мать как две капли воды. Ирка обижалась. Мать выглядела старой унылой клячей, да и плоской была, как вобла, не Иркины у нее были формы. Но если бы когда-нибудь Лялькиным родителям пришло в голову запечатлеть единственное чадо на фотографии, Ирка бесспорно потеряла бы весь свой гонор: она повторяла мать с макушки до розовых пяточек.

Ирка не стала растрачивать себя на мальчишек с липкими руками. Она открыла газету, пестревшую объявлениями о тайском массаже, саунах с развлечениями и прочих сопутствующих услугах, и позвонила по нескольким телефонам, пытаясь устроиться на работу.

Три конторы оказались захудалыми берлогами, уровня ее собственного жилища, – голые стены, грязное белье, усталые престарелые тетки. А вот четвертая ей приглянулась. Контора располагалась нелегально в стенах плавательного бассейна. Да какого! Блестящий изумрудный кафель, голубая прозрачная вода, тренажеры, сауна и шикарные помещения для приема посетителей в подвале.

И еще приглянулся ей парень, показавший все эти прелести и потребовавший, чтобы и Ирка предъявила свои. Претендентка на вакансию представила товар лицом, и парень, Жорик его звали, не устоял перед дегустацией этого редкостного товара. После, когда они, покуривая, лежали на обитом бархатом диване, он пообещал ей золотые горы и что-то еще по мелочам от себя в придачу.

С начала новой недели Ирку оформили на работу инструктором по плаванию. Ей выдали ярко-красный купальник и заставили собрать непокорные кудри на затылке. Первые три дня пожилая женщина, работающая в раздевалке, повторяла ей часто: «Подбери живот!» Ирка втягивала в себя живот перед зеркалом и сама же собой восхищалась: она была точно тростинка, на которой выросли четыре упругих мяча – два впереди сверху и два сзади внизу. Она легкой походкой перебегала из одного угла бассейна в другой, чтобы напомнить нерадивым пловцам надеть шапочку или сообщить, что оплаченное время их пребывания в голубой воде закончилось. Женщины смотрели ей вслед с ненавистью, мужчины торопились поскорее нырнуть, чтобы остыть.

Заказы посыпались с первых же минут ее пребывания в бассейне. Каждые два часа Ирка бесследно исчезала со своего поста у воды и появлялась всегда ровно через тридцать минут, одаривая пловцов, рыщущих взглядом в поисках ее быстрых ножек, сияющей улыбкой. Немного растрепанная и чересчур румяная, она делалась краше обычного, и вскоре к ней уже была установлена запись, и цены на ее услуги перевалили все мыслимые пределы.

Однако, получая вознаграждение за свои труды, Ирка опешила. «Не кипятись, – в глазах Жорика впервые за время их знакомства сверкнул злой огонек, – не за тебя платили. За сервис, за безопасность, за комфорт. Хочешь попробовать на улице? Никто не держит».

Деньги моментально потеряли для нее всякую прелесть. Она шла домой чуть не плача, размышляя о том, обманули ее или так принято в этом бизнесе. Спросить у матери, какой процент выделяли ей?

Дома царил полный хаос. Из кухни клубами валил дым, значит, компания только начала пьянствовать…

Утром Ирка проснулась выспавшаяся и повеселела. Ладно, сколько бы там ни было, все равно ее товарка Надюха в своем ларьке столько не зарабатывает. Даже на подпольной водке в праздники. Нужно было во что бы то ни стало почувствовать прелесть полученных денег, а значит – купить себе что-нибудь такое, к чему душа особенно лежит. Ирка приподнялась на кушетке и порылась в сумочке. Рука ощупала пустые матерчатые стенки и замерла внутри. Сразу вспомнились и ласковый взгляд матери вчера, и пьяная компания. Сперла, стерва! Вот дура-то! Ведь пропьют!

Ирка выскочила на кухню и обмерла. На пустом столе стояла батарея бутылок дорогой водки. Точно сперла! Целый день она просидела дома в ожидании матери, но та так и не объявилась…

В бассейне мирно плескалась вода о бортики. Этот плеск успокаивал. Народу не было, и Ирка отправилась вниз, на поиски Жорика.

– Дай денег в долг. Отработаю – вычтешь.

Не вынимая сигареты изо рта, Жорик внимательно осмотрел Ирку с головы до ног.

– Поправь вот здесь, – показал он на сморщившийся купальник. – Во, то что надо!

– Денег дашь? – Ирка смотрела исподлобья.

– Ты чего, мать, шубу, что ли, купила? Так ведь не сезон еще!

– Украли. Мать стырила. Все, до копейки.

– Так забери у нее.

– Пропили уже, гады.

– Живы хоть?

– Живы, – Ирка звучно щелкнула зубами, – два дня квасили.

– Во дают! Я бы неделю пил на такие деньги, честное слово.

Они помолчали.

– Значит, говоришь, денег дать?

Ирка уже поняла, куда он клонит, но упорно молчала.

– Так ведь задаром ничего не бывает, знаешь об этом? Вот и замечательно. Здесь у меня парочка крутых была. Просили девочку прислать домой. За город. Поедешь?

– Сколько?

– Нет, Ириш, ты золото. Не спрашиваешь: кто такие, надолго ли? Сразу – о главном. На руки – пол твоей зарплаты, и все, что сверху дадут там, твое.

– Куда ехать?

– Да отвезу я, не волнуйся. И подожду, если нужно. Если захочешь, конечно. Хоть до завтра.

Ирка скорчила ему козью морду, показала язык и, гордо виляя задом, поднялась наверх.

 

9

(Стася – Слава)

После знакомства с Мари, после своей бесплодной попытки помочь этой девушке Стася внимательно наблюдала за отцом. Однажды он вернулся из командировки, и ему позвонили. Как только раздался телефонный звонок, Стася поняла – все. Это – все. Мари погибла. Стася заперлась в ванной, включила душ и вволю наплакалась под журчание воды.

Через два дня в их доме появилась женщина, которую отец называл своей коллегой. Смешно было представить эту утонченную интеллектуалку и домоседку в компании с теми «сотрудниками», которые порой приходили к ним домой, чтобы уничтожить все запасы продуктов и спиртного. Стася была уверена, что отец по уши влюблен в Раису. Козе было ясно, что он тает от одного ее взгляда. И еще Стася нафантазировала, что мама с папой скоро разбегутся. Стася даже поплакала тихонечко в подушку, но потом успокоилась.

Это все опять ее фантазии. Ведь мама ничего не замечала, ей это было неинтересно. Ее в последнее время занимало что-то другое. Что-то совсем другое, как-то нехорошо связанное с папой. Мама сказала про Раису «клуша» и презрительно скривила губы. Мама сказала – странно, что у нее нет детей, такой клуше только и нужно, что опекать кого-то. Ее красивой маме не пришло в голову, что отцу, может быть, именно это и надо. Мама не понимала, что их ультрасовременный папочка на самом деле – редчайший вид допотопного мамонта. Пусть он одевается по последней моде и слушает современную музыку, пусть он идет в ногу со временем в своем научно-исследовательском институте, Стася-то все равно знает, какой он мамонт. В старости он будет сидеть в кресле-качалке напротив жены, вяжущей ему шерстяные носки, и смотреть мультфильмы с внуками. И это будут самые счастливые дни его жизни.

Все эти фантазии пришли ей в голову неожиданно, за ужином. Она замечталась и долго смотрела, как отец разделывается с огромным куском курицы. Стася выпала из общего разговора, а когда очнулась, с легкой грустью посмотрела на Раису и спросила невпопад: «А вы носки-то вязать умеете?» – «Умею», – ответила Рая машинально и тут же принялась мысленно проклинать себя на чем свет стоит, вспомнив, как эти дурацкие носки раздражали когда-то ее дружка. Отец поперхнулся, мама покраснела, Стася захлопала глазами. Вечер был испорчен.

Собственно, Раиса тоже была редким видом мамонта. Она явилась из глубинки, из какой-то тихой провинции, где провела подо льдами свое детство, отрочество, молодость и большую часть зрелых лет. Стася вдруг подумала: откуда она все это знает? Из снов? А может быть, она сумасшедшая? В голове у Стаси был полный сумбур. Так уже было однажды зимой, когда она никак не могла добраться домой. Стася шла по парку, и вдруг ее скрутила такая боль, что она чуть не закричала. Способ снять боль был один – делать все наоборот. Раз она шла домой, то, стало быть, нужно идти обратно в школу. Стася повернулась и пошла назад. Боль исчезла в то же мгновение. В следующий раз боль заставила ее дать большой крюк по парку, потом расстроила ее воскресные планы и заставила целый день провести дома.

Сейчас Стасе захотелось съездить куда-нибудь в центр. «Просто так, проветриться», – говорила она себе, не желая признаваться в том, что ее что-то гонит из дома. Напевая, она вышла и столкнулась с отцом. В машине сидела Раиса. Девочка загляделась на нее, та покраснела, и Стася присвистнула про себя: «Вот это да!» Она еще толком не знала, к чему отнести свое «вот это да», а в голову ей пришла еще более странная мысль: «Так ей и надо!»

Стася поцеловала отца, помахала Раисе и пошла по парку, втянув голову в плечи. Про кого это она сейчас подумала? Неужели про маму? Про маму. А почему? Что ей такого сделала мама? Что-то сделала. Что-то непростительное, обидное до слез. Только все-таки непонятно – что же. И потом, пусть отец наконец будет счастлив. «Да что же это такое! – возмутилась Стася в ответ на собственные мысли. – С чего я взяла?..» Правда, ведь это же все так и будет. Внутри вдруг воцарилось глубокое спокойствие. Стася почувствовала себя взрослой и глубоко несчастной. И еще ей показалось, что тот человек из сна… Он вот-вот ее схватит. Но сопротивление бесполезно. Чувство обреченности было новым, но она никак не могла от него избавиться.

Ноги все несли и несли ее куда-то к остановке, потом в метро, снова к остановке… И все под музыку: ла-ла-ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла… Она мурлыкала эту мелодию от самого дома. И вот когда остановилась, глазам своим не поверила: маленькое кафе, перед которым она теперь стояла, называлось «Моцарт». А всю дорогу она распевала «Волшебную флейту». «Нет», – простонала про себя Стася и собралась уйти. Но тут пересилило детское любопытство. Любопытство, возведенное в квадрат, нет, в куб.

Четыре столика. Три пусты. А за четвертым мужчина. Сидит спиной, лица не видно. Чувство обреченности поколебалось немного и слегка отпустило. Стася сделала еще один шаг, и ей стало чуть-чуть легче дышать. Тогда она быстро направилась к столику, чувствуя, как ее душу охватывает нечто вроде триумфа победителя…

При одной мысли о том, чтобы вернуться домой, у Славы начинали мелко подрагивать пальцы. Если его распрекрасная Мари была «убитой Юрской», то кто, спрашивается, та, другая, с которой он коротал последние дни? Та, которая выдает себя за Ларису? Та, перед которой он разыгрывает роль героя вот уже около месяца?

Господи, какой же он дурак! Мог бы и сразу догадаться, что к чему. Его Мари, то есть, конечно, Лариса Юрская, конечно – Лариса, говорила как пела, с ней можно было разговаривать часами о чем угодно. Эрудиция, интеллект, честолюбие. Все это хорошо вписывается в образ студентки филфака. А Лариса, которая сидит у него дома, рассказывает свои страшные истории, пользуясь набором из двадцати слов. Да она никогда бы и не поступила на филологический.

Мимо Славы, зазывно звеня, пронесся трамвай и остановился на остановке. Почему-то ему захотелось в этот трамвай, захотелось непременно. Пятнадцать минут он блаженствовал, бездумно глядя в окно на проплывающих мимо пешеходов, скачущих по лужам, но на одной из остановок вдруг ввалились толпой люди, ему пришлось уступить место и захотелось тут же выйти.

На улице Слава вновь почувствовал себя обманутым и одиноким. Захотелось пожаловаться кому-нибудь. Кафе, в которое он забрел, было безлюдным. Потоптавшись на пороге, Слава собрался уйти, когда томная длинная девица появилась за стойкой и призывно вытянула шею.

– Открыто? – поинтересовался Слава на всякий случай.

– Конечно, разумеется, естественно.

Ходячий словарь синонимов. Слава заказал кофе и два пирожка с повидлом.

Он углубился в свои мысли и не услышал, как открылась дверь, как появилась девочка с сумкой через плечо. Ему страшно не понравилось, что кто-то садится за его столик, в то время как еще три стоят абсолютно пустыми. Он поднял глаза.

– Ты?! – Кофе выплеснулся на стол.

Девочка нервно рассмеялась.

– Если я тебе скажу, как тебя нашла, ты не поверишь.

– Да нет, ошибаешься, я теперь готов верить всему.

– Ну, для начала, я – Настя.

– А в конце концов кто? – зло спросил Слава и тут же отметил, что смахивает со стороны на параноика.

– Стася.

– Кто?

– Стася. Так меня зовет папа. Хочешь, покажу паспорт?

– Ой, только ради Бога… Давай так, Настя. Я доедаю свои пирожки и ухожу, ладно? Вот смотри…

И он, проворно откусывая пирожки маленькими кусочками, принялся неестественно быстро жевать.

– Подожди, – попросила девочка, – не торопись.

– Не могу, – ответил с набитым ртом Слава, прихлебывая кофе из чашечки, – тороплюсь.

– Мы ведь не случайно встретились!

– Уж я догадываюсь. Кто же тебя подсылает все время?

– Судьба…

– Ты ненормальная?

– Немного.

– Я так и понял.

Он стал подниматься, но девочка потянула его за рукав.

– Мы ведь для чего-то встретились, – девочка наморщила лоб. – Я вот только не понимаю пока – для чего.

– Вот когда поймешь, тогда и приходи, поговорим.

– Куда приходить?

Слава разозлился и вышел из себя, тут же в нем проснулось что-то героическое. Сейчас, после порции пирожков, он был уверен, что лже-Ларису подослал к нему Дмитрий – шпионить. Сейчас он сделает ему подарочек, пусть его разорит эта девица.

– Я тебе телефончик оставлю, – радостно заговорил Слава, предвкушая последствия. – Трубку, хорошо? Звони в любое время. Вот номер. – И он дрожащими пальцами написал на салфетке номер Дмитрия и протянул девочке. – А теперь мне нужно бежать, извини.

Он быстро пошел к двери, а Настя, посмотрев на салфетку, сказала изумленно:

– Это ведь папин номер!

Слава замер в дверном проеме. Глубоко вздохнув, чтобы унять неуместное сердцебиение, он повернулся на каблуках и снова сел напротив девочки.

– И кто твой папа?

– Дмитрий Николаевич.

Слава чуть не опрокинул стул, вставая. Вот больная, навязалась на его голову. Он готов был ее стукнуть, а девочка тем временем что-то доставала из сумки.

– Смотри, – сказала она, и Слава перевел взгляд на фотографию, которую Стася держала в руках.

На фотографии все та же девочка висела на шее у счастливого мужика, который мог с успехом оказаться и Дмитрием Николаевичем и кем-нибудь совсем другим. Трудно было представить по фотографии его затылок или голос. Слава застонал, сел и обхватил голову руками.

– Хорошо, допустим, этот твой папа и Дмитрий – одно и то же лицо. Зачем он тебя прислал?

– Меня никто не присылал.

– Я что, похож на идиота?

– Нет. Папа понятия не имеет, где я сейчас. Да я и сама не знаю…

Слава насторожился. Он вспомнил, что в прошлый раз Настя несла точно такую же околесицу, но он, очарованный красивыми женщинами, списал все несуразицы на их глубоко личные дела, которые они обсуждают иносказательно. Может быть, она все-таки того, с приветом? Но она была до того хорошенькая, что Слава вздохнул и грустно подумал: «Если окажется нормальной, все-таки свожу ее в,,Баскин-Робинс»…»

– Ты в кафе «Моцарт».

– Точно. – Настя хлопнула себя рукой по лбу. – То-то я все утро пела это… Знаешь… ла-ла-ла-ла-ла…

– Как ты меня нашла?

– Шла, шла и нашла. Ее убили?

– Да.

– Я хотела предупредить…

– Значит, это все-таки он…

– Нет, что ты, – Стася замахала руками. – За ним тоже охотятся. И за мной…

– За тобой?! Да кто же они?

– Их много, я не знаю.

Ее голос звучал до того грустно и обреченно, что Славе захотелось обнять ее и заслонить от всех невзгод. И это был не героизм. Это была самая насущная потребность. Ему казалось, не сделай он этого, ну хотя бы мысленно, девочка пропадет. И он это сделал. Мысленно…

А она словно почувствовала, улыбнулась, щеки зарумянились, на глаза навернулись малюсенькие бриллиантовые слезинки.

– Ты мне веришь? – спросила она.

– Как последний дурак, – признался он.

И тогда она стала рассказывать ему о своей необычной боли, рассказывать подробно, начиная с раннего детства, с мячика, сбежавшего под автобус…

– И все-таки, – выслушав долгий рассказ, спросил Слава, – зачем ты-то им?

– Не знаю, – сказала она упавшим голосом. – Но чувствую, главная здесь я.

– Может быть, ты просто боишься? – спросил Слава будничным тоном героя.

– Боюсь. – Она кивнула, и у Славы дрогнуло – в который уже раз! – сердце.

Он попытался ее успокоить. В его голосе появились нотки взрослого человека, вынужденного общаться с ребенком.

– Все может быть совсем не так… – начал он.

Она посмотрела на него с надеждой, и это подвигло его продолжать в том же духе. Эту минуту он на следующий день вспоминал сотню раз. С чего его так понесло? Куда он поехал? Сидит перед ним девочка… И не девочка, а замечательная девушка… Нет, нет. Это уже было, проходили. Красивая? Нет, и это не главное. Его девушка сидит. И смотрит влюбленными глазами. Его – вот что самое главное. Ничья – до, и ничья – после. Только его. И говорит ему, правда, не словами, а глазами ласковыми, всей преданностью своего детского сердечка: «Я же – твоя. Неужели ты меня не узнаешь? Смешно, ей-богу! А я тебя сразу узнала. Еще в прошлый раз. Я ведь нашла тебя в огромном городе, неужели ты ничего не понял? Не почувствовал?»

– Может быть, они охотятся вовсе и не за тобой. За другой девушкой.

– Ты ее знаешь? – настороженно спросила Стася.

– Понимаешь, есть одна девушка…

Стася вспыхнула, как спичка. Это уже походило на семейную сцену. Например, когда добропорядочный муж, проживший с женой в безупречном браке лет этак пятнадцать, говорит ей: «Есть одна девушка…» Чего так вспыхивать-то? Мы ведь еще не ходили в кафе-мороженое, правда? И может быть, даже никогда не пойдем. Может быть, это еще одна из многочисленных моих фантазий. А потом, правда все-таки лучше. С какой стати я должен что-то для тебя придумывать? Согласна? Ну так слушай!

– …Как бы это тебе сказать… Она подруга Мари. Не так, нет. Хотя… пусть и так. Она тоже очень их боится. Скрывается. И… пока живет у меня.

Это надо было видеть! Как она сорвалась с места! Школьница, что с нее возьмешь. Слава почувствовал себя виноватым и тут же возмутился: с какой стати? Стася вскочила и замерла, бледная как мел.

– И много их у тебя?

– Але, девушка, чего это вы мне в мамы набиваетесь? Я уже совершеннолетний. И, кстати, давно…

Тут он еще ни к селу ни к городу улыбнулся. Вульгарно так получилось, отвратительно. Самому себе противен был. В чужом, каком-то дурацком стиле. Ну понесло, бывает…

Он еще успел заметить, как дрогнула у нее нижняя губа, как она сощурила глаза, чтобы не расплескать чего-нибудь из них ненароком, как выпрямилась во весь свой рост, прихватила куртку и вышла из кафе.

«Вот дура!» – была его первая мысль. «Дуй за ней, идиот!» – тут же пришла ей на смену вторая. Опомнился он только тогда, когда в дверях встала высокая официантка:

– Куда? А платить кто…

Роясь в кармане, доставая кошелек, считая, он успевал смотреть на дорогу краем глаза. Стася помедлила на тротуаре, словно не зная, куда же ей теперь… Потом, будто спохватившись, перебежала дорогу. И он все еще не терял ее из виду, когда фальцетом крикнул официантке «сдачи не надо» и оказался на ступеньках. Зеленый свет вывалил на дорогу уйму всякого транспорта, фары слепили глаза, но он не сводил с нее глаз, уверенный в том, что, как только отвернется или сморгнет, она растает как дым.

Но получилось еще хуже. Потому что все случилось на его глазах. Он не заметил, как затормозила машина, – Стасю взяли с двух сторон под руки, положили руку на голову, сажая в машину. Две секунды. Он ринулся под колеса. И даже успел коснуться багажника красного «Москвича» с тонированными стеклами. И увидеть – хотя, может быть, это ему показалось – ее испуганные глаза за стеклом.

Он встал посреди дороги. Серый «фольксваген» завизжал тормозами. Пропустив мимо ушей матерщину перепуганного водителя, Слава достал из кармана все деньги, полученные от Дмитрия, показал мужику за рулем и, чеканя слог, спросил:

– Заработать хочешь?

Минутой позже он, поражаясь собственной внутренней сосредоточенности, обещал мужику треть суммы, если тот потеряет из виду красный «Москвич» через двадцать минут, половину – если через сорок, и все, если «доведет» до конца. Мужик спросил только одно: «Вся пачка из пятисоток?» – «Вся». Больше вопросов не возникло…

 

10

(Сева)

В последнее время с Севой творилось что-то неладное. Он чувствовал, что попал в западню. Это было приблизительно как в Афгане, когда их барак накрыло пулеметным огнем. Смерть стояла за его спиной и презрительно хихикала над его уловками спрятаться за шкафом, а потом – за еще теплыми телами товарищей. А когда пуля вошла в ногу, он вдруг понял – это конец. То есть начало конца. Пули изрешетят его тело, он забьется в короткой предсмертной агонии… Сева оцепенел, сидел и смотрел, как из раны медленно сочится кровь.

Тогда ему повезло. Как в сказке, в последний момент появились свои. Он пытался кричать «ура», он плакал, он поверил в Бога, в справедливость, в свою счастливую звезду. Через месяц он вернулся домой. Родители считали его героем. Пересказывали родственникам, знакомым и незнакомым людям историю его подвигов, которую он сочинил в поезде, возвращаясь из Афганистана в родной Ижевск. Соседские дети провожали его на улице стаями, девушки смотрели вслед, раскрыв рты. Сева не выдержал груза незаслуженной славы и рванул в Ленинград, где решил никогда никому не рассказывать о своем героическом прошлом: три дня рядом с линией фронта и месяц в госпитале.

Но все-таки пришлось однажды. Предлагали работу охранником, требовались солидные рекомендации. Афганское прошлое котировалось по высшему разряду. Пришлось снова фантазировать, готовить историю для хозяина. Но хозяин так ничего и не спросил. Его устроил внешний вид Севы – метр шестьдесят восемь в высоту и почти столько же в ширину в плечах. Ну чуть меньше. Совсем чуть-чуть.

И все было хорошо, пока Норе не взбрендило… И почему он не послал ее подальше с самого начала? Куда она его затащила? Кто эти люди, после встреч с которыми он начисто забывал, где был и что делал? Или что они с ним делали.

После того как он встретился со Славкой, потянулись сплошные неприятности. Сперва пристрелили Машу. Была такая девочка, он к ней пару раз возил приятелей шефа на деловые встречи. Типа секретарши. Мало того, пристрелили ее рядом со Славкой, он чуть не подставил под пули бывшего друга. Друга ли? Теперь Сева никому не доверял. А вдруг Славка тоже с этими людьми? Ведь он совершенно не помнит, как оказался на рытвинах Кондратьевского проспекта, когда встретил его. Наверняка кто-то довез. Сам бы он ни за что не стал гробить машину по такой дороге.

Сева чувствовал себя в западне, в ловушке. Не к кому было пойти, не у кого просить защиты или помощи. Он чувствовал себя так же, как и давным-давно, под пулями.

Вдруг он вспомнил: зеленоглазая. Ее-то он выбрал и нашел сам. Она не с ними. Она простая, обыкновенная. И так захотелось ее увидеть, поплакаться ей в круглое теплое плечо, позволить поухаживать за собой…

Севка открыл дверь своим ключом, положил на стол цветы, засунул в холодильник три бутылки шампанского и увесистый мешок со снедью, чтобы ей особенно не суетиться. Зеленоглазая чуть не рухнула на пол, вернувшись с работы. Вытолкала бесцеремонно подружку, которую пригласила на сегодня в гости, и рухнула в постель, увлекая за собой свое сокровище. Сева решил не сопротивляться. Он сдался ей с удовольствием и сразу же решил, что расскажет ей после все-все-все.

Но тут произошла странная штука. Этого он уже не помнил. Это ему рассказала потом зеленоглазая. Встав через полчаса с постели, Сева вдруг потерял контроль над собой, полез в карман и достал пушку. Зеленоглазая хотела крикнуть, но не смогла – голос пропал от ужаса. Сева посмотрел на нее остекленевшим взором, раскрыл окно и пальнул. А после этого грохнулся на пол и потерял сознание.

Зеленоглазая подползла к стене, закрыла окно, спрятала пистолет от греха подальше на антресоли и стала хлопать Севу по щекам.

Минут через пять он пришел в себя. Слушал зеленоглазую, широко раскрыв глаза.

– Ты чего распалился-то? День на дворе. Ладно бы вечером по воронам, на пустыре где-нибудь… Тут ведь убили уже девку одну…

– Когда? – Севку чуть не вывернуло.

– Да как раз, как мы в прошлый раз встречались…

– Давай напьемся, – всхлипнув, предложил Севка и потянулся к бутылке с шампанским. – Пропал я. Совсем пропал.

– Погоди, – зеленоглазая забрала у него бутылку, бережно поставила на стол. – Не время. Расскажи-ка мне лучше все.

И он рассказал. По-своему, конечно. А что ему было известно? Он рассказывал ей о событиях последних дней так, как рассказал бы человек, видящий только одним глазом, и то плохо, слышащий только одним ухом, и то – через слово.

Но ей и этого было достаточно. А что ей было понимать, собственно? Она поняла главное: какие-то две чужие бабы охмуряют ее суженого, погубить хотят соколика.

– Все патлы бы им повыдирала, – сказала она и добавила несколько матерных слов для пущей ясности. – Значит, вот что. Я сейчас на завод смотаюсь, уволюсь. У меня начальник по кадрам вот где. – Она показала Севе сжатый кулак. – Вмиг все бумаги выправит. – Зеленоглазая посмотрела на Севу и нахмурилась. – Ты на машине?

– Ага.

– Значит, поедешь со мной. Одного я тебя не оставлю. А со мной ничего не бойся. После отдела кадров соберем здесь мои вещички и смоемся.

– Куда? – Сева хлопал глазами.

– Батя у меня в Псковской области дом купил. В приданое мне. – Она посмотрела на него строго. – Хватит по общагам-то скитаться, чай, не девочка. Пора хозяйством обзавестись. Рядом братья мои живут родные. С семьями. Весь наш род там, понимаешь?

– Ага…

– С квартирой твоей потом вопрос решим, когда все утихнет.

– Найдут.

– Никто не найдет. Там место глухое. Сама с трудом нахожу, – хохотнула зеленоглазая, и Сева робко улыбнулся, заглядывая ей в глаза.

Его снова потянуло на любовь. Потому что отпустил страх, потому что вот оно – его спасение. Все решила, ничего не боится, да он за ней как за каменной стеной.

– Не время, – порозовев от приятного волнения, но все-таки решительно отстранила она его руки. – Едем!

 

11

Ровно в пять зазвонил телефон, и Раиса подняла трубку.

– Да, я. Да, готова. Сейчас спущусь.

Из машины Дмитрий с улыбкой смотрел на Раису – молодая, подтянутая, в джинсах. Строгая, добрая. Ерунда. Женщина, которую он ждал всю жизнь. До чего смешно. Никогда не думал, что она окажется такой. Все на молоденьких оглядывался. А вот идет с ней рядом девушка – и что? Разве можно ее сравнить с Раей? Да никогда! Она же ей в подметки не…

Он выронил изо рта сигарету, когда узнал в невзрачной блондинке Мари. Выскочил быстро из машины, открыл дверцы, втолкнул девушку на заднее сиденье, Раю вперед, и быстро тронулся с места.

– Не гони так, – попросила Раиса. – И знаешь, поезжай в аэропорт.

Он молча кивнул и развернулся посреди дороги. Мари молчала, опустив голову. Раиса смотрела то на него, то на нее – в зеркале.

– Убили ее подругу, – ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия.

– А-а-а, – протянул он так, словно все еще сомневался, Мари перед ним или ему это только кажется.

– Но, похоже, за ней охотятся. Я думаю, благоразумно будет отправить ее к нашей маме, в Воронежскую область. Вряд ли кто-нибудь там ее найдет. У тебя найдутся деньги на билет?

– Конечно, конечно, – часто закивал Дмитрий.

Ситуация была не из лучших. Бывшая любовница и теперешняя любовь, похоже, провели вместе слишком много времени. Много для того, чтобы поговорить по душам. И судя по тому, каким тоном говорила Рая, как тихо вела себя Мари, они уже все обсудили и пришли к общему мнению. И очень может статься, что общее мнение это касалось непосредственно его и выражалось в коротком древнем женском ругательстве – подлец!

Оказалось, что как раз началась посадка на самолет и есть свободные места.

– Представляете, как нам повезло? – радостно сообщил женщинам Дмитрий, протягивая Мари билет.

И тут же прикусил язык. Обе они посмотрели на него, взгляд у обеих был укоризненный.

– Ты невыносим, – тихо сказала Раиса, которая давно выяснила расписание самолетов и поездов.

– До свидания, – в тон ей ответила Мари.

Дмитрий сел в машину и завел мотор. Раиса молчала. Тогда он поехал по дороге к дому. Она молчала ровно половину пути.

– Она тебя любит, – сказала наконец Раиса.

– А-а-а, – протянул Дмитрий. – Ну…

Он пожал плечами. Наверно, он все-таки подлец в ее глазах. Жаль, он собирался уже сегодня вечером поговорить с Норой. Собирался обещать ей все, что ее душе угодно, в обмен на собственную свободу. Собирался поговорить со Стасей – она-то должна его понять…

– Помнишь журналиста? – спросила Раиса.

– Конечно, помню.

– Что с ним случилось?

– Понятия не имею.

– Он погиб?

– Честное слово, не знаю.

– Это ты его? – тихо спросила она.

– Снова здорово! Я ведь тебе уже говорил – никогда никого…

– Чем же он тебя шантажировал?

– Не знаю. Совал в нос какие-то дискеты. Требовал денег. Говорил, что все про меня знает. А что именно, я не успел выяснить.

– И откупил для него целый корабль?

Дмитрий усмехнулся.

– Конечно нет. Купил путевку. У меня все равно были там дела, ну, я решил, что ему этого вполне хватит. А он стал ломаться.

– И ты его…

– Да нет же. Говорили, что он, вероятнее всего, свалился за борт. Пьянствовал всю дорогу! И дискеты свалились с ним вместе, стало быть.

– Не свалились.

– Мари! – осенило его.

– Сначала Мари, а потом Лариса.

– Подруга, которую убили?

– Да.

– Значит, снова концы в воду.

– Нет. Я знаю, где они.

– И где же?

– У тебя дома…

Они вошли и, не снимая обуви, направились в библиотеку. Раиса вытащила книгу, раскрыла и показала Дмитрию дискеты.

– Но откуда?

– Я нашла их случайно. У тебя слишком много книг…

Он включил компьютер. «Здравствуй, дорогая редакция! Хочу написать тебе про ту стерву, что оставила меня без ног. Пусть весь свет о той стерве узнает…» Дмитрий совсем не то ожидал прочесть. Чушь какая-то! Стиль изложения был до того убогим, что он пару раз рассмеялся, пока не дошел до знакомого имени – Нора.

Жена влетела в комнату, когда они прочитали только половину текста.

– Дима, прости меня, Дима… я… они меня… помоги…

Она повалилась на пол так неожиданно, что ни Дмитрий, ни Раиса не успели подхватить ее. Хватанув ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег, Нора затихла.

– Врача, скорее! – закричала Раиса.

 

12

Машина теперь ехала строго за той, в которой сидела, съежившись, Настя. Слава не видел, как она там сидела, но чувствовал, что именно так. Бедная девочка. Бедная маленькая девочка.

– За город едем, – приуныл водитель. – Надеюсь, не в Финляндию?

– Я тоже надеюсь, – пробурчал Слава. – Смотри за машиной.

– У меня для тебя хорошие новости, – тяжело дыша после быстрой ходьбы, произнесла Людмила. – Твоя дочь у нас.

– Господи, услышал ты мои молитвы. Я хочу ее видеть.

– Это исключено, Феликс. – Людмила приехала совсем не за этим. Она явно рассчитывала на маленькое вознаграждение. Обвив его шею руками, она тихо сказала: – Не сейчас, по крайней мере, я приехала не за этим…

Феликс внимательно взглянул ей в глаза. Она не была готова. Не ожидала. Она провалилась в мутное облако безвременья.

«Нет, нет, ей теперь не уйти», – думал Феликс. Хватит с него этой нервотрепки. Именно сегодня все и завершится. Он прекрасно знал, что Людмила не собирается покончить с девчонкой. Он расспрашивал ее каждый раз, когда она проваливалась в свою чертову сексуальную нирвану. Он теперь знал об организации все и прекрасно понимал, что никто из руководства никогда не упустил бы такой шанс, каким была его доченька. Шанс редкий. В мире очень мало людей, которые действительно обладают паранормальными способностями. Эти люди на вес золота и почти все, за редким исключением, состоят на службе организации.

– С кем она?

Людмила вместо имени назвала номер.

– Связь есть?

– Телефон…

– Прикажи ехать нам навстречу, – требовательно сказал он.

Несколько секунд она все-таки колебалась. Железная женщина. Не сразу воспринимает чужую волю. Значит, сознание отключено не полностью.

– Поезжайте по Приморскому шоссе. Встретим.

– А теперь в машину!

Людмила стала приходить в себя, как только он отвернулся. Черт! Придется усадить ее за руль и все время держать взглядом. Ничего, скоро эти мытарства прекратятся, и Людмиле конец. Он сам свяжется с членами правления организации и предложит свои услуги, а заодно расскажет и о ее слабостях. Вряд ли она сумеет выкрутиться… Его способности помогут открыть многие двери, очень важные двери, очень высокие двери…

– Жми на газ!

Навстречу им полетели кусты и деревья.

Ирка сидела рядом с Жоркой в его джипе и клевала носом.

– Не стал тебе говорить сразу… – начал Жора.

– Что? – быстро проснулась Ирка.

– Ну, про тех ребят.

– А что такое?

– Они, как бы тебе сказать… Не совсем… обычные.

– Извращенцы?

Жорик посмотрел на нее так, словно говорил: «Ладно бы еще извращенцы…» И Ирка насторожилась.

– Ты давай не крути, говори ясно, – потребовала она.

Но тут он тоже решил характер показать. Не хватало еще, чтобы шлюха им командовала!

– Как надо, так и говорю!

– Что-то я ничего не понимаю!

– Твои проблемы!

– Ах, так! Тогда крути обратно, – озлобилась Ирка.

– Разбежался! Мы почти приехали. Сама с ними разбирайся. Отпустят – назад поедем. Вон там знак поворота видишь? Приплыли, девочка!

– Ах, так!..

И Ирка бросилась всем телом на руль – скорее попугать Жорку. Но как-то не рассчитала сил. Джип закрутило на мокрой дороге, и он, сделав полный оборот вокруг своей оси, с ходу выскочил на встречную полосу…

Людмила успела оторвать руки от руля и закрыть лицо, когда машина, переворачиваясь и подскакивая, покатилась вниз по песчаной насыпи…

– Эй! Это же машина Людмилы Павловны! Скорее! – Те двое, что везли Стасю, выпрыгнули из машины и понеслись к красным «Жигулям», остановившим свое движение вверх брюхом, с вращающимися по инерции колесами…

– Стой! – прохрипел водителю Слава. – Только подожди меня, хорошо?

– Заметано, – обиженно ответил водитель. – Что я, фря?

Слава не очень понял, что ему сказал водитель, но тон был обнадеживающий. Глядя вдогонку бегущим ребятам, он подбежал к их машине и дернул за ручку.

– Настя, я здесь!

В тот момент, когда машина, переворачиваясь, подпрыгнула первый раз, Людмила увидела, что голова Феликса безвольно мотается из стороны в сторону. Когда машина замерла на месте, она не почувствовала ног. Во всем теле заполыхала дикая, чудовищная боль…

Ребята из пятой секции, те самые, что везли девчонку, заглядывали в окно. Наконец дверь подалась. «Осторожно», – прохрипела Людмила, протягивая к ним руки, и потеряла сознание.

Ирка пришла в себя, только когда раздался взрыв.

– Крутые, говоришь, твои ребята? – резко спросила она.

– А? Что? – Жорка едва шевелил губами.

– Быстро дуй к ним!

– А как же ГАИ… Здесь люди… мой номер…

– Дурак! Быстро, говорю. – Ирка сильно толкнула его в бок, и Жорка нажал на газ.

 

Эпилог

«Все кончилось, все быстро улеглось…»

И. Бродский

Нора лежала теперь в доме, где хозяйничала Раиса. Они так и не расписались с Дмитрием, хотя он неоднократно настаивал на этом. «Я не могу, – отвечала Раиса. – Твоя жена…» «Это такая редкость – инсульт у молодой женщины, – констатировал врач. – Нет, на положительные прогнозы не рассчитывайте. Не уверен даже, что она что-нибудь понимает».

Нора не могла говорить, не могла двигаться. Склоняясь над ней, обмывая каждый день ее молодое красивое тело – не дай Бог пролежни! – Раиса спрашивала себя: «Узнает ли ее эта женщина, понимает ли она, что происходит в ее доме, а если понимает, то как к этому относится?»

Но Нора не понимала. Она не узнавала людей, кружащих вокруг нее. Половину жизни словно отрезало. Ровно половину. Она чувствовала себя девочкой, маленькой девочкой, ждущей у холодной стены счастья. Но счастье почему-то все не приходило…

Мать Норы, которую Дмитрий с Раисой разыскали, предлагала забрать ее к себе, в домик на озере. Услышав известие о дочери, она расстроилась только сначала, пока Дмитрий не уверил ее, что будет помогать ей до конца своей жизни. И ей, и обеим… Норам. Мать утерла слезы, захлопотала радостно на кухне… Она попросила, чтобы ей отдали машину Норы и оплатили курсы и бензин. К шестидесяти годам она села за руль и ежедневно возила старшую дочь кататься…

Слава все-таки сводил Стасю в кафе-мороженое. Правда, это случилось не сразу после того, как она, прижавшись к нему и стуча зубами, все повторяла водителю: «Домой, домой…» Слишком много выпало ей в тот день. И с матерью, и с отцом. Да, собственно, и с его сумасшедшей сестренкой, которая теперь вязала шерстяные носки, сидя по вечерам перед телевизором на диване рядом со Стасей и Дмитрием, не отрывающих глаз от очередного боевика… Слава сделал Стасе предложение ровно через четыре месяца после всех этих событий.

Когда зеленоглазая поставила вопрос ребром, Сева быстро собрался и к всеобщему облегчению – ее и ее братьев – ответил, что готов идти в сельсовет прямо сейчас с закрытыми глазами. Через три месяца после их растянувшейся на несколько дней свадьбы появлялись какие-то ребятки на зеленом джипе, спрашивали про Севу, но их встретили вилами, а здоровенные псы долго еще мчались с машиной наперегонки, заливаясь оглушительным лаем…

Ирка с Жорой вышли сухими из воды. Ребята, к которым они обратились за помощью, оказались самыми что ни на есть крутыми извращенцами, и после Иркиного показательного выступления – стриптиза – им ничего было не надо, и они отмазали их с Жориком от ГАИ, а Ирку еще и от Жорика, перекупив ее для элитного клуба вуайеристов. Слово Ирке показалось гадким, но пенсион обещали такой, что она решила не интересоваться, что же это значит, и тут же согласилась…

Андрей Шепелев пропал без вести. Его фотографию много месяцев показывали по телевизору, но все без толку. Никто не откликнулся. Родители, вернувшись из-за границы, замучились ходить на опознания. Им предъявляли полуразложившиеся или изуродованные трупы, но ни в одном они не узнали сына. «Нет, – сказала мать, – это не он». И они с отцом плечо к плечу направились к выходу, а за их спиной санитар укладывал тело их единственного сына назад в холодильник. Тело разбухло, пролежав месяц в реке. Кто бы его узнал…

Дом на Фонтанке опустел. Квартиранты съехали, комнаты Лю стояли открытыми. Бомж Генка с одноглазой своей подругой зашли сюда как-то полечиться портвейном. С удобствами – на диване, за столом. Они давно облюбовали это место. Полечились, решили идти за второй, мелочь считали, да одна монетка закатилась под диван. Одноглазая полезла за монеткой и вытащила ее вместе с пылью и с бумажкой какой-то. Пыль стряхнула, бумажку бросила на пол. А если бы не бросила, то прочитала бы: «Не могу так больше! Прощай, Мари!» Но даже если бы прочитала, то вряд ли поняла…

Организация существует и поныне. Она официально зарегистрирована то ли как финансовая группа, то ли как производственное объединение. Широкой общественности и по сей день ничего о ней не известно. Иногда в бесплатных рекламных газетах можно встретить маленькие незаметные объявления, где «Жизнь» приглашает своих членов на общее собрание, которое состоится там-то и тогда-то.

В бывшем кабинете Людмилы маленький щуплый человек с лысым черепом и красными краешками оттопыренных ушей корпит день и ночь над бумагами. Он теперь глава Северо-Западного объединения, душа организации и спаситель филиала.

Никто не заходит к нему без внутреннего содрогания. Холодные рыбьи глаза наводят на собеседника смертельную тоску. В первый же день своей работы он переложил бумаги Людмилы с пометкой «срочно» в самый дальний ящик. «Подождут! – подумал он, мстительно улыбаясь ненавистному образу красавицы Людмилы. – Не горит!»

В середине стопки этих бумаг лежало «Дело №7635», и фотография Стаси красовалась на первой странице…

«Доберусь когда-нибудь», – пообещал себе маленький человек.

Эта история имеет продолжение. Книга называется «Однолюб».