Пролог

На белом песке у самой кромки прибоя играют дети. Лица их похожи, как два солнечных блика. Ярко-рыжие локоны мальчика треплет лёгкий ветерок. Такие же рыжие волосы девочки заплетены в две задорные косички. Брат строит песочный замок, сестра пускает мыльные пузыри.

— Поиграй со мной, — просит она.

— Опять в куклы? — поднимает лукавый взгляд он.

— Смотри, какие красивые.

Девочка выдувает шарик. Внутри угадываются крохотные силуэты.

— Ты сделала себе девочку, а мне мальчика, как всегда?

— Да. Хочешь, поменяемся? Так будет интереснее.

Прозрачный пузырёк лопается, оставляя в руках девочки куклу-мальчика, а в руках мальчика куклу-девочку. Мальчик смеется.

— А теперь поменяемся обратно, — смех девочки звенит над берегом.

— И поселим их в этот замок.

Мальчик опускает куклу на песок. Девочка тоже ставит куклу, но с другой стороны песчаной стены замка.

— Пусть они тоже поиграют.

— Будет весело?

Взявшись за руки, боги снова смеются. Светлая Райна сыплет из горсти белый песок времени, Тёмный Хисc выдувает из соломинки мыльные пузыри надежд. Ноги Близнецов омывает океан вечности.

Они играют.

 

Глава 1

Недетские игры

Хилл бие Кройце по прозванию Лягушонок

435 год от Основания Империи, за шесть дней до праздника Цветущего Каштана. Суард, столица Валанты, южной провинции Империи.

К полудню Хилл бие Кройце по прозванию Лягушонок понял, что спрятаться не удастся. Неподвижный воздух загустел, вдалеке, над рекой, показался край темной тучи. Улицы стремительно пустели, разморенные жарой горожане расходились по домам и прохладным кофейням, лавочники уносили столики с разложенным товаром. Только мальчишка-газетчик, одетый в отчаянно желтые жилетку и берет, размахивал листками посреди мостовой и орал во всю глотку:

— Свежие новости со всей Империи! Наследник Валанты возвращается в столицу! Гномы недовольны падением цен на медь! Придворный маг предупреждает о небывалой жаре!

На выскочившего из-за угла Хилла газетчик не обратил внимания — чумазые подмастерья лет шестнадцати газет не покупают. Зато подлетел к выходящим из дверей гильдии Виноделов почтенным мужам.

— Наследник престола через шесть дней будет в Суарде! Покупайте последний «Герольд»!

Не замедляя бега, Хилл проскочил под носом у мальчишки и дернул за ремень сумки. Дюжина печатных листов вспорхнула чайками.

— Забери тебя Ургаш! — завопил газетчик.

Виноделы всполошились. Старик в бархатном, не по погоде, плаще обругал «безголового мальчишку» и замахнулся тростью. Хилл поднырнул под палку, и не удержавший равновесия старик уронил палку на своего пузатого соседа. Покуда склока позади набирала силу, Хилл пробежал мимо витрины шляпника, скользнул в узкий проулок, с разбегу подпрыгнул, вцепился в перила балкончика, оплетенного виноградом — и, подтянувшись, забрался на него. Прислушался, успокаивая дыхание: за углом продолжали ругаться виноделы и газетчик, стучали копыта и скрипели колеса, а за обыденными звуками слышались легкие и стремительные шаги преследователя. Рука сама собой потянулась к поясу — но вместо привычных ножей встретила пустоту.

«Ну, Мастер…» — прошептал Хилл одними губами и постарался слиться с камнем.

В устье проулка показался невысокий смуглый парень того же возраста, что и Хилл — одетый как подмастерье, в небеленые рубаху со штанами и сандалии. Разболтанные жесты и добродушная растерянная улыбка не вязались с хищными глазами. Парень кинул взгляд на извилистый проулок, ряды балкончиков, потом на широкую улицу. Мгновенье словно принюхивался…

Хилл напрягся, готовый встретить его лицом к лицу — он не заяц, чтобы удирать вечно!

Где-то в глубине проулка стукнула рама и плеснула вода, затем послышались шаги. Парень сорвался с места и устремился туда.

Хилл облегченно перевел дух. Слава Светлой! За полдня беготни по городу он устал, как каторжник в каменоломне. Быть дичью — хуже не придумаешь.

Выждав, пока преследователь скроется за углом, Хилл перелез через перила и неслышно спустился на узкую клумбу под стеной. Едва нога коснулась земли, острое чувство опасности подбросило его, развернуло и отшвырнуло прочь. Рука схватила пустоту: шис, ножей-то нет!

Чернявый парень, на пару лет старше и на полголовы выше Хилла, возник в устье проулка, словно из воздуха.

— Не стоит. — Узкие губы на породистом горбоносом лице скривились в усмешке, глаза льдисто блеснули ненавистью. — Беги, Лягушонок, беги.

Горбоносый отступил и издевательски махнул рукой в сторону улицы. Он был одет в подходящие ему, как волку бантик, латаные штаны с рубахой и перепачканный мукой фартук. Смуглое острое лицо пятнали мучные разводы, отвлекая внимание от изысканных черт и повадок опытного бойца.

— Не лезь не в свое дело, Угорь! — прошипел второй «подмастерье пекаря», возникший рядом так же неслышно и незаметно, и ободряюще подмигнул Хиллу. На первого он походил лишь одеждой и мастью: высокий, крепкий, с чуть раскосыми глазами, выдающими примесь крови кочевников, весь какой-то плавный и текучий.

Угорь лишь повел плечом и фыркнул. Но дело было сделано: тот, за углом, услышал.

Не тратя проклятий попусту, Хилл припустил прочь. Последние сомнения в том, что попасться сегодня — значит, умереть, истаяли, как русалочьи наваждения с рассветом. Мерзлые иглы страха кололи лопатки, в ушах отдавалось: «беги, Лягушонок, беги!». И Хилл бежал: мимо украшенных мозаиками домов, мимо витрины шляпника и резных дверей — к узкому лазу за старым тележным колесом, в подвальное оконце.

Протиснулся, спрыгнул на каменный пол. Мгновенье прислушался к звукам улицы и жужжанию одинокой мухи в темном, заплетенном паучьим кружевом подвале, и устремился вдоль ряда дубовых бочек, благоухающих знаменитыми южными винами. Мягкие сандалии касались пола неслышно, отмычка из кармана сама прыгнула в руку — и тяжелая дверь распахнулась ровно в тот момент, когда кто-то спрыгнул на камни под тем же оконцем.

В следующем зале, уставленном стеллажами с бутылками, Хилл задержался: запер низкую дверь и сломал отмычку в замке. Конечно, надолго это убийцу не задержит — но хоть несколько мгновений, пока он будет догонять в обход.

Лабиринт винных подвалов был темен и тих, лишь скреблись по углам крысы, посверкивая на незваного гостя красными глазами. Хилл беззвучно несся по переходам, пригибаясь под низкими арками и безошибочно вписываясь в повороты: дорогу в подземельях столицы он мог найти с закрытыми глазами. До зала, из которого можно выбраться на нужную улицу, оставалось два десятка шагов, когда Хилл резко остановился и нырнул за ближний стеллаж с пыльными бутылями.

— …погрызли, проклятые. Только зря зелье потратил… — послышалось ворчанье кладовщика вместе со скрипом двери. По залу метнулись длинные тени от фонаря, по полу засквозило. В дальнем углу сердито зашуршало. — Эй, кто тут?

Сквозь щели между бутылями Хилл видел, как кладовщик поднял фонарь, оглядел зал, покачал головой — и, бормоча под нос что-то о крысах, принялся заглядывать под стеллажи.

Хилл замер, слившись с тенями. Все рвущиеся с языка проклятья он проглотил: толку от них! Надо или обходить, или пережидать.

«Или убить», — насмешливо прошуршали крысиные лапки, из-под стеллажа сверкнули красные глаза.

— …найду на вас управу, вы у меня попляшете, Хиссовы дети! — продолжал кладовщик, прищуриваясь. — Я знаю, вы там. Слышу вас, твари… порожденья тьмы, место вам в Бездне…

Хилл еле сдержал дрожь. Старик глянул прямо на него, и, продолжая бормотать, сделал шаг в его сторону. А где-то совсем близко, так близко, что Хилл почти чувствовал его дыхание лопатками, подкрадывался убийца. Тени шевелились, тянули к добыче жадные лапы.

«Светлая, спаси невинную душу», — сглотнув ком в горле, Хилл приготовился прыгнуть. Но не успел: из-за двери раздался сердитый голос, кто-то звал кладовщика. Светлая услышала.

— Я еще вернусь! — Старик погрозил пальцем стеллажам и зашаркал обратно.

Едва дверь за ним закрылась, Хилл рванул прочь от хищных теней: два поворота направо, вниз по лестнице, налево, под арку — и за рядами бочонков светится путь на свободу. Шаги преследователя эхом отдавались под сводами, и эхо приближалось…

Вспрыгнув на бочку, Хилл ухватился за подоконник, подтянулся и выскочил наружу. Под ногами звякнула решетка, некогда прикрывавшая оконце. Хилл оглянулся, выравнивая дыхание: переулок, в который он попал, был безлюден, зато широкая аллея бурлила народом.

«Ско-ро пол-день, пол-день!» — разносились по городу, звали на молитву Светлой Сестре звонкие голоса колоколов.

Поток горожан тек к площади Близнецов. Серебряный шпиль храма Райны разбрызгивал блики по лицам, благоухали гортензии, бегонии и розы у подножия храма. Люди улыбались, глядя на облитую солнцем, устремленную в небо громаду Светлого Храма — и отводили глаза от второго храма, темного и молчаливого.

Стряхнув с лица подвальную пыль вместе с остатками муки, Хилл влился в нарядную толпу. Никто не обратил внимания на помятого подмастерья необычной для юга Империи светлой масти. Ремесленники и лавочники, сиятельные шеры, кокетливые девицы и их строгие компаньонки смотрели мимо, словно он был тенью. Зато сам Хилл в радостном гомоне слышал тихие шаги такой же тени. Шаги убийцы — пока еще в винных подвалах, но близко, совсем близко к выходу.

«Врешь, не возьмешь! — в такт отчаянно бьющемуся сердцу думал Хилл. — Всего семь часов до заката. Продержусь. Надо!»

«Надо-надо!» — звенели в ушах колокола, дразнили близостью храма.

«Спрятаться там, под юбками Светлой Райны? Смешно… но где, проклятье, спрятаться от подмастерья Гильдии Ткачей, от Хиссова отродья?»

Солнце пекло непокрытую голову, разгоряченные горожане пахли потом и духами, но Хиллу было холодно, а в ароматах благовоний чудилась сладость тлена. Нестерпимо хотелось скинуть с себя чужую и неудобную шкуру дичи, порвать нить страха, петлей сжимающую горло.

«Дыши ровно и думай, — велел себе Хилл. — Ты не дичь, ты обыкновенный горожанин. Подмастерье… нет, шерский сынок, бездельник. Спину прямо, походку повальяжнее, нос выше…»

Содрав с себя фартук пекаря, Хилл запихнул его в корзинку какой-то матроны. Из той же корзинки вытянул полосатый платок, какие носят уроженцы соседней Ирсиды. Отодвинулся в сторону от матроны, повязал на голову шелк и уже в новом образе пошел рядом со стайкой смешливых девиц. Как раз вовремя: далеко позади звякнула вырванная из подвального оконца решетка, по толпе скользнул ищущий взгляд. Скользнул — и задержался на голове в ирсидском платке. Этот взгляд Хилл чувствовал кожей. Взгляд ненависти. Смерти. Тьмы.

«Беги, Лягушонок, беги!» — послышалось в колоколах.

«Не хочу. Хватит, набегался!» — Хилл сжал губы и передвинулся ближе к пожилой благородной паре: из ножен на боку шера торчала неплохая шпага. Сию же секунду схватить её и встретить преследователя лицом к лицу мешало лишь крепко вбитое послушание. Раз Мастер Ткач велел бежать и прятаться, надо бежать — даже если знаешь, что не убежишь. Темный не жалует непослушных, но еще меньше он жалует проигравших. И если сегодня Хилл проиграет — Бездна получит его немедля. А следующим будет брат.

Резко и тоскливо закричал стриж, ему ответил второй…

Хилл споткнулся на ровных плитах площади Близнецов. Глянул на храм Темного бога, словно впервые: простые стены серого камня, без резьбы и орнаментов, такие же, как у храма Райны, только в нишах не духи света с лебедиными крыльями, а демоны Ургаша — покрытые чешуей, с акульими зубами и крыльями нетопыря. И шпиль не серебряный, антрацитовый. Двери черного дерева плотно закрыты — горожане входят в другие двери, белые, а сюда стараются даже не смотреть.

Храм манил и пугал, в голове вертелись слова священного договора: «Клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный Хисс. Отныне я раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих». Стать рабом, Рукой Бога? Нет, не сегодня! А лучше — никогда. Вот если бы можно было забыть о Гильдии, стать бродячим менестрелем, да хоть пекарем! Лишь сумасшедшие добровольно отдадут душу Темному, никакие тропы Тени того не стоят.

«А стоит ли твоя жизнь? — прошелестели ветви старого платана перед входом в Алью Хисс. — Стоит ли жизнь брата? Убьют тебя, и ему не жить».

«Я помогу тебе, мальчик с моим именем, если попросишь», — вкрадчиво шепнула тень черного шпиля.

Тишина упала на площадь Близнецов. Замерли горожане, зависли над головами стрижи. Тень черного шпиля вытянулась, легла под ноги тропой: иди!

«Сон, это сон, — твердил себе Хилл, не желая верить, но понимая: невозможное случилось, бог заговорил с ним сейчас, не дожидаясь испытаний и Посвящения. — Слишком рано, я не готов к договору! Я не хочу!»

Каменный демон в нише храма усмехнулся кривоватой, тягучей усмешкой брата, сверкнули раскосые кочевничьи глаза, так похожие на глаза Мастера Ткача, но теплые, задорные и родные. Полтора десятка лет уместились в одно биение сердца, в одно слово: брат. В одно имя: Орис. Тот, ради кого стоит не только умереть, но и жить. Пусть даже рабом Темного.

«Верный выбор, мой мальчик, — рассмеялся во всю пасть ближайший каменный демон. — Готов сыграть?»

От слова «мой» сердце замерло и оборвалось. То, о чем Хилл не желал думать, явилось само, и уже никуда не деться. Может быть, Мастер знает? Может, он затем и велел играть в «салочки», чтобы… нет, нет! Слишком сложно. Темному богу незачем заманивать обыкновенного мальчишку, который все равно никуда не денется — через год все подмастерья из темных ткачей явятся на Испытания, и кто выживет, станет Рукой Бога. Убийцей.

Проклятье… Зачем же тогда?

Хилл обернулся. Нашел в толпе стремительную даже в неподвижности фигуру преследователя, Волчка. Ему Мастер выдал отравленную иглу, вделанную в тушку степной осы, и велел догонять Лягушонка. А Лягушонку — бежать и прятаться, не возвращаться домой до заката, не заходить в жилые дома и не пользоваться оружием. И обоим — никого не убивать, особенно друг друга. Темный не любит напрасных жертв среди своих слуг.

Позади Волчка, в полусотне шагов, замерли Орис и Угорь. Наблюдатели. «Не выпускать из виду, не вмешиваться», — приказ, которого уже ослушался Угорь и наверняка бы ослушался Орис, если бы успел.

Тень с насмешливой услужливостью нарисовала картины того, что ожидало Лягушонка: три дюжины вариантов «случайной» смерти от рук Волчка. Три дюжины раз Орис пытается остановить Волчка, и каждый раз вмешивается Угорь…

От Угря и Волчка несло смертью и ненавистью, ради тропы Тени оба готовы были убивать без сомнений и колебаний. Истинные ткачи. Почему же Темный не помогает им, а помогает нам, нарушившим его Закон?..

«Ступи в тень и позови. Но не здесь, им не нужно знать о нашем уговоре», — в последний раз льдисто засмеялась бездна, и живой солнечный свет брызнул Хиллу в глаза, а ноги сами понесли прочь от молчаливой громады Алью Хисс, от радостно вливающихся в двери Алью Райны горожан. На развороте он потерял драгоценные мгновения, Волчок наступал на пятки. Хиллу не нужно было видеть степную осу в его руке, он и так знал, как все будет: укол, паралич, короткий удар, и Лягушонок «неудачно упадет». А потом неудачно упадет брат? Нет уж. Обойдетесь!

Злость вытеснила страх, за спиной словно выросли призрачные крылья из легенд. Сомнения отступили, оставив уверенность: от судьбы не уйдешь, Бездна все равно получит свое. Значит, будет договор и тропа Тени — а Волчок с Угрем могут жаловаться на несправедливость хоть самому императору. Если догадаются, в чем дело.

«Пол-день, пол-день!..» — звучали колокола.

Хилл коротко засмеялся и понесся к Чистому рынку. Дичь побежала следом, все еще уверенная в том, что она — охотник. Едва Хилл вынырнул из толпы, послышался цокот копыт по булыжнику: наперерез выехал патруль.

— А ну, стой, отребье! Куда? — заорал гвардеец на кауром жеребце.

Остальные трое в серо-красных мундирах разъехались, перегораживая улицу. Хилл рванул быстрее — и, пригнувшись, проскочил под брюхом лошади. Удивленные солдаты замешкались, но сержант успел огреть хлыстом Волчка, вынужденного последовать за Хиллом. Орис с Угрем отстали.

Хилл проскочил людской водоворот в воротах рынка, побежал по рядам, мимо наваленных грудами абрикосов, яблок и мандаринов, мимо прилавков с посудой и коврами. Волчок дышал в затылок азартом и ненавистью.

Не сбавляя скорости, Хилл обломанным концом отмычки ткнул первого попавшегося ишака. Тот взревел, взбрыкнул и помчался прямо на Волчка, таща за собой вцепившегося в упряжь селянина и связку ярких тряпок.

Волчок отвлекся — всего на миг, но этого мига хватило, чтобы, задержав дыхание, наступить на край тени от навеса и выдохнуть:

— Хисс!

Вопли, сумятица, паника и злость вокруг Хилла загустели. Нахлынула и отступила волна запахов: специи, пот, пыль. Поднялись до резкого визга голоса и тут же упали, завязли басовым урчанием. Все вокруг выцвело, подернулось дымкой и замедлилось. Холод пробрал до костей. Тихий смешок — почудилось? Привычный мир стал плоским, как стекло — а поверх него изморозью соткались силуэты демонов.

— Хисс, Хисс… — они шипели и тянулись к нему, скалились и били крыльями. Ледяной ветер рвал волосы, смеялся и звал: — Сюда… здесь… останься!

— Договор! Я готов заключить договор с тобой, Темный Хисс! — срывая связки, закричал Хилл.

— Договор? Не боишьссся? — Тень смеялась, но за смехом не было веселья, только голод и пустота.

— Боюсь. Но клянусь служить Тебе в жизни и смерти, Темный Хисс! — голос словно тонул в вате.

— Я всегда забираю свое, Хилл по прозванию Лягушонок. Не забывай. Ты — мой!

— Я твой слуга, Темный, — в отчаянной надежде на чудо Хилл отозвался совсем не теми словами, что полагались по ритуалу.

— Добро пожаловать в Ургаш, мальчик, — божество усмехнулось, не обратив внимания на робкую попытку своей новой Руки что-то изменить.

С последним словом Темного Близнеца холод отступил, затих ветер и растаяли демоны. Хилл остался один посреди серых людских силуэтов.

Дальше все было просто.

Он вернулся назад, к неподвижному Волчку, вытащил из его кармана осу с иглой, уколол. Прицепил насекомое к рубахе. Отошел на сажень.

И сделал шаг — из Тени домой. В живой мир.

Шаг — краски вернулись, вернулись запахи и звуки. Вернулись свет и тепло.

Хилл бросился к падающему Волчку, подхватил у самой земли и осторожно уложил, чтобы тот не переломал себе костей.

Диего бие Кройце, Мастер Ткач

Где-то в Старом Городе, в небогатых кварталах, есть улица, которой нет ни на одной карте. Ветхие дома жмутся друг к другу, нависают над мостовой разномастными балкончиками. Стены словно припорошены пылью забвения, тусклые окна слепы. Солнце никогда не заглядывает на улицу Ткачей, не кричат дети и не лают собаки. Сюда не забредают случайные прохожие, а местных жителей никто и никогда не видел. Говорят, в Ночь-между-годами эта улица полна призраков: раз в год Темный Хисс выпускает своих мертвых слуг из Бездны напиться света зеленой луны и собрать долги — обещанные ему души. Еще говорят, что ступив на эту улицу однажды, будешь приходить снова и снова, пока не отдашь Хиссу все тепло своего сердца и не превратишься в холодного упыря. Много историй, одна другой страшнее, ходит про улицу Ткачей — улицу, которая есть в каждом городе. Улицу, которую может найти любой, если ему будет, чем заплатить Гильдии.

Горбоносый, круглощекий и смуглый до черноты торговец, одетый в пестрый ирсидский халат, полосатые шальвары и желтую круглую шапочку с кистями, в страшные истории не верил. С любопытством разини он разглядывал отвалившуюся мозаику и выщербленные булыжники мостовой, пыльные витрины и забытую невесть когда посреди улицы телегу без колес. Остановившись напротив мануфактурной лавки, такой же ветхой и заброшенной, как все на улице Ткачей, толстячок толкнул дверь под облупившейся вывеской, на которой только и можно было разобрать, что грубо нарисованные портняжные ножницы. Звякнул колокольчик. Торговец, ловко обходя спрятавшиеся в темноте груды ящиков, тюки и рулоны, направился к конторке, освещенной фонарными жуками в стеклянном шаре.

— Приветствую, достопочтенный. Как ваше драгоценное здоровье?

Старый пират за конторкой мало походил на торговца мануфактурой. Его левую бровь наискось пересекал шрам, приподнимая уголок глаза и придавая лицу удивленное выражение, в длинной косице седых прядей было больше, чем черных, кисть левой руки заменял протез гномьей работы.

— Здравствуйте, уважаемый. — Закаменев лицом, пират встал и поклонился: этого гостя он узнавал в любом обличье. — Я доложу о вас.

— Не утруждайтесь, любезный.

Отмахнувшись, словно от мухи, гость прошел через дверцу за конторкой во внутренние комнаты. Проводив его немигающим змеиным взглядом, помощник главы Гильдии Ткачей вернулся к бухгалтерской книге.

* * *

Диего бие Кройце, владелец преуспевающей конторы перевозок «Кройце и сыновья», узнал о госте, едва тот ступил на улицу Ткачей. Страницы зачитанного до дыр тома Хроник Великой Войны на миг подернулись рябью, и сквозь строки о боге-демоне проступило единственное слово: Заказ. Диего бросил взгляд на залитый солнцем абрикосовый сад за окном, поправил на лбу выцветшую повязку с бессмысленными рунами и, прихватив книгу с собой, шагнул за дверь-картину. Фонарные жуки, почуяв человека, зашуршали в колбах по стенам, освещая винтовую лестницу и подземный ход, соединяющий респектабельный двухэтажный особняк с замшелой развалюхой. Полтора перестрела быстрым шагом, тихий скрип отодвигаемого камина, и Мастер Ткач оказался на месте. В мрачной, холодной комнате со столом и креслами из серого базальта не было ни единого окна, зато на северной стене тускло светился сдвоенный треугольник Хисса, выложенный обсидиановыми пластинами. Прямо в середину терцанга были вделаны простые портняжные ножницы с обернутыми кожей кольцами.

До того, как дверь в контору отворилась, Диего бие Кройце только и успел, что сесть в кресло с высокой спинкой и раскрыть книгу. Гость явился, как всегда, в новой личине — как будто личина может скрыть того, кто входит к Мастеру Ткачу без стука.

— Светлого дня, почтенный. — Мастер неторопливо встал и отвесил поклон, словно купец купцу; гость едва уловимо поморщился; Мастер про себя усмехнулся и предложил, жестом указывая на второе кресло. — Не угодно ли кофе?

— Благодарю, не стоит, — традиционно отказался гость: паранойя его давно и прочно вошла в столичные легенды.

Коротким кивком покончив с этикетом, гость вольготно расположился в кресле — словно на пуховых подушках, а не на твердом базальте.

— Чем можем быть полезны? — Мастер вернулся за стол.

— Дело серьезное, опасное. Ошибка будет фатальна. Для вас. — Гость растянул губы в добродушной улыбке, что никак не вязалось с тоном. — Плачу вдвойне, золотом.

На стол прямо из воздуха упал увесистый кошель. Мастер привычно подавил желание придушить гостя и утопить с его же золотом вместе, прибавив еще дважды по столько, дабы соблюсти Закон. Но пределы своих возможностей Мастер знал очень хорошо, и потому лишь ровно ответил:

— Принято. Предмет заказа?

Гость сделал неуловимо-быстрый жест пальцами. Над столом повисло изображение — объемное, в цвете — обернулось вокруг оси и растворилось.

— Узнаете?

— Разумеется.

— Завтра.

Мастер молча кивнул.

— А теперь извольте объяснить, почему прошлый заказ запоздал на два дня. — Тоном дознавателя из Гнилого Мешка осведомился гость, довольно улыбнулся и устроился в кресле удобнее, закинув одну короткую ножку на другую. Он никогда не считал нужным скрывать, что наслаждается ненавистью Мастера, скрываемой тщательно и тщетно. В глазах фальшивого купца сверкнули алые блики, похожие на непрогоревшие уголья, личина словно бы потекла, на мгновенье позволив истинному облику — благородного красавца с ястребиным профилем — проступить сквозь маску.

Мысленно пожелав гостю поскорее провалиться в Бездну к прародителю, Мастер принялся ровно излагать оправдания.

Келм бие Кройце по прозванию Волчок

Все тело ломило и жгло, мышцы не слушались. Волчок не мог даже моргнуть.

— Эй, что с тобой? — сквозь всполохи боли пробился ненавистный голос Лягушонка.

«Со мной? Как?» — мысли путались, в голове никак не укладывалось, что белобрысый ублюдок сумел извернуться и выиграть.

Темнота рассеялась до серых сумерек. Прямо перед полными слез глазами появились шесть зеленых крылышек на мохнатом тельце — насекомое в руке Лягушонка трепетало, словно живое.

— Светлая! Откуда тут степная оса? — притворно удивился Лягушонок. — Волчок!

— Эй, с дороги, отребье! — рявкнул жирный бас.

— Простите, моего друга укусила оса, — оправдывался белобрысый. — Вот она, живая степная оса!

Любопытствующие, увидев «живую» осу, разбежались. Кому охота после укуса валяться полчаса куском мяса? А если оса успеет отложить яйца, лихорадка на неделю. Остались только двое бездельников-подмастерьев, жующих финики. Оба выглядели так, словно ошивались тут с самого утра, а не обежали половину Суарда вслед за младшими учениками.

— Ну же, Волчок, вставай! — Лягушонок затряс Волчка. — Что уставились? Помогите, что ли, — обернулся он к бездельникам.

— Да врешь ты! Живую осу ни один безмозглый тролль в руки не возьмет, — громко, на публику протянул тот, что постарше, Бахмал по прозванию Угорь. — Покажь!

— Дай сюда! — встрял второй, Орис по прозванию Свисток. — Сдохла, жаль.

Насекомое перекочевало в карман Свистка, лишая торговцев последних проблесков любопытства.

— Давай в «Кружку», — предложил белобрысый. — После укуса осы надо молока.

«Все равно убью, — подумал Волчок. — Подлиза проклятый».

Болтая о всякой ерунде, втроем ученики доволокли Волчка до рыночной таверны, чуть не успев до дождя. Весенний ливень обрушился на них в паре шагов от дверей. Слава Двуединым, не успели сильно промокнуть. Волчка усадили за столик в дальнем углу, прислонили к стене. Лягушонок сбегал на кухню, принес кувшин молока.

— Что это? — возмутился Угорь. — Ты слышал, чтоб я мычал?

— Не нравится, не пей, — ровно ответил тот, наливая полную кружку.

Свисток, ни слова не говоря, подставил свою. Как всегда! Что бы ни вытворил один, второй сделает вид, что так и надо. Как будто и вправду братья. Только какие уж братья, если у Диего бие Кройце только один родной сын, Орис-Свисток, а прочие шесть — приемные, сироты. Ах, какая благость-то, соседки от умиления плачут, какой чадолюбивый этот Кройце, так чтит заветы Светлой Сестры, и сыновья все почтительные да благовоспитанные, поклониться никогда не забудут, особенно беленький мальчик, ну такой славный. Знали бы они, кем умиляются! Прилип к сыну Мастера, братом зовет, стелется под него, шлюха. Жаба бледная. За каким шисом Мастер его взял, его же в любой толпе видно — на весь Суард северян дюжины две, не больше.

Внутренности болезненно сжались и булькнули. Проиграть этому ублюдку, проклятье!

Лягушонок тем временем поднес кружку с молоком к его рту. Волчок с трудом глотнул, по подбородку потекло. Больше всего ему хотелось выплеснуть молоко в бесстыжие буркалы, этой же кружкой разбить змеенышу физиономию, а осколком перерезать глотку. Заботливый, шис его дери. Улыбается. Монахиня Светлой!

Волчок глотал молоко, глядя в синие глаза прилипалы и твердя про себя умну отрешения. Будем улыбаться, мы же братья — пока не пришло время Испытаний.

В таверну тем временем набивался мокрый, жаждущий пива и жареных колбасок народ. Торговцы ругали попортивший товары и распугавший покупателей дождь. Покупатели ругали дождь и жадных торговцев. А рыночная стража ругала всех, кто мешает работать — и дождь, и торговцев, и покупателей, и Двуединых. Подавальщица сбивалась с ног, таская к столикам выпивку и снедь.

Едва Волчок успел выпить полкружки, дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Отряхиваясь, как мокрый пес, в «Кружку» ввалился верзила в серо-красном мундире муниципальной гвардии.

— Стоять! — распорядился он с порога.

Подавальщица от неожиданности замерла, чуть не уронив подносы.

— Пива, бегом марш! Жаркого, окорока, пирога! Разленились, гоблиново племя! — потребовал сержант, со скрежетом отодвигая стул у центрального стола, где уже расположилось полдюжины его подчиненных.

«Надо убраться, пока не началась драка», — подумал Волчок, с трудом сводя раздвоенное пятно в одного сержанта.

Паралич отступал, оставляя после себя дрожь и тошноту, мысли скакали блохами. До Волчка долетали обрывки разговоров, и он, не в силах сосредоточиться на чем-то одном — проклятый осиный яд, проклятый Лягушонок! — то проваливался в воспоминания и сны, то всплывал и снова слышал:

— Всем на строевую! Будем встречать Их Высочества во всем, шис подери, блеске! — наливаясь пивом, рычал сержант.

— Да говорю же, поднимут налог на пеньку, — слышались споры торговцев.

— …не допустит беспорядков! Его Величество знает, что делает…

— …так не светлая младшая принцесса-то, как есть темная…

Разговоры в таверне, как весь последний месяц, крутились вокруг приезда наследника и младшей дочери короля. Все неприятности, от подскочивших цен на зерно до пожара в порту, валили на колдунью.

«Правильно, все беды от темных, — мысленно соглашался Волчок. — Пауки в банке. Все придворный маг виноват, где это видано, чтоб темный — и при дворе?»

— …принцесса как есть темная! Вот попомните, снова неурожай будет! — селяне за соседним столом припоминали слухи о колдунье четырехлетней давности, еще с заварушки на границе с зургами.

«Негоже ткачу верить слухам! — вспомнились слова Мастера. — Ваше дело самим пускать слухи и пользоваться их плодами, а не дрожать и перешептываться, как бабки на базаре».

Образ Мастера подействовал лучше всякого молока. В голове начало проясняться, а перед глазами перестало двоиться. Правда, тошнота не проходила. Из-под прикрытых век Волчок вглядывался в Лягушонка: что-то с ним было не так. Слишком спокоен? Нет, он всегда как снулая рыба. Любой на его месте бы хвастался и рассказывал, как ему удалось обойти соперника, но не этот. Ублюдок.

Волчок поморщился. Мысли снова не связывались. Сотни жал по всему телу твердили: опасность! Убей! Но случай был упущен.

— Пора. — Угорь кивнул в сторону пьяного сержанта, уже выискивающего, с кем бы подраться. — Давай, поднимайся.

Свисток с Лягушонком тоже смотрели на него, готовые снова подхватить и нести хоть до самой конторы. От холодно-деловитого взгляда белобрысого Волчку было мерзко. Неуютно. Оказаться бы подальше отсюда… А еще лучше — свернуть ему шею. Сию секунду.

На всякий случай Волчок отвел глаза. Хоть Мастер и выучил их всех не показывать истинных чувств, рисковать не хотелось.

Путь через кухню и черный ход дался тяжело. Ноги не слушались, каждый шаг отдавался горячим, чавкающим ударом в висках. На свежем воздухе Волчку полегчало. Но стоило представить, что придется идти через весь Старый Город, накатила тошнота, а внутренности попытались выплеснуться наружу.

— Мы, пожалуй, не будем торопиться, — неожиданно пришел на выручку Угорь. — У нас дело поблизости.

Рука старшего ученика жестко держала за плечо, не позволяя возразить. Возражать и не хотелось. Волчок бы с удовольствием остался в переулке позади таверны до вечера, благо дождь кончился, а жара еще не вернулась.

Свисток с прилипалой без единого слова развернулись и пошли прочь. Выждав, пока неразлучная парочка скроется из виду, Угорь обернулся к Волчку:

— Пошли, — усмехнулся он. — Гоблинова травка тебе поможет.

Гадать, что ему нужно, Волчок не стал — толку? Если надо, сам скажет.

Двенадцать лет назад, когда Мастер только привез Угря из Луаза, пятилетний Волчок сразу понял: этот заносчивый шерский щенок подерется со Свистком. Так и получилось. Поначалу Угорь говорил по-благородному, смотрел на остальных подмастерьев, как на поганых крыс, делая исключение лишь для Свистка. Но сын Мастера не принял предложенного союза. Угорь быстро научился не выделяться, перестал замечать Свистка и поставил себе целью во всем его превзойти — и этой цели добился. Почти. Уложить Свистка в рукопашной ему удавалось два раза из пяти, на шпагах — три из четырех, а в бою без правил они были равны.

Особое положение Свистка было не по нутру не только Угрю. Хоть Мастер со всеми ученикам был одинаково строг и холоден, все понимали, кого он готовит себе на смену. До недавних пор, пока Наставник не просветил о сути испытаний, Волчка это не особо волновало. Он, сын умершей от лихорадки нищей прачки и безымянного матроса, не был настолько честолюбив, чтобы мечтать о черной повязке Мастера Гильдии Темных Ткачей. Свисток, Угорь, да хоть зуржий шаман! В пень ответственность за стаю воров и убийц. Но умирать на испытаниях ради того, чтобы сын Мастера получил свои Ножницы, он не обязан. Не зря Хисс дал Гильдии закон, запрещающий Руке Бога жениться и иметь детей. Службы Темному богу достойны самые лучшие, а не чьи-то там сынки.

Прогулка завершилась около ипподрома, в «Хромой Кобыле». Буркало, хозяин заведения, промышлявший подпольными ставками и скупкой краденого, расплылся в подобострастной ухмылке.

— Чего изволят почтенные? — осведомился он вполголоса, едва Волчок и Угорь подошли к стойке.

Оглядев засиженные мухами кружки, сальный фартук и хитрую рожу с глазами навыкате, Волчок пожал плечами. Угорь кивнул трактирщику за спину. Тот подмигнул и проводил гостей в заднюю комнату. Маленькая и душная, она выглядела куда приличнее общего зала: застеленные коврами низкие ирсидские диванчики, чистый столик, на нем блюда с фруктами и сластями. Через минуту Буркало принес гоблинову травку и вина.

Волчок с опаской сделал первую затяжку из длинной трубки. Вспомнилась соседка, «знахарка-травница», и докеры с мутными глазами и слюнявыми губами, неверными руками отсчитывающие медные динги за сизые пучочки. Мать тоже иногда курила травку, когда приходилось совсем худо… Зажмурившись на миг, Волчок прогнал мерзкую картину. Чтобы стать слюнявым идиотом, надо курить годами. А он не такой дурной! Всего пару затяжек, чтобы прошла боль.

После первой же он почувствовал себя много лучше. А после второй — почти нормально. Собирался было затянуться в третий раз, но, взглянув на Угря, передумал и отложил трубку. Тот кивнул и отставил кружку с вином — полную.

— Рассказывай, — велел младшему.

Волчок согласно склонил голову. Все равно придется отчитываться перед Наставником в присутствии учеников. Прикрыв глаза, он вернулся мысленно на рынок, за минуту до того, как Лягушонок исчез.

Угорь слушал, не перебивая. Только когда Волчок закончил, велел вернуться еще раньше и припомнить все подробности, вплоть до цвета уздечки ишака. К концу допроса Волчок чувствовал себя оливкой после маслодавильни: так дотошно его не выспрашивал даже Наставник. Но он нашел в себе силы отказаться от предложенной Угрем трубки — пусть в голове снова муть и отбивают полдень десятки Кукольных Часов, бывало и хуже, переживем. Вместо гоблиновой травки Волчок, преодолевая тошноту и слабость, потянулся к свежим бушам с медом. Хоть он и не особо жаловал сладости, но Мастер крепко вдолбил: сладкое проясняет сознание.

Волчок запихивал в себя мед, запивал горячим травяным настоем и поддакивал Угрю. Не из вежливости или благодарности — еще чего! — а потому что был полностью согласен: из нарушения древних традиций Гильдии не выйдет ничего хорошего. Угорь так и не сказал, зачем ему понадобились подробности тренировки. И не заикнулся о том, что догадался: удача Волчка обернулась бы для белобрысого смертью.

Волчок покидал таверну в уверенности, что к разговору о традициях и о предстоящих испытаниях они еще вернутся.

 

Глава 2

О Гильдии и не только

Бахмал бие Кройе по прозванию Угорь

435 год, за шесть дней до праздника Цветущего Каштана. Суард.

Узнав все, что хотел, Бахмал бие Кройце, урожденный шер Занге, выпроводил Волчка:

— Негоже заставлять Наставника ждать! А у меня еще дело есть.

С тщательно скрываемой завистью он наблюдал, как тень в углу комнаты сгущается, темнеет и приобретает очертания человека: среднего роста, крепкого мужчины с короткой белой косицей, одетого просто, но добротно. Нос уточкой, округлое лицо — черты его казались смазанными.

— Годится. — Седой Еж был сегодня на редкость разговорчив. — Поговори с ним через неделю. Осторожно.

— Как скажете. — Угорь поклонился, сложив руки у груди.

Он заворожено смотрел в глаза Руке Бога, только вышедшему из Тени: ледяная чернота манила, обещала неуязвимость и скрытность, быстроту и смертоносность. Силу и власть. А еще обещала месть — тому, кто топтал жизни и крал души, не задумываясь и не сожалея. Обещала дорожку к его порогу, и дальше, к сердцу. Если, конечно, у темных магов есть сердце.

Никогда бы Угорь не связался с Гильдией Тени, если б сам был магом, хоть светлым, хоть темным. Как в древние времена, когда каждый шер владел стихиями. Отец его, потомок ирсидских беженцев, был шером лишь по званию, но не по дару. А материнскую условную категорию унаследовала только младшая сестренка. А толку от неё? Чуть больше удачи и здоровья, малость предвидения… и не помогло это предвидение ни матери, ни сестре.

Угорю было безразлично, сколько драгоценных традиций нарушил Наставник, и что по этому поводу думают остальные Мастера Ткачи. И больное самолюбие Седого Ежа, мечтающего взвалить на себя обузу управления ордой ворья и мошенников, Угря не трогало. Будь его воля, он бы собственноручно прирезал и Наставника, и всех убийц, начиная с Ежа и заканчивая крысятами, и всех цеховиков, от контрабандистов до карманников. Воздух Суарда определенно стал бы чище без Гильдии Ткачей. А если ядовитые гады перекусают себя сами — тем лучше. Только бы помогли добраться до придворного мага и утащить с собой в Ургаш.

— На тренировках не вздумай его трогать, — расщедрился Еж на советы. — И Волчку скажи, пусть остынет, не спешит к Хиссу. Он свой шанс упустил.

Тихий голос проникал в сознание, подчиняя и пресекая на корню все возможные возражения, совсем как полгода назад…

…когда Угорь возвращался к Наставнику с добытым из дома графа Зифельда свитком, и был остановлен мягким приказом:

— Малыш, иди-ка сюда.

Он обернулся, готовый убить наглеца. Но не обнаружил на площади никого, кроме каменного мантикора, изливающего в бассейн струю воды из пасти.

— Хм. Не туда смотришь.

Угорь снова крутанулся на месте — никого. И ни звука, кроме шелеста ветвей и журчания фонтана. Только чуть заметное сгущение темноты у ближнего платана, словно лунный свет обтекает нечто…

— Мастер?

— Плохо вас Мастер учит. Никуда не годится.

Темнота шагнула вперед, оказавшись Седым Ежом.

— А провожу-ка я тебя. Заодно и познакомимся.

Пожалуй, так страшно Угрю не было, даже когда он вместо родного дома увидел пятно жирной сажи посреди нетронутых жаром деревьев и ровную шестиконечную звезду, нарисованную поверх гари ручейками живого пламени. Темный шер Бастерхази, придворный маг Валанты, не церемонился с неугодными — и если б Угорь не сбежал на всю ночь купаться и ловить рыбу, разделил судьбу родных. Теперь же он словно встретился с самим Хиссом — в глазах Седого Ежа не было ничего человеческого. Но страх быстро прошел. Мановение ресниц, и вместо порождения Ургаша перед ним был немного рассеянный, рано поседевший горожанин, хорошо известный любителям собачьих боев заводчик, за единственного друга почитавший страшенного кобеля ольберской породы.

Хоть желание Седого Ежа пообщаться показалось Угрю странным: до сего момента Еж успешно делал вид, что подмастерьев Ткача в природе не существует. Ничего хорошего внимание Руки Бога не сулило, но выбора не было. Угорь рассказал все, что тот хотел услышать: как ведет себя Мастер с каждым из учеников, что и как говорит, каким тоном отдает распоряжения жене, притворяющейся экономкой. На удивление, Еж не ограничился вопросами и приказами. Он беседовал с подмастерьем, чуть не как с ровней, и оттого Угорь еще острее чувствовал холодную сталь у самого сердца — всего лишь небрежный взгляд, но тот взгляд стоил хорошего клинка. Одно неверное слово, одно подозрение, и у Мастера станет одним учеником меньше.

Слава Хиссу, обошлось. Седой счел его достаточно полезным и молчаливым, чтобы оделить ролью доносчика и мальчишки на побегушках. Лишь спустя пару месяцев Угорь понял, сколь выгодно ему внимание Седого Ежа. Тот не ставил ученика в известность о своих намерениях, но его вопросы вкупе с непредназначенными для посторонних ушей разговорами цеховых старшин позволили последнему из шерре Занге сделать вывод: Еж поможет сделать еще один шаг к цели. Один из множества шагов.

Диего бие Кройце, Мастер Тени

В кабинете на втором этаже скромного особняка по улице Серебряного Ландыша пахло свежими бушами. Как всегда, Фаина испекла их к обеду.

Внизу стукнула входная дверь. Диего бие Кройце отложил потрепанный том Хроник и прислушался: вернулись, оба. Молодцы.

— Орис, Хилл, идите обедать! — раздался с кухни голос Фаины.

Мастер улыбнулся, словно наяву увидев её: статную, округлую, с теплой, как только что вынутые из печи буши, улыбкой. Когда Фаина радовалась, светились теплом карие глаза в легкой сеточке морщинок, яркий широкий рот и ямочка на левой щеке, даже складки на простом полосатом платье и полотенце в круглых смуглых руках.

Наверное, улыбка на губах убийцы, отдавшего душу Темному Брату, выглядела странно, но Диего было все равно. Девятнадцать лет назад, едва став Мастером Ткачом, он впервые нарушил закон Гильдии — оставил при себе наивную, добрую Фаину, беременную его сыном. С тех пор он не раз шел поперек закона и не жалел об этом, хоть и знал, что рано или поздно придется платить за краденое счастье. Лишь бы платить пришлось ему самому.

— А где Наставник? — послышался голос Хилла.

— У себя, — ответила Фаина. — Быстро на кухню. Остальные уже пообедали, только Угорь и Волчок не пришли.

Зазвенели тарелки и ложки, пахнуло острой бараньей похлебкой: сыновья принялись за обед. Подождав, пока Орис с Хиллом закончат, Мастер направился вниз. По правилам надо расспросить Хилла, но достаточно того, что он справился с Волчком и Угрем. Теперь же следует на время удалить его от прочих учеников, время для открытой драки не пришло. Пусть сходит к оружейнику, заодно собьет цену на следующий заказ.

Около кухни ему попался Игла, самый младший из учеников. На подвижной физиономии читалось разочарование результатом игры в салочки. Явная неудача — мальчишка так и не научился контролировать чувства, вряд ли сумеет выдержать присутствие бога. То ли дело Орис и Хилл!

Пятнадцать лет назад, когда настоятель Алью Хисс принес белобрысого найденыша и отдал в обучение, Мастер был очень удивлен. Он и сейчас не понимал, почему Темнейший, который должен следить за исполнением законов Хисса, делает вид, что семья у Мастера — самое обычное дело. Наверное, это все зачем-то нужно настоятелю. Или самому Хиссу. Простым смертным не понять.

«…Законы Гильдии строги, друг мой. Строги и мудры. Но только один закон непреложен. Один договор вечен. И мудр тот, кто понимает это.

Я не буду говорить, что видел вещий сон или сам Хисс явился и повелел… за этим в соседний храм. Я нашел мальчика сегодня утром на ступенях Алью Хисс. Теперь он принадлежит тебе, и что из него получится, зависит от тебя. Хочешь, оставь себе, хочешь, продай, хочешь, скорми собакам. И не забудь пожертвовать храму двадцать империалов. За двух младенцев…»

Ульрих дру Иргвин, оружейник

Молодой Ульрих — всего-то восьмидесяти лет от роду, по гномьим меркам совсем юноша — мнил себя гением, драл поднебесные цены и брался далеко не за все заказы: настоящий мастер должен быть разборчив! Никогда не отказывал только Гильдии: Мастер имел к нему особый подход. Такой особый, что узнай Рунмастер клана, что иногда переходит из рук Ульриха в арсенал Гильдии — в лучшем случае изгнал бы из рода. Но, с другой стороны, всем бы заказчикам такую обязательность. Ткачи и платят вовремя, и не торгуются, и уважение оказывают.

Взять, к примеру, парнишку с нелепым прозвищем Лягушонок. Малыш совсем, даже по человеческим меркам, а на клинки чутьё, как у гнома. Из любой кучи острых предметов вытянет лучший, а на работы самого Ульриха так глазищами сверкает, чуть слюна не капает!

Ульрих любил визиты забавного мальчишки. А кто, скажите на милость, не любит, когда за ним по пятам ходят, уши растопырив, в рот заглядывают и каждое слово ловят? И разливался мастер соловьём, собственным подмастерьям столько тонкостей не раскрывал, как этому юному пройдохе.

Вот и в этот раз, открыв дверь и увидев светлые вихры, Ульрих из клана Иргвинов для порядку поворчал немного, пряча в бороде улыбку, и пригласил позднего гостя в дом. Как обычно, первым делом он повел парнишку распивать чай, до которого сам был большой охотник, и хвастаться новыми работами.

Покидав ножи для проверки балансировки, от души поахав над особенно удавшейся шпагой и отдав мастеру кошель, Лягушонок засобирался домой. Но Ульриху вовсе не хотелось его так быстро отпускать.

— Так, вроде, раньше утра тебя не ждут? Ну и нечего по ночам шастать, мешок большой, ты маленький, украдут ещё! — Подмигнув возвышающемуся над ним на целую голову мальчишке, оружейник хохотнул. — Я тебе покажу действительно стоящую вещь.

Ульрих бережно достал длинный свёрток.

— Ты слышал, наследник перебирается в столицу? Это для него подарок, от нашего цеха. Признали-таки, пни замшелые, меня лучшим! Попросили, покажи, мол, Ульрих, наше мастерство. — Он поглаживал шпагу, будто кошку, но открывать не торопился. — Говорят, наш принц понимает толк в настоящем искусстве. Жаль, вряд ли в столице надолго задержится.

— Почему? Король же собирается поселить его в Суарде?

Гном ухмыльнулся в бороду: публика попалась — теперь можно травить байки хоть до утра.

— Королю-то нашему совсем немного осталось. Вы, люди, так мало живете… — Гном горестно вздохнул. — Мардук лет на десять меня помладше — а, по-вашему, уже старик. Кузен на той неделе жаловался, что вытяжка из корня белого шиполиста слишком быстро заканчивается, а бальзам уже не помогает.

— Но если на самом деле всё так плохо, почему никто не знает?

— Кому надо, тот знает. Ты сам видишь, что в столице творится, с тех пор как объявили волю короля. Одни беспорядки в порту чего стоят — ох и нарвется ваш Мастер на неприятности, если продолжит задирать Тихую Гвардию! — Ульрих покачал головой. — Королю бы еще хоть года четыре продержаться, пока наследнику стукнет восемнадцать. Но вряд ли… Вот и думай, отдаст ли Её Высочество Ристана трон ненавистному братцу. Тут гадать нечего: как только отец отправится к Звенящим Ручьям, наследнику не жить. А может, она и не дотерпит. Вам ещё кронпринца не заказывали? Не беритесь.

Лягушонок нахмурился:

— Шутки у тебя, Ульрих, не приведи Тёмный. Но все же… брат! — он передернул плечами. — Почему она так его не любит?

— Не любит? Это жареную треску Ее Высочество не любит. Брата с сестрой она ненавидит. Ты ж не знаешь, наверное, историю про жён короля Мардука?

— Так, слухи всякие… а что там на самом деле было?

— Ладно. Раз уж ты такой любопытный, слушай, — приступил Ульрих к любимому занятию. — Сам знаешь, мой кузен Альгаф, королевский аптекарь много чего видел, да мало кому рассказывал. Но тебе можно, ты ж могила. — Ульрих хмыкнул собственной шутке. — Первая королева была из рода светлых. Правда, одно название, что светлые: магия в роду иссякла еще шесть поколений назад. Сына она родить не смогла, а единственной дочери не досталось на капли дара. Эх, и почему ваши светлые не хотят понимать очевидного?

Лягушонок глянул вопросительно, но Ульрих только вздохнул, покачал головой и продолжил:

— Кроме дара, у Ристаны было все. Мардук готовил её себе на смену — немудрено, Ристана уродилась копией отца: красива, умна, горда, упряма, очарует виверру и переговорит Совет Кланов. Королева была той же породы: жесткая, властная. Да вот беда, хорошая королева не всегда хорошая жена. Так что когда при дворе появилась Зефрида Тальге, нежная и веселая, как фея, к тому же со светлым даром, исход был предрешен. Любовь с первого взгляда. И ненависть тоже. Королева все сделала, чтобы девицу Тальге от двора прогнать, да опоздала. Король наш если чего хочет, получит. — Ульрих снова вздохнул. — Все же вы, люди, такие странные… разве хоть одна гнома останется с нелюбимым и нелюбящим мужем? Это же против природы. А у вас — даром что светлые, ради власти и денег забываете себя. А уж если любовь, то куда только ум девается?

Замолкнув, Ульрих отхлебнул остывающего чаю.

— Ульрих! Рассказывай дальше! — поторопил Лягушонок.

— Ладно. Слушай. Первая королева умерла в год, когда Ристане исполнилось пятнадцать. По официальной версии, неудачно упала с лошади. Как было на самом деле, никто не знает, только Зефрида Тальге вдруг перестала быть светлой. Не стала и темной, такого придворный маг не смог бы скрыть. Просто — нечто странное, ни Свет, ни Тьма. Говорят, бывают сумрачные маги, а то еще светлый может отдать душу Хиссу… Может, вот такое и получается. Ты же знаешь, хоть Дракон и не дал нам стихийной магии, но рунмастера стихии видят. Кузену достало одной встречи, но он промолчал — не лезть же поперек королю. Это забота придворного мага: он и объяснил все королю, да толку? Сам впал в немилость, а Мардук все равно объявил о скорой свадьбе.

Ульрих взглянул на гостя, слушает ли? Сияющие любопытством синие глаза подтвердили: слушает, еще как слушает! Тогда довольный гном продолжил:

— Ристана объявила будущей мачехе войну, но куда ей против отца? Ни уговоры, ни скандалы не помогли. Я уж не знаю, что там Мардук думал о смерти первой жены, но он твердо заявил: светлая не могла сотворить зло, и точка. Тем более, Зефриду народ любил — ты бы видел, какие празднования устроили в честь помолвки! Придворный маг молчал, Ристану никто не слушал, а глава Конвента временно ослеп и оглох. Собственно, в последующих неприятностях Мардука он виноват не меньше, чем старшая принцесса. Ристана соблазнила светлого придворного мага, связалась с каким-то темным — тогда в Суарде было изрядно магов. Как ей так удалось задурить головы обоим, для меня загадка. Правда, кузен говорит, что все ж капля-то дара Ристане перепала, но слишком малая, чтобы её за мага считали, даже этой вашей дурацкой шерской категории — ну да такие капли у всех шеров остались. Да и капля та темная, даром что в роду её матери чистоту светлой крови блюли, как безумные. А толку…

Покачав головой и отпив еще чаю, гном продолжил:

— Глава Конвента ничего не видел, не слышал и, разумеется, не делал. Отцу Ристана тоже навешала тины: он никак не мог поверить, что любимая доченька способна ради наследства на такое. Даже когда первенец Зефриды родился мертвым — хоть до последнего дня толкался, да и кузен говорил: родится здоровый младенец со светлым даром — Мардук не подумал на дочь. Конечно, Ристана со дня отцовской свадьбы притихла, стала мила и добра несказанно, улыбалась мачехе и на каждом шагу твердила, что всю жизнь мечтала о братике. Да только каким надо быть слепцом, чтобы не увидеть притворства?.. эх, люди…

Ульрих грустно замолк, Лягушонок тоже молчал, задумавшись.

Через минуту гном встряхнулся.

— Ещё чаю? Варенье какое — сливовое или айвовое?

— Айвовое, — ответил Лягушонок, погруженный в историю. — Ну, рассказывай, рассказывай дальше!

Убедившись, что публика с должной долей восторга и нетерпения ожидает продолжения, Ульрих неторопливо налил себе очередную чашку и заговорил снова:

— Так вот… на чем я остановился? На следующий год королева вновь понесла, девочку. Шуалейда родилась хилой, без признаков дара. Ристана на сестру и внимания не обратила: наследницей малышке все равно не быть. Никто же не предполагал, что Зефрида родит двух магов, такого уже лет сто не случалось. К тому же дар младшей принцессы спал так крепко, что никто его не распознал. С рождения никому не было до неё дела. Королева горевала по первенцу, король утешал королеву, а Шуалейду отдали нянькам.

— Ульрих, а разве так бывает, что маг рождается не магом? Ну — что дар пробуждается потом?

— Бывает. Все бывает, малыш. Ваша, человеческая, магия — дивно странная и непредсказуемая вещь. Стихия, она и есть стихия.

— А стихийные маги вашу магию видят?

— Конечно. Энергия-то одна, только у нас все по науке, а у вас — как боги на душу положат. Простую действенную руну любой гном может сделать, рунмастер он или нет. Даже ты сможешь, если поучишься лет сорок, — гном хмыкнул. — Хотя куда вам сорок лет осваивать азы…

— Так что там с Шуалейдой, Ульрих? Она же темная, да? А разве у светлых может родиться темная?

— Э, погоди, малыш. Не так быстро.

Лягушонок умолк, только продолжал заглядывать гному в глаза: ну же! Расскажи!

— Ладно, ладно, — смилостивился оружейник. — Слушай дальше. Может, что и поймешь. Через год Зефрида снова понесла, и снова мальчика. Мардук словно взбесился: поселил королеву в Закатной Башне, никого, кроме старой няньки и придворного мага, к ней не подпускал. Выставил стражу в три ряда, даже по саду Зефрида гуляла в сопровождении половины королевской гвардии.

Ульрих неодобрительно покачал головой.

— Наследник родился рано утром. Говорят, счастливое предзнаменование… а я тебе скажу, ничего счастливого в ту ночь не было! Все, кто был при королеве, умерли. Никого, кроме самой Зефриды и её детей, не осталось. И никто не знает, что там произошло. Только и видели, что молнии над Закатной башней, да всю ночь ливень хлестал. Наутро оттуда никто не вышел, только послышался плач новорожденного. Мардук поднялся к жене в башню, не побоялся. Вынес сына на одной руке, а за другую маленькая принцесса держится, зверенышем по сторонам зыркает, а у самого короля голова-то вся седая. Велел гвардейцам королеву перенести в его покои, а все тела — сжечь в тот же день. А саму башню закрыл, и вот уже четырнадцать лет там никто не живет… Но слухи все равно поползли: будто умерли они все от ужаса, а виной тому маленькая принцесса. Правильные слухи-то. Кузен сказал, в ту ночь у принцессы дар и открылся. Ни светлый, ни темный. И творилось с ней странное: отказывалась отходить от брата, засыпала только в его кроватке, никого, кроме няньки и родителей, к нему не подпускала — визжала так, что стёкла сыпались. А если поблизости оказывалась старшая сестра, наводила такой ужас, что никто не выдерживал — кто не мог сбежать, падал в обморок, а одна служанка ума от страха лишилась.

Комната погрузилась в тишину. Ульрих продолжал задумчиво поглаживать так и не открытый шедевр, а Лягушонок забыл недоеденное варенье и потрясенно молчал. Через несколько мгновений бульканье чайника отвлекло гнома от воспоминаний.

— Такая вот история, малыш…

— Погоди, ты не рассказал, что было дальше!

— А все остальное и так известно. Королева после рождения сына переменилась, хотела было в монахини Светлой пойти, но Мардук ее переубедил. Зря — может, под сенью Райны она бы не угасла так быстро. Мальчику и четырех не исполнилось, как она отошла. Конвент прислал нынешнего Придворного мага, темного шера Бастерхази — о чем они там думали, один Хисс знает.

— Ульрих, а тот темный, который Ристане помогал? Ему так все с рук и сошло?

— Темный исчез в ту же ночь. Просто исчез — ни следа не осталось. К нему маг из муниципалитета, Затран, через неделю пришел: соседи жаловались, что из дома смрад пошел, словно кто там помер. Затран его звал-звал, не дозвался. Пришлось ломать дверь. Думали уже, что и темного принцесса уморила, ан нет, у него на кухне мясо завоняло. А сам — пропал, как не было. Представь: все на месте, на алтаре свечи догорели, ритуальная мантия рядом валяется. И не только мантия, все! Вплоть до штанов — словно его кто из одежды вынул. Да так и было, наверняка! Попал прямиком к Хиссу, туда и дорога.

Гном замолк и пригляделся к гостю: тот сидел тихий и перепуганный.

«А, дурак. Что ж я несу? Ему и так страшно. Вот же занесло ребенка в проклятую Гильдию!..»

— Эй, ты чай-то совсем не пьешь, малыш, — позвал Ульрих. — Ну-ка, попробуй вот печенье, дру Иргвин пекла.

Он вытащил из буфета корзиночку, накрытую вышитой салфеткой, и поставил перед Лягушонком.

— Спасибо, Ульрих, — тот через силу улыбнулся и взял хрусткий квадратик, обсыпанный миндальной крошкой.

— Ну так вот. Король так и не нашел для маленькой принцессы наставника — как нового придворного мага Конвент назначил, все светлые мигом смотались из Суарда, словно крысы с худой посудины. А темному шеру он дочку не доверил. Старшая принцесса вроде угомонилась, а может, не нашлось больше дураков связываться с Шуалейдой: темные народ острожный, подставляться не любят… хотя Бастерхази-то точно от девочки мокрого места бы не оставил… не договорились вовремя, может? А когда вторая королева умерла, Мардук отправил детей от греха подальше, в крепость Сойки — это в Найрисском заливе. Там место хитрое, еще со времен Великой Войны защищенное от магии. Наша работа, кстати. Мой троюродный прапрадед делал! Вот кто был мастер, всем мастерам мастер!

Еще полчаса посвятив рассказам о старых добрых гномских мастерах, Ульрих отправил Лягушонка спать.

— Куда пойдешь среди ночи? Подождет твой Наставник до утра, не переломится.

 

Глава 3

О пользе гостеприимства

Тень

435 год, 20 день Холодных Вод. За шесть дней до праздника Цветущего Каштана. Поместье графа Свандера, близ Кардалоны.

Ночь пела цикадами и благоухала цветущими сливами, ласкала прохладой и подмигивала звездами. Ночь скрывала от любопытных глаз и стелилась под ноги тропой — мимо солдат у ворот с графскими гербами, мимо поджавших хвосты бойцовых псов, мимо конюшен с пофыркивающими во сне лошадьми и кухонь с едва поставленными в печь утренними хлебами. Ночь отводила глаза не спящим в предрассветный час стражам у входа в гостевое крыло: взгляды их скользили прочь от гостя-призрака.

Амулет под курткой дрожал: не приближайся! Три из шести принадлежащих короне Фонарей Истинного Света надежно охраняют наследника от ходящих тропами Тени. А шестерка ветеранов у парадного входа не пропустит и самого Мастера. Но ни к чему ночному гостю широкие дороги.

Обходя лейб-гвардейцев по дуге, он привычно отмечал расположение и вооружение противника. Под парадными мундирами легкие нагрудники и наручи, вместо длинных мечей — короткие, удобные в коридорах. Золоченые аксельбанты — удавки, блестящие бляшки-эмблемы заточены до остроты бритвы и сбалансированы для метания. Сонные с виду гвардейцы небрежно составили алебарды пирамидами по три, перегородив вход. Миновать их, не задев, может разве что летучая мышь, а коснись хоть кончиком крыла, и шаткая конструкция обрушится.

Он обогнул особняк с юга и прислушался к амулету: охранные чары поместья безопасны. Скользнул в черный ход — темно, ни души, лишь крылатые силуэты сопровождают собрата по дороге Тени. Добрался до кладовки, толкнул шкаф. Тот беззвучно повернулся, открыв узкую винтовую лестницу.

Остановившись на миг, он с трудом вышел из Ургаша в обычный мир. Еще несколько шагов, и Фонарь среагирует на Тень Хисса — но дальше можно пройти и так. Он взлетел наверх, подгоняемый привычным, как биение сердца, голодом Ургаша. На последней ступеньке остановился, прислушался: из-за двери доносилось сонное дыхание жертвы и единственного охранника, амулет молчал. Тусклый луч пробивался сквозь щель. Он приблизился, заглянул, но увидел лишь балдахин, закрывающий потайную дверцу. Отодвинул панель — свежесмазанные петли не скрипнули. Шагнул в покои. Амулет нагрелся, преодолев защиту. Он прорезал занавесь, оглядел укрытую простыней фигуру: мальчик отвернулся, лица не видно, только из-под светлого льна выбиваются черные пряди. Рядом с подушкой простой армейский нож без ножен, последний рубеж обороны обреченного принца.

Убийца не позволил себе и тени сожаления. Принц, нищий, мальчик, старик — Заказу нет разницы, Руке Бога тем более. Кинжал с темным матовым лезвием, какими добивают врага пираты из Полуденной Марки, сам скользнул в руку. Замах…

«Так просто?» — предвкушение заставило сердце забиться чаще.

«Так просто!» — ответил остекленевший воздух, застывая в легких и останавливая кинжал на полпути.

«Просто», — подтвердил амулет, обжигая льдом и рассыпаясь.

«Просто…» — шепнула простынь, соскальзывая с жертвы и оставляя его один на один с бледной, худой девушкой в ночной сорочке. Глаза на узком лице светились мертвенно лиловым, притягивали и требовали…

«Проклятье! Обманул…» — мелькнула последняя связная мысль.

Он рванулся прочь, но тело не послушалось. Он словно бился внутри самого себя — рыбой в замерзающей луже. Лед сжимал, корежил и рвал душу. Мир раскалывался и опадал, как треснутое зеркало — вот откололось отражение окна с колыхающимися занавесями, полетели сорвавшиеся звезды, за ними — шелест ветвей, запах слив. Посыпались старой мозаикой краски, формы и время. Осталось лишь отражение изломанного страхом человека в черных зеркалах зрачков — и он падал туда, не в силах ни вздохнуть, ни шевельнуться. Падал и рассыпался бусинами, темными и светлыми, и темными, снова темными… бусины скакали по зеркальному полу, а рыжеволосый ребенок смеялся и ловил их в горсть, одну за одной — светлую и темную, и снова темную…

А потом поднес горсть к губам, улыбнулся — и он услышал знакомый, пустой и холодный голос, обнимающий со всех сторон, поглощающий все, что осталось от него.

— Добро пожаловать в Ургаш, раб.

Шуалейда шера Суардис, принцесса Валанты

Зависшее над кроватью тело в сером одеянии плавно опустилось на пол.

Шуалейда села, закуталась в простыню. Прикрыла глаза. Потоки магии успокаивались, оставляя ее сытой, усталой и дрожащей, ветер уносил в раскрытое окно тошнотворный запах страха.

— Ширхаб его… — было первым, что она смогла выдавить сквозь пересохшее горло.

— А ты сомневалась, — раздался тихий голос.

— Да не особо, — ответила она, не поднимая взгляда от распластавшегося на ковре мертвеца.

— Ничего, привыкнешь.

Светлый шер, на вид лет двадцати пяти, одетый в батистовую сорочку и штаны от гвардейского мундира, легко вскочил с кушетки. Нож сам собой скользнул в наручные ножны, обездвиживающее заклинание с еле слышным треском погасло. Лейтенант Эрке шер Ахшеддин перетек к убийце, присел на корточки и принялся деловито обшаривать тело.

— Не хочу привыкать! — Шуалейда зажмурилась и помотала головой.

Эрке раскладывал добычу тут же, на полу: отмычки, звездочки, пару коротких дротиков, несколько монет и прочую ерунду. Заинтересовали его только исчерченный рунами нож и тонкая цепочка с осколком тускло-серого камня вместо кулона.

Принцесса протянула руку, требуя цепочку. Повертела её, дотронулась до камня. Тот осыпался в пыль.

— Никаких следов. — Шуалейда разочарованно отбросила цепочку.

— Смотри-ка, твоя драгоценнейшая сестра не боится поссорить Валанту с Маркой. — Эрке подкинул в руке нож, проверяя балансировку.

— Ширхаб ее задери…

Лейтенант поднялся на ноги и отошел к окну. Оперся руками о подоконник, выглянул во двор. Замер, глядя на крупные предрассветные звезды. Молчание нарушалось лишь стрекотом цикад и короткими репликами солдат под окнами: смена караула. Ветер колыхал занавески, наполняя комнату прохладой и запахом цветов.

— Эрке! Еще не поздно вернуться в Сойку…

— Вернуться? — Лейтенант резко обернулся. — Может, Кею сразу утопиться, чтоб не мучиться? А заодно и тебе. Если, конечно, не мечтаешь стать третьей женой Его Высочества Лермы.

— После сегодняшнего-то? — Шу нервно засмеялась. — Так ему Конвент и позволил взять в жены темную.

— Не темную, Шу. Сумрачную.

— Какая к ширхабу разница?! — вокруг нее снова заклокотали злые вихри магии, подняли тело убийцы, поворачивая для лучшего обозрения. — Не боишься, что через недельку я и тебя вот так же? Для нас, темных, светлый маг — самый лакомый кусок!

— Успокойся. — Лейтенант взял со столика бокал, налил вина из кувшина и протянул ей. — На, выпей. И хватит нести чепуху.

Сиреневые вихри утихли, тело шмякнулось на пол. Вцепившись в бокал двумя руками, Шуалейда осторожно отпила. Поморщилась. Быстро допила до дна и швырнула бокал в стену. Раздался звон, брызнули осколки.

— Ненавижу! Боги, как я её ненавижу! — Она сжала кулаки.

— Только не говори, что испугалась.

Шу и Эрке разом обернулись: на пороге, рассыпая с вороха тонких косичек сердитые зеленые искры, стояла одетая лишь в ночную сорочку и наброшенный на плечи лейтенантский камзол девушка. Раскосые кошачьи глаза, заостренные уши и лиственные переливы ауры выдавали эльфийку, потомка Зеленого Дракона.

— Да, испугалась! — с вызовом ответила Шу, спрыгивая с кровати. — А если бы осведомитель промолчал? А если бы Кея…

— Никаких если, — оборвала ее эльфийка. — Ты маг или деревенская шарлатанка?

— Тише, Белочка. — Лейтенант подошел к жене, обнял за плечи и подтолкнул к Шу. — Все уже.

— Не все. Что теперь делать с этим, Баль? — Шу кивнула на тело и позволила подруге себя обнять.

— Отвезти в Суард и сдать Флому. — В голосе Эрке не слышалось уверенности. — Генерал обеспечит Ее Высочеству несколько незабываемых дней.

— О да! — снова взорвалась Шу. — Обрадуем отца. Покушение на сына — первое, но не последнее. Заказано старшей дочерью. Доказательства? Нет их. Зато младшая снова балуется темной магией.

— Имени нанимателя он, разумеется, не знал? — спросил Эрке.

— Ничего он не знал, кроме имени-внешности жертвы, плана поместья, схемы охраны и как открыть потайную дверь, — чуть ровнее ответила Шу. — Заказ получил две недели назад.

— Ну да, ну да, — пробормотал Эрке. — А чего медлить? Можно поспорить, что Ристана и настояла, чтобы кортеж остановился у Свандеров.

— Свандеры, чтоб им! Дешево же стоит их верность королю, — откликнулась Баль.

— Верность Ристане оплачивается лучше.

— Выпотрошить бы графа, глядишь, столько интересного узнали. — В глазах Шу мелькнул мертвенно-синий отсвет.

— О да. Бунт аристократов это то, чего нам не хватает до полного счастья.

— Мы хоть что-то можем, чтобы не сделать еще хуже?!

— Можем, — ухмыльнулась Баль, показывая острые клыки. — Показать, что не боимся. Путь нас боятся.

Эрке кивнул, соглашаясь с женой.

— Заодно проверим, насколько крепкие нервы у графа с графиней, — протянула Шу. — Флом нас без соли съест, что не отдали этого ему.

— Не съест. Потому что не узнает.

— Узнает, Баль. — Эрке покачал головой. — Не позже, чем завтра. Смерть Руки Бога это вам не пропажа нищего с паперти.

— Шис, как же не хочется ему врать!

— Флом не штабная крыса, Шу. Он поймет.

— Ладно, — подытожила Шуалейда. — С полковником что-нибудь придумаем. Давайте, наконец, уберем это. А то, упаси Светлая, дождемся, что Кей проснется и сунет сюда любопытный нос.

Она аккуратным жестом подняла труп в воздух и направила к дверям. Отводом глаз обитателям поместья занялся Эрке: на небоевую светлую магию амулеты охраны, заточенные под выявление и обезвреживание темных заклятий, почти не реагировали. Баль пошла за компанию, а заодно одарить графа эльфийским проклятием. На память.

Закерим шер Флом

435 год, 21 день Холодных Вод. За пять дней до праздника Цветущего Каштана. Поместье графа Свандера, близ Кардалоны.

Первым, что увидел Зак, открыв глаза, была стройная, молочной белизны женская ножка. По коленке скользил золотистой ладонью солнечный луч: туда и обратно, не позволяя оторвать взгляда от алебастрового великолепия в буйстве шафрана, кармина и зелени, разбавленном резкими штрихами черноты в синь.

Закерим зажмурился и чихнул: отразившись от позолоты, солнечный зайчик ослепил на миг, прервав созерцание потолочной росписи. Но не тут-то было — Закерим шер Флом в свои пятнадцать твердо знал, чего хочет, и не отвлекался на ерунду. А каноническая сцена зачатия семи перворожденных Драконов, весьма отличная прорисовкой деталей от привычных миниатюр в Катренах Двуединства, стоила пристального внимания, хоть лебединые крылья Райны и вороные Хисса скромно прикрывали самое интересное.

— Во всем есть положительные стороны, — повторил он мудрость дру Бродерика, продолжая начатое месяц тому назад убеждение Закерима шер Флома. — Роскошь, хорошие повара… дамы… мда… увеселения, роскошь… тьфу!

Стукнув кулаком по подушке, Зак вскочил с безобразно мягкой постели и, как был в одних коротких подштанниках, побежал к окну. Дернул раму — нараспашку. Отчаянный щебет вперемешку со свистом, щелканьем и чириканьем ворвался в окно вместе с прохладным ароматом сада. Зак глубоко вздохнул, еще разок потянулся и позвал:

— Кей! Сегодня отличная погода!

Со стороны пурпурного с золотым шитьем балдахина, напоминающего походный шатер имперского главнокомандующего — как раз чтобы свободно разместился весь генштаб с адъютантами и конями — послышалось недовольное сопение и шебуршанье.

— Кей! — еще раз позвал он, обернулся и засмеялся.

На широченной кровати, среди смятых простынь свернулся клубком тонкий, но крепкий четырнадцатилетний мальчишка. Он отпихивал босой пяткой невидимого противника и прикрывал голову огромной подушкой: смуглые руки с характерными мозолями от клинка вцепились в расписанный цветущей сливой хмирский шелк, край простыни едва прикрывал спину и такие же, как у Зака, льняные подштанники.

Пожав плечами, Зак направился к принцу, по дороге прихватив из вазы на столе самое большое розовое яблоко. Он без малейших раздумий сдернул прочь простынь и подушку. Недовольный Кейран прикрыл глаза рукой и сделал вид, что все еще спит. Зак ухмыльнулся и с хрустом откусил яблоко. Брызнул сок, в воздухе поплыл сладкий аромат. «Спящий» принц резко выбросил руку на звук и запах, но Зак отклонился и отступил на полшага, не забывая вкусно хрустеть.

— Уйди, вражья сила, — проворчал будущий король и отвернулся, подтянув ноги и нащупывая другую подушку.

— Извольте вставать, Ваше Высочество! День на дворе, птичка кричит кукаре! — пропел Зак подхалимским голосом графа Свандера.

— Не изволим… — капризно протянул Кей. И тут же, уцепив подушку, вскочил и набросился на Зака. — Вот тебе!

Хохоча и лягаясь, они покатились по полу. Забытое яблоко потерялось под кроватью, подушка улетела к окну.

Через пару минут, смеясь и задыхаясь, они расцепились. Кей уселся на полу, опершись спиной на кровать, Зак напротив, скрестив ноги.

— Вкусное было яблоко, — вздохнул он.

— А нечего дразниться.

— А нечего спать до полудня, — парировал Зак.

— Ещё скажи — нечего по чужому дому лазить до полуночи.

На справедливый упрек Зак ничего не ответил, потому что где-то в доме раздался пронзительный, полный ужаса женский вопль. Оба вскинулись и настороженно прислушались: далеко, не в гостевом крыле, захлопали двери, под окном протопали обеспокоенные стражники.

Закерим посмотрел на друга. В глазах Кея читался тот же вопрос: что опять натворила прекрасная принцесса, образчик кротости и благонравия? И как это связано с её вчерашним капризом: «не буду спать под этими развратными картинками! Я принцесса, а не прапорщик!»

— И как всегда, нам ни слова! Я будущий король или кто?

Кей сердито сжал губы, вскочил и направился к двери.

— Точно будущий король? — осведомился Зак.

Принц обернулся и смерил друга гневным взглядом.

— Раз Шу молчит, значит, так надо. — Он спокойно выдержал приступ августейшего недовольства и продолжил: — Вольная жизнь закончилась, Твое Высочество.

«Никаких больше шалостей и веселья на свежем воздухе. Никакой свободы и безопасности. Придется забыть и об охоте на гулей, и о вылазках в деревню, и об играх в эльфов…» — эти слова Зак не произнес вслух: толку сожалеть о прошлом.

— Во всем есть положительные стороны, — вздохнул Кейран, кинув тоскливый взгляд на дверь.

Словно в ответ, дверь отворилась, и в покои зашел важный, застегнутый на все пуговицы и напудренный в соответствии с позабытым сто лет назад этикетом камердинер. Отвесил глубокий поклон, всем видом выражая неодобрение самовольной сменой комнат, и заявил:

— Счастлив видеть Ваше Высочество в добром здравии. Соблаговолите принять утренний туалет.

Еще раз поклонился и отступил в сторону, пропуская двух лакеев, нагруженных одеждой.

— Соблаговоляю, — обреченно согласился принц.

Показав Кею язык, пока старый зануда отвернулся, Закерим нацепил на лицо подобающее сиятельному шеру и будущему королевскому советнику строгое выражение. И еле сдержал смех: пока камердинер отдавал распоряжения лакеям, принц принял торжественную позу и состроил индюшачью физиономию — точь-в-точь знаток церемониала, присланный самим королем, дабы наставлять юного наследника.

Через полчаса умытые, одетые с иголочки юные шеры вслед за графским дворецким шествовали к завтраку. Шестерка гвардейцев сопровождала принца на почтительном расстоянии в четыре шага.

За пределами собственных покоев Кейран преобразился: уверенная, твердая походка, горделивая осанка, породистое жесткое лицо, исполненные достоинства жесты — настоящий Суардис, властитель в двадцать шестом поколении. Закерим составлял будущему королю достойную свиту: суровый, благородный юный шер, истинный потомок рода Фломов. Он как никогда походил на отца, Бертрана шер Флома, начальника службы безопасности наследника, и дядю, генерала лейб-гвардии Фрая шер Флома, главнокомандующего имперской Южной Армии, героя войны с зургами и любимца солдат. О шальных мальчишках, недавно мутузивших друг друга, уже ничто не напоминало — и никто бы не заподозрил, что за холодным высокомерием скрывается любопытство и страх.

Отворив высокие, отделанные перламутром двери, дворецкий провозгласил:

— Его Высочество Кейран Галисто Рустермахт шер Суардис! Сиятельный Закерим Фрай Лиен шер Флом!

Отступил в сторону и склонился в почтительном поклоне.

Залитая солнцем столовая, размером не меньше крепостного плаца, сверкала и переливалась той же головокружительной роскошью, что и спальни, и галереи — до тошноты. Заку приходилось щуриться, чтобы глазам не было так больно от обилия яркой белизны, золота и лазури. Он оглядел выстроившихся у дверей лакеев, уделил должную толику внимания застывшим у окон и дверей гвардейцам, встретился со сверкающим оружейной сталью взглядом отца. Полковник чуть заметно дернул бровью, молча спрашивая: что за шутки со сменой покоев? Зак в ответ только опустил глаза: Шуалейда велела молчать, а она умеет быть весьма убедительной.

Навстречу уже спешили хозяева, сияя угодливыми улыбками.

— Доброе утро, Ваше Высочество! Шер Флом!

Похожий на переспелую грушу граф кланялся, как заведенный, и источал любезности, пряча взгляд. А сухощавая, цепкая и надменная графиня, молча присевшая в реверансе, казалось, с вечера постарела лет на двадцать и словно надломилась.

— Как Ваше Высочество изволили почивать?

— Великолепно. А как вам спалось? — Кейран милостиво улыбнулся.

— Э… превосходно, Ваше Высочество, благодарю. Соблаговолите к столу. Уверен, в крепости Сойки вам не доводилось отведать гусиной печенки, вымоченной в розовом свандо и тушеной с десятью хмирскими травами…

Свандер говорил без остановки, словно боялся замолчать, и кидал косые взгляды на дверь — несложно было догадаться, ожидал неприятностей от Её Высочества. Зак бы мог его успокоить: если бы Шу хотела сделать что-то действительно нехорошее, вряд ли бы он дошел своими ногами до столовой. А раз все еще жив и здоров… нет, на месте Шу Зак бы не позволил графу вылезти из болота чистеньким.

Её «невинный каприз» — слава Светлой, Шу сама будет объясняться с полковником! — совсем не походил на каприз. Не зря же она воспылала неприязнью к потолочным росписям сразу после разговора с Эрке. Не надо быть мудрым Драконом, чтобы догадаться: не вина Свандеров, что Кейран все еще жив.

Еле сдержав желание ответить графу на пожелание приятного аппетита «чтоб Ваше Сиятельство подавились», Зак кинул взгляд на дру Бродерика. Гном тоже унюхал дурной запашок Свандеровского гостеприимства. Ученый наставник принца рассеяно поглаживал бороду, заплетенную в три украшенные рунными амулетами косицы, и занудно осведомлялся о видах на погоду у пухленькой веселушки Ильмы шер Тафронтес, старшей компаньонки Её Высочества. Она мило улыбалась и время от времени словно случайно трогала заряженное Слепой Вьюгой кольцо. Поздновато, ведь все самое интересное закончилось до рассвета, но полковник крепко приучил всех обитателей крепости Сойки быть настороже даже во сне.

Совершенно не понимали, что происходит, только хозяйские дочки. Старшая, угловатая и носатая, в мать, кидала острые взгляды на гостей и на родителей, когда думала, что на нее не смотрят. Младшая же, сдобная и наивная, как фарфоровая пастушка, восторженно улыбалась наследнику и мило краснела, если его взгляд случайно обращался в её сторону.

Граф перестал нести вежливую чушь, лишь когда дворецкий объявил явление Её Высочества Шуалейды Язирайи Зефриды шер Суардис и Их Светлостей Ахшеддинов.

Платье принцессы и рядом не валялось с роскошными туалетами хозяйских дочек, зато сама Шу была — лед и сталь. Её высокомерный прищур напоминал целящегося арбалетчика, о задранный узкий подбородок можно было обрезаться. Улыбаться Её Высочество изволили столь сладко, что хотелось проверить содержимое тарелки на наличие крысиного яда. За Шуалейдой тенями следовали Ахшеддины, в точности копируя походку и выражение лица принцессы. Шера Ильма не осмелилась даже на укоризненный взгляд: это в Сойке она бы прочитала целую лекцию об этикете, но тут, перед лицом врага, ни намека на разногласия.

— Доброе утро, Ваше Высочество! — Шуалейда присела в реверансе и тут же переключила внимание на хозяев. — Как спалось, Ваше Сиятельство?

От голоса Шу по спине Зака пробежал холодок. Упаси Светлая попасть под такое! Свандер вместо ответа натужно закашлялся и покраснел.

— Вам нехорошо, Ваше Сиятельство? — заботливо поинтересовалась Шу. — Что-то несвежее скушали?

За столом воцарилось мертвое молчание. Граф судорожно закивал, пуча глаза и пытаясь вздохнуть.

— Чудесное утро, дорогая, не правда ли? — резко сменила объект атаки Шу.

— Чудесное, Ваше Высочество, — еле выдавила графиня.

Не обращая больше внимания на хозяев, Шу неторопливо прошла на свое место рядом с Кеем, так же неторопливо села и завела с шерой Ильмой и дру Бродериком обстоятельную беседу о погоде, сортах роз и видах на урожай винограда на холмах Сванде-лен. Беседу о виноградниках и винокурнях, основе графского благосостояния, с подозрительным энтузиазмом поддержала Балуста шера Ахшеддин. Слушая их, граф бледнел и крепче сжимал вилку — зато эльфийка улыбалась все веселей и потряхивала рыжими косичками. Даже всегда бесстрастный, скучный и невыразительный Эрке, воплощенная добропорядочность и безобидность, изменил привычному образу и увлеченно подсчитывал, сколько налога пойдет в казну с успешной виноторговли.

С удовольствием поглощая дичь, копченую рыбу, салаты, суфле, пирожные и прочие изыски, Зак обдумывал, чем грозит Его Высочеству Кейрану, а вместе с ним и Закериму шеру Флому, отказ Шуалейды от официального расследования покушения. Ничего приятного не надумывалось, зато опасностей, угроз и неприятностей — караван и маленький ослик. Но и от расследования не меньше…

Нет уж, раз Шу молчит, пусть уж молчит. И слава Светлой, что не Заку разгребать эту повозку золотаря.

* * *

Как Зак и ожидал, добыть внятных объяснений из троих магов не удалось ни полковнику, ни Кею. Они не врали, упаси Светлая. Просто наотрез отказывались говорить о том, что произошло ночью. Даже на провокационный вопрос Кея «что ты сделала с убийцей?» Шуалейда пожала плечами и посоветовала ему обратить внимание на окружающий пейзаж и не мешать ей вздремнуть. Сны ей, видите ли, снились дурные.

Полковнику тоже, наверное, снились дурные сны, как и хмурому сержанту, что во время десерта явился с докладом: строевым шагом, бряцая оружием и зыркая на свандеровских слуг, словно на зургов в боевой раскраске. Потому что сразу после завтрака отец усилил охрану: теперь вместо двенадцати гвардейцев около Кея молчаливыми тенями бдели две дюжины. А хмурый сержант с полным взводом задержался в поместье и догнал кортеж лишь следующей ночью.

Шуалейда шера Суардис

Мерный стук копыт убаюкивал не хуже старинной эльфийской колыбельной, которую иногда пела Балуста. После бессонной ночи живописные пейзажи не восхищали, птичье пенье царапало слух, в глаза словно насыпали песку. Но спать не получалось, хоть Шу могла запросто дремать в седле: ветер поддержит потомка Голубого Дракона не хуже перины.

— Простите, полковник, но я считаю, что все произошедшее этой ночью лучше похоронить там, в поместье Свандеров.

Ответ Шу на седьмой вопрос шера Флома не отличался от предыдущих шести ни тоном, ни количеством полезной информации. С каждым разом ей было все труднее сопротивляться участливой настойчивости человека, практически заменившего им с Кеем отца. Но дать официальный ход делу о покушении и об измене она боялась еще больше, чем потерять доверие Бертрана. А сказать правду значило обязать его доложить королю: магическая присяга не позволит смолчать.

— Я надеюсь, Ваше Высочество хорошо понимает, что делает.

— Я тоже надеюсь, полковник.

Бертран покачал головой и дал коню шенкеля, оставляя Шу один на один с невеселыми мыслями и тяжелыми воспоминаниями.

За четыре мирных года в Сойке она почти забыла, каково это: выпить разум и жизнь. Казалось, та история похоронена под завалами в Уджирском ущелье и не вернется никогда…

 

Глава 4

Око Урагана

Шуалейда шера Суардис

431 год, шестой день месяца Пыльника (четыре года тому назад). Найрисский залив, крепость Сойки.

Лето четыреста тридцать первого года выдалось жаркое, ветреное и грозовое. Столько расколотых молниями трехсотлетних дубов и сожженных крыш не случалось и за десяток лет. Но урожаю это не повредило, напротив, фруктов и хлебов в тот год уродилось на зависть. Собственно, с зависти все и началось. С древней, как Дремлинские горы, зависти кочевников к богатым плодородным землям за перевалом.

— …с инспекцией в Уджирский Оплот. Конвенту нужен десяток краснорожих, а если повезет, то ученик шамана. Странности с погодой…

— Опять подглядываешь? — голос Эрке, раздавшийся прямо над ухом, заставил Шу подскочить, но не погасить говорящее зеркало. — И чего такого интересного говорит генерал, что ты не услышала бы за обедом?

— Погоди, — оборвала его Шу, не отрывая взгляда от «замочной скважины» в кабинет полковника Бертрана шер Флома. — Минутку, а?

— …сержанта Нольбеса и его десяток. С его опытом вылазок в Пустоши… — продолжал генерал Фрай шер Флом, старший брат полковника Бертрана. — Я оставлю тебе взамен десяток Ножа, так что обороноспособность Сойки не пострадает.

— Возьми еще Мангуста, он хоть и не получил цветной грамоты, но лучше такой маг, чем никакого. — Бертран погрустнел. — Где те благословенные времена, когда каждый шер…

Зеркало потускнело и замолчало, повинуясь жесту Ахшеддина.

— Шис! Ну зачем, Эрке?.. — начала было Шу.

— Ничего, что касалось бы тебя, — отрезал лейтенант. — Хватит подслушивать. Если генерал привез новости о твоей помолвке, все узнаешь и так.

Шу упрямо вздернула подбородок и шагнула к лейтенанту.

— Я хочу узнать, за которого из сыновей Императора меня выдают, не из газет! А вы все молчите.

— Ваше Высочество все узнает в свое время. До свадьбы еще два года. Некуда торопиться.

— Еще скажи: «Учитесь лучше манерам, Ваше Высочество. Жена принца Империи не должна походить на базарную торговку! И наденьте платье, на вас смотреть стыдно», — пропела Шу, подражая компаньонке, шере Ильме.

— Принцесса Валанты должна походить на принцессу, а не на безалаберного пажа, — парировал Эрке. — И не подглядывать в замочную скважину.

— Ладно, убедил. Расскажи лучше, почему конвент посылает в Пустоши генерала Флома с пятью взводами, а не придворного мага. Ни за что не поверю, что шеру Бастерхази сложно выяснить, что там не так с шаманами.

— Ему-то, может, и просто. Только вряд ли Его Светлость Парьен позволит ученику Его Темности Тхемши близко подойти к такому источнику силы.

— Интриги… — Шу наморщила нос.

Эрке пожал плечами.

— Кстати, дру Бродерик просил передать, что лекция по истории началась четверть часа тому назад. Сегодня — о роли зургов в Великой войне. А кто не успел, тот…

— Успел! — оборвала его Шу, кидая взгляд в зеркало и поправляя выбившиеся из прически локоны. — А ты не идешь?

— Не сегодня. Но вы с Баль мне все расскажете! — последние слова Эрке произнес уже в спину убегающей принцессе. Когда дело касалось занятий с дру Бериланом Бродериком, не было на свете ученицы прилежней.

* * *

— …после Великой войны Сойка потеряла военное значение…

Гном замолчал, услышав звук открывшейся двери, и обернулся. Взгляды Кея, Зака и Балусты тоже устремились к входу в библиотеку.

— Вот Ваше Высочество нам и напомнит историю крепости Сойки.

— Как скажете, дру Бродерик. — Шу присела в реверансе, подмигнула Балусте и прошла к висящей на стене карте континента. — Итак, крепость Сойки заложена в год сорок третий Великой войны с богом-демоном Карумом. Располагается на сто десять лиг южнее Суарда, в основании мыса Крыло Сойки и блокирует южный путь из Зурговых пустошей в Валанту — Свистящий перевал.

Она провела указкой по горной гряде, пересекающей континент сверху вниз, остановилась на стыке суши и моря, где восточный отрог Дремлинского хребта уходил в воду и загибался серпом, а западный продолжался вдоль берега.

— Правители вольных баронств на берегах реки Вали-Эр объединились с гномами Дремстора и эльфами, чтобы сохранить свои земли от последователей бога-демона. — Указка обвела область между хребтом на западе и плоскогорьем на востоке, разделенную синей веной реки. — Сойка выстроена совместно людьми, гномами и эльфами. Всего дважды она подвергалась штурму. Впервые — сразу после постройки, когда третья волна зургов пошла через перевал.

— Если бы гномы не затянули переговоры на десять лет, то третьей волны не было бы вовсе, — пробурчал Кейран.

Бродерик обернулся к принцу и нахмурился, но Кей продолжал:

— Вторая волна дошла до самой Ирсиды и разорила все побережье! Спорим, если бы зурги покушались на рудники или сам Дремстор, Совет Кланов бы вступил в союз много быстрее?

— Ваше Высочество правы, — сердито сверкнул глазами гном. — Но все же позвольте Её Высочеству закончить, а о политике Совета Кланов и короны поговорим в другой раз, применительно к железной дороге.

— Вы знаете мое мнение, дру Бродерик, — Кей пожал плечами. — Дорога должна быть построена, и я сделаю все, что от меня зависит.

Шуалейда с трудом проглотила готовые сорваться горькие слова — вряд ли от Кея хоть будет зависеть хоть что-то, если только Светлая не спустится с небес и не напомнит отцу, что у него есть не только старшая дочь, но и сын, наследник престола. О младшей дочери можно не напоминать, она уже продана.

— Так я продолжу? — ледяным тоном спросила она.

— Несомненно, Ваше Высочество, — кивнул Бродерик.

От сочувствия и понимая в его тоне Шу стало стыдно. Дру Бродерик отказался от алхимической кафедры в имперской Магадемии и поехал в богами забытую глушь учить их, потому что верил: король услал их из столицы лишь ради безопасности наследника.

— На сегодняшний день крепость Сойки это единственное сохранившееся укрепление с полными рунными щитами, — продолжила она. — Именно благодаря им третья волна зургов была разгромлена под стенами Сойки, а магический откат сделал Свистящий перевал непроходимым.

«И поэтому отец избрал Сойку местом ссылки наследника. Здесь его не достанет ни шер Бастерхази, ни Гильдия Ткачей».

Указка в её руке сама собой поднялась вдоль реки к северу и зацепила Метрополию, но тут же одумалась и спустилась обратно, к нижней части Дремлинского хребта. Там краснела еще одна точка, такая же, как обозначала Сойку. Справа от нее карта пестрела городами, совсем близко подходила излучина реки.

— Четвертая волна зургов была за три года до потери карумитами священного острова Карум-саме и окончания Великой войны. Орда пошла через перевал Барса в Ольбере и Уджирское ущелье, в сорока лигах к северу от Сойки. Оплот пал, зурги разорили ближние баронства и сожгли Кардалону. Затем орда направилась к побережью. — Шу провела неровную дугу от перевала через город в долине к заливу, затем спустилась к югу и обвела архипелаг Акулий Плавник. — Одновременно с моря напала Полуденная Марка. Одра и карумиты столкнулись неподалеку от крепости…

— Ваше Высочество несколько увлеклись, — с улыбкой прервал ее гном. — Давайте-ка заострим внимание на шаманской волшбе и стратегии Орды. Что Ваше Высочество знает об этом?

— Тактика и стратегия Орды примитивны. Зурги берут численностью и внезапностью, от равных сил противника предпочитают отступить, рассыпавшись на небольшие отряды-кланы. Уничтожают посевы, мужчин убивают, женщин и детей угоняют в рабство. Ловят шеров любой степени одаренности для шаманских ритуалов… — Шу запнулась.

— А о самих ритуалах в Империи ничего точно неизвестно, — продолжил Бродерик.

Шу пожала плечами.

— Шаманы берегут свои тайны и свои земли. Имперские маги пока не нашли способа проникнуть за созданную шаманами пелену дальше трех перестрелов. Потому в Оплот отправляется генерал Флом, а не шер Бастерхази, — назидательно проговорил гном, обращаясь к Шу. — А теперь поговорим о том, почему за последние шестьдесят восемь лет зурги ни разу не попытались пройти ущелье, и чем грозит Империи дальнейшее непонимание и неприятие основ шаманизма…

431 год, двадцатый день месяца Пыльника (четыре года тому назад).

Имперский форпост в Уджирском ущелье.

Встретить рассвет в Гнезде Кондора, самой западной дозорной башне Уджирского оплота… всего две недели назад Шу и не мечтала о таком. Но, раз уж она сбежала из-под суровой опеки Эрке и уломала генерала Флома взять ее с собой, дабы на месте изучить трофеи, то не уговорить того же Флома отпустить ее с утренней сменой в Гнездо — сущая глупость. Когда еще представится шанс посмотреть на Пустоши вблизи?

Зрелище стоило затраченных усилий. По сторонам сияли снежные пики, зеленый бархат пятнал неровные склоны. Солнце вставало за спиной, освещая бурлящие сизые, с золотыми и розовыми прожилками тучи. Они кружили над бескрайней равниной, клокотали, словно зелье в алхимическом котле. Далеко внизу колыхался лес, переходящий в степь, а справа уходил назад разлом Уджирского ущелья. Глазам же мага представала картина странная и пугающая. Тучи, горы, воздух переливались потоками природной стихийной магии, а равнину Уджир-Клыз полностью покрывал серый туман. Вязкий, липкий, он отдавал змеями, гнилым болотом и несвежей кровью. А еще он словно вползал в ущелье, притягивал, засасывал в себя.

Шу дернула головой, отгоняя ощущение чуждого, холодного и голодного внимания.

— …уснули, что ли? Змей, подай сигнал Иволге еще раз, — донесся с верхнего, открытого этажа башни сердитый и взволнованный голос.

— …должны были вернуться этой ночью… — нервничал второй. — Нольбес никогда не…

На слове «никогда» что-то сдвинулось, словно части головоломки встали на место. Невнятная тревога и неудобство мгновенно обрели причину. Все еще не веря себе, Шу вгляделась в противоположный, более высокий, склон ущелья, где на расстоянии чуть меньше перестрела ползли струи рассветного тумана, цеплялись за камни и корни карликовых сосен, словно отряд диверсантов…

— Тревога! Тревога! — закричала она, взбегая по лестнице.

Ее встретили три удивленных и настороженных взгляда. Топот еще четырех пар ног послышался снизу: ее услышали все находившиеся в Гнезде.

— Что случилось, Ваше Высочество? — первым среагировал старший утренней смены.

— Зурги идут. Посмотрите! — она указала на другой склон. — Разве туман двигается вверх?!

Солдаты на мгновенье замерли, вглядываясь в отвесные скалы.

— Тревога! — через один удар сердца скомандовал старший. — Ваше Высочество, прошу вас, скорее в Оплот!

Шу в ответ кивнула и устремилась к гондоле канатной дороги, связывающей Гнездо Кондора и форт: единственный путь на одинокий осколок хребта, иначе доступный только птицам.

— Снимут, — испуганно шепнул под нос один из солдат.

— Не снимут, — оборвала его Шу.

Она вскочила на парапет, остановилась на миг, чтобы сплести отводящее глаза заклинание и наложить его на четырехместную гондолу.

— Вы трое, прикроете отсюда. Змей, Хорек и Пырей — с Её Высочеством.

Солдаты попрыгали в гондолу, Пырей подал руку Шу. Едва она шагнула, старший дернул рычаг, отпуская тормоза, и гондола полетела навстречу солнцу. Почти сразу к пению каната добавился свист орочьих стрел. Заклинание не скрыло гондолу совсем, но сбивало краснокожим прицел. Шу оставалось только молиться Светлой, чтобы зурги не догадались повредить канат: удержаться в воздухе сама она бы смогла, но трое солдат?

Гондола уже приближалась к крепости. По перегораживающей ущелье стене деловито сновали солдаты, расчехляя катапульты и выдвигая к бойницам стационарные самострелы. Генерал Флом напряженно, до слез в глазах, вглядывался в натянутые канаты, пытаясь перебороть заклинание одной силой воли — и ведь удалось, даром что его оранжевая аура едва тянула на шерскую категорию. Все ж не зря он носил прозвание Медный Лоб. Разглядев смутную тень, генерал махнул рукой, приказывая солдатам отойти от приготовленных на площадке мешков с сеном, а паромщику — жать тормоз. Гондола вздрогнула и заскрипела, замедляясь…

Шу не успела порадоваться предусмотрительности Фрая, как поняла, что везение кончилось — за полмгновения до того, как перебитый стрелой канат загудел и взвился, сбрасывая гондолу, словно норовистый жеребец зазевавшегося пентюха.

«Соэ лан зииии!» — срываясь на визг летучей мыши, выкрикнула Шу древнюю формулу призыва ветра. В переводе с ире-аль: «Брат-сестра по сути, стань мною, позволь стать тобою».

Воздух сгустился, сплелся голубой сетью. Шу схватила за руки ближайших к ней солдат, третий сам догадался уцепиться за её кафтан. Гондола рухнула на скалы и разлетелась вдребезги. С северной стороны ущелья раздалось торжествующее улюлюканье, тут же сменившееся разочарованным воем: зурги увидели, что гондола пуста. Но заклинание все еще прикрывало от них саму колдунью, а до крепостного щита оставались считанные сажени. Не дыша, не моргая, она скользила по ненадежной воздушной бечевке к стене…

«Светлая, помоги!» — билась единственная мысль. Стена приближалась, росла… площадка для гондолы все поднималась — теперь Шу видела ее не сверху, а почти вровень…

— Змей, прыгай! — крикнул со стены Флом.

Шу не успела сообразить, к кому он обращается, как державшийся за полу кафтана солдат разжал руки и полетел вниз. Молча. А Шу подскочила вверх одновременно со всплеском страха и боли: солдат погиб, но теперь она успевала долететь до стены. Не совсем до верха, лишь до второго уровня бойниц…

— Хорек!.. — вторая команда последовала за первой, когда до бойницы оставалось три сажени.

— Не надо! Держись! — крикнула Шу, крепче сжимая руки и зажмуриваясь от напряжения: кто из них Хорек, она узнает потом, на стене.

— …Ваше Высочество! Вы не имеете права так рисковать, — сквозь темную пелену усталости и страха долетели до нее слова Флома.

— Фрай, замолчи, — потребовала она, открывая глаза.

Генерал сбился на полуслове: ему никогда не доводилось видеть Шу такой. Да и ей не доводилось еще чувствовать смерть со всех сторон. Смерть наползала, накатывала, звала… Смерть забрала дозорные отряды и взвод Нольбеса. Вязкий туман шаманской волшбы нависал с севера: несколько зуржьих отрядов успели проползти по отвесной скале и прилепились к расщелинам над крепостью. Еще бы полчаса промедления, и шаманы сняли с крепости магический щит — и перед отравленными стрелами зургов защитники перевала остались беззащитны…

— Вы успеете, Ваше Высочество… Да послушай же, Шу! — Старший Флом тряс её за плечи. — Ты должна уехать. Ты сможешь, Шу! Я поклялся твоему отцу сберечь вас обоих!

Не понимая, что делает, Шу кивнула и побежала к конюшне. Зачем? Все равно от шаманской волшбы не убежать. Серый туман уже окружал крепость…

«…совершенно безопасно, генерал, — едкой насмешкой вспомнились слова Берри. — Если Парьен сказал, что Орда не пройдет перевал в этом году, значит, Орда никак его не пройдет. Вы помните хоть раз, когда Его Светлость ошибался? Рано или поздно, так или иначе, его предсказания всегда сбываются…»

Так или иначе? Но как?.. В серой безнадежности она отчаянно нащупывала шанс если не выжить самой, то хоть остановить Орду. Не по силам девочке двенадцати лет пересилить шаманов, обуздать сорвавшуюся с привязи стихию. Но рано или поздно, так или иначе… Парьен никогда не ошибается. Значит, шанс есть! Соэ лан зии…

Взблеск молнии разорвал воздух, гул урагана настиг Шу, позвал: сестра по сути, стань мною!

— Соэ лан зиииии! — закладывающим уши шквалом разнеслось по крепости, закружилось вокруг Шу, укутывая оставленное до времени тело твердым, как горный хрусталь, ветром.

Она застыла во внутреннем дворе, не добежав до конюшни каких-то десять шагов. Наткнувшийся на нее солдат позвал Фрая: генерал кричал и махал руками, что-то сердито доказывал, но его слова тонули в реве урагана — там, над долиной Уджир Клыз. Шу лишь на миг глянула на себя, убедилась, что ветры надежно защитили ее от ретивых друзей, и не стала ничего объяснять. Некогда! Да и ни к чему: она уже клубилась и трещала молниями, втягиваясь облачным телом в ущелье.

Свобода! Упоительная свобода и радость свернувшейся тугими кольцами силы — она летела с воем и свистом, сминая деревья кончиками воздушных крыльев, задевая стены и грохоча камнями. Она отрывала от скал крохотные фигурки и сбрасывала вниз, к таким же ничтожным мурашам. Замирала на мгновенье, прислушиваясь к крикам, и отвечала счастливым смехом: мураши брызгали вкусным, терпким соком и щекотно искрили. Она обрушивалась потоками ливня, омывала склоны, выглаживала узкое русло — и впитывала вспышки терпкой и сладкой энергии. С наслаждением выедала мутные и горькие сгустки магии. Вонзалась молниями в скопления мурашей, рычала громом: страх! Боль! Смерть! Яростное счастье мощи и свободы — в бескрайнем небе, наперегонки с орлами — распирало и рвалось песней дождя и шквала.

Но в мелодию урагана вплетались два голоса — две нити, крепостью не уступающие цепям. Они звали и манили, угрожали и взывали… Влекли ее, каждый к себе, грозясь порвать напополам, словно перетянутую тетиву.

«Долг! Любовь! Счастье!» — звонким, прекрасным до слез был первый голос.

«Власть! Сила! Свобода!» — вязким, сладким до истомы был второй.

«Помни, кто ты есть!» — звал первый.

«Пойми, что ты такое!» — манил второй.

Она вспомнила: Шуалейда! Я — Шуалейда Суардис…

И остановилась, не долетев до кучки камней, облепленных муравьями — вкусными, сочными человечками… друзьями…

Она поняла: темная! Я — темная колдунья, упившаяся болью и смертью, чуть не погубившая людей — потому что человеческая боль так же пьянит, как зуржья…

Она замерла, отступила прочь, проглотила готовые обрушиться разряды молний. Преодолевая боль непролитых слез — застывших над обрывом водопадов — развернулась. Рванулась стрелой обратно, прочь из ущелья, пока помнит…

С оглушительным звоном тетива лопнула, распуская свитки ветров и освобождая небесные озера. Для Шуалейды наступила тьма. Без звуков, без образов, без памяти — блаженная тьма забытья.

Во дворе крепости упала тряпичной куклой бледная до синевы девочка.

Над ущельем взвыл последний раз ураган, взметнулся мутной волной, поднял на гребне сломанные кусты и тела — и отступил, считанные сажени не докатившись до стен крепости. Повисла тишина. Разом стих безумный ветер, опали клубы туч. Сквозь прорехи тающих облаков проглянуло солнце.

Люди опускали оружие, вертели головами, не в силах поверить, что живы, что смерть слизнула жадным языком лишь врагов — несчитанную орду врагов! — и пощадила жалкие восемь дюжин защитников крепости.

 

Глава 5

Две сестры

Ристана шера Суардис, принцесса Валанты

431 год, двадцать первый день Пыльника, на следующий день после битвы в Уджирском ущелье. Риль Суардис.

Словно дыхание Закрайней Ночи витало среди ароматов дичи и специй, среди ирисов, расставленных среди блеска серебра и фарфора, среди фруктов, горками выложенных на золотые блюда. Несмотря на благоухающий магнолиями ветерок, Ристане казалось, что замороженное сиянием дипломатических улыокб вино зазвенит о хрусталь сосульками. Особенно остро сиял виконт Вандаарен, рыбоглазый и бесцветный северянин.

— Ваше Величество не возражает сегодня же обсудить условия брачного контракта Их Высочеств? — осведомился он после третьей перемены блюд.

— Мы рассмотрим любезное предложение Его Высочества сразу после обеда. А пока отведайте фоль-дибар, милейший виконт, — лучезарно улыбнулся король.

— Надеюсь, Ваше Величество уже распорядились о приезде Её Высочества в Суард. Его Высочество в нетерпении ожидает помолвки с прекрасной Шуалейдой.

— Разумеется, виконт, мы послали радостную весть нашей дочери сразу по вашему приезду. Самым надежным курьером. Увы, Сойка недоступна для магической почты, и потому мы с прискорбием вынуждены просить вас подождать не две, а четыре недели.

Отец выглядел плохо. Конечно, он не позволил себе ни опустить гордо расправленные плечи, ни показать усталость и разочарование — нет, Мардук Суардис даже в дни неудач оставался настоящим королем. Но Ристана слишком хорошо знала отца, чтобы обмануться.

По знаку короля слуга поднес северянину исходящее ароматным паром блюдо, откинул крышку.

— Благодарю, Ваше Величество! — отозвался Вандаарен. — Если не ошибаюсь, с Найрисского побережья?

— Вы совершенно правы, виконт, — вместо короля продолжил беседу Ниль Адан.

Уверенный, изысканно вежливый, некогда любимый супруг великолепно делал хорошую мину при плохой игре. Странно, если б было иначе — он практиковался ежедневно на протяжении последней дюжины лет.

Вместе с отцом и Нилем Ристана развлекала посланника Его Императорского Высочества Лермы и в сотый раз молила Светлую о чуде. Но чуда не происходило. Посланник оказался не по зубам Суардисам. На все отговорки он заявлял:

— Его Высочество считает Ее Высочество Шуалейду лучшей невестой Империи.

Конечно, единственная одаренная незамужняя принцесса на всю Империю и ближние королевства! К тому же, прав на наследство у Шуалейды не меньше, чем у Ристаны, а несовершеннолетнего Кейрана принцу Империи можно и вовсе не принимать в расчет. Если бы Ристана могла, своими руками подлила бы яду самодовольному негодяю Вандаарену и полюбовалась, как он зеленеет и задыхается. Но вынуждена была улыбаться и выказывать счастье великой честью, оказанной принцем дому Суардисов.

Проигрыш.

Поражение.

О, как она ненавидела эти слова! И даже сейчас, понимая, что помешать браку кронпринца и Шуалейды сможет разве что вторая Великая Война с богом-демоном, Ристана обдумывала самые невероятные возможности. Например, нанять десяток пиратских укк для нападения на крепость Сойки. Вот только время, время… как успеть до отъезда Шуалейды в столицу?

* * *

Светскую беседу прервала резко открывшаяся дверь. Слуги замерли в испуге, все четверо обедающих повернулись к возникшему на пороге высокому, породистому шеру в черном камзоле и коротком плаще с алым подбоем.

Ристана боялась поверить, что придворный маг принес то самое чудо — возможность не отдавать Шуалейду за императорского сына. Но в еле заметной морщинке между бровей темного шера читалась не радость, а опасение и злость.

— Прошу прощения, Ваше Величество. — Шер Бастерхази с достоинством поклонился. — Срочная депеша Вашему Величеству от Его Светлости Парьена.

Король кивнул и принял свиток тончайшей рисовой бумаги, перевязанный шелковым семицветным шнуром: письмо весом в голубиное перышко и стоимостью в десяток аштунских скакунов: дальний телепорт, из самой Метрополии.

— Срочная депеша виконту Вандаарену от Его Светлости Парьена, — на тон тише сообщил Бастерхази, вопросительно поглядев на монарха.

Король снова кивнул. Маг отдал такой же свиток северянину и покинул столовую.

Неужели? Два свитка Рахмана? Конвент серьезно потратился — на пересылку такого письма уходит чуть не весь запас энергии мага-прим, а тут целых два! Ристана смотрела, затаив дыхание, как король и его гость одинаковыми движениями срывают шнуры; как свитки выпускают одинаковые облачка пахнущего бергамотом тумана; как две пары глаз — карих и водянисто-голубых — пробегают строчки… тоже одинаковые? Как хозяин с гостем встречаются взглядами, и игровая доска между ними переворачивается: северянин отступает, а притворная уверенность короля сменяется истинной.

Через несколько мгновений молчания Вандаарен очнулся и сладко улыбнулся.

— Ваше Величество, позвольте поздравить со славной победой!

— Это победа Империи, виконт! — вмиг вернувшим глубину и властность голосом ответил король и обратился к дочери и первому советнику: — Вчера утром в Уджирском ущелье войска под командованием генерала Флома разбили и обратили в бегство орду. Погибло около семи тысяч зуржьих воинов и восемнадцать шаманов. С нашей стороны потери ничтожны: восемь человек погибли, двадцать ранены.

Слова отца словно вязли в вате: Ристана не могла понять смысла. Какие войска? Флом должен был провести короткий разведывательный рейд и добыть десяток зургов для Конвента. Он не мог с такой горсткой людей остановить орду! И орды не должно было быть: светлый шер Парьен никогда не ошибается. Нет, что-то в этом письме не то! И как это связано со сватовством Его Высочества?

Теперь уже Ристана вглядывалась в отца. Уверенность, радость победы — но в то же время беспокойство и грусть, не заметные посторонним. Но она слишком хорошо знала отца, чтобы не понять: победа Флома грозит обернуться неприятностями.

— Мы удивлены вердиктом Конвента и будем требовать освидетельствования Ее Высочества Шуалейды, как только ей исполнится шестнадцать. В роду Суардисов не может быть темных…

Конвент? Шуалейда? Помилуй Светлая, но причем тут девчонка?.. И почему отец говорит о ней так, словно она больше, чем пешка в игре? Словно не он отослал младшую дочь с глаз долой, в захолустье.

Ристане казалось, что мгновенье назад ясный и понятный мир раскололся и перемешался, как в калейдоскопе. Единственный логичный вывод был — признать, что Шуалейда, эта мышка, сумела не только вопреки всем распоряжениям короля покинуть Сойку и оказаться в нужном месте и в нужное время, но и проявить себя невероятно сильной темной. Но в роду Суардисов не может быть темных! Значит, она не Суардис?.. но Придворный маг не мог пропустить ребенка чужой крови.

Потом. Обдумаем все потом — а пока надо поддержать отца и доиграть партию.

— Позвольте, Ваше Величество, — вступила Ристана. — Но Конвент не может ошибаться в таком важном деле. В воле Двуединых наделить нашу дорогую сестру даром любой принадлежности, а нам остается только смириться.

— О да. Воля Двуединых превыше даже Императорской воли, — король сделал подобающе строгое и смиренное лицо. — Мы сожалеем, что наша младшая дочь не оправдала надежд Его Высочества Лермы, и вынуждены, подчиняясь Закону, отказаться от высокой чести породниться с домом Кристисов.

— Его Высочество, несомненно, будет весьма благодарен божественному вмешательству, не позволившему свершиться ошибке, — с благочестивой миной ответил виконт. — От имени Его Высочества выражаю надежду на скорейшее проведение разбирательства касательно принадлежности магического дара Ее Высочества Шуалейды. А также заверяю Ваше Величество, что Его Высочество приложит все силы к тому, чтобы сие произошло без промедления. В уповании на милость Светлой.

Виконт осенил лоб малым окружьем, за ним повторили остальные.

— Все в воле богов, — промедлив мгновенье, ответила Ристана. — Мы будем счастливы видеть вас в Суарде, виконт. И да не оставит Светлая Его Высочество своей милостью.

Теперь уже Ристана с благочестивым видом осенила лоб знаком Светлой.

Окончания обеда все четверо дождались с трудом. Его Величество даже отказался от десерта, сославшись на неотложные дела: необходимо срочно созвать Совет и оповестить народ о славной победе над ордой. Вместе с ним покинул столовую Ниль: как всегда, мгновенно погрузившись в государственные дела с головой. Временами Ристане казалось, что супруг родился королевским советником так же, как она родилась будущей королевой: для них обоих никогда не было ничего важнее благополучия и процветания Валанты. Но почему-то он никак не желал понять, что королевство нельзя доверить отродью безголовых Тальге: Кейран просто не сможет удержать власть. Ни образования, ни опыта, и повзрослеть он не успеет. Светлая, о чем думал отец, делая наследника в пятьдесят пять лет? Он прекрасный король, как и все Суардисы, но он стар и слаб здоровьем. Не зря же стервятник Лерма торопил с помолвкой.

Распрощавшись с виконтом, Ристана поспешила к себе. В ее покоях наверняка переполох: она представила, как магистр по привычке расхаживает взад-вперед, черный плащ взметывается алыми всполохами подкладки, словно окутывая мага пламенем. А где-нибудь в самом неудобном месте застыл его краснокожий слуга-нежить, пугая фрейлин пустыми змеиными глазами.

Так и оказалось.

— Все вон! — распорядилась она, едва переступив порог.

Фрейлины с явной радостью и облегчением убежали, путаясь в юбках и едва не забыв положенные реверансы.

— А теперь давайте-ка поговорим, дорогой мой. Не вы ли утверждали, что Шуалейда — заурядная ведьмочка не выше категории кватро, а ваш предшественник погиб, потому что сам что-то напутал?

— Не волнуйтесь так, Ваше Высочество, — приблизившись к ней, Рональд улыбнулся. — Слухи о даре вашей сестры преувеличены. Она лишь послужила орудием более серьезных сил. Но согласитесь, пока все складывается наилучшим образом…

Шуалейда шера Суардис

431 год, девятый день месяца Тёрна, через две недели после битвы в Уджирском ущелье. Суард.

Все оказалось еще хуже, чем предупреждал Фрай. С самого начала — с городских ворот. На нее, колдунью и победительницу зургов, смотрели как на диковинного зверя в клетке: с любопытством и опаской. И с жалостью. Всю дорогу до Риль Суардиса ее преследовало одно слово: темная! Простые горожане и благородные шеры шептались и кололи ее своим страхом и неприязнью, а Шу не понимала, за что? Почему люди, ради которых она сотворила невозможное, считают ёедва ли не худшей напастью, чем зурги?

«Я не темная! — хотелось крикнуть им всем в лицо. — Посмотрите, я не беру ваш страх! Не трогаю вас…»

Хотелось плакать от досады и голода: она так и не сумела восстановиться после общения со стихией. Вся полученная от зургов сила выплеснулась, опустошив её до донышка. И так просто восполнить запас! Теперь-то она умела получить сколько угодно энергии, стоило лишь напугать десяток человек и съесть их страх. Боль тоже годилась — она могла бы питаться страданиями раненых. Но — не могла.

«Я не темная! — твердила Шу, в полубреду отталкивая потоки энергии. — Не буду!» — и больше недели не могла встать на ноги, истощенная до предела.

Ее выхаживал сам Фрай, потому что солдаты, хоть и благодарные за спасение, боялись приближаться. Слишком хорошо помнили, как летели со скал зурги и как гроза чуть не смела крепость.

За полчаса, проведенные на улицах Суарда, Шу успела раз сто пожалеть, что отказалась от кареты, и что Фрай не запихал ее под защиту занавесей и гербов силой. Но даже он, бесстрашный генерал Медный Лоб, качавший ее на руках вместо собственных детей — которых у Фрая не было — опасался колдуньи и не решался, как раньше, на нее рыкнуть. Хотя любил по-прежнему и не верил в этот отвратительный слух: темная.

Родной дом встретил ее еще хуже, чем город. Там хоть к страху примешивалась радость от победы над ордой, и в неё время от времени попадали цветы, что бросали горожанки потрепанным, но гордым солдатам и великолепному усталому генералу. А тут… о, как хотелось сбежать от этой брезгливости и высокомерия! Распоследняя прислуга, и та мстила за собственный страх презрительными мыслишками: пугало, а не принцесса, уродливая девчонка, одетая хуже горничных, мелкая и тощая — а мы ее боялись!

На мнение прислуги Шу могла бы наплевать, но вот отец и сестра… и еще придворный маг…

Первым, что услышала Шу от Ристаны после чинных приветствий, едва та отправилась провожать её к гостевым покоям, было:

— Дорогая, вам надо немедленно помыться!..

Все остальное можно было не слушать: ничего, кроме упреков. Отец разочарован, сестра разочарована, и вообще лучше бы Шуалейде не рождаться, чтобы не позорить светлое имя Суардисов.

«Только не злись, только не злись…» — как заклинание, повторяла про себя Шу, следуя за разряженным мажордомом по залитым солнцем галереям и залам. От блеска и яркости красок слезились глаза, но она гордо задирала подбородок и пропускала мимо ушей нравоучения Ристаны. Так хотелось ответить ей… да хоть просто позволить тому страху, что сидел внутри сестры, расцвести и вырасти — и забрать его себе. Снова упиться силой, взлететь над городом…

— …к обеду. А шеру Ильму следует уволить и сослать!

Резкий голос сестры едва не порвал тонкую оболочку самообладания.

— Благодарю Вас. — Шу склонила голову, чтобы не смотреть Ристане в глаза: слишком велико было искушение.

— Через час за Вашим Высочеством зайдут, — бросила старшая принцесса и величественно удалилась.

Дальнейшее превратилось для Шу в кошмар. Мытье, одевание, причесывание… голод, сосущая пустота внутри — и изобилие терпких и сладких, острых и соленых, маслянистых и прохладных эмоций. Даже не надо тянуться, только возьми!

Борьба с хищными инстинктами настолько занимала Шу, что она не обращала внимания на то, что с ней делают. Так что зрелище бледного пугала в роскошном платье персикового цвета оказалось неожиданностью: она не смотрела в зеркало последние две недели, не до того было. Но… ширхаб! Такого она бы и сама испугалась. Красные глаза с синим кругами, запавшие щеки с пятнами искусственного румянца, тощая как у цыпленка шея — как есть зомби из трактата по некромантии.

Ну и пусть. Все равно отец на нее смотрит, как на позор семьи, так что нет смысла пытаться казаться лучше, чем есть.

В таком настроении Шу пообедала прямо в покоях — не замечая вкуса — и позволила мажордому проводить себя в отцовский кабинет, где уже собрались отец, сестра, первый советник, генерал Флом и придворный маг.

Мощь темного потомка Огненного и Разумного Драконов она почувствовала, не дойдя до кабинета двух десятков шагов. Там, за дверью, ждал хищник страшнее всех шаманов, вместе взятых: его аура обжигала, отталкивала и манила, заставляя замедлять шаг и шарить взглядом по сторонам в поисках путей для бегства.

Злые боги… И это ее боятся горожане? Да они просто слепые… этот темный один сожрет весь Суард, не подавившись. Куда ей, слабенькой самоучке, против такого буйства стихий? Не стоит и трепыхаться.

Похоже, магистр Бастерхази считал так же. В жестких, острых всполохах его магии читалось: ты, девочка, просто недоразумение, не стоящее и взгляда. Тебе повезло, но не рассчитывай, что повезет еще раз.

Шу и не рассчитывала. Единственное, чего ей хотелось, это вернуться в Сойку и снова почувствовать себя человеком, а не голодной нежитью. Но пока приходилось отвечать на вопросы отца и мага — десятки вопросов. Она не понимала, зачем им нужно все это знать. Но послушно отвечала, опасаясь неосторожным жестом или взглядом дать понять темному, что может представлять для него интерес. Шу рассказывала, как заметила орду, как вспомнила о предсказании Парьена и ответила на зов урагана. Она не лгала, о нет. Всего лишь умалчивала о том, что не ураган воспользовался ею, чтобы избавиться от неестественной власти шаманов, а она сама стала ураганом, подчинила его и едва смогла отказаться от немыслимой мощи. Сейчас Шу боялась и пряталась за своим страхом.

— Так зачем Ваше Высочество отправились в форт? — выяснив у генерала все, что возможно, снова обратился к ней шер Бастерхази.

Шу замялась, потупилась. И, с трудом сдерживая трясущиеся губы, подняла взгляд на мага.

— За мандрагорой.

— И зачем Вашему Высочеству понадобилась мандрагора?

— Регенерировать сержанту Ублаю ногу.

Маг едва заметно поморщился: глупая, самонадеянная девчонка! Любому ученику лекаря известно, что летняя мандрагора не годится в зелье. Но что взять с дурочки?

Шу была согласна прослыть дурочкой и никчемной колдуньей, только бы… при мысли о том, что с ней будет, если темный вдруг сочтет ее опасной или хоть неудобной, Шу покрылась холодным потом.

— Шер Бастрехази, мы думаем, что Ее Высочество рассказала все необходимое, — неожиданно вмешался король. — Вы уже составили мнение, мы слушаем.

Благодарная Шу взглянула на отца чуть внимательнее, отрешившись от заполняющих кабинет эманаций Тьмы. На груди отца сиял серебром гербовый единорог, окутывающий его мягкими бликами охранной магии. А сам король, к ее радости и удивлению, вовсе не был разочарован, напротив, от него шла к дочери теплая волна гордости и — любви? Так хотелось поверить! Но еще больше — спрятаться. Потому что даже король не защитит её от темного.

— Ваше Величество совершенно правы. — С любезной улыбкой, резко контрастирующей с запрятанным внутрь раздражением и презрением, маг поклонился королю. — Ее Высочество Шуалейда обладает даром весьма редкой природы. Сумрак. Вероятно, в скором времени возобладает одна из сторон.

— Хорошо. — Мардук кивнул. — Нас интересует, как повлияло на нашу дочь происшествие на границе. И что возможно сделать, чтобы возобладала светлая сторона.

— К сожалению, Ваше Величество, происшествие на границе серьезно усилило Хиссову кровь. Как я уже докладывал Вашему Величеству, выброс магии третьего дня сего месяца имел совершенно определенный темный окрас. Запрет на брак с особами королевской крови для Ее Высочества имеет под собой неоспоримые основания. Но, насколько сейчас возможно судить… — Маг на миг обернулся к Шу и обжег оценивающим взглядом: она съежилась и постаралась стать как можно безобиднее и незаметнее. — Основной поток создала магия шаманов, вступившая в конфликт с естественным стихийным образованием. Как известно, циклоны вблизи Дремлинских гор проявляют дискретно-магические свойства, флюктуация которых находится предположительно в зависимости от эманаций терроферрической субстанции…

— Да-да, магистр, мы поняли, — остановил король увлекшегося мага.

Из-под маски невозмутимой вежливости и достойного смирения полыхнуло ослепительно алым гневом: на такой краткий миг, что Шу усомнилась — не почудилось ли?

— Шер Бастерхази, — воспользовалась паузой Ристана. — Вы гарантируете, что дар Ее Высочества пробудет в неопределенном состоянии в течение года?

— Простите, Ваше Высочество, но в данном случае ничего гарантировать невозможно. Природа Сумрака недостаточно изучена, чтобы делать прогнозы на столь длительный срок. Если Ваше Величество позволит… — Рональд дождался кивка короля и продолжил. — Я бы рекомендовал Ее Высочеству не покидать Риль Суардис, чтобы я мог непосредственно наблюдать процесс и при необходимости его корректировать.

— Корректировать? — переспросила Ристана. — Боюсь, природа вашего собственного дара такова, что мы вынуждены усомниться в целесообразности подобной коррекции.

Шу смотрела, как сестра в волнении сжимает подлокотники кресла, как хмурится отец, как герцог Адан задумчиво переводит взгляд с супруги на мага, как генерал Флом сжимает челюсти и раздувает ноздри, и не могла пошевелиться. Все происходящее казалось дурным сном. Словно она невольница на рынке: решают ее судьбу, обсуждают ее брак — и никому в голову не приходит поинтересоваться ее мнением.

— Ее Высочество должна стать светлой, магистр, — отрезала старшая принцесса. — А посему оптимальным решением будет направить нашу возлюбленную сестру в обитель Райны. Там Ее Высочество сможет продолжить подобающее принцессе образование, а нежелательные влияния будут исключены.

— Позвольте, дорогая, — уверенно парировал советник Адан. — Но вы не можете гарантировать, что подобные меры не приведут к противоположным результатам. А Ее Высочеству, кроме подобающего принцессе образования, требуются наставления в магии и сопутствующих дисциплинах.

Спор прервало легкое покашливание короля. Все мгновенно умолкли и повернулись к нему.

— Мы выслушали вас. И решили: Ее Высочество вернется в крепость Сойки. Лейтенант Ахшеддин достаточно компетентен, чтобы наблюдать за развитием дара нашей возлюбленной дочери, а дру Бродерик продолжит уроки естественных наук и теории магии. На ближайшие годы этого достаточно. Что же касается Конвента, шер Бастерхази, можете сообщить им, что мы даем согласие на консилиум после шестнадцатилетия принцессы. А до тех пор не рассматриваем брачных предложений.

Только когда король высказался, Шу заметила, что сдерживает дыхание. От глубокого вздоха закружилась голова, снова голодом свело внутренности.

— Дорогая, что с вами? — В патоке сестринской заботы всплывали колючки раздражения и опасения.

— Все в порядке, Ваше Высочество, благодарю.

Шу склонила голову: кто знает, что Ристана прочитает в ее глазах?

* * *

Обратно Шуалейду провожал Флом. Так странно и непривычно было видеть несгибаемого генерала смущенным и подавленным! Но Шу терпеливо ждала, пока он сам не расскажет, в чем дело. Терпеливо… Шу сама не верила, что это скромное, тихое существо, норовящее забиться в темный угол — она, собственной персоной.

Уже открыв перед Шу двери гостевых покоев, генерал замялся. Ей показалось, что он сейчас передумает и уйдет.

— Фрай? — она дотронулась до его руки. — Ты не откажешься выпить со мной чаю?

Флом удивленно посмотрел на нее. Медленно кивнул. И словно опомнился: в его жесты и осанку вернулись прежняя уверенность и властность, нахмуренные брови разгладились. Генерал снова готов был вести в бой армию… или же посмотреть в глаза Шуалейде.

— Так что ты хотел мне сказать? — не выдержала Шу после третьей чашки.

Генерал замер и опустил взгляд. Тонкий фарфор в его лапище треснул, остаток чая пролился на скатерть.

— О, ширхаб! — Он осторожно опустил осколки на блюдце. — Прости.

— Да ладно, какая ерунда…

— Не за чашку, — прервал ее Фрай. — Я… мне… — Он снова опустил глаза и скривился, словно откусил неспелый лимон. — Мне придется принять этот клятый орден. Его Величество прав. Нельзя сейчас спорить с Конвентом, доказывая, что ты не темная. Ты же понимаешь, да? Лучше эти слухи, чем брак с принцем Лермой…

Шу вздрогнула: что же это за принц такой, что генерал боится за нее, темную колдунью?!

Генерал сбивался, замолкал и кусал ус, объясняя, почему он должен, и почему нельзя, и почему надо. Но в каждом слове слышалось: прости!

— Фрай, ну что ты со мной, как с маленькой. Я все понимаю. Думаешь, не вижу, как на меня смотрит Ристана? А придворный маг… Да мне ничего не надо, только бы он забыл о моем существовании. Я боюсь, Фрай. Я не хочу стать темной. И не хочу стать мертвой.

— Но, Шу… — вскинулся генерал.

— Без но, — перебила его Шу. — Если для того, чтобы унести отсюда ноги, надо сказать, что шаманы сошли с ума и сами на себя вызвали грозу, я так и скажу. Да что угодно скажу! И ты скажешь.

— Ненавижу политику, — рыкнул генерал, успокаиваясь. — Никогда я не приписывал себе чужих побед. И, Шу… все равно солдаты знают, кто их спас. И люди тоже узнают!

— Не надо. Не говори никому, пожалуйста! Если ты прав, и Его Высочество заинтересовался мной только ради одаренных наследников, пусть лучше он думает, что это все случайность. Тогда, быть может, я буду ему не нужна. Он не захочет жениться на никчемной девчонке, правда?

— Правда, Шу. Правда, — солгал Фрай и улыбнулся одними губами.

За эту ложь, за эту заботу и желание защитить она благодарила Светлую. За то, что не одна. За то, что есть кто-то, кому она нужна не как пешка в игре и не как политический товар.

* * *

Все оставшееся до отъезда в Сойку время Шу провела в своих покоях. Никакая роскошь, никакие диковины позабытого за шесть лет дворца не смогли бы ее заставить переступить порог: где-то там, неподалеку, был темный шер Бастерхази. Шу кожей чувствовала опасность и радовалась, что не успела восстановить запасы энергии по дороге домой. Шу смеялась бы над собой: с какой радости ей, принцессе, притворяться дохлым жуком? Но инстинкт подсказывал, что лучше притвориться, чем оказаться съеденной.

К счастью, отец посчитал ее присутствие на торжественном приеме в честь генерала Флома, победителя зургов, излишним. Она был рада, что про нее забыли, и с удовольствием весь следующий день читала принесенные отцовским секретарем книги. А на третий день, чуть рассвело, вместе с Фломом отправилась обратно на побережье. В захолустье, в ссылку, в изгнание… в единственно безопасное место — крепость Сойки.

 

Глава 6

Маркиз Длинные Уши

Дайм шер Дукрист

435 год, 21 день Холодных Вод. За пять дней до праздника Цветущего Каштана. Имперский тракт, к северу от Суарда.

Маркиз Дайм шер Дукрист покинул постоялый двор с первыми лучами солнца. Потрепанный камзол, тощая седельная сумка и недорогая шпага на поясе — ни дать ни взять молодой безземельный шер, едущий наниматься в королевскую гвардию. Но так мог бы подумать только тот, кто ни разу не держал в руках золотого империала. Любому другому длинноватый нос с горбинкой, сросшиеся брови и узкий жесткий рот сказали бы достаточно, чтобы кланяться очень почтительно и держаться от императорского бастарда подальше.

Пока селяне не успели заполонить Юго-западный тракт повозками, пылью и суетой, Дайм ехал не спеша, наслаждаясь птичьим гомоном и запахами едва проснувшегося леса. Редкий миг тишины и покоя, одиночества и раздумий. Миг свободы — драгоценной, как синий жемчуг Залива Сирен, и обманчивой, как песни тех же сирен.

Наслаждаться тишиной и покоем помешало шебуршание в придорожных кустах. Дуболом сам собой запульсировал в ладони, но Дайм погасил его: много чести таким разбойничкам, ради них портить новые перчатки. Ни арбалетов, ни мечей у них не было, лишь один лук и три дубины. Выдержки тоже не оказалось: стрела просвистела в локте слева от Дайма и поразила ежевичник на обочине.

— Вылезайте, почтенные. Бить не буду.

Приглашение Дайм сопроводил мягким, но убедительным магическим приказом — четыре лиловые нити потянули ничего не понимающих парней на дорогу. Все четверо щеголяли деревянными сабо, домоткаными рубахами и прическами под горшок.

— Э… утречка вам, почтенный. — Самым храбрым оказался горе-разбойник с физиономией записного плута.

— И вам не хворать, — отозвался Дайм. — Что ж вы, юноши, в кустах потеряли? Малина не поспела.

— Да, эта… с лошади-то слезайте.

— Зачем?

Дайм строил из себя туповатого зануду и прощупывал лоботрясов на предмет сюрпризов от… Навскидку Дайм бы назвал десятка два магов или вельмож, не побрезговавших подставить деревенщину ради удовольствия ему насолить, а при очень большом везении — избавиться от занозы навсегда.

— Дык эта, — почесав дубиной грязную пятку, пояснил медлительный здоровяк с глазами больной коровы. — Нас четверо, а вы один, почтенный. Делиться надо.

— Делиться? Никак папаша научил.

Здоровяк насупился, пожевал губами и буркнул что-то неразборчивое в защиту папаши.

— Слазьте по-хорошему! — пришел ему на помощь плут.

— Ага, слазьте, пока мы добрые! — обрадовано поддержал его самый мелкий.

Лучник-мазила молча прятался за спинами дружков, пытаясь строить зверскую рожу и подрагивая подбородком. От всех четверых разило дурью, ленью, трусостью и злобой.

Дайм расслабился. Сюрпризов нет, дурь и разбойничков своя: наверняка наслушались в кабаке баек о сладкой вольной жизни, да удрали от мамок. Спрятав ухмылку, он покачал головой и одарил живописную группу укоризненным взглядом.

— И не совестно вам? Может, у меня, кроме этого коня, ничего и нет. Ограбите, придется и мне в разбойники идти.

— Вы зубы-то не заговаривайте… Кошель или жизнь! — почуяв слабину, пошли в наступление разбойнички, для храбрости подпихивая друг друга в бока. — Слезайте уж…

Дайм не выдержал и рассмеялся, чем поверг молодцов в замешательство. Они остановились и уставились на странного путника, лучник даже пригнулся на всякий случай.

— Ай, как нехорошо! — отсмеявшись, продолжил Дайм. — Вам мамки не говорили, что тракт — место опасное, тут деток обидеть могут? Ну-ка, бегом по домам, да передайте папашам, чтоб не пожалели вам вожжей!

Для пробуждения здравого смысла в твердых головах Дайм не ограничился словами. Небольшая иллюзия, и вместо веселого шера с бирюзовыми глазами перед парнями предстало нечто среднее между демоном Ургаша и деревенским старостой. Тварь приподнялась в седле, оскалилась, показывая длиннющие клыки.

— Домой! Быстро! И чтобы никогда! — провыл Дайм замогильным голосом. — У-у! Догоню-у!

Хруст веток, топот и сдавленное проклятие врезавшегося в дуб лучника послужили Дайму ответом. В пыли остались валяться дубинки и неуклюжий самодельный лук, в ежевике образовалась брешь, будто с тракта ломилось в лес стадо кабанов. Флегматично фыркнув, конь покосился на всадника — а тот от души хохотал.

— Хорошее предзнаменование, Шутник. — Проводив взглядом удаляющийся топот, Дайм похлопал коня по холке. — Вперед, в Суард!

Отпустив поводья, Дайм снова погрузился в размышления. Юго-западный тракт был знаком Шутнику до последнего камня, как и все дороги Империи: главе имперской Канцелярии не сиделось в Метрополии. За двенадцать лет службы он изъездил все шесть провинций вдоль и поперек, донося до шеров волю императора — не ту, что читают на храмовых площадях герольды и печатают на первых страницах газеты, а намеки, рекомендации и мягкие просьбы. А чтобы намеки не прошли мимо ушей подданных, на должность Тихого Голоса император поставил собственного бастарда, мага категории дуо. Высокая честь, на взгляд вельмож. Слишком высокая — на взгляд четырех законных сыновей императора, могущих похвалиться Цветными грамотами разве что категории кватро, а то и вовсе условной. И весьма обременительная честь служить шпионом, пугалом и палачом — для самого Дайма. Была бы его воля, Дайм доучился бы в Магадемии, женился на какой-нибудь не слишком родовитой шере, вернулся в свою глушь и никогда не попадался императору на глаза. Но, как любит говорить Его Всемогущество, шер предполагает, а император располагает.

Почувствовав хмурые мысли хозяина, Шутник вопросительно фыркнул.

— Быстрее! — Подобрав поводья, Дайм ударил коня каблуками.

Этот визит в Суард обещал быть непростым: там, где замешаны темные шеры и имперские кронпринцы, просто не бывает. Но тем интереснее игра! И выиграть эту партию у высокомерной сволочи, возлюбленного брата Лермы, Дайм просто обязан. Мало ли, что Дайм связан с Императором не только присягой, но и Печатью Верности, не позволяющей даже помыслить о том, чтобы причинить венценосному отцу вред. На сводных братьев его верность не распространяется.

«Кто владеет информацией, тот владеет положением», — не раз повторял ученику Светлейший Глава Конвента, Парьен. Дайм был полностью согласен с учителем — и, благодаря архивам и агентам Канцелярии, никогда не лез в воду, не зная броду. Но в этот раз именно информации ему недоставало. Всего об одной фигуре: принцессе Шуалейде. В донесениях капитан Ахшеддин уверяел, что принцесса — сумрачная шера, что-то такое из легенд и сказок Ману Одноглазого, но ведет себя как скорее как светлая. При этом в Уджирском ущелье она использовала чистейший темный дар, что и позволило Дайму расстроить помолвку Лермы с самой богатой провинцией Империи, чтоб дорогого братца зурги живьем сожрали. Распуская слухи о темном даре младшей принцессы Валанты, Дайм не тешил себя пустыми оправданиями «это для её же блага». Благо незнакомой девочки волновало его меньше всего: от века судьба принцесс — служить разменной политической монетой, будь они темными или светлыми. Теперь же одними слухами не обойтись, слишком высоки ставки.

* * *

Древняя столица Валанты больше шести сотен лет не знала ни войн, ни мятежей. Чистые широкие улицы Старого города зеленели кипарисами и померанцами, платанами и можжевельником, благоухали тимьяном и гибискусом. Каждый раз, приезжая в Суард, Дайм не отказывал себе в удовольствии полюбоваться фонтанами и словно игрушечными площадями, выложенными яркой геометрической мозаикой.

Во дворец он по обыкновению зашел с черного хода, под пеленой невидимости. Незамеченным добрался до гостевых покоев, давно предоставленных в его личное распоряжение. Простейший способ держать отвыкшую от магии публику в вечном недоумении и напряжении — неожиданно возникать ниоткуда. Конечно, если бы он появился посреди обеденного зала, в дыму и молниях, эффект был бы не хуже, но тратить прорву энергии на ерунду Дайм считал нецелесообразным.

В своей комнате, небольшой, но надежно защищенной даже от придворного мага, Дайм быстро ополоснулся, сменил дорожный костюм на черный с серебром мундир: тот дожидался в полупустом гардеробе. Натянул черные лайковые перчатки, подобающие палачу — вопиющее нарушение придворного этикета, но императорский бастард имеет право на придурь.

Стоило ему показаться в галерее западного крыла, во дворце поднялся переполох. Первый же встреченный паж, едва подметя беретом пол и оторвав испуганный и удивленный взгляд от Тихого Голоса Императора при полном параде, понесся докладывать королю.

В Зале Бабочек, испятнанной разноцветными бликами — солнечные лучи дробились в витражах и скользили по паркету карминными, шафранными и изумрудными пятнами — навстречу попался молодцеватый шер с ястребиным профилем, разодетый в шелка и кружева. Красный тон дара говорил о крови Огненного Дракона, а разбавленный почти до серости цвет ауры — о вырождении до условной категории, в которой уже не определить принадлежность ни Свету, ни Тьме. «Сиятельный» шер, печальная насмешка над легендарными сумрачными, любимыми детьми Двуединых.

— О, Ваша Светлость! Счастлив приветствовать в Суарде!

Просияв светской фальшивой улыбкой, сиятельный шер приложил правую руку с воображаемой шляпой к сердцу и трижды поклонился, подметая той же воображаемой шляпой паркет. Дайм ответил на «малый неофициальный поклон», подобающий для приветствия членов императорской фамилии в приватной обстановке, легким наклоном головы: он давно привык к шпилькам в адрес собственного неоднозначного происхождения, и даже уважал тех, кто на них решался.

— Доброго дня, граф.

— Как здоровье Его Всемогущества, да продлятся его годы на радость подданным?

— Слава Светлой, превосходно! Его Всемогущество не оставит нас своей заботой, — с должной долей верноподданнического восторга ответил Дайм. — А вы, шер Зифельд, как всегда спешите, и как всегда к даме?

— Что вы, исключительно по делам государственным, — ухмыльнулся сишер.

— Ах, да, вы обсуждаете с Её Высочеством налоги на шерсть и… что-то еще не менее важное.

— Разумеется, Ваша Светлость. Если позволите…

— Кстати, Ваше Сиятельство, — остановил он графа, слегка выделив голосом слово «Сиятельство». — Передайте Её Высочеству, что у Канцелярии есть к ней дело.

Зифельд гневно сверкнул агатовыми очами, коротко поклонился и удалился, печатая шаг — он слишком гордился крохотной каплей огненного дара, негодной даже на то, чтобы зажечь свечу, и слишком легко вспыхивал.

Со скучающим видом Дайм шествовал в сторону королевских покоев, по пути раскланиваясь с придворными и оделяя комплиментами дам. Двум-трем особенно красивым поцеловал ручки — не снимая перчаток, что в глазах дам лишь придавало действу пикантности. В мрачноватой королевской приемной, едва маркиз зашел, стихли разговоры, заинтересованные взгляды устремились к нему. Послышались приветствия — Дайм ответил всем сразу улыбкой и легким поклоном. Старик с графскими дубовыми листьями по перевязи и намеком на земной дар направился было к маркизу, но его опередил королевский секретарь. Неулыбчивый и сухощавый шер Блум — условная категория, воздух — выбежал из-за конторки, почтительно поклонился, проводил Дайма к дверям, украшенными золотыми единорогами на ультрамариновом поле, и сообщил не то гербам, не то гвардейцам с алебардами наперевес, замершим по обе стороны от входа:

— Его Светлость маркиз Дайм шер Дукрист, Тихий Голос Его Всемогущества, Императора Фьон-а-бер, Валанты, Брескони, Ольбера, Цуань-ли, Ирсиды и Лестургии, Элиаса Второго Зелимарта Фардана шер Кристиса, к Его Величеству!

Гвардейцы стукнули древками об пол, отдавая честь высокому гостю, и распахнули двери в кабинет. Прежде чем перешагнуть порог, Дайм снял перчатки. Придурь придурью, но являться в перчатках к королю — это слишком. Мысленной командой активировал штатный амулет: трехслойная защита от прослушивания, подглядывания и разнюхивания всех мастей, изготовлен лично Его Светлостью Дукристом, лицензия на использование подписана Его Светлейшеством Парьеном, главой имперского Конвента.

Король ожидал стоя: знак уважения к императорскому роду. Едва Дайм вошел, монарх жестом велел секретарю удалиться.

— Приветствую посланника нашего возлюбленного брата…

Глубокий, властный голос полностью соответствовал внешности Суардиса. Густые, заплетенные в короткую косицу волосы короля серебрились, под мохнатыми бровями сверкали темные глаза. Величественная осанка, тонкие и резкие черты смуглого лица, властные жесты говорили о древней крови магов и властителей. Но, увы, в крови Суардисов божественный огонь почти угас — как и в большинстве шерских фамилий.

Сегодня монарх выглядел лучше, чем месяц назад, в прошлую встречу. Надежда придавала его глазам блеск, а коже румянец. Покончив с протоколом и приняв из рук Дайма свиток с гербовой печатью — пурпурный воск, голова кугуара — король указал на кресла у холодного камина:

— Располагайтесь, маркиз.

Монарх распечатал и принялся читать письмо, знакомое Дайму до последней буквы: сам же и составлял.

«…поручаем маркизу Дайму Дукристу, светлому шеру-дуо, освидетельствование дара Ее Высочества Шуалейды и представление Конвенту доклада и слепка ауры…»

На этом месте Мардук сначала просветлел лицом, затем нахмурился. Тяжелый выбор: то ли желать, чтобы дочь оказалась светлой, как и положено отпрыску королевской фамилии, то ли молиться о Тьме — чтобы отказать кронпринцу Лерме и сохранить наследство для сына.

«…с прискорбием вынуждены отказать в смене полномочного представителя Конвента при дворе Вашего Величества, ввиду недостаточных оснований… Также не видим оснований для запрета Её Высочеству Ристане…»

Его Величество дочитал, сжав губы, и поднял вопросительный взгляд на маркиза.

— Паук, — кратко ответил тот.

В одно слово уместился месяц интриг, увещеваний, давления и лести, перечеркнутый несколькими фразами, сказанными Его Светлейшеству Парьену заместителем главы Конвента, Великим Пауком Тхемши:

«Придворный маг Валанты чист перед Законом, а ваши инсинуации пахнут оголтелой дискриминацией темных. Вам нужен еще один Ману и еще одна Школа Одноглазой Рыбы? Если я делаю все для сохранения Равновесия, это не значит, что остальные темные шеры столь же мудры и уравновешены».

— Какие основания Его Всемогущество посчитает достаточными?

— Его Всемогущество не сказал, — Дайм пожал плечами. — Но, думаю, шер Бастерхази и Её Высочество Ристана не замедлят эти основания представить.

«Если уже не представили. Лишь бы только наследник доехал до столицы живым», — этого Дайм не сказал вслух. Не стоит лишний раз напоминать Мардуку, сколь рискованно затеянное ими предприятие.

— Не сомневаюсь, что вы сделаете все возможное, — слегка улыбнулся король. — Не угодно ли тельдийского?

— С удовольствием, — Дайм принял из рук короля бокал. — До метрополии дошел слух о будущей помолвке наследника Кейрана и Таис шеры Дарниш.

— Советник Дарниш уже несет убытки, — кивнул Мардук. — На его судах находят контрабанду, склады горят, а партнеры опасаются иметь с ним дело и взвинчивают цены. Но вы же знаете Урмана. Азарт у него в крови.

Азарт и верность сюзерену, добавил бы Дайм. Что не отнимешь у Суардисов, так это таланта внушать подданным любовь и правильно выбирать друзей. Дайм частенько имел дело с герцогом Урманом шером Дарнишем, главой Тихой Гвардии Валанты: герцог исполнял при Мардуке отчасти те же функции, что он сам при Императоре. Только Мардуку не пришло в голову связать герцога особой Печатью верности и лишить свободы, оставив лишь её видимость. Урман служил королю по собственному выбору, и не за титулы и богатства — древностью род Дарнишей превосходил королевский, а самое крупное состояние в Валанте преумножалось морской торговлей и верфями. Короля и его бессменного тайного советника связывали крепче любых печатей дружба и доверие.

Но Дайм не жаловался на судьбу, упаси Светлая. Ему повезло: шесть сводных братьев, сыновья шести императорских любовниц, не имели и той видимости свободы. Предусмотрительный император собрал не имеющих дара бастардов и сделал своей личной гвардией. Шесть лейтенантов с именами-рунами — Ант, Бри, Венс, Галье, Диен и Ешу — находились при императоре неотлучно, готовые убить или умереть для него. При воспоминании о том, как Конвент изготавливал императорских лейб-гвардейцев, Дайма каждый раз одолевала тошнота. И он каждый раз клялся себе, что никогда и на за что не станет Жьесом, седьмым големом.

* * *

Едва Дайм вышел из кабинета, подбежал паж в голубом с золотом и подал надушенный конверт с вензелем РСА. Дайм не успел его распечатать, как в приемную зашел герцог Адан. Скользнув по пажу супруги равнодушным взглядом, канцлер на миг задержал внимание на конверте и неизменных перчатках, чуть заметно усмехнулся.

— Доброго дня, Ваша Светлость, — любезно поздоровался Адан. — Рад вас приветствовать в Суарде.

— Доброго, Ваша Светлость, — не менее любезно ответил Дайм, возвращая поклон и неспешно убирая конверт за обшлаг рукава.

По лицу Адана скользнула тень довольства: хоть он, подобно всем условным шерам, заявлял, что не магия красит человека, а человек магию, но гордился кровью Оранжевого Дракона и принадлежностью к Свету.

— Надолго ли в нашу скромную провинцию?

— Человек предполагает, Император располагает.

— Смею надеяться, вы не покинете нас до обеда.

— Вашими устами.

Дайм уже собирался распрощаться, но канцлер сделал к нему полшага и понизил голос. Шеры в приемной, и так крайне внимательно прислушивавшиеся к их беседе, затаили дыхание и насторожили уши.

— Вы случаем не назначали свидания графу Зифельду?

Дайм удивленно приподнял бровь.

— Странно. Он дожидается в галерее Масок с видом нетерпеливого влюбленного. — Голос Адана был ровен, но сполохи ауры выдавали беспокойство. — Наверное, не вас.

— Наверное, — Дайм пожал плечами. — До встречи, Ваша Светлость.

Обменявшись с герцогом очередной порцией поклонов и покинув приемную, маркиз прощупал кратчайший путь к покоям Ристаны. Сразу за поворотом, в галерее Масок, обнаружилось четверо условных шеров, настроенных весьма агрессивно, и явственный запах подвоха. Дайм усмехнулся наивности марионеток: наверняка Зифельд искренне верит, что великолепная идея вызвать маркиза на честную дуэль, то есть шпага против шпаги, принадлежит лично ему, а не полномочному представителю Конвента при дворе Валанты. И ведь Зифельд не совсем бездарен. Его сродство с огнем не слабее, чем Адана с землей, но в руках мага разума граф послушнее глины. Поколебавшись мгновенье, Дайм скрылся под пеленой невидимости и ступил в галерею: царство портретов, расписных статуй и зеркал, овеянное ароматом тайн и освещенное гирляндами фейских груш.

— А, это ты, Кристис, — поприветствовало его самое юное привидение Риль Суардиса, шагнув с семейного портрета.

Королева Зефрида Тальге-Суардис скользила серебристо-голубым облаком по наборному паркету, лукаво улыбаясь Дайму, а молодой и счастливый Мардук Суардис в традиционном эльфийском наряде и полумаске, расписанной под парадный макияж эльфа, по-прежнему танцевал на холсте, держа за руку пустоту.

— Потанцуй со мной. Здесь так скучно, даже не с кем поговорить. В Башню Заката никто не заходит, здесь меня никто не видит. В Суарде совсем не осталось истинных шеров. Не считать же этого недоноска, — кивнула она в сторону Зифельда и протянула Дайму руку.

Дайм усмехнулся про себя: о полномочном представителе Конвента, Рональде шере Бастерхази, королева предпочла забыть — как всегда.

— Счастлив честью, Ваше Величество.

Он склонился и поцеловал призрачные пальцы.

— Смотри, не вздумай обидеть мою Шу, — кружась под еле слышный перезвон колокольцев, погрозила пальцем королева. — И не отдавай её Лерме. Последняя из Тальге достойна лучшего, чем стать племенной кобылой.

— Ни за что, — почти честно ответил Дайм. То есть совсем честно, но только на вторую просьбу, больше похожую на приказ.

— Не запутайся сам, мальчик.

Королева укоризненно покачала головой и растворилась. Дайм пожал плечами и занялся графом.

Фаворит Её Высочества со товарищи нетерпеливо переминались с ноги на ногу в ожидании приключений на свои головы. Предусмотрительный даже под действием Аркана Гнева Зифельд не сообщил приятелям, кого именно собрался вызвать: вряд ли нашлись бы сумасшедшие добровольно навлечь на себя неудовольствие Канцелярии. Ревность и злость графа искрили алым. Тончайшая, почти незаметная фиолетовая нить не позволяла ярости угаснуть, а самому графу задуматься о последствиях.

Осторожно, чтобы не дать понять придворному магу, что его игра раскрыта, Дайм активировал Око Рахмана. Едва Око запечатлело слепок темного заклинания, он аккуратно отсек пиявку. Зифельд ничего не заметил, а Дайм еще раз поразился ювелирной работе Бастерхази: не предупреди его Адан, возможно, и не заметил бы подвоха вовремя. Уж слишком привык не принимать немагов всерьез.

— Зря, мальчик, — послышался голос королевы. — Магия уходит из Империи. И если ты хочешь продолжить дело отца и вернуть божественное благословение людям, тебе придется очень постараться.

— Дело отца? — переспросил Дайм.

Вновь возникшая перед ним королева приложила пальчик к губам, улыбнулась. В его ладони снова очутилась призрачная рука, зазвучала музыка. Королева повлекла его к выходу из галереи, мимо ничего не подозревающих шеров.

— До встречи, — привидение засмеялось и исчезло вместе с заклинанием невидимости, оставив Дукриста у дверей галереи в той же позе, что Мардук на портрете.

Шеры отреагировали мгновенно.

— Ваша Светлость изволит танцевать с Маской? — Зифельд уверенным шагом направился к маркизу.

Приятели графа замешкались: такого противника они никак не ожидали.

— Не с вами же, любезный граф, — обернувшись, усмехнулся Дайм.

— Почему бы и не со мной? — Зифельд на ходу положил руку на эфес.

— О, граф… — Дайм правдоподобно покраснел и смутился. — Не знал, что вы питаете ко мне нежные чувства.

Зифельд запнулся: неожиданной реакцией Дайм окончательно сломал остаточное воздействие Аркана. Граф покачал головой, хотел было что-то ответить…

— Нет, я вам не нравлюсь? Какая досада. — Дайм расстроено пожал плечами. — Светлого вам дня.

Маркиз скользнул за дверь. Зифельд дернулся его остановить, но передумал: он уже сам не понимал, какой шис толкнул его рисковать головой ради мальчишеской ревности.

* * *

Коротко раскланявшись и пожелав фрейлинам в гостиной Ристаны доброго дня, Дайм замедлил шаг перед дверьми будуара. Глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду, и, провожаемый любопытными и жадными взглядами, зашел. Волна запахов заставила его ноздри затрепетать, а сердце забиться быстрее. Сандал, бергамот и лимон безуспешно пытались скрыть запах разгоряченных тел и недавней страсти. Её Высочество не изволили принять ванну после того, как принимали любовника.

«Убить! Зря отказался от дуэли», — мелькнула мысль оскорбленного самца прежде, чем Дайм успел оценить исполненную по всем правилам искусства соблазнения мизансцену «царственная задумчивость».

Она застыла спиной к дверям перед высоким зеркалом. Высокая замысловатая прическа, казалось, клонила ее голову тяжестью короны. Камеристка, стоя на коленях, завязывала ленты на атласных туфельках. Солнце облизывало гибкую, затянутую в бордовое платье фигуру, ласкало длинную шею, стекало по обнаженным плечам и шелковым маревом ложилось на бедра. Золотистая кожа в низком вырезе манила коснуться, раскрыть корсет, как створку раковины, и попробовать жемчужину на вкус. А запах… шисов запах требовал повалить ее на ковер и взять, пометить как собственность.

— Светлого дня, Ваше Высочество, — собственный голос показался ему слишком хриплым.

Совершенная статуя в зеркале затрепетала ресницами, из-под длинных век блеснули черные и влажные, как маслины, глаза.

— Дайм, наконец! — Ристана обернулась через плечо, скользнула взглядом по лайковым перчаткам, слегка нахмурилась его придури, но промолчала: пока даже мелкие упреки не вписывались в её планы. — Вы измучили меня ожиданием.

Она улыбнулась, язычок мелькнул между губами. Легкий взмах кисти отослал служанку прочь.

— Прошу прощения, но дела, дела.

— Ах, как я вас понимаю! Дела государственные так нелегки. Но кто, как не мы? — Ристана повернулась, позволяя любоваться плавными изгибами со всех сторон. — Но вы так редко навещаете нас, — шепнула она, потупила глаза и протянула руку.

Тяжесть в паху стала нестерпимой, Дайма качнуло к Ристане.

«Ведешь себя, как озабоченный мальчишка», — обозвал он сам себя, но быстро загнал лишнюю мысль подальше. Опустился на одно колено, взял её руку в свою, коснулся губами…

Раскаленный металл обжег, растекся по нервам, пресек дыхание. В глазах потемнело.

— Дайм, — вкрадчиво шепнула она.

Голос, движения её дышали довольством и возбуждением: всемогущий глава Канцелярии у ног, дрожит от страсти и ловит каждое слово. Сейчас он мог бы сделать с ней все, что угодно, и от этой мысли снова в штанах становилось тесно.

— Расскажи мне, что в Метрополии? Что твой брат?

Она ласково провела ладонью по его щеке, очередной порцией боли возвращая его из Светлых Садов на землю. Дайм снова вздрогнул и задышал чаще: реакция на боль вполне сходила за приступ страсти.

— Указа нет, Ваше Высочество, — ответил Дайм. — А дальше все зависит только от вас.

— Указа не будет? Ты уверен?

— Я же не император, — покачал головой Дайм, проникновенно глядя ей в глаза и ведя ладонью в перчатке по обнаженной руке вверх.

— А жаль, — усмехнулась Ристана и подалась вперед, так, что из ложбинки меж грудей повеяло мускусом и жасмином. — Из тебя бы вышел замечательный император.

— О нет, — усмехнулся он, поднимаясь на ноги и оказываясь вплотную к Ристане. — Я бы предпочел что-нибудь попроще и менее ответственное. Например…

— Например, устроить мою маленькую сестренку в монастырь Светлой на перевоспитание. — Теперь ей приходилось задирать голову, чтобы видеть его глаза.

— Моему августейшему брату это не понравится.

— Она темная, Дайм. Ты же не будешь врать Конвенту в угоду Лерме, не так ли? — Ристана поднялась на цыпочки и положила руки ему на плечи. — Уж передо мной можно не притворяться, что пылаешь к братьям чистой любовью.

Дайм напрягся, на миг прикрыл глаза, едва-едва потянулся губами к Ристане… И отшатнулся.

— Не надо об этом.

Он принялся мерить комнату шагами, успокаивая злость на Императора и Конвент. Мало им безусловной верности, мало бесплодия и запрета на женитьбу! Позаботились, чтобы он при каждом прикосновении к женщине вспоминал, кому принадлежит с потрохами.

— Дайм, — капризно протянула принцесса, подождала несколько мгновений и снова позвала: — Обещай, что не допустишь брака Лермы и Шуалейды!

Маркиз резко остановился, обернулся. Прямо глянул в глаза, шагнул к ней.

— Лерма её не получит, — искренне и убежденно пообещал он. — Ни за что.

«Если я сдохну прежде, чем сумею пожелать возлюбленному папочке чирья на августейшем седалище, это не значит, что я обязан стелиться под его законное отродье».

— Даже если она светлая?

— Ни темную, ни светлую. Никакую!

Её Высочество довольно засмеялась и повернулась спиной.

— Помоги мне с корсетом. Не звать же камеристку? — Она искоса поглядела на него, приглашая…

Приглашения Дайм не понял. Что делать, робкий мальчик. А может, ревнивый — пусть сама придумывает, почему за пять лет влюбленный маркиз Дукрист ни разу не уложил ее в постель. Он ловко затянул последние петли шнуровки, избегая касаться обнаженной женской кожи даже в перчатках: хватит на сегодня незабываемых ощущений. Пусть в свои тридцать пять Ристана выглядит юной богиней, пусть по ней сходит с ума половина шеров Валанты, пусть даже Бастерхази не способен остаться равнодушным — ни одна женщина не стоит такой боли.

Разочарование Ристаны пахло горьким ландышем, мешаясь с ароматами надежд, страхов и предвкушения. Дайм как никогда жалел, что не может прочесть ее глубже: обойти ментальные блоки Бастерхази он бы сумел, будь достаточно времени. Только темный не так наивен, чтобы позволить лучшему врагу копаться в уме своей марионетки, надеясь на неуязвимость заклинаний. Приходилось довольствоваться малым: задавать незначащие вопросы о подготовке праздника, самочувствии короля и последних светских сплетнях, угадывая и достраивая картину по отклику. Картина получалась спорная и странная: пик волнения приходился не на день приезда наследника, а на сегодняшнее утро. Ристана ждала не то опасных, не то радостных известий. К тому же, она боялась гнева Бастерхази.

— …опасаются, — отвечала Ристана, предлагая ему бокал легкого красного. — Никто не знает, чего ожидать от мальчишки Кейрана. Советники уже сомневаются в здравом рассудке короля: с его ли слабым сердцем затевать столь серьезные перемены? Послы Марки и Сашмира юлят, хмирский изрекает туманные фразы и ждет развития событий. Светлая, и о чем отец думал, делая наследника в пятьдесят пять лет? При всем желании он не успеет подготовить мальчика. Его растерзают на первом же совете — он же наивный птенец! И что будет с Валантой?

— Не стоит так переживать, Ваше Высочество, — успокаивал ее Дайм. — Император не уверен, стоит ли позволять Кейрану наследовать престол. Конечно, если бы не ваша тесная дружба с придворным магом, ваши шансы убедить его были много выше.

— Придворный маг тут ни при чем, — отрезала Ристана. — Он не вмешивается в политику. А вот Шуалейда! Самое лучшее место для нее — монастырь.

Дайм кивал, пряча усмешку. Он прекрасно понимал, что ею движет: ревность и ненависть ко второй жене Мардука, виновной в смерти матери Ристаны, мешалась с врожденной ответственностью и любовью к своей стране, в этот узел вплеталась обида на отца и страх еще одного предательства. К тому же Ристана почитала свою редкостную красоту и наследное обаяние действенным оружием. Несомненно, некоторые шеры, вроде до сумасшествия влюбленного Зифельда, готовы были ради её милости вывернуться наизнанку. Но игры с Бастерхази грозили завести её в самое гнилое из всех болот. Надо же поверить темному! Искренне считать, что любовные свидания, о которых сама Ристана предпочитала тут же забывать, дают ей какую-то власть над Рональдом шером Бастерхази!

— …не стоит верить предрассудкам, Дайм. Ваша вражда с Рональдом смешна. Вам совершенно нечего делить…

Кивая увещеваниям помириться с Рональдом и возлечь агнцам и волкам на одной лужайке, Дайм все же заставил Ристану вспомнить последнее свидание с темным. И уцепил след: слабый, едва заметный след ментальной связи, оставшийся после жестоких любовных забав Бастерхази. Второе доказательство для Конвента. Мало, очень мало. Почти ничто. Но и эту карту он сумеет разыграть.

Дайм едва успел зафиксировать снятый след в Оке Рахмана, как почувствовал приближение темного. Рональд и не думал скрываться, напротив, выпустил наружу сполохи огня, разума и смерти. Феерия алого, лилового и черного на несколько мгновений ослепила Дайма и вызвала тошноту, словно вместо воздуха он вдохнул гнилую тину.

— Позвольте проводить Ваше Высочество к обеду. — Дайм подал принцессе руку.

Она коротко глянула на часы и приняла руку: явиться к обеду в сопровождении Голоса Императора как раз входило в высочайшие планы. Помогая Ристане подняться с кресла, Дайм послал ей восхищенный жадный взгляд, притянул к себе, невесомо провел ладонью по обнаженному плечу и склонился к подставленным губам…

— Светлого дня, Ваше Высочество, Ваша Светлость, — ядовито-вежливо поздоровался Рональд шер Бастерхази, распахивая двери в будуар.

Ристана вздрогнула в объятиях Дайма, резко развернулась к темному.

— Добрый, Ваша Темность. — Принцесса холодно улыбнулась магу, оставив упреки невысказанными.

Дайм снова почувствовал в ней страх, смешанный с раздражением.

— О, Ваша Темность как всегда вовремя, — с фальшивой любезностью прерванного на самом интересном месте любовника поздоровался Дайм.

— Прошу прощения, если помешал вам обсуждать здоровье Его Всемогущества, — склонил голову Рональд. — Но Ваше Высочество велели принести эликсир до обеда.

Маг протянул принцессе склянку зеленого стекла.

— Благодарю. — Ристана указала на столик, склянка из рук мага взлетела и мягко опустилась среди дюжины других таких же. — Вы присоединитесь к нам за обедом?

— Увы, Ваше Высочество, не буду иметь такого счастья. Неотложные дела. — Рональд состроил скорбную мину. — Надеюсь, Ваша Светлость сегодня вечером найдет время посетить мою скромную обитель? Подробный отчет для Канцелярии готов.

— Сожалею, коллега, но вынужден отклонить ваше любезное приглашение. Неотложные дела требуют моего присутствия в ином месте. Увидимся на балу в честь наследника.

Дайм изобразил раздражение и разочарование, «прикрытое» внешней любезностью. Рональд едва заметно ухмыльнулся, прочтя его «недостаточно хорошо укрытые» эмоции, Дайм в ответ дернул бровью и закрылся плотнее. Как раз так, чтобы темный не учуял его удовлетворение сыгранной партией.

— Позвольте откланяться до вечера, Ваше Высочество, — не преминул еще раз показать, кому принадлежит принцесса, Рональд.

Распрощавшись, темный шер удалился, а Дайм повел принцессу в Северную столовую. Он бы рад обойтись без официальных церемоний, но, раз без них никак, стоит еще раз показать Ристане, что он на ее стороне. Конечно, Мардук будет недоволен, но это и к лучшему: при ловле на живца все должно быть естественно.

 

Глава 7

О гномах и драконах

Хилл бие Кройце, Лягушонок

435 год, 21 день Холодных Вод. За пять дней до праздника Цветущего Каштана. Суард.

С утра Мастер побеседовал с учениками: с каждым по отдельности, за закрытыми дверьми. И теперь подмастерья, сидя в саду под абрикосами, обсуждали новости, а Лягушонок из-под равнодушно прикрытых век разглядывал их, заново оценивая.

Угорь. Выглядит старше своих восемнадцати. Тонкий, острый, красивый и ядовитый. Нравится женщинам, детям и собакам, прирожденный вожак — такому бы командовать полком, затевать заговоры против короны и славиться первым дуэлянтом. Со шпагой против него сам граф Зифельд, что в народе ласково зовется Шампуром — слепой котенок. Самая опасная тварь среди подмастерьев.

Ласка. Что повадками, что внешностью — кузнец кузнецом. Здоровенный, румяный, громогласный и беспардонный семнадцатилетний детина. Открытое дружелюбное лицо, такому даже ростовщик поверит без залога. Только в глазах иногда проскальзывает что-то хитрое, кунье. И походка не кузнецовая — мягкая, неслышная, словно ласка крадется к пичуге. Ловкий, хваткий, но перестраивается медленно, слишком тяжел: кувалда, а не шпага.

Волчок. Кудрявый плут и живчик, руки быстрые, глаза вострые, а морда наивная. В карты и кости с ним играть, что торговаться с Хиссом: сам не заметишь, как на шее окажется рабская железка. Зато бедняку подаст, над увечным котенком поплачет. Всегда при нем пара-тройка ножей, и отравленный гвоздь, и коробочка гоблинова табака, и хмирские звездочки, и шис знает что еще — но все смертельно опасное, и арсеналом пакостей Волчок владеет в совершенстве.

Простак. Да простак и есть — пока не увидишь, как работает клинком и вмиг растворяется в любой толпе, не поймешь, зачем Мастер взял ленивого оболтуса. Ему бы только шататься по бабам, да валяться в тенечке с ягодным щербетом, а то еще рыться в махшуровых дебетах-кредитах, словно вместо цифр там непристойные картинки. Вот только драться с ним непросто: непредсказуем, как медведь, и так же силен.

Игла. Был бы брат Угрю, коли б не пегая, словно пыльная, масть и хмирская косинка в глазах. Самый младший, еще нет пятнадцати. А на вид — едва дашь двенадцать. Худой, гибкий, тонкие черты и взгляд, как иглой насквозь протыкает. И любимое оружие — духовая трубка с иглами. С десяти шагов попадает в летящую муху. Правда, в рукопашной слабоват и слишком доверчив.

И Орис. Умный, как дракон, такой же сильный и опасный. Равно просто убивает любым оружием или без него. Предпочитает парные катаны: одинаково хорошо владеет обеими руками. Усмирит толпу пьяных матросов несколькими словами, рассмешит гробовщика Махшура и уговорит петуха яйца нести. Единственный, к кому не страшно повернуться спиной. Брат.

Хилл улыбнулся: вот ведь повезло! Не будь Ориса, давно бы сбежал из Гильдии, и плевать, кто там кому принадлежит: не его это, воровать и убивать. Вот Ласка, Угорь и прочие — им наука ткачей в охотку. Не зря же так довольны: сегодня урожайный день на заказы.

— Чему лыбишься? — заметил его улыбку Ласка. — Ученик менестреля! А почему не портного, а? Или шляпника? Слышь, Лягушонок, почему тебя Мастер в бордель учиться не отправил? Там из тебя точно выйдет толк.

— Бедный Лягушонок, столько лет старался. И всё зря! — включился в игру Простак. — Ну, ничего, сделаешь глазки пожалостливей, авось не пришибут бездаря. Предупреди только, в какой забегаловке будешь тренькать! Приду, скажу хозяину, чтоб не слишком обижал, по голове не бил, ты ведь и так того!

Пятеро парней дружно заржали, а Орис показательно зевнул.

— Ничего вы не понимаете! — голосом базарного зазывалы продолжил Игла. — Перед вами, почтенные, сам непревзойденный мастер Заткни Уши Беги Вон! Одно выступление, и в вашем заведении не останется ни одного клопа, все сдохнут от счастья!

Хилл сунул в зубы травинку и принялся разглядывать чирикающих в кроне жаворонков. К насмешкам он давно привык, отвечать ленился, а доказывать что-то с помощью драки — пусть базарная шелупонь объясняется кулаками. Его много больше заботили слова Мастера: вполуха выслушав краткий отчет о салочках с Волчком, он огорошил Хилла новостями.

— После праздника пойдешь знакомиться к маэстро Клайверу. Теперь ты — его ученик и наследник.

Хилл чуть не поперхнулся. Учиться у лучшего в Суарде скрипача и струнного мастера?! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— …жить у него. Маэстро нужен помощник…

К обычным тренировкам с Мастером четыре раза в неделю, практическим занятиям травами и зельями у дру Альгафа, королевского аптекаря, к мелким гильдейским заказам и фехтованию с Ульрихом теперь добавлялось обучение игре на гитаре и работа в лавке музыкальных инструментов. «Спать будет некогда», — довольно усмехнулся про себя Хилл. Работа его не пугала, а слово «гитара» пробуждало священный трепет.

— …догадываешься, почему? — Наставник улыбнулся загадочно, как Второй Красный Дракон на миниатюре в открытом томе Хроник.

Хилл кивнул. Как не догадаться? Для менестреля соломенная шевелюра и синие глаза — мелочь, некоторые красят волосы зеленым и красным, лишь бы привлечь внимание публики. К тому же прекрасный выбор между невидимостью лакея и эпатажем «гениального» артиста, все равно самого Хилла не заметят, заметят лишь маску. Ну и детское увлечение сказалось. Не может такого быть, чтобы Мастер не знал о привычке ученика редкими свободными вечерами сбегать в Королевский парк, к заросшей тиной речке, и играть на флейте для дриад и русалок — все равно никто больше не совался в такую глубь колдовского леса.

— И забудь шалости по карманам. Ты артист, а не воришка. Привыкай жить честно.

Хилл снова кивнул. Честно, как Мастер — добропорядочный до тоски владелец конторы перевозок. «Кройце и сыновья. Ваш груз — наша безопасность. Умеренные расценки, гарантия», — такая надпись красовалась над окованной бронзой дубовой дверью дома номер девять по улице Серебряного Ландыша. Ничего общего с развалюхой под невнятной вывеской, ничего общего с одноруким пиратом Махшуром — как ничего общего между ухоженной улицей ювелиров и пыльным переулком убийц и воров. И, разумеется, ничего общего между честным купцом и зловещей Гильдией Ткачей: почти никто из трехсот ее членов не знал собственного Главу в лицо. А те немногие, кто знал, предпочитали забыть и не вспоминать даже во сне, чтобы спалось крепче. Про обычных людей и говорить нечего, Хисс позаботился о безопасности своих слуг — все, что могло бы хоть как-то связать Посвященных с Гильдией, мгновенно стиралось из людской памяти, все доказательства, собранные Магистратом, терялись, чернила в записях испарялись…

Ласка тем временем продолжал:

— Бери деньги за разгон публики — заместо вышибалы!

Но Хилл не реагировал. Ему уже представлялось, как в руки ляжет гитара — теплая, ласковая, отзывчивая. Вот бы забыть о встрече с Темным богом, о Гильдии и носить желтый берет Барда! Но и так получалось неплохо. Уж точно лучше, чем потом всю жизнь прикидываться перевозчиком, как Орису, содержателем трактира, как Волчку, или зеленщиком, как Простаку.

Ласке надоело подкалывать Лягушонка, и он занялся вторым любимым делом: хвастовством. Угорь же, которому тоже достался заказ, по обыкновению, помалкивал.

— …заплатит нам по два империала! — Ласка победительно оглядел младших.

Те впечатлились и уважительно притихли.

— Свисток, Волчок! — кивнул Ласка старшим ребятам. — Обмоем? Завалимся в заведение к Лотте, у нее новые девочки!

— К Лотте? Без нас? — обиделся Игла.

— Мелкие ещё! Что вам у Лотти делать? — ухмыльнулся Угорь, и тут же снисходительно подмигнул. — Ладно, пойдем.

— Спасибо за приглашение. — Свисток пожал плечами. — Но завтра не могу. Дела.

Остальные ученики с интересом уставились на Свистка, но он молчал.

— Ну, как знаешь. — Ласка старательно делал вид, что отказ ему до гульего хвоста. — Тебе и девочки ни к чему, у тебя вон менестрель есть!

— Мне больше по вкусу черноглазые милашки. Навроде тебя, — криво ухмыльнулся Свисток, вскакивая и делая шаг к Ласке.

— Тьфу ты, ну ты, какие мы важные, уже и шуток не понимаем. — Ласка мягко отступил, не отрывая взгляда от противника.

— Эй, смотри, менестрель заревнует, — встрял Волчок и тут же схватился за ухо: камешек рассек мочку, и между пальцев побежала кровь.

— Фу, сидеть, — раздался тихий приказ.

Ученики, как один, вздрогнули и обернулись. Прислонясь плечом к стволу граната, Седой Ёж насмешливо разглядывал их, словно проказливых щенков.

— Свисток, за мной, — бросил он и, повернувшись спиной к ученикам Мастера, пошел в дом.

— Не передумай до завтра, милашка. — Свисток подмигнул Ласке и последовал за Ежом.

Лягушонок остался в одиночестве, под злыми взглядами подмастерьев. Он был уверен: окажись они сейчас подальше от Мастера, ему бы пришлось несладко. Холодное внимание Ургаша преследовало его со вчерашней игры и не желало ослабевать.

— Бедняжку бросили. — Ласка шагнул к нему. — Иди, позабавимся, малышка.

«Поиграем», — в шепоте Тени предвкушение мешалось с насмешкой.

— Обойдешься, — ответил Хилл Ласке и отвернулся: не хотелось, чтобы кто-то увидел в его глазах ту же тьму, что клубилась вокруг Мастера и Седого Ежа.

— Ой, без папочки девочка боится! — не отставал Ласка.

— Плохо ухаживаешь, — протянул Волчок. — Нежнее надо, нежнее.

«Была румяна и бела веселая вдова…» — фривольная песенка помогала Хиллу не слушать уговоры Тени: «поиграем!». Но надежда, что удастся увильнуть от драки, таяла: волчата чуяли в нем опасность и не могли успокоиться.

— Не тушуйся, малышка. — Даже Угорь, слишком благородный для простых забав, не удержался в стороне. — Или ты без папочки ничего не…

— Завтракать! — сердитый голос Фаины прозвучал для Хилла слаще полуденных колоколов Райны. — Рис стынет!

Последнюю реплику Ласки на тему кто к кому придет ночью, Хилл встретил светлой улыбкой и подмигнул: давай, мол, приходи один на сеновал. А там разберемся, кто кого и каким раком.

* * *

Через час Хилл с Орисом, свесив ноги с полуразрушенного пирса, сидели в самой подозрительной части порта. Сюда, к заброшенным причалам, почти не доносился гомон доков. Баржи утюжили легкую рябь, сновали рыбацкие лодки, лебедем проплывала торговая шхуна.

— И после праздника, говорит, пойдешь знакомиться с маэстро, — делился Хилл. — Нет, ты представляешь? Хоть словом бы обмолвился!

Он готов был обсуждать с братом что угодно, кроме чуть не случившейся драки.

— Как всегда. — Орис пожал плечами. — Простаку так же: с этого дня ты подмастерье зеленщика, выживешь на испытаниях, наследуешь лавку. Отличное прикрытие, — усмехнулся он. — Ты же хотел учиться музыке, вот и учись.

— А, так это ты ему подсказал.

— Скажем, намекнул.

Братья замолчали. Тишину нарушал лишь плеск волн и крики чаек. Хилл пускал плоские камешки по ленивым волнам Вали-Эр, Орис, думая о своем, смотрел на воду.

— Не нравится мне предприятие с Седым Ежом. — Орис вздохнул. — Зачем ему помощник?

— Ты с ним идешь?

— Ну да. Сегодня, перед закрытием банка, — в голосе Ориса прозвучало отвращение.

— Я пойду с тобой, — запустив оставшиеся в горсти камешки подальше в реку, заявил Хилл.

— Наставник шкуру снимет.

— Плевать. Шкурой больше, шкурой меньше. — Хмыкнув, Хилл растянулся на горячих досках и прикрыл глаза. Помолчал немного, подождал, пока брат устоится рядом. — Давай, выкладывай ваш план.

— План, да. Под личиной курьера иду в банк с письмом. Требую лично дру Милля, отдать под расписку. Дальше надо исчезнуть. Желательно прежде, чем он откроет конверт.

— А тем временем Еж добывает из кабинета статуэтку. Просто и логично, — протянул Хилл. — Ты думаешь?..

— Не думаю. Но мне… шис! Если что, гномы церемониться не будут.

— Личина на амулете?

— Разумеется. Заказчик выдал.

— Угу. Покажи.

Орис стянул с шеи кожаный кисет, расшитый рунами. Отдал Хиллу.

Тот, повертев амулет в руках и чуть ли не попробовав на зуб, сунул кисет за пазуху.

— Давай-ка под личиной я пойду. А ты подстрахуешь.

— Еще чего! — Орис сел, сердито уставился на брата. Потянул руку. — Отдай. Нечего тебе!

— Орис. — Хилл схватил его за руку и виновато улыбнулся. — Я справлюсь. Если что…

Вместо объяснений он позволил Тени слегка коснуться себя.

— Вот, значит, как, — протянул Орис, оглядел Хилла, словно коня на торгах, и рассмеялся, откинувшись на доски: — Менестрель, шисов дысс!

Хилл облегченно рассмеялся вместе с ним. Не так уж оно и страшно, быть Рукой Бога, если брат рядом.

* * *

К банку шли порознь. Орис оделся в парусиновые широкие штаны с белой рубахой и немного поработал с лицом. С приклеенными усиками и морским красным загаром — настойка волчьего ореха, втертая в кожу — он стал вылитым юнгой с торговой посудины. Хилл же воспользовался амулетом: из него получился смуглый мальчишка-посыльный лет так двенадцати.

Где сам Седой Еж, видит ли помощника, братья не знали, потому разделились за три квартала до банка. Строго за полчаса до закрытия Хилл подошел к массивным створкам в полтора человеческих роста. На него внимательно смотрели два дракона: инкрустация пластинами черного и оранжевого обсидиана. Едва Хилл приблизился, по сложной резьбе пробежало мерцание и повеяло любопытством. Ничего опасного руны не обнаружили — двери с тихим мелодичным звуком распахнулись.

Уверенно шагая по ониксовым плиткам к дальней конторке, Хилл осматривался. Он всего трижды бывал здесь, и каждый раз удивлялся: публичная приемная производила впечатление не то пещеры, не то полой друзы горного хрусталя. Узкие витражные окна словно сияли пламенем горных недр. Прожилки в каменных стенах сплетались в картины: то гномы у кузнечного горна, то странные обряды, то голодные морды виверр и горгулий, то стражи Яшмового Трона с церемониальными кайлами. И вся эта игра теней и прожилок мягко мерцала. Хилл ощущал спрятанные в орнаменте руны и связи меж ними как пульсацию крови в живом камне. Временами он боковым зрением улавливал разноцветное сияние: нити уходили в глубину стен — и дальше, до крыши и подвалов. Казалось, можно пощупать их, переплести заново. Но Хилл знал, что стоит их только тронуть излишне пристальным вниманием, и нити сплетутся в сеть.

Четыре года назад, первый раз зайдя по поручению Махшура в банк, Хилл не понял, что же ему такое кажется. Спросить Наставника он побоялся — ни о чем подобном тот никогда не говорил. Признаться, что мерещится всякая ерунда? Тем более что ни показать, ни объяснить толком, что же он чует, Хилл не мог. Зато выспросил дру Ульриха, не упоминая, что нечто странное видел сам.

Гном охотно рассказал, что над охраной банка работали знатоки рунной науки. За несколько лет, что строилось здание, рунмастера сплели надежный кокон, сквозь который не сможет проникнуть ни темный шер, ни Рука Бога. На всякий случай Ульрих погрозил: не лезь, мол, если жизнь дорога, в хранилища гномов. И для убедительности показал несколько простых охранных рун, предупредив, что рисовать, не соблюдая кучи мудреных правил, бесполезно. Хилл и не пробовал — он был не настолько самонадеян, чтобы мнить себя благородным шером.

Сегодня нити светились ярче. Чтобы их заметить, не приходилось прикрывать глаза. Достаточно было лишь чуть сосредоточиться.

— Послание дру Миллю, — подойдя к конторке, тихо произнес Хилл в склоненную над бумагами форменную круглую шапочку.

Деловитый гном с заплетенной в три косицы русой бородой поднял голову, оглядел посыльного сверху вниз и обратно.

— Давайте. Расписаться тут.

Он выложил раскрытую посередине толстую разграфленную тетрадь.

— Лично в руки, — помотал Хилл головой.

— Хорошо. Сейчас, — еще раз оглядев его, ответил гном и позвонил в колокольчик.

Тут же из-за скрытой миртами в кадках двери появились двое охранников.

— Проводите достопочтенного к дру Миллю, — распорядился служащий и неискренне улыбнулся.

Хиллу ничего не оставалось, как пойти вслед за одним из гномов. Второй замыкал процессию. Шагая через полный клерков служебный зал, затем вверх по лестнице, он обдумывал, во что влип. Вряд ли каждого посыльного ведут на прием к главе банка под конвоем. Сбежать? Пора бы. Но только как? Убить гномов? Но убивать просто так — нет. Должен быть другой способ.

Сохраняя невозмутимость, Хилл оглядывался. То, что он видел, ему категорически не нравилось: все двери, окна и даже стены были сплошь пронизаны хищно мерцающими нитями. При одной мысли — прорваться сквозь них — становилось больно.

— Секундочку, достопочтенный, — обернулся первый гном, не дойдя до двери в конце лестницы трех шагов.

Гном коснулся расшитой рунами перчаткой оскаленной морды мантикора, заменяющей двери ручку. Раздался мелодичный звук, и створка раскрылась.

Бежать, прямо сейчас бежать! — вопил животный страх. Но Хилл подавил порыв наброситься на охранника, отнять зачарованную перчатку и нырнуть в Тень. Если столь явно выдать себя, что толку сбегать? Наоборот, стоит попросить, чтобы его засадили в самый глубокий гномий погреб и поставили охрану. А лучше убили быстро и безболезненно, пока Мастер лично не отправил провинившегося ученика — должным образом подготовленного на алтаре — на встречу с Хиссом.

Насмешливые взгляды троих вооруженных до зубов коротышек, охраняющих лестницу, жгли затылок. Даже захлопнувшаяся за ним с сытым лязгом дверь не избавила от мерзкого ощущения. Сейчас Хилл почти с симпатией вспоминал Волчка. Да… вот бы сейчас было так же просто…

С каждым шагом страх нарастал. Вместе с уверенностью: стоит шагнуть за порог кабинета Милля, обратно не выйти. А до двери с золотой табличкой совсем близко… нет уж! Рука Бога вам не баран!

— А! Шис подери! — подскочив на месте, возмущенно заорал Хилл и запрыгал на одной ноге, схватившись за другую и морщась.

Оба охранника вздрогнули и развернулись к нему, наставив обнаженные клинки.

С видом несправедливо обиженного дитяти Хилл ткнул пальцем в сторону первого гнома и, сорвав с шеи амулет, шваркнул об пол. Разбившись, амулет вспыхнул, выпустил облако красного едкого дыма и затрещал. Охранники загородили дорогу к лестнице, но Хилл бросился в противоположную сторону: мимо кабинета Милля, за поворот коридора.

Через миг оба охранника протопали мимо и уперлись в запертую дверь. В бесцветном тягучем мире нарисованные фигурки ковыляли так медленно! Пока гномы обнюхивали углы тупика и чесали бороды, Хилл обследовал двери. Все семь, от той, что вела обратно на лестницу, до двери в кабинет Милля. Но без ключа к ним не стоило и соваться: ожившие в Тени мантикорьи морды скалились и ухмылялись, обещая откусить наглецу все, до чего дотянутся.

Он уже почти решился пожертвовать охранниками: хотелось посмотреть, будет ли гномья кровь такой же серой и нарисованной, как сами коротышки? Шипящие голоса подсказывали: «попробуй, вкусно! Хисс ждет — служи Хиссу…»

Охранников спас дру Милль. Приотворив дверь, он выглянул в коридор.

— Что за бегемотьи скачки?

Сердитый голос начальства заставил коротышек подпрыгнуть.

— Подозрительный человек, дру Милль!

— Где?

Пока глава банка, топорща рыжую бороду, распекал подчиненных и распоряжался позвать подмогу, Хилл шмыгнул в кабинет. Он сам не понял, как удалось просочиться в ничтожную щель. Видимо, помог страх перед «огненной росомахой» — об этом гномьем изобретении, позволяющем обнаружить даже мага в чарах невидимости, он был наслышан от Ульриха.

Первым, что попалось Хиллу на глаза, был письменный стол у окна. Вторым — живой оранжевый дракончик, возлежащий на столе. Подняв голову, он с любопытством глядел на гостя. От неожиданности Хилл чуть не выпал обратно в реальность. Но тут же мысленно дал себе по лбу: пора бы понять, что гномские творения только кажутся живыми.

Третьим, на что Хилл обратил внимание, был книжный шкаф в две сажени высотой, глубокий и широкий. Как раз, чтобы залезть наверх и подумать, как выбираться из западни.

Не тратя времени зря, Хилл запрыгнул на шкаф и почти вышел из Тени. От взглядов гномов его прикрывал лишь легкий полог — оказалось, что управляться с Тропами на диво просто. И уже сверху Хилл принялся разглядывать кабинет. Шкафы, бумаги и прочее его не интересовало. Дверей, кроме входной, не было. Окно… окну он уделил самое пристальное внимание. Но тщетно: острые нити охранных рун выглядели много надежнее фигурной решетки.

Западня. Настоящая западня. Шис дернул ввязаться в это дело!

Поймав трусливую мыслишку за хвост, Хилл съежился.

Хорош брат! Ты-то сидишь на шкафу и уж как-нибудь найдешь способ выбраться. Не сегодня, так завтра. А если бы пошел Орис? Дурной амулет выдал бы его, а сбежать от гномов он бы не смог. Лишь бы только брат не поперся на помощь! И не выручит, и сам пропадет. Вот Ёж порадуется… Ёж?

Следующая ухваченная за хвост мысль показалась Хиллу очень интересной и многообещающей. Как это он упустил из внимания Седого Ежа? По плану тот должен был в суматохе явиться сюда и унести дракончика. Но вот он дракончик, а Седого Ежа ни слуху, ни духу. И подозрительная проницательность клерка. Наверняка Ёж испортил личину! Был же странноватый запах, словно паленой шерсти. Ну, точно. Простой план, как убрать сына Мастера!

Дальнейшие мысли Хилл думал на зуржьем языке, и были они так же кровожадны, как зуржьи древние обычаи. И сводились по большей части к «убить и… убить!» От подсказок Тени: «зурги бы съели!» — Хилл отмахивался. Пока отмахивался.

Ответный план подсказал дракончик, насквозь пропитанный магией. Сам по себе сплошная магия. Очень общительная магия — дракончик чуть не промурлыкал:

«Тронешь меня, воришка, убью. Любого чужака, замыслившего дурное, убью».

«А Седого Ежа?»

«И Седого Ежа. И тебя. Всех вас убью. Давай, иди сюда. Дотронься!»

«А тут достанешь?»

«Поближе иди, поближе».

Чувствуя, что сходит с ума, Хилл разговаривал со статуэткой и ждал. Скоро банк закроется, дру Милль пойдет домой. Значит, можно будет выйти с ним вместе. Только как бы еще прихватить каменную ящерицу?

Как назло, время под прикрытием Тени ползло невероятно медленно. Гном за столом едва шевелился, а упавший лист бумаги планировал на пол чуть не час. К тому же, Хилла одолевал голод — очень странный голод. Его совершенно не привлекали мысли о еде, но сам гном казался таким теплым и вкусным…

Хилл перебрал все зуржьи ругательства и начал вспоминать хмирские, когда случилось чудо. По магическим нитям в стенах пробежала дрожь, комната наполнилась басовой вибрацией. Дру Милль вскочил — то есть очень медленно оторвал зад от стула и очень медленно заковылял к двери, забыв на столе перчатки, такие же, как у охранников. Дверь очень медленно раскрылась перед гномом, пропуская невнятный сумбур голосов…

Хилл уже не пытался понять, что там говорят охранники. Он чуял — шанс!

Серый мир остановился и ждал, пока Хилл спрыгивал, натягивал перчатки, срывал с себя куртку. Нарисованные коротышки не успели вздохнуть, как Хилл ухватил дракончика, завернул в плотную ткань и понесся к выходу.

«Эй, ты кто?» — недоумевал дракончик.

«Хозяин», — отвечал Хилл.

«Неправда! Ты другой», — спорил дракончик.

«Тот, тот», — отбрехивался на бегу Хилл, удерживая статуэтку подальше от себя.

«А сними перчатки, проверим, тот или не тот?»

Хилл уже проскочил между замерших охранников, миновал послушно отворившуюся под перчаткой хозяина дверь, вторую дверь внизу лестницы…

«Скоро проверишь, кто тебе тот, а кто не тот», — пообещал дракончику, выскочив в публичный зал. И чуть не рассмеялся: словно стая чаек, в воздухе зависли бумаги. Встрепанные, растерянные гномы и люди плавно взлетали и опускались в попытках их поймать. Под потолком клубился дым. А у самых дверей в служебные помещения Хилл обнаружил ряженого морячка — тот намеревался под шумок проникнуть в банк и поискать брата.

Не замедляя бега, Хилл дернул Ориса к себе, в Тень, и потащил прочь. Только удалившись на полквартала и нырнув в чей-то сад, он остановился и отпустил брата.

— Мертвый тебя!.. — начал зеленый Орис, едва вывалившись в нормальный мир.

— Чшш! — зашипел Хилл и отодвинул от брата сверток. — Не трогай, если шкура дорога. А где Седой Еж?

— Что случилось? — Орис судорожно пытался сориентироваться. — Что это?

— Это ящерица, ничего не случилось. Нужно отдать Ежу. Тихо!

Прижав палец к губам, Хилл прислушался. Пока они бежали от банка, показалось, что в сером киселе мелькнуло что-то…

— Так. Значит, новая Рука Бога? — Из тени каменного забора вышел Седой Еж. — Поздравляю.

От голоса Ежа Хилл вздрогнул: слишком похож на те голоса, в Ургаше.

— Не понимаю, о чем вы, — ответил Хилл так же холодно. — Вот. План пришлось поменять.

Он протянул Ежу сверток с артефактом. Но тот покачал головой и указал на землю.

«Воришка. Убью», — зашипел дракончик, стоило Хиллу разжать руки.

— Перчатки, — приказал Ёж, не приближаясь к свертку.

Хилл с безразличным видом стянул рунные перчатки и кинул Ежу. Глубоко внутри кипела досада: так и не удалось отплатить той же монетой.

Орис переводил настороженный взгляд с одного на другого, но не вмешивался. Хилл видел, что брат готов в любой момент броситься в драку: от Ежа несло смертью, словно из пасти гуля. Только когда Ёж растворился в Тени, держа дракончика подальше от себя, и запах опасности развеялся, брат чуть расслабился.

— И что это было? — вполголоса спросил Орис.

— Большие неприятности, — так же тихо ответил Хилл. — Он знал, что артефакт опасен. Знал, что мы идем вместе. Шис.

— Похоже, мне крупно повезло, — усмехнулся Орис и тут же велел: — Домой, быстро. Успеем, пока Ёж занят, наше счастье.

Хилл кивнул и первым перепрыгнул через забор. Орис последовал за ним, и они помчались к улице Серебряного Ландыша. Хиллу хотелось надеяться, что Ёж не рискнет убивать их своими руками, но после того, как западня не сработала — все может статься.

— Ладно. Придется рассказать Наставнику, да? — Он не ожидал ответа: и так было ясно, что самим им не выкрутиться. — Шис.

— Вчера, значит? Рассказывай.

— Да. Он позвал…

Хилл коротко, на ходу, рассказал брату о договоре и сегодняшней стычке. При этом он не забывал прислушиваться к каждому звуку и ежеминутно касаться Тени, проверяя, нет ли поблизости Ежа или Ласки сотоварищи. Он бы не удивился сейчас ни брошенному в спину ножу, ни арбалетному болту, ни камню с крыши. Похоже, Хиссу надоело ждать, и он устроил им с братом испытания на полтора года раньше срока.

— Шис, — выслушав брата, прошипел Орис. — Надо было убить Волчка.

— Надо было, — согласился Хилл. — Что делать будем?

— Что Наставник скажет, то и будем.

До улицы Серебряного Ландыша они, против ожидания, добрались спокойно. Никто их не подстерегал, не плевался отравленными иглами, не науськивал патруль.

Суардцы мирно торговали, гуляли по освещенным жучиными фонарями улицам, пили чай с вечерними газетами на открытых террасах рестораций и бросали монетки в берет уличного скрипача. Единственным, кто проявил внимание к двум спешащим по своим делам юношам, был бродячий проповедник. У подножия статуи Варкуда Первого собралась целая толпа: святоша в потрепанном белом балахоне вещал усталым после рабочего дня ремесленникам и лавочникам о наступающей Тьме, проснувшемся Мертвом боге и забытых заветах предков. Горожане принимали деятельное участие в проповеди: то переиначивали его слова и смеялись, то сочувственно хлопали по спине и предлагали пива из своих кружек, то требовали вместе спеть про веселую вдову.

— …поздно будет! Воцарится на престоле отродье Ургаша, прервется род истинных королей! — надрывно закричал проповедник, хватая дюжего кожевенника за рубаху.

Детина недовольно замычал и отпихнул мелкого святошу. Тот, не удержавшись на ногах, отлетел в сторону, прямо под ноги братьям.

— Вставайте, почтенный.

Орис ловко подхватил проповедника подмышки, поставил на ноги и хотел идти дальше, но святоша схватил его за рукав.

— Погодите, юноши! Я вижу, Тьма еще не поселилась в ваших сердцах!

Только сейчас Хилл разглядел осунувшееся темное лицо и нездорово горящие глаза проповедника.

— Простите, почтенный, мы спешим, — ровно ответил Орис и отцепил сухую, похожую на птичью лапу, руку.

— Идите на север! Святой человек покажет вам истинный путь к Свету! Не допустите осквернения отчизны отродьями Тьмы! — не унимался оборванец.

— Сумасшедший, — пробормотал Орис, ускоряя шаг. — Да призрит его Сестра.

Он осенил лоб малым Окружьем, Хилл последовал его примеру. Дурные, отдающие Хиссовым смрадом слова проповедника гудели и бились в голове, обещая продолжение неприятностей.

Мастер выслушал Ориса и Хилла равнодушно, словно Посвящение без испытаний и ритуалов — самое обычное дело.

— Никому, никогда. Даже… нет, особенно настоятелю Кирлаху, — распорядился он. — С учениками разберетесь сами, а Ёж вас не тронет.

Хилла передернуло от обещания, сквозящего в тихом голосе Наставника. Не хотел бы он быть на месте Седого Ежа, если тот попадется на горячем.

 

Глава 8

Та сторона

Рональд шер Бастерхази

435 год, 21 день Холодных Вод. Суард.

— До вечера, Ваше Высочество!

Рональд распрощался с Ристаной, попытался еще раз прощупать Дукриста — но тот не позволил увидеть больше того, что желал показать сам.

«Шисов ублюдок, — улыбаясь и кланяясь, думал Рональд. — Мне плевать, что за игру ты затеял. Ничего тебе тут не светит! Ристана моя. И Шуалейда будет моя».

Мимолетное удовлетворение сменилось опасением. Не зря Дукрист явился за пять дней до праздника — и именно тогда, когда младший Ламбрук привез из Сашмира фрагмент дневника Андераса, ученика Ману Одноглазого. Ублюдок еще не успел наложить на тетради лапу, иначе бы не удержался, похвастал. Но сегодня же попытается. Не зря старший Ламбрук юлил!

— Эйты, — мысленно позвал Рональд. — Топай в конюшню, вели заложить карету.

Умертвие отправилось пугать конюхов, а Рональд привычно выругался на драгоценного учителя, чтоб его Мертвый порвал. Он ничего не имел против методы Паука Тхемши «научись сам или сдохни», но если бы старый кровопийца хоть иногда что-то объяснял и не прятал все мало-мальски ценные книги лучше, чем гномы прячут свое золото! Каждый раз, встречая Дукриста, Рональд почти жалел, что в роду Бастерхази уже семьсот лет рождаются исключительно темные. Уродись он светлым, его учителем бы стал Парьен — а при всех закидонах старик учил на совесть.

Семь лет назад, только став Голосом императора, Дукрист был пустым местом: кроха силы, щепоть заклинаний, ворох амулетов, куча гонора и хорьковая хитрость. Теперь же этот мальчишка — что для мага каких-то двадцать восемь лет? — стал серьезным противником, недооценивать которого Рональд не мог себе позволить: за его спиной не стояли папочка-император и глава Конвента. Если бы Парьен не присматривал за своим птенцом денно и нощно, если бы Тхемши удосужился хоть намекнуть, как обойти наложенные им и Парьеном охранные заклинания — ублюдок Дукрист уже давно бы составлял пару Эйты.

Этим отличным слугой Рональд обзавелся по случаю: Паук прислал ему «на практику многообещающего ученика», сиречь шпиона. Сын изнасилованной зургом селянки, волею Двуединых получивший изрядный дар, лез из кожи вон, выслуживаясь перед Пауком. Из него с годами мог бы получиться если не зеро, то уж шер-прим точно. Но дрессировать змею и повторять ошибки учителя? Увольте. Самое разумное, что Паук делал с ненадежными учениками, это превращал их в надежных слуг. А все ученики, способные со временем стать сильнее учителя, ненадежны по определению.

В размышлениях Рональд дошел до галереи Масок. Оставшиеся до отъезда четверть часа следовало провести с пользой.

— …дело чести, Шампур! — доносилось из-за дверей.

— Струсили?

— Плаха за компанию — это слишком!

Рональд остановился на миг, усмехнулся. Еще немного, и дуэль состоится, но с другими участниками. Только что толку, если Шампур нанижет на шпагу не светлого ублюдка?

Распахнув двери, Рональд обвел сишеров тяжелым взглядом. Этой секунды ему хватило, чтобы прочитать всех троих: ничего интересного, кроме… танцы с Маской?! Шис! Неужели?..

— Ваша Темность.

Зифельд поклонился не так низко, как требовал этикет. Его дружки не стали рисковать и добросовестно подмели шляпами полы.

— Вон, — почти не разжимая губ, велел Рональд.

— Какого… — начал было возмущаться Шампур, но дружки не позволили ему снова полезть на рожон, с двух сторон подхватили под руки и вытащили из галереи.

Звука закрывающейся двери Рональд не слышал. Он уже был там, в мире воспоминаний и призраков.

— Зефрида? Ты здесь, я знаю! Иди сюда, Фрида!

Тоска, пустота. Зеркала мутны, портреты мертвы.

— Ваше Величество!

Мысленный крик Рональда наверняка услышали все, обладающие хоть каплей дара. Но ему было наплевать. Оставив тело стоять перед портретом Мардука с женой, он чистой стихией метался по галерее, шарил по всему Риль Суардису в поисках сбежавшей королевы.

— Зефрида! Прошу тебя, откликнись!

Тщетно. Башня Заката оставалась запертой наглухо, на паркете галереи голубым туманом светились следы — совсем недавно она танцевала… она танцевала! Не с ним! С ублюдком светлым!

Темное, жгучее пламя выло и билось, требовало: сжечь! Сровнять с землей проклятый дворец! Распять проклятого Дукриста на алтаре, вырвать из его глаз отражение её улыбки, содрать с кожей её прикосновение, вместе со слухом отнять звук её голоса…

«Спокойно. Спокойно, — остатки рассудка еле удерживали готовую вырваться огненную бурю. — Если поддашься ревности, потеряешь все. Остановись. Остынь».

«Умна сонн, умна химме сон…» — огонь и смерть, разметавшиеся по всем дворцу, резонировали чистыми обертонами ненависти, дрожали умной отрешения.

«Умна сонн…» — пели зеркала, успокаивая темного мага.

«Умна сонн…» — ожившие портреты королей и магов смотрели на него, напоминая о вечной Тьме за краем и о цене ошибки.

— Смеешься надо мной… — Рональд сидел на полу, обхватив колени, все так же вперившись в юное лицо на портрете. — Думаешь, я еще недостоин. Слишком слаб, чтобы вернуть тебя… ты права, пока — слаб. Но… помнишь, я обещал тебе?

Драгоценные крупицы воспоминаний плыли перед глазами.

Вот он, едва вырвавшись от Паука — четыре десятка лет притворства и интриг, наконец, дали плоды! — приезжает в Суард, к месту службы полномочным представителем Конвента, его принимает королевская чета. Восторг, счастье, благословение богов: он нашел её, свою вторую половину! В сиянии воздуха и разума, в вихрях легендарного Сумрака — ласковая улыбка, нежность поверх оружейной стали… Прекрасная Зефрида. Супруга никчемного человечка, единственное достоинство которого — трон под седалищем. О, как хорошо он понимал её! Влюбить в себя короля, убить первую королеву, получить корону, вот достойная цель.

Самые первые дни — мимолетные улыбки, короткие беседы, словно случайные встречи. Он не торопился, наслаждаясь новым, прекрасным ощущением. Мечтал о чуде Единения, о свободе от Бездны, о могуществе — одном на двоих.

И совсем скоро — ошеломление, разочарование, ярость. Отвергла! Испуг, отвращение вместо радости и благодарности. Он не мог понять, почему? Естественный следующий шаг — отодвинуть ненужного больше короля, взять власть в свои руки. Принять помощь и любовь единственного достойного её, истинного шера. Вместе они бы правили Валантой несколько сотен лет, и трон унаследовали их дети — с Драконьим даром, а не водицей, в жилах. Никаких нарушений закона, никаких убийств: пусть бы Мардук дожил в мире и покое оставшиеся два десятка лет. Сущая мелочь для почти бессмертной пары.

«Поймите, я люблю супруга!» — набор звуков, не имеющий смысла. Маг не может любить немага. Это против природы, против всех божеских законов. Рональд был уверен, что она играет, набивает себе цену. Что она все равно никуда от него не денется: боги назначили её — ему, не зря же её аура светится серебром предназначения. Он терпеливо сносил её капризы, всегда был рядом.

«Оставьте меня, шер Бастерхази! Мне не нужны ни вы, ни власть, ни бессмертие! Я не буду вашим спасением от Ургаша — вам, темным, там самое место».

Гнев красил ее несказанно. Особенно ярко Фрида злилась, когда он читал ей катрены Двуединства. Те самые, что звучали ему надеждой.

«Нет неизбежности без выбора, — всегда добавлял он. — Вы сожалеете о том, что променяли Свет на Сумрак и не обрели Равновесия, но лишаете меня надежды променять на Сумрак Тьму».

«Вы избрали меня жертвой вашему бессмертию? Прелестно! Вся ваша любовь — тьма, страх и голод. Даже если бы я могла дать вам то, что вы хотите, не стала бы. Потому что вы чудовище, шер Бастерхази.»

Чудовище. В её устах это слово звучало страстью.

— Видишь, боги не принимают тебя одну, без меня. Ты ведь жалеешь, что сбежала, правда? Подожди еще немного, моя королева. Совсем немного.

Маски молчали, но Рональду не требовалось ответа. Он знал: Зефрида слышит и ждет.

* * *

Карету с двумя гербами, королевским единорогом и конвентскими весами, горожане провожали полными любопытства и страха взглядами. Придворный маг слишком редко выезжал вот так, напоказ, чтобы стать обыденностью. На улице Второго Эльфийского Договора, тихой и респектабельной, карета остановилась у ворот с вензелями ЛЛ. Слуга на козлах, рядом с кучером, протрубил в рожок, ворота с тяжелым скрипом отворились — и на этом представление для широкой публики завершилось. Зато началось лично для торгового советника Ламбрука.

Рональд подождал, пока Эйты откроет дверцу и опустит подножку, потом подождал еще минуту, оценивая диспозицию и давая возможность графскому дворецкому добежать до парадного подъезда. И только тогда неторопливо покинул карету и позволил любопытствующим в подробностях разглядеть свой ало-фиолетовый короткий плащ, элегантный черный камзол, массивную цепь белого золота с амулетом Конвента и тяжелую трость с набалдашником в виде ястреба, гербом Бастерхази.

— Доброго дня, Ваша Темность! Соблаговолите пожаловать!

Дворецкий кланялся чуть не до земли, провожая мага к распахнутым двустворчатым дверям. Всполошенный граф, едва успевший нацепить парадный камзол, самолично встречал нежданного гостя.

— Какая честь, Ваша Темность! Мы польщены! Не изволите ли отобедать с нами? У нас сегодня кабанчик по-ольберски…

Ламбрук тянул время, спешно пытаясь сообразить, как бы так сманеврировать между придворным магом и императорским бастардом. Оба представляли Конвент, оба могли доставить массу неприятностей. От тяжких раздумий граф взмок.

— С удовольствием, милейший. Надеюсь, кроме кабанчика у вас найдется три буна крови девственницы. Диета, видите ли, — с серьезным видом отозвался Рональд.

Граф побледнел, по виску его скатилась капля, но он не посмел её утереть.

— Э… Ваша Темность… э… — замычал Ламбрук, спешно припоминая, есть ли у него в служанках хоть одна девственница, и отгоняя мысль о старшей дочери.

Позволив графу поужасаться вдоволь, Рональд рассмеялся. Искренне, открыто, заразительно — так, что даже подслушивающие под дверьми лакеи разулыбались до ушей.

— О, я вижу, до вас еще не дошла столичная мода, — Рональд похлопал облегченно вздыхающего графа по плечу. — Очаровательное название для подогретого бресконского с медом и корицей.

Концентрация страха в особняке Ламбруков резко снизилась: призрак Ужасного Темного, жидкой бороденкой и узкими хмирскими глазками смахивающий на Великого Паука Тхемши, растаял. Вместо пожара и наводнения в гости к Ламбрукам явился прекрасно знакомый всему высшему свету «душка Рональд». Конечно, этот образ лишь отчасти сглаживал предубеждение против темных, да и просачивающиеся время от времени слухи о некоторых его приватных делах несколько не соответствовали роли. Но кто хочет обмануться, тот обманется.

«И это — потомки великих магов, — с сожалением думал Рональд, отвешивая комплименты графским дочкам и целуя руку графине. — Ни капли Драконьей крови, даже на богами проклятую шерскую категорию! Куда катится этот мир…»

Дожидаться обеда Рональд не стал. Кабанчик по-ольберски и модный столичный напиток привлекали его много меньше содержимого сейфа в графском кабинете. Тонкий аромат некромантии, источаемый свитками, однозначно говорил об их подлинности и о том, что Дукрист опоздал. Оставалось лишь убедиться, что нечитаемые письмена — нечитаемые для необразованных тупиц, не знающих даже простейшего перекрестно-зеркального шифра и старохмирского языка — содержат не любовные вирши.

— С превеликим удовольствием, Ваша Темность! — улыбался и кланялся граф.

После маленькой антрепризы он уже никак не мог отказать милейшему шеру Бастерхази в такой малости, как осмотреть привезенные сыном тетради. Не подарить — если в тетрадях есть что-то интересное, придется еще поторговаться.

— Так вы говорите, они хранились у?.. — словно между прочим осведомился Рональд.

— Мой сын выкупил их у последней из рода Саравенати. По ее словам, брат того самого Андераса приходился троюродным прапрадедом ее покойному мужу. Как жаль, мой сын отсутствует по делам службы. Но, если Ваша Темность желает узнать все в подробностях, он всего через полтора часа вернется из Торговой Палаты.

— Вы прекрасно все рассказываете, советник. Продолжайте!

— С этими тетрадями связано проклятие…

Рональд вполуха слушал болтовню графа, стараясь не показать нетерпения. Столько лет он собирал по крупицам историю Школы Одноглазой Рыбы, выкупал или отбирал у несговорчивых дураков мемуары современников, письма, дневники, амулеты — все, что могло помочь воссоздать ритуал, с помощью которого Ману с учениками почти обманули Хисса. Рональд знал точно, что за ошибку совершил величайший темный последнего тысячелетия. Высокомерие всему виной: никто не молился Светлой Сестре за Ману искренне, и вместо свободы от Ургаша он получил вечное рабство.

— …они в плохом состоянии, Ваша Темность! — даже доставая тетради из сейфа, продолжал юлить и тянуть Ламбрук.

— Не беспокойтесь, милейший, — Рональд еле удерживался, чтобы не оттолкнуть графа, не выхватить из его рук драгоценность.

Наконец, четыре желтых, хрупких тетрадки с обтрепанными краями, исписанных коричневыми выцветшими каракулями, легли на стол перед Рональдом. «Какая из них? В какой — сокровище? Или все?» — страх, надежда, предвкушение смешались в дрожи пальцев, легко касающихся четырехсотлетней бумаги.

— Осторожно! — нервно шепнул Ламбрук, когда Рональд открыл первую тетрадь.

«Не мешай, ишак!» — заклинание, высушивающее мух, едва не сорвалось с губ, но Рональд снова сдержался, ограничившись злым взглядом. Этого хватило: Ламбрук сжался и затих в своем кресле.

Глядя на знакомые каракули старохмирского, Рональд погружался в текст слой за слоем, разгадывая матрицу шифра, настраиваясь на перо в руке четыре сотни лет как почившего мага. Большая часть букв расплылась и стерлась, тетради хранились в слишком сыром месте, к тому же оболочку кто-то давно нарушил кривой попыткой прочитать текст. Но в руках умелого некроманта и мертвая книга заговорит, надо лишь восстановить из обрывков изначальное плетение.

Тетради окутались привычным темным туманом возвращенного времени, из бестолковых штрихов начали вырисовываться буквы и всплывать лоскуты смысла:

«…недели, как я ушел с Ману. Он так увлечен исследованиями, что не видит…»

«…брат Ястреба идет на поправку. Странно, не думал, что мне удастся…»

«…погиб Занге. В клинке остался лишь крохотный осколок души, без памяти и разума. Ману сказал, этот путь ведет в тупик. У нас недостаточно…»

«…считает это выдумкой Слепого Барда. Для Ману существует лишь разум, воля и сила. Смешно было надеяться, что…»

«…храм Карума. Мертвый дом мертвого бога, страшно…»

«…говорит, что старый трактат надо запретить и сжечь. Все равно не понимают…»

«…с тех пор как нашел кристаллы. Безумная затея, но я все равно пойду с ним. Может быть, когда-нибудь удастся вернуться в Сашмир. Ястреб получил вести из дома, их с братом считают мертвыми. Младший стал главой рода…»

Рональд еле подавил дрожь. Значит, Ястреб Бастерхази не погиб в той стычке с имперскими светлыми. Слава Двуединым, ему хватило ума обезопасить семью. Но в самом тексте что-то странное, написано мужчиной, но пахнет женщиной. Разгадать бы!

«…пишет в книге, не показывает…»

«Утром идем в Ирсиду, Лас не может сдержать их сам, а Ману не хочет бросать ученика…»

Из коротких строк, обрывков мыслей проступала история Ману Одноглазого и его Школы. Та сторона, что не изучается в гимнасиях: юным шерам не полагается знать, что злодей Андерас, жестокостью превосходящий самого Ману, родился светлым. И, похоже, не только это не изучается в гимнасиях — судя по дневнику Андераса, мятеж в Ирсиде поднял вовсе не Ману, а один из его учеников, Лас. И живым богом его назвали темные, а не он сам. Очень интересные дневники для историка, но ни слова о сути.

С трудом вынырнув из времен молодости своей прапрабабки, той, что отдала его в обучение к Пауку, Рональд поднял взгляд на Ламбрука. Граф сидел, подняв плечи и сжав руки в замок, не смея моргнуть.

— Что ж, благодарность Конвента вашему сыну обеспечена. Весьма ценные исторические документы, — не скрывая разочарования, сказал Рональд.

Граф молчал — страх сковал его разум, а жалкий ошметок мага глубоко внутри него впал в животный ужас перед хищником и притворялся дохлым.

«Шисов слабак!» — выругался про себя Рональд. Пришлось не меньше пяти минут потратить на комбинированную успокоительную иллюзию, чтобы советник не сошел с ума или не умер, упаси Светлая.

— Выпейте, дорогой мой. Вы утомились, здесь так душно. — Рональд поднес ко рту графа бокал с коньяком и заставил выпить. — Простите, что воспользовался вашей добротой.

В глаза графа постепенно возвращалась осмысленность, бледное до зелени лицо розовело. Вежливая чушь и горячительное делали свое дело.

— Я что-то могу для вас сделать?

Последние слова оказали на Ламбрука волшебное действие: он оживился и попробовал что-то сказать.

— Да, дорогой советник? — От ласковой улыбки уже немели губы, но Рональд не мог себе позволить оставить графа недовольным. Только не тогда, когда он может нажаловаться Дукристу. — Вы про вашу старшую дочь?

Старый проныра, даже при смерти не забывающий о шкурных интересах, кивнул.

— Несомненно, сложный случай. Но… — Рональд сделал паузу, словно фокусник перед тем, как вынуть из шляпы живого гоблина. — Для вас, любезнейший советник, Конвент сделает все возможное и даже невозможное!

Ламбрук оживал на глазах, послушно впитывая крохи собственной жизненной силы, рассеянные в воздухе и заботливо собранные для него Рональдом.

— Ваша Све… Темность так добры!

Рональд чуть не рассмеялся: граф не зря запнулся. Темный и доброта! Да, темным не свойственно подрабатывать целителями. Но правилам следую только неудачники.

— Вы что-то говорили о барашке по-ольберски?

— О да! — граф глянул на старинные напольные часы, показывающие без десяти минут три. — Самое время отобедать! Извольте, Ваша Темность.

— Надеюсь, вы не возражаете, если я сейчас же заберу документы для Конвента? Они требуют особой осторожности, и так неподобающее обращение почти сгубило текст.

— Разумеется, Ваша Темность. Счастлив служить Империи!

В верноподданническом восторге графа пронзительной нотой звенела надежда на устройство судьбы дочери, и лишь глухим обертоном диссонировала опаска: он же обещал отдать бумаги Дукристу. Но для Конвента! Все равно же оба служат одному Императору, — успокаивал сам себя граф.

— Его Всемогущество не забудет услуги, — помог ему утихомирить совесть Рональд.

За обедом он присмотрелся к старшей ламбруковской дочке. Свежее, всего-то во втором поколении, проклятье сделало её абсолютно непривлекательной ни для мужчин, ни для женщин. Внешне она была хороша: с правильными чертами, стройна, в меру округла, ухожена, со вкусом одета. Но при взгляде на неё, если не подниматься над примитивным животным, коим и является обычный человек, возникало стойкое отвращение. Конечно, Рональд бы мог снять проклятие и подкорректировать ее ауру до нормального состояния. Даже, если постараться, наделить ее звериной притягательностью Ристаны. Но зачем портить такую прекрасную работу? Лучше использовать с толком.

* * *

Ламбруки провожали Рональда с королевскими почестями и фейерверками эмоций. Старшая дочка графа сияла радостью пополам с недоверием: услышав, что красавец Зифельд, фаворит принцессы и мечта всех придворных дам, тайно влюблен в неё и попросил придворного мага высватать ему невесту, она сначала чуть не расплакалась, думая, что Его Темность издевается. Графиня разрывалась между острой потребностью немедленно похвастаться всему свету, опасением перед недовольством Её Высочества и предсвадебной лихорадкой. Ведь Его Темность просил объявить о помолвке на Весеннем балу и как можно скорее обвенчать молодых. Младшая дочка не могла понять, завидует она старшей сестре или радуется за неё, мысленно примеряла платье, как у Её Высочества на последнем балу, и строила глазки сестриному жениху.

Один граф, улыбаясь и кланяясь, прятал опасения: слишком уж щедр магистр Бастерхази, и Дукрист непременно рассердится. Сын же просил никому не говорить о тетрадях и отдать только Дукристу. Но жена похвасталась подруге, а назавтра темный шер прислал письмо… шисовы игры магов! Хорошо хоть дочери будет жених. Дорогой жених — немилость Её Высочества весьма накладна.

Когда Рональд, вручив Эйты шкатулку с дневником, принимал последние заверения в вечной признательности, в передней раздался звон колокольчика.

Граф осекся на полуслове, графиня застыла статуей Тревоги.

— Его Светлость маркиз Дукрист! — сдавленным голосом объявил дворецкий.

— Какая приятная неожиданность, Ваша Светлость! — первым приветствовал его Рональд. — Досадно, что вы не успели к обеду. Отменный был кабанчик.

— Точно неожиданность, Ваша Темность. Уж вы успели не только к обеду. — Дукрист слегка поклонился, улыбнулся графу с графиней. — Рад встрече, сиятельные. Как вижу, мой уважаемый коллега взял на себя заботу о документах.

На сей раз аура Дукриста мерцала идеально ровным перламутром, не позволяя прочитать ни злости, ни разочарования. Но это мелкое неудобство не мешало Рональду наслаждаться пусть небольшой, но настоящей победой.

— Рад, что избавил Вашу Светлость от излишних обязанностей. — Рональд ответил на поклон. — Право, мне не сложно будет перевести документы на единый имперский. Это займет не больше недели.

— Чрезвычайно любезно со стороны Вашей Темности. Позвольте осмотреть документы.

— Разумеется, дорогой коллега. В нетерпении ожидаю визита Вашей Светлости в мою скромную обитель.

— Благодарю, коллега, непременно навещу вас. Но, увы, не раньше праздника: дела, дела.

— Государственные, — понимающе усмехнулся Рональд. — Не смею больше отвлекать Вашу Светлость. Граф, графиня. — Он поклонился хозяевам, заодно прицепляя к Дукристу изящное следящее заклинание.

— До встречи, Ваша Темность. — Дукрист обозначил поклон, усмехнулся краем губ и перекинул петлю заклинания на графиню.

Покидая особняк Ламбруков, Рональд мысленно пожимал плечами: пусть Дукрист утешится реваншем по мелочи. Хуже, что в дневниках Андераса нет ни намека на научные записи — одни сопли и слезы: светлый, дери его шис. Зато есть недвусмысленное указание, что Ману совершил не одну, а целых две серьезные ошибки. И, что самое досадное, избежать второй из них любому темному очень непросто.

«Путь тьмы не усыпан розами, шер Бастерхази, — вспомнились слова Паука Тхемши, сказанные пятьдесят с лишним лет назад, когда старая шера Бастерхази отдала пятнадцатилетнего „дубину“ в обучение. — Сумеешь выжить, твое счастье. Не сумеешь, горевать не буду. Первый совет: забудь все то, чему тебя учила бабка и вспомни, как смотрит на мир ребенок. Тогда твои шансы не попасть в Ургаш, возможно, вырастут».

435 год, 22 день Холодных Вод. За четыре дня до праздника Цветущего Каштана. Суард.

За дневником Рональд просидел до утра. Он изучил вдоль и поперек все четыре свитка, а заодно сделал перевод для Конвента, предусмотрительно вымарав несколько строчек — не стоит даже через четыре сотни лет связывать имя Бастерхази с маньяком и еретиком. Половина строк так и осталась непрочтенной, даже полное погружение в ментальное пространство Андераса не дало ничего, кроме больной головы, отвратительного настроения и путаницы в мыслях.

«Стихийный диссонанс, неконгруэнтность понятий и эмоциональных образов, — поставил сам себе диагноз Рональд. — Каким надо быть придурком, чтобы влюбиться в Ману!»

Он с отвращением отбросил последнюю тетрадь, зажмурился и потер виски.

— Эйты, крепкого кофе, меду и… тьфу! — Мысль о ветчине отозвалась приступом тошноты. — Только кофе и меду!

Слуга аккуратно положил поднятую с пола тетрадь на стол и быстрой рысью отправился на кухню, а Рональд снова поморщился: казалось, умертвие топает прямо по голове.

Через четверть часа и три чашки кофе головная боль утихла, но дурное расположение духа никуда не делось. Мысли крутились вокруг шести Глаз Ургаша, как светлые победители назвали найденные во дворце ирсидских королей результаты последнего опыта Ману. Историю штурма дворца как раз преподавали и в гимнасиях, и в Магадемии: великая победа сил света над силами тьмы, ун даст их багдыр!

Кусочки головоломки никак не хотели вставать на место. Почему после серии неудач с сохранением души и личности в артефактах Ману решился снова? И что же на самом деле представляют из себя «каменные демоны»? Как они связаны с загадочными кристаллами из храма мертвого бога-демона? И что стало с теми тремя учениками Ману, чьи артефакты светлые фанатики успели разбить прямо там, на алтаре среди семи иссохших трупов? Куда делся седьмой Глаз? И к чему пришел бы Ману, если не бросил все силы на трансформацию, а отбил нападение объединенных сил Империи и продолжил изыскания? Сотни вопросов без ответов…

Лет двадцать назад Рональд попытался уговорить учителя добиться разрешения на исследование единственного имеющегося в распоряжении Конвента каменного демона. Но Тхемши даже разговаривать не стал — обозвал дурнем, велел забыть об Одноглазом во имя Равновесия и выгнал. И на всякий случай навесил на хранилище еще полдюжины охранных заклинаний. Добраться до Глаза, который сразу после победы забрал себе хмирский Дракон, не стоило и мечтать. А следы последнего артефакта затерялись на мерзлых просторах Объединенных Баронств еще полвека назад, и поиски не дали ни малейших результатов.

«Искать другой путь», — с пониманием пришло спокойствие.

Рональд оставил недопитой третью чашку кофе, откинулся на спинку кресла и потянулся. Яркое весеннее солнце и щебетание за окном уже не казались божеским наказанием, а промелькнувший перед глазами образ запеченных рябчиков — изобретением хмирских палачей. Улыбнувшись, Рональд мысленно протянул руку к ближайшей тарелке с рябчиками, вдохнул вкусный запах…

Через пару минут после того, как один из пятнадцати постоянно готовых для придворного мага подносов исчез с кухни, главный повар вздохнул с облегчением: Его Темность не гневается. Уловив радость кухонной челяди, Рональд усмехнулся. Как полезна репутация чудовища! Стоило разок забрать нерадивого повара на алтарь, а вместо него подсунуть барана в поварском колпаке, и вот уже двенадцать лет кушанья для придворного мага готовит лучший королевский повар — причем старается больше, чем для монарха.

Покончив с рябчиками в апельсинах и воздушным суфле, Рональд глянул на часы. Половина восьмого, самое время.

Круживший над парком вокруг особняка Дарнишей ястреб спикировал на ветку платана, аккурат напротив раскрытого окна на втором этаже. А Рональд откинулся в кресле и закрыл глаза: от наслоения птичьего и человеческого зрения у него слишком быстро начинала кружиться голова.

— …приятная неожиданность! — донесся из окна кабинета голос герцога. — Дру Милль, чем обязан?

— И зачем вам понадобился Дракон? — холодно осведомился гном.

Рональд нахмурился, а ястреб на ветке приоткрыл один глаз.

Дру Милль врос в пол посреди кабинета, топорща переплетенную цветными лентами бороду и постукивая унизанными перстнями пальцами по рукоятке заткнутого за пояс церемониального серебряного кайла. Высокий, особенно по сравнению с гномом, полный черноволосый мужчина в строгом камзоле замер напротив него, спиной к окну, в растерянности схватив себя за мочку уха.

— Дракон? — переспросил он и снова замолчал, но теперь недоумение в его позе сменилось злостью.

Через несколько мгновений гном кивнул, словно выяснив что-то для себя, и снял руку с рукоятки кайла.

— Да. Просыпающийся Дракон клана Миллей. Помните такого?

— Разумеется, помню, — голос Дарниша снова был ровен, только беспорядочные всполохи синевы вокруг него выдавали гнев. — Окажите любезность, дру Милль, расскажите по порядку.

Дарниш повел ухоженной рукой в сторону низких кресел. Гном едва заметно усмехнулся и сел, удобно развалившись и поставив ноги на скамеечку.

— Коньяку? — хозяин кабинета достал из книжного шкафа начатую пузатую бутылку и два бокала.

— Кардалонский? Не откажусь.

В молчании Дарниш разлил жидкий янтарь по бокалам, протянул собеседнику. В молчании оба пригубили.

Рональд скривился: такая изящная интрига пошла шису под хвост! Наверняка Гильдия наломала дров, уж слишком Милль уверен, что его родовую святыню похитил не Дарниш. А было так заманчиво лишить его поддержки не только Гномского Банка, но и всех горных кланов Валанты — когда речь идет о клановых святынях, гномы на диво несговорчивы и злопамятны.

— …нашли сегодня утром у вашего человека. К сожалению, допросить его не удалось — бравые городские стражи убили при попытке сопротивления закону, — держа бокал в ладонях, рассказывал Милль. — Но украл Дракона не он. В банке был Рука Бога, причем совсем мальчишка. К тому же, никаких признаков контакта с Драконом на трупе не было. — Поймав недоуменный взгляд Дарниша, гном пояснил: — Вы же догадываетесь, что это не просто статуэтка.

Дарниш кивнул и отпил коньяк.

— Когда горы были молодыми, и не было в мире ни гномов, ни людей, ни эльфов, один из перворожденных Драконов, повелитель земли и недр, увидел сон. Проснувшись, он дохнул пламенем на кусок оникса, и из камня родился первый гном. И наделил его Дракон чутьем камня и металла, трудолюбием и удачей, даром преумножать богатства и красоту, и повелел хранить подземное царство. А чтобы гномы не тосковали без своего прародителя, отломил чешуйку со своего хвоста, выплавил из нее собственное подобие и оставил нам. Было это двадцать тысяч зим назад. А когда пройдет еще двадцать тысяч зим, Оранжевый Дракон вернется к своим детям, и спросит, хорошо ли мы хранили и преумножали воплощенную в камне и металле красоту…

Гном вздохнул, пригубил коньяк, а ястреб на ветке отвернулся: раз уж Милль взялся пересказывать Катрены Двуединства, то все — ссоры не будет.

«Шисовы гномы, — поморщился Рональд. — Говорил учитель, не связывайся с недоростками!»

— …за себя постоять. Любого, кто задумал обмануть или обворовать Миллей, Дракон убьет, стоит его коснуться.

— Весьма предусмотрительно, — покивал Дарниш. — Проверять партнеров до, а не после. Думаю, это избавляет вас…

Ястреб с сердитым клекотом взлетел с ветки и устремился прочь, в родной лес. А Рональд зажмурился и потер глаза. Смотреть, как Дарниш обращает ошибку Гильдии в свою пользу? Еще чего. Вот если бы можно было самому заполучить того Дракона и не поиметь неприятностей! Но лучше перестраховаться. Кто знает, какие еще сюрпризы таит статуэтка. Гном не так наивен, чтобы рассказывать Дарнишу все.

— Эйты, принести мне четвертый том Истории Яшмового Трона! — велел он.

Интерес к герцогу не иссяк — Рональд пообещал себе при случае позаботиться о неприятностях для него. Но тратить время на игрока второго плана, когда надо обдумать основную стратегию, нецелесообразно. Лучше как следует подготовиться к встрече дочери Зефриды. Четыре года назад он, видимо, зря не обратил на неё должного внимания. Не стоит повторять собственных ошибок: кто знает, не принесет ли Шуалейда если не бессмертия, то хоть власти в Валанте — законно, только законно! Упаси боги от судьбы узурпатора Ману!

 

Глава 9

Да здравствует наследник!

Хилл бие Кройце, Лягушонок

435 год, 26 день Холодных Вод. Канун праздника Цветущего Каштана. Суард.

После задания в банке Хилл не встречал Седого Ежа, не ссорился больше с соучениками, не попадал в неприятности. Все шло настолько гладко, что хотелось положить к обычным двум ножам под подушку еще один, отравленный, а лучше — переселиться хоть к Крысиному Королю, только подальше от холодных взглядов волчат.

— Проваливайте. Сегодня никаких тренировок, никаких заданий. И чтобы до темноты не появлялись, — напутствовал учеников Наставник.

В этот раз Угорь и Ласка не звали Свистка с собой. И слава Светлой: Хиллу казалось, что стоит задеть тонкую нить равновесия, и не миновать драки — а там и убийства.

— Да успокойся, — усмехнулся Орис. — Ничего не будет. В дни Каштанового Цвета не убивают даже гули. Брат с Сестрой велели всю неделю праздновать и веселиться, вот и будем веселиться. Иди, займи местечко над Магистратской площадью. Я скоро.

Подмигнув, Орис растворился в толпе, а Хилл, пожав плечами, направился к ряду каштанов вдоль улицы Согласия. Забрался на самый высокий и гладкий ствол, вызвав завистливый вздох кучки мальчишек, которым не хватило места на деревьях пониже и на крышах. Согнал с ветки голубей, расположился среди сладко пахнущих цветов и достал из кармана первый недозрелый абрикос. Но даже сегодня, среди радостных лиц, песен и здравиц, Хилл не мог до конца расслабиться — спину сверлил чужой взгляд.

Гомон толпы прорезали голоса спешно заканчивающих украшение помоста мастеровых:

— Заноси! Левее! Безрукие, чтоб вас!

— А я говорю, сюда! Вот и старшина подтвердит.

— Ничего подобного!

— Да что ж вы столпились посреди дороги? Разойдись!

— Куда?! Ротозеи! Кто велел трибуну сюда? Ну-ка, разворачивайтесь!

Прямо под каштанами настраивал скрипки и пробовал кларнеты с валторнами городской оркестр. Вдоль улицы занимали места горожане, на балконы выносили стульчики для знатных дам. Мельтешили желтые жилеты газетчиков, разносчики бойко торговали флажками, свистульками, хлопушками и пирожками. Городская стража строилась на площади. То и дело над людским скопищем взлетали голоса:

— Капитан Труст! Значки забыли!

— Последние новости! Адмирал Дарниш потопил пиратскую эскадру! Гномы повысили цены на железо!

— Мама, мама, купи петушка! Ну купи! Ну мама-а!

— Где барабанщик? Где барабанщик, я вас спрашиваю?! Где? Тащите — он у меня вмиг протрезвеет!

— Пожалуйте сюда, достопочтенный Феллиго! Да не обращайте внимания на этих олухов! А вы что встали? Вон отсюда! Присаживайтесь, достопочтенный!

Расталкивая работников, клерк городского магистрата лебезил перед старшиной контрабандистов. Тот, наряженный в бархатный камзол и берет с белоснежным пером, шествовал к скамье и чинно кивал собравшимся коллегам.

Заприметив его, Хилл захихикал. Достопочтенный? Славный на весь Суард проныра и мошенник? Правда, от прочих надутых индюков, старшин законопослушных цехов, седой головорез внешне не отличался.

— А кому единорог сахарный, королевский?! Кому лимонаду?! Подходи, налетай!

— Да не толкайтесь вы!

— Дорогу! Дорогу светлому шеру!

— Скандал на ипподроме! Покупаем последний Герольд!

— Равняйсь! На караул! Чтоб вас демоны забрали, гули криворукие! Кто так алебарду держит?! Разжалую! Вурдалаков вам в глотку! Равняйсь! Смирррна!

— Какие два динга, глаза твои бесстыжие! Чем красил-то, признавайся? Полдинга за пару!

— Сударыня, сударыня, а не вы ли обронили? Не пожалейте медяка хромому калеке! Медяк, говорю, дайте! Глухому!

— А ну пошел отсюда, ослиное отродье! Не твое место — вот и убирайся!

— Люди добрые, да что ж это делается! Средь бела дня обокрали! Стража!

— Смиррна! На караул! Держать строй, зурговы недоноски!

— Да подавись ты! Полдинга! Даром бери, даром! Иди отсюда! Послал Хисс на мою голову…

— Позвольте от лица верноподданных преподнести… а! Гоблина тебе в суп! Куда прешь, тролль безглазый! Не видишь, тут уже поставлено? Вниз, вниз её! Хиссово отродье… от лица верноподданных членов Гильдии кожевенников и дубильщиков преподнести Вашему…

Отчаянно стучали молотки, скрипели тележки. Пахло жареными ракушками и печеными яблоками, пирогами и тянучками, и, конечно, каштаном, словно Хилл сидел не на ветке, а на бочке контрабандных духов. Среди гудящей толпы изредка мелькали знакомые лица: соседские матроны отгоняли от великовозрастных дочек неподобающих кавалеров, однорукий нищий с площади Ста Фонтанов тряс культей перед золотых дел мастером. Заметив неподалеку еще одно знакомое лицо, Хилл наморщил нос: Игла примеривался к кошелю ювелира. Тот, увлеченный охмурением девицы в изумрудном корсаже, не замечал ничего вокруг.

— Несомненно, душенька! Только в моей лавке. Уже сорок пять лет королевская семья…

Конечно, самодовольный павлин заслуживал кары небесной в лице шустрого воришки. Если бы только воришкой был не Игла.

— Ай! Что это? Кто посмел! — завизжала девица, прижимая руки к груди. — Что ты делаешь?

Пронзительный вопль заставил отшатнуться Иглу, уже дотянувшегося до вожделенного кошеля. Ювелир, масляно улыбаясь, вытащил из ложбинки меж рвущихся на свободу грудей девицы абрикосовую косточку и грозно оглядел балконы, но злоумышленника не обнаружил. Зато испортил Игле охоту — толпа вокруг забурлила, народ вслед за ювелиром начал оглядываться.

Напряжение, наконец, отпустило: Хилл от души смеялся балагану. Раскусив последний абрикос, он запустил косточкой в Иглу. Тот схватился за голову и обернулся, готовый к нападению. Обшарил взглядом балконы и деревья, но Хилла не увидел — он, не надеясь на защиту ветвей, укрылся Тенью. Пробормотав в адрес хулигана что-то нецензурное, Игла вновь нацепил на лицо выражение деревенского простака и отправился прочь, искать более удачное для охоты место.

* * *

Хиллу успело надоесть наблюдение за толпой, когда под каштаном возник Орис в обнимку с узким кувшином.

— Эй, лови, — крикнул он и подбросил кувшин.

Хилл перегнулся через ветку, поймал. Вынул пробку, понюхал. Удивленно глянул на свежего, словно не проталкивался сквозь давку и не лез на дерево, брата: вино?

— Праздник, можно, — просиял улыбкой Орис.

— Долго ты ходил за вином-то.

Брат пожал плечами, забрал кувшин и глотнул. Хилл только собирался снова пристать с расспросами, как вдалеке послышались трубы.

— О, слышишь, едут! — толкнул его в бок Орис и передал кувшин.

Хиллу стало не до расспросов: началось самое интересное! Ряды конных гвардейцев в зеркальных кирасах и синих плащах показались из-за дальнего поворота, оркестр заиграл гимн Валанты, толпа взорвалась криками:

— Да здравствует Суард!

— Слава королю!

От обилия флагов, вымпелов и лент в глазах рябило, от шума закладывало уши, но любопытство пересиливало все неудобства: вряд ли наследник с сестрой будут часто показываться на улицах.

— Где же они?! — брат разделял всеобщее нетерпение. — О, смотри, Флом!

Он указал на высокого, с квадратными плечами и квадратной челюстью полковника на вороном, с медным отливом жеребце. Выбившиеся из-под шляпы пряди были той же масти, что у коня. Полковник ехал вслед за ротой гвардейцев и зыркал по сторонам, словно ожидая нападения в любую секунду.

— Флом же генерал, — запротестовал Хилл.

— Деревня, — хмыкнул Орис. — Это его младший брат, Бертран. Комендант Сойки и полковник лейб-гвардии принца! Смотри, как похож на Медного!

— Не может быть! — Взгляд Хилла обежал прикрывающих принца со всех сторон спутников и остановился на самой яркой фигуре. — Еще один Бродерик!

— Почетный профессор кафедры экспериментальной алхимии Магадемии, дру Беррилан Бродерик, — кивнул Орис. — Вот деревня, не знаешь, кто у принца наставник!

Хилл сморщил нос: традиция напяливать поверх малинового кафтана и шафранных штанов изумрудный камзол, подпоясываться лиловым атласом, переплетать бороду розовым и синим, а сверху добавлять расшитую золотом голубую круглую шапочку всегда казалась ему несколько… м… несерьезной. Не иначе, родовым талисманом у Бродериков гигантский попугай ндо. Как раз те же цвета — если еще и та же болтливость…

— Не ржи, свалишься, — пихнул его в бок Орис.

— Это свита принца или бродячий цирк? — сквозь смех поинтересовался Хилл. — Гном, эльфа… а тролли и великаны будут?

Смех смехом, а восседающая на нервной тонконогой кобылке девушка с полусотней рыжих косичек не оставила бы равнодушным даже камень. Раскосые лиственные глазищи, гибкость ивы и опасность рыси, пышная грудь и сочные вишневые губы — а в дополнение легкая зеленоватая дымка, словно лесной полумрак.

— Хороша. Жаль, не про нас, — вздохнул Орис.

Хилл согласно кивнул, глотнул еще вина и с трудом перевел взгляд дальше. Скользнул по щуплому, среднего роста лейтенанту, завяз в легкой молочно-голубой дымке. Вернулся к скучному лицу: что-то очень знакомое, что-то очень опасное…

— Светлый шер. Спорим, это и есть охрана принца?

— А что спорить. — Орис забрал у брата кувшин и отпил сам. — Охрана и есть. Надеюсь, не встретимся на узкой дорожке.

— Упаси Светлая! — Хилл поёжился. — И храни наследника.

Он благочестиво осенил лоб малым окружьем и занялся разглядыванием последнего из свиты, горбоносого и сероглазого юноши с квадратной челюстью.

— Флом. Закерим Флом, — пояснил Орис.

— Похож, угу, — согласился Хилл.

Младший Флом казался слишком серьезным для своих пятнадцати лет, а выражение его лица подобало скорее рейду в тыл врага, чем парадной церемонии — в точности как у его отца, полковника.

— О, глянь на бургомистра! Бумажку потерял! — засмеялся Хилл. — Шут гороховый!

На помосте творилась суматоха. Красный, потный глава магистрата подскакивал на месте и беззвучно открывал рот. Старшина прядильщиков погнался за улетающей бумажкой, поймал её в героическом прыжке и свалился с возвышения. Старшина кожевенного цеха подал ему руку и втащил обратно. Только когда мятый листок очутился в руках бургомистра, тот успокоился и принял торжественный вид — ровно за два удара сердца до того, как гвардейцы, выехавшие на площадь, расступились и пропустили вперед принца с сестрой.

— Надо же, успел, — вздохнул Орис.

— Не совсем, — хмыкнул Хилл.

Царственно-надменный принц время от времени сдавленно хихикал, тут же возвращая на лицо официальное выражение. Попытки принцессы скрыть под высокомерной благосклонностью ехидную улыбку были немногим более успешны. Королевские дети вызывали жадное любопытство у всех без исключения присутствующих. Головы тянулись вверх, горожане протискивались поближе. Только Хилл собрался толком разглядеть наследника, как сине-лиловый туман вокруг принцессы задрожал, потемнел и разросся наподобие грозового облака, словно шапкой прикрывая её с братом и шестерых сопровождающих.

— Вот это да… — вздохнул Хилл.

Орис удивленно оглянулся. Хилл покачал головой — не объяснять же брату, что аура колдуньи похожа на закатные облака, пыльные смерчи и сухую грозу одновременно.

— Ты видел таких коней? Чистокровные белые аштунцы!

Брат кивнул, успокоившись, а Хилл продолжил разглядывание наследника: черноволосого, кареглазого, худого и невысокого. На груди его, на толстой цепи, жемчужно сиял королевский единорог.

— Обыкновенный мальчишка, — через полминуты вынес он приговор.

Орис только хмыкнул и спросил:

— А как тебе принцесса?

— Ну… — протянул Хилл, не отрывая взгляда от изменчивого цветного облака.

Сквозь лиловое, голубое и синее марево лицо принцессы казалось прекрасным — острым, опасным, жестким, но удивительно правильным, единственно возможным. Словно воплощение стихии: морская волна, горная лавина…

— Дурацкое платье! — наконец нашел он, что обругать.

Синее бархатное платье по последней моде действительно шло принцессе, как породистой кобыле тягловое ярмо.

— Не похожа она на темную, — задумчиво протянул Орис. — Но все равно. Не хотел бы я с ней встретиться.

«Встретиться? Интересно, какая она. Не на параде, не среди врагов. Без этого балахона…»

Смутные мечты, навеянные вином и обезумевшим от весны каштаном, выветрились, стоило бургомистру завести торжественную речь. От его занудства немедленно захотелось пить, есть, в прохладу и вообще подальше отсюда.

— Тебе интересно смотреть дальше? — спросил он у Ориса.

Тот покачал головой:

— Пойдем, что ли, на площадь Единорога. Настоящий цирк мне нравится больше.

«Бедняга принц, — подумал Хилл, соскальзывая с дерева и вслед за братом проталкиваясь сквозь толпу прочь. — Ему все это слушать!»

Кейран шер Суардис

Столица показалась лишь к двум часам пополудни. Кей успел проклясть и жару, и бархатный, в самоцветах и золоте наряд, и тяжеленную цепь с амулетом. И собственную гордость, она же ослиное упрямство — надо было соглашаться, когда Шу предлагала сделать прохладный вихрь в личное пользование. Он, видите ли, не пожелал недостойных настоящего воина привилегий: раз гвардейцы не жалуются на жару, то и он не будет! А второй раз сестра не предложила — та же фамильная гордость, достойная каравана ослов.

— …въезжать в столицу через Драконьи Ворота, — нудел под ухом Берри. — Традиция родилась после того, как в четыреста втором году до Основания Империи Лордерин Третий Суардис вынудил предателя Жандилье проехать под решетными гарпиями…

Глядя на массивные башни сливочного, в золотистых прожилках, камня, Кей пропускал мимо ушей историю постройки гномами совместно с людьми Старой Стены — Берри не упустил случая еще раз прочитать лекцию и напомнить будущему королю о важности политики нераздельности народов Валанты. Кей бы и сам не забыл: на сотрудничестве, почти братстве с гномами, и на договоре с эльфами зиждилось благополучие Валанты и власть Суардисов. Но именно сейчас, прикидывая размеры и массу венчающего арку дракона — переливчатый оникс славился не только прочностью и красотой, но и огромным удельным весом, почти как золото — Кей думал о том, стали бы гарпии визжать и сбрасывать решетку на Свандера? Все же наследник — еще не король.

— …эти трехголовые виверры никогда не выходят на поверхность, потому что не переносят солнечного света, — продолжал лекцию Берри, указывая на барельефы по сторонам от арки. — К сожалению, проверить руны и огнеметы в деле за десять веков не удалось ни разу…

Кей усмехнулся: в голосе Берри слышалось искреннее сожаление. Разумеется, если бы Ворота показали себя во всей смертоносной красе, гномы бы могли гордиться ими еще больше. А для ученых вроде самого Бродерика даже нашествие зургов — повод для очередных великих теорий и смелых экспериментов.

Уже за воротами, среди приветственных воплей толпы, осыпанный цветочными лепестками с ног до головы, Кей прервал гнома. Ученый наставник в третий, наверное, раз, объяснял, откуда в Суарде взялась традиция мостить площади цветной плиткой и украшать стены мозаиками, а крыши — шпилями.

— Берри, прошу прощения, но давай ты расскажешь о влиянии восточной архитектуры несколько позже. Право, сегодня не самый подходящий момент вспоминать разоренную Ирсиду и Ману Одноглазого.

Гном резко умолк и пожал плечами. Зак, ехавший по правую руку от Кея и Шу, пробормотал что-то насчет церемоний и вшивых зургов, к которым эти церемонии могут катиться. Сестра промолчала, только понимающе улыбнулась Берри.

Последние дни, после остановки у Свандеров, Кей не узнавал ее. Своевольная девчонка, вечно увлеченная то очередным магическим экспериментом, то шалостью, осталась где-то под Кардалоной. А вместо нее рядом оказалась серьезная до занудства, настороженная, ответственная девица с усталыми глазами старого солдата. Такой она не была, даже когда вернулась из Уджир-Клыз четыре года назад.

За размышлениями Кей не забывал улыбаться народу, кивать старшинам, благодарить бургомистра и говорить прочувствованные речи, выученные по дороге наизусть. Наконец последние обещания были розданы, последние марки брошены в толпу. Последние сажени до Дворцовой площади пройдены.

— Его Величество Мардук Третий, милостью Близнецов король Валанты! — под звуки труб возвестил герольд.

Высокие золоченые ворота отворились, и на окруженный гвардейцами участок выехал король со свитой.

«Отец?.. как он стар! — было первой мыслью Кея. — А Ристана даже не притворяется, что рада меня видеть. И маг. Шу была права, шер Бастерхази ведет себя так, словно он сам тут король. Шис. Если бы не отец, ноги бы моей не было в этом гадюшнике!»

Кей почтительно остановился и спешился, ожидая, пока спешится отец, а за ним свита. Краем глаза он поглядывал то на короля, то на Шу, то на Ристану, отмечая несомненное сходство дочерей с отцом.

«А я похож? Примет ли меня отец? А народ? — стучали в висках сомнения и страхи. — Смогу ли я стать таким же, как отец, настоящим королем? Не завизжат ли горгульи на крыше, объявляя меня самозванцем? — нарядные барельефы вдруг показались хищниками, готовыми разорвать его на части. — Светлая, помоги!»

По привычке он глянул на Шу, ища поддержки. Сестра ответила ободряющей улыбкой, но он видел — ей страшно не меньше. Можно было не гадать, что померещилось ей: вокруг придворного мага даже ему, обделенному богами условному шеру, виделись струи тьмы.

— …Его Величество! Слава королю! — крики горожан оглушали Кея.

Собрав волю в кулак, он отогнал страх и взглянул в глаза отцу. Ор толпы словно отдалился, страх потускнел и отступил.

Шаг, второй… он приближался к отцу, и с каждой саженью терялись в неважности годы сомнений. Отец ждал его, любил, протягивал руку…

Приветственные крики смолкли, когда Кей опустился перед отцом на колени и склонил голову. Стал слышен шелест листьев благоухающего у самых ворот каштана.

— Кейран, мальчик мой, наконец, — шепнул отец, поднял Кея с колен, обнял и развернул лицом к народу. — Приветствуйте Кейрана шера Суардиса, моего сына и вашего будущего короля!

— Да здравствует Суардис! Да здравствует наследник Кейран! Да здравствует Его Величество Мардук! — площадь взорвалась радостными воплями.

Отец, держа Кея за руку, повел его сквозь расступившийся строй придворных к парадному крыльцу Риль Суардиса. От сладких цветочных ароматов у Кея кружилась голова… а может, голова кружилась от счастья: он вдруг вспомнил, как хорошо было когда-то дома. Когда отец брал его, малыша, на руки, когда мама рассказывала сказки.

Светлые резные колонны, цветные окна, круглая серебряная крыша со шпилем, высокие башни по концам крыльев, широкие ступени темно-синего мрамора — Риль Суардис словно всплывал из глубин памяти, только почему-то казался слишком маленьким.

«Глупый, ты же сам вырос, — посмеялся над собой Кей. — Дворец все тот же, это ты большой дурак».

Он снова глянул на отца. Показалось, на ресницах короля что-то блеснуло… Но нет, вряд ли — строгое, резкое лицо Мардука Суардиса не позволяло заподозрить его в слабости и слезах.

— Через два часа мы желаем видеть Ваши Высочества в Малом кабинете, — распорядился король, едва зайдя в залитый янтарным и карминным светом вестибюль.

— Как будет угодно Вашему Величеству, — поклонился в ответ Кей.

Официальный тон отца больше не страшил его: все равно в морщинках вокруг глаз, в улыбке отца он видел ту же любовь и радость, что и в самый первый миг, на площади. И за эту улыбку он готов был не только выжить и взойти на трон вопреки старшей сестре, кронпринцу Лерме, придворному магу и всем проклятыми богами претендентам на власть, но и сразиться с богом-демоном один на один. Лишь бы отец гордился им, лишь бы еще раз сказал: «мой мальчик».

— Извольте следовать за мной, Ваше Высочество, — слова щуплого, напыщенного и напомаженного по моде столетней давности старикашки, Распорядителя королевских покоев, чуть не пролетели мимо сознания Кея. — Светлые шеры, прошу вас, — добавил тот, обращаясь к Заку и Эрке.

Шуалейду старикашка проигнорировал. Кей привычно приготовился к скандалу: сестра не привыкла, чтобы её не замечали. Но через миг, обернувшись к Шу, нахмурился. Эта вот тихая мышь, не поднимающая глаз, не смеющая слова сказать — ужасная колдунья Шуалейда, победительница зургов и гроза всех окрестных браконьеров? Боги, нельзя же до такой степени бояться!

— Ваше Высочество, — видя замешательство Кея, напомнил о себе старикашка. — Прошу!

— А Её Высочество? — не двигаясь с места, спросил Кей.

— Её Высочеству подготовлены комнаты в другом крыле, — распорядитель как-то подозрительно дернул углом рта. — Если Ваше Высочество не возражает, мой помощник проводит Её Высочество…

— Иди, Кей, — одними губами шепнула Шу. — Потом разберемся.

Кей кивнул — спорить с сестрой не хотелось, к тому же он устал так, что готов был рухнуть прямо здесь, на инкрустированные яшмой и опалом полы.

Позволив Распорядителю проводить себя и показать, где что находится, Кей упал на кровать. Ни расшитые шелком покрывала, ни расписные потолки, ни высокие, от пола до потолка окна с выходом на балкон, ни стоящие на столике у окна немыслимо вкусно пахнущие блюда не интересовали его так, как возможность хоть на полчаса закрыть глаза. Но Зак не позволил уснуть.

— Давай-ка, Твое Высочество, не расслабляйся раньше времени. В ванную и обедать.

Друг помог Кею избавиться от пропыленных, потных одежд и затолкал в роскошный бассейн, заменяющий ванну.

— А, шис! — заорал Кей, когда Зак направил на него струю ледяной воды из душа. — Ты что?!

Успевший и сам раздеться Зак только пожал плечами и сделал невинные глаза: мол, прости, так вышло.

После обливания холодной водой запах жареной дичи буквально вытащил Кея из бассейна. Зак выпрыгнул впереди него и устремился к накрытому на одну персону столу. Отсутствие второго прибора ничуть его не смутило — он схватил с ближайшей тарелки что-то пышное, пахнущее мясом, и откусил.

— М… вкусно, — промычал он, закатывая глаза.

Кей последовал его примеру. Нечто пышное оказалось и впрямь вкусным: кусочки кролика, запеченные в тесте. Сжевав четыре таких кусочка, Кей наконец обратил внимание на прочие изыски повара.

Зак, как всегда, оказался прав. После воды и еды усталость отступила. К отцовскому кабинету Кей подошел снова готовым к подвигам и приключениям — и ни секунды не сомневаясь в том, что и того, и другого в ближайшее время будет в избытке, даже если со стороны жизнь наследника престола кажется сплошным медом.

 

Глава 10

Дом, милый дом

Шуалейда шера Суардис

435 год, 26 день Холодных Вод. Канун праздника Цветущего Каштана. Суард.

Родной дом встретил Шу косыми взглядами и шепотками за спиной. Расфуфыренные дамы пренебрежительно рассматривали «безвкусное, старомодное, просто ужасное» платье. Сиятельные шеры изучали ее на предмет печати Тьмы и клейма порока. Лакеи перешептывались по углам, поминая отказ имперского кронпринца от брака, и сомневаясь, стоило ли Его Величеству привозить в столицу «позор семьи» и «божеское проклятие». Она шла по галереям, опустив глаза, улыбаясь и делая вид, что не догадывается об их гадких мыслишках.

— …не отвечаю за канализацию, Ваше Высочество! — бубнил лакей. — Прискорбная случайность, Ваше Высочество! Но Вашему Высочеству будет удобно в Незабудковых апартаментах…

Лишь разобрав слово «канализация», она внимательно глянула на прислужника.

— Мне велено вас проводить, а всем заведует шер Вондюмень! — засуетился он еще сильнее. — Извольте сюда, Ваше Высочество!

Распахнув двери, слуга опустил глаза и сжался. Неопределенно кивнув, Шу переступила порог. Хватило одного взгляда на тусклые голубые обои, отстающую от потолка штукатурку и рассохшийся паркет, чтобы подтвердить худшие опасения. Парчовые покрывала, зеркало в золоченой раме и тонконогий столик с инкрустацией лишь подчеркивали затхлость и темноту комнаты, а приторный аромат лилий — клоповую вонь, исходящую от кровати.

Пакость от Ристаны оказалась последней каплей: выпестованное еще четыре года назад, при встрече с Бастерхази, намерение изображать из себя тихую мышку лопнуло.

— Значит, внезапно испортилась канализация, — обернувшись к лакею, пропела Шу. — Понимаю, это проблема. И ершиков для чистки труб во дворце нет.

— Но это не так страшно, — подхватила Балуста, показывая в улыбке небольшие, но острые клыки. — Из вас получится чудный ершик.

Помощник распорядителя вздрогнул, тяжело сглотнул и отступил на полшага.

— Помилуйте, Ваше Высочество! Я не могу… сишер Вондюмень…

— Как-как? Сишер Вонючка? — переспросила Шу. — Прекрасная фамилия для ершика! Часа ему хватит, чтобы написать завещание.

— Получаса, — отрезала Баль. — Так и передайте: через полчаса он отправится самолично чистить канализацию.

Белый, под цвет жабо и манжет, слуга поклонился. От него запахло потом и страхом: мыслеобраз застрявшего в трубе человека в ливрее, с ершиком вместо головы, рос и ширился — слуга не мог уже думать ни о чем другом.

Шу не выдержала и рассмеялась. Но вместо того, чтобы улыбнуться, слуга вздрогнул и кинул затравленный взгляд на дверь.

— Так я пойду, Ваше Высочество? Искать сишера Вондюменя?.. — пробормотал он, еле разлепляя дрожащие губы.

— Идите, — резко оборвав смех, ответила Шу.

Лакей снова вздрогнул, отворил дверь спиной и вывалился в коридор.

От вида комнаты, в которую поселили их с Балустой, Шу хотелось плеваться. А лучше — найти Гильдию Ткачей и ответить сестре любезностью на любезность. А от мысли о том, что ждет за дверью гардеробной, становилось вовсе погано.

— Баль?

— Пошли, проверим, — хмуро согласилась подруга.

Через несколько минут посреди гардеробной валялась куча платьев — красивых, дорогих платьев. Роскошных и изысканных платьев. Коротких, узких, совершенно негодных платьев! Единственное подходящее по размеру висело отдельно, у зеркала. Но ни мерить его, ни даже смотреть в его сторону Шу не хотела.

Пока Баль перебирала и проверяла распакованные служанками наряды — если можно так назвать привезенные из Сойки скудные одежки — к Шу пожаловала сестра.

— Ах, дорогая! Куда вас поселили! Ах, этот Вондюмень! — запричитала она. — Как он посмел?!

Посмел? Сам? Шу еле сдержалась, чтобы не рассмеяться ей в лицо.

— Ах, какая неприятность, — пробормотала она.

— …никуда не годится! — продолжала Ристана. — Вы не можете опозорить королевскую фамилию таким видом!

Шу опустила голову, пряча глаза: жаль, ненависть сестры не доказательство! Зато вполне съедобна, несмотря на слизкий и горький вкус.

— …от вас, дорогая, сплошное разорение и никакой пользы. Вы представляете, сколько стоил ваш гардероб? Его Величество будет огорчен. — Ристана махнула рукой в сторону сброшенных на пол платьев. — Постарайтесь хоть завтра не опозориться…

Оделив безответную Шу еще дюжиной нравоучений и упреков, Ристана ушла. Но, только Баль успела устроиться в единственном приличном кресле у окна, а сама Шу — на кровати, явился распорядитель королевских покоев.

— Ах, Ваше Высочество!.. — Он расстроено всплескивал руками. — Конечно, мы найдем Вашему Высочеству подобающие покои, не извольте сомневаться…

Мысли его мешались со словами в сумасшедшую болтушку, от которой Шу хотелось не то смеяться, не то плакать.

«…тоща, угловата, бледна и невыразительна… убожество!»

— Любой придворный будет счастлив уступить вам апартаменты…

«…особенно придворный маг — подвал Восточной башни. Или монастырь: наверняка сразу после консилиума туда вас Его Величество и отправит».

— …Башня Заката свободна, но закрыта уже двенадцать лет. Не желаете ли осмотреть флигель?..

«Башня — самое место для вас. Привидения, крысы и пыль. Авось сгинете, как тот дурень садовник в позапрошлом году…»

— Закатная башня мне подойдет, — прервала его Шу.

Сишер Вондюмень подавился неоконченной тирадой и замер, не разогнувшись из очередного поклона. Баль в уголочке еле подавила хихиканье: её веселье щекотало и грело Шу, как пушистый цыпленок.

— Как мило вы придумали, — прощебетала Шу.

«Что, Его Величество шкуру спустит, когда узнает, что кто-то посмел при мне заикнуться о Закатной Башне? А за язык никто не тянул».

— Но, Ваше Высочество!

— Желаю жить в Закатной Башне! Непременно! Вы поняли, сишер Воню… как вас там? Завтра же подготовьте мне покои.

— Но, Ваше Высочество!..

— Нет, не хочу окнами в сад, — поймав образ, не дала ему договорить Шу. — И нет, не буду жить рядом с библиотекой.

Распорядитель бледнел и краснел: Её Высочество Ристана не говорила, что вторая принцесса умеет читать мысли! Её Высочество обещала…

— Но в Закатную башню никто не может войти! — В отчаянии он даже забыл назвать её Высочеством.

Шу улыбнулась ему, как улыбалась болотному гулю, задравшему крестьянского ребенка.

— Сможете, сишер, сможете. Или вам недостаточно моей просьбы?

«Светлая, только бы она не пожаловалась Его Величеству! Только бы Его Величество не послушал её… только бы…»

— Клянусь Сестрой, башня не впускает никого, даже шера Бастерхази! — распорядитель осекся, сообразив, что сболтнул лишнего.

— Так… — протянула Шу, пытаясь разобраться, почему сочетание Закатной башни и шера Бастерхази вызвало в распорядителе такую панику. Что-то связанное со смертью королевы, отъездом детей в Сойку… — А теперь, дорогой сишер, поподробнее. Что забыл темный шер в башне?

— Не знаю, Ваше Высочество! — отнекивался распорядитель. — Помилуйте, мы люди маленькие! Прикажите, сейчас же провожу вас в гостевые покои, где обычно останавливается Его Светлость Дукрист — самые лучшие покои! А к завтрашнему утру приведем в должный вид ваши комнаты рядом с Его Высочеством…

На миг Шу пожалела испуганного Вонючку. Покои рядом с братом. Разве не этого она хотела? Но то ли упрямство, то ли любопытство гнало вперед: получить Закатную башню во что бы то ни стало.

— Хватит, — отрезала она. — Завтра с утра извольте явиться к Закатной башне. Я сама посмотрю.

— Как прикажете, Ваше Высочество, — поклонился распорядитель. — Не желаете?..

— Нет, — отрезала Шу. — Посмеете хоть слово сказать Её Высочеству или придворному магу, сами станете привидением.

Сишер Вонючка только вздрогнул и поклонился еще ниже.

«Темная, помилуй Сестра! Истинно темная…» — готовая сплетня уже рвалась на волю.

Выпроводив сишера прочь, Шу скривилась: надоел.

Но что теперь делать с башней? Ширхаб дернул. Но интересно же, чего Вонючка боится! И что там забыл Бастерхази. И… нет, разведка — завтра. Завтра… бал. Бал, провались он в Ургаш! Зачем? Пусть бы сначала консилиум. Объявят темной и успокоятся. В жены принцам темная не годится, никто из шеров такую красу неописуемую замуж не возьмет.

Шу подошла к мутноватому стеклу и с отвращением взглянула на отражение.

Принцесса, хиссова кровь! Наденьте на кикимору бальное платье, заставьте танцевать… Ширхаб!

Состроив отражению рожицу, Шу отвернулась к окну. Там, над Суардом, сияло солнце. Словно в насмешку — чтобы она лучше видела, на что похожа.

«Не будем о грустном, — подумала она солнцу. — Я останусь с братом. С чего вдруг глупые мечты о прекрасном принце? Самый лучший принц — Кей. И пусть только кто-то попробует его тронуть!»

— На войне как на войне, — пропела она.

Балуста оторвалась от книги и вопросительно взглянула на нее.

— Как думаешь, Баль, если я надену это изумительное платье, кто-нибудь из гостей останется в живых? Или все лопнут со смеху? — Шу еще раз окинула ненавидящим взглядом нежно-розовую кисею в рюшах.

— Пусть только попробуют! — сверкнув глазами, ответила эльфийка. — Убью.

— Нет! Хоть потоп, хоть пожар — но не этот позор.

— Пожар… — мурлыкнула Баль. — Это идея. Пожар в покоях Её Высочества Ристаны.

— Пожар нам не поможет. Все равно придется идти на бал. Багдыр!

— Придется, — кивнула подруга.

Шу сжала губы и выдвинула подбородок.

«Какого ширхаба я должна унижаться? Подумаешь, не умею танцевать. Научусь! Это не сложнее, чем три тысячи цуаньских завитушек. Еще не хватало страдать в угоду сестричке. Плевать, в каком гробу она меня видала».

— Я иду на этот ширхабов бал! — Шу топнула. — Мне нужно платье, и у меня будет платье.

Шу замерла, вылетела из тела, потянулась — искать! Не платье, а кто это платье сделает…

Крохотный огонек засиял в восточном крыле, у лестницы.

— Балуста! — позвала Шу. — Беги скорее! Тащи её сюда!

Эльфийка кивнула и вылетела за дверь.

* * *

Послав верную подругу на охоту, Шу принялась в нетерпении мерить опочивальню шагами, заглянула ещё раз в убожество, выдающее себя за ванную комнату — умывальная раковина из керамики, одинокий холодный кран и большая дубовая кадка с остывающей водой. Дикарство какое-то! В прошлый визит в столицу до такой гадости Её Великолепие не додумалась. А может, времени не хватило канализацию испортить.

«Интересно, какие приятные сюрпризы ожидают меня завтра? А Кея? Боги, только бы Ристана с Бастерхази не решились добраться до него сегодня!»

Страх за брата требовал куда-то бежать и что-то делать. Шу снова потянулась вниманием к Кею, нащупала рядом с ним Зака, чуть поодаль — Эрке и дюжину бертрановых гвардейцев, обвешанных магической защитой с ног до головы.

— Ваше Высочество! — голос Баль выдернул ее из транса. — К вам мастерица!

Шу открыла глаза: с порога на неё в ужасе смотрела щуплая, остроносая женщина лет тридцати в простом, но изящном платье и с корзинкой в руках. За её спиной дрожала, вытаращив глаза, девушка, чем-то похожая на мастерицу. Из рук её сползали на пол отрезы шелка, парчи и кружева.

«Ширхаб! И портних перепугала!»

— Доброго дня, почтенные, — улыбнулась Шу, поглощая страх мастериц и успокаивая их легким магическим касанием.

— Здравствуйте, Ваше Высочество, — первой отмерла и присела в реверансе старшая. — Простите…

Портниха покраснела пятнами, осознав, что только что непочтительно пялилась на принцессу. Вторая тоже присела, не смея поднять глаз.

— Они обещают сделать платье до завтра. Два платья, — уточнила Балуста, пряча за пояс мужских штанов охотничий нож.

— Баль, погоди. — Шу махнула рукой на Балусту. — Меня зовут Шуалейдой. А вас?

— Клайле, Ваше Высочество, а помощницу — Рут.

— Очень приятно, Клайле, Рут, — снова улыбнулась Шу. — Извините Балусту, она не хотела вас пугать. Вы поможете мне?

Разум портнихи всколыхнулся изумлением: за все шесть лет, что она шила для Ристаны, та ни разу не поинтересовалась её именем, и уж точно Великолепной бы в голову не пришло извиняться.

— Разумеется, все, что будет угодно Вашему Высочеству.

— Видишь ли, Клайле, мне завтра надо обязательно быть на балу. Но платья нет.

Симпатия, удивление, желание угодить очаровательной, несмотря на странную внешность, принцессе плеснуло на Шу прохладными розовыми волнами.

— Но как же? Ведь для Вас шила платье сама Иффа!

— Боюсь, Иффа шила не для меня, — Шу кивнула на платье.

На лице портнихи отразилось все, что она подумала: если и можно сделать бледное, резкое лицо еще бледнее и резче, угловатую фигуру еще более неуклюжей, а невнятно серые глаза еще невнятней, то лишь одев принцессу в розовое, с облегающим лифом и открытыми руками платье. Она жестом велела помощнице сложить ткани на кресло и принялась перебирать разноцветную груду. Достала переливающийся отрез бирюзового шелка и кусок серо-сизого кружева с серебряной нитью.

— Давайте попробуем, Ваше Высочество. — Клайле улыбнулась. — Извольте к зеркалу.

Плечи Шу окутал нежный шелк.

— Немного драпировок, здесь вытачки, добавить объём, здесь вставить кружево, ещё кружево на рукава, — шептала сама себе портниха. — И тут на юбке подобрать…

Шу взглянула в зеркало. Худая, но вполне милая девушка. Не первая красавица Империи, но по сравнению с тем, что было — чудо как хороша.

— У меня будет платье! Клайле, у меня никогда не было ничего подобного, — Шу чуть не плакала. — Ты ведь сделаешь к завтрашнему вечеру, правда?

— Сделаю. Сюда бы ещё сапфиры и белое золото, или серебро, и серебряную сеточку на волосы.

— Я достану. У отца хранятся мамины сапфиры.

— И прическу. Рут делает замечательные прически! И Ваше Высочество позволит Рут сбегать в мастерскую? У меня с собой нет нужной тесьмы.

Рут убежала, оставив на кресле ворох тканей, а Клайле взялась за обмеры. Едва она закончила с Шу и взялась за Балусту, в дверь постучал Эрке:

— Его Величество ждет!

* * *

К приходу Шуалейды и Ахшеддина в кабинете короля уже расселись по креслам: сам король; наследник Кейран; наставник королевских детей Бродерик; генерал лейб-гвардии Фрай шер Флом; полковник лейб-гвардии Бертран шер Флом; оруженосец наследника Закерим шер Флом; начальник Тихой Гвардии, тайный советник…

— …герцог Урман шер Дарниш, — отец представил единственного из присутствующих, кого Шу до сих пор не знала лично.

«Вода. Глубокая, обманчиво спокойная. Сила полноводной реки и шторма, — рассматривая окруженного легким синим маревом полноватого, с текучей мимикой и плавными движениями шера, думала Шу. — Жаль, лишь условная категория».

— Счастлив познакомиться с Вашими Высочествами. — Герцог искренне улыбнулся.

Шу улыбнулась в ответ.

«Верный, непоседливый, любит короля больше, чем Родину, никогда не забывает о своих интересах, но считает благополучие страны важнее личного благосостояния. Отец умеет выбирать друзей».

Покончив с краткими приветствиями, король потребовал у Бертрана отчета о путешествии. Пальцы Шу тут же замерзли, захотелось сделать что-то такое, что бы отвлекло отца, или Бертрана, или всех сразу, но она сжала зубы и заставила себя спокойно улыбаться, пока полковник докладывал.

— …без особых происшествий, за исключением странного поведения Свандеров. — Бертран на миг запнулся и повернулся к Дарнишу. — Я считаю, за ними следует присмотреть Тихой гвардии.

Герцог кивнул в ответ.

Шу подавила облегченный вздох. Слава Светлой, Бертран посчитал нецелесообразным тревожить короля подозрениями. Он наверняка расскажет, если уже не рассказал, Дарнишу и Фраю, но те вряд ли станут что-то говорить королю, пока нет веских доказательств. А доказательств нет: исчезновение Руки Бога — лишь совпадение.

— Спасибо, Бертран. С тобой я могу быть спокоен за детей. — Отец тепло взглянул на полковника Флома.

— Благодарю, Ваше Величество! — опустил глаза Бертран.

Аура полковника бурлила сомнениями и виной: ему и так было непросто промолчать, но получить благодарность за ложь?! Нет! Надо немедленно рассказать о своем провале — он не имеет права обманывать сюзерена! Бертран поднял на короля решительный взгляд, открыл рот…

— Ваше Величество, — опередил его Фрай. — Мы счастливы служить Валанте!

— Да, Фрай, я помню, — усмехнулся король. — Наш Главнокомандующий счастлив служить, но лучше бы подальше от дворца.

Генерал согласно склонил голову, пряча в усах усмешку.

— Полковник Флом, принимайте командование королевской лейб-гвардией, — торжественным тоном распорядился Мардук. — Генералу Флому пора сосредоточиться на чем-то одном. Пусть это будет командование Южной армией Империи. А вам, полковник, мы вручаем нашу безопасность.

Бертран вздрогнул, покраснел: брат не предупреждал его о намерении оставить лейб-гвардию ему.

— Благодарю за честь, Ваше Величество! — в один голос ответили братья. Один довольно, второй — на грани отчаяния.

Шу стало жаль Бертрана. Вина за недосмотр выросла до размеров измены короне — никто, кроме самого Бертрана, не осудил бы его столь строго. Его терзания пока замечали лишь Шу и Эрке: полковник слишком хорошо умел скрывать чувства. Но еще немного, и он подаст рапорт о собственной измене и потребует себя судить.

— Ваше Величество не разочаруется в выборе, — уловив состояние Бертрана, помешал ему натворить глупостей Дарниш. — Уверен, мы прекрасно сработаемся.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся король и тут же посерьезнел. — Кейран, сын мой. У меня есть для тебя прекрасная новость.

— Слушаю, Ваше Величество, — склонил голову удивленный и испуганный Кей: хороших новостей он сегодня не ждал.

— Мы нашли тебе невесту. То есть, мы уже давно нашли тебе невесту, — король покосился на непроницаемого Дарниша. — Ты увидишь дочь Урмана через три недели, на балу в честь шестнадцатилетия Шуалейды. Таис шера Дарниш еще слишком юна, чтобы торопиться с официальной помолвкой. К тому же вам следует познакомиться поближе, прежде чем принимать окончательное решение.

Кей переводил растерянный взгляд с отца на герцога. Шу чувствовала его метания как свои собственные: принятие долга принца и обязанности жениться не по любви, а ради политики, детская обида на тот же долг, изумление словам отца о возможности выбора для него и для будущей невесты…

— Таис всего тринадцать, Ваше Высочество, — с молчаливого одобрения короля обратился к Кею будущий тесть. — Разумеется, она мечтает стать принцессой, и, разумеется, она будет Вашему Высочеству верной супругой и надежной помощницей: моя дочь получила образование, достойное королевы. Но я, как и Его Величество, убежден в том, что брак следует заключать только по любви. Даже королевский брак. И если Ваше Высочество примет решение не вступать в брак с шерой Таис, со стороны шерре Дарниш не будет никаких претензий и обид. Также, если шера Таис не пожелает вступать в брак с Вашим Высочеством, ради блага королевской семьи и Валанты помолвки не будет.

В кабинете повисла тишина. Кей присматривался к советнику Дарнишу, оценивая резоны отца. Шу занималась тем же.

«Интересно, есть ли у Таис дар?» — этот вопрос интересовал Шу больше всех остальных. Все прочее — влияние Дарнишей, их состояние, не уступающее королевскому, традиционную верность короне, удачливость в делах, характер самого герцога и предположительно то воспитание, что он дал дочери — она оценила и признала достойными, едва отец заговорил о невесте для Кея. Но вот дар… об этом не было сказано ни слова. А если дара нет? Если и у детей Кея не будет дара? Значит, снова на трон Валанты найдется десяток желающих, уверенных в том, что король без дара не достоин быть королем.

— Благодарю Ваше Величество, — через пару мгновений отмер Кей. — Уверен, шера Дарниш будет для меня самой лучшей супругой.

— Не торопись, мой мальчик. И… — король ласково улыбнулся детям, — называйте меня просто отцом. Здесь нет чужих.

От этих слов, от отцовской улыбки в горле Шу образовался комок. Она тяжело сглотнула и склонила голову в знак благодарности.

— Лейтенант Ахшеддин. — Голос отца вызвал волну холодных мурашек: вот и подошли к самому неприятному. — Что вы скажете о развитии дара Её Высочества?

Эрке вскочил, но Мардук нахмурился и жестом велел ему садиться обратно.

— По моим наблюдениям дар Её Высочества Шуалейды по-прежнему остается сумрачным. Её Высочество по большей части пользуется светлой стороной, но при необходимости и темной. На данный момент дар находится в динамическом равновесии, что не позволяет дать уверенного прогноза. За здравость же рассудка Её Высочества могу поручиться. Даже в ущелье Уджир-Клыз Её Высочество выказала редкостное здравомыслие и устойчивость к искушениям Тьмы.

Шу отлично видела: таким положением дел довольны все, хоть и стараются не показать этого. Конечно, неприлично радоваться тому, что в королевской семье завелась урожденная сумрачная, предположительно — опасная сумасшедшая или же темная. Двойные стандарты Конвента дают о себе знать. На словах полное равноправие между светлыми и темными, на деле закрепленное законом преимущество светлых. И кроме закона, сто и одна негласная традиция. Принято ходить в Алью Райна и отдавать детей в школы при храме Светлой, а на прихожан храма Хисса смотрят косо, припоминая им Одноглазого Ману. В армии темным не получить звания выше лейтенанта — не по закону, а по традиции. Должностей при дворе или в магистрате темным не дают по той же традиции. Редчайшее исключение — придворный маг Валанты, и то, только потому, что магистра Тхемши поддержал из своих шкурных соображений Лерма шер Кристис.

При мысли о несостоявшемся женихе Шу передернулась. Если четыре года назад она питала иллюзии насчет возможности семейного счастья, то после того, как узнала некоторые подробности кончины второй жены принца, готова была устроить хоть ураган, хоть потоп в императорском дворце, лишь бы не выходить за него замуж.

— …поручил маркизу Дукристу. — Слова отца вернули Шу из страхов в реальность. — Его Светлость в настоящее время находится по делам Канцелярии в Валанте, а завтра будет присутствовать на балу.

Шу встретилась взглядом с отцом.

— Все будет хорошо, не бойся, — тихо сказал он. — Маркиз всего лишь снимет слепок ауры и представит Конвенту вместе с данными шера Бастерхази и лейтенанта Ахшеддина.

— Я не боюсь, отец, — твердым голосом ответила Шу. — На все воля Двуединых.

Она осенила лоб малым окружьем, за ней — все присутствующие. Король одобрительно кивнул.

— Вам понравились комнаты? — спросил он у обоих детей.

— О да! — отозвался Кей. — Спасибо, отец. Покои очень удобны!

Шу промолчала, опустив глаза, чем вызвала всеобщее недоумение. Один Эрке усмехнулся.

— Что-то не так, девочка моя? — забеспокоился король. — Может быть, тебе не по вкусу вид из окна или фрески?

На слове «фрески» Шу чуть не подавилась. Она кинула косой взгляд на Бертрана, но тот, слава богам, думал не о Свандерах и своей непригодности к занимаемой должности, а беспокоился, не упустил ли чего уже здесь, в Риль Суардисе.

— О, ничего страшного, отец, — голосом пай девочки ответила она. — В тех покоях, что вы велели подготовить для меня, испортилась канализация.

На этих словах встопорщил бороду Бродерик: испортилась? Сделанная гномами канализация?! Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

Шу поспешила продолжить, пока Берри не высказался вслух:

— Сишер Вондюмень выделил нам с шерой Ахшеддин очень милую комнату на третьем этаже. Даже с гардеробной…

— Комнату? — король нахмурился. — Моей дочери?

— Право, отец, он не виноват! — Шу потянулась к отцу, словно желая взять за руку и успокоить.

— Я велю немедленно подготовить тебе другие покои! — продолжал сердиться король. — Бертран, распорядись позвать этого Вонь… Распорядителя.

— Не надо! — остановила она Бертрана.

Уже вскочивший на ноги полковник вопросительно глянул на короля. Тот жестом велел ему подождать, что скажет Шуалейда.

— Отец, не стоит тратить на такие пустяки вашего драгоценного времени. Я уже выбрала себе другие покои. Вы же не против? Правда, там потребуются некоторые переделки… наверное… — совсем тихо и скромно закончила она.

— Конечно, Шуалейда. — Король кивнул Бертрану на кресло и улыбнулся дочери. — Занимай любые покои, которые тебе понравятся. Распоряжайся, как хочешь, это же твой дом! Все счета пусть присылают казначею.

— Благодарю вас, отец! — просияла Шу. — И счета за платья тоже?

— Разумеется. На твое содержание предусмотрено десять тысяч империалов в год. Надеюсь, этого хватит на девичьи капризы? — Отец подмигнул ей.

— Конечно, — неуверенно ответила Шу.

— А если не хватит, мать оставила тебе поместье Тальге вместе с доходами.

— За последние десять лет на счету Вашего Высочества скопилось около пятидесяти четырех тысяч, — уточнил Дарниш. — Как только пожелаете, отчеты управляющего будут предоставлены в распоряжение Вашего Высочества.

— Драгоценности матери тоже твои, Шуалейда, — опередил ее просьбу отец. — Они хранятся у меня… — он замялся, а на Шу дохнуло тоской по ушедшей возлюбленной. — Ты можешь брать их, когда пожелаешь. А это тебе к балу.

Мардук протянул ей обитую розовым бархатом коробочку. Шу сдержала нервный смех: цветом коробочка точно подходила к тому страшненькому платью. Не иначе, жемчуга, как и подобает невинной юной деве.

— Какие чудесные жемчуга! — восторженно ахнула она, доставая ожерелье и серьги. — Спасибо, отец! Я непременно закажу подходящее к ним платье. А завтра можно мне мамины сапфиры? Вот эти, в белом золоте. — Шу кивнула на висящий над столом портрет королевы Зефриды: юной, красивой, счастливой.

— Сапфиры с розовым? — удивился король.

— Видите ли, отец, то розовое платье испортилось. Я заказала на завтра новое, а к нему подойдут именно сапфиры.

Мардук покачал головой и взглянул на портрет. Удивление, гордость, страх и радость мешались в его ауре — дочь так походила на мать… и на него самого. И снова его тоска по жене окатила Шу: боги, как же не вовремя вы забрали мою Зефриду!

— Когда же Ваше Высочество успели? — усмехнулся Дарниш, давая королю возможность немного помолчать, вспоминая жену. — Найти портниху за день до бала, не выходя из дворца… Ваше Высочество великий маг!

— Я всего лишь учусь, Ваша Светлость, — лукаво потупилась Шу, принимая игру.

— Не сомневаюсь, Ваше Высочество весьма усердная ученица. Не изволите ли, начиная с завтрашнего утра, присоединиться к нашим занятиям с Его Высочеством и шером Фломом? Возможно, вам будет интересно.

— Несомненно, шер Дарниш!

— Урман, Ваши Высочества. Просто Урман. На правах будущего родственника, — подмигнул Дарниш.

— Конечно, Урман. Тогда — Шуалейда.

Дарниш кивнул.

— И Кейран, — добавил едва не засыпающий Кей.

— Ну что ж, дети мои. — Мардук перевел взгляд с Шу на Кея. — На сегодня достаточно новостей. Вам следует отдохнуть перед балом. Кстати, Кейран. Завтра мои зубастые подданные возьмутся за тебя. Урман будет с тобой, поддержит и подскажет. Но помни — ты Суардис. Валанта твоя страна. Покажи силу, и волки будут есть у тебя с рук.

— Я не разочарую вас, отец, — твердо ответил Кей.

Распрощавшись с королем, Эрке отправился провожать Кея, Зака и Шу, а Фломы с Дарнишем — в кабинет генерала, продолжать совещание.

* * *

Увидев покои Кея, Шу снова разозлилась. Всучить ей вместо роскошных апартаментов кладовку? Вместо бассейна — кадку? Нет уж, хватит изображать безобидную мышку. Темная, значит темная. Со всеми полагающимися темной прелестями характера. И пусть Ристана, Бастерхази, Лерма Кристис, Дукрист, Конвент и все прочие катятся в Ургаш со своими планами!

— Эрке, тебе же надо к Бертрану?

Ахшеддин кивнул.

— Вот и иди. Расскажи Фломам и Дарнишу все, как есть — все равно никаких доказательств измены Свандеров у нас нет, а Бертран хоть перестанет себя винить ширхаб знает в чем. А мне пришли Баль, мы переночуем тут. Не хочу оставлять сегодня Кея одного.

Эрке снова кивнул и быстро выскользнул за дверь.

— Интриганка. — Кей зевнул во весь рот и завалился на постель. — Завтра не отвертишься. Все, как есть, ясно? Мне же интересно, что ты сделала с убийцей.

— Ладно, ладно. Спи, проницательный мой.

— И тебе доброй ночи, — пробормотал Кей.

Шу оставила Кея с Заком устраиваться спать, а сама пошла в ванную: безопасность безопасностью, но бассейн! Ничто так не помогает шеру воды прийти в себя и справиться с усталостью, как родная стихия. Она так и уснула в заботливо обнявших её волнах, под журчанье старой колыбельной, что когда-то пела мать, и не проснулась, когда Балуста вынимала её из воды и относила на кровать.

 

Глава 11

Закатная Башня

Шуалейда шера Суардис

435 год, праздник Каштанового цвета, день Весеннего Бала. Риль Суардис.

Шу открыла глаза и рывком села на постели. В ушах свистел ветер и гремел гром, по лицу текли дождевые капли. Пахло болью, кровью, жухлыми хризантемами и крахмальным бельем…

Она помотала головой, прогоняя остатки сна. Оглянулась, прислушалась.

Из раскрытых окон тянуло утренней свежестью, доносился птичий щебет и шуршание садовничьих метел. На кровати под тяжелым зеленым балдахином сладко сопел Кей, выпростав голые ноги из-под одеяла, рядом спал, уткнувшись в подушку, Зак.

«Что подумает сишер камердинер! Не иначе спишет на пагубное влияние темной, — засмеялась про себя Шу. — Бедный… не стоит так травмировать его ранимую натуру».

Она влезла в старое, привезенное из Сойки, платье. Шепнула: «спасибо, Баль!» Наскоро распутав пальцами то, что вчера было прической, босиком подбежала к кровати брата и пихнула Зака в плечо.

— Перебирайся на свою кровать, растлитель малолетних принцев.

Зак непонимающе уставился на нее, оглянулся на сопящего в соседнюю подушку наследника престола, хмыкнул и потянулся.

— Вот если бы малолетних принцесс… — пробормотал он, заворачиваясь в одеяло и сползая на пол.

Шу только фыркнула в ответ.

— Если Баль будет искать, скажи, я в закатной Башне, — тихо велела она, оглядывая столик с фруктами в поисках завтрака. — А Кею не гово… ммм… — Шу впилась зубами в абрикос, прихватила еще два, и, жуя на ходу, принялась искать туфли.

* * *

Весь какой-то помятый, несмотря на модный длинный камзол, белоснежные кружева и идеальную гладкость свежевыбритых щек, сишер Распорядитель уже маялся около резных двустворчатых дверей в конце Цветочной Анфилады, что на третьем этаже западного крыла. Навесной замок на дверях, достойный оружейного склада, выглядел так, словно вырос из этих дверей, будет на них жить и умрет с ними вместе.

— Светлое утро, Ваше Высочество! — издали увидев Шу, начал раскланиваться и мести шляпой пол Вондюмень. — Соблаговолите убедиться, башня закры…

Протяжный, мелодичный скрип и тяжелый грохот разнеслись эхом по пустынной анфиладе. Распорядитель осекся, обернулся и замер.

— Светлое, — улыбнулась Шу. — Как видите, слухи о неприступности башни несколько преувеличены. Идемте!

Она прошла мимо него в распахнутые двери, остановилась посреди угловой комнаты. Яркий утренний свет лился сквозь мутные окна, золотил столбы пыли, дробился в осколках зеркал, прыгал солнечными зайчиками по перевернутой мебели и сбившимся коврам. Хотелось протянуть руку и поймать быстрое пятнышко; хотелось чирикать вместе с птицами, летать и кувыркаться под облаками; хотелось прижаться к теплой материнской руке, услышать родной голос…

«Здравствуй, Шу».

Шу вздрогнула. Показалось?

«Не показалось, — в знакомом голосе сквозила улыбка. — Ты так выросла, стала красавицей».

Шу по привычке хотела фыркнуть — что я, в зеркале себя не видела? Но гордость матери заставила ее осечься.

«Мама? — на миг показалось, что не было десяти лет в Сойке, не было пышных похорон и урны в семейном склепе; показалось, что сейчас мама выглянет из-за двери, протянет руки навстречу. — Ты здесь?»

Тихое покашливание спугнуло иллюзию. Шу оглянулась на Вондюменя, не решающегося ни ступить за порог, ни сбежать. Мгновение она непонимающе смотрела на него, пытаясь удержать ускользающие остатки тепла и беспечности. Но присутствия матери больше не ощущалось: призрак исчез, так и не показавшись.

— Вы еще здесь? — неожиданно хрипло каркнула Шу. — Ну-ну. А вы смелее, чем кажетесь. Идите сюда, никто вас не съест.

Вондюмень ошалело кивнул и сделал шаг в проходную комнату. Шу усмехнулась: страх перед королевской немилостью и настоящей темной колдуньей оказался сильнее страха перед легендами и привидениями.

— Здесь будет гостиная. Синий, серый, золотой и оранжевый, — распорядилась она, обводя рукой просторное помещение и уверенно раздвигая пыльные витражные панели, ведущие в нижнюю комнату башни.

— Не стойте столбом! — прикрикнула она на распорядителя и чихнула.

— Будьте здоровы, Ваше Высочество! — отозвался тот и последовал за ней.

— Как можно довести помещение до такого состояния? — Шу сморщила нос. — Сплошная пыль… апчхи! Да откройте же окна!

Кланяясь и извиняясь, распорядитель бросился к окну и принялся дергать раму. Туча пыли поднялась с подоконника, заставив Шу еще раз чихнуть. Наконец, рама поддалась и со скрипом отворилась, впуская свежий воздух.

— Лоен зи, — шепнула Шу, призывая ветер.

Но перестаралась: взметнувшийся шквал вынес из комнаты не только пыль, но и все безделушки, подушки и прочую мелочь, а заодно швырнул колдунье-недоучке в лицо горсть мусора. Когда Шу открыла слезящиеся глаза, сишер Вондюмень, вцепившись в раму обеими руками и зажмурившись, шептал молитву Светлой.

— Вот и все, — бодро сказала Шу. — Никакой пыли.

Распорядитель с трудом заставил себя разжать пальцы. Говорить он еще не мог, а потому только мелко кивал.

«Забавный старикашка! — её разбирал смех. — Словно кот на дереве».

Едва удержавшись, чтобы не позвать Вондюменя «кис-кис», она вприпрыжку побежала к лестнице, взлетела на второй этаж.

— Каварда-ак, — протянула она, одним движением кисти распахивая окно и выметая прочь мусор. — Здесь будет кабинет. Терракота, янтарь, бирюза, черный дуб. Ванную полностью в стекло.

— Слу… шаюсь, Ваше Высочество, — ответил запыхавшийся распорядитель с последних ступеней.

Оглянувшись на него, Шу рассмеялась.

— Чудесное место, не правда ли? — она сделала несколько танцевальных па, попыталась поймать пляшущий под потолком солнечный зайчик. — Ну что вы, дорогой мой Вонючка, не бойтесь! — она снова засмеялась, перехватив полный паники взгляд. — Вы не любите танцевать?

— Простите… э… а что Ваше Высочество изволит приказать на третьем этаже?

— Спальню. Детская мне пока не нужна. — Шу совсем не удивилась четкому образу светлой круглой комнаты, расписанной сказочными сюжетами, с двумя маленькими кроватями и ворохом игрушек. — Лавандовые тона, белый ясень, непременно бассейн, как у Кея. Ах, ну сами придумайте что-нибудь такое… уютное! Вы же умеете!

Сишер закивал и попятился.

Чего он снова испугался? Странный… на вид такой строгий, а мечтает о горячей овсянке для больного желудка и визите сына с маленькой внучкой… приготовил для малышки фарфоровую куклу… а сын сегодня вечером пойдет в клуб и проиграется в карты, рассорится с женой, та увезет девочку в родительское поместье…

— Вот, это для вашей внучки. — Шу позвала из детской и вручила Вонючке свою старую деревянную лошадку с гривой из белого шелка. — Пойдите сегодня после обеда к сыну и оставайтесь с ними до вечера. Идите же!

Махнув рукой к выходу, Шу тут же забыла о сишере Вондюмене. Её манил последний этаж башни: может быть, там она увидит маму?

Два пролета лестницы она преодолела двумя длинными прыжками. Отчего-то тут, в башне, до странного легко было летать и призывать ветер. И до странного уютно и безопасно. Только дождь почему-то холодный… и ветер поет, и плачет, и зовет…

Порыв ветра распахивает окно — прямо в грозовую ночь. Ледяные струи окатывают Шу, заставляют поджать босые ноги и глубже забиться в угол между маминой кроватью и стеной. Вокруг суетятся служанки, что-то шепчут, волнуются. Мечется пламя свечей, по стенам прыгают страшные тени. Мама стонет, ей больно. Тревожно…

Ожидание.

Кто-то идет… кто-то хороший, нужный. Родной. Ищет дорогу к ней среди теней.

— Иди сюда! — зовет Шу. — Я здесь, жду!

Ветер свистит, воет, сбивает его с пути. Толкает обратно, за грань. Рвет тонкую нить любви и нежности, только протянувшуюся между ним и сестрой…

— Не бойся, братик, не бойся, — шепчет она: никто, кроме брата, не слышит её голоса. — Скорее иди сюда, мы прогоним страшного, злого. Я помогу тебе!

И дождь поможет, и ветер. Поет, зовет ветер! Дождь смывает тени, гонит чудищ. Молнии сжигают боль и страх.

— Я люблю тебя, братик, ты нужен мне. Если ты не придешь — кто будет любить меня? Верь мне, верь ветру и грозе. Это мой ветер, моя гроза! Моя сила, не того, темного! Моя буря, слышишь, братик? Здесь нет никого страшного, никого злого. Только мама и я. Иди сюда, ничего не бойся. Я с тобой…

Крик новорожденного пробивается сквозь гром и свист ветра. Мама больше не стонет, но почему-то плачет. Служанки умолкли. Тени по-прежнему мечутся по стенам, но Шу больше не боится их: гроза за окном смыла страх. Это теперь её гроза, её ветер. Никто не навредит братику… никого не осталось…

Ласковые, теплые руки обнимают её и укачивают, прижимая к теплому и родному. Страх спрятался, рассыпалась пылью ненависть. Вокруг тихо, пусто. Только она, брат и…

— Мама? Ты здесь, мама?

— Здесь. Просыпайся, Шу, пора, — отозвалось дыханием ветра.

— Проснись! Да что с тобой, Шу?! — иной, но не менее знакомый и родной голос волновался и требовал. — Ты пьяна?

— Баль? Что?.. — Шу с трудом разлепила глаза. Вокруг клубились и искрили сине-бело-лиловые потоки тумана, искажали пространство до неузнаваемости, звали взлететь в облака, бурей пронестись над землей, пролиться дождем. Знакомая лиственная зелень эльфийки едва мерцала в буйстве дикой магии.

— Идем. — Подруга потянула Шу за руки, заставила подняться с пола. — Ну и переполох ты подняла. Слава Светлой, Зак нас разбудил.

— Скорее, Шу, — позвал Эрке. — Да проснись же!

Шу улыбнулась и попыталась сказать, что здесь нет никакой опасности, что не надо уходить — разве сами не видят, как тут чудесно? Но из горла снова вырвалось невнятное карканье.

— Ширхаб, — кратко и емко ответил Эрке на невысказанные мысли, подхватил её на руки и побежал вниз по ступенькам.

Сквозь туман Шу едва понимала, что не надо сопротивляться: друзья хотят как лучше, просто не понимают, что вся эта магия — её! А так хотелось снова слиться с ветром, полететь наперегонки с орлами, подняться высоко-высоко, чтобы стало видно всю империю…

— …не открывается! — сердито, отчаянно вскрикнула Баль.

— Шу, выпусти нас, скорее, милая! — прямо в ухо потребовал Эрке.

«Играть, играть! — радовалась маленькая девочка верхом на деревянной лошадке. — Вместе играть!»

— Пожалуйста, Шу, открой двери!

«Не хочу, мое! — топнула ножкой кроха. — Играть!»

«Потом поиграешь, малышка, — голос мамы согрел и успокоил её. — А сейчас проснись!»

Неохотно вынырнув из сладкого сна, Шу взглянула на бледную, растрепанную Баль, дергающую неподвижную створку.

«Откройся», — велела Шу.

Дверь с недовольным скрипом приоткрылась.

— Позови Берри, Баль, — послышался сквозь плеск волн удаляющийся голос Эрке. А в следующий миг Шу провалилась сквозь облака прямо в море снов.

Рональд шер Бастерхази

Возмущение эфира — столь сильное, что помехи не позволяли локализовать источник — застало Рональда в магистрате. Ему, придворному магу, пришлось лично идти туда, чтобы расспросить младшего Ламбрука! А все потому, что Дукрист срочно устроил того третьим помощником бургомистра и оделил конвентской бляхой, лишь бы Рональд не смог покопаться в его воспоминаниях. Теперь любое магическое воздействие фиксировалось через бляху. И, конечно же, именно Ламбрука бургомистр оставил отвечать за себя в праздничный день.

— …вряд ли у родственников вдовы сохранилось что-то еще. Они считают, что все, что связано с Андерасом, несет проклятие…

Ламбрук удивленно замолк, но Рональд больше не обращал на него внимания: поиски ниточек к последнему Глазу Ургаша мгновенно потеряли важность, стоило магистру понять, что происходит у него под носом.

— Кхе корр! Вот почему… проклятье!

Графский сын отшатнулся, а Рональд поспешил взять себя в руки: еще не хватало сейчас привлечь излишнее внимание Конвента.

— Благодарю, сишер Ламбрук, — спрятав рвущиеся наружу потоки, Рональд поднялся. — Вы сделали все возможное, Конвент не забудет вашей помощи.

Не слушая Ламбрука, он развернулся и быстрым шагом направился прочь. Он бы бежал, летел бы, сметая людей и стены… если бы не напичканный следящими заклинаниями магистрат и не богами проклятая необходимость строить из себя невинную законопослушную овечку.

У самых ворот Риль Суардиса он понял, что опоздал. Эфирная буря утихла, превратившись в скромную стихийную воронку на месте Закатной башни, а дочь Зефриды обнаружилась чуть не в противоположном конце дворца, по соседству с королевскими покоями. Рядом с ней, едва заметные в короне сине-бело-фиолетового солнца, подмигивали зеленая и голубая точки: светлые сумели увести девчонку из башни и спрятать в самом безопасном месте, но не смогли разорвать пульсирующий канал силы между ней и башней. Но не девчонка сейчас волновала Рональда, а Зефрида и то, что она прятала целых четырнадцать лет.

* * *

Впервые эти двери раскрылись перед ним, но лишь потому, что королева не могла больше запечатать башню, не повредив собственной дочери.

— Зачем, Зефрида? — влетев в башню Заката, спросил он у разноцветного смерча, нижним концом уходящего до самой Хиссовой бездны, а верхним колыхающего голубой подол Райны.

Столб тумана качнулся, забурлил, стал прозрачным, позволяя увидеть сидящую в кресле с вышиванием юную королеву. Зефрида закончила стежок и подняла взгляд на Рональда. Он еле подавил дрожь: вместо не позабытых за десять лет серых, с синими крапинками глаз на знакомом до последней черточки лице сияли окошки в солнце — белое, ослепительное до черноты солнце. Горячее, безжалостное солнце.

— Здравствуй, Рональд. — Зефрида улыбнулась. — Зачем пришел?

— Зачем ты обманывала меня?

Королева пожала плечами. Она казалась умиротворенной, словно вокруг не бушевала магия, способная снести и заново воздвигнуть весь мир Райхи… Нет, не вокруг — она сама была этой магией.

— Я не обманывала, Рональд. Ты обманывал себя сам.

— Все эти годы я искал средство вернуть тебя, а ты — смеялась надо мной! Молчала об Источнике! Притворялась. Зачем ты умерла, когда в твоих руках такое?!

— А ты по-прежнему не умеешь слышать и видеть ничего, что не укладывается в твое «хочу», Рональд. — Королева покачала головой. — Столько прекрасных слов о любви, помнишь? Тот, последний, вечер. Я почти поверила тебе, почти рассказала…

Воспоминание о сияющей, доверчивой улыбке Зефриды хлестнуло наотмашь разочарованием: как близко он был к цели! Если бы…

— Слава Светлой, только почти! — добавила королева.

— Видят боги, я люблю тебя, Зефрида. Ты не веришь, никогда не верила. Все потому, что мне выпало родиться темным!

— Ты все еще темный, Рональд, — оборвала обвинения королева. — Потому что не любишь никого, кроме себя. И никогда не любил.

От несправедливости её слов хотелось выть и крушить все вокруг. Она, единственная, кому он верил, единственная, кому хотел подарить бессмертие — предала! Утаила ключ к могуществу и свободе, сбежала в смерть, лишь бы не позволить жить ему.

Он смотрел на королеву, она — на него. Иллюзия рушилась, оставляя после себя лишь нагую, неприглядную правду: никакого предназначения нет, как нет любви и доверия. Ложь, ничего кроме лжи.

— Ты обрела эту силу лишь после смерти, — задумчиво проговорил Рональд. — Ну конечно. Ты боялась, что отдав мне Источник, будешь не нужна?

Королева снова покачала головой, но Рональд спешил довести мысль до конца.

— Но теперь-то ты видишь, что ошибалась? Я бы женился на тебе, ты бы родила наследника шерре Бастерхази. А Валанту мы бы оставили твоему сыну, зачем нам провинция. Еще не поздно, Зефрида! Вернись ко мне! Хочешь, я принесу клятву верности, и Источник будет тому порукой? Я готов ждать, пока нынешний король доживет отпущенный богами срок, и ты станешь свободной.

Рональд торопился и сбивался, с трудом подбирал слова. Но слова казались неправильными — королева лишь качала головой, не понимая…

— Как можно отказываться от жизни? Или есть кто-то более достойный тебя?

— Оставь, Рональд. Твое красноречие бесполезно. Ты даже не понимаешь, в чем твоя ошибка, и не поймешь.

— Все еще боишься за людей, Фрида? Сама же видишь, мне вовсе нет до них дела.

— Вижу, Рональд. Для тебя люди, что мыши. Ты в погоне за сказкой разрушишь все вокруг и не заметишь. Зачем тебе свобода, что будешь с ней делать?

— Зачем что-то делать со свободой? Она стоит того, чтобы просто быть. Тебе не понять, Фрида, ты выбираешь между жизнью и юбкой Райны. А я… разве я выбирал Хисса? Меня никто не спросил, хочу ли я в Ургаш!

— Это не мой Источник, Рональд. Это дар моей дочери, — тоном воспитательницы малышей несла чушь Зефрида. — По-твоему, чушь! — солнечные глаза разгорелись еще ярче, обжигая и вызывая отчаянное желание спрятаться. — Тебе все равно, что будет с ней, если кто-то заберет Источник! И ты думаешь, мне легенды дороже детей?

На миг повисла пауза — Рональд успел проклясть нечаянные мысли и спешку: боги, как он мог так подставиться? Но… новая мысль показалась очень удачной.

— Ничего с ней не будет, Зефрида. Этой силы хватит на всех. А Шуалейду я буду учить, ты же знаешь, я могу её научить очень многому…

— Учить? — зло рассмеялась Зефрида. — Мне хорошо знаком твой ученик, Рональд. Иногда мы весьма мило болтаем с Эйты о том, о сем.

— Это совсем другое!

— Уходи, — отрезала королева. — И помни: если ты принудишь Шуалейду или посмеешь тронуть Кейрана, Источника тебе не видать. Я сумею запечатать башню еще лет на триста, пока ты не провалишься в Ургаш. А Шу будет лучше остаться обыкновенной ведьмой, чем стать зеро и твоей куклой. Убирайся!

Боль в глазах стала непереносимой, обожженная кожа рук и лица начала слезать клочьями — но Рональда не остановило бы и это. Он готов был обещать все, что угодно. Готов требовать и угрожать, готов пресмыкаться и клясться в вечной любви и верности… если бы Зефрида слушала. Но разноцветное торнадо закружило его, вышвырнуло из комнаты прочь и захлопнуло двери.

— Хисс тебя забери, любимая! — восхищенно, с искренней ненавистью пробормотал Рональд. — Мы еще посмотрим, кто получит Источник.

Черные, потрескавшиеся губы его сочились кровью, но он улыбался: пусть Зефрида предала, пусть она изо всех сил мешает — но такой великолепный шанс он не упустит. Девчонка вместе с приданым будет его, а Катрены, Равновесие, любовь и прочая ерунда могут катиться в Ургаш, он обойдется своими силами.

Шуалейда шера Суардис

Перед глазами плыли разноцветные облака — щекотали и щипались, словно стайка рыбок, булькали и прыгали.

— Шу, очнись!

Одновременно с голосом Баль в сон ворвался черный злой ветер, смел золотых рыбок. Он рвал и терзал, сдирал плоть лиловыми огненными языками. Шу отталкивала его, металась в поисках выхода, но жадное пламя окружало… Где-то далеко, под голодными ртами туч раздался отчаянный крик: «Эрке!»

— Мое! — засмеялась тьма, опутывая Шу клейкой паутиной.

Шу дергалась изо всех сил. Нити дрожали, гудели, но не рвались.

— Мое… — рыкнуло совсем близко.

— …охрани и спаси! — снежным лучом взвился знакомый голос.

— Убирайся! — вспыхнуло разноцветным пламенем.

Паутина разорвалась, напоследок обжигая ядом. Шу вздрогнула, распахнула глаза: где, что? Вокруг мелькали пятна и светился голубоватым женский силуэт.

— Мама?..

Ответа не последовало. Призрачный силуэт растворился в солнечном свете, цветные пятна превратились в лица друзей.

— Как ты, Шу? — Баль заглядывала в лицо, гладила по рукам: ее ладони казались горячими.

— Отвратительно, — прохрипела Шу. Голос не слушался, горло саднило, голова болела и кружилась. — Я что, кричала?

Баль кивнула и натужно улыбнулась:

— Распугала всех придворных на лигу вокруг.

— Лучше бы… — Шу запнулась, вспомнив осьминожьи присоски и разинутые рты. — Светлая, зачем я туда пошла? Зачем мы вообще сюда приехали? Не проще было утопиться под Сойкой? Проклятье…

— Злится — жить будет, — усмехнулся бледный Эрке, подсовывая стакан с водой.

Шу отпила, радуясь прохладе в ободранном горле и стараясь не шевелиться. Покачав головой, Эрке повел ладонями по глазам Шу, остановил руки на висках. Головная боль стала утихать. Шу расслабилась, открыла глаза и уперлась взглядом в капли пота на густых бровях и воспаленные глаза светлого шера. Четко обозначились тревожные морщинки у рта и на лбу. Жемчужное сияние жизни померкло и сжалось.

Шу ожгло стыдным румянцем.

— Прости. Нельзя быть такой…

— Во всем есть положительные стороны, — перебил Эрке, поднимаясь с колен. — Надо только их найти.

— Повезло, ты обнаружила свой Источник раньше Бастерхази, — продолжила Баль.

Шу вздрогнула. Как она сразу не догадалась? Все признаки: опьянение, непривычная легкость, воспоминание о рождении Кея — именно тогда она обрела дар, ведь родилась-то она без всяких признаков магии.

Года три назад Берри рассказывал о Пауке Тхемши, когда-то сумевшем украсть Линзу у одного из учеников, и о нескольких шерах-зеро, овладевших своими Источниками. До сих пор никто не разгадал, как Пауку удалось подчинить чужую силу, когда даже для законных владельцев Линза смертельно опасна.

«…упоение силой приводит к помешательству. Представь себе лист на ветру. Нет, перо в урагане. Но не безобидное перышко, а острие атаки — средоточие неуправляемой стихии. Вон, посмотри, — Берри указал через окно на высокую скалу причудливой формы, в полулиге от берега. — Семьсот лет назад мыс Крыло Сойки продолжался до Глухого Маяка, а не обрывался здесь, под крепостью. Крепость устояла только потому, что сама накрепко связана со стихиями — и не противится магии, а впитывает её. А ведь тот юноша был довольно слаб. Он всего лишь хотел стать заклинателем ветров. Но стихии безразличны желания человека — она слепа и не любит насилия. Мальчик не сумел обуздать сфокусированную в Линзе энергию, но нарушил баланс и открыл ей путь вовне.

Источник не только из-за фокуса стихий называют Линзой: место рождения силы ставит мага перед самим собой. Мало кто из людей способен посмотреть себе самому в глаза и не сойти с ума, не утонуть в иллюзиях, не подчиниться собственным желаниям…

Слава Светлой, для того чтобы возникла Линза, должно совпасть слишком много условий: носитель латентного дара должен оказаться в блуждающем узле сети Ци-Рахмана и пережить серьезное потрясение, связанное с магией. Само собой, такое случается не каждый день».

Иллюзии, сумасшествие, совпадения. В Ургаш такие совпадения!

Шу поежилась и взглянула на Эрке с Балустой. Они, как и всегда, готовы были идти с ней куда угодно и защищать ее хоть от самого Хисса. Ахшеддины могли бы отправиться в Удолье, искать отца Балусты, или в Бресконь, на родину Эрке, но поехали в Суард. Только в этот раз никто, даже светлый Ахшеддин, не поможет.

— Справимся! — Шу вложила в голос больше уверенности, чем испытывала.

— Способ всегда есть, — кивнула Баль. — Где этот Берри?

Шу хотела переспросить, с какой стати ему приходить, как дверь отворилась, и показался гном в прожженном химикатами фартуке поверх изумрудной шелковой сорочки с кружевами. Канареечные бриджи, полосатые чулки, домашние туфли с загнутыми носами и толстый фолиант подмышкой дополняли его наряд.

— Ну-с, и что Ваше Высочество изволили позабыть в башне Заката? Или Ваше Высочество не видели замка и королевской печати?

Дру Бродерик, уперев кулак в бок, шевелил мохнатыми бровями. Ухоженная русая борода, заплетенная в сложную косу с бусинами, сердито топорщилась. Но забавным Берри мог бы показаться только тому, кто ни разу не видел утренней разминки в Сойке, где гном запросто разделывал на котлеты ветеранов гвардии.

Шу промолчала. Печати она действительно не видела. Но толку возражать и оправдываться — не видела тем более.

— Я рад, что Вашему Высочеству повезло, — Берри покачал головой. — Не стоило мне надеяться на ваше благоразумие. Хорошо хоть удача не подвела.

Шу вопросительно взглянула на гнома, но он проигнорировал ее любопытство.

— Так вы знали про Источник, дру Берри? — не пожелала мучиться неизвестностью Баль.

— Предполагал, — сердито ответил гном и сочувственно глянул на Шу. — Ваше Высочество помнит, что я говорил о Линзах?

— Помнит. Но вы не говорили, как можно обуздать Источник.

Взгляд её притягивала книга. Не может быть, чтобы Берри принес её просто так! Наверняка там есть рецепт.

— И не скажу, Ваше Высочество. Увы. — Гном вздохнул. — Не существует трудов шеров, прошедших сквозь Линзу.

— Как? А что тогда… — она посмотрела на фолиант.

— Только труды учеников или посторонних исследователей. Но и тут есть много интересного. Не уверен только, что полезного, — вздохнул гном. — Если послушать, что говорят шеры, нет ничего проще, чем договориться с точкой преломления. Но, как видите, они не могут договориться даже между собой, как назвать явление. Более того, кто-то утверждает, что это не явление, а существо, или — сущность, пространство, концепт, постулат, путь… Сколько шеров, столько и мнений.

— Но, Берри, — теперь уже Шу смотрела на фолиант с ужасом. — Может быть, мне не стоит пока лезть?..

— Читайте, Ваше Высочество. И помните: ни одна книга не даст вам точного рецепта, только направление. Вам придется все изобретать самой.

Шу обреченно кивнула.

— Но могу обрадовать вас, — подсластил микстуру гном. — Все шеры, подчинившие Источник, сходятся в одном. Они и до ритуала были изрядно ненормальными. Примерно как Ваше Высочество.

Дру Бродерик подмигнул Шу и, отвесив поклон, покинул комнату. Лишь когда за ним закрылась дверь, шеры опомнились.

— О боги, — всполошилась Баль. — Ведь сегодня бал! И… темный…

— Тише, Белочка. — Эрке, по обыкновению, был островом спокойствия. — Если темному шеру пришло в голову нас убить, мы все равно ничего не сделаем. Но, согласись, он мог провернуть это, не дожидаясь сегодняшнего утра. И ничего бы ему за это не было: Её Высочество создает такой силы фон, что за помехами можно скрыть полсотни камлающих шаманов.

Теперь Шу смотрела на Эрке, как на сумасшедшего: так безразлично говорить о…

— Какого ширхаба ты молчал?!

— А какой смысл об этом говорить, Шу? — Эрке пожал плечами. — Мы живы. Значит, или Бастерхази не принимает тебя всерьез, или у него на тебя другие планы.

— Эрке, перестань уже, — возмутилась Балуста. — Послушать тебя, так надо сложить лапки, идти в Рассветную башню и ложиться на алтарь.

— Все! Хватит! — потребовала Шу. — Спасибо, успокоили. Блестящие перспективы, ничего не скажешь. Мы живы только потому, что темному на нас начхать, или же потому, что не нагуляли достаточно жирка для жаркого. С ума сойти…

Она чувствовала себя рысью в клетке: не убежать, не спрятаться. Только притвориться дохлой и надеяться цапнуть неосторожного сторожа за горло — если поверит.

— Зурги тоже думали, что их много! И где они теперь? — зло прошипела она. — Мне плевать, что там себе думает Бастерхази! Пусть планирует хоть до посинения. Он не получит ничего!

Пол плавно покачнулся и ушел из-под ног, мир окрасился сине-сиреневыми тонами. Родные, уютные потоки магии снова поднимали ее под облака. Но на сей раз — не пьяную девочку, а собранную, целеустремленную ведьму.

— Совсем другое дело, — кивнул светлый. — Тебе полезно злиться.

— Я думаю, мы зря заказывали платье, — поддержала супруга эльфийка. — Тебе можно идти на бал прямо так, успех обеспечен.

— Ширхабов бал! — опомнилась Шу.

— Твое платье почти готово, осталось примерить, — ответила Баль. — Эрке, тебе не надо пойти к Бертрану?

— Или к ширхабу лысому, — усмехнулся светлый. — Готовьтесь к сражению, мои прекрасные дамы. И до бала не покидайте покоев Кейрана. Здешней защиты достаточно, чтобы Бастерхази не сунулся.

Поцеловав на прощанье ручки обеим, Эрке оставил их заниматься нарядами.

Следующие два часа прошли в суете. Клайле с Рутой принесли платья прямо в покои наследника и принялись за подгонку, а затем — за саму Шу. Маски, притирания, купание, маникюр… И, наконец, Баль уложила её в комнате Закерима, завернула в одеяло и велела отдыхать до вечера. Шу уснула, едва коснувшись головой подушки, и ей снился темный шер Бастерхази, угрожающий щипчиками для маникюра и пытающийся напоить лосьоном для волос.

 

Глава 12

Ургаш и рыбный клей

Келм бие Кройце по прозванию Волчок

435 год, праздник Каштанового цвета. Суард, Нижний Город.

Волчок злился и нервничал. После первого и единственного разговора с Угрем он все думал: не зря же старший подмастерье завел речь о сыне Мастера и приблудном змееныше? И на следующий день, на тренировке, выбрал Волчка партнером — хотя обычно дрался со старшими, Свистком и Лаской. Волчок было обрадовался, но на следующий день все вернулось на круги своя: Угорь не замечал младших учеников в упор. Зато сам Волчок стал много внимательнее приглядываться и к Свистку с Лягушонком, и к Угрю, и к зачастившему в дом Наставника Ежу.

Собственно, внимание к Ежу и привело Волчока в Нижний город, в кварталы рыбарей, что по соседству с дубильщиками. Самым примечательным на окраине был запах. Смесь гнилой рыбы, водорослей и едких щелоков, разбавленная местами перцем и кислым вином, местами — горелым маслом. Но самый убойный аромат — вываренных рыбных костей, чешуи и прочей дряни — стоял рядом с клееварней. Лучший столярный клей благоухал так, что, казалось, стоит замешкаться и вдохнуть чуть глубже, и навек прилипнешь к грязным бочкам у саманного забора.

Все началось вполне невинно: Волчок случайно застал конец разговора Ежа с Наставником. Упоминание настоятеля Кирлаха и капитана Клийона, начальника найрисской стражи, привлекло его внимание, но больше ничего интересного он не услышал. Зато краем глаза увидел, как за Ежом увязался Угорь. Вроде сам по себе, просто в ту же сторону… но ученики Мастера в совпадения верить не приучены. И правильно: в конце улицы Серебряного Ландыша Угорь догнал Ежа, и дальше они пошли вместе, о чем-то переговариваясь.

Любопытство побудило Волчка последовать за ними. Любопытство и дурь — сейчас, прячась между бочками и стараясь дышать как можно реже, он честил себя последними словами.

Оба, и Ёж и Угорь, внезапно растворились в вонючем мареве Рыбного Затона. Вот только что стояли себе под акациями, Ёж что-то втолковывал ученику — и нет их.

Волчок схватился за нож, спрятанный в широком поясе. Пусть положение безнадежно, но просто так он не дастся!

Справа раздался треск, Волчок вздрогнул и прислушался. Но ни звука больше, кроме шелеста акаций и ленивого собачьего бреха за забором, не услышал.

Ожидание… медленные удары сердца: один, второй… вязкая тишина…

Совсем рядом что-то просвистело, Волчок невольно сжался. Глухо стукнуло за спиной в твердую побеленную глину. Потом еще раз, и еще — подальше.

Скосив глаза, он увидел обломок туфа.

И снова повисла тишина.

Хиссово семя! Да они издеваются!

Разозлившись, Волчок зашарил глазами в поисках лазейки — неважно, куда, лишь бы не сидеть на месте и не ждать, пока ублюдки придумают развлечение позаковыристей. Лазейка нашлась внизу, за левой бочкой: прорытая собаками нора. Узкая, как змеиная глотка. Но все лучше, чем ждать.

Тихо, стараясь не дышать, Волчок нырнул головой в лаз. Только бы не застрять! Повезло — местные псы оказались не мелкой породы. Поминая гоблинову мать и моргая, чтобы избавить глаза от едкой пыли, Волчок вылез по ту сторону забора. Здесь лаз прикрывали грязные заросли ежевики. Смрад стоял неимоверный — высунувшись из кустов, он увидел прямо перед носом покрытые склизким налетом доски. А в щель между досками — каменные столы с налипшей чешуей и печи с вмурованными котлами. В котлах что-то булькало, пуская струйки желтоватого пара.

Морщась, сглатывая горечь и смаргивая слезы, Волчок пополз вдоль сарая. Прочь отсюда, пока не выблевал кишки от вони! Преодолев несколько саженей, Волчок уперся в забор. Тупик! Твою багдыр! Не в ту сторону…

Но ругаться было некогда. Осторожно подняв голову над ежевикой, Волчок огляделся. Справа забор, слева сарай, впереди забор, но пониже, из-за беленой стены торчат ветки абрикоса… знать бы еще, где поджидают ублюдки!

От сарая послышались незнакомые голоса — что-то про плотность, вязкость. Голоса приближались, а Волчок судорожно думал: то ли выскочить к клееварам, они точно не убьют, то ли махнуть в соседний двор. Первый вариант показался надежнее: если бы сейчас попались гвардейцы магистрата, он бы с радостью сдался.

Едва он решился и повернул обратно, затылок пронзила боль и в глазах потемнело. Ничего не видя и не соображая, Волчок взмахнул ножом наугад, но сильная рука перехватила запястье, вывернула. Он чуть не заорал от боли.

— Хорош чудить, малыш, — послышался голос Ежа. — Ну и дыру нашел, хе!

Сквозь рокот прибоя в ушах пробился голос Угря:

— Я ж говорил, он не из тех, кто сдается.

— Ладно. Сойдет, — хмыкнул Ёж.

Волчок почувствовал, как взлетает в воздух. Сгруппировался, и, преодолев слабость, по-кошачьи приземлился на твердую землю, по пути оцарапавшись о ветки. Вывернутая рука подломилась, и он ткнулся носом в траву.

— Хватит валяться, — бросил Угорь.

Но не успел продолжить, как Волчок вскочил — в привычную боевую стойку.

— Ну, развоевался, — хохотнул Ёж, уже успевший с удобством расположиться под деревом. — Садись, разговор есть.

Волчок кинул настороженный взгляд на Угря — тот кивнул: садись, мол, не бойся. И сам сел, скрестив ноги, неподалеку от Руки Бога.

— Ты еще не передумал придушить Лягушонка? — огорошил Волчка Ёж.

Замерев, Волчок не знал, что отвечать.

— Значит, не передумал, — удовлетворенно кивнул тот. — И правильно. Но не сейчас. Что ты знаешь об испытаниях?

— Выжить, добраться до Алью Хисс, пройти ритуал, — не понимая, к чему клонит убийца, ответил Волчок.

— В чем суть Договора, знаешь?

— Хисс открывает Тропы Тени в обмен на службу…

— И?

— Душу… — совсем тихо закончил Волчок.

Мастер не раз говорил об этом — но до сих пор как-то не верилось, что всерьез. И что этот момент когда-нибудь наступит. А сейчас, глядя в колодцы черноты на заурядном, с носом-уточкой и тонкими усиками, лице Ежа, Волчок вдруг понял: скоро. Совсем скоро! Там, в колодцах, не было дна.

— Что, испугался? — ухмыльнулся одними губами убийца.

Волчок замотал головой.

— И зря. Ургаш вовсе не такое страшное место, как пугают народ святоши Райны. Ну да если выживешь, сам поймешь. А что вам говорил Мастер про жертву?

— Жертву? — Волчок лихорадочно пытался вспомнить: что же? И говорил ли?

— Да, дело серьезно, — покачал головой Ёж. — Ты знаешь, что только тот, чью жертву примет Хисс, сумеет войти в храм?

Волчок кивнул. Охотиться на претендентов будет не только Гильдия, но и они сами, друг за другом. Хисс никогда не принимает всех. В лучшем случае половину — а чаще одного или двоих. Но чего Волчок пока не понял, так это зачем Ежу понадобилось устраивать экзамен.

Словно прочитав мысли Волчка, тот подтолкнул его дальше:

— Единственное, на чем держится Гильдия, это закон. Отними закон — и что останется? Подорвать устои просто, но Мастеру дороже его маленькие слабости.

Ёж усмехнулся, предоставляя Волчку самому додумать, что за слабости у Мастера Ткач. Это было несложно. Вопиющее нарушение традиций: жена, сын — пусть Фаина и звалась экономкой, но стоило лишь раз увидеть Мастера и Свистка рядом, и вопрос о том, кто отец юноши, исчезал. Но снова: зачем Ежу Угорь? И зачем Волчок? Для Руки Бога убить ученика — что цыпленку шею свернуть. Разве что…

Волчок поднял взгляд на Ежа. Тот, ухмыляясь, разглядывал Волчка, словно ждал: догадается или нет? Ну конечно. Толку Ежу от смерти Свистка, если Мастер узнает, чьих это рук дело. А если…

— Именно. Единственная возможность — убить обоих на испытаниях. — Ежу надоело ждать, и он снова заговорил. — Это ваша единственная возможность остаться в живых. Мастер не зря воспитал из Лягушонка верного пса сыну. Против них двоих ни у кого из вас нет шансов. Только если объединитесь. И лучше не вдвоем, а втроем.

Волчок, забыв дышать, слушал. Мастер не говорил, что Хисс с первого мига испытаний является всем ученикам и требует жертвы. И не просто жертвы, а жизни остальных претендентов. Он не говорил, что им будут открыты Тропы до того, как завершится ритуал. Конечно, зная все это, ученики будут совсем иначе смотреть друг на друга.

Время от времени Волчок поглядывал на Угря: тот сидел с непроницаемым лицом, словно его дело не касалось. Словно не он больше всех выиграет, если Волчок согласится стать его напарником, его тенью — и, скорее всего, щитом. Не очень радостная перспектива, но остальные еще хуже. А так будет хоть небольшой шанс уцелеть.

— Буду вас тренировать. Мастер не посмеет ничего сказать, а вам нужно научиться доверять друг другу. Очень быстро научиться.

При слове «доверять» Волчка перекорежило так, что он пропустил мимо ушей слово «быстро». Заметив это, Ёж замолчал и посмотрел ему в глаза, спокойно и внимательно:

«Хочешь жить? Научишься».

Обратно в дом Мастера Волчок возвращался вместе с Угрем. Его грыз страх: неужели Наставник не почует подвох? Неужели ему не покажется странной внезапная дружба между двумя учениками? Тем более после чуть не случившейся драки с Лягушонком.

За пару кварталов будущий «друг» единственный раз открыл рот:

— Учти. Дашь слабину — убью.

Равнодушный тон Угря мгновенно убедил Волчка: убьет и забудет.

Хиссово семя! И кто сказал, что убийцей быть хорошо? Лучше бы, проводив мать в последний путь под причалы, он остался среди портовых крыс, а не попался на глаза Мастеру. По крайней мере, тогда бы у него была мечта: стать Рукой Бога, сильным, богатым и свободным. А теперь? Как ни изворачивайся, везде ждет Ургаш.

Седой Ёж

Всего через четверть часа Ёж стучался в двери скромного дома, зажатого с одной стороны скобяной лавкой, а с другой — сапожной мастерской.

— Что вам надо? — раздался сердитый голос из глубины дома.

— Откройте, шер Ельта.

— Я занят, у меня пациент.

— Открывайте, — все так же ровно и негромко повторил Ёж.

Послышались шаркающие шаги, заскрипела дверь, и на пороге показался аккуратный старичок, едва по плечо Ежу. Он укоризненно глянул на незваного гостя и буркнул:

— Две минуты.

Ёж кивнул удаляющейся обратно, вглубь дома, спине, и пошел прямиком к узкой лестнице. Поднялся на третий этаж, зашел в открытую дверь не то кабинета, не то лаборатории. Встал у окна, выглянул: ничего подозрительного, ничего интересного.

Снизу послышались голоса: шер Ельта выпроваживал пациентку, велел принимать настойку, кипятить белье и ополаскивать посуду кипятком. Та многословно благодарила и задавала глупые вопросы, никак не желая уходить. Наконец, хлопнула дверь, заскрипели ступени.

— Это последний раз, — не успев отдышаться, заявил с порога хозяин дома.

— В следующий раз я заплачу еще, — отрезал Ёж и обернулся.

Светлый шер досадливо пожал плечами:

— Хватит меня запугивать. Приберегите Хиссову благодать для деревенских детишек. Или вы думаете, что Его Темность Бастерхази сверкает очами хуже вас?

Ёж промолчал, ожидая, когда маг приступит к делу. Тот и не ждал ответа: за сто с лишним лет лекарской практики он научился принимать обстоятельства такими, какие они есть.

Когда зеркало было настроено, а хозяин дома все так же молча покинул кабинет и затворил дверь, Ёж не спеша приблизился к еще мутному стеклу. До назначенного времени оставалась минута — как раз, чтобы с расстановкой помянуть всех предков будущего собеседника до седьмого колена.

— Браво, — равнодушно сказало зеркало, показав почти точную копию Ежа: такое же смазанное, невыразительное лицо, такие же непроницаемые черные глаза. Разве что у Посвященного по ту сторону зеркала были иные черты. — Ша`кро дыссак герц`ха? — переспросил собеседник. — У вас редкие познания в зуржьей мифологии.

— Редкая трусость. У вас, — парировал Ёж. — Как и следовало ожидать, мы опоздали. Мальчишка успел договориться с Хиссом. Если мы протянем еще немного, о Суарде можете забыть.

— Чушь. Договора без Испытания не бывает.

— Расскажите это Хиссу.

Несколько мгновений собеседники молча глядели друг другу в глаза. Первым прервал молчание Ёж:

— Убивать Свистка я не буду. И вам не дам.

— Редкая трусость.

— Платить за ваши амбиции жизнью я не обещал.

— За свои амбиции. — Человек за зеркалом сделал паузу. — Что вы предлагаете?

— Я уже послал письмо Мастеру Вальдосу. Через три дня он будет здесь. Вам тоже придется приехать.

— Вы собираетесь?..

— Это вы собираетесь, — прервал его Ёж. — Я делаю.

Не прощаясь, он повернулся спиной к зеркалу и покинул кабинет, а затем и дом: маг оставил дверь открытой и не вышел его проводить.

«Следующий раз я заплачу тебе жизнью торговца ках-бришем из Рыбного Затона. Все равно он зарвался, и старшина Феллиго не сегодня-завтра об этом узнает. Немного поторопим события, от Хисса не убудет. А твои рыбаки выкурят чуть меньше травки — от Хисса все равно не убудет».

 

Глава 13

К вопросу о добре и кулаках

Дайм шер Дукрист

435 год. День праздника Каштанового цвета. Суард.

— Вы все поняли, лейтенант?

— Так точно, Ваша Светлость, — равнодушно ответил Вент, убирая пакет с письмом за пазуху.

— Действуйте.

Дайм с облегчением отвернулся от бирюзовых глаз лейтенанта лейб-гвардии, слишком похожих на его собственные, и тронул каблуками бока лошади. Но ломкий от тщательно упрятанного страха и разочарования голос заставил его поморщиться и обернуться к покинутому отряду.

— Разве Вы не догоните нас по дороге, светлый шер Дукрист?

— Нет. Не беспокойтесь, лейтенант Вент доставит вас во Фьонадири в целости и сохранности. До встречи в Магадемии, светлый шер Эрнандо.

— До встречи, Ваша Светлость. — Мальчишка с достоинством поклонился, тряхнув иссиня-черными локонами, и сощурился. — Да пребудет с Вами благословение Светлой.

Дайм благочестиво осенил лоб малым окружьем, прежде чем повернуть коня к Суарду и обругать последними словами отца и Парьена.

«…несомненно, одаренный мальчик. Насколько, неизвестно — если судить по словам его матери, минимум зеро. Решишь на месте, что с ним делать».

На месте. Шис бы побрал это решение вместе с шерой Эрнандо, её избалованным сыном и папочкиным неугомонным дыссом! Семнадцатый незаконный отпрыск от пятьдесят третьей любовницы… Злые боги, запихать девять побочных дочерей в монастырь, из шести бастардов сделать големов-охранников, из седьмого — жупел для аристократии! А восьмого… «Решишь на месте», ун даст тебя багдыр!

Решение Дайму претило, но альтернатива претила еще больше. Пусть лучше мальчишка воображает себя великим магом и непревзойденным дипломатом, все равно в учениках у Парьена спесь с него слетит в мгновение ока. Но обрекать сводного брата на лишение личности и воли — увольте. Тем более, какой-никакой дар у амбициозного щенка есть. Если бы только, забирая его от гордых высокой честью родителей, можно было придушить их самих и вытряхнуть из мальчишеской головы дурь, которой те пичкали сынка все двенадцать лет.

«Блестящее будущее, титул маркиза, почет и уважение, влияние…»

Курица. И муж ее индюк. Всерьез рассчитывают, что взлелеянный императорский бастард вытащит их из провинции, принесет на блюдечке выгодные партии сестрам, высокую должность при дворе отчиму, а матери луну с неба и сокровища царицы Сирен в придачу. И все это с рефреном: «Посмотри на маркиза Дукриста — ты же лучше! Умнее, сильнее, хитрее, достойнее и глаза у тебя совсем как у Его Всемогущества».

Дайм сплюнул и ударил коня каблуками. Скорее выбросить из головы смазливую высокомерную мордашку! Две с лишним недели дороги до Фьонадири в компании голема Вента, без слуг и нянек, пойдут дитятку на пользу. Самому Дайму двенадцать с половиной лет назад знакомство с Диеном определенно помогло сделать правильный выбор.

По сторонам дороги мелькали пыльные оливковые рощи, виноградники и абрикосовые сады, уже слышался гомон праздничной столицы. Но Дайм не обращал внимания на пейзажи — он снова перебирал в памяти тот день перед новым, четыреста двадцать третьим годом. Последний раз, когда он видел мать…

422 год. За три дня до праздника Зимнего Солнцестояния. Родовой замок барона Маргрейта, провинция Ольбер.

Тишину светлой комнаты на третьем этаже южного крыла нарушали только два негромких голоса, скрипучий старческий и ломкий юношеский. Резные шкафы с книгами, кресла с полосатой обивкой, зелено-золотистые шторы на стрельчатых окнах придавали баронской библиотеке уют. От камина из дикого камня шло волнами тепло.

Из окон библиотеки открывался чудесный вид: сосновый бор, замерзшая река под стенами замка, просторы полей и большая снежная горка на берегу, полная ребятни с санками. Радостный гомон слышался даже через закрытые створки, солнечные блики сверкали на изукрашенном изморозью стекле и прыгали по столу, пятная пергаментные страницы.

— Светлый шер, не отвлекайтесь. Вы неверно произносите, — голос наставника Хеуска оторвал Дайма от созерцания братишки, навернувшегося вместе с санками в сугроб. — Карумитская фонетическая транскрипция этой руны не «билк», а «бельг».

— Бельг. Да, я запомнил.

— А теперь, пожалуйста, целиком фразу.

Урок языка Марки шел своим чередом. Шер Хеуск, как всегда, требовал от ученика совершенства и выговаривал за каждую ошибку. К счастью, и логика, и математика, и алхимия, и прочие необходимые шеру науки давались баронету Маргрейту легко. Особенно же ему нравились история и экономика — новая, чрезвычайно интересная наука, придуманная гномами и пока не признанная в классических университетах.

Несмотря на желчный характер и строгость, наставник не возражал против изучения юным светлым хоть экономики, хоть тролльей наскальной живописи, лишь бы не в ущерб основной программе. Он гордился учеником, считая личной своей заслугой его неистребимую жажду знаний и способность мгновенно усваивать информацию. Но из принципа не хвалил.

Дайм уже предвкушал, как скатится вниз по лестнице, накинет волчью шубу, схватит санки и помчится к веселой компании на горке. Младший брат и старшие сестры давно закончили дела и развлекались. Иногда Дайм завидовал им, условным шерам — заниматься им приходилось куда меньше. Зато Дайм родился даже более одаренным, чем мать: целых две стихии, разум и вода. И кроме грамоты, математики, риторики и прочего, ему приходилось изучать ещё десяток наук, от ботаники до гномьих рун. Времени это занимало невероятное количество, правда, было настолько интересно, что никакие развлечения и в сравнение не шли. Разве что новомодное фехтование, которым истинные шеры пренебрегали, привлекало Дайма не меньше учебы.

Но на горку Дайм в тот день так и не попал. Едва окончился урок, в дверях библиотеки появилась баронесса. Блестящие каштановые локоны, улыбчивые золотисто-карие глаза и свежий румянец заставили бы незнакомого с баронессой Маргрейт человека принять её скорее за старшую сестру Дайма, нежели за мать. Несмотря на четверых детей, старшей из которых недавно исполнилось восемнадцать, Леситта Маргрейт сохранила девичью стройность и гибкость.

— Шер Хеуск, будьте любезны, оставьте нас. — Баронесса сопроводила слова улыбкой, но Дайм видел в её глазах тревогу и печаль. — Мне нужно поговорить с Даймом.

Наставник поклонился и покинул библиотеку.

Дайм подошёл к матери, так и стоящей у порога, и взял её за руку.

— Что случилось?

— Давай присядем. — Баронесса позволила сыну усадить себя в кресло и подвинуть скамеечку для ног, подождала, пока он сам устроится на стуле, и только тогда заговорила. — Дайм, я должна просить у тебя прощения. Ты знаешь, я люблю тебя не меньше твоих сестер и братьев… может быть, даже больше…

Устремив взгляд в окно, баронесса замолчала. На гладком лбу обозначилась горькая складочка. Тонкая, украшенная кольцами рука затеребила юбку. Дайм смотрел на мать и понимал, что не хочет услышать то, что она собирается сказать. Хотя он уже догадывался, о чем пойдет речь — но пока слово не сказано.

— Матушка, право, не стоит.

— Стоит. Ты знаешь, кто твой отец.

— Да, конечно.

— Покойный барон никогда не говорил с тобой об этом. Он считал тебя родным сыном. — Леситта словно думала вслух. — И слухи давно уже прекратились…

— Достаточно посмотреть в зеркало, матушка, — грустно улыбнулся Дайм.

Впервые он догадался, что вовсе не сын барона Маргрейта, лет в семь, подслушав разговор одного из гостей с матерью. Они говорили о фамильном сходстве двух дядюшек, что который год делят крохотную рощу у реки. Дайм задумался: почему сестры похожи на мать с отцом, и брат похож? Те же золотисто-карие материнские глаза, отцовский профиль, даже говорит как отец, хоть и пятилетний карапуз. А Дайм не похож. Разве что немного на мать. И ни у кого из родни нет таких глаз, ярко бирюзовых.

Попытка выведать правду у няни ни к чему не привела. Толстушка делала удивленные глаза, пожимала плечами и ничегошеньки не могла сказать, кроме как: «Светлый шер, да что вы такое говорите? Да кто вам такую чушь посмел сказать? Ваша матушка будет плакать, если узнает, что вы такое спрашиваете, светлый шер».

Но слова няньки Дайма не убедили, ведь её взяли, когда он уже родился. Догадку подтверждало и то, что об императорском дворе и столице родители никогда не говорили — а по расчетам Дайма выходило, что покинули Фьонадири и переехали в поместье они за семь месяцев до его появления на свет.

Он понял, кто его отец, едва увидев бирюзовые глаза Императора.

Дайму было одиннадцать, когда барон Маргрейт с семейством нанес визит дальнему соседу, графу Тендарну. В гостиной, на самом видном месте, висел портрет Его Всемогущества — в полный рост, в короне и мантии, со скипетром в виде головы кугуара. Слава Светлой, Дайм достаточно вырос, чтобы не показать удивления и страха.

Ни одной честолюбивой мысли в его голову не закралось. Он прекрасно помнил тщательно скрываемый за улыбками и шутками ужас матери, когда кто-либо из соседей или родни спрашивал, отчего баронесса не желает снова наведаться во Фьонадири — ведь в свое время красавица Леситта произвела фурор в высшем свете и чуть было не стала фрейлиной императрицы. И, хоть до глухого угла среди лесов западного Ольбера новости из Метрополии доходили медленно, редко и в весьма искаженном виде, о незавидной судьбе сводных братьев-бастардов Дайм слышал.

Вскоре после той поездки скончался барон Маргрейт. Смерть была мгновенной, барон сломал шею, вылетев из седла на полном скаку. После похорон баронесса закрылась в замке и перестала приглашать соседей.

Теперь же случилось то, о чем мать и сын никогда не говорили, но чего оба опасались. Дайму не было надобности гадать, отчего матушка завела тяжелый разговор и отчего в глазах её слезы: край конверта выглядывал из широкого рукава платья, а от него тянулся след чужой, страшной и омерзительной ауры — внизу пил коричный грог незнакомец. От взгляда на него Дайма пробрала дрожь: опутанный и пронизанный насквозь заклинаниями, он походил не на человека, а на сложный смертоносный механизм.

Ант, Бри, Вент, Гунт или Диен? Неужели я стану таким же?! Боги, за что?

Дайм еще раз с содроганием коснулся ауры существа, когда-то бывшего его сводным братом: ни собственной воли, ни эмоций, ни личности… Злые боги, как из человека можно сделать такое?

— Его Всемогущество требует твоего приезда в столицу. — Баронесса протянула сыну конверт со сломанной пурпурной печатью. — Вот, прочитай сам.

Письмо казалось Дайму змеей, готовой укусить. Он задержал дыхание, принимая его из рук матери, и долгие мгновения не решался развернуть. И вздохнул — с трудом, со всхлипом — только дочитав последние слова: «к пяти часам пополудни третьего дня месяца Медведя четыреста двадцать третьего года. Элиас Второй Кристис».

— Мне выезжать сегодня?

Он поднял взгляд на мать, всматриваясь и запоминая: больше он никогда её не увидит, и, быть может, не вспомнит.

— Да. Прости, Дайм. — До того сдерживаемые слезы покатились по щекам баронессы. — Я так надеялась.

— Не стоит, матушка. Вы ничего не могли поделать.

— Прости.

— А… вы не расскажете мне, как?

— Да, конечно. Мне неприятно вспоминать, но ты имеешь право знать…

423 год. Второй день праздника Зимнего Солнцестояния.

Императорский дворец, Фьонадири.

Пять суток, что со всей возможной скоростью маленький отряд двигался к столице Империи, Дайм обдумывал рассказ матери и одну единственную фразу из короткого письма Его Всемогущества.

История его рождения ничем не отличалась от множества таких же историй — ежегодно император обзаводился новой пассией, непременно из шеров, непременно красавицей, и так же непременно расставался с ней не более чем через семь-восемь месяцев. И не имело значения, замужем ли дама, желает ли столь высокой чести: воля Императора не признавала преград. Любовницы принесли ему восемь дочерей, с рождения назначенных в милосердные сестры, и пятерых сыновей — в дополнение к четверым законным принцам. Последний бастард родился на шесть лет раньше баронета Маргрейта. Именно его, лейтенанта лейб-гвардии Диена, император прислал за Даймом.

Свыкнуться с холодной, неживой аурой голема Дайм так и не смог. От человека в нем осталась только внешность и императорская кровь: пока в его жилах оставалась хоть капля, он был безусловно верен и послушен отцу. А в остальном… больше всего Диен походил на скорпиона: повадками, скоростью, запахом яда и ощущением непредсказуемой опасности.

«Никогда. Никогда я не буду таким, как ты, брат. Никогда», — твердил про себя Дайм, изредка встречаясь с немигающим змеиным взглядом лейтенанта.

Кавалькада въехала во Фьонадири вечером второго дня нового года. Нарядная, освещенная цветными огнями, украшенная деревьями глико — вечнозеленым капризом природы, цветущим в середине зимы сказочно прекрасными гроздьями голубых звезд — полная суеты и песен, столица не заметила их.

Высокие стены голубоватого камня, украшенные резьбой и статуями в нишах, окружали помпезный дворцовый комплекс размером с небольшой город. Перед боковыми воротами дежурили гвардейцы в черной с серебром форме, увешанные магическими амулетами. На груди сержанта Дайм узнал драгоценный Даилла Умен, Истинный Светоч — оберег от убийц-теней. Сами стены и ворота мерцали переплетениями красного, голубого и черного — заклинаниями огня, воздуха и смерти.

За стеной открылся парк с фонтанами, беседками и скульптурами, с прямыми аллеями и стриженными деревьями. За парком сияли серебром башни и шпили дворца. А неподалеку от ворот, рядом с каскадом журчащих, несмотря на мороз, фонтанов, прятался в темной зелени кедров и пихт скромный двухэтажный павильон. К нему и направился, не снижая скорости, лейтенант Диен. Эфир над павильоном искрился и переливался всеми цветами радуги, манил и пугал… Словно здесь жил не светлый маг-зеро, а перворожденный Дракон, почему-то не улетевший в Землю За Туманами.

К удивлению Дайма, измотанного скачкой и неопределенностью, ему не дали ни привести себя в порядок, ни передохнуть с дороги. Без всяких объяснений Диен велел спешиться, сам отворил дверь и повел его за собой через вестибюль-оранжерею — гортензии, розы, бегонии заплетали стены и арки. За первой дверью снова никого не оказалось: лишь широкий коридор с белыми дверьми и картинами в бронзовых рамах.

Лейтенант Диен распахнул одну из дверей и кивком велел пройти, сам развернулся и таким же четким шагом пошел обратно. Но Дайм уже не обращал на него внимания. Он видел только сияние мага-зеро — словно шаровая молния шагнула навстречу.

Средних лет русоволосый шер, одетый в старомодный темно-серый камзол с бархатными отворотами, радушно улыбался гостю. Улыбались и губы, и все скуластое лицо, и пронзительные карие глаза. От этой улыбки Дайма окутало теплом и покоем, словно он вдруг вернулся домой… Тепло это, окрашенное лиловым, обволакивало, проникало внутрь. Дайм не сопротивлялся — бессмысленно мешать главе Конвента, раз он хочет знать, что творится в голове гостя.

— Здравствуй, Дайм. Рад встрече с тобой.

— Здравствуйте, Ваша Светлость.

Дайм поклонился, с трудом преодолевая головокружение.

— Ты прямо с дороги. Ох уж эти военные. — Парьен покачал головой. — Присаживайся сюда, к огню.

С видом заботливого дядюшки он усадил Маргрейта, устроился напротив и щелкнул пальцами. Тут же рядом образовался столик, сервированный к чаю: пирожные и тарталетки, конфеты и ароматные булочки, чайники и чашечки тонкого фарфора. В животе у Дайма забурчало, напоминая о давно миновавшем скудном обеде.

Магистр, казалось, обрадовался его смущению.

— И не покормили ребенка… прошу к столу. — От улыбки Его Светлости растаяли бы льды Закрайней Ночи. — Безе, мои любимые. Рекомендую.

Отправив в рот пирожное, светлый принялся командовать посудой. Повинуясь магическим нитям, затанцевали чайники с чашками, наполняя комнату запахом цуаньского чая.

— Кушай, мальчик, не стесняйся. А я пока расскажу тебе кое-что. Эти вояки, от них слова не дождешься.

Дайм, проглотив тарталетку с паштетом, попытался ответить, но Парьен махнул рукой.

— Молчи и ешь. Вот, попробуй апельсиновый чай. Мой личный рецепт. — Заговорщицки подмигнув, он направил к Дайму ещё один чайничек, благоухающий травами и цитрусом. — Вкусно? То-то же.

Попивая чай, светлый шер рассказывал Дайму всякие разности, словно к нему в гости зашел любимый племянник, которого следует немедленно заманить в ученики. Говорил о магии, о политике, о столичной жизни — обо всем на свете, кроме того, что интересовало Дайма. Но он готов был ждать, пока Парьен читает лекцию о созависимости цвета и стихий.

— Зеленый — единственный, недоступный людям. Все потомки эльфов владеют магией природы, но остальные стихии им неподвластны. Зеленый Дракон знал, что делал, когда запрещал своим потомкам браки с шерами иных стихий, эльфы единственные на суше сохранили Драконью кровь неразбавленной. Отчасти из-за смешанных браков истинных шеров становится все меньше. Достаточно двадцатой доли гномьей крови, чтобы полностью исключить возможность стихийного дара. Но, даже учитывая смешанные браки, магия истощается слишком быстро — по расчетам, сейчас двое из трех шеров должны бы иметь шерский дар, каждый третий — четвертой категории, каждый десятый — третьей, каждый пятидесятый — второй и каждый сотый — первой. На деле же обладает хоть крохотным даром лишь один из восьми, продолжительность жизни шеров стремительно падает… таким темпом лет через триста в Империи не останется Драконьей крови. Конвент занимается исследованиями проблемы, но пока результаты не обнадеживают. Но вернемся к спектрам, мой мальчик…

Парьен рассказывал давно известные вещи, но Дайм слушал с интересом. Шер Хеуск по большей части ограничивался теорией, а глава Конвента показывал живые картинки. Он поместил над столом фигурку человека, окутанную разноцветными оболочками — изнутри белой, сиреневой и дальше по цветам радуги, а снаружи черной. Светлый шер гасил некоторые из оболочек, объясняя, как проявляется Драконья кровь. Особенно интересно магистр Парьен объяснял, чем отличаются светлые, темные и сумрачные шеры. До сих пор Дайм считал, что шеры Сумерек — всего лишь легенда. Но Его Светлость утверждал, что они хоть и очень редко, но встречаются, каждый раз ставя в тупик теоретиков Магадемии: сумрачный дар так же непредсказуем и ненормален, как сами сумрачные шеры, исключение составляют лишь еще более легендарные Равновесные маги. Но откровением для Дайма стали другие слова Парьена:

— …у светлых и темных нет выбора? Ерунда. Врожденная склонность чрезвычайно сильна и почти непреодолима. Но в любом темном есть хоть отблеск Света, как и в любом светлом крупица Тьмы. Ману Одноглазый, хоть и еретик, был прав: два лика божества, Тьма и Свет не могут существовать отдельно. Мы, их дети, изначально находимся между ними. И путь к свободе от предопределенности есть для каждого, хоть и далеко не каждый может его пройти.

Постепенно Дайм начинал понимать, зачем магистр затеял лекцию о сущности магии. Если та фраза в письме Императора значила именно то, на что он надеялся, ни одна крупица информации не будет лишней. Баронет прочел достаточно книг, чтобы представлять себе и причины возникновения Империи, и основу её стабильности — Равновесие. Жесткие законы не допускали темных магов к верховной власти и ограждали королевские фамилии, армейский генералитет и чиновников от произвола магов лишь с одной целью: поддержание равновесия между Светом и Тьмой.

— Равновесие, да… Но почему тогда Закон о магии дает столько преимуществ светлым?? — решился на вопрос Дайм.

— Ты понимаешь, чем темные отличаются от светлых, мальчик? Не цветом ауры, это лишь симптом. Тьма и Свет есть свойства духа и разума: для темных нет ничего важнее и дороже собственного Я, эгоизм их суть. Мораль и этика для них пустой звук, как любовь, верность, самопожертвование — все то, на чем основано мироощущение светлых. Потому — только Закон. Темный никогда добровольно не откажется от престола, а что бывает со страной под властью темных, ты знаешь.

Дайм кивнул: упаси Светлая от еще одного Ману и еще одной пустыни! И подумал: а не было бы Школы Одноглазой Рыбы, удалось Тристану Кристису уговорить королей-соседей объединиться в Империю под его рукой? Не будь в их сердцах страха перед Школой Ману — а каждый в отдельности король был перед объединившимися темными беззащитен — вряд ли бы они осознали все преимущества единой банковской системы, единой армии, беспошлинной торговли и снижения налогов.

— …у монархов особая магия, — продолжал Парьен, не забывая подливать гостю чаю и подкладывать тарталетки. — Ни один маг-зеро не способен заменить даже бездарного короля: Близнецы не благословят того, в ком нет королевской крови.

— А если единственный наследник — темный? — снова спросил Дайм.

Парьен довольно улыбнулся и кивнул.

— Верно мыслишь. Может случиться и такое. Но тогда на престол взойдет потомок любой другой королевской фамилии, скорее всего — один из сыновей императора. За всю историю Империи такого не случалось, но… Помнишь, как царем Хмирны стал Красный Дракон?

Дайм кивнул. Кто же не знает, почему Красные Драконы до сих пор не оставили Райхи вслед за остальными Бессмертными!

— Как видишь, даже Драконы могут попасть в ловушку собственных обещаний. — Светлый то ли с сожалением, то ли с восхищением покачал головой и сочувственно глянул на Дайма. — Ты совсем устал, мальчик. Иди, отдохни.

В тот же миг в дверь кабинета открыл седоусый слуга, выправкой и стальным взглядом похожий на генерала от кавалерии. Только вместо сабли наголо в его руках был подсвечник, а вместо хриплого вопля «В атаку, шисовы дети!», он сказал:

— Извольте, я провожу Вашу Светлость.

Дайм чуть не засмеялся: в устах ливрейного генерала и эти слова прозвучали, как приказ не брать пленных.

* * *

Утром, сразу после завтрака, тот же генерал в ливрее отвел Дайма к светлому шеру, но на сей раз не в кабинет, а в сад позади павильона. Дайма поразился красоте и разнообразию экзотических растений. Под прозрачным зимним небом сад выглядел странно — ни купола оранжереи, ни ограждения. Просто свежая зелень и цветочная пестрота внезапно сменялись заснеженными пихтами и можжевельником.

Магистра Дайм застал за созерцанием порхающих над ярким большим цветком бабочек. При свете дня Его Светлости можно было дать на вид несколько больше, чем накануне. Он выглядел лет на пятьдесят: раз в пять-шесть младше, чем на самом деле.

— Присаживайся. — Маг похлопал ладонью по деревянной скамье рядом с собой, не отводя взгляда от цветка и бабочек. — Это орхея лупус, растет на южных островах архипелага.

Сиренево-розовые лепестки с сочными перламутровыми прожилками казались странно холодными и липкими, но при этом притягательно прекрасными.

— Смотри внимательно.

Магистр кивнул на бабочку, подлетевшую к цветку совсем близко. Гладкие лепестки на миг покрылись рябью и испустили волну сладкого аромата, словно чувствуя приближение гостьи. Цветок раскрылся, приглашая — и, едва лапки коснулись ярко-малиновой серединки, захлопнулся. Сомкнутые лепестки забились, потом успокоились и вновь раскрылись, ещё более яркие и прекрасные, покрытые изнутри бархатной пыльцой.

— Как ты думаешь, кто создал его? Тьма или Свет?

Дайм покачал головой: в цветке не было магии, ни темной, ни светлой.

— Не знаешь… или догадываешься?

Парьен заглянул ему в глаза. Очень серьезно и внимательно — и Дайм усомнился, что ему всего двести семьдесят лет. На миг показалось, что за человеческой оболочкой прячется нечто вечное, мудрое и бесконечно далекое, как свет звезд.

— Вместе?

— Это просто цветок. — Парьен улыбнулся, развеивая наваждение. — Не добрый и не злой, не темный и не светлый. В нем есть все, как и в каждом из нас.

Он протянул руку, и на ладонь села бабочка. Желтые, с разноцветными пятнышками и синей каемкой по краю, крылья медленно складывались и расправлялись, тонкие усики шевелились.

— А бабочка? Это добро или зло? Или и то и другое? — Протянув руку к цветку, светлый шер ссадил насекомое на лиловый лепесток. Цветок тут же закрылся, поедая добычу. — То, что добро для одного, зло для другого. Все относительно… ты согласен?

— Нет. Для людей все не так. Есть Свет, и есть Тьма, — ответил Дайм. Он не понимал, зачем спорит, но согласиться не мог.

— Разве? Близнецы едины, как день и ночь, как жизнь и смерть. Это люди придумали Свет и Тьму, добро и зло. Разве ты можешь сказать, что смерть есть зло? Или что день есть добро?

— Нет.

— Свет и Тьма условны, жизни нет без смерти. Природа это гармония.

Парьен поднес очередную бабочку к цветку. Прямо к пушистой, сочной сердцевине. Бабочка сама перелетела, села на цветок и погрузила хоботок в цветочное нутро. Лепестки слегка вздрогнули и раскрылись ещё шире.

— Люди не бабочки и не цветы.

— Думаешь? Люди рождаются и умирают, как бабочки и цветы. Так же в точности.

— Но… вы же сами вчера говорили… о выборе? О свободной воле?

— У бабочки тоже ест выбор и воля. Садиться на цветок или нет.

— Нет. Богам нет дела до бабочек, но есть до людей. Почему? Зачем Хиссу души, если люди все равно что бабочки? Зачем Райне благословлять милосердие и любовь, если мы всего лишь цветы?

— Мальчик, ты никак споришь?

— Простите, Ваша Светлость.

— С чего ты взял, что богам есть дело до нас? Ты хоть раз видел их? Может, Светлая спускалась к тебе по радуге? Или Хисс говорил с тобой? Молчишь… что ты знаешь о богах… да и о людях.

Магистр поднялся и, не оглядываясь, пошел к дверям павильона. Дайм последовал за ним, все так же молча. Ему было неловко, будто он подглядел нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Словно магистр разговаривал сейчас не с ним, а продолжал давнишний спор без конца и без начала — с кем-то очень близким и важным.

Только в кабинете маг снова обратил внимание на Дайма. Тысячелетний мудрец исчез, как и давешний добрый дядюшка, уступив место далекому от человеческих чувств главе Конвента. Время размышлений закончилось — Дайм понял, что сейчас узнает, зачем магистру понадобился императорский бастард со светлым даром. В том, что не будь баронет Маргрейт магом, пусть совсем юным и необученным, с ним бы и разговаривать никто не стал, он не сомневался ни мгновенья.

* * *

Алый жгучий шар, шипя и плюясь искрами, поплыл по комнате. Дайм отпрянул в сторону, недоумевая. Шар притормозил и плавной дугой сменил направление. Баронет кинул быстрый взгляд на мага — тот, сидя за письменным столом и опершись на локоть, с искренним интересом следил за развитием событий, словно перед ним снова порхали бабочки.

Пылающий мячик приближался неторопливо, распространяя жар. При каждой попытке убраться с дороги он замирал на миг и менял направление.

Убежать? Куда? Рано или поздно догонит. Остановить? Но как? Мэтр Хеуск не обучал Дайма боевой магии, да и практической магии вообще — только теории. Никаких заклинаний, способных противостоять даже столь примитивному огненному оружию, Дайм не знал.

Прыжок, несколько секунд передышки, снова прыжок.

Ищи. Думай.

Дайм пристально вгляделся в воздух между шаром и магистром. Тончайшая мерцающая нить тянулась к правой руке магистра — но, чтобы достать её, требовалось обогнуть сгусток пламени.

Прыжок влево, шар мгновенье висит и устремляется к добыче. Ещё два быстрых шага влево и назад. Шар замирает и продолжает преследование. Снова влево — огонь разгорается ярче и вместо того, чтобы повторить маневр, движется наперерез, не пуская противника к нити управления. Попытка не удалась, зато поведение шара подтвердило догадку — надо порвать нить. Ещё несколько беспорядочных скачков по кабинету. Оторваться хоть немного. И, если удастся, притупить бдительность мага.

Удирая, Дайм пытался настроиться на кусочек Огня так же, как ловил обыкновенный мяч. Но огонь выскальзывал из бело-лиловой сетки и обжигал. На ладонях вспухли волдыри ожогов.

Не поддаваться. Не бояться. Двигаться быстрее и думать, думать. Раз чистая сила разума и жизни не помогает, что может остановить огонь? Где взять воду?

Взгляд Маргрейта шарил по кабинету в поисках решения. Ни вазы с цветами, ни кувшина с водой, ничего! Только мебель и драгоценные магические книги в шкафах. А огонь приближается, пространства для маневра все меньше… Отчаявшись придумать хоть что-то путное, Дайм схватил с ближайшей полки книгу и швырнул в шар. Тот отшатнулся. Окрыленный успехом, Дайм швырнул вторую книгу, затем третью. Шар метался, шипел и плевался, но книги не жег. Схватив сразу два фолианта, Дайм метнул их один за другим — первый чуть правее шара, а второй сразу за ним и чуть дальше. Прямо в мерцающую паутинку.

Раздался треск, потянуло дымком. Магистр коротко хмыкнул.

Дайм обернулся, готовый к следующему подвоху. Тот не заставил себя ждать.

Упавшие на пол фолианты зашелестели страницами, взмыли в воздух. Пять ястребов, поблескивая лиловым оперением, закружили под потолком. Мгновенье, и твердые клювы нацелились на него…

Инстинктивно Дайм вскинул руки.

Лиловым оперением? Разум. Иллюзия!

Пять снежков — остро белых и сиреневых — образовались в ладонях. Воспоминание, всего лишь воспоминание о последнем снежном бое с братом…

Ни один из ястребов не успел долететь. Касание, вспышка — и, трепеща страницами, книга падает на пол. Одна, вторая… Не успел пятый фолиант коснуться ковра, как сквозь распахнувшиеся створки окна в кабинет влетел снежный вихрь. Закружился, обжег, тысячью лезвий рассек незащищенную кожу рук и лица, располосовал одежду, выморозил дыхание. Струйки крови из ранок тут же застыли сосульками, ресницы покрылись инеем и слиплись.

В голове не осталось ни одной мысли — только боль и страх, и на самом донышке упрямство. Он не для того здесь, чтобы бессмысленно сдохнуть, подобно бабочке в орхее! Он светлый маг, а не насекомое — и Светлой есть до него дело!

Собрав остаток сил и разума в кулак, Дайм устремился в небо, к теплу — к светлой силе, к молочным струям жизни. Он словно превратился сам в столб света, пробивающий тучи снизу вверх, навстречу солнцу. И Райна ответила. Тонким, как паутинка, лучом, переливающимся всеми цветами радуги, ослепительным и горячим. Прямо в сердце. Сиянием, разметавшим голодных крыс тьмы.

Под застывшей ледяной коркой, в глубине почти мертвого тела снова запульсировала жизнь. Горячий ток крови согрел и оживил застывшие легкие, возвратил подвижность в конечности. Сквозь ослепительную боль регенерации Дайм чувствовал свое тело, чувствовал, как тает окрашенный красным ледяной панцирь, как затягиваются порезы.

Вместе с болью возрождения к нему приходило понимание — это не игра. Самоуверенность подвела его, как и вера в то, что светлый не способен убить светлого, что если он нужен магистру и Императору, то ему ничего не грозит. Дайм ошибся. Один раз. Но этого раза достаточно, более чем достаточно.

Одно бесконечное, как смерть, мгновенье, чтобы осознать, кто он есть на самом деле. Светлый шер? Да. Сын Императора, плоть от плоти правителя — и в крови его та же сила, что создала Империю. Неважно, была ли его мать императрицей или наложницей, неважно, желал ли отец его появления на свет. Как неважно и все то, что с детства внушали родители, священники и наставники. Чем помогла матери мягкость и доброта? Всю жизнь пряталась в глуши, не смела показаться людям на глаза — и все равно Император забрал то, что считал своим.

Так почему он, сын Императора, должен смиренно принимать навязанную участь? Разве он уже бессмысленный голем, которому только и остается, что танцевать, подчиняясь нитям кукловода? До тех пор, пока Свет с ним, никто — никто и никогда! — не отнимет воли и разума, не поставит на колени, не свернет с пути Дайма Кристиса. Человека, твердо знающего, чего он хочет. Светлого шера, коснувшегося Тьмы.

Стиснув зубы, чтобы не стонать, Дайм поднялся с пола. Свет по-прежнему окутывал его привычным лиловым, синим и белым, только теперь сила не плескалась ласковыми волнами, а ограждала упругим коконом.

— Садись. — Невозмутимый магистр указал на стул перед письменным столом.

С трудом преодолев боль и натянув маску полного спокойствия, баронет Маргрейт степенно присел и посмотрел магу в глаза. Прямо и безбоязненно — притворяться не пришлось. Дайм не страшился больше ни новых испытаний на прочность, ни превращения в голема, ни обмана, ни смерти. Но и не собирался так просто сдаваться. Чем пополнить ряды ублюдков-телохранителей, лучше умереть — как оказалось, это не так уж страшно.

— Пей.

На столе перед ним материализовалась большая кружка с молоком. Взяв её в обе руки, Дайм принюхался. Ничего, кроме молока.

— Думаешь, отравлю? Не доверяешь?

— Нет. Не доверяю.

— Хм… ну и правильно.

Теплое молоко показалось горьким и соленым, как кровь с пораненных губ. Но он выпил. И вторую кружку тоже — регенерация требует питания, а не глупой гордости.

— Ещё хочешь?

— Нет, благодарю. А вы? Узнали все, что хотели?

— Пока не все. — Магистр усмехнулся. — Хеуск не учил тебя боевой магии?

— Нет.

— И трактат о взаимозаменяемости не давал. Старый нытик. Но хоть «О сущности идеального и материального» вы изучали?

— Я читал Палона, у нас в библиотеке все его сочинения.

Дайм сохранял невозмутимый вид, хотя внутри все кипело. Строгий и честный наставник клялся именем Светлой, что не имеет отношения к Конвенту и последние двадцать лет не приближался к Фьонадири и шеру Парьену ближе, чем на пятьдесят лиг; никогда не писал писем и не выезжал из поместья; был влюблен в баронессу искренне и безнадежно; на все просьбы научить заклинаниям и прямому управлению потоками отговаривался неспособностью и незнанием… Боевой маг? Шпион Конвента? Смешно. И грустно. Матушка верила ему.

— У него не было выбора. В отличие от тебя.

— Да? Приятно слышать. Что у меня есть выбор.

— Сердишься? Зря, мальчик. Ты же догадываешься, что Его Всемогуществу не нужны ни трусы, ни гордецы. А слабаки тем более. Ты справился, молодец. Теперь нам есть о чем поговорить. Если, конечно, ты готов.

— Вполне.

— Что ж. Тогда сразу о главном. У тебя девять сводных братьев, с одним ты встречался лично. Четверо принцев и пятеро непризнанных бастардов. Принцем тебе не быть, звание лейтенанта императорской лейб-гвардии тебя не привлекает. Есть ещё один вариант. Полной свободы ты не получишь, придется потерпеть кое-какие ограничения, но Император признает тебя, даст титул и хорошую должность. И, разумеется, ты сохранишь свободу воли и разум.

От делового тона Парьена по спине Дайма пробежали мурашки. Он видел, хоть и поверхностно, суть заклинаний, наложенных на Диена, но услышать из уст главы Конвента подтверждение — разум и свобода воли… Вряд ли Император потребует большего.

Парьен выжидающе глядел на него, спокойный и равнодушный. Ему не требовалось слов, чтобы дать понять юному светлому, какова альтернатива щедрому императорскому предложению.

— И что от меня требуется?

— Многое. Для начала клятва верности Императору. Тогда продолжим разговор.

— Что за клятва?

— Ничего особенного. Не причинять вреда жизни и здоровью, слушаться прямого приказа.

— Не причинять вреда? Слишком расплывчатая формулировка. Действием или бездействием? А если Император прикажет подать ему яду или отрезать руку, что тогда? Прямой приказ или вред здоровью?

— Хм… похоже, Хеуск не ошибся. — Взгляд магистра чуть потеплел. — Вот посмотри текст клятвы.

На стол перед Даймом лег лист плотной бумаги.

Не обращая внимания на перемену настроения мага, Маргрейт принялся за изучение документа. Не торопясь, он вчитывался в каждую фразу, обдумывал и анализировал — как будет действовать клятва в различных обстоятельствах. И то, что получалось, ему категорически не нравилось.

— Я понимаю, вы мне не доверяете. — Дайм отложил документ и посмотрел Парьену в глаза. — Но эта формулировка налагает множество ограничений и ставит принесшего клятву в уязвимое положение. Слишком легко придумать ситуацию, когда человек будет вынужден нарушить один из пунктов. А насколько я понимаю, клятва предусматривает только одно наказание — смерть. Поэтому у меня к вам вопрос. Для чего я вам нужен? Магов у вас целая Магадемия, гораздо сильнее и опытнее меня. Чиновников и военных в изобилии. Что я могу сделать такого, чего не может кто-то другой? И стоит ли априори делать ваше оружие хрупким?

— А не много ли ты о себе воображаешь, мальчик?

— Вы бы не стали заниматься пустяками, Ваша Светлость.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Убрать некоторые пункты. — Дайм снова взял в руки лист бумаги. — Второй, четвертый и пятый. И добавить оговорку. Вот тут.

— Ты много хочешь.

— Я хочу служить Императору, а не бояться за собственную шкуру при малейшем неловком движении.

— Хе-хе. Весьма похвальное намерение. Ладно. — Магистр кивнул, забирая бумагу. — Пусть будет так. Ты не спрашиваешь, почему в клятве ни слова о наследнике престола.

— Я буду служить Конвенту и Императору, а не наследнику.

— Даже так… вероятно, из тебя выйдет толк.

— Выйдет, Ваша Светлость.

— Ты понимаешь, что это будет непросто? И что ты будешь все время под контролем?

— Несложно догадаться, Ваша Светлость.

— Хорошо. Если Император одобрит, с завтрашнего дня ты идешь ко мне в ученики. И прямо сейчас забываешь, что был когда-то баронетом Маргрейтом. Ты Дайм Дукрист, сын Императора. Баронет… это несерьезно. Герцога тебе пока многовато. Маркиз будет в самый раз. Маркиз Дукрист.

Маркиз. В обмен на свободу, на имя и семью. Щедрое предложение подозрительно напоминало рабство. Но по сравнению с судьбой Анта, Бри, Вента, Гунта и Диена? Все, что угодно, только бы не стать Ешу.

Дайм сосредоточился на отблеске тепла и любви, на тончайшей дорожке наверх, к Светлой. Он не имел привычки молиться, как требовал замковый священник. Но сейчас — сейчас он молил Райну не словами, но сердцем. И верил, что она не отвернется. Что позволит ему сохранить хоть что-то.

— Ваша Светлость так и не объяснили мне, что я должен буду делать, — спросил он, загнав боль и холод потери в самый дальний уголок.

— Разве непонятно? Все, что прикажет Император. И ещё. Думаю, ты понимаешь, что Император не может рисковать…

— Да, понимаю.

— Тебе нельзя будет жениться и иметь детей. — Тон магистра был равнодушен и холоден, словно речь шла о цвете мундира.

— Включите в клятву и это.

«Спокойно. Ты знал, что так будет. Это разумное требование. Спокойно».

— Клятву? Клятва тут не причем, — покачал головой магистр. — Пункт насчет детей слишком легко обойти. Ты физически не сможешь иметь женщину и зачать детей. Соответствующее заклинание, и все.

— Но… Ваша Светлость… нет необходимости…

Горечь и злость мешали дышать. Дайм был уверен — это условие нужно не ради блага Империи, а лишь чтобы держать его на коротком поводке и не позволить забыть, кто настоящий хозяин положения.

— Есть. Безопасность престола важнее твоих желаний. К тому же, на мужчин запрет не распространяется.

— На мужчин?!

— Что, ты забыл, что Драконам без разницы, быть мужчиной или женщиной? — Парьен хмыкнул. — И не делай круглые глаза.

— Но…

— Забудь. Дочка экономки в любом случае тебе не пара. И ты вовсе не влюблен в неё — это всего лишь здоровое юношеское желание. Ты же понимаешь, что одного бесплодия мало? Всегда можно проверить, был ли ты с женщиной.

К Дайму наконец вернулось самообладание, а вместе с ним и способность рассуждать здраво. Если с клятвой Парьен позволил ему изрядную свободу маневра, то тут переговоры заранее обречены на неудачу. За жестоким требованием явно таилось что-то ещё — и, похоже, это что-то не нравилось и самому главе Конвента.

— Мне кажется, Ваша Светлость, нет смысла скрывать касающуюся моей дальнейшей службы информацию.

— А это не тебе решать. Император предложил — твое дело, соглашаться или нет.

— Это навсегда?

— Разумеется. Не принимай так близко к сердцу. Вообще ничего не принимай близко к сердцу. Забудь, что оно у тебя когда-то было, мальчик.

— А моя мать? Брат, сестры?

— Ты не попрощался?

— Кто-нибудь еще, кроме Вашей Светлости, лейтенанта Диена и гвардейцев знает, кто я и откуда? Я не хочу, чтобы в один прекрасный день ваши противники прислали мне голову матери.

— Семеро солдат — это уже немало.

— Почистите им память, Ваша Светлость, или убейте. И позаботьтесь, чтобы шер Хеуск больше не предавал доверия баронессы. Вряд ли я смогу быть вам полезен, каждую минуту опасаясь за свою семью.

— Хорошо. Для такого юного мальчика очень хорошо. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть.

— Ни в коем случае, Учитель. И благодарю вас за бесценный урок.

 

Глава 14

Весенний бал

Дайм шер Дукрист

435 год, день праздника Каштанового цвета. Суард.

Эфирная буря застала Дайма поблизости от Нижних ворот. В первый момент он не понял, что за бедствие обрушилось на Суард: еще один Ману или воскрес Мертвый бог-демон? Подавив порыв броситься в эпицентр, спасать и помогать, Дайм активировал Око Рахмана и постарался вычленить из хаоса помех крупицы информации: направление, задействованные стихии, окраска…

— Так вот что Ваше Величество прятали все эти годы, — пробормотал он под нос и ударил коня каблуками. — Давай, Шутник, вперед!

Дайм растолкал купцов у ворот, махнул перед стражниками конвентской бляхой и помчался к Риль Суардису. Дорогу заслонял навязчивый образ: исковерканные выбросом дикой магии существа, бродящие по руинам. Страшная своей реальностью картина — всего три года прошло с тех пор, как Дайм с отрядом Серой Стражи чистил городок в Лестургии. Местный шер-воздушник нашел свой Источник, возжелал стать великим, и все семь сотен горожан оказались в плену пространственной и временной аномалии, наедине с дюжиной не то элементалей, не то вампиров, не то птиц, и одним сумасшедшим призраком — бывшим шером.

Насмешливые боги, прозевать под собственным носом спящую Линзу! Какой же идиот, поверил не предостережению Парьена, а невинной улыбке мертвой королевы.

— Дорогу, именем Императора!

Купец, командовавший разгрузкой бочек, еле успел отшатнуться, когда Шутник перепрыгивал через телегу, перегородившую улочку. Вслед Дайму полетело проклятие — простое, без капли магии, на одном страхе и злости. Он отмахнулся, не заботясь судьбой купца: некогда! Успеть бы…

Дайм опоздал, буря продлилась меньше пяти минут. Но, слава Светлой, Риль Суардис по-прежнему стоял, даже реальность вокруг почти не исказилась. Так, флюктуации вероятностей в допустимых пределах: одна-две служанки родят детей с даром воды, воздуха или разума. Эфир почти успокоился, но Дайм не сбавил скорости — неприятности никогда не ходят поодиночке. И верно, следующий всплеск не заставил себя ждать. В этот раз снова невозможно было ничего разобрать, кроме изменения спектра: в сумасшествии Закатной башни появились черные и алые тона.

Бастерхази, будь он проклят. Неужели Паук научил его, как завладеть чужим Источником?.. Нет, невозможно! Или?.. Не хотелось верить, что лучший враг сумел вытянуть из Тхемши рецепт, который тот держал в тайне уже три сотни лет.

Дайму уже не приходилось требовать дороги. Башня выбросила такое количество сырой энергии, что он летел с крыши на крышу, не затрачивая ни капли собственных сил — слава Светлой, Шутник привык к магическим штучкам хозяина.

На месте Дайм оказался ровно за вздох до того, как вторая буря утихла, двери башни отворились, и оттуда вылетел взъерошенный темный.

— Посмотрим, кто получит… — пробормотал Рональд, растянул окровавленные губы в вампирьей улыбке и направился прочь.

Дайм замер и возблагодарил Светлую, что не снял полог невидимости. Бастерхази не упустил бы шанса выяснить, чей дысс длиннее: взбесившаяся Линза скроет все следы.

«А неплохо бы прижать темного, — мелькнула шальная мысль. — На дармовой-то энергии!»

«Сдурел? — оборвал сам себя Дайм. — Займись делом!»

Он присмотрелся к Бастерхази: никаких изменений ауры. Не сумел, паучий выкормыш!

Навесив на темного «банный лист», Дукрист проследил за нитью от Источника до Шуалейды. Сумрачная обнаружилась рядом с королевскими покоями, целая и невредимая, а рядом с ней еще двое шеров: светлый, воздух, третья категория, и полуэльфийка — для чистокровной хризолитовое сияние было слабовато. Пойти познакомиться сейчас или соблюсти приличия и дождаться бала?

— Долго будешь мяться на пороге? — прозвучал насмешливый голос. — Заходи, не стесняйся.

— Благодарю, Ваше Величество. — Переступив порог башни, Дайм исполнил перед гудящим смерчем парадный поклон с тремя отходами. — Счастлив видеть вас в добром расположении духа.

— Добром? — В тоне мертвой королевы слышалась сумасшедшинка. — Смешной мальчик! Потанцуем?

Смерч заколыхался, разбрасывая вокруг клочья цветной пены. Кокетство стихии было бы смешно, если бы Дайма не продирала дрожь.

— С удовольствием, Ваше Величество.

Он заложил левую руку за спину и поклонился, приглашая даму на эста-ри-касту.

— Милый, милый мальчик.

Из застывшего смерча шагнула королева и вложила пальцы в протянутую ладонь. Теплые, плотные, совершенно живые пальцы.

— Что, не веришь? — Она покачала головой и лукаво улыбнулась. — Да, я могла бы вернуться. Но не хочу. Осталось совсем недолго ждать.

Дайм закружил королеву в танце. Башня растаяла, оставив под ногами бескрайний луг, а над головой — лазурное бессолнечное небо. Время исчезло вместе со стенами: казалось, нет и не было ничего, кроме гитарных переборов и танца…

— Все, хватит, — резко оборвала танец Зефрида. — А то опоздаешь на бал.

Дайм сморгнул сладкий морок: стены вернулись на место, сквозь западное окно лился мягкий свет. Западное? Шис, очаровательная шутка, продержать его в башне до вечера!

— Ваше Величество уверены, что Линза?..

— Если боишься, уезжай сегодня же, — оборвала его Зефрида. — Я сберегла Башню для Шуалейды, но все прочее не в моей власти.

От её голоса Дайм вздрогнул: ничего общего с очаровательной кокеткой, пусть и призраком. Из глаз королевы на него смотрела стихия. Не добрая, не злая. Равнодушная.

— Тебе пора.

— До встречи, Ваше Величество.

— Прощай, светлый шер.

Дайма окатило ледяной волной: он понял, что сделала Зефрида и чем расплатилась с Двуедиными.

— Прощайте, Ваше Величество.

Дайм почтительно склонился над призрачной рукой. Показалось, Зефрида улыбнулась, прежде чем окончательно раствориться в стихии.

Впервые Дайм всерьез пожалел, что ни разу толком не поговорил с Зефридой. Но кто же знал, что безобидное привидение окажется мифическим Хранителем Источника?

Шагнув за порог, он обернулся и восхищенно покачал головой: ни следа от буйства стихий, ни намека на разноцветный смерч. Всего лишь старая башня и толпа слуг со щетками, рулонами материи, коврами — и посреди всего этого щуплый, но громкоголосый распорядитель.

Когда витражная панель чуть не сбила его с ног, а мастер-стекольщик удивленно выругался — какой шис не дает пройти по пустому коридору? — Дайм сообразил, что по-прежнему невидим. И все еще в дорожной одежде. А шум отъезжающих карет, взволнованные голоса, топот сотен ног, музыка и наполнившая Риль Суардис суета намекали, что к началу бала он уже опоздал. Значит, придется забыть о торжественном явлении Голоса Императора — никто не смеет прийти позже короля.

* * *

Не показываясь на глаза слугам, Дайм добежал до своих покоев. Его подгоняла не столько необходимость скорее заняться делом, сколько прозаический голод: торопясь в Суард, он выгнал отряд с постоялого двора без горячего завтрака, ограничившись лишь кружкой козьей простокваши и ломтем вчерашнего хлеба на каждого. Малыш Эрнандо тогда сморщил непривычный к сельской пище нос и отказался пить «эту вонючую мерзость», чем изрядно Дайма повеселил: хорошо же маменька Эрнандо себе представляет жизнь имперского порученца. Сейчас бы кто подал Дайму «этой мерзости»! Но, увы, пришлось довольствоваться походным запасом сухарей и вяленого мяса из седельной сумки, запивая водопроводной водой: в списке срочных дел дегустация кушаний значилась месте так на шестнадцатом, между вербовкой одаренных юношей в Серую Стражу и охмурением супруги бургомистра с целью вызнать без лишнего шума имена взяточников из магистрата.

Слава Светлой, должность Голоса Императора позволяла являться на все официальные мероприятия в парадном мундире, не мороча голову изысками моды. Один из мундиров уже лет пять хранился в гостевых покоях Риль Суардиса, порученный заботам королевского камердинера.

На приведение себя в должный вид ушло не более трех минут. А на исследование передвижений Бастерхази и нитей-связей Источника — раз в пять больше. Зато Дайм теперь точно знал, что темный не приближался к Шуалейде и не пытался что-то делать с Линзой. Это внушало надежду, что удастся обойтись без крайних мер. А не удастся — Дайм готов был ответить перед Конвентом и Императором хоть собственной жизнью.

Шуалейда шера Суардис

Шу приложила ладони к гудящим вискам, вдохнула свежие ароматы сада и едва не закашлялась. Тошнота и головокружение не желали отступать.

«Светлая, об этом я мечтала?!»

Она медленно открыла глаза и взглянула в темное стекло. Оттуда щурилась бледная, узколицая девушка. Сложная прическа с жемчужными нитями и диадемой клонила голову, ожерелье казалось драгоценным ошейником.

«Встряхнитесь, Ваше Высочество! Все еще только начинается», — померещился скрипучий голос Берри.

— Соэ лан зии, — шепнула Шу и подставила разгоряченное лицо ветерку.

Так хотелось вложить в заклинание чуть больше силы, чтобы ветер влетел в зал, погасил благовонные курильни, сорвал с колонн цветы, унес запахи жаркого, вина и пота! Чтобы вымел из голов суетную липкость любопытства, жадности и тщеславия. Почему Берри не предупредил, что будет так больно? Ширхаб!

«И что бы Ваше Высочество сделали, если бы предупредил?»

«Не пошли бы на этот проклятый богами бал!»

Воображаемый гном пошевелил бровями, фыркнул и растворился. А Шу, решившись, представила, как ветер оборачивается вокруг неё, сгущается в полупрозрачный кокон — и вся ментальная гадость скатывается густыми каплями и впитывается в пол. Через мгновенье тошнота отступила и Шу смогла свободно дышать. Теперь уже звуки скрипок не казались мяуканьем прищемивших хвост кошек, а танцующие шеры — стадом кривляющихся мартышек. Да и сама Шу перестала ощущать себя болотным выползнем на суше.

«Хватит отсиживаться. Кей не прячется, а ему приходится куда тяжелее. И вообще, ты же не думала, что увеселение ограничится торжественными речами, подарками и единственным танцем с отцом? Давай, покажи им, что ты принцесса, а не деревенская клуша», — подумала Шу отражению. Девушка в стекле надменно улыбнулась, качнула серьгами. Шу окинула взглядом зал: Кейран с Дарнишем, Заком и Ахшеддинами в западном конце, отец с Фломами и советниками неподалеку, на тронном возвышении, Ристана в центре зала, в стратегически выгодной позиции у фонтана, ало-черного пятна Бастерхази не видно. Вдохнув напоследок вечерней свежести и гордо расправив плечи, Шу вышла из оконной ниши, скрытой бегониями и плющом. Но едва прошла полдюжины шагов, над ухом раздался сладкий голос:

— Ваше Высочество, позвольте пригласить на танец?

Еле сдержав желание громко и выразительно послать шера к ширхабу, она улыбнулась и обернулась. Над ней возвышался хлыщ в парче и кружевах, покачивал завитыми вороными локонами и сиял фальшивой до отвращения улыбкой.

«Условная категория, воздух, девятнадцать лет, волк на гербе — младший Кукс», — мысленно сверившись со списком гостей, определила она.

— Благодарю, баронет. Как-нибудь в другой раз.

— Тогда, быть может, Ваше Высочество желает послушать Фернелло? Сегодня ему аккомпанирует сам Клайвер, — не отставал Кукс. — Позвольте, я провожу вас в галерею Масок. Слышите, скрипка? Вступление к арии Тристана.

Далекая скрипичная мелодия на миг заставила Шу забыть и о хлыще, и о бале. Она манила и обещала что-то невероятное, прекрасное… Но пауза после сарабанды закончилась, оркестр заиграл вельсу, и окошко в дивную даль захлопнулось.

— У меня нет настроения для оперы, — покачала головой Шу.

Настырный хлыщ только собирался сказать что-то еще, как лилово-алая вспышка на миг ослепила Шу. Глубокий баритон, напоминающий гул пламени, вклинился в разговор с царственной непринужденностью.

— Добрый вечер, Ваше Высочество. А вы, Кукс, велите принести нам лорнейского.

Баронет поперхнулся, вздрогнул от гнева, разбрызгивая капли лазурной энергии, поклонился и пошел прочь. Стараясь не показать страха, Шу подняла взгляд и замерла, не силах оторваться от игры рубиновых бликов в угольных глазах. Жар, обещание, восторг, почти мольба… С трудом сглотнув, она выдавила:

— Добрый вечер, Ваша Темность.

Все остальные слова вылетели прочь, внутри зародилось странное ощущение тепла и жажды, захотелось дотронуться до смуглой щеки, провести ладонью по обтягивающему широкие плечи черному бархату.

— Рональд, Ваше Высочество. Надеюсь, мне позволено будет называть вас Шуалейдой, как будущую ученицу?

Голос его казался продолжением опасного, манящего сияния огня, разума и смерти: жар и холод, страсть и расчет. Он медленно улыбнулся, завладел рукой Шу и склонился, едва-едва касаясь губами кожи. Шу подавила дрожь, слишком приятную, чтобы списать ее на страх, и заворожено кивнула. Только она открыла рот, чтобы сказать: «да, называйте меня Шуалейдой, но не торопите с таким важным решением», — как Рональд протянул ей кубок, до краев полный кровью с отблеском лазури: гнев баронета Кукса, растворенный в красном вине.

— Сегодня прохладно, не так ли? Выпейте, это вас согреет.

Напиток выглядел очень заманчиво, но…

— Благодарю, Рональд. — Шу покачала головой. — Я не темная, и…

— Разумеется, вы не темная. — Маг лукаво подмигнул, не позволив ей закончить фразу. — Пейте. Никто не увидит.

Шу не поняла, как кубок очутился в её руках, коснулся губ.

— Свандо? Фи, дорогая, кто же пьет вечером свандо! — полный любезного яда голос сестры вырвал Шу из наваждения.

Она вздрогнула и уронила кубок. Черно-алая нить тотчас подхватила его, не позволив выплеснуться и капле зелья.

— Мы пьем, Ваше Высочество, — пророкотал Бастерхази, коротко усмехнулся Шуалейде и одним глотком осушил кубок.

— Вот и пейте сами. А нам принесите лорнейского!

Ристана отослала мага тем же пренебрежительным жестом, что он сам — баронета Кукса. Лишь на миг, короче взмаха ресниц, Шу увидела за маской очаровательного, непонятого косным обществом проказника настоящий гнев темного. Но этого хватило, чтобы она испугалась за сестру, протрезвела и вспомнила: то чудовище, что чуть не сожрало её сегодня — это тоже он. Обольстительный красавец Рональд, в чьи руки она едва не свалилась спелой грушей. Неудивительно, что Ристана верит образу, забывая о сути темных.

— А Вашему Высочеству не стоит так явно демонстрировать склонность к Тьме. Подождите хотя бы до консилиума.

Шу опустила глаза — ей не хотелось ни спорить, ни что-то доказывать, особенно на глазах сестриных прихлебателей, стайкой собравшихся вокруг патронессы. Но Ристана не желала оставить её в покое. Даже сквозь ментальную защиту просачивалась злость, усиленная завистью и презрением фрейлин.

— Как вам понравился Фернелло, дорогая? — изобразила любезность Ристана.

— Ария Тристана великолепна, дорогая, — вспомнив баронета добрым словом, ответила Шу.

— А вам не показалось, что каватина из «Дороги в Лильо» сегодня прозвучала неудачно? Наверное, маэстро Фернелло злоупотребил расположением примадонны.

Фрейлины засмеялись шутке госпожи, прикрывая рты раскрытыми веерами, а Шу почувствовала себя деревенской клушей.

— О, это легко проверить, — поддержал Ристану черноглазый шер с орлиным профилем и красноватой аурой. — Если маэстра Люсьенда не возьмет в ариозо верхнее до…

— Граф, вы жестоки к бедной Люсьенде, — захлопала подведенными глазами круглая, как булочка, фрейлина.

Неожиданно для себя Шу очутилась в кругу придворных, перебрасывающихся одним им понятными шутками. Время от времени кто-то обращался, будто нечаянно, к ней. На миг светский разговор смолкал, жалостливые и полные превосходства взгляды обращались на провинциальную невежу — и снова возобновлялась игра. Шу не знала, куда деваться. Ускользнуть из-под прицела не удавалось, придворные словно невзначай преграждали пути к отступлению. Применить магию в присутствии Ристаны она не могла — Печать Пустоты страшила много больше, чем насмешки и презрение.

— Ах, ну что вы, в самом деле, — вдоволь насладившись унижением Шуалейды, покачала головой Ристана. — Не видите, нашей дорогой сестре неинтересна опера. Давайте лучше танцевать!

Она кивнула тощему, похожему на куницу шеру.

— Позвольте пригласить Ваше Высочество на танец, — повинуясь приказу, тощий скривил губы в улыбке и предложил Шу руку.

Шу отшатнулась — так противно было коснуться бледной, холодной кожи.

— В другой раз, сишер.

— Дорогая, но как же! Ваш первый бал! Или вам не по вкусу кавалер? — заботливо закудахтала Ристана. — Где этот Кукс? Ах, гадкий Бастерхази прогнал его. Как жаль, он так мил. Зифельд, ну что вы стоите, как замороженный? Пригласите же Её Высочество!

Одна из фрейлин сдавленно хихикнула — Шу поначалу не поняла, чему. Но, присмотревшись к графу, разозлилась на сестру: апельсиновый тон его ауре придавал не столько дар, сколько нити искренней любви к Ристане. Неужели она надеялась, что сестра будет очарована её любовником?

— Не стоит, шер Зифельд, — остановила его Шу. — У меня нет настроения танцевать.

— На Ваше Высочество не угодишь, — пропела Ристана. — Так выберите кавалера сами, дорогая — весь цвет общества перед вами! Неужели в Валанте не найдется достойного вас шера?

Сестрины прихлебатели улыбались, а едкая жижа ненависти уже текла по защитному кокону ручейками. Злые боги, что же делать? Выбрать одного из них — показать, что боится Ристаны, и окончательно настроить остальных против себя. Отказаться — выставить себя избалованной дурой. Но и промедление не лучше…

— О, дорогая, простите! — выдержав паузу, воскликнула Ристана. — Как же я не подумала! Вы же не учили вельсу. Ах, как неловко… ведь я должна была помнить, что ваша гувернантка никогда не отличалась хорошим вкусом, а танцует, как коро… — Ристана осеклась, прижала пальчик к губам и виновато захлопала ресницами.

Придворные еле сдерживали смех: злость окончательно сменилась презрением. Мутные ручьи шипели, разъедая защиту, внутри все сильнее ворочался и щекотался голодный ком. Перед глазами стоял кубок в руках Бастерхази — только кубок этот вмещал в себя и Ристану, и Зифельда, и куницеподобного шера, и толпу фрейлин. Пить, боги, как же хочется пить… где же дождь?!

— Её Высочество обещали этот танец мне.

Яркий луч незнакомого голоса разрезал темноту. Шу вздрогнула, на миг зажмурилась, словно в глаза попало солнце. Душный морок отступил, а чужая ненависть растаяла.

— Не так ли, Ваше Высочество? — спросил все тот же голос.

Весна, полдень, звон корабельной снасти… ясная бирюза штиля и опасность неведомых глубин в глазах… светлого? Ну конечно! Длинный нос с горбинкой, сросшиеся брови, вырубленный в камне подбородок и открытая мальчишеская улыбка — императорский бастард, светлый-дуо, глава Канцелярии и прочая, прочая.

— Разумеется, маркиз, — отмерев, ответила Шу и улыбнулась.

Её пальцы оказалась в затянутой в перчатку руке Дукриста, косточек коснулось дыхание: теплая волна пробежала по всему телу, смывая остатки болезненного наваждения и усыпляя голодное нечто внутри. Захотелось сию секунду забраться к светлому на руки, завернуться в ласковое сияние и уснуть в безопасности.

«Очнись, ненормальная! — словно сквозь вату пробился голос рассудка. — Какая безопасность? Этот добренький светлый сожрет тебя быстрее темного и не поморщится. Ты и так дала ему достаточно оснований, чтобы выписать грамоту с черной каймой и отправить тебя на перевоспитание в дальний монастырь!»

Но ни голос рассудка, ни комплименты Ристане, ни явное благоволение Дукристу сестры — ничто не действовало на ощущение «ему можно доверять».

— …зайдите обсудить кое-что после бала, Дайм. — В тоне Ристаны лишь глухой не расслышал бы обещания постели.

Порыв раскаленного ветра — ревность, обида, боль унижения — коснулся Шу. Она вздрогнула, взглянула на источник эмоций.

«Убью. Обоих», — читалось в прищуре Зифельда. Но Ристана не замечала ни сжатых губ, ни сведенных бровей любовника.

— Преданность Вашего Высочества государственным интересам восхищает меня, — притворился глухим Дукрист. — Но я не смею занимать ваше внимание в столь поздний час. Право, империя подождет до завтра.

С яростью Зифельда в унисон вспыхнула злость Ристаны: «Как он посмел отвергнуть меня на глазах всего света? Предпочесть мне эту бледную темную немочь!»

— Идемте же танцевать, Ваше Высочество, — Дукрист слегка сжал руку Шу и подмигнул: «Да, я предпочел тебя этой великолепной змее».

Жар прилил к щекам, язык прилип к гортани. Шу смогла лишь кивнуть в ответ и позволить Дукристу увести себя прочь.

Дайм шер Дукрист

Колдунья молчала, кружась с ним в танце. Молчал и Дайм, благодарный за передышку. Он рассматривал младшую Суардис и пытался понять: почему мерещится, что в руки свалилось сокровище? Почему не хочется отпускать девчонку, почему разумное решение кажется кощунством? Как так получилось, что некогда желанная до темноты в глазах Ристана вдруг обернулась немолодой теткой, злой и неумной?

Слишком много сегодня изменилось, слишком быстро — подумать бы, что делать дальше.

На бал Дайм опоздал. Не на торжественные речи, это прекрасно обошлось и без него. Прямо перед его носом темный успел перехватить Шуалейду. Соваться и отнимать её Дайм не пытался — однозначно проигрышный дебют. Потому лишь кусал губы, глядя, как Бастерхази охмуряет сумрачную — о да, она в самом деле оказалась сумрачной и в здравом рассудке! — а та восторженно смотрит ему в рот, принимая маску за правду. Еще бы, темный учился изображать из себя шис знает что пять десятков лет, и не перед глупой девчонкой, а перед самим Пауком.

Когда Дайм уже готов был наплевать на фору Бастерхази и ввязаться в бой, Светлая надоумила вмешаться Ристану. А может, Хисс дернул — старшее Высочество этим «принесите лорнейского» подписало себе смертный приговор. Хотя… темный и так не простит ей своего лакейского положения.

За издевательством над провинциалкой Дайм наблюдал без капли жалости. Скорее с восторгом: Ристана дуростью превзошла саму себя. Мало ей принимать Бастерхази за комнатного шпица, еще и щекочет нос дракону в уверенности, что сестра ничего не стоит как маг. Слава Светлой, хоть в этот раз не опоздал! Иначе Риль Суардис лежал бы в руинах, а братец Лерма уже несся в Валанту поднимать упавшую корону.

Дайм сморгнул навязчивое видение — не стоит так много думать о неудаче, вероятности этого не любят. Лучше еще полюбоваться переливами лазури, сирени и опала. Те же цвета стихий, что у Зефриды, тот же чуть восточный разрез глаз и обманчивая хрупкость, даже угловатость. А ведь девочка, должно быть, недурной боец! Определенно, вельсе и эста-ри-касте она уделяла меньше времени, чем тренировкам со шпагой — так ставят ногу фехтовальщики школы Флом-дор, а не танцоры.

Хватит, мальчишка! Увидел красивую ауру и растаял. Влюбись еще, корр`дас!

Прочь неуместные мысли. Дело, только дело — и как только дело будет сделано, он покинет Суард и думать забудет о какой-то там девчонке.

«Вот и займись. Прямо сейчас! Линза не будет ждать, пока ты разберешься в своих, кхе корр, чувствах. Нет у тебя никаких чувств и быть не может».

— Надеюсь, Ваше Высочество простит мою бесцеремонность, — склонившись к уху сумрачной, шепнул Дайм. — Я так и не представился…

— Вряд ли можно перепутать Вашу Светлость с кем-то еще, — не поднимая глаз, ответила Шуалейда.

«Не доверяет, шис подери», — невольно восхитился он.

— И вряд ли про кого-то еще ходит столько сплетен и анекдотов… — притворно вздохнул Дайм.

Уголки губ Шуалейды дернулись, но глаз она так и не подняла.

— Ну что вы, Ваша Светлость.

— А вы прекрасно танцуете. Зря Её Злоязычие ругала шеру Ильму. Или танцевать Ваше Высочество тоже учил Ахшеддин?

Наконец Дайм увидел её глаза. Странные, серо-сиреневые, удивленные и недоверчивые…

«Шис. Плохо работаешь, плохо!»

— Тоже? — переспросила она.

— Фехтование, бой без оружия, шаг ласки… Пожалуй, и скорпионий удар Ваше Высочество уже освоили.

— Но, — Шуалейда смутилась и испугалась. — Вы же не думаете, что это мешает…

— Серьезно? В шестнадцать лет и скорпионий удар? — Дайм притянул левую руку Шуалейды к губам и почти поцеловал, глядя ей в глаза. — Я бы взял вас в Серую Стражу. Хотя нет, этак вы через пару лет спихнете меня из удобного кресла начальника Канцелярии.

Дайм нес какую-то чушь, привычную и неважную — методу обольщения он давным-давно отработал на аспирантках Магадемии — и изучал сумрачную. Почему-то вблизи Шуалейда вовсе не выглядела ни угловатой, ни некрасивой. Узкое лицо и длинноватый нос, резкий подбородок и острые скулы, широкий бледный рот — в сиянии воды, воздуха, разума и жизни все это выглядело удивительно гармоничным, хоть и не совсем человеческим. Стихия, воплощенная стихия — если выживет, непременно станет зеро.

Внезапно головоломка сложилась. Проснувшаяся Линза, амбиции Бастерхази, жадность Лермы, интриги Конвента, окончательная смерть Зефриды и еще полсотни деталей встали на место. Дайм понял, что ему придется сделать, если он не собирается сегодня же убить Шуалейду — и еще он понял, что не сможет убить её даже ради мира в Империи.

 

Глава 15

Черная Шера

Маэстро Вольян бие Клайвер

435 год, 2 день месяца Каштана. Суард, дом на площади Единорога.

От вчерашнего бала маэстро Клайверу остались на память две дюжины визитных карточек — завитушки, сладкие духи — чек на десять империалов с подписью королевского казначея, ломота в спине и головная боль. Что делать, годы берут свое. В пятьдесят с лишком уже не так просто сбегать от графа-рогоносца через балкон. Да и читать графине сонеты до рассвета.

Маэстро потер виски, отхлебнул сладкий чай и отставил чашку на прилавок. Хотелось закрыть лавку и завалиться поспать еще часиков на десять, чтобы к вечеру забыть о годах, и об одиночестве, и о том, что через неделю-другую графине надоедят скрипка и сонеты, а ему — графиня.

— Сатифа! — позвал он в открытую дверь из лавки в дом. — Чай остыл! И булочки твои несладкие… — добавил он тихо.

Послышался сердитый звон посуды, тяжкий вздох, и на пороге показалась худая и высокая, как жердь, старуха в вышитом крахмальном фартуке.

— Вот ваш чай, шер Вольян. И нечего ворчать на булочки, много сладкого вредно!

Маэстро только покачал головой: для неё он всегда будет малышом, даже с седой бородой.

— Ложились бы вы спать, шер Вольян, — укоризненно пробормотала экономка. — Если кто придет в лавку, уж как-нибудь справлюсь. А вообще пора бы вам нанять помощника. А еще лучше — помощницу. Жениться вам надо, шер Вольян, вот что скажу!

— Ох, Сатифа…

— Что Сатифа? — продолжала бурчать экономка, забирая остывший чай и наливая новый. — Говорила вам матушка, мягкой ей травушки, женитесь на дочке бургомистра. Уж и внуки были бы. А вы все один, да один. Даже ученика не возьмете. Кому ж лавку оставите? А скрипочки ваши, а? Так никто на них и не сыграет…

— Все, все, Сатифа. Сегодня же беру ученика. Ты довольна?

Она остановилась на пороге, обернулась.

— Шутки шутить изволите? — сквозь старческую брюзгливость на миг проглянула та гордая красавица, что маэстро помнил из детства.

Он пожал плечами и принялся намазывать на булочку свежее абрикосовое варенье. Шутки! Он бы рад шутить. Но разве бие Махшуру откажешь? Придется взять стоеросовую дубину в лавку. Не было печали!

Маэстро оглядел выставленные в застекленных шкафах скрипки, альты, виолы, гитары — он мог отличить любую из них хоть по голосу, хоть на ощупь. Мог рассказать о свойствах и привычках каждой, словно о ребенке. Он искренне и пылко любил свою музыку, свое дело и свой дом — доставшийся от родителей скромный особняк на углу улицы Трубадуров и площади Единорога. Всего два этажа и восемь комнат, но много ли ему надо? Зато в доме всегда светло: высокие окна выходят на юг и восток. Всегда тепло, но не жарко: белые каменные стены с примесью старинной магии не позволяют дому ни остыть, не перегреться. А лавкой маэстро гордился отдельно: яблоневые двери с бронзовыми скрипичными ключами, ажурные решетки в виде нотного стана с мелодией о веселой вдове и, конечно же, лучшие в Валанте, а то и во всей Империи, инструменты.

Тяжело вздохнув, маэстро откусил булочку с вареньем и приласкал взглядом свой шедевр: семиструнную гитару эбенового дерева с грифом из ясеня. Не простого ясеня — у этой ветви, привезенной старшим братом отца из Даилла Ире, была своя история…

Но спокойно позавтракать и насладиться семейными преданиями маэстро не удалось. Дверь на улицу отворилась, проскрипев первые шесть нот песенки о веселой вдове — маэстро обожал народное творчество, черпая в нем вдохновение — и впустила покупателя. Совсем юношу, явно только накопившего на хороший инструмент.

Посетитель остановился на пороге, распахнув глаза. Маэстро согрела гордость — да, его лавка это настоящая пещера сокровищ, нечета гномам с их мертвыми камнями. Сокровища маэстро жили, дышали и пели.

— Доброго дня, почтенный, — окликнул он юношу.

Тот вздрогнул, закрыл дверь, смущенно улыбнулся и сделал пару шагов. Солнечный свет из-за двери шагнул вместе с ним: казалось, юноша окутан золотой светящейся пылью. Тут же вспомнились солнечные шеры искусства… Но юноша сделал еще шаг, покинув пятно отраженного витриной света, и маэстро усмехнулся: что-то я стал слишком романтичным. Старею.

— Доброго дня, маэстро Клайвер, — мягкий баритон ласкал слух.

— Пожалуй, вам подойдет вот эта гитара, — позабыв про булочку и недопитый чай, Клайвер вскочил и пошел к витрине у стены. — Сашмирский бук, струны белой меди… выглядит скромно, но звук как раз под баритон. Ну-ка, играйте.

Он протянул гитару юноше, но тот неуверенно отступил.

— Да играйте же!

Он сердито сунул инструмент мальчишке под нос. Что за нерешительность! Или он пришел посмотреть? Нет, он должен, обязан играть на гитаре Клайвера. Эти руки созданы для струн!

Наконец менестрель решился. Все с той же смущенной улыбкой взял гитару, прижал бок, тронул струны. Клайвер одобрительно прищелкнул языком: рука поставлена правильно. Но что такое? Довольному голосу гитары вторит другой, обиженный и ревнивый…

«Что тебе не так, девочка моя?» — он глянул на Черную Шеру.

«Хочу!» — отозвалась капризным обертоном и сердито сверкнула лаковой декой.

— Простите, но… — Юноша протянул гитару обратно.

— Да. Не ваш инструмент, — согласился маэстро. — Сейчас.

Он положил гитару на прилавок и направился к Шере. Взял в руки, погладил. Гитара нетерпеливо вибрировала: «ну же, скорее!»

«Засиделась дома, моя хорошая. Хочешь, завтра вместе пойдем к графине?»

Черная Шера нетерпеливо дзинькнула, словно фыркнула: «ничего вы, родители, не понимаете!»

Клайвер с тщательно спрятанным сожалением вложил Шеру в руки юноши. Неужели придется расстаться? Но не держать же её при себе до возвращения Драконов! Да и ни к чему скрипачу такая гитара.

— Её зовут Черная Шера. — Он вздохнул, когда эбеновый бок оторвался от ладони. — Ну?

Юноша светло улыбнулся, коснулся струн. Шера запела, замурлыкала: ми, до, ля, ре… Бархатный голос отдался в теле дрожью удовольствия, Клайвер даже прикрыл глаза, но звук оборвался.

— В чем дело? Вам не по вкусу Черная Шера?

— Она прекрасна, — в синих глазах менестреля сиял восторг, руки прижимали гитару, словно возлюбленную.

— Так в чем…

Маэстро осекся, оглядел покупателя: тонкий, чуть нескладный, лет шестнадцати. Полотняные рубаха и кафтан без рукавов, как носят все небогатые горожане. Светлые волосы — северная кровь, узкие сильные кисти, чуткие пальцы. Разумеется, Шера ему не по карману. Правду сказать, она по карману разве что королю, да и то, всегда найдется причина её не продать.

Клайвер махнул рукой, готовый назвать цену в пять… нет, три империала: в тридцать раз меньше, чем сам же написал на медной табличке, сиротливо поблескивающей на мшистом бархате витрины. У мальчишки наверняка нет больше, а Шера выбрала его.

— Вы не берете меня в ученики? — огорченный баритон ударил Клайвера словно булыжником по голове.

— Как тебя зовут?

— Хилл бие Кройце, маэстро. — Юноша слегка поклонился.

«Разрази меня гром!»

— Значит, тебя прислал…

— Бие Махшур, маэстро.

Несколько мгновений Клайвер рассматривал диковину: прирожденный музыкант, которого занесло в Хиссову Гильдию. Невероятно! Вот вам и дубина стоеросовая.

— Что ж, я и не хотел с ней расставаться, — пробурчал Клайвер, забирая Шеру.

Пока он укладывал гитару на место — она рассерженно звенела и норовила стукнуть родителя — юноша переминался с ноги на ногу. Молча.

— Сатифа! — крикнул маэстро, закрыв шкаф.

— Да, шер Вольян? — Экономка тут же показалась из-за двери: подслушивала, как всегда.

— Приготовь дальнюю спальню, а к обеду подай на двоих.

— Дальнюю?.. — переспросила Сатифа, от неожиданности выронив полотенце.

— Я ж обещал? А ты не поверила!

Экономка просияла улыбкой в сторону замершего мальчишки, кивнула, и, забыв о своих шести десятках, быстро пошла по лестнице наверх: пока шер Вольян не передумал. А Клайвер обернулся к ученику.

— Значит так. Мне все равно, кто ты, и все равно, каким ветром тебя занесло к Махшуру. Пока ты здесь, ты — музыкант. Ясно?

— Да, учитель, — Хилл бие Кройце почтительно поклонился, не скрывая радостной, детской улыбки и искоса поглядывая на Шеру.

— Даже не думай, не продам, — усмехнулся Клайвер. — Ты ж толком и не играл?

— Нет, учитель.

— Так я и знал. Подсунули шис знает кого, а мне учить, — проворчал он, возвращаясь за прилавок, к надкусанной булочке. — Иди, возьми у Сатифы метлу, да подмети перед лавкой.

— Да, учитель.

Мальчишка еще раз поклонился и вприпрыжку помчался в дом.

— Да, учитель, — передразнил его маэстро и засмеялся: а чай-то снова остыл!

Хилл бие Кройце, Лягушонок

— Отличная учеба. На свежем воздухе, с метлой. Ты нашел свое призвание!

Голос брата отвлек Хилла от грез о прекрасной Шере, такой близкой и такой недоступной. Он обернулся и оперся на метлу, как заправский дворник.

— Ну?

— Что ну? Не знаю я ничего. — Достав из кармана две мушмулы, Орис принялся их подкидывать. — Маши своей метлой, менестрель. Какого шиса Наставник отправил тебя сюда именно сейчас!

Хилл только пожал плечами и снова взялся за подметание и без того идеально чистой брусчатки. Орис поймал плоды, и, задумчиво глядя на ярко желтую кожицу, сказал куда-то в сторону фонтана:

— Угорь учит Волчка работать в паре.

Ответом ему послужило шварканье метлы.

— А вчера вечером Еж ругался с Мастером и грозился Кирлахом, — продолжил он все тому же фонтану.

Хилл не отреагировал. Орис вздохнул, одну мушмулу отправил в рот, второй кинул в брата. Тот поймал, не прекращая мести, и все так же молча съел. Орис еще несколько мгновений подождал, хмыкнул и отнял у Хилла метлу.

— Да что с тобой? Никак, влюбился! Да не просто так, а в сиятельную шеру!

Хилл вздрогнул, порозовел и, наконец, поднял странно блестящие глаза на брата.

— О… — протянул Орис. — Признавайся, кто? У старика скрипача нашлась дочка?

— Черная Шера, — смущенно усмехнулся Хилл. — Ага, я влюбился без памяти. У тебя есть сто империалов?

Орис присвистнул.

— Ты положил глаз на любовницу короля? Или решил выкупить бордель Лотти?

— Маэстро просит за неё сто золотых. Взгляни, какая красавица, — он кивнул на витрину.

Орис оглядел разложенные на бархате скрипки и гитары, перевел недоуменный взгляд на Хилла.

— Не туда смотришь. Вон она, внутри, у левой стены.

— Нет там никого.

— Есть. Черная Шера. Ты бы слышал, как она поет! А какая отзывчивая и нежная…

Орис укоризненно покачал головой.

— У тебя лихорадка и тяжелый бред.

— Это у тебя бред, а у меня судьба! Мне надо сто золотых. Вон смотри, написано: сто империалов!

Наконец Орис разглядел медную пластинку рядом с черной гитарой. И правда, там красовалась цифра сто.

— С ума сойти, — рассмеялся он. — Гитара! Ну, брат… зачем тебе столько золота? Забирай так.

— Красть у учителя некрасиво. Мастер не одобрит.

Несколько мгновений Орис непонимающе смотрел на него, а Хилл старательно держал туповато-серьезное лицо. Но не удержал.

— Попался! Ты по… — он не смог договорить от смеха, на глазах выступили слезы.

— Ах ты, троллья отрыжка! — теперь уже схватился за живот Орис.

Выглянувший из лавки Клайвер застал их хохочущими над валяющейся посреди дороги метлой.

— И чем это вы занимаетесь, достопочтенный Кройце?

Оба брата обернулись одновременно, с одинаково смущенными лицами.

— Подметаем, учитель, — отозвался Хилл.

Метла будто сама собой оказалась у него в руках.

— Может, представишь своего друга?

— Орис бие Кройце, учитель. Мой старший брат.

Клайвер скептически оглядел их: ничего общего, кроме честных-честных глаз, черных и синих.

— Ну, раз брат… извольте отобедать с нами, достопочтенный Кройце.

За обедом Орис с удивлением наблюдал за сияющей экономкой маэстро, обхаживающей Хилла, словно любимого внука, и сияющим маэстро — он увлеченно травил байки о музыкантском житье-бытье. Братик же со знанием дела поддакивал да нахваливал Сатифину стряпню. Если бы Орис не знал точно, что Хилл познакомился с Клайвером всего час назад, ни за что не поверил. Все это выглядело, как настоящий семейный обед: любимый племянник в гостях у дядюшки.

— …Кройце, Кройце, — вдруг забормотал маэстро, прервав очередную историю. — Не тот ли Кройце, что доставляет грузы по всей Валанте?

— По всей империи, шер Клайвер, — с улыбкой склонил голову Орис. — Уверен, и вам доводилось пользоваться услугами нашей компании.

— Да-да! Несомненно!.. — Клайвер на мгновенье замешкался. — Похоже, я был неправ. Ваш батюшка же ведет дела с бие Махшуром?

— Разумеется, учитель, — ответил Хилл, словно не понимая, к чему клонит маэстро. — Его торговые суда — самые надежные в империи. И, конечно же, склады…

Клайвер огорченно покачал головой.

— А я-то подумал. Ох, вечно эти слухи…

Хилл сделал удивленные глаза: какие еще слухи? А Орис усмехнулся про себя: раз маэстро предпочитает не знать, кого взял в ученики, не стоит его разочаровывать.

— Так вот, — обрадовавшись разрешившемуся сомнению, продолжил Клайвер. — Тогда трактирщик и говорит…

После обеда Клайвер отправил Хилла домой за вещами, вручил ключ и велел прийти домой не позже, чем за час до полуночи.

— Меня не будет, дела. А завтра с утра… или после обеда… начнем заниматься. Можешь утром взять Шеру. — Маэстро хмыкнул. — Так уж и быть.

Келм бие Кройце, Волчок

435 год, 2 день Каштана. Суард.

С разговора за клееварней прошли всего сутки, а Волчку казалось — неделя. Угорь всерьез взялся за муштру. Он не заставлял Волчка ни отжиматься на пальцах, ни защищаться с завязанными глазами. Всего лишь драться в паре с ним, сначала против Ласки, а потом против самого Ежа. К вечеру Волчок не мог пошевелиться от боли и усталости, а наутро все началось сначала: вместо того, чтобы шататься по городу, смотреть цирк и щипать ошалевших от праздничной свободы горожанок, Волчку пришлось драться. В паре с Угрем, в паре с Лаской, против пары и втроем против Ежа.

— Защищай фланг! Не закрывайся им, защищай! Держи на расстоянии, отвлекай!

Каждая ошибка сопровождалась болезненным ударом. К полудню у него рябило в глазах, взрывалась болью при каждом движении спина, а при мысли о еде выворачивало наизнанку.

— Хватит с него, — сквозь рой гудящих мошек пробился далекий голос Ежа. — Заберите у него дубину, разотрите и накормите.

Волчок еле разжал сведенные пальцы, выпуская тренировочный меч. Стараясь не стонать при каждом движении, доплелся до задней двери дома Ежа, уже не обращая внимания на грозное рычание бойцовых псов в вольерах и вонь.

Пока Ласка растирал, Волчку казалось, что он спит: все вокруг плыло, качалось и то гудело, то погружалось в тишину. За обедом стало чуть лучше, комната перестала кружиться, а лица расплываться.

— Ну что, живой? — усмехнулся Ласка, забирая у него кружку из-под чая. — Передохнул, пора заняться делом.

Волчок вздрогнул: избитые, растянутые и перегруженные мышцы на одну мысль о тренировках отреагировали вспышкой боли.

— А ты что думал, — растирая локоть, поморщился Угорь. — Переучиваться куда сложнее, чем учиться заново. Ничего, сработаемся.

— Слышал, к кому Мастер отправляет учиться белобрысого? — перешел к делу Ласка. — Как раз сегодня. Сходи, разведай, что и как. Может, пригодится.

— А тренировка? — заикнулся было Волчок, памятуя приказ Ежа: ежедневно по восемь часов.

— Хватит с тебя пока. Толку-то от калеки.

Калека не калека, а добраться до площади Единорога и полюбоваться на радостно хохочущих Свистка и Лягушонка Волчок сумел. И подглядеть в окно тоже. От идиллической картины в доме Клайвера его чуть не стошнило. И тут же захотелось убить, если не соперников, то хоть тощую уродину или старого альфонса со скрипочкой.

«Спалить к шисовой матери, — глядя на сверкающие блямбы на дверях лавки и дурацкие решетки, не способные остановить и хромого слепца, думал Волчок. — Никому из нас Мастер не предложил такого лакомого куска. Менестрели, сишах. Высший свет!»

Так, обдумывая развлечение, Волчок проводил братцев до улицы Оружейников. Заглянуть к дру Ульриху и узнать, о чем разговор, он уже не смог: на охранные руны гном не поскупился. Дожидаться братьев тоже не стал — шис знает, может, они и там чаи распивают. Достанет и того, что он уже узнал.

К дому Ежа Волчок вернулся задолго до заката, разбитым, голодным и злым. Тихо прошел на задний двор и остановился, глядя, как Еж гоняет Угря и Ласку. Казалось, все трое ничуть не устали: Волчок едва мог уследить за блеском парных клинков в руках учеников. А Еж… безоружный, мастер Теней скользил размытой тенью, раздавал обоим пинки и насмешливо комментировал промахи.

— Убиты. Оба. Не чувствуете друг друга.

Еж уже стоял над валяющимися вповалку учениками, держа все четыре клинка.

— Вставайте. Раз, два…

Еж подбросил клинки. Угорь и Ласка, вскочили, поймали мечи — Волчок не успел заметить, как — и снова бросились в бой.

«Убиты. Убиты, — назойливо звенело в ушах. — Убиты…»

На улице заорал ишак, от псов пахнуло зверьем, и на Волчка накатило воспоминание о рынке и укусе степной осы — вместе с пониманием.

«Нет, не может быть! Так не бывает, — убеждал он себя, глядя, как Еж швыряет лучших подмастерьев, словно слепых щенят. — Но даже если бывает, что с того? Убьют. Не те, так эти. Нет, должен же быть какой-то другой путь! Обязан быть».

 

Глава 16

Маги и… маги

Шуалейда шера Суардис

435 год, 2 день Каштана. Риль Суардис.

Ей снились розы. Целый сад из роз. Розы цвели на клумбах, увивали беседки, свешивались с деревьев. Белые, желтые, красные, оранжевые, даже синие и лиловые, они пахли сладко, как варенье. Казалось, этот аромат можно намазать на хлеб.

— Шу, ты вставать будешь? Или спим до ужина? — раздался сердитый голос Баль.

— Буду, буду! — Шу потянулась, не открывая глаз, и наткнулась рукой на что-то влажное, холодное, колючее… — Ай!

Она подскочила и с ужасом обернулась на подушку, накрытую одеялом.

— Похвальное рвение, — рассмеялась Балуста. — Или тебе приснилась сколопендра?

Потянув одеяло за край, Шу облегченно вздохнула.

— Розы. Мне снились розы, — она засмеялась, увидев два цветка, словно соревнующихся в красоте. — Роза алая, роза белая… ах, как вы похожи!

— Что это? — подошедшая к постели подруга нахмурилась. — Откуда?

Только теперь до Шу дошло, что цветы легко и незаметно преодолели все защитные пологи, сигнальные нити и обережные заклятия. И, что самое досадное, она совершенно не чувствовала в них магии! Ни следа. Учиться, немедленно учиться! Что толку от силы, когда ума — как у тролля?!

— Как откуда, — покачала головой Шу. — Красная от Бастерхази, белая от Дукриста. Они так предсказуемы.

Осторожно, словно до змеи, Шу дотронулась до белой розы. В ответ та испустила волну вареньевого аромата и показала спрятанный меж листьев квадратик записки — и снова ни следа магии.

Шу горела и млела, читая написанные тонким, изящным почерком строки. Стихи! Ей! Боги, как приятно! Дукрист так мил, так любезен, так красив. Вот он, настоящий принц! И неважно, что бастард…

Она млела ровно до тех пор, пока не разобрала последние слова:

Шу вздрогнула, смяла записку и бросила вместе с розой на пол. Идиотские стихи! Шисов темный! Как он смеет быть таким… таким… Она схватилась за пылающие щеки. Вчерашнее наваждение снова ласкало, нежило и обещало незнакомые наслаждения.

— Что с тобой? — Баль оторвала её ладони от лица и заглянула в глаза. — Что такое написал этот Дукрист, что ты…

— Не Дукрист, — еле подавив истерический смех, покачала головой Шу. — Рональд.

— Рональд?! Ты с ума сошла.

— Да. Определенно, — Шу коротко засмеялась. — А я сошла с ума…

— Прекрати! — Баль схватила розу и записку, бросила в камин и отскочила.

Вовремя: в камине полыхнуло, с треском и искрами, запахло гарью, тленом и пылью. Они обе молча смотрели, как неохотно корчится в огне бумага, текут строки, оставляя на медленно сереющем листе темно-лиловые кляксы. Как тает, не теряя совершенства, роза: листья становятся прозрачными, шипы алеют — и вот уже в камине цветет завораживающе прекрасный огненный цветок, переливается всеми оттенками кармина и багрянца.

На вторую розу они глянули одновременно и с одинаковым недоверием.

— Туда же! — заявила Балуста и хотела уже схватить красный цветок.

— Не надо. Оно меня не убьет, — остановила ее Шу. — Он же светлый… — добавила она неуверенно.

Вторая роза пахла не так сладко. Почти совсем не пахла. И записка была написана на бумаге попроще, и почерк казался не таким изящным… да и стихов в ней не было, как и признаний в любви. Всего лишь две строчки:

«Прошу Ваше Высочество о приватной аудиенции сегодня, в два часа пополудни.

Маркиз Дайм шер Дукрист».

— И никаких сантиментов, — облегченно вздохнула Шу, положив записку рядом с розой на кровать.

От делового подхода Дукриста повеяло чем-то родным и близким. Никаких мороков и обольщения, все прямо и честно, слава тебе, Светлая!

— Ладно, аудиенция так аудиенция, — вслух подумала она. — Только не здесь. Пожалуй, подойдет Голубая гостиная.

Записка на миг засветилась. Шу недоверчиво коснулась её — но снова не почувствовала магии. Подняла, прочитала:

«Весьма признателен Вашему Высочеству. Буду ждать в Голубой гостиной ровно в два.

С.ш. Д.Д.»

Едва Шу пробежала глазами строчки, записка снова мягко засветилась белизной и растаяла. Правда, роза осталась.

— Учиться, срочно учиться! — пробормотала Шу, вручая розу Баль, чтобы поставила в вазу.

— Только не у Бастерхази, — парировала та.

— Ну да, конечно. У меня еще дюжина предложений. А ректор Магадемии просто спит и видит, как бы получить в студентки этакое чудо, сумасшедшую сумрачную.

— Так. Вашему Высочеству надо немедленно завтракать, а не откусывать от себя по кусочку. Вон, уже все признаки отравления на лицо, — строгим тоном шеры Ильмы заявила Баль.

Шу только фыркнула в ответ и побежала умываться. Пусть вода холодная, подумаешь! В Сойке другой и не было, Бертран хорошо заботился о здоровье королевских детей: утром ледяное обливание, получасовая тренировка на свежем воздухе для согрева, завтрак без изысков — чуть ли не солдатская каша. Эх, как же хорошо там было! Вернуться бы…

* * *

— Поставь солонку.

Шу с трудом оторвала взгляд от книги и обнаружила зависший над столом макет Линзы, сделанный из мармеладных долек и ложек. Потоки изображала соль: она красиво завивалась спиралями, заодно обсыпая пирожные и фрукты.

— Ой, прости. Я нечаянно.

— Ты бы съела хоть что-нибудь. Полчаса грызешь одну галету.

Вздохнув, Шу закрыла фолиант и потянулась к чашке.

— Соль! — напомнила Баль, но поздно: мармеладный макет рухнул прямо на горку булочек, сверху приземлилась солонка, а тонкий слой соли покрыл весь стол.

— Ой. — Шу глянула на свой соленый чай, затем на чашку Балусты. — Прости, сейчас…

Она начертила над чашкой руну разделения и тут же отдернула руку: чай вскипел, пар выстрелил вверх, чуть не долетев до потолка. На донышке остались крупицы соли, окрашенной чаем.

— Недоучка, — сквозь слезы пробормотала Шу и сунула обожженные пальцы в рот.

Балуста, забыв про завтрак, подбежала к ней и обняла.

— Тише, малышка, тише. Подумаешь, ошиблась, с кем не бывает…

— А если я вот так ошибусь с Источником?

— Даже не думай об этом. Ты справишься.

Тяжело вздохнув, Шу отстранилась и оглядела стол. Несолеными остались лишь паштеты и омлет под серебряными крышками, да сок в закрытом графине.

— Без учителя вряд ли. Но, может быть, мне и не понадобится. Может быть, меня завтра же отправят в монастырь на острове Прядильщиц.

— Хватит. Вот, кушай омлет, кушай паштет и бегом к Берри. Только не вздумай идти к Бастерхази!

Шу виновато потупилась — Баль, как всегда, видела ее насквозь.

— Да… Ваше Высочество нельзя оставлять без присмотра, — покачала головой Баль. — Ну что ж, до двух часов Его Светлость Ахшеддин обойдется без меня.

* * *

На лабораторном столе, как всегда, что-то кипело, трещало, искрило, извергало клубы вонючего дыма и подпрыгивало, дребезжа металлическими частями.

— Уберите магию, у меня эксперимент! — проворчал Берри вместо приветствия и снова застрочил в блокноте, время от времени поворачивая какие-то рычаги и доливая в воронку маслянисто-радужной жидкости.

Шу лишь пожала плечами и свернула потоки как можно плотнее, чтобы чего-нибудь не повредить. Она давно привыкла к тому, что Берри жить не может без своих изысканий. Вот и сейчас, едва поселившись в Риль Суардисе, он превратил кабинет в лабораторию, а спальню наверняка приспособил под склад реактивов и железяк. Единственное, что осталось без изменений, это библиотека.

В белом фартуке и защитных очках, сдвинутых на лоб, с запорошенной гарью, но тщательно заплетенной бородой, Берри походил на полководца. Только командовал не солдатами, а приборами. В Сойке Шу не раз помогала ему в экспериментах: Берри задался целью научиться управлять стихийной энергией не нормальным способом, как все шеры делают, а с помощью хитроумных устройств. Извлекать нечто подобное молниям он умел еще лет двадцать назад — правда, Шу не понимала, ни как он это делает, ни, главное, зачем.

«Как Ваше Высочество не понимает! — недоумевал Берри. — Магия-то иссякает! И что будет с цивилизацией, когда Драконья кровь окончательно растворится в человеческой? Руны вам не освоить, ваш разум не приспособлен к такой точности и сложности вычислений. Шаманская волшба — тоже не для вас. Вот и останетесь со своим примитивным земледелием, без связи, без энергии, без медицины… Эх! Почему Драконья кровь такая нестойкая? Наверняка же, если провести полномасштабные исследования, можно вывести закономерности, и тогда…»

В такие моменты Шу казалось, что Берри готов и её распотрошить на лабораторном столе во благо науки. А может, использовать как подопытную мышку для выведения устойчивых шеров. Нет уж, пусть лучше Берри занимается энергиями — раз он говорит, что вскоре эти его молнии в банках будут освещать улицы вместо солнечных жуков и двигать корабли вместо Синих жемчужин и ветра.

Несмотря на то, что Шу и Баль молча сидели в уголке, ожидая окончания эксперимента, у Берри снова что-то не заладилось. Конструкция из медных пластин и трубочек, проводов, рычагов, шестеренок и маховиков заскрежетала, окуталась голубым огнем — точь-в-точь шаровая молния — издала жалобный пшик и умерла.

— …смещение полярности… слишком высокая проводимость… изоляция… разряд… — увлеченно бормотал гном, удвоив скорость царапанья вечным пером по бумаге. — Надо попробовать другое соотношение.

Понятные по отдельности, слова сливались в мозголомную мешанину. Все эти преобразования, сопротивления в приложении к гномовым агрегатам казались полным бредом, а сила в проводах — детскими сказками.

«У Вашего Высочества совершенно иное мировосприятие. Магия и естественные науки принципиально несовместимы: это все равно, что учить рыбу летать. Чуждая среда, чуждый подход. Шер и физика вступают в неразрешимый конфликт, и в вашем случае физика безнадежно проигрывает, — объяснял ей гном лет пять назад, глядя на отрастивший ножки с глазками и сбежавший под шкаф прибор. — Вы, шеры, влияете на материю посредством воли и идеи. А мы, гномы, используем законы самой материи: посмотрите, как отличается руна, сделанная рунмастером от „руны“, нарисованной вами. Ничего общего, кроме грубого внешнего сходства! Вы заменяете пропорции и материалы на чистую идею, используя продукт высшей математики и химфизики лишь как красивый символ. Но убери из этой „руны“ искусственно вложенную энергию, и она перестанет действовать. А правильная руна работает без вливания магии! Наоборот, естественным путем преобразует тонкие энергии…»

Ну и как это понимать? Магия — неестественна? Нет, пусть Берри умен, как все семь магов Конвента, вместе взятые, но тут Шу никак не могла с ним согласиться. Она вообще не могла понять, как живут нешеры. Можно как-то двигаться без ног, можно ощущать мир без глаз, понимать без слуха. Но без магии?! Жить в неживом мире, без возможности слышать, видеть, знать и влиять… брррр! Какой ужас!

— А, Ваше Высочество, — Берри наконец заметил их. — Прошу прощения, увлекся.

Баль тихонько прыснула: как будто во время эксперимента дру Бродерик заметит ураган и наводнение, если, конечно, те не снесут его ненаглядные приборы.

— Надеюсь, дру Берри, мы не помешали, — присела в насмешливом реверансе Шу. — Вы вчера что-то говорили о книгах.

— Да, конечно! Не так много, но…

«Не так много» оказалось дюжиной фолиантов с закладками. Не будь Шу магом, и не подняла бы такую тяжесть. Но, к счастью, Драконья кровь еще не канула в историю.

* * *

Поначалу Шу хотела устроиться с трактатами прямо в кабинете Берри. Но поглядела на расстроенного гнома и закопченные останки прибора… и решила пойти проситься к отцу под крылышко: туда Рональд не пожалует.

Его Величество удивился, но возражать не стал, и Шу с Балустой расположились в малом кабинете. За четыре часа, что они провели в поисках ключа к Источнику, король лишь раз заглянул в кабинет. Покачал головой, обозрев дюжину раскрытых книг и дочь, рисующую в воздухе схемы, и тихо прикрыл дверь.

За час до назначенного времени Шу с тяжелым вздохом стерла всё нарисованное недоразумение, сложила потрепанную мудрость в стопочку и спросила у потолка:

— И где мне взять лунный камень в две сажени? А жало из хвоста мантикоры? Или меч с душой героя? Или ожерелье из Синего жемчуга? Да хоть что-нибудь!

Потолок молчал. Молчали и кентавр на отцовском столе, и книжный шкаф, и портрет Варкуда Первого.

— Погоди, — опустила ее на землю Баль, едва Шу поняла, какой артефакт точно подойдет. — Ты уверена, что королевский знак уцелеет? А без него…

Вздохнув, Шу согласилась: позаимствовать у отца талисман, оберегающий его от любой магии — не выход. Шис знает, что случится с Валантой, если Единорог пострадает.

— Придумаем что-нибудь, — заявила Шу.

— Придумаем, — подтвердила Баль. — Ты не забыла про Дукриста?

— Дукрист… Баль, как думаешь, он возьмет меня в ученицы?

Подруга лишь пожала плечами в ответ.

* * *

Через пять минут Шу стояла посреди пустой гардеробной. Ах, какие платья висели здесь еще позавчера! Моднейшего фасона, лучших шелков, тончайшей работы. Прекрасный подарок от Её Высочества Шуалейды сиротам в приюте Райны: девочкам лет тринадцати-четырнадцати они пришлись в самый раз. Самой же Шу остались лишь вчерашнее бальное, да то розовое. И кучка жалких тряпок из Сойки.

— Гадость! Троллья отрыжка! Да я скорее выпрошу платье у поломойки, чем надену это! — шипела она, разрывая розовую кисею в клочья. — Заботливая моя сестричка, ширхаб тебя задери!

— Шу, успокойся, а? — не приближаясь, увещевала ее Баль.

— Все! Сегодня же закажу еще платья! Полдюжины! Нет, дюжину! И шляпки, и перчатки, и что там еще нужно! — Шу чуть не плакала.

— А давай я схожу в лавку Клайле? Может, у нее есть что-нибудь твоего размера? Или подгонит до завтра.

— Да, сходи. И пусть Ристана провалится в Ургаш со своими насмешками.

Растоптав розовые лоскуты, Шу немного успокоилась.

— Может, все же вчерашнее? — без особой надежды спросила Балуста.

— Нет. — Шу нацепила уверенную улыбку и задрала нос. — Я колдунья или кто?

Надев смертельно надоевший охотничий костюм мужского фасона, Шу высокомерно глянула в зеркало.

— Дукрист все равно будет мой, — заявила сорванцу в бриджах, сапогах, батистовой сорочке и коротком камзоле. Сорванец в зеркале сжал губы и кивнул.

Дайм шер Дукрист

Утро началось с записки Ристаны, переданной дрожащим пажом: госпожа пребывала в гневе.

— Передай Её Высочеству, что буду, как только позволят дела, — отмахнулся Дайм.

Сначала проверить сохранность сумрачной от поползновений Бастерхази, затем написать ей письмо, затем позавтракать, а там уж придется нанести визит Её Высочеству.

Едва Дайм успел телепортировать записку с цветком и помянуть родню темного до седьмого колена — белая роза и стихи, романтик шисов! — как Шуалейда проснулась. Наблюдателя она не заметила, так что Дайм мог невозбранно любоваться сначала принцессой в неглиже, а потом и сожженной запиской соперника. Принцесса в неглиже ему определенно понравилась, в отличие от её вздохов по стихам темного.

— Принцессу тебе подавай, Хиссово семя, — пробормотал он, получив согласие на аудиенцию. — Обойдешься. Хватит с тебя старшей.

Он оттягивал объяснение с Ристаной до последнего, но идти все равно пришлось.

Она ожидала в будуаре. Слава Светлой, одна — хватило ума.

— Вы не мужчина, — заявила она, не успел Дайм поздороваться.

— И я рад видеть Ваше Высочество. — Он поклонился.

— Вы трус, тряпка и…

Театрально всхлипнув, Ристана попыталась залепить ему пощечину. Дайм перехватил руку, слегка сжал.

— Ваше Высочество встали не с той ноги? Или Зифельд напился пьян и не смог вас ублажить? — не отпуская её, вкрадчиво поинтересовался Дайм.

— Да как вы смеете! Вы, жалкий ублюдок!.. — Ристана задохнулась от гнева.

— Ах, как я смею не подбирать объедки за темным, вы это хотели спросить?

Несколько ударов сердца Ристана молчала: до неё начало доходить, что хваленая защита Бастерхази не стоит перед главой Канцелярии ни динга. Она отняла руку и отступила, гнев её сменился холодной злостью.

— Вы просто не мужчина.

— Какой интересный вывод. Сами додумались, или подсказал кто?

— Это не вывод, а факт, — усмехнулась в ответ Ристана. — О ваших хождениях по борделям с юношами знает вся Империя. А женщины вам неинтересны — у них нет столь нужной вам принадлежности. Вы же любите, когда вас имеют, дорогой маркиз!

Дайм укоризненно покачал головой.

— Ваше Высочество переутомились, иначе бы не забыли, что для потомков Драконов не имеет значения, женщина или мужчина. Увы, в вашем окружении шеров не осталось… — И, словно вспомнив, продолжил. — А что, Бастерхази еще не укладывал вас вместе с Зифельдом? Лет тридцать назад он любил играть с парами. Правда, игры эти заканчивались на алтаре Хисса. Но это неважно, подумаешь, какие-то простолюдины.

Побледневшая Ристана не отрываясь смотрела на призрачные фигурки в ладони Дайма: для пущей доходчивости он показал, как именно заканчивались те игры.

— Омерзительно! — воскликнула, опомнившись, Ристана. — Не смейте порочить!..

— Как можно, Ваше Высочество, — усмехнулся Дайм. — Никто не сумеет опорочить ваше светлое имя лучше, чем вы сами это сделали. Или вы думаете, что Бастерхази будет благородно молчать о том, что делает с вами в этой самой комнате? А, ну конечно, вы же считаете, что накинули узду на дракона.

— Вы… — Ристана запнулась. — Все это время вы лгали…

— К сожалению, нет, — развел руками Дайм. — Всего лишь надеялся, что вы одумаетесь. Нельзя же быть столь наивной и доверчивой: представьте, если бы трон все же достался вам, сколько бед бы вы принесли Валанте.

— Много меньше, чем отродье ведьмы Тальге!

— Я был лучшего мнения об уме Суардисов. Но, похоже, кровь Жаннероев оказалась сильнее. Прискорбно.

— Не смейте оскорблять мою мать. В отличие от Тальге, её род древнее Суарда!

— Разумеется, Ваше высочество! То-то среди Жаннероев уже четыре века не рождаются шеры! — насмешливо поклонился Дайм. — Говорят, только кровь гномов действует пятнадцать поколений.

— А, как же я не догадалась! Вы наметили себе невесту. Раз Его Высочество Лерма не может жениться на темной, это сделаете вы! Но все равно Валанты вам не видать. Не знаю, что вы задумали, но не перехитрите сами себя, Длинноухий!

— Думаете, мне нужна эта занюханная провинция? — хмыкнул Дайм. — Хотя если мне придется выбирать между вами, уж лучше я женюсь на Шуалейде.

— Кто бы сомневался! Ведь она так похожа на мальчишку, — фыркнула Ристана. — Но хоть она и заслуживает такого, с позволения сказать, мужа, придется открыть ей глаза на ваши постельные подвиги. Все же сестра!

— Да сколько угодно, Ваше Высочество, — пропел Дайм. Базарный скандал доставлял ему настоящее удовольствие: слишком редко главе Канцелярии удается сказать не то, что надо, а что хочется. — Если вы всерьез надеетесь переиграть Бастерхази и кронпринца, не стоит удивляться, что вы забыли — Ее Высочество Шуалейда ментал. Ей на инсинуации Вашего Высочества… э… ун даст багдыр арр`еля дыссак с высокой секвойи. И не забудьте повторить это все на совете. Пора бы вашим министрам понять, сколь вы умны и проницательны.

— Да как вы смеете?.. — побледнела Ристана.

Курица безмозглая, думал Дайм, выслушивая очередную сентенцию. Темный жрет ее живьем, а она считает себя хозяйкой положения. Смешно.

И еще смешнее, что придется охмурить девочку. По возможности так, чтобы она не влюбилась всерьез — не надо проблем с обиженными дамами! — но от темного держалась подальше. Если будет нужно, Дайм будет учить ее магии, изображать влюбленного… а, ширхаб! С ней не изобразишь. Ментал. Ни дысса не умеет, зато силы боги дали. Ну да ничего. Искренней симпатии хватит, чтобы она поверила, благо не раз тренировался на студентках Магадемии. Он никогда не заходил дальше пары поцелуев, и каждая барышня знала, почему. Крутит роман с женой кронпринца. Слишком ценит дружбу и уважает внутренний мир прекрасной девы. Безумно влюблен в таинственную незнакомку. Дал Светлой обет воздержания на ближайшие полгода ради накопления силы. Вариант зависел от барышни. Но о том, что Дайма выворачивает наизнанку от боли, не догадалась ни одна.

Напоследок Дайм заявил:

— У меня слишком много дел, чтобы тратить время на пустые пререкания. Если у Вашего Высочества будет что сказать Ушам Императора, извещайте письменно.

Поклонился и покинул покои, провонявшие насквозь болотной тиной.

Только пройдя полдороги до своих апартаментов, Дайм вспомнил про часы. И выругался: до назначенного времени оставалось менее получаса. А ведь он хотел еще подарить Шуалейде что-нибудь этакое… а, плевать. Обойдется. Хватит с неё еще одного цветочка. Это же так романтично!

* * *

Дайм сбежал вниз, в сад, нашел клумбу и сломил розу. Совсем зеленый бутон, но какая разница? Окунув розу в фонтан, Дайм впустил в стебель нить жизни, и бутон начал наливаться. Пока роза расцветала, он сидел на бортике, опустив руку в воду: пусть от слитой тьмы в фонтане заведутся лягушки, зато он перестанет чувствовать на губах вкус тины.

— Светлого дня, Ваше Высочество, — поздоровался Дайм, вручая принцессе розу.

— Светлого, маркиз.

Медитация у фонтана помогла. Дайм чувствовал себя на диво свежим и готовым к новым подвигам во славу Империи (читай — Дайма Дукриста). Он даже был искренне рад видеть младшую принцессу. После старшей она казалась нежной фиалкой с росинками на лепестках.

Сегодняшняя Шуалейда разительно отличалась от Шуалейды вчерашней. Никаких драгоценностей, шелков, локонов и духов. Чистая бледная кожа, собранные в узел волосы, естественный запах. Никакого, шис подери, сандала. И она улыбалась ему, Дайму, а не ступеньке к трону. Она радовалась этой розе, словно… пожалуй, Ристана не одарила бы его таким сияющим взглядом, даже если бы он собственноручно водрузил ей на голову корону. Эта же — ребенок, сущий ребенок! В простом, явно любимом мужском камзоле и бриджах она походила на мальчишку. Походила бы, если…

«С дуба рухнул! Это девочка. Девочка, слышишь, ты?! Для тебя мальчишки у Пышечки Лотти, — прорезался голос разума. Дайм с усилием оторвал взгляд от мягких округлостей под белым батистом. — Давно не валялся мозгами наружу? Так коснись её!»

«Заткнись и не мешай работать, — ответил Дайм. — Не видишь, вхожу в образ?»

Он склонился и коснулся губами протянутых пальчиков, ожидая привычной боли. Но вместо боли нахлынула щекотная волна — удивление, радость, смущение, опасение… сумрачная аура ласкала прибоем, манила и колола мурашками. Он задержал девичью руку в своей, не доверяя ощущениям — куда смотрит Печать? Загляделась на сине-сиреневые водовороты Сумрака? Она совсем не умеет скрывать чувства. Или не хочет?

Вглядевшись, Дайм пришел к выводу, что не хочет. Эта сумасшедшая девчонка ему доверяет. Насмешливые боги, нашла кому!

«Какого демона ты делаешь? Разве непременно нужно морочить ей голову?» — спросила совесть голосом шера Парьена.

«Это для её же блага. Подумаешь, разочаруется. Зато не станет темной», — одернул нахалку Дайм.

«И не нарушит твои планы», — добавила совесть.

Дайм послал совесть туда, где она была последние двенадцать лет, и со всем возможным очарованием улыбнулся.

— Дайм, Ваше Высочество. — Он проникновенно посмотрел ей в глаза. — Сегодня изумительная погода, Ваше Высочество. Не изволите ли прогуляться?

В ответ она порозовела, надменно выдвинула подбородок и заявила:

— Изволим.

Дайм восхитился её упрямству. Она всерьез собирается пойти в город в таком виде! И ведь не попросит наложить иллюзию, а сама явно не умеет. В точности как некогда баронет Маргрейт.

«Хватит! — рявкнул голос разума. — Если продолжишь в таком духе, придется завтра же убираться из Суарда под благовидным предлогом. Иначе она из одной досады выйдет замуж за Рональда. Тебе в отместку, осел!»

— Если Ваше Высочество позволит, прогуляемся инкогнито. Небольшое заклинание. — Всплеск жадного интереса при слове «заклинание» подсказал Дайму, что он на верном пути. — Вам знакома метода шера Парьена? Это просто. Выделяете оптическую константу, создаете пару синхронных лучей и в зеркальном отображении наносите…

Одновременно Дайм творил образы, давая Шуалейде возможность увидеть и запомнить простое заклинание. Раз-два показать, и она легко будет делать его сама. Потоки её любопытства пронизывали насквозь, словно он был стеклом, а она солнцем. Она не взламывала разум, как некогда Парьен, а скользила, щекотала — так, что сложно было не поддаться. Он и поддавался. Самую малость, будто нечаянно показывая… шис, он мог много чего показать! Потому что ему в самом деле было приятно её видеть, и хотелось говорить с ней, купаться в изумительной разноцветной ауре. Она действовала на него, как фейская пыльца.

Он не успел ни додумать, ни завершить заклинание.

— А если изменить кривизну контура и стабилизировать спектр, — вмешалась Шу. — Оно будет держаться само! Как удобно!

Повертевшись немного перед созданным им воздушным зеркалом и разглядев новый облик горожанки, Шуалейда рассмеялась, чуть не бросилась ему на шею, но тут же смутилась и остановилась.

— Спасибо, Дайм! Это, правда, совсем просто.

— Идем?

Передышка закончилась, пора было снова изображать галантного кавалера. А значит, коснуться принцессы и получить положенную порцию ощущений.

Снова одарив его улыбкой, Шуалейда оперлась на протянутую руку. Дайм привычно подавил мышечный рефлекс — не нужно, чтобы она почувствовала напряжение. Подумаешь, немножко больно. Да, собственно, и не больно даже.

Искрящиеся потоки Сумрака напрочь вытеснили неудобство, причиняемое Печатью. А вскоре Дайм и вовсе позабыл об этой ерунде, увлеченный разговором — как позабыл называть принцессу Высочеством и на вы.

Шуалейда оказалась невероятно любопытна. Ей было интересно все, от улиц и площадей родного города до передовиц имперских газет и почтовых заклинаний. Дайм с удовольствием устроил для неё экскурсию по Суарду. Но сначала привел в ирсидский ресторанчик на площади Ста Фонтанов.

Дайм уже и не помнил, когда последний раз получал столько удовольствия от общения с женщиной. И не помнил, когда ему столь легко с кем-нибудь говорилось. Шуалейда с таким живым интересом впитывала каждое слово, что Дайм разливался соловьем. Сам над собой смеялся, но не мог остановиться.

— …из Хмирны. Полуденная Марка тогда еще держала Коралловое море в кулаке, вот ему и удалось сбежать. Хмиры как всегда, учуяв карумитов, послали все к зургам и напали на заклятых соседей. Нурималь добрался до родных берегов с драгоценным грузом, высадил семена, и с тех пор Ирсида торгует специями по всей Империи.

— Шеру Нурималю повезло, — кивнула Шу, накалывая на вилку баранину, тушеную с фруктами и шафраном.

— М… думаешь, это случайность? — улыбнулся Дайм.

— А разве нет?

— Не забывай, он шер.

— Я не понимаю, причем тут магия. Или он как-то приманил карумитов?

— Ты что-нибудь слышала про магию вероятностей?

— Ги шер Месеш упоминал, да. «Опасное заблуждение, отвлекающее неокрепшие умы от истинной сути магии».

— Педант и ортодокс, — кивнул Дайм. — «Если магия не имеет цвета, это не магия, а шарлатанство», — процитировал тот же текст. — Ерунда. Любой шер воздействует на вероятности в силу своей природы, только чаще всего бессознательно. Желания шера, даже невысказанные, влияют на структуру реальности. Тут воздействие иного плана, чем плетение заклинаний или прямое управление потоками.

— Какого? — Шу отложила вилку и подалась вперед.

— По теории Парьена, вероятности имеют структуру, сходную с магическим полем, но протяженную не только в пространстве, но и во времени. К тому же, нити вероятностей тоньше и чувствительней. Неудачи в опытах закономерны — при легчайшем касании спектральной магии или сфокусированной воли структура вероятностей искажается и рвется. Возможно только опосредованное воздействие методом визуализации и концентрации намерения. В отличие от магии спектральной, магия вероятностей не признает символов-линз.

Увлекшись, Дайм не сразу заметил, что Шуалейда погрустнела.

— Дайм, погоди. Объясни проще, а?

— Ну… давай на примере. Ты когда творишь заклинание, не трогаешь потоки руками. Так?

— Да. Но я не про это… как возможно воздействовать на вероятности, если нельзя фокусировать волю?

— Вот, ты правильно понимаешь! Расфокусировать. Минимум символов при максимуме конкретики — для работы с вероятностями нужно оперировать образами. Магия вероятности идет по самому простому пути, но учитывает все желания субъекта. Как результат, маг всегда получает то, что хочет, рано или поздно, так или иначе.

— Все что хочет? Так не бывает.

— Вопрос в том, что вероятность не слышит слов, только образы. Если шер желает корону, он получит её. Игрушечную, шутовскую, нарисованную. Даже, может, потерянную корону ирсидских королей… и, получив ее, поймет — надо было желать не короны, но власти. Возможно, получит власть — так, как ее представлял. Но не обязательно обрадуется.

— Так или иначе, — задумчиво повторила Шу. — Что-то в этом есть. Но, получается, магия вероятностей непредсказуема?

— Почему же? Надо всего лишь понимать, чего ты хочешь. И направлять желание на истинную цель, а не иллюзорную.

— Это только кажется простым, да? На самом деле единственная возможность использовать вероятности — постичь систему, найти свое место в ней. Свою нить, да?

Дайм кивнул, промолчав о том, что вероятностями могут управлять лишь маги-зеро, постигшие суть стихий и не зависящие от Света и Тьмы. На лекциях в Магадемии не говорилось о том, что шер-зеро — это шер Сумрака, но не урожденный, а нашедший Равновесие, пусть и не в ритуале Единения. Не зря Парьен и Тхемши по-прежнему называются светлым и темным, по изначальному дару: ни к чему смущать умы, когда вся политика империи строится на противопоставлении Света и Тьмы. Пусть Равновесие остается абстрактным и далеким, а не страшной в своей непостижимости третьей силой.

Но Шуалейда уже сумрачная. Редчайший дар, больше похожий на проклятие: даже таким столпам, как Парьен, непросто балансировать на грани между противоположностями, рвущими разум на части. Она сразу уловила суть — одну из граней сути. И лучше бы ей понимать, что она такое, иначе велик риск повторить ошибку Ману Одноглазого, последнего из рожденных сумрачными шеров-зеро.

Воспоминание о еще одной тайне Конвента Дайм отогнал прочь. Шуалейда не станет темной. Никогда. Чего бы это ни стоило.

Шуалейда шера Суардис

Шу все казалось, что сейчас Дайм рассмеется зло и обидно, скажет, что давно не встречал такой дурочки. Ничего не знает, ничего не умеет — даже простейшему заклинанию личины пришлось учить. А когда он завел беседу о магии, ей одновременно захотелось задать сто вопросов и провалиться сквозь землю: признаваться себе, что не имеет представления о половине упомянутых явлений, было досадно, но показать себя невеждой? О нет! Но Дайм все никак не смеялся. Напротив, он объяснял элементарные вещи, рассказывал и показывал. Почему у неё не было такого учителя! Один день с Даймом стоил дюжины мудрых книг.

Дайм оказался кладезем знаний не только о магии, но и о таких прозаических, но оттого не менее важных вещах, как повседневная жизнь города. Если в высшем свете Шу еще как-то разбиралась, то об изнанке Суарда она имела слабое представление. Того, что рассказывал Эрке, явно недоставало. Дайм же охотно делился тем, что не содержится в книгах, но может пригодиться шеру, оберегающему будущего короля.

— …злачное местечко. Принимает ставки на бега, собачьи и петушиные бои, торгует информацией и краденым в обход старшины барыг. Жив только потому, что полезен Мастеру Ткачу. Если понадобится материал на аристократов, засылай к нему Ахшеддина. — Дайм кивнул на невзрачную вывеску «Хромая Кобыла» слева от ипподрома. — Все, что касается игры, Буркало знает лучше всех в Суарде.

Вечерний ветерок иногда приносил запахи конюшен и отголоски ржания. Скачки давно закончились, толпа разошлась, оставив лишь сторожа время о времени проходить вдоль фасада и гонять со статуй голубей. Шестерка Алых Коней, окруженная платанами, все неслась навстречу закату, сверкая каменными гривами: за шесть веков бесчисленные руки жаждущих удачи отполировали гранит до блеска. С самого Эльфийского договора здесь проводились Осенние Гонки, но ипподром построили лишь четыре века назад, сразу после присоединения Валанты к Империи. Строгое двухэтажное здание отделяло собственно арену от площади: за высокими дверьми располагалась букмекерская контора, кассы и проходы к трибунам.

Они сидели в тени платанов и щелкали орехи. Еще одно упражнение: расколоть орех, не повредив ядрышка. Просто, казалось бы… Дайму орехи не мешали рассказывать, а Шу потихоньку поминала Хиссову кровь — птицы лезли в руки за давленными орешками. Курлыканье, хлопанье крыльев и переливы светлой ауры навевали умиротворение, улыбка Дайма согревала. Это свидание казалось бы романтичным, если бы глава Канцелярии не рассказывал о том, где и за какую сумму можно заказать убийство или похищение.

— …пусть Ахшеддин покажет Махшуру это. — Дайм снял с левой руки скромное кольцо с лиловым камнем, одел его Шу на средний палец. Кольцо засветилось, повозилось немного, устраиваясь удобнее, и стало незаметным. — Только одень его Эрке сама, иначе не сработает.

Единственное, о чем Шу жалела на этом бесподобном свидании, что не прихватила с собой блокнотик. Запомнить столько всего — очень ценного и важного! — даже для ментала казалось слишком сложной задачей. Зато идеи так и бурлили. А кроме того, Дайм обещал показать, как потрошить головы, не вызывая у жертвы подозрений, а еще — как отводить глаза не всем скопом, а только отдельным личностям, и как…

А главное, Дайм натолкнул её на несколько перспективных мыслей и обещал помочь в отвлечении Рональда, пока Шу будет приручать Закатную башню.

Принцесса готова была расцеловать милейшего маркиза! Ей хотелось смеяться и петь, и прыгать наподобие щенка. Но едва Дайм проводил ее до дверей покоев, поцеловал на прощанье руку и откланялся до завтра, Шу свалилась без сил. Она уснула, позабыв снять дареное кольцо и записать сотню умных мыслей в тетрадку, чтоб не пропали.

 

Глава 17

Бега

Шуалейда шера Суардис

435 год, 3 день Каштана, Суард.

Подарок Дайма пошел в дело тут же. Едва встав с постели, Шу вызвала лейтенанта Ахшеддина, вручила ему кольцо и отправила в Гильдию за подходящим артефактом. Сама же задумалась о вечной проблеме — как добыть денег. Думала Шу за завтраком.

— Зачем мудрить? Его Величество обещал дать, — предложила Баль, выбирая засахаренную фиалку.

— Его Величество скажет прислать счет в казначейство, — вздохнула Шу. — А если взять в банке сразу двести империалов, они обязательно доложат отцу. И хороша я буду, когда он спросит, зачем.

— Спорим, ты не говорила Дукристу, что у тебя нет наличных?

— И не скажу. Я принцесса или побирушка?

Шу сжала губы и вонзила вилку в пирожное.

Стоило вспомнить улыбку Дайма, и тут же мысли о деньгах отошли на второй план. Шу хотелось бы думать, что светлый приглашал её на свидание потому, что оказался очарован умом и красотой, но первый и единственный бал не оставил и следа от иллюзий относительно её привлекательности. Что же касается ума — его-то как раз и хватало, чтобы понять всю глупость предположения: глава Канцелярии всерьез заинтересовался девчонкой заурядной внешности и деревенского воспитания, со слабеньким даром подозрительной окраски. Слава Светлой, Дукрист не записал её в помехи, а счел нужным очаровать и… И научить выживать в этом змеятнике.

Не в характере Шу было страдать попусту. Вспоминая Дайма, она искала решение — и оно явилось шестеркой каменных коней.

— Баль! Одевайся, мы идем в город, — вынырнув из грустных размышлений, распорядилась Шу.

— К портнихе?

— И к ней тоже. Но сначала на ипподром.

Несколько мгновений Балуста недоуменно смотрела на подругу. Но Шу не собиралась ничего объяснять — она и сама пока не представляла, что и как будет делать. Дайм вчера не меньше трех раз сказал, что закон запрещает применение магии в скачках. Любым образом. И делать ставки шерам не разрешается. Но ведь всегда можно найти способ! А разобраться, какая лошадь придет первой, она как-нибудь сумеет.

* * *

Вскоре из дворца вышли два оруженосца — заклинание личины оказалось очень кстати — и направились в Старый город.

Утренний ипподром совсем не походил на вечерний. Толпа бурлила, выплескивая из себя выжатых людей и поглощая все новых охочих до удачи. Шуалейде толпа виделась разноцветьем в рыбацкой сети. Рыбки взблескивали азартом, страхом, и надеждой, эмоции выплескивались с трибун на площадь.

Они изучали начертанную мелом на грифельной доске таблицу заездов, когда позади послышался игривый голос:

— Милые мальчики, что вы делаете тут совсем одни? Я тоже совсем одна! Может, составите мне компанию?

Юноши обернулись: на них смотрела тощая девица в дешевом ярком платье, со связкой ракушечных бус на шее. Шу не сразу поняла, что девица обращается к ним. Баль сориентировалась быстрее:

— Привет, красотка! — черноглазый юноша задиристого вида улыбнулся охотнице на азартных новичков. — Я Сим, а это Брик, — Балуста кивнула на принцессу. — Мы хотели поставить по паре марок…

— О, как мило! — Девица кокетливо похлопала ресницами. — Вы будете ставить на Гри Зурга? Или дождетесь дуплета? А я тоже хочу поставить марку… только вот…

Она изобразила растерянность.

— Милая бие чего-то опасается? — вступила в игру Шу.

Девица взмахнула ресницами и одарила второго юношу коровьим взглядом.

— У меня всего одна марка, а Буркало принимает ставки не меньше пяти. Можно, конечно, поставить у муниципальных букмекеров… но один к трем, а не один к шести. Если бы… ах, но…

— Но мы не собираемся… — Баль хотела уже отделаться от мошенницы.

Но Шу, услышав знакомое имя, ее перебила:

— Один к шести? А ты уверена, что придет Гри Зург? — придвигаясь к девице, спросила она. — Четыре марки, один к шести…

— Конечно! Моему дяде сказал кривой Ферц, а он служит у самого Свандера на конюшнях, а Гри Зурга специально не выпускали на бега и…

Дальше путаных объяснений Шу не слушала. Перед ней замаячил шанс обойти закон и выиграть свои двести монет. Подпольный букмекер не возьмет крупных ставок у незнакомых юнцов с улицы, но если их приведет эта девица… он, конечно, попытается их надуть. И Гри Зург наверняка всего лишь дохлая кляча. Но…

— Душечка, а как тебя звать? — подхватила Балуста. — И что за странное имя для букмекера?

Душечка Дольна, довольная плывущей в руки прибылью, смеялась и рассказывала симпатичным дурачкам ипподромные байки. Главное, они безропотно шли в «Хромую Кобылу», оставлять свои марки рябому трактирщику — а четверть от их проигрыша ляжет в карман к Дольне.

Таверна Шу не понравилась. Темно, душно, шумно, грязно. И публика — воровские рожи. Едва увидели юнцов, притихли, прикинулись добропорядочными горожанами. А мысль одна на всех: что не ощиплет с петушков Буркало, довытрясем!

«Посмотрим, как вы будете трясти монеты с ведьмы!» — ухмыльнулась Шу.

Ее захватил азарт. Не ставки — какой азарт, если точно знаешь, что в следующем забеге первым придет Пират из конюшен Куксов. Азарт игры с настоящими бандитами — почти как тогда, в ущелье с зургами. Она так давно не играла! Последний раз целых полгода назад, с приблудным браконьером, не послушавшим умных людей.

— Что угодно благородным шерам? — расплылся в мерзкой улыбочке рябой неряха за стойкой. — Вы не смотрите, что вывеска неказиста. Для настоящих шеров у меня найдется настоящее сашмирское.

В доказательство трактирщик выставил на стойку пыльную бутыль.

— Душечка, не желаешь ли выпить? — спросила Балуста.

Душечка не отказалась — что она, дура? Пусть с настоящим сашмирским пойло и рядом не валялось, но винцо неплохое, много лучше обычной кислой дряни. И стоит полмарки за бутыль, а с юнцов и целую сдерет. Итого — четверть марки в карман и выпить задарма. Чем плохо? Щедрые мальчики начинали ей нравиться, и она даже подумала, не попросить ли Буркало потом выпустить их через черный ход…

Мысли Дольны оказались для Шу настоящей находкой: все мошенничество Буркалы как на ладони.

Пока трактирщик наливал красное вино, Дольна оперлась на стойку локтями и шепнула трактирщику, так, чтобы петушки расслышали:

— Я поставлю пять марок. Шесть к одному, на Гри Зурга.

— Ты что? — подыграл Буркало. — Я ставок не беру.

Он покосился на Шу с Балустой.

— Да ладно тебе. Мальчики тоже хотят сыграть. Что тебе, жалко? Ты же обещал!

— Дольна, тебе померещилось. Я простой трактирщик…

— Э, достопочтенный, — вмешалась Шу, сделав вид, что отпила изрядный глоток вина — на самом деле осторожно слив гадость под стойку.

— Да, сиятельный шер? — трактирщик сделал честные круглые глаза.

— Разве мы похожи на тех, кто доносит в муниципалитет?

— Ну что вы, сиятельный шер! Как можно…

— Раз дама хочет поставить, пусть поставит. Нельзя обижать такую милую девушку. Правда, Дольна?

Раскрасневшаяся девица кивнула и подвинулась вплотную.

Порывшись в кармане, Шу выложила на стойку пять марок столбиком.

— Ну, раз сиятельные шеры просят… — неуверенно протянул Буркало, сгребая монеты.

— Сиятельные шеры не просят, — набычилась Шу.

— Сиятельные шеры желают и получают то, что желают, — грохнув пустым бокалом об стойку, поддержала Баль.

— Конечно-конечно! — закивал трактирщик. — Ставка принята.

— Это ставка дамы! Душечка, — Шу повернулась к Дольне. — А не прогуляться ли нам на трибуны?

— Да, посмотрим, как победит твой Гри Зург. А может, потом поставим еще разок? — Балуста изобразила серцееда.

Радостно разулыбавшись, девица ухватила Шу за руку и собралась уже тащить к выходу — ей все больше хотелось увести отсюда милых пьяных мальчиков. Но Буркало не позволил.

— Хм… воистину благородные шеры! — просиял трактирщик. — Я вижу, вы люди серьезные…

Ожидая, когда же Буркало перейдет к делу, Шу с трудом сдерживалась, чтобы не повторить Уджирского ущелья. От посетителей таверны исходили столь сильные волны зависти и злобы к чистеньким юношам, что хищник внутри требовал: Взять! Убить!

«Прежде дело, — уговаривала Шу сама себя. — Какого ширхаба? Этот сброд мне не опасен! И вообще, я не темная! Могу обойтись без их страха».

— …репутация! Вам любой подтвердит, — продолжал соблазнять их Буркало.

— Да мы и не сомневаемся, достопочтенный, — прервала его Шу. — Несомненно, нам сегодня способствует удача. Вы же примете на Демона Шая пятнадцать к одному?

Буркало опешил от радости. Эти юнцы собираются поставить на безнадежный вариант — Демон в лучшем случае придет четвертым из восьми, а скорее и вовсе последним. Денежки сами идут в руки, честно и законно. И не будь он Рябым Буркало, самым удачливым букмекером Суарда, если не вынет из юнцов все до последнего медяка!

— Разумеется, сиятельные. Но вы уверены? Шансы… — Он состроил в меру снисходительное лицо. Как раз, чтобы петушкам не вздумалось идти на попятный. — Возможно, стоит еще подумать?

— Какого дысса! Вы берете ставку или как? — отреагировала Шу именно так, как ожидал трактирщик.

— Беру! Пятнадцать к одному, на Демона Шая. Сколько ставите?

— Много. Двести золотых найдется? — Шу понизила голос до шепота и сделала исполненное важности лицо.

Но Дольна все равно услышала, хоть Балуста и отвлекала её как могла, разве что не тащила в темный угол. Девица вскинулась испуганно — да за такие деньги мальчиков порвут на куски! Нельзя же так глупо! — но эльфийка заломила ей руку, делая вид, что обнимает, и шикнула.

— Э… у меня-то найдется. Не извольте сомневаться, сишер. А вы ставите наличными? — так же тихо осведомился Буркало.

— Мы ставим вот это.

Шу вынула из внутреннего кармана завернутый в платок золотой браслет с сапфирами, подаренный отцом к балу, и положила на стойку. Букмекер едва развернул ткань, тут же закрыл и отодвинул обратно.

— Я не беру кра… — трактирщик осекся, поймав горящий азартом взгляд мальчишки. Этот точно не из Тихой гвардии, слишком зелен. — Это не стоит пятнадцати золотых. Восемь.

— Это стоит восемьдесят! — голос юнца срывался от волнения. — А я отдам всего за тринадцать с половиной.

Глянув на подрагивающие пальцы юнца, Буркало решился. Сапфиры так заманчиво сияли: хватило короткого взгляда, чтобы оценить цвет и чистоту. Вряд ли цацку удастся сбыть в Суарде, слишком приметная вещь — и как только мальчишки умудрились её стащить? Но не будь он Буркало, если не найдет покупателя за полную цену. Только давать за браслет тринадцать золотых жаль… Но мальчишки все равно честно проиграют. А если их отпустить сейчас, то убьют ведь. И на совести будет лишний груз, и за цацку придется платить полновесным золотом.

— Ладно. Раз уж обещал — давай. Против двух сотен империалов.

— Видят Двуединые.

— Видят Двуединые, — подтвердил Буркало, поморщившись.

Юнец оказался не таким уж наивным, скрепил сделку ритуальной фразой. Теперь, если Демон Шай вопреки всякой логике придет первым, придется отдавать золото. Это Буркало не нравилось, но что делать — рисковая профессия у букмекеров.

* * *

Жадные взгляды провожали двух юношей и одну девицу к выходу. Шу казалось, что еще немножко, и она не удержится, напугает кого-нибудь до полусмерти и упьется страхом допьяна.

— Эй, Брик, уснул? — пихнула её в бок обеспокоенная Балуста. — Дома поспишь!

Шу вздрогнула. Рано! Вот когда выйдут за мальчишками, да зайдут в темный переулок…

— Брик замечтался, как потратит выигрыш, — натужно улыбнулась Дольна.

Девица беспокоила Шу: она слишком волновалась и уже готова была уговаривать новых знакомых оставить трактирщику ставку, только не возвращаться туда. Пожалуй, от неё можно было ожидать любого подвоха, вплоть до вопля «грабят-насилуют» на глазах стражников, лишь бы не пустить мальчишек на верную, как ей казалось, гибель. Но эта проблема решалась просто. Легкое касание магией, и девица снова радовалась жизни и монетам в кармане.

Отдав за билеты марку и получив горсть мелочи на сдачу, Шу сквозь гомонящую толпу последовала за Баль и Дольной на трибуны. Девица продолжала трещать, то рассказывая о дядюшке-жокее, то выспрашивая о радужном шерском житье.

Протискиваясь между орущих и бурно жестикулирующих игроков, Дольна привела их на трибуну прямо напротив финиша. Как раз прозвенел колокол, оповещая об окончании забега. Вместе с резкими запахами лошадей и пота на Шу обрушился шквал эмоций: злость, разочарование, досада с редкими вкраплениями восторга — как всегда, проигравших было много больше, чем выигравших. Но их эмоции не особо тревожили колдунью — проклятья сыпались в чужой адрес. На них троих никто не обращал внимания.

Четверо встрепанных молодых шеров вскочили, едва глашатай объявил победителя заезда. Ругаясь на клячу, криворуких конюхов, мошенников жокеев и несправедливость жизни, они устремились к выходу, едва не сбив по пути размахивающего желтой бумажкой толстяка. Он радостно орал:

— Я выиграл! Выиграл!

И лез обниматься ко всем соседям подряд.

На освободившиеся места попытались проскочить оборванные мальчишки, но Дольна их отогнала:

— Куда? Брысь! Тут благородные шеры сидят, а не отребье всякое! — крикнула и тут же с улыбкой обернулась. — Самые удобные! Дядюшка водил меня сюда, когда я еще не доставала макушкой до перил! — хвасталась девица, сияя от внимания настоящих шеров. В кои-то веки её слушали, ей улыбались и называли душенькой…

Шу наслаждалась развлечением. До сих пор ей ни разу не приходилось бывать не только на ипподроме, но и в большом городе. Визит в Суард четыре года назад можно не считать. А сейчас — свобода! И люди, люди кругом… Никто не знает, кто она, никто не боится! Все взгляды устремлены на беговые дорожки, все уши прислушиваются к выкрикам глашатая.

— Начинается седьмой забег! Под номером первым идет…

С последним словом звонит колокол, распахиваются дверцы: топот, пыль, на трибунах ор, от азарта зрителей дрожит воздух.

Можно сколько влезет смотреть на лошадей, на подпрыгивающих соседей. Можно купить у торговки ореховые палочки — три на медяк — и в свое удовольствие жевать простонародное лакомство.

Снова раздался звон, и трибуны взорвались ором и рукоплесканиями.

— Лидер — номер шесть! В забеге четырехлеток побеждает Огонь, владелец герцог Чилент! — под радостные и разочарованные вопли объявил глашатай.

Шу поглядела на арену: взмыленных коней вываживали и успокаивали, прежде чем отвести обратно в конюшни. Гнедой жеребец с номером три на попоне скалился и мотал головой, показывая дурной характер.

— О, Ферц ошибся, — сообщила она в спину размахивающей руками Дольне.

— А? — обернулась та. — Ошибся?

Радостная улыбка не вязалась с предполагаемым проигрышем.

— Гри Зург пришел четвертым. Плакали твои марки.

Дольна побледнела, вспомнив о ставках. А Шу обругала себя — перестаралась с успокоением. Бедняжка чуть не позабыла, зачем сюда пришла.

— О, мне так жаль… — девица потупилась.

— Эй, не вздумай лить слезы! — вмешалась Балуста. — Хочешь еще орехов?

— Да ладно. — Шу дернула Дольну за рукав, усаживая на место. — Не переживай. Подумаешь! Чай не последние были марки.

Очень вовремя показалась торговка: между забегами не меньше десятка их носилось по рядам, предлагая лимонную воду, орешки, пирожки, персики, вяленую рыбу и еще сотню всяких разностей по задранной до небес цене. Копченые мидии на палочках и огромные красные апельсины утешили Дольну и порадовали Шу с Балустой — прямо как на ярмарке близ Сойки! А вот появление на трибуне неподалеку серьезного светлого шера с бляхой Конвента на отвороте камзола их насторожило.

Пока Шу размышляла, не убраться ли от греха подальше с глаз муниципального мага, начался очередной забег. Тот самый, в котором должен был выиграть середнячок Демон. Сам, безо всякой магии, по чистому стечению обстоятельств — только Шу не знала, каких именно. Все её внимание сосредоточилось на жеребцах. Время, казалось, замедлилось, задрожали тончайшие, невидимые нити вероятности…

Каурый Демон Шай под пятым номером сорвался со старта, но недостаточно быстро. Почти сразу его на полкорпуса обошел седьмой, за ним чуть не ноздря в ноздрю — гнедой под вторым номером. Первый опережал Демона всего на ладонь… ах, подтолкнуть бы Шая самую малость!

Сильный толчок в бок вырвал Шу из транса — настороженные нити звякнули, едва не выпустив магию наружу.

— Ты что! Что творишь?! — зашипела Баль. — Ну-ка сядь и держи себя в руках!

Вновь по ушам ударили вопли зрителей, заглушая бешеный стук сердца. Шу стянула все свои потоки в кокон — упаси Светлая дотронуться до паутинок! Все должно произойти само: вот же, еле заметные колебания, тоньше самых тонких нитей Разума, за гранью спектров и частот, почти статика!

Картина на беговой дорожке менялась. Фаворит уже опережал Демона на корпус, гнедой шел с первым почти вровень, сам Демон — третьим. Вороной отстал на ладонь. До финиша оставалось всего десяток сажен! Шу нестерпимо хотелось вмешаться. Настолько, что темнело в глазах и дрожали руки. Но она удерживала потоки магии в неподвижности, сосредоточившись на одном желании: Демон Шай должен победить!

И в последний миг чудо случилось: не дойдя до финиша сажени, фаворит споткнулся и рухнул на дорожку, сбив гнедого под номером семь. И под слитный удивленно-разочарованно-счастливый вопль толпы Демон Шай пересек финишную черту. Первым!

Зазвенел колокол, закричал глашатай, и только тогда Шу судорожно вздохнула и разжала руки.

— Приветствую, светлые шеры, — раздался над ухом баритон.

Вздрогнув, принцесса подняла голову и встретилась с внимательным взглядом мага: рыхловатый, в годах, невеликой силы и всего одной стихии, земли. Но вокруг него сияли плетения, от следящих до защитных, замыкаясь на бляхе с весами.

— Светлого дня, — отозвалась Шу, снова закукливая потоки. — Светлый шер…

— Затран, — кивнул маг.

— Э… Очень приятно. Шер Брик и шер Сим.

— Не соизволят ли шеры уделить несколько минут беседе? Не здесь, слишком шумно, — предвосхитил он возражения Шу.

— Разумеется, магистр. С вашего позволения, мы попрощаемся с дамой.

— Не смею препятствовать.

Шер Затран вежливо улыбнулся и отошел на пару шагов, но ни на миг не ослабил следящих нитей.

Перед Шу стоял малоприятный выбор: или отпустить Дольну, чтобы та рассказала букмекеру, что странными юношами заинтересовался штатный магистратский маг, или на глазах того же мага направить девицу в другую сторону. Прикинув, что закон она не нарушает, а кто она есть, светлый наверняка догадался, Шу достала из кармана предпоследнюю марку.

— Душечка, прости, дальше тебе придется развлекаться самой. Вот, купи себе еще сластей, — улыбнулась она и вложила в потную от страха ладошку монету.

Вместе с монетой девица получила приказ сейчас же идти на Рыбный рынок и купить там радужную камбалу — первое, что пришло Шу в голову. Она надеялась, что за те полтора часа, что понадобятся Дольне на поход в дальний конец города, она успеет и разобраться с магом, и получить с Буркало законный выигрыш.

Девица послушно пошла прочь.

— Мы готовы следовать за вами, светлый шер, — кивнула Шу, вложив в жест все возможное высокомерие.

— Идемте, — точь-в-точь повторив тон принцессы, Балуста встала рядом с ней.

* * *

Завсегдатаи расступались перед Затраном, но не замечали его спутников: Шу на всякий случай закрылась отвлекающим заклинанием. Затран не возражал. Да, собственно, с чего бы ему возражать? Никаких законов и правил Шу не нарушала. А вот о чем маг желает поговорить с принцессой, пока оставалось загадкой. Она бы не смогла прочитать мысли светлого, даже если бы его не защищал амулет. В отличие от разума Дольны, похожего на мелкую лужицу — все просто и на поверхности — маг казался куда более глубоким и непрозрачным. Конечно, не как Дайм Дукрист — в том море Шу утонула бы и потерялась в миг.

Магистр привел их в контору и пригласил в кабинет. Усадил в кресла, предложил щербет, и только дождавшись от Шу кивка, занял третье кресло.

— Прошу прощения, что посмел оторвать Ваше Высочество от развлечений, но… э… — Затран замялся. — Видите ли, вы едва не… — он смущенно сжал руки.

— Едва не нарушили закон, вы хотите сказать? — пришла на помощь Шу.

— О, нет! Что вы! Не закон, всего лишь правила… э… муниципальные правила, Ваше Высочество. Разумеется, на членов королевской фамилии не распространяются.

— Так в чем же проблема, магистр? Вы так обеспокоены.

— Видите ли, Ваше Высочество. Амулет Конвента самостоятельно отслеживает магические воздействия в пределах арены, конюшен и служебных помещений. Все отчеты направляются в муниципалитет и к придворному магу.

Договорив, светлый облегченно вздохнул и поднял глаза на принцессу.

— М… благодарю вас, магистр. Весьма познавательно. — Шу улыбнулась. — Но ведь о нашем присутствии на ипподроме амулет не доложит?

— Нет, Ваше Высочество. К счастью, магические воздействия Вашего Высочества не попали в пределы охраняемой территории. Смею надеяться, Ваше Высочество не делали ставок?

— А что, у букмекеров тоже есть амулеты?

— Да, Ваше Высочество. У всех законных, — маг выделил голосом слово, — букмекеров есть амулеты, реагирующие на ауру мага. Так же они определяют обыкновенного человека, находящегося под воздействием мага. Это сделано, чтобы не допустить ставок в неравных условиях.

— Право, не стоит волноваться, магистр. Мы всего лишь пришли посмотреть на скачки. Ведь это не запрещено? Или любой маг, пришедший развлечься, попадает в поле зрения… Конвента?

— О нет, любой маг может беспрепятственно наслаждаться зрелищем! Если Ваше Высочество изволит еще посетить ипподром, я буду счастлив оказать любые услуги!

— Благодарю, светлый шер. Вы так любезны.

Шу вопросительно посмотрела на Затрана. Тот молчал, сжимая и разжимая пальцы. Но, наконец, решился:

— Э… если Вашему Высочеству вдруг что-то понадобится… конечно, я всего лишь скромный шер-терц, но… — Затран посмотрел Шу в глаза. — Но я сделаю все, что в моих силах. И может, немного больше, для Вашего Высочества.

На мгновенье шер приоткрылся, и Шу почувствовала — этот скромный человек желает ей победы. Просто потому, что слишком хорошо знает, чем грозит Суарду власть темного, и слишком хорошо знает, что сам не может сделать ничего, кроме как пожелать ей удачи и благословения Светлой.

* * *

Распрощавшись с Затраном, Шу и Баль покинули ипподром. Разговор оставил у принцессы странное чувство — вдруг показалось, что этот город действительно её. Суард, город Суардисов… или Суардисы, хранители Суарда. Но чудесное ощущение прошло, едва они вошли в «Хромую Кобылу».

Снова смолкли голоса, но на этот раз агрессию и жадность почуял бы не то что немаг, а слепоглухонемой тролль. Шу задрожала от хлынувших эмоций и мгновенно опьянела. Ей стоило большого труда удержаться и не сбросить маску.

Букмекера на месте не оказалось. Пошарив по трактиру, Шу обнаружила его в соседней комнате, вместе с тремя головорезами. Напустив на себя вид испуганного, но изо всех сил храбрящегося дурачка, Шу облокотилась на стойку и обвела дюжину посетителей таверны взглядом исподлобья. Балуста подыгрывала.

— Эй, трактирщик! — выждав десяток ударов сердца, крикнула Баль. — Вина всем! Да побольше, благородные шеры угощают!

Из глубины зала послышались презрительные смешки: мальчишки трусят, но надеются задобрить грабителей парой кружек дрянного пойла?

Ту же раздался голос Буркало:

— А, сиятельные шеры! Сегодня удачный день!

Трактирщик нес бочонок, прижав к животу, и масляно улыбался.

— Вина почтенным! Сегодня отличный день! — продолжила строить осла Шу. — Вы слышали, Демон Шай пришел первым.

— Да-да, разумеется! Удивительное совпадение. Вы счастливчики, сиятельные шеры! Так угадать, — рассыпался бисером Буркало.

— Так как насчет нашего уговора? — скосив пьяно глаза, осведомилась Шу.

— Все в порядке, сишер. Выигрыш ждет вас, — трактирщик растянул рот, обнажив неровные зубы. — Но сначала для благородных шеров подарок от заведения!

Буркало достал запечатанную бутыль и водрузил на стойку.

— О, ты прав, достопочтенный! За нашу удачу надо выпить! — протянула руку к бутыли Балуста.

— Да, за удачу! — Буркало сцапал бутыль и принялся ее открывать.

— Выпей с нами, достопочтенный! — потребовала Шу, когда трактирщик поставил на стойку два бокала. — За удачу!

— Ну что вы, сиятельные! Мы люди простые, из бочонка…

— А я говорю, пей с нами! Удача как куртизанка, не прощает отказа.

Шу стукнула по стойке кулаком.

— Как вы правы, сиятельные! — ухмыльнувшись, Буркало налил и себе. — За удачу.

Вино, хоть и было вполне безобидным — не считая крепости — под внимательным взглядом букмекера отправилось под стойку, оставив того в уверенности, что мальчишки выхлебали столько, что через считанные минуты свалятся.

— А теперь наше небольшое дело.

Момент, на взгляд Буркало, был подходящий: юнцы способны произнести ритуальную фразу и уйти своими ногами. Но вот за порогом трактира закон сделки на них уже не распространяется — и сколько шагов они пронесут свое золото, уже не его забота. Лишь бы мешочек и браслет вернулись к законному владельцу, то есть к нему, Буркало.

Изображая пьяных до изумления, Шу с Балустой забрали мешочек и сверток с браслетом и выложили на стойку последнюю марку — за вино для всех. Обменялись с букмекером ритуальными фразами:

— Сделка именем Двуединых состоялась.

— Сделка состоялась.

И враскачку покинули таверну.

* * *

Едва выйдя за порог, Баль потребовала:

— Быстро домой. Хватит на сегодня.

Шу сверкнула пьяным лиловым взглядом.

— Никто их не заставляет идти за нами. Что, эти рожи стоят жалости? Думаешь, раскаются и пойдут в светлые братья?

— Как знаешь.

Все это время взгляду подручных Буркало представлялись те же юнцы, нетвердо шагающие через площадь Алых Коней. Головорезы держались позади, чтобы не спугнуть петушков. Голод подгонял Шу. Уже не задумываясь об осторожности, она вела их за собой. Скорее, в эту подворотню…

— Ну и мерзость была у них в голове, — фыркнула Шуалейда через несколько мгновений.

Три бывших головореза сидели на мокрой мостовой. Головы их были пусты и седы от пережитого ужаса, а улыбки добры и растерянны.

— Может, придушить, чтоб не мучились? — Баль сморщила нос от вони.

— Не будут они мучиться. — Шу брезгливо отступила от лужи. — Суарду нужны честные мусорщики. Авось Светлая им простит.

Как всегда после охоты, Шу была сытой, уставшей и разочарованной. Двигаться было тяжело, день казался мрачным, хотелось забиться в уголок и уснуть.

— Ну вот, опять. — Балуста покачала головой.

До самой лавки Клайле обе не произнесли больше ни слова. А толку? Шу давно убедилась, что долго воздерживаться не может, темная половина требует своего. И что потом ей плохо — светлая часть бунтует. А Баль давно уже поняла, что ничем не поможет. Она не Светлая Райна, чтобы изменить суть сумеречной.

 

Глава 18

Волшебные штучки

Рональд шер Бастерхази

За пятьдесят лет, что Рональд шер Бастерхази провел в учениках Паука, он постиг все виды терпения. И все их возненавидел. Но надо снова ждать, снова терпеть выходки глупой курицы Ристаны. Хиссова кровь, сколько ж можно?

Хватит Шуалейде морочить голову будущему мужу. Пора связать ее ритуалом верности, и пусть Паук хоть все локти себе обкусает. Короны Шуалейда не получит, но хватит и власти. А на троне пусть сидит Кейран.

Рональд улыбнулся. Девочка ему нравилась — горячая, упрямая. Ломать таких одно удовольствие. А сила! Если её как следует обучить, цены ей не будет. Может быть, с ней Рональд не будет так мерзнуть, и этого проклятого голода тоже не будет. Шисова Империя, ограничивать истинных шеров в естественных потребностях!

Не открывая глаз и не вставая с кресла у горящего камина, Рональд осмотрел башню. Ближайший раб нашелся в библиотеке. Грабитель, проданный вместо рудника в рабство, прятался в углу от трактата по некромантии, бабкиного наследства. Вот осел! Трогать книги руками!

— Ссеубех, на место! — приказал Рональд фолианту.

Тот, напоследок щелкнув обложкой и отхватив нерадивому рабу прядь волос с клочком кожи, улетел на полку. Рональд хмыкнул: страх раба пах так вкусно, что даже у четырехсотлетней деревяшки, воображающей себя духом великого мага, разыгрался аппетит. И ведь не боится покушаться на хозяйское имущество! Зато теперь ясно, почему из половины рабов даже крови толком не выцедить. Дважды дохлый некромант развлекается.

— Эй, ты! — позвал Рональд раба. — Принеси книгу.

Дрожащий раб не посмел ослушаться. Да и Ссеубех не стал противоречить хозяину — даже дважды дохлый некромант не жаждет попасть в Ургаш, предпочитая жить хоть деревяшкой, хоть призраком.

Поставив раба на колени и связав силовой нитью, Рональд вырвал у него оставшиеся волосы, сплел веревку, добавил в нее нить огня и повязал на фолиант. Тот дернулся, пустил струйку вонючего дыма, но не смог ничего поделать с оковами.

— На место! — скомандовал Рональд книге и обратил внимание на окровавленное существо. — А, глупая тварь… Встань.

Раб, трясясь и отвратительно потея, поднялся на ноги.

— Наклонись. Ниже.

Рональд выловил из воздуха ритуальный нож, зафиксировал раба и вскрыл артерию. В подставленную ладонь хлынула кровь, отдавая жизнь никчемного существа.

Несколько мгновений, и опустошенное тело зашагало в подвал башни. Легло на черный камень, распластавшись морской звездой по Хиссовым треугольникам, занялось пламенем. Алтарь с сытым вздохом впитал огонь и пепел.

Согревшийся Рональд еще раз осмотрел башню: четверо оставшихся каторжан драили полы и вычищали пыль с первых двух этажей. Проклятая пыль! Если бы не она, не нужно было выпускать материал бродить по комнатам. Но единственный дельный слуга не видел пыли в упор. Рональд не знал, почему при жизни аккуратный и чистоплотный ученик, будучи превращен в умертвие, перестал замечать грязь. Но во всем остальном Эйты был хорош: исполнителен, тих и нетребователен.

Вот и теперь он принес хозяину нужный том. Просто книгу, ничего не воображающую не кусающую неосторожных за пальцы. Некий древний педант написал бесполезнейший трактат об обуздании Линз, собрав домыслы со слухами и добавив изрядно собственной больной фантазии. Если Шу последует советам, не сможет самостоятельно приручить Башню Заката еще лет сто.

Отличный подарок Ее Высочеству: показать заботу, а заодно убедить её бросить затею с башней, пока не поздно. Миниатюры, изображающие шеров-неудачников, нравились Рональду безумно! Шер, завязанный в семнадцать узлов, шер лопнувший, шер, вывернутый наизнанку, шер с разжиженными костями… прелесть, да и только. Только ради них и не продал до сих пор этот сборник пыли.

Оставалось найти девчонку. Как назло, её весь день носило то по городу, то по чужим покоям. Но рано или поздно она выйдет от брата, вот тогда и поговорим.

Шуалейда шера Суардис

Шу заподозрила неладное за три шага до собственных покоев. Она резко остановилась, шикнула на Балусту. Оглядела коридор, лестницу и комнаты. Ничего!

— О, какая приятная неожиданность, — раздался позади баритон.

Шу и Баль одновременно обернулись, недоумевая: ничто, кроме голоса, не выдавало присутствия Бастерхази!

— А я как раз решил навестить Ваше Высочество, — продолжал темный шер, медленно проявляясь ниоткуда: сначала рисованный углем силуэт, потом объем, тени и краски, и лишь затем манекен наполнился жизнью и магией. Последними возникли букет сиреневых орхидей и толстая старая книга.

— Действительно, неожиданность, — первой опомнилась Балуста. — Но мы спешим.

— Ваша забота так трогательна, — насмешливо прервал её Рональд. — Но позвольте Её Высочеству решать самой. Кстати, я нашел одну преинтересную книжицу.

Шу, наконец, преодолела вязкий страх пополам с восторгом: наверное, так себя чувствует мышь перед змеей.

— Светлого дня, Ваша Темность, — выдавила она.

— Рональд, любовь моя, — шепнул он ей одной и обласкал жарким взглядом.

— Прошу прощения, но…

— Конечно, здесь неудобно. Простите, моя радость, — прервал он слабую попытку сопротивления, шагнул к ней еще ближе и вложил в руки букет. — Извольте!

Двери покоев распахнулись, Рональд поклонился, приглашая. Шу растеряно шагнула за порог, обернулась, протягивая цветы:

— Баль, поставь.

И наткнулась на Бастерхази. Балуста стояла за его спиной, растерянная и испуганная. Наваждение спало: теперь Шу отлично понимала, что попалась.

Рональд шер Бастерхази

— Пожалуй, сишеру Вондюменю отлично подойдет должность смотрителя Глухого Маяка, — усмехнулся Рональд, оглядывая жалкую обстановку. — На острове тут же станет мило и уютно.

Девочка собралась возразить, даже открыла рот. Но Рональд не позволил: махнул рукой в сторону кресел.

— Да вы присаживайтесь, любовь моя.

Он сам уселся, положил фолиант на столик. Вдохнул изысканный аромат её страха: полынь, прелая листва и речной туман. Как удачно, что он уже сыт!

— Ну, рассказывайте. Как вам понравился Буркало? От скольких подозрительных личностей вы сегодня избавили город? — Рональд улыбнулся, и мгновенно похолодевшим тоном добавил: — Мне лорнейского.

Он наслаждался замешательством Шуалейды: её аура искрила и переливалась, кололась и щекотала всполохами сине-лилового. Упрямая, гордая, сильная девчонка! Как же хотелось ее согнуть, почувствовать ее сопротивление — и взять. Насильно, больно, чтобы она кричала…

Шуалейда села напротив.

— Баль, распорядись, пожалуйста. — Голос ее был ровен и спокоен.

— Оставь нас, — повелительно бросил Рональд, неотрывно глядя на девочку. — Вам очень идет лазурь. Но еще больше пойдет алый.

— Благодарю, Ваша Темность, — улыбнулась она одними губами. — Но я не люблю траурный цвет.

— Ну? — ласково шепнул Рональд, рисуя для Шуалейды образ огненной стены, надвигающейся на эльфийку.

— Оставь нас, — повторила за ним Шуалейда, яростно сверкнув глазами.

Её смелость и упрямство дразнили аппетит и утверждали в мысли — да, стоит жениться. В постели она будет хороша! Рональд выудил из воздуха пару бокалов, один отправил Шуалейде в руки, из второго отпил сам. Слегка потянулся, откинувшись на спинку кресла. Одарил принцессу светской улыбкой и заставил почувствовать, как сползает платье и воздух холодит кожу. Девчонка вскинулась и попыталась закрыться. Рональд снисходительно улыбнулся и на миг обвил ее огнем.

— Прекратите сейчас же! Как вы смеете! — зашипела девчонка, изо всех сил отпихивая его потоки.

— О чем вы, прелестная Шуалейда? — Рональд сменил огонь сиреневым разумом. — Вам жарко?

— Вы забываетесь!.. — Она вскочила, порываясь бежать, но магическая волна оторвала ее от пола и закрыла рот, словно ладонью.

— Вы не находите, что нынче выдалась чудесная весна? — осведомился Рональд, оглаживая струями магии тонкую девичью шею, спускаясь по плечам и лаская губы. — Уверен, Вашему Высочеству прогулка доставила истинное наслаждение.

Ало-лиловые потоки струились по обнаженному телу Шуалейды, оплетали ее вместе со словами: Рональд рассуждал о погоде, добавляя к магии еще и обертоны. Шуалейда истекала возмущением, но вырываться перестала: потоки держали крепче любых цепей.

Рональд наслаждался. Он ласкал острые груди, щипал напрягшиеся соски, а ведьмочка вздрагивала от боли и бледнела от сознания собственной беспомощности. Он то гладил девичий живот — и в ярости сумеречной появлялась нотка возбуждения — то легко хлестал по ягодицам, и тогда Шу сжималась и вспыхивала унижением. Он раздвигал напряженные бедра, оставляя на бледной коже настоящие синяки, втискивался меж ног, обжигая нежную плоть…

Сумеречная тяжело дышала и кусала губы, чтобы не застонать — не только от боли и унижения, но и от невольного желания: Рональд не скупился, отдавая ей часть собственного возбуждения и удовольствия.

Напоследок он показал ей их обоих, сплетенных в единое целое не только телами, но и магией. Фейерверк алого, синего, лилового вместе с волной острого, на грани боли наслаждения. И одно слово, пронзающее насквозь: моя!

Отпустив ошеломленную девчонку и вернув на место платье, он на несколько мгновений оставил ее осознавать происшедшее и потянулся к позабытому лорнейскому — ему и самому требовалось успокоиться. Из легкой игры получилось… вкусно! Такого изысканного деликатеса ему не доводилось пробовать ни разу.

Сумрачная на удивление быстро опомнилась: бокал в её руках не дрожал, а о недавнем унижении и наслаждении напоминали только яркие пятна румянца.

— Я тут нашел одну книгу. Думаю, Вам будет интересно, — Рональд кивнул на фолиант. — Магистр Хлафф собрал и проанализировал множество случаев…

Шуалейда шера Суардис

Проводив темного, Шу упала на постель. Она горела, дрожала и чувствовала себя сумасшедшей: Рональд пугал до колик, но в то же время манил… а его предложение? Кто бы мог подумать, что первое предложение руки — но не сердца — она получит от темного шера, который сначала её едва не убил, а потом практически изнасиловал? И кто бы мог подумать, что она получит от этого удовольствие…

Ширхаб! Темная, точно темная! Только темная может возбуждаться от такого и всерьез думать — не принять ли вызов.

«Мало кто из учеников темных выживает, такова уж наша природа. Но вам, возможно, удастся — вы сильны и упорны. И, обещаю, от нашей игры вы получите незабываемые ощущения».

Завораживающий голос словно остался с ней, в ней, вокруг неё. Огненно-льдистый голос, тяжелый, мощный и пьянящий.

О, да… таких ощущений Шу не испытывала никогда раньше. Но вот только — цена? Получить могущество в обмен на жизнь брата? В обмен на способность любить? Конечно, про брата Рональд не сказал ни слова, но в остальном был откровенен.

Темные — хищники. Темные — свободны от морали и привязанностей. Не способны на верность и честность. Темные — не признают и не видят любви. Внуки Хисса променяли любовь на сотни оттенков тьмы.

Но ведь Шу — видит? Ведь она любит брата, любит Баль и Эрке… и Дукрист не стал бы врать, что она не темная, а сумрачная? Боги, как бы разобраться? И стоит ли — все равно Дукрист вскоре уедет, и она останется один на один с Рональдом. А он не будет церемониться. Сегодня он всего лишь играл. Ухаживал. Ширхаб! Если он так соблазняет девушек, что же он с ней сделает, когда возьмет в жены?!

От этой мысли ее охватила сладкая, ядовитая нега. Она запрещала себе думать об этом, но не могла не вспоминать властные объятия темного дара. Земля качалась, грозя сбросить ее прямо в руки Бастерхази, и будь что будет…

«О чем ты думаешь, безмозглая тварь! — одернула себя Шу. — А что будет с твоим братом? С друзьями? И с тобой — кроме тягучего, болезненного наслаждения? Темный сказал — может быть, ты выживешь. Но есть ли шанс, что удастся ему противостоять? Глупо надеяться, что мелкая недоучка сможет продержаться против одного из самых сильных темных Империи! Одна — нет, конечно, нет. Но ведь я не одна?»

Хилл бие Кройце, Лягушонок

От Клайвера братья отправились к Ульриху — поздравить с праздником, поделиться новостями и послушать байки. Все равно Наставник отменил тренировки на всю праздничную неделю — можно гулять до упаду. Правда, обоих не особо привлекали народные увеселения: призовая стрельба из лука, борьба на кулачках, собачьи бега, лазанье по намасленному столбу и тому подобное. Не хотелось и напиваться с мастеровыми в таверне или с шерами в ресторации.

— Может, к устрице До? — отвергнув все развлечения, предложил Орис.

— Не. Завтра с утра заниматься с Клайвером. Гитарой, — мечтательно протянул Хилл. — Надо выспаться. Завтра?

— Ненормальный. Ну и что мне тут делать одному? — пихнув собранную сумку, осведомился Орис. — Тоска.

— Угу. А пошли со мной? Заодно и потренируемся с утра. А то что-то как-то не так.

Самого Клайвера братья не застали, зато Сатифа обрадовалась им, как родным, накормила вторым ужином — первым их кормила дома мама Фаина. Они отлично выспались, отлично подрались перед завтраком, потом отдохнули в лавке: маэстро вернулся на рассвете и отсыпался, не волнуясь об ученике. Обещанный урок гитары перед обедом привел Хилла в восторженно-мечтательное настроение, чем и воспользовался Орис.

— Идем к Устрице. Сколько можно! Или ты теперь и спать будешь с гитарой?

К удивлению Ориса, спать с гитарой Хилл не захотел. Более того, даже не понес её с собой в квартал Русалок: прошептал ей что-то ласковое на прощанье, уложил на бархат и, с сожалением оглядываясь, пошел-таки к Устрице. О чем, впрочем, не пожалел.

* * *

Едва усталые и довольные братья ввалились на кухню и вручили Фаине охапку надранных в чьём-то саду цветов, на пороге показался Наставник.

— Явились, бездельники? Ну-ну. — Он скептически оглядел потрепанных и взъерошенных учеников. — Из какого болота вылезли?

Хилл с Орисом потупились, пряча ухмылки: вряд ли таверну, где плясала Устрица, можно было назвать болотом.

— И где остальные, вы, разумеется, не знаете.

Ученики лишь пожали плечами.

— Хоть пива не пили. Быстро ужинать и в кабинет, — приказал не по-праздничному серьезный Наставник и растворился в темном коридоре.

Быстро — значит, быстро. Покончив с жарким, братья помчались на второй этаж.

Из-под двери кабинета сочился полынный запах: Наставник жег благовонные палочки и наверняка читал «Хроники».

Так и было. Едва ученики вошли, он заложил том вышитой закладкой, отодвинул на угол стола и бросил Свистку:

— Куда выходит окно хозяйской спальни Туальграмов?

— В сад, четвертое справа, второй этаж.

— Где виконт хранит коллекцию древнего барахла? — Хиллу.

— Второй этаж, южное крыло, угловой кабинет.

— Защита?

— Сад охранят шесть собак, выученных Седым Ежом. Запоры гномские. На окнах первого этажа руны ледяной виверры. В кабинете, где коллекция, замок песчаной змеи, — снова ответил Хилл.

— Неплохо. Как попасть в кабинет, знаете?

Свисток кивнул.

— Если есть гоблинова свирель, то никаких проблем.

— Есть. — Наставник положил на стол костяную дудочку. — Из Туальграмовой коллекции нужна шкатулка тисового дерева, инкрустация перламутром и эбеном, цветок лотоса. Если сработаете аккуратно, виконт не заметит пропажи еще полгода. И еще. У графа Ламбрука есть две вещицы. Старый сашмирский кинжал в серебреных ножнах с насечкой и тремя сердоликами. Он один такой на стене в курительной. И книжка стихов, серая обложка с тиснением, зеленый обрез, её старшая графская дочь держит в будуаре. Руны советник не признает, так что добраться до вещиц просто, но сами вещи магические. Почувствуете опасность — все бросайте и убирайтесь. Ясно?

— Да, Наставник, — ответили братья в один голос.

— Вот план особняка. — На стол лег пергамент. — Смотрите, готовьтесь, и вперед. Этой ночью все успеете.

Озадачив учеников, Мастер вернулся к притчам Красных Драконов.

* * *

Когда к саду Туальграмов приблизились двое, натасканные на воров псы беззвучно освободили дорогу и проводили гостей настороженными взглядами, держась на почтительном расстоянии. Теперь же псы обходили жимолость в южной части сада стороной.

Двое наблюдали из-за кустов за окнами, шепотом ругаясь: все нормальные люди после полуночи спят, а эти? Три лошади дожидаются в конюшне, из кухонной печи дым, в окнах мелькает свет. Сына нет дома, проматывает по игральным домам то, что не успел спустить папаша. Вряд ли младший Туальграм вернется до утра и пойдет в отцовский кабинет — ничего ценного там не осталось — но чем Хисс не шутит?

Ожидание затягивалось: вдоль ограды процокал уже четвертый конный патруль, Кукольные часы пробили дважды. Похоже, папаша Туальграм решил проиграть последнее — а может, ему против обыкновения везло. Но гости и не думали расходиться, а старик дворецкий все бродил от людской до гостиной.

— Забери его ширхаб! Третий час, — сквозь зубы выругался Орис.

— Мог бы отпустить дворецкого спать, старый пень, — проворчал Хилл. — Придется идти через второй этаж.

— Придется. А то дождемся, пока младший притащится и затеет скандал на весь квартал.

— Шисов дысс. Ладно. Ты внизу, я пошел. Все равно василиска не высидим, только замерзнем как жабы.

Проверив на груди гоблинову свирель, охру и отмычки в кармане, Хилл метнулся из кустов к фасаду. И присвистнул: вблизи окна мерцали пятнами лазурного налета — свечение расползалось от полустертых рун.

«Ничего себе! Магия. Красиво, шис подери. Так я, получается, шер? Или все мастера Теней её видят? Наверное, все же дело в Ургаше».

— Псс! Что случилось? — послышался из кустов шепот.

Хилл помотал головой, вытряхивая посторонние мысли.

— Ничего!

И полез наверх, к окну углового кабинета. При постройке особняка двести лет назад Туальграмы думали о роскоши, а не о безопасности: каменные узоры вполне сошли бы за лестницу уличному мальчишке, не то что Руке Бога. Хилл мог бы влезть и через первый этаж, но не хотел снова прятаться в Тени.

Нужное окно оказалось защищено много лучше. Пока Орис бдительно оглядывал улицу и парадный подъезд, Хилл затирал руну гномской охрой. Той самой охрой, про которую все гномы в один голос твердят: нет её! Слухи врут! Не бывает такого, что истинные руны можно просто затереть! Но, тем не менее, Хилл всего лишь неделю назад на спор с Ульрихом сам сварил эту охру — под присмотром гнома, разумеется. Что будет, если об этом споре узнает Рунмастер клана, Ульрих не говорил — только бледнел, кусал бороду и ругался так, что пираты бы покраснели слушать.

Хилл балансировал на карнизе, избегая касаться окна: силуэт виверры разевал пасть и пускал клубы снежинок, покрывая стекло изморозью. Наконец, руна стерлась, лишая заклинание силы. Хилл облегченно вздохнул и взялся за оконный замок. Виверра продолжала шипеть, но убийственный мороз её дыхания превратился в туман.

— Уберись, ящерица, — шикнул Хилл, когда заклинание попыталось сорваться со стекла и щелкнуло призрачными зубами, едва не достав его пальцы. — Разобьешь стекло, мне же проще.

Стекло в ответ звякнуло и перестало дрожать, а оскорбленная виверра свернулась в нижнем углу и прикрыла нос хвостом. Из-за гребня злорадно мигали глазки: «Все равно влипнешь, воришка!»

— Ничего себе магия, шисов дысс.

Несколько мгновений, и щеколда подалась «ловцу металлов» — еще одному предмету гордости Ульриха, за продажу которого на сторону старейшины оторвали бы ему бороду и выгнали из клана.

«А, мелочи. Ловца любой хороший мастер сделает. Это тебе не охра… нет! не напоминай. Видишь, я в восемьдесят почти седой? Все из-за вашей Гильдии, чтобы Диего у Хисса в зубах застрял! Чтоб…» — гном мог ругаться на Мастера Ткача полчаса подряд, не повторяясь.

Показав язык посрамленной виверре, Хилл достал дудочку из кости гоблина и зажал зубами. Виверра разочарованно закрыла глаза и истаяла, вновь растекшись по стеклу лазурным мерцанием. Гоблинова свирель издала еле слышный всхлип со свистом. В ответ на полу засветились шесть вписанных в окружности рун. Из ближайшей высунулась змеиная голова, попробовала раздвоенным языком воздух и, признав владельца дудочки за хозяина, скрылась.

Путь к шкафу с рухлядью был свободен, но Хилла не покидало ощущение подвоха. По идее, змеи больше не представляли опасности, но он все равно старался обходить руны: лучше перестраховаться, чем сдохнуть от яда.

Он подошел к застекленным шкафам. При виде остатков виконтьей коллекции хотелось плюнуть: ничего мало-мальски ценного. Разве что две шкатулки. Одна — тик, инкрустация перламутром — его заказ. Вещица мягко светилась сладко-мандариновым, безобидная, как новорожденный котенок. А вторая… в дальнем углу притаилась вещь опасней виверры и песчаных змей, вместе взятых. Крохотная невзрачная шкатулка с щербатой крышкой казалась лазом в логово пумы. От нее несло смрадом разложения и смерти. Черные с фиолетовым отливом нити свивались и переплетались, как могильные черви. Отвратительно!

Хилл непроизвольно попятился.

Артефакт манил, притягивал, требовал:

— Коснись! Загляни в меня! Возьми сокровище! — призрачный голос, как скольжение гадюки по руке, вызывал дрожь и завораживал.

От этого голоса хотелось бежать, спрятаться. Или спрятать подальше эту мерзость. Закопать поглубже и забыть.

Гадостная дрожь в коленках оказалась последней каплей — Хилл потерял способность здраво мыслить. Взгляд его наткнулся на заказанную вещицу, и вдруг померещилось, что сладкое сияние скроет темный ужас. Не думая о последствиях, он подставил тиковую шкатулку к полке, какой-то из статуэток подцепил клубок могильных червей и смахнул в сердцевину мандарина.

Щелк! Шкатулка захлопнулась, погасив черноту, и помешательство тут же прошло. Хилл осознал себя дрожащим, как суслик под зимним дождем, и таким же мокрым.

— Чтоб тебе провалиться в Ургаш до срока, ун драста дысс!.. — прошипел он. — Понаделают шис знает чего.

Он сунул шкатулку в заплечный мешок.

— Пусть заказчик разбирается, что там внутри, — бормотал он, запирая окно и спускаясь. — Что бы я еще раз хоть посмотрел на это… это… сишах! Багдыр ке пак дыцук!

— Эй, ты чего? — Испуганный Свисток подбежал, едва он спрыгнул на землю.

— Все нормально, — попытался улыбнуться Хилл.

Но брат озабоченно покачал головой.

— Ты что, повстречался с придворным магом?

— Типун тебе на язык!

Хилла передернуло: вот будет подарочек Гильдии, если один дурной ученик вмешался в дела темного! Упаси Сестра от внимания высоких особ! И так впечатлений выше крыши. Говорящие шкатулки, кусачие заклинания, ну их к Хиссу!

До особняка Ламбруков на соседней улице шли в молчании. Так же, молча и быстро, работали второй заказ: добропорядочные шеры вместе с челядью и цепным кобелем мирно спали. Пробрались через черный ход, Орис унес кинжал, Хилл — книгу.

— Положи на место, треханый недопесок! Бородавками обрастешь, женилка отсохнет! — повизгивали стишата графской прабабки, сыпля холодными искрами.

Но после творения мага смерти Хиллу было безразлично, что там о себе воображает кусочек ведьминской души — он равнодушно сунул книжицу в мешок. Все, хватит. Отдать Мастеру добычу и обратно, к Устрице До! У её подружек из волшебных штучек только ловкие ротики и бездонные карманы.

Волшебные штучки милашки До не подвели. К рассвету оба, уставшие и довольные, дрыхли вповалку в её комнате.

А сама Устрица любовалась на четыре честно заработанные марки и настоящий золотой империал, вытащенный из кармана белобрысого очаровашки. Она не собиралась красть, упаси Светлая! Если эти с виду безобидные мальчики в пятом часу утра дошли до таверны Кривого и сохранили не только жизнь, но и кошелек… Простой девушке лучше не выяснять, кто они такие, а постараться честно заработать свой империал. И с такими деньжищами выбраться, наконец, из этой проклятой дыры!

 

Глава 19

Шкатулка с секретом

Дайм шер Дукрист

435 год, 3 день Каштана. Суард.

Званый обед у сашмирского посла был по обыкновению великолепен. Изысканные блюда сменялись танцами с покрывалами, к винам тридцатилетней выдержки подавались цветистые оды во славу Императора — персонально для маркиза Длинные Уши. Роскошь зала с расписным потолком, томные мелодии ситар и дудаков, тонкие вина и еле прикрытые газом изгибы юных тел оставили Дайма равнодушным так же, как и витийства сиба Русаахажди. Даже беседа с послами Северных Баронств и соседних королевств занимала Дайма куда меньше, чем следовало бы. Он то и дело возвращался мыслями к Ее Высочеству. Посреди разговора о пошлинах, процентах, контрабанде и имперском флоте ему мерещились шелковые прикосновения магии и искры, стекающие с черных локонов.

К шести часам убедив дюжину вельмож в необходимости поддержки наследника Кейрана, Дайм распрощался с послом Сашмира и его гостями. Маркиз пообещал алеру Ваандермельге в ближайшие дни продолжить беседу о поставках имперским войскам сукна из Мельге, принял приглашение ирсидского посла на ужин в узком кругу заинтересованных в торговле специями персон. Проигнорировал пылкие взгляды племянника посла — хотя в прошлый свой визит провел с юношей несколько приятных часов. И, сославшись на неотложные дела, покинул особняк с витыми колоннами и карминными куполами.

Жеребец косил глазом и нервно переступал тонкими ногами: не мог понять, чего хочет хозяин. Дайм и сам не понимал. Казалось бы — скорее во дворец, к Шу. Снова окунуться в водоворот солнца и льда, греться в восторге и доверии. Казалось бы — все складывается великолепно. Сумрачная вот-вот приручит Закатную башню, научится защищаться, и Рональду останется лишь кусать локти с досады, что упустил последний шанс заполучить невесту с приданым.

Жеребец заржал, чувствуя гнев всадника, и поднялся на дыбы.

— Тихо, Шутник, — усмехнулся Дайм и похлопал коня по шее. — Зря кто-то думает, что может разевать пасть на мою принцессу! — он выделил голосом «мою». — Подавится!

Дайм пустил коня рысью и снова вернулся мыслями к Бастерхази.

Жениться на Шуалейде — кишка тонка. Не про вашу честь сумрачные принцессы! Если Дайм сумел расстроить сватовство принца Лермы, то уж как-нибудь отвадит от неё и придворного мага. Подумаешь, останется старой девой, все лучше, чем в попасть в Ургаш. Слава Светлой, клятва ученика действительна, только если дана добровольно. А Дайм позаботится о том, чтобы Шуалейда думать забыла о посулах Рональда: куда темному против первого обольстителя Метрополии! Еще немного, и она влюбится. Это же так просто, влюбить в себя наивную девочку. Просто, удобно, выгодно — сплошные достоинства. А что на душе погано, то издержки работы.

* * *

Через полчаса Дайм скомкал третий испорченный лист, и, помянув Хисса, задумчиво посмотрел в окно. Приторно-белые цветы акации и такие же сахарные облака на голубой глазури ничего приятного не сказали. Молчал даже внутренний голос: совести надоело спорить с разумом.

Маркиз поглядел на четвертый лист. Белый, чистый, как…

— Проклятье!

Маркиз стукнул кулаком по столу, вскочил и принялся ходить из угла в угол.

«Ну, признайся, что хочешь её до темноты в глазах! Себе-то не ври, что спасаешь её ради блага Империи. Какого дысса она не мальчик? — Дайм нервно засмеялся. — Была бы необременительная интрижка с наследником Валанты, прелестный скандальчик на всю Империю. И какого дысса я не принц короны? Или хотя бы не обыкновенный барон? Интересно, Его Величество Мардук отдал бы дочь за барона Маргрейта?»

«Прекратить истерику! — скомандовал он сам себе. — Подумай головой, а не…»

Дайм остановился перед зеркалом, прочертил пальцем по стеклу руну. Мгновение подождал, пока проступит изображение, и выругался еще раз: комната Её Высочества полнилась остаточными эманациями темного колдовства, а сама она съежилась на кровати, закрыв лицо руками. Рядом сидела эльфийка, поглаживала принцессу по волосам и шептала что-то на ире-аль.

— Чтоб тебя демоны порвали, тварь! Если ты посмел… — Дайм не успел договорить, как Шуалейда оторвала руки от лица и испуганно огляделась.

Он отпрянул от зеркала, унимая отчаянно бьющееся сердце.

— Дождался? — спросил Дайм у собственного отражения в погасшем зеркале. — Ну и? Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Она цела и еще не дала согласия темному. Зачем ты оставил её одну?

План сложился мгновенно. Через минуту Дайм стоял у дверей принцессы с охапкой жасмина.

— Ваша Светлость? Какой приятный сюрприз. — Открывшая двери Балуста улыбнулась, пряча настороженность. — Добрый вечер! Прошу вас, проходите!

Тем не менее, шера не давала ему зайти в комнату, загораживая от Шуалейды полуоткрытой дверью и собственными юбками. Дайм не видел, но знал — колдунья срочно приводит себя в надлежащий вид, чтобы не показаться плаксой и размазней.

— Добрый вечер, светлая шера! Вы меня смущаете, право слово. Надеюсь, я не помешал?

Продолжая улыбаться, Дайм аккуратно проник в разум эльфийки, вызвав у нее приступ головокружения. Ничего нового он не узнал: темный попросту выгнал её из комнаты, чтобы остаться с Шуалейдой наедине. Разумеется, Дайм мог без проблем поступить так же и потерять последний шанс сотворить вероятное из невозможного.

— Ну что вы, маркиз! Мы очень рады вас видеть. — Побледневшая Баль не двигалась с места. — Какой чудесный жасмин! Как вы догадались, что это любимые цветы Ее Высочества? Ах, ну как же! Как я не подумала — вы же маг разума, от вас ничего не скроешь!

Он усмехнулся и кивнул:

«Так надо. Ради Шуалейды».

И одновременно, вслух:

— Ну что вы, светлая шера! Вы мне льстите…

Балуста сжала губы, признавая: «Ради Шу делай что угодно. Но если навредишь!»

Вид трупа с ножом под сердцем напомнил Дайму, на что способна эльфийка ради любимой госпожи.

«Не навредить — защитить», — ответил Дайм и покинул разум Баль.

— Вы позволите мне войти?

— О, простите! — Принимая обещание, кивнула эльфийка и отступила в сторону. — Это все от неожиданности. Проходите же!

— Благодарю. — Дайм поклонился Балусте, вручил веточку жасмина и, наконец, зашел в комнату. — Светлый вечер, Ваше Высочество!

— Маркиз, рада видеть вас.

Шуалейда улыбалась, как будто ничего не случилось. Как будто Рональд заходил лишь для того, чтобы перекинуться парой слов о погоде и отдать трактат по магии. Шуалейда вместе с Балустой щебетали, словно истинные придворные дамы. Если бы Дайм не знал, что сумрачная прячет под беззаботным лепетом, счел бы блаженной идиоткой. Но она держала неплохой барьер — в отличие от беззащитной эльфийки. Дайм подступался и так и этак, но влезть в ее сознание, чтобы она не догадалась, не выходило. Он видел лишь страх и готовность драться до последнего. Неважно с кем, темным или светлым. Сейчас Шуалейда не доверяла никому.

«Что этот мерзавец ей наговорил? Проклятье. Надо же так напугать ребенка…»

Он лукавил: Шуалейда никак не сошла бы за ребенка. Слишком взрослые глаза. Глаза, видевшие смерть совсем близко.

Через несколько минут Дайм понял, что истерическая болтовня может продолжаться бесконечно. Сама Шуалейда ни за что не скажет, что случилось, Балуста тоже не поможет: слава Светлой, хоть согласилась не мешать.

— Ваше Высочество, — Дайм прервал рассуждения о скаковых лошадях. — Вы ведь знаете, что в дни весеннего праздника цветет не только каштан?

Шуалейда замолчала и удивленно посмотрела на него.

— Извольте, я покажу Вашему Высочеству, где цветет фейская груша. Вам не доводилось её видеть?

— Нет…

— Пойдемте. Как раз смеркается — мы успеем до темноты к берегу. Цветы открываются только при лунном свете, а сегодня яркая луна.

Шу улыбалась в ответ, но Дайм чувствовал ее страх и недоверие. Чувствовал, как ускользает и рвется связавшая их на балу нить. Еще чуть — и все, он потеряет ту единственную вероятность.

Послав в Ургаш собственный страх, во всю глотку орущий: «Ни за что! никакой откровенности — кругом враги и предатели!» — Дайм взял в ладони руку Шуалейды и снял первый слой ментальной защиты.

— Дайм? Что ты… — осеклась она и замерла.

Сиреневые глаза удивленно распахнулись, потоки энергии забурлили, потянулись к нему — как любопытные зверьки: обнюхать, потрогать лапкой.

— Пойдем. Не здесь, — он показал глазами на дверь.

Шуалейда согласно кивнула, позволила окутать себя — обоих вместе — новой пеленой защиты и увести прочь.

Всего сотня саженей до Леса Фей показалась Дайму бесконечностью. Он молился Светлой: только бы Рональд не вмешался! Без пелены было непривычно и неуютно, но он не мог скрыть даже неловкости обнажения, чтобы не нарушить связь. И ведь это только начало. Всего лишь первый слой из… скольких? Он не считал, сколько масок носит маркиз Длинные Уши, и сам забыл уже, какой он, настоящий Дайм.

Светлая услышала молитвы — Рональд не увидел их. Лес Фей распахнул объятия дочери Суардисов у самых ступеней: что ему две сотни саженей лужаек и фонтанов? Если позовет кровь Варкуда, Фельта Сейе откроет тропу и посреди каменой площади.

* * *

Едва они ступили в тень древних грабов, Шуалейда в растерянности остановилась.

— Что это, Дайм? Где дворец?

— Это Лес Фей. Познакомься — твое наследство.

Деревья, обступившие их со всех сторон, согласно зашумели кронами.

— Но это же легенда?

— Сумрачные шеры тоже легенда, — усмехнулся Дайм. — Не бойся. Ты же чувствуешь, это твое место, твоя сила.

— Моя?

Испуг Шу уступил место любопытству и восторгу: лес менялся на глазах. Среди листьев показались стрекозы — необыкновенно большие, разноцветные, они осыпали все вокруг светящейся пыльцой. Мох на стволах ожил: пятна бирюзового, лазурного и малахитового мерцания перетекали друг в друга, вспыхивая и угасая.

— Твоя. Суардисов.

Дайм подставил ладонь стрекозе, и та зависла над ней. Шу осторожно просунула ладонь поверх его руки. Стрекоза встрепенулась и подернулась туманом. Миг, и вместо насекомого показался человечек со стрекозиными крыльями. Фея засмеялась, стряхнула целое облако пыльцы и исчезла.

Поднеся руку к лицу, Шу вдохнула, лизнула кожу и засмеялась.

— Сладкая! Дайм, она сладкая. Как карамель! Попробуй!

И провела пальцем по его губам.

Дайм едва не вздрогнул от ожидания боли — но вместо раскаленного металла его коснулась всего лишь горячая рука. Может быть, дело в пыльце?..

— Феи… настоящие феи, — шепнула сумрачная и заглянула ему в глаза.

Дайм рассмеялся:

— Ты пьяна. Феи любят пошутить над маленькими девочками.

Шуалейда снова коснулась его губ светящимися от циль пальцами.

— Настоящая фейская груша. — Дайм облизнул губы. — Вот, теперь я тоже пьян!

Лес шелестел и смеялся, пел и вздыхал — среди ветвей словно заблудилась мелодия деревянной флейты, запахло цветами терна. Лес подернулся дымкой… деревья показались вдруг замершими воинами — эльфами, людьми и гномами. Сквозь их строй шли двое: молодой шер с амулетом-единорогом на груди и золотоволосый мальчик. Они о чем-то разговаривали, а мальчик время от времени прикладывал к губам флейту. Воины на их пути роняли оружие, тянули вверх руки-ветви и зацветали терновыми цветами…

Напоследок одарив их лукавой улыбкой, мираж Золотого Дракона растворился в сиянии ночного Фельта Сейе. А там, где он прошел, показалась тропинка — вдоль неё выгибали спинки радуги, на ветвях качались диковинные цветы, в траве сияли фейские домики из ажурных грибов.

— Это был Варкуд Превый!

Дайм кивнул и потянул Шуалейду вслед за миражом. Она вертела головой, трогала лепестки и все пыталась снова подманить фею.

Тропинка вывела их к берегу Свирели — пел вечерний хор лягушек, из-за камня выглядывала русалка. Толстое бревно под ветлой, полощущей ветви в заводи, приглашало в уютный зеленый грот.

Дайм усадил Шу на бревно, стянул перчатки и опустился на колени в траву. Взял узкие ладони в свои. На привычный укол боли он не обратил внимания — то, что будет сейчас, много больнее.

— Посмотри на меня, Шу, — велел он и снял первую пелену защиты, затем вторую…

Маски падали одна за другой: глава Канцелярии, Длинные Уши императора, самоуверенный интриган, обольститель, кукловод… Казалось, вслед за масками падают латы, за ними — одежда, оставляя его нагим и беззащитным, как в миг рождения.

Шу смотрела заворожено, словно Дайм превращался в Дракона. Усиками любопытной кошки потоки сумрачного дара скользили по его сути, изучали и ласкали. Она не умела читать воспоминания, лишь смутные образы и эмоции, но и этого было более чем достаточно. Голова кружилась, хотелось продлить давно забытое ощущение доверия навечно.

С неё тоже падали маски. Не такие изощренные, не настолько приросшие к лицу, но для неполных шестнадцати — слишком много, чтобы поверить в счастливое детство сумрачной принцессы. И там, под масками колдуньи и авантюристки, пряталась такая же одинокая девочка, каким был двенадцать лет назад баронет Дайм Маргрейт.

«Пора», — глубоко внутри, куда не смог бы проникнуть и сам глава Конвента, прозвучал приказ.

— Шу! — позвал он, заглядывая ей в глаза. — Ты знаешь, зачем я приехал в Суард.

Она кивнула и пожала плечами, мол, кто ж этого не знает.

— И ты знаешь, что кое-что для меня изменилось. Погоди. — Он поднял руку. — Да, я люблю тебя, но… шис.

Он тяжело сглотнул. Рассказывать о Печати не то что не хотелось — проще было сдохнуть, чем признаться в том, что он никогда не сможет быть ей мужем и любовником.

— Дайм, я тоже люблю тебя, — улыбнулась Шуалейда и пожала плечами. — Все прочее не так важно.

— Иди сюда.

Пожелав Конвенту провалиться в Ургаш, он поймал её за руки, притянул к себе и коснулся губами её губ. Глоток расплавленного олова ослепил, выбил дыхание — и боль пропала, сменившись… Дайм не успел понять, чем: Шуалейда отшатнулась. Её страх и вина захлестнули его с головой.

— Прости, — шепнула она, пряча взгляд. — Я не знала, что будет так.

Мгновенье Дайм не мог понять, почему она винит себя, но образ умирающих зургов расставил все по местам.

— Ты не темная, любовь моя. Это моя вина, то есть не моя…

Дайм погладил её по голове, зарылся рукой в волосы на затылке и заставил её поднять взгляд. Он хотел продолжить, объяснить, но слова застряли в горле. До темноты в глазах хотелось снова поцеловать её и убедиться: не больно!

— Но почему?..

Она не успела спросить, как Дайм закрыл ей рот поцелуем. Снова боль, короткая, как молния — и…

Дайм пил свой первый настоящий поцелуй с женщиной и не мог напиться. Все мысли вылетели из головы, оставив лишь острое наслаждение и жажду. Руки сами собой скользили по шелковым плечам, спуская платье, вытаскивали из волос шпильки, притискивали её ближе, еще ближе… Пока вдруг не стало мокро и холодно, а рядом не раздался разноголосый мелодичный смех.

— Что за?.. — Дайм обернулся, загораживая Шуалейду собой.

Удар серебристого хвоста по воде, щедрые холодные брызги и разноголосый смех ответили ему. За спиной рассмеялась Шу:

— Русалки, помилуй Светлая, настоящие русалки!

Синеволосая дева высунулась из-за коряги, что-то кинула в них и с плеском ушла в воду. Дайм поймал аккуратно срезанный лотос, обернулся к Шуалейде.

Растрепанная, полураздетая, в сиреневых и незабудковых вихрях… моя! Моя сумрачная колдунья, обманувшая Печать.

Она улыбнулась сыто и довольно, соглашаясь: твоя.

Только смех и плеск за спиной помешали ему снова притянуть её к себе и проверить глубину заблуждений Парьена и Тхемши, уверенных в том, что Печать невозможно обойти.

— Ты так прекрасна, — шепнул Дайм, вплетая в волосы Шу лотос и прислушиваясь к себе. Печать действовала. Женщина по-прежнему была для него статуей из раскаленного металла. Но он не успевал почувствовать боли: Шуалейда поглощала её, преобразуя в энергию и оставляя ему лишь наслаждение. Правда, последний слой Печати не могла обойти даже сумрачная магия: если кто и лишит Шуалейду девственности, это будет не Дайм. Но, насмешливые боги, он не смел надеяться даже на поцелуи без боли. — Ты уже увидела, да?

— Для меня это слишком сложно, Дайм. — Шу провела ладонью по его руке, тоже прислушиваясь к потокам, и заглянула ему в глаза. — Тебе точно не больно?

— Я бастард, Шу. Пес, чья верность — цепь. — Он пожал плечами. — Печать Верности. Два слоя-плетения, добавленные специально для меня Пауком Тхемши и Его Светлостью Парьеном. Мне больно касаться женщины, любой женщины. И я никогда не смогу быть тебе мужем и любовником. Трону не нужны лишние претенденты.

— Никогда? — переспросила она.

Сполохи восторга и надежды в её ауре угасли, сменившись разочарованием и тоской. Та же тоска взяла за горло и Дайма: миг счастья оказался слишком короток, а откровенность — слишком дорога. Как всегда.

— Прости, любовь моя. — Дайм отступил. — Я не должен был.

— Нет. — Шуалейда шагнула к нему, положила руки ему на плечи и привстала на цыпочки. — Я люблю тебя. Мне не важно, что я никогда не стану тебе женой, Дайм! Все равно мне не выйти замуж за равного, я же темная.

Её ложь сияла слаще любой правды. Она сама почти верила, что да, остаться девственной и незамужней — неважно.

Не дав Шу договорить, Дайм подхватил её на руки.

— Не темная, а сумрачная. Тебе вкусно? — шепнул ей в губы.

Она вспыхнула смущением, обвила его за шею и ответила:

— Вкусно. Так нельзя, я знаю. Но…

— Можно. — Он поцеловал её и опустил в траву. — Все можно.

«А ты, дорогой папочка, можешь провалиться в Ургаш вместе со своим Конвентом!» — подумал он, отбрасывая камзол куда-то в сторону русалок.

Шуалейда шера Суардис

435 год, 4 день Каштана. Суард.

Уснув в надежных объятиях Дайма, Шуалейда не слышала, как друзья зовут её с опушки непролазной чащи, что вдруг выросла вместо Королевского парка.

Ей снились светлые сны, полные радости и покоя. Снился молочный туман над травой, залитая рассветным золотом река. Белобрысый мальчик играл на деревянной флейте, сидя на ветке ивы. Чарующая мелодия плыла над водой, лепила из тумана фей и единорогов, манила в сказочный мир без начала и конца. Там было так тепло, так уютно и безопасно. И ветер шептал: спи, Шу, моя прекрасная Шу…

— Моя Шу, — прошептал ей в висок Дайм.

Это был не сон? Влюбленный светлый, лес Фей — на самом деле?

Шу прислушалась. Фельта Сейе струился теплой зеленью сквозь закрытые веки, пел: «Здесь безопасно, здесь твой дом. В лесу Фей никто не найдет и не тронет тебя». Прекрасная иллюзия. Но прекрасные иллюзии не длятся долго.

Она открыла глаза и встретилась взглядом с Даймом. Осторожно потянулась к смуглой груди в разрезе сорочки — не веря, что Дайм вчерашний не привиделся, и наткнулась на гладкость барьера.

«А чего ты ждала? Что ради тебя маркиз Длинные Уши перестанет быть самим собой? Останется в Суарде, преподнесет голову темного в качестве свадебного подарка, и вы заживете долго и счастливо? Ну конечно. Мечтай», — обида и разочарование захлестнули с головой, но она мгновенно загнала их куда подальше и улыбнулась, словно на светском приеме.

— Светлого утра, Ваше Высочество, — шепнул Дайм, склонился к ней, укутывая собственным теплом, коснулся губами губ и вздрогнул.

Шуалейда вздрогнул вместе с ним. Снова его боль хлынула пряной волной, омывая, впитываясь в кожу, насыщая и пьяня. И вместе с болью — страх, и со страхом ярость, готовность зубами и когтями рвать любого, кто покусится на неё.

Во взбесившихся потоках стихий ей виделся черный кугуар с бирюзовыми глазами: скалились клыки, хвост бил по бокам, под блестящей шкурой переливались мускулы — миг, и зверь сорвется в прыжок. Светлый маг, потомок Кристисов, основателей Империи: кто посмеет отнять его добычу или его самку? Если только его же братья, четыре хищные кошки с такими же глазами: страшно, как же страшно! Бежать отсюда или встать с ним рядом? Добыча или ровня?..

— Шу? — встревоженный голос Дайма вырвал ее из видений. — Что случилось?

Твердые ладони отводили спутанные пряди с её глаз.

— Дайм, ты… — она хотела спросить о его отце и братьях, но вовремя поняла, что он не ответит. — Тебе всегда будет больно?

— Больно? Это не то, о чем стоит беспокоиться. — Дайм улыбнулся и тут же посерьезнел. — Нам пора.

Он вскочил и подал ей руку.

— Ширхаб! Баль и Эрке! — тревога смыла остатки романтики.

Она поднялась с невесть откуда взявшегося пледа, рванулась прочь, но Дайм не пустил.

— Не волнуйся так. Рональд их не тронет, пока… — Дайм осекся, не желая произносить «не получит тебя», но Шу поняла. — Ты не собираешься идти в таком виде?

Оглядев измятые, в зеленых пятнах травы, юбки, висящий на ветке чулок и распущенный корсаж, Шу собралась наложить иллюзию, но Дайм остановил ее.

— Смотри: инерция, гармония. — Он нарисовал двойной символ, и тут же на нем оказались камзол, кружевное жабо, даже неизменные перчатки — словно он только что вышел из гардеробной. — Повтори. Сфокусируй на одежде.

Шу нарисовала знак, вплела немного воздуха… и отпрянула: первозданно чистый, отглаженный камзол вместе со всем, что было на Дайме, аккуратно лег на траву. Щеки её вспыхнули смущением, а взгляд сам собой заскользил по белесой нити, наискось пересекшей смуглую грудь и спустившейся на живот; и ниже, к явному свидетельству его желания. Дайм тоже замер, но тут же опомнился и улыбнулся:

— Не самый подходящий вид для визита во дворец. — Он махнул рукой, возвращая свою одежду на место и приводя в порядок платье и прическу Шу. — Ты немножко перестаралась, любовь моя.

— Прости. — Она, наконец, сумела отвести взгляд. — А почему шрам? Разве?..

— Нет, нельзя. Метки темных так просто не сводятся. Я расскажу, непременно, — прервал он Шу, предвосхищая поток вопросов. — Шу, нам не стоит показываться вместе. Твоя репутация…

— И так хуже некуда. Об этом тоже не стоит беспокоиться. Я не настолько маленькая, чтобы не понимать, какие сплетни о нас пойдут. — Шу грустно улыбнулась. — Ты же знаешь, Ристана все равно что-нибудь придумает. А мне лучше прослыть любовницей светлого шера, чем дворцового конюха. Но я не хочу, чтобы у тебя были сложности из-за меня. Твой отец…

— В любом случае все узнает. И обратит к собственной выгоде. Шу, ты уверена?

— Я — да. Знаешь, Дайм, я давно уже поняла, что замужество, кроме как с принцем Лермой или Бастерхази, мне не светит. И не уверена, что из меня бы получилась хорошая жена.

— Самая лучшая. Лучше не бывает. Если бы я мог… Проклятье. Все равно не отдам тебя!

— Я не хочу! — Шу поежилась при воспоминании о ласках темного. — Только как? Ты не сможешь быть рядом вечно. Еще день, неделю, и ты уедешь. Единственный шанс — моя башня. Но же ничего не умею. Как тролль с дубиной, сила есть, ума нет.

— Научишься. Для начала надо просто её приручить. Ты раздобыла артефакт?

— Эрке должен сегодня принести.

— Вот и хорошо. Милль обещал круг завтра к утру. А если артефакт не подойдет, что-нибудь придумаем.

Образ, промелькнувший в глазах Дайма, заставил Шу вздрогнуть.

— Не вздумай! Я не возьму.

— Возьмешь. Или думаешь, склянка крови мне дороже тебя?

— О боги, почему все так сложно?

— Можно и просто, Шу. Но ты же не оставишь брата, чтобы жить в тишине и безопасности среди эльфов, — он не спрашивал, он утверждал.

Она не могла не согласиться. Сбежать в Даилла Сейе, зная, что Рональд сделает из Кея марионетку, а из Валанты — пустыню? Ни за что. Пока есть хоть малейший шанс, она будет драться.

— Идем, Твое Высочество.

Безупречно элегантный маркиз подал руку принцессе.

— Идем, — эхом откликнулась она.

— Я видел у тебя трактат магистра Хлаффа. Это случаем не Рональд подарил?

— А, да. Я еще не успела…

— И не надо, — перебил Дайм. — Там всего одна полезная глава. Наверняка Рональд и не подозревает, что среди этой чуши есть действительно ценные советы.

За обсуждением причин, побудивших магистра Хлаффа скрыть редчайшие бриллианты среди нагромождений барахла, они дошли до покоев Шу. Стража и слуги при их появлении не выказали ни удивления, ни радости: видимо, Ахшеддины не сочли нужным ставить кого-либо в известность о том, что Ее Высочество провела ночь вне собственных покоев. Зато сами ждали допоздна — так и уснули в обнимку в кресле.

На миг Шу одолел стыд. Но стоило взглянуть на Дайма, и радость от того, что он — есть, вытеснила все прочее.

Маркиз же, едва войдя, набросил на Ахшеддинов сонное заклятие. На молчаливый вопрос: «Зачем?» — лишь усмехнулся и привычным жестом активировал еще одно: плотную защиту от подслушивания и подглядывания.

— А теперь смотри внимательно.

Дайм медленно рисовал символы, объясняя и показывая, как фокусировать и сколько энергии добавлять.

— Это из арсенала Конвента, — пояснил он. — Запрещено к использованию без лицензии с подписью Парьена. Пока не переедешь в Башню, придется быть очень осторожной: применение темной магии поднимет тревогу. Я услышу, где бы ни находился. Кроме того, все происходящее в комнате увидит и запомнит Око Рахмана.

— Рональд заметит заклинание?

— Конечно. Ты запомнила?

— Да. Нечто похожее было у магистра Затрана на амулете.

— А, ты уже познакомилась с этим беднягой, — хмыкнул Дайм. — Он много и красиво говорит, но толку от него нет.

— Почему? Хотя…

— Вот-вот. Он слишком слаб и уязвим. Закон защищает его семью от темной магии, но не может защитить от интриг. Никогда не доверяй слабым, Шу.

Она подняла взгляд, собираясь спросить: но ты же доверяешь мне? И, поймав его улыбку, передумала.

— Ты сильная, — подтвердил Дайм. — Ты — Суардис.

Она улыбнулась в ответ: мы вместе. Мы — сообщники.

— Не выходи из комнаты, — попросил он уже у дверей. — Даже если очень захочется, Шу. Тебе нельзя пока приближаться к Источнику. А я вернусь к обеду.

— Конечно. Дайм?..

Он обернулся и шагнул обратно. Обнял, коснулся губами виска, шепнул:

— Ты справишься. Мы справимся. До встречи, Шу.

Уже в дверях Дайм подмигнул и снял с Ахшеддинов заклинание сна.

* * *

Кидая тоскливые взгляды на приближающееся к зениту солнце, Шу листала сочинение шера Хлаффа. Как славно, что Дайм предупредил! Если поверить хоть десятой части тех ужасов, что книга обещает смельчакам, рискнувшим сунуться в Источник, то проще сразу повеситься. По крайней мере, получится не так мучительно. Когда раздался стук в дверь, Шу как раз рассматривала миниатюру «неудачник номер пять».

Отбросив книгу, Шу вскочила навстречу лейтенанту.

— Покажи!

Сокрушенно покачав головой, Эрке выложил шкатулку, кинжал и затертую книгу.

— Я не ошибся?

Шу кивнула, еле сдерживая слезы разочарования.

— Ублюдки, — выплюнул Эрке. — Если до завтра не раздобудут подходящей вещи, придется Мастеру Ткачу искать другого помощника.

Не желая верить, она поочередно брала их в руки. Кинжал в молочном сиянии: индикатор и нейтрализатор ядов. Книжица в налете черно-голубой плесени: пристанище осколка души ведьмы, последнее, что ей удалось утаить от Хисса. Шкатулка с аляповатой инкрустацией и запахом прелой земли. Магии в вещицах было — гоблин наплакал.

На всякий случай Шу открыла шкатулку — вдруг там завалялось что-то кроме пыли. И вздрогнула: из-под крышки завоняло мертвечиной. Заклинание, оставленное Даймом, затрещало искрами. Темная магия! Она захлопнула шкатулку, чтобы не тревожить Дайма по пустякам.

— Что это? — вскинулся Эрке.

— Кажется, ткачи еще немного поживут. Посмотри!

Шу приоткрыла крышку, из шкатулки хлынул поток черноты с привкусом гнили.

— Ничего себе. — Ахшеддин сморщился.

— Это подойдет, — хмыкнула Шу и закрыла крышку. — Узнаешь цвет? Забавно.

— Очень забавно. Кто-то здорово разозлил придворного мага. — Эрке взял в руки шкатулку. — Не хотелось бы мне видеть, что будет с тем, кто это откроет.

— А мне не хочется даже брать ее в руки. — Шу передернула плечами. — Надеюсь, до завтра темный не обнаружит пропажу.

— Может мне стоит пойти завтра с тобой? Вдруг понадобится помощь.

— Нет. Если я не справлюсь сама, то мне уже никто и ничто не поможет. Разве что помолись Светлой.

— Помолюсь.

— Если мне удастся, я закажу большой молебен и… Эрке! — голос Шу сорвался. — Мне страшно.

— Мне тоже. Это что-то меняет?

— Ничего. — Шу устремила взгляд за окно. — Мне, возможно, понадобится жертва. Артефакт слишком темный, потребует крови. Можно курицу. Хоть ворону, только живую.

— Завтра с утра будет тебе ворона. А сейчас — бросай чтение всякой гадости.

Лейтенанта прервала отворившаяся дверь: Его Высочество, соскучившись, пришел поболтать с сестрой о новостях дворцовой жизни.

 

Глава 20

Цветная грамота

Дайм шер Дукрист

435 год, 4 день Каштана, Риль Суардис.

Дайм боялся. Снов Шуалейды, своей лжи, слишком сложной интриги. Впервые он так рисковал. Не фигурами на доске, а собой. Не приведи Светлая, Бастерхази удастся заполучить ведьму, и тогда за жизнь маркиза Дукриста никто не даст и ломаного динга. А если Шуалейда догадается, что его откровенность — та же игра, пожалуй, тогда проще чисто по-дружески попросить Рональда принести его в жертву Хиссу.

«Куда не кинь, слепой игрок, — насвистывал Дайм старую солдатскую песенку, направляясь к башне Заката. — Мимо судьбы не промахнешься».

В будущих покоях Её Высочества кипела работа. Мастеровые не замечали ни грозного свечения, ни хаотических завихрений стихий: для них это была обыкновенная дворцовая башня, разве что старые слухи, почти легенды, позволяли им требовать надбавки к жалованью и хвастаться женам своей храбростью.

На этот раз Дайм не стал скрываться от слуг. Он с видом хозяина оглядел новую мебель, велел сменить занавеси на втором этаже, чтоб лучше подходили к обивке стен, кивнул распорядителю на третьем.

— Все спокойно?

— Все спокойно, Ваша Светлость, — поклонился тот.

Дайм поднялся на последний этаж, оглядел голые стены.

— Зефрида? — позвал тихонько.

Никто не отозвался. Дайм пожал плечами и уже собирался уйти, как одна из плит потолка заскрипела и поднялась, открыв квадрат небесной синевы. Оттуда спустилась узкая кованая лестница, приглашая подняться на крышу. Взбежав по ней, Дайм оказался на огражденной низким парапетом площадке.

— Ты все же пришел, — шепнул знакомый голос.

Дайм огляделся, недоумевая.

— Я здесь, — призрак грустно засмеялся.

Наконец Дайм разглядел еле заметное в солнечном свете мерцание, в котором угадывался женский силуэт. Он поклонился, вмиг забыв все, что собирался сказать: оправдания и просьбы показались глупыми.

— Я не скажу ей, не бойся. — Мерцание приблизилось, его щеки коснулась прохлада. — Увы, я больше не могу с ней говорить. Даже во сне. Но ты расскажешь ей, потом, что я любила её? Пожалуйста.

Дайм тяжело сглотнул и кивнул.

— Все, иди. Видишь, Линза реагирует на тебя.

Низкое, за пределами слышимости, гудение где-то внизу подтвердило: пока Источник не приручен, магам здесь не место.

Не тратя времени на этикет — все нужное они друг другу уже сказали — Дайм побежал вниз. Четвертый этаж, третий; гул нарастает; удивленные взгляды мастеровых; дверь; синие и лиловые потоки тянутся к нему, мешают бежать; прочь по коридору, за угол, дальше по галерее… Только удалившись от башни на полсотни саженей, Дайм облегченно вздохнул и утер лоб.

«Надеюсь, Затран на месте, а Парьен не вздумает еще усложнить дело».

Седлая Шутника — самому быстрее, чем ждать, пока жеребец нашутится с конюхом — Дайм мысленно составлял отчет. Разумеется, Лерма будет в гневе и потребует повторного консилиума. И, разумеется, потребует, чтобы следующий раз его возглавлял не Дукрист. А поздно! Теперь сводный брат в любом случае её не получит. Потому что мертвая принцесса ему ни к чему, а заставить шеру категории дуо выйти замуж, если она не желает — проще уговорить Драконов вернуться.

Ристана шер Суардис

Стоя посреди гардеробной, Ристана оглядела разбросанные платья и трех фрейлин с трясущимися губами.

«Тупые криворукие клуши. Никакого вкуса. Никакого понятия о стиле».

Запустив безобразным веером в ближайшую, потребовала:

— Лазурное, с жемчугом.

— Но Ваше Высочество собирались надеть его на бал послезавтра, — пискнула вторая фрейлина, пятясь.

Ристана кинула на нее выразительный взгляд, и та, приседая и лепеча извинения, понеслась за платьем.

Если бы можно было так же просто поставить на место бледную мышь — Шуалейду! Но девчонка слишком много о себе воображает. Как будто это её заслуга — дар! Боги зло пошутили, одарив никчемную девчонку и лишив благословения истинную дочь Суарда. Среди предков Ристаны не было проклятых темных, чистоте её крови позавидует сам Император! Разве она не достойнее, чем ведьмино отродье? О, если б был хоть какой-нибудь способ получить магию, Ристана бы не остановилась ни перед чем. Тогда бы не нужен был Рональд, тогда бы отец не посмел лишить её наследства. Тогда бы проклятые кобели, и темный и светлый, не смотрели на неё, как на ошибку природы.

Вспомнилось, как на балу оба вились вокруг девчонки, будто та первая красавица. И на следующий же день хиссов сын заявил, что передумал её убивать. Ему, видите ли, нужна ученица — и от Шуалейды будет сплошная польза. Разумеется, темному будет и польза, и удовольствие — а после удовольствия он, воплощенное благородство, соизволит на девчонке жениться. И тот час вторая принцесса станет не нужна и неудобна. Темный забудет о ней… — взгляд Ристаны упал на перчатки, что подала фрейлина — как о никчемной тряпке!

— Ты что принесла? — зашипела она. — Слепая?

Выхватив длинные шелковые перчатки, расшитые серебром, Ристана хлестнула наотмашь. Девица, схватившись за лицо, замотала головой и убежала за другой парой, подходящей по тону.

«Нет. В таком настроении идти нельзя. Злость и обида — удел проигравших, — подумала Ристана, подходя к зеркалу и придирчиво оглядывая себя. — А я выиграю. Темные, светлые, все равно. Королевская кровь не водица».

Она улыбнулась зеркалу сначала надменно, затем тепло и очаровательно, и напоследок — строго. Примерка масок сделала свое дело: Ристана снова почувствовала себя полководцем. Для надежности перебрала план, позволила себе немножко помечтать: отдать девчонку темному и послушать вопли, когда тот будет её «учить». Если бы после этого Шуалейда гарантированно отправилась в Ургаш! Но нет. Девчонку не получит никто. Ни принц Лерма, ни темный Рональд, ни светлый Дукрист. Интриган-бастард и в этот раз сыграет на руку Ристане, что бы там себе не думал.

Надев подходящий образ — строгого достоинства — она кивнула фрейлинам, позволяя сопроводить себя до столовой.

* * *

Мажордом отворил высокие створки, отступил на шаг и объявил:

— Ее Высочество Ристана Мерисса Ваном шера Суардис-да-Адан! — голос его был полон почтения и восторга: как и положено.

Столовая благоухала любимыми отцом ирисами и полнилась возбужденными голосами, мужскими и мальчишескими. При появлении Ристаны разговоры стихли, все взгляды обратились к дверям. Ристана послала выверенную улыбку всем сразу и отдельный кивок — супругу.

— Дорогая, вы, как всегда, прекрасны. — Ниль Адан, покинув герцога Дарниша, склонился над её рукой и поцеловал воздух в волоске от кожи.

— Благодарю, дорогой супруг.

Одарив первого советника сияющей улыбкой, Ристана встретилась с ним взглядом: ледяная пустыня. От руки супруга, светски предложенной даме, веяло той же стылой полярной ночью.

Взгляд на остальных приглашенных не добавил радости. Узкий семейный круг сегодня оказался широковат: высокомерный тюлень Дарниш с меднолобыми братьями Фломами на радость принцу обсуждали тактику Марки и Хмирны в кампании сорокового года, а Дукрист снова вился вокруг девчонки. Сегодня ублюдок вел себя так, словно младшая принцесса — его собственность. А та смотрела ему в рот и сияла, как медный динг. От горячих взглядов, которыми обменивались голубки, стало тошно и горько.

— Вы слышали, Ламбруки дали согласие на брак старшей дочери и Зифельда? — осведомился с милейшей улыбкой советник Адан. — Прекрасная новость, не находите, дорогая? Вскоре мы порадуемся продолжению славного рода. По прогнозам, следующий граф Зифельд получит благословение Света.

— Чудесная новость, — равнодушно кивнула Ристана, подумав: «Как дали, так и заберут. А Зифельд, оказывается, дурак. Жаль, с ним было удобно». — Надеюсь, магистр Затран не ошибется по обыкновению.

Продолжая улыбаться и обмениваться с супругом любезностями, Ристана искоса поглядывала на сестру и Дукриста. Зачем? Хотелось думать, что ради изучения противника. Но получалось совсем не то. Вспоминалось, как когда-то такими же влюбленными глазами смотрел на неё Ниль. Так же вился вокруг, ловил каждый вздох. Как давно это было.

— Прелестно, дорогой, — отозвалась она на очередную шпильку. — Я поду…

— Его Величество Мардук Галисто Жанкард шер Суардис! — раздался торжественный голос распорядителя.

Разговоры оборвались: в столовую вошел король.

Отец выглядел помолодевшим и довольным — под панцирем холодной решимости снова кольнуло. Все ее старания, все труды на благо Валанты не вызывали у него такой радостной улыбки, как вид мальчишки Кейрана. Словно он — единственный сын, а она, Ристана — вроде мебели. Словно она не билась на совете за снижение баронских податей, не проворачивала многоходовые комбинации, чтобы получить для валантских купцов право беспошлинной торговли в Лестургии и Ольбере, не вела длиннейшие переговоры с Маркой, дабы Владетель придержал обнаглевших пиратов. Разве она не достойна всей родительской любви? И разве Валанта не достойна правителя, что будет заботиться о стране, а не зеленого мальчишки, который за полгода пустит гоблину под хвост все её труды?

— Доброго дня, дети мои, доброго дня, светлые шеры, — поздоровался король и обратил взор на чинно подошедшего мальчишку. — Тебе нравится в столице, Кей?

Ристана не слушала, что тот отвечает. В ушах шумело, ломило виски. Нестерпимо хотелось, чтобы все вернулось, как было всего пару месяцев назад — без щенка, отнимающего у неё все, что только есть дорогого.

— Позвольте проводить вас, — отвлек её голос супруга.

Подав ему руку, она надменно прошествовала к столу. Пальцы горели так, словно она не дотронулась до мужской кожи, а взяла в руки ядовитого ската.

За столом она была, как на иголках: Ниль сидел рядом и старательно избегал прикосновений. Впрочем, она тоже — но оба делали вид, что между ними полное согласие. Как всегда.

— Ристана, Ниль, мы надеемся на ваше присутствие послезавтра в Опере, — отвлекшись от щенка, отец обратил внимание и на неё. — Вам понравится. Говорят, этот новый поэт написал чудесную драму. Заодно пресечем глупые слухи о разладе в нашей семье.

— Разумеется.

Ристана улыбнулась отцу, а затем брату. Но из отцовских глаз не ушла настороженность и грусть, а Дукрист с Шуалейдой и вовсе не сочли нужным притвориться, что верят в ее добрые намерения.

Ну и пусть. При всем влиянии Длинных Ушей ему нечего противопоставить Рональду, кроме девчонки. А девчонка — мелочь: как ни прикрывали Флом и Бродерик её проделки в Сойке, Ристане не составило труда разобраться, что такое эта ведьмочка. Отчаянно везучее, сверх меры одаренное силой дитя, невоспитанное, избалованное и не имеющее представления о дворцовых интригах. Пора бы ей с ними познакомиться.

Подавая соответствующие ожиданиям отца реплики, Ристана выжидала момент. От всеобщей любви уже сводило скулы, хотелось разбить что-нибудь со звоном и грохотом. Просто чтобы почувствовать себя вновь живой, а не расписным цуаньским болванчиком, умеющим только улыбаться и кивать.

Наконец, король затронул нужную тему:

— Я думаю, вы оба вполне сможете за две недели выбрать себе подобающую свиту, — обратился король к младшим детям. — По десяти юношей и девушек из благородных семей будет достаточно.

— Конечно, отец, — начал щенок, но Ристана его перебила.

— А почему только из валантских семей, отец? Его Высочество мог бы приблизить, например, племянника сашмирского посла.

— Почему бы и нет, — кивнул король. — Если вы можете за него поручиться.

— О, зачем я, отец? За него поручится маркиз.

Дукрист приподнял бровь, но не удостоил ее ответом.

— Маркиз? — переспросил король.

Ристана удержала при себе снисходительную ухмылку: сдал отец. Лет пять назад он бы знал ответ заранее — и не спросил бы.

— Конечно, отец. Маркиз проверил юношу снаружи и изнутри. Я уверена, глава Канцелярии не стал бы вступать в столь тесную связь с недостаточно благонадежными личностями. Не так ли, дорогой Дайм?

Специально для девчонки Ристана представила, в какой позе Длинноухий вступал в связь с сашмирцем — и, судя по вспыхнувшим глазам, та прекрасно все поняла.

— На взгляд Канцелярии, дорогая Ристана, сиб Лусаама совершенно бесполезен в качестве придворного Его Высочества, — равнодушно ответил Дукрист.

— О, простите, маркиз, — усмехнулась Ристана. — Я думала, что раз вы проводите с ним столько времени наедине…

— Дорогая, мы же доверяем маркизу, не так ли? — прервал ее Ниль.

— Разумеется, дорогой, — сладко улыбнулась Ристана, делая вид, что отступает. — Как думаешь, мне стоит попробовать суфле?

— Непременно, — не менее сладко улыбнулся супруг.

— Мы так доверяем маркизу, что даже не спрашиваем, почему он привел Ее Высочество с прогулки лишь перед завтраком, — выпустила она отравленную стрелу: утренний разговор с Рональдом не пропал зря. — Голосу Императора виднее, чего стоит репутация Валантской принцессы.

Тщательно пряча торжество, она окинула быстрым взглядом собравшихся. Ожидания оправдались: повисло молчание, от благостной идиллии не осталось и следа. Дарниш и Флом заледенели, мальчишки переводили растерянные и возмущенные взгляды с маркиза на Шуалейду. Дукрист одарил Ристану таким взглядом, что она помянула десятью добрыми словами Закон, дарующий царственным особам неприкосновенность. Девчонка замерла, не донеся вилки до рта.

Один отец ласково улыбнулся ей, словно напроказившей малышке — так, что на миг стало мучительно стыдно. Как можно было подумать, что Суардис не знает, что творится в его Суарде!

Звякнула упавшая вилка, и в мозг вонзился голос ведьмочки:

— Ах, дорогая сестра, я так счастлива, что между нами воцарилось понимание! — вместо того чтобы смутиться и предоставить мужчинам разбираться самим, заявила она. — Ваше доверие — воистину благословение.

Шуалейда осенила лоб светлым окружьем.

Дукрист опомнился, спрятал злость и ответил тоном заботливого тирана, точь-в-точь как император Кристис:

— Ваше Высочество удивительно верно понимает ситуацию. — Он кивнул милостиво и обратился к королю: — Ваше Величество, смею надеяться…

— Мы рады, что Ваша Светлость взяли на себя обязательство обучать нашу дочь магии, — кивнул ему король. — Мы одобряем твой выбор учителя, Шуалейда.

— Да, если Ваше Величество позволит, я бы хотел воспользоваться случаем.

— Конечно, маркиз.

Дукрист достал из-за пазухи свиток разноцветной бумаги: синие, лиловые, голубые полосы, серая кайма.

— Сегодня Конвент подписал Цветную грамоту Её Высочества Шуалейды. — Он развернул свиток, показывая всем печать со знаком весов. — Вторая категория, три стихии, Сумрак. Позвольте поздравить Ваше Высочество.

На миг Ристане показалось, что пол покачнулся. Дуо? Это вот недоразумение — той же категории, что Бастерхази?! И три стихии. Проклятье.

— Сожалею, но Конвент не может дать благоприятного прогноза относительно будущей окраски дара, — с притворной скорбью продолжал Дукрист.

Сестра что-то отвечала, и отец говорил что-то значительное и подобающее случаю. Но Ристана уже услышала все, что хотела. Лерма не получит Валанты! И Дукристу ничего не светит. Пусть один кон он взял, зато Ристана выиграет партию. Рональд теперь не получит девчонку — значит, придется ему её убить. И снова единственным ключом к власти будет она, Ристана.

До окончания обеда Ристана была мила, покладиста и скромна. Настолько мила, что супруг забеспокоился и вызвался проводить её до покоев. Но поздно. Давно прошло то время, когда она была готова позабыть все на свете, лишь бы вернуть того Ниля. А сейчас — сейчас ей казалось, что тот Ниль приснился ей прекрасным солнечным утром, а на самом деле первый советник Адан не более чем хладнокровный зануда и лицемер, как и все прочие.

— Благодарю, но не стоит, дорогой. У меня дела, — отмела Ристана лживый намек на мир и отправилась в Рассветную башню, будить Бастерхази: хватит ему грезить о сумрачной принцессе, детях-магах и Валанте.

Шуалейда шера Суардис

Шуалейда еле дождалась конца семейного обеда и последующего разговора с отцом. Как оказалось, Дукрист невесть когда успел заручиться его согласием на всё, вплоть до газетных статей о скандальной любви императорского бастарда и сумрачной принцессы — резонов своих отец не объяснял, но призрак брака с принцем Лермой и последующей смены династии в Валанте слишком давно висел над Риль Суардисом, чтобы надо было что-то объяснять. Зато, когда Дайм подтвердил — уже в кабинете, где отец устроил им небольшой допрос — что берет Шуалейду в ученицы, она чуть не взлетела от радости. О таком подарке она и мечтать не смела.

За обедом, когда король заявил, что рад ее выбору, она испугалась: а вдруг Дайм скажет, что ничего подобного? Зачем ему еще и ученица? Но Дайм, казалось, обрадовался возможности официально объявить о своих обязательствах. И там же, в кабинете отца, они обменялись клятвами. О, если бы то были другие клятвы! Но об этом Шу запретила себе думать. Учитель и ученица — связь не менее крепкая, чем супружеская. И этого достаточно. Пока.

Она не помнила, как закончился разговор с отцом, как возвращалась к себе. Ею владело бурлящее, щекотное чувство, что жизнь снова переменилась — который раз за последние дни! Но в этот раз определенно к лучшему.

Все к лучшему! — хотелось петь и танцевать, будто она съела пыльцу циль. Хотелось убежать в Фельта Сейе и целоваться с Даймом. При воспоминании о прошлом вечере петь и танцевать хотелось еще сильнее. И совсем не хотелось думать о Линзе.

Но, увы, вместо таинственного леса и нежных рук любимого этим вечером её ждала лишь собственная комната и стопки книг. А завтра…

— Утром гномы доставят мраморный круг. На второй этаж, дальше они ни за какие деньги не пойдут, — расхаживая по комнатке, объяснял диспозицию Дайм. — Сразу после этого Его Величество вызовет Бастерхази, и мы продержим его, сколько понадобится.

Шу слушала, кивала, уточняла — и смотрела на него. На узкие кисти, длинные подвижные пальцы: Дайм сопровождал слова резкими жестами. На густые брови — складка на лбу выдавала его беспокойство не хуже металлического отблеска ауры. На губы, жесткие и нежные одновременно — так хотелось коснуться их, убедиться, что пьяный вкус поцелуя не пригрезился…

— Шу, что ты творишь, ради Светлой! — Оборвав речь на полуслове, Дайм повернулся к ней, взглянул прямо в глаза. — Подожди до завтра. Прошу тебя.

Он подошел почти вплотную, протянул руку, но остановил в волосе от её щеки.

Лишь отзвук вчерашней боли — но Шу хватило, чтобы опомниться и устыдиться.

— В башне тебе не понадобится защитное заклинание. — Дайм жарко улыбнулся, опуская руку. — И, раз уж теперь я твой учитель…

От недоговоренного обещания по телу Шу прошла горячая волна, закружилась голова и участилось дыхание. Завтра! Ради этого завтра она свернет горы!

 

Глава 21

Баньши

Келм бие Кройце, Волчок

435 год, 5 день Каштана, Суард.

— Хватит, — раздался голос Мастера.

Он остановил тренировку ровно в тот миг, как Ласка в пятнадцатый раз за утро «убил» Волчка. Все шестеро учеников, как один, обернулись. Волчок глянул на небо: девять, на час раньше, чем обычно.

— Завтракайте и выметайтесь в город. Вы должны вести жизнь обыкновенных горожан. Гуляйте, веселитесь — но чтоб через полчаса вас тут не было. И не появляйтесь до заката.

— Да, Наставник, — отозвались все шестеро: руки сложены лодочкой перед грудью, поклон, взгляд в пол.

Когда Волчок поднял взгляд, на заднем крыльце уже никого не было.

— Ну, раз Наставник велел гулять, — многозначительно протянул Ласка и подмигнул Волчку. — Пошли к Лотти, боец, заслужил.

— Молодец, Волчок, — снисходительно кивнул Угорь. — Сегодня я угощаю. Пышечками.

Волчок еле подавил дрожь: в глазах что Угря, что Ласки читалось злое веселье. Решились. Шис их забери, они все же решились.

— Эй, Свисток, — позвал Ласка.

Сын Мастера обернулся с крыльца.

— Пошли с нами. Пропустим по кружечке!

— Не сегодня. — Свисток отвернулся и исчез в доме.

— А, не достойны, — насмешливо пробурчал Ласка. — Нам же больше достанется!

Про самых младших, собиравших по саду ножи, звездочки, деревянные мечи и прочие следы тренировки, Угорь с Лаской забыли. Как всегда. Впрочем, Игла и Простак предпочитали развлекаться поодиночке.

— К шису завтрак, — неправдоподобно радостно заявил Угорь. — Последние дни праздника, а мы время теряем. Бегом, Волчок, пышечки заждались!

Волчок кивнул и помчался переодеваться. По дороге заглянул на кухню: Фаина уже расставляла тарелки, а Орис, раздетый до пояса, вытирался полотенцем и рассказывал что-то о гитарах и менестрелях.

— На меня, Ласку и Угря не надо. Поедим в городе.

Фаина оделила его равнодушной улыбкой и кивнула.

«Тьфу, чтоб вас, — думал Волчок, поднимаясь на второй этаж, обливаясь из кувшина и натягивая праздничную рубаху с синим кантом. — Ненавижу. Всю вашу Гильдию ненавижу. Нашли себе мелкую карту на размен, забери вас Хисс!»

Позавчерашние слова Угря все крутились в голове: подстеречь одного, убить…

— …подстеречь одного, убить, — рассуждал Угорь, сидя на камне посреди сухого русла Свирели, там, где она впадает в Вали Эр.

Для разговора он выбрал открытое со всех сторон место: весенняя вода спала, обнажив дно. Никому не нужная пустошь, разве что по утрам детвора пускает кораблики в ручейках, оставшихся от разлива.

— Но Ёж запретил трогать… — возразил Ласка.

— Лягушонка, — перебил Угорь. — Про Свистка речи не было. Или тебе непременно надо играть честно?

Ласка пожал плечами. Волчок промолчал, сделав вид, что его это не касается. Какая честная игра, если Мастер нарушил Закон, а их приготовил на убой? Угорь глянул на Волчка и Ласку, и, убедившись, что никто не возражает, продолжил:

— Надо выбрать время, когда Свисток один. Место — без свидетелей, и чтоб близко спрятать тело. Подойдет Фельта Сейе. Даже Мастер там ничего и никогда не найдет.

— Днем на опушке полно народу, — сказал Ласка.

— Рядом с Баньши никого не бывает. Боятся. — Угорь презрительно фыркнул. — Чернь.

— Не обязательно Свисток пойдет той дорогой.

— Другая длиннее. И другое место нам не подходит. Труп найдут даже в реке.

— Значит, будем надеяться на удачу.

— Удача — чушь, — отрезал Угорь. — Удача приходит к тому, кто готов действовать.

Ласка кивнул, Волчок тоже.

— А тебе, Волчок, самое ответственное. Пойдешь вперед, до развилки, и если покажется Лягушонок, дашь сигнал. Мы не можем рисковать: если хоть один уйдет… сами знаете. Лучше подождем другого случая.

— Какой сигнал?

— Выпь. Наш сигнал, что дело будет сделано — тот же. Выпь, один раз.

* * *

«Выпь, один раз», — повторял про себя Волчок, стараясь не думать о том, что будет, если что-то пойдет не так.

«А оно пойдет не так! — настойчиво лезло сомнение. — В самый неподходящий момент! Как тогда, на рынке».

Волчок тряс головой, отгоняя страх и тошноту, но страх не отгонялся. Видение алтаря Хисса заслоняло свет, деревья казались колоннами храма, прошлогодние листья пахли кровью.

«Даже если пойдет так, на что ты-то надеешься? — продолжал здравый смысл. — Даже если алтарь минует, останется Лягушонок. Зря Угорь не принимает его в расчет. Но ты-то знаешь, чего он стоит».

Волчок остановился. Поднял взгляд: высоко-высоко, сквозь редкие прорехи в кронах, мелькали голубые, с белым кружевом, юбки Светлой Сестры. Помолиться? Жаль, не поможет. Услышит лишь Хисс — все они принадлежат Темному, с тех пор как стали учениками Мастера Ткача. А Хисс никогда и никого не отпускает. И даже если Лягушонок не убьет до Испытаний, Угрю и Ласке понадобится жертва для бога — кто, как не Волчок?

«Почему, Светлая, ты оставила меня?»

Светлая молчала, только ветер шелестел кронами.

Хилл бие Кройце, Лягушонок

Ветер шелестел в кронах: беги, Лягушонок, беги!

Он бежал. Несся в зеленом полумраке леса, с одной мыслью: успеть! Что успеть, он не думал. Хилл вообще не понимал, что с ним творится — но с самого утра не находил себе места. Даже Черная Шера не смогла его отвлечь. Клайвер, промучившись полчаса с нерадивым учеником, велел ему пойти и завалить, наконец, ту девицу, из-за которой пальцы попадают мимо струн.

«Если будешь отвлекаться из-за каждой юбки, музыканта из тебя не выйдет. Вот твоя единственная возлюбленная, — кивнул Клайвер на гитару. — Нет на свете её прекрасней, её верней и её ревнивей. Девиц много, а музыка одна!»

Хилл кивал, но мыслями все равно был далеко и от Клайвера, и от девиц. Какие к троллям девицы, если мерещится смех Хисса? Хилл раз за разом гнал невнятные страхи, заставлял себя сидеть спокойно, прижимал непослушные острые струны, раня пальцы — Шера не собиралась так просто мириться с невниманием.

Высидел до полудня. Пять раз заливал подушечки пальцев заживляющим бальзамом, сжимал губы, пока бальзам делал свое дело, и снова брался за гитару. Клайвер время от времени заглядывал на жалобные стоны Шеры, качал головой и уходил. А в полдень…

В полдень Хилл понял, что нельзя медлить ни секунды. И все доводы рассудка, что Мастер мог продлить тренировку, дать Орису поручение, да просто брат мог повстречать по дороге сговорчивую милашку — всё заслонил смех Хисса и уверенность: с братом беда.

Бежать, скорее! Может, еще успеет…

Гитара обиженно зазвенела, брошенная на кровать. Скатываясь по лестнице, Хилл крикнул Сатифе:

— Не ждите к обеду.

Вылетел из лавки, не попрощавшись с Клайвером, и помчался к лесу.

Он бежал, вглядываясь в прохожих — вдруг брат уже здесь? Но среди чужих и знакомых лиц не попадалось единственного, родного. Меж бардов, поэтов, мимов и зевак на опушке Королевского парка мелькнули широкие плечи, коротко стриженные черные волосы…

— Орис? — позвал Хилл через головы горожан.

Но прежде, чем стриженый обернулся, Хилл уже понял: не тот.

Древние дубы насмешливо качнули кронами: беги!

Полуденный свет и гул сменились зеленым полумраком и тишиной. Густая трава опушки — утоптанной дорожкой. Хилл прислушивался к лесу, всматривался в редких встречных. Прохожие шарахались, но Хиллу не было дела до их удивления и страха. Хотелось заорать на весь лес: Орис, брат! Перед развилкой он на миг задумался: через водопад Вдовьих слез или мимо Баньши? Ноги сами понесли по нехоженой короткой дороге. Не успел он преодолеть и половины пути до расщепленного дерева, как неподалеку раздался тоскливый, пронзительный вопль.

Баньши? — окатило иррациональным страхом.

Выпь, — одернул себя Хилл.

Поздно, — оборвалось что-то внутри, оставив после себя глухую пустоту. — Теперь — точно поздно.

Не обращая внимания на тошноту и темноту в глазах, Хилл добежал до древнего дуба, расщепленного молнией. Остановился под ним: запах ненависти, примятая трава, свежесломанные ветки подлеска. Поискал кровь — не нашел. Подавил неуместную надежду: жив?! Напомнил себе о семидесяти двух способах убить без крови.

Следы. Запахи… Хилл искал ответ, но лес обманывал. Пах зверьем, пыльцой, лиственным соком и страхом, раздавленными жуками и ненавистью. И не пах смертью. Но Хилл видел следы. «Здесь были двое — говорили они. — Ждали, долго».

Ждали, чтобы ударить в спину…

Орис бие Кройце, Свисток

…удар в спину, боль, темнота…

Бред и наваждение!

Орис сморщился, словно от кислятины. Весенние праздники, неделя, когда даже свиней не режут! А все равно за каждым кустом мерещатся Угорь с Лаской. Шис бы их подрал.

Тоскливо заорала выпь. Ежевичник слева от тропы дрогнул.

Орис не успел подумать, какого шиса делает в дневном лесу болотная ночная тварь, как три звездочки вылетели из его руки и веером прошили ежевичник. А сам он откатился с возможной арбалетной траектории и затаился за толстым грабом, держа наготове нож.

— Погоди меня убивать, — вместо свиста болта послышался шепот, сливающийся с шелестом крон. — Поговорить надо.

Из-за сросшихся кленов, саженях в четырех от тех кустов, показалась открытая ладонь, пальцы сложились в знак «перемирие именем Хисса».

— Волчок? Какого… — пробормотал под нос Орис и показал такой же знак.

Тут же из-за клена показался сам Волчок, приложил палец к губам и метнулся к Орису. Показал глазами на тропинку, потом в глубину леса. Орис кивнул. Волчок, не тревожа лесной тишины, скользнул прочь: спина его была отличной мишенью. Через три десятка саженей он оглянулся, кивнул и исчез в высокой траве между валунами.

— Ну? — Орис опустился рядом, не убирая ножа.

Волчок приложил палец к губам и покосился в сторону тропинки.

Орис прислушался: еле слышное шуршание, неправильный скрип ветки, не в такт ветру. Через несколько мгновений лес снова звучал, как положено. Те, кто шел мимо — ушли. Орис вопросительно глянул на Волчка. Тот пожал плечами, мол, чего тут объяснять, сам все понял.

— Ты ж не просто так меня предупредил.

— Твой отец может устроить меня к Кирлаху служкой, — Волчок не спрашивал, а утверждал. — Я не хочу лезть в ваши игры. И дохнуть на Испытаниях не хочу.

Орис разглядывал его: легкомысленный игрок внезапно изменился. Повзрослел. Даже жаль, что не станет Рукой Бога — но он прав, шансов нет. Особенно теперь.

— Я попрошу Наставника. Но не могу обещать, что он меня послушает.

— Этого достаточно.

Хилл бие Кройце, Лягушонок

…этого достаточно, чтобы убить. Всех, — шептал возникший на месте пустоты огненный острый ком. — Ориса нет, осталась только месть. К Хиссу Закон. Бог мести поймет. Ищи, Лягушонок, ищи!

— Ну, что нашел? — ударил по ушам тихий голос… Ориса?!

Хилл подпрыгнул, развернулся на звук, забыв про зажатый в руке нож.

На тропинке, под дубом-баньши, стоял брат. Он улыбался радостно, словно увиделись после года разлуки.

— Багдыр тебя… — беззвучно шепнул Хилл: голос пропал вместе с комом ненависти.

— Идем скорее. Шис знает, что будет, когда они догадаются.

Только теперь Хилл заметил Волчка за спиной брата. За один вздох он испугался, удивился, понял — и снова удивился.

— Идем.

Орис кивнул на тропу: шутки кончились, пора уносить ноги.

Они убегал тихо, как тени. Фельта Сейе, словно наигравшись их страхами, стелил под ноги ровную траву, убирал с пути цеплючую ежевику, смахивал со склонов предательскую каменную крошку. До самой опушки, что выходит к Старому городу, им не встретилось ни души. Но только удалившись от Королевского парка на квартал, Хилл решился замедлить бег и спросить Волчка:

— Почему?

— Свидетелей убивают, — ответил тот аксиомой.

— Потом, — одновременно с Волчком откликнулся брат. — Пока мы не поговорим с Мастером, Волчку надо спрятаться.

Хилл вопросительно глянул на обоих, он Орис отмахнулся.

— Я приду после заката, — пообещал Волчок, прежде чем раствориться в праздничной толпе на площади Магистрата.

Несколько кварталов Хилл с Орисом бежали молча. Наконец, Хилл не выдержал.

— Где ты был?

— Носил медовые лепешки слепому Нье.

Хилл от неожиданности запнулся. С какой стати брат пошел к сумасшедшему прорицателю? Он же всегда говорил, что его предсказания — бред.

— Зачем ты… — схватив брата за рукав, начал Хилл.

— Мастер послал, — прервал его брат, не замедляя шага. — Сказал позвать, чтобы никто не видел. Ничего не объяснил, только велел не показываться дома до заката. Всем велел.

Снова запахло неприятностями. Другими — словно мало Угря с Лаской. И чем ближе они подходили к улице Серебряного Ландыша, тем сильнее смердело. Вонь стала невыносимой, когда братья свернули с площади Варкуда на родную улицу.

— …выжжет огненное око! Северный ветер несет смерть! Не сойти с пути, не свернуть… — сумбурные выкрики и бормотание слепого Нье встретили их за углом. — Мертвый ведет живого, мертвый ищет солнца. Зачем мертвому солнце? Стой!

Черный от загара крючконосый старик заступил им дорогу. Ветер взметнул белые космы прорицателя Хиллу в лицо, корявый палец ткнул в Ориса.

— Куда идешь, бард? Иди на север, беги! Твой дом плачет, луна голодна. Семь черных коней грызут столбы, вырвутся — не догонишь…

От слов сумасшедшего в животе зашевелилась холодная тошнота, словно Хилл проглотил лягушку. Черные, без белков и зрачков глаза Нье казались колодцами в Ургаш: пронзали, цепляли и тянули.

— Простите, вы нас с кем-то спутали. — Орис отстранился и обогнул старика.

— Путали… путь на север и на юг… — снова забормотал Нье, устремив невидящий взгляд в сторону дворца. И вдруг сказал тихо: — Не ходите, юный мастер, нельзя. Пусть идет один светлый, его не заметят.

Хилл с Орисом переглянулись, словно спрашивая друг друга: не померещилось?

— Ах-ха! — не то засмеялся, не то закашлялся старик, отталкивая Ориса. — Река пошла вспять! Ах-ха!

Передернув плечами, Хилл устремился прочь от слепого Нье, к дому. Орис за ним.

— Жди здесь, — попросил Хилл. — Еще немного, и я начну верить сумасшедшим.

Последние слова он пробормотал, ныряя в тень оплетшего террасу винограда. Ургаш принял его в объятия, позвал: иди глубже, до самого дна!

В этот раз Хилл шагнул дальше, чем в гномьем банке. Ровно настолько, чтобы сохранить ощущение себя во времени и пространстве: Хиссова Бездна кружила голову, путала верх с низом и прошлое с будущим.

«Подожди, Темный! Мне рано пока!» — заклинал Хилл, нащупывая дорогу к дому.

«Здесь, — насмешливо зашипели крылатые силуэты. — Здесь твой дом!»

Особняк по улице Серебряного Ландыша с изнанки казался стеклянным ларцом с черными жуками внутри. Ни замков, ни даже дверей — Хилл свободно прошел в кабинет Мастера на втором этаже. Двоих он узнал издалека: кусок непроглядной Тьмы и пятно чистого Света не могли быть никем, кроме настоятелей храмов Хисса и Райны.

«Наставник, Феллиго, Седой Ёж… — сгустки в сером киселе с трудом приобретали знакомые черты. — А откуда эти? Шис, еще бы услышать, что они говорят!»

Хилл всматривался в силуэты, вслушивался до звона в ушах, но не мог расслышать ни звука. Он уже собрался всплыть до обычного слоя Тени, где слышна речь, как знакомый голос сказал:

— Не вздумай. Если выйдешь, тебя убьют, и ни Мастер, ни Кирлах не помогут.

Хилл застыл, не понимая, то ли радоваться нежданному советчику, то ли бояться.

— Да не бойся ты, — усмехнулся… кто?

Из-за левого плеча показалось радужное мерцание.

— Любопытно, да? — мерцание пошло волнами смеха. — Ну, послушай. Может, чего поймешь.

Невесомая рука легла на плечо Хилла. Серый кисель всколыхнулся, прояснился…

— …угодно богам. Не в человеческих силах противиться, — ровно твердил светлый настоятель Халрик.

— Закон писан для всех! — устало возмущался незнакомый мастер Теней. — Рука Бога не имеет права участвовать в Испытаниях. Лягушонок должен принять полную присягу немедленно.

— Мои ученики пройдут испытания, как положено. Вместе. А мастеров Теней без ритуала не бывает. Если Совет Гильдии будет настаивать, я готов выставить моих подмастерьев этой осенью. Раньше двое из них не смогут справиться с Тенью. Вряд ли кому-то нужны сумасшедшие слуги Хисса.

— Любая лавина начинается с одного камня, — отстраненно заявил Седой Ёж. — Этот камень уже упал, но вы, — он указал сразу на обоих братьев-настоятелей, — не желаете исправить дело. Видимо, уже и служителям Двуединых личные дела важнее Закона.

— Все! Достаточно! — оборвал его Кирлах. — Можешь сомневаться сколько угодно, Хиссу все равно. Но не смей вмешиваться! Если любой из подмастерьев погибнет до Испытаний по твоей вине, ты ляжешь на алтарь. И не умрешь, пока не поймешь: Двуединые не желают, чтобы их слуги дрались меж собой, забывая о служении.

Настоятель Темного храма обвел тяжелым взглядом всех присутствующих, на миг задержал взгляд на Хилле.

«Спокойно», — шепнул в ухо… слепой Нье?!

Кирлах дернул уголком рта и перевел взгляд дальше.

— Ты, Мастер Ткач Кардалоны, лучше думай, какие заказы принимать, чтобы не терять людей и не потерять жизнь. Твой страх перед земной властью глуп, и еще более глупо оправдываться радением за традиции.

Мастер Кардалоны сжал губы и почтительно поклонился жрецу: спорить с истинным сыном Хисса, если он назвал тебя глупцом — лишь доказать его правоту.

— А ты, Мастер Ткач Найриссы, готовься. В ближайшее новолуние Найрисса испытает мастерство новых Претендентов. Помни о традициях и не преступай Закон, все же прочее в твоей власти.

— Двуединые сказали, — подтвердил решение брата Халрик и посмотрел прямо на Хилла. Или на того, кто стоял за его спиной?

— Да пребудет Равновесие! — вразнобой согласились Мастера и Седой Ёж.

— С сегодняшнего дня Претенденты — под рукой Хисса, — добавил настоятель.

От слов Кирлаха холод пронзил Хилла насквозь. Испытания меньше чем через неделю. Ласка с Угрем под рукой Хисса — и Закон им не указ. Нет, не может быть!

Настоятели первыми покинули кабинет. За ними — Ёж и Мастер Кардалоны. Мастер Найриссы чуть задержался, остановился рядом с Наставником.

— Зря. Ты был хорошим Мастером, Кройце. — Он покачал головой. — Неужели оно того стоит?

— Стоит, Вальдос, — усмехнулся Наставник. — Для меня — стоит. А для тебя — нет.

Мастер Найриссы еще раз с нескрываемым сожалением покачал головой и покинул кабинет. А Наставник вернулся за свой стол, придвинул том Хмирских Хроник, раскрыл его на закладке и глянул прямо на Хилла.

— Что скажешь, Нье?

— Что… — третий близнец шагнул к Мастеру уже обыкновенным слепым стариком, а не радужным мерцанием. — Ты сделал выбор, прочее уже неважно. — Прорицатель оглянулся на Хилла. — Выходи, малыш. Может, вам и удастся…

На лицо Нье снова легла маска сумасшествия, он засмеялся.

— Ква! Ах-ха, ква-ква! Шесть стрижат учились летать. Раз, два, три, первого съела ворона, — начал он детскую считалочку. — Раз, два, три, второй подавился жуком… Ха…

Беспорядочно размахивая руками, дергая головой и бормоча считалку, Нье пошел прочь — прямо сквозь закрытую дверь.

Хилл провожал его растерянным взглядом. Третий брат? Но как же — ведь близнецов всегда двое! Черный и белый, два бога, два храма…

— Я не знаю. Никто не знает, — предупредил его вопрос Наставник. — Они слишком стары. Старше Империи, может, старше Эльфийского Договора. Говорят, все настоятели во всех храмах это они, Кирлах и Халрик. Только слепой Нье один, но появляется всегда в разном обличье, в разных местах. Зачем, почему — боги не имеют обыкновения объясняться перед смертными.

— Я могу позвать Ориса?

Мастер кивнул, грустно улыбнулся, словно хотел что-то сказать… и промолчал.

 

Глава 22

Источник

Дайм шер Дукрист

435 год, 5 день Каштана, Риль Суардис.

Этой ночью, как и прошлой, Шуалейде снилась мать, снился дождь и ураган. Дайм еле удержал её, проникнув в сон, иначе она бы ушла в башню, не просыпаясь, так силен был зов Источника. Все утро она была рассеяна, то и дело кидала взгляды на дверь.

— Ни секундой раньше десяти часов. Обещай! — потребовал Дайм после завтрака.

Вручил ей колбу с собственной кровью — Шу ахала и возмущалась, но поздно — и отправился к королю, отвлекать Бастерхази. Король уже ждал. На столе лежали папки с делами и жалобы на придворного мага, чудом уцелевшие в магистрате. Требование явиться к десяти утра секретарь отнес Бастерхази еще два часа назад.

Едва Дайм успел обменяться с Мардуком приветствиями, как нервы заорали: «опасность!», и тут же в приемной послышался возмущенный голос сашмирского посла:

— Немедленно! Срочная дипломатическая нота категории прим!

Дайм выругался вслух — почти теми же словами, что Его Величество. Война? С Сашмиром?! Рональд сошел с ума, если думает, что это сойдет ему с рук.

Дверь открылась, впуская зеленого, но по-прежнему невозмутимого секретаря.

— Мы изволим дать аудиенцию, — рявкнул Мардук, не дожидаясь его слов.

Сиб Русаахаджи отпихнул секретаря и ворвался, потрясая листом бумаги, пахнущим духами и смертью.

— Приветствую Ваше Величество! — Церемониальный поклон посла походил на серию фехтовальных выпадов. — Приветствую Вашу Светлость! — он выплюнул эти слова, словно древесная жаба кри липкий сгусток яда.

— Приветствуем дорогого друга, посланника возлюбленного кузена, — тоном, способным заморозить яд еще во рту у жабы, ответил Мардук.

Но посол не внял. Вокруг него завивалось тщательно и оригинально сработанное наваждение ненависти, как и следовало ожидать, без малейших привязок к магу-автору.

— Мы требуем справедливости! Именем Светлой, оскорбление, нанесенное Сашмиру, будет смыто лишь кровью. Сашмир объявляет Империи Долг Чести. — Посол положил перед королем надушенный смертью листок и указал на Дайма. — Единственная возможность избежать войны — бусиг-да-хире.

Бусиг-да-хире? Бедняга посол, когда он опомнится, ему самому придется совершить обряд, имя которого в переводе с древнесашмирского обозначает «расцветающие алым ирисом на белом льне внутренности».

Прощупывая наваждение, Дайм проклинал себя. Листок, исписанный витиеватым почерком, рассказывал печальную историю. Племянник посла, милый и не обремененный предрассудками Хумма, повесился этой ночью от «несчастной любви» того же происхождения, что и гнев сиба Русаахаджи. Юноша оставил письмо в духе сашмирских эпосов: «…соединиться с возлюбленным Даймом, принявшим в залог вечной верности юношескую честь, в чертогах Светлой покровительницы любви, раз жестокая судьба не позволила этого сделать здесь». Несчастный мальчик поплатился за жизнью за чужие интриги, и виноват в этом только Дайм.

Потом. Сокрушаться и жалеть птенца — потом. Если выживем. Ловушка — дело рук Тхемши и Рональда. На бусиг-да-хире они не рассчитывали, но сыграли на опережение: не являться к королю, успеть перехватить Шу, пока она уязвима.

Дайм перебирал нити заклинания в поисках кончика, отгоняя настойчивое желание оглушить посла бронзовой чернильницей, что определенно решило бы проблему на ближайший час, но стоило бы ему самому в лучшем случае отставки, а в худшем — превращения в голема лейб-гвардии. Нет, должен быть иной выход.

— …немыслимое унижение! В нашем роду никогда не было… — возмущался посол.

Шисов лицемер! Забыл подумать о мальчике, когда подкладывал в постель влиятельным вельможам?

— Не горячитесь, дорогой друг, — прервал посла король. — Не думаю, что наш возлюбленный кузен одобрит столь поспешные ваши действия.

Проклятое наваждение, не снимается! Нити сплетены слишком хитро. А время — время уходит! Распутать клубок нужен час, да оно и само через час рассеется. Но в запасе нет и трех минут. Сейчас Шу выйдет из защищенной комнаты, отправится в башню — одна.

— Необходимо провести расследование. Мы всемерно осознаем глубину вашего возмущения и так же возмущены происками… — Мардук плел словесные сети, удержать посла от непоправимого: ритуальной формулы объявления войны.

Нити не поддавались, а сил разорвать их — не было. Не хватало немного: пинты крови, отданной Шу, капли, потраченной на сны. Замороченный сашмирец приближал бойню. Наваждение ухмылялось, скалило зубы в седую бороденку и хихикало: «Выбирай! Мир или Шуалейда? Война или смерть? Что бы ни выбрал, проиграешь».

Нити. Контуры. Связи. Символы. И лишь один ключ. Настолько простой, что не обойти — или согласиться, или ждать. Всего час. Но Шу уже не будет, а может, не будет и Риль Суардиса. Только один путь обещал отсрочку и шанс остаться в живых.

— Я готов. — При звуке его голоса посол и король замерли. — Если Сашмиру моей виной нанесено оскорбление, я смою его своей кровью.

Он говорил — медленней, чем пески засасывают древнюю столицу Ирсиды — и сливался с темным заклинанием, не обращая внимания на обжигающую боль чуждой стихии. Он становился дрожащими в предвкушении нитями, он сам ухмылялся в жидкую бороденку и щурил узкие глаза: «Немыслимая удача! Щенок Дукрист попался на примитивную удочку!»

— Я, Дайм шер Дукрист, клянусь совершить бусиг-да-хире в том случае, если Конвент признает меня виновным в оскорблении Сашмира. Видят Двуединые!

Боль черной стихии прорвалась вспышкой света, оставив Дайма дрожащим и задыхающимся. Заклинание приняло жертву: шанс, что Тхемши докажет оскорбление и вынудит Дайма покончить с собой. Вероятности дали взаймы час.

— Ваше Величество, прошу позволения покинуть вас и заняться организацией дознания.

— Разумеется, Ваша Светлость, — кивнул Мардук.

— Мы протестуем, Ваше Величество, — начал возражать посол.

Но Дайм уже не слушал. Он бежал к Рассветной башне, выставляя на пути Рональда щит света. Десять часов — Шу вышла! Шквал огня и смерти ударил, ожег новой болью. Темный давил со всей силой, вплетал все новые заклинания. Но Дайм держал щит, закрывая Шу и считая её шаги. До башни сто… девяносто… Вместе со счетом в мозгу билось: успел! Слава Светлой, успел! Дальше будет проще. Лишь бы хватило сил.

Шуалейда шера Суардис

Скорее, скорее! — кололо нетерпение, подхватывал ветер за окном, звенели в унисон подвески люстры и тикали часы.

Скорее! — подгоняло отчаянное биение сердца.

Шу не понимала уже, то ли она сама так хочет поскорее шагнуть в неизвестность, то ли это башня зовет ее. А может быть, она уже не могла различить, где она, а где Источник. Но — неважно! Ничто не важно, кроме безумства лиловых и синих вихрей, треска молний, клочьев тумана, вцепившихся в подол, в рукава, в волосы — и тянущих: скорее!

Она плохо понимала, почему Эрке стоит у двери, не давая пройти. Почему Баль держит ее и твердит о просьбе Дайма. Ведь он сам сказал — иди. Зачем ждать?

— Еще немного, Шу, пожалуйста.

— Не сейчас, Шу. Подожди, там опасно!

— Дайм просил не выходить до десяти, ты же обещала!

Любимое имя на миг вырвало Шу из объятий штормовой грезы. Лица друзей выплыли из облачной круговерти, колба в руках Баль обожгла глаза Светом.

— О, чуть не забыла!

Шуалейда осторожно взяла заключенную в стекло кровь мага. Почудилось, что в сосуде мифический эликсир бессмертия, густой и сладкий допьяна. Стоит лишь отпить глоток, и вся сила и жизнь Дайма перельются в нее…

Внезапное понимание, что за сокровище доверил ей любимый, окатило ледяной волной ясности. Наваждение Источника отступило. Но осталось тиканье часов: обещала, обещала! И осознание опасности.

Готова. Шагнуть за край. Рискнуть — жизнью, рассудком и душой.

Колба в ладонях пульсировала теплом живого сердца, шкатулка в мешке источала миазмы тлена, секундная стрелка отщелкивала последний круг. Дверь светилась последней, призрачной, уже ненужной защитой. А за дверью…

«За край, за край», — пробили часы.

И Шу переступила порог.

* * *

Следующего шага она не помнила — очнулась только в башне. Свет в ладонях бился горячо и остро: боль проникла до самого дальнего уголка, где пряталась маленькая девочка по имени Шу.

Она открыла глаза, вздохнула. Вокруг вихрились лиловые, синие и голубые потоки, словно художник налил в стакан краски и размешивал, а Шу смотрела на красковорот со дна. Оторвавшись от завораживающей красоты, она опустила взгляд на свет в ладонях. Шепнула: «Дайм? Ты здесь?» Вместо ответа блики погладили её по лицу, скользнули к мраморному диску, затем к лестнице.

— Да, я помню, — ответила она.

Источник словно ждал ее слов: вихревые потоки отступили, мир с громким хрустом встал на место.

Она прижала колбу к груди, вздрогнув от удовольствия — показалось, под ладонью детеныш пумы. Теплый, мягкий, с шелковой шерсткой и морской бирюзой глаз. Он урчал, обещая не выпускать когти, пока Шу не забывается. Она забеспокоилась, уловив страх звереныша. Потянулась мысленно к Дайму: где ты? как ты? Но зубки тут же вцепились в руку: не отвлекайся!

— Как скажешь, мой учитель, — шепнула в настороженные черные уши и улыбнулась.

Еще один глубокий вздох. От ног до макушки пробежала щекотная волна: синий поток отделился от красковорота, обвился вокруг лодыжек, влился в неё, пробуя и предлагая.

— Хочешь поиграть? — спросила Шу.

— Поиграть! — радостно откликнулся Источник, обсыпая её искрами с запахом фейской груши. — Играть, хочу играть!

— Давай поиграем. Вот с этим камешком, — она указала на диск, принесенный гномами. — Можешь поднять?

Поток взвился смерчем, протанцевал к диску и подкинул его под потолок.

— А на последний этаж?

Капелью зазвенел смех — со всех сторон, будто смеялась башня. Стены, пол и потолок стали прозрачными. Камень взлетел, завис посреди верхней комнаты. Шу, поддавшись веселью Источника, засмеялась, подпрыгнула и поплыла в плотном, упругом воздухе, ухватившись за светящуюся нить, одну из тысяч, пронизавших башню. Нить покалывала, дрожала и пела. Показалось, что башня — арфа, и струны ее продолжаются за облака и небесный хрусталь, где мальчик и девочка играют в мяч, а чернильный океан лижет белый песок, оставляя на берегу хлопья радужной пены.

— Полетаем? — обернулась девочка с лицом неуловимым и сияющим, как солнечный блик.

— И сделаем фейреверк, — обернулся брат-близнец.

— Иди к нам. Поиграем вместе, — голоса их сливались, манили переливами звенящих ручьев. — Будет весело!

Океан заиграл весенним разноцветьем, взбугрился, потянулся к Шу. В глубине волны звезды кружились в эста-ри-касте. Одна звезда приблизилась, увеличилась… и оказалась диском мира Райхи.

Восторг переполнял Шу. Руки тянулись потрогать иголки горных пиков, запустить в океан лодочку из коры. Показались города, дороги. Выросли из песчинок дворцы и дома, по улицам заторопились крохотные человечки.

— Поиграем? — снова раздался детский голос. — Любишь бросать камешки?

Шу хотела согласиться, но ее отвлекла боль. Она опустила взгляд: крохотный кугуар, вздыбив шерстку, впился когтями в запястье. Показались алые капли, закружилась голова… Мир раздвоился: на игрушечную землю наложился образ пустой круглой комнаты. Голос мальчика стал совсем не детским. А камешек в его ладони — совсем не игрушкой.

— Шу! — зашипел зверек. — Вернись, Шу!

— Нет, не хочу! — крикнула она, не понимая, не хочет возвращаться или играть.

— Хочешшшь, — совсем другим голосом, пустым и холодным, шепнул мальчик.

Шу сорвало с места, закружило, понесло. Мальчик приближался, рос, в черных глазах закручивались воронки смерчей: затягивали, затапливали тяжелой негой:

«Поддайся! Будет хорошо. Будет все, что захочешь. Власть? Бери. Сила? Сколько угодно. Знания? Все — твое».

Смерчи засасывали, манили вереницами образов-грез.

«Бери же!» — голос божества взвился, сминая волю, обещая и угрожая.

— Не хочу!

— Тебе мало? — Брат рассмеялся. — Чего ж ты хочешь, дитя? Скажи, я дам тебе.

Темная воронка надвинулась, всосала. Шу не успела испугаться, как упала посреди огромного, роскошного зала, полного людей. Прямо на трон.

— Ваше Всемогущество, соблаговолите ли принять послов? — подбежал, мелко кланяясь, мажордом, удивительно похожий на графа Свандера.

Он говорил что-то сладко-льстивое, но Шу не слушала. Вокруг суетились люди, преподносили подарки, просили совета, молили о милости. Каждое их слово откликалось узнаванием, маленькая обиженная девочка внутри кричала, топая ножками: хочу! Мое! И Шу кружилась в танце с иноземным принцем, подписывала помилование раскаявшемуся от ее мудрых речей мошеннику, указывала инженерам-гномам, где строить новый город, снисходительно бросала Ристане: «купи себе приличное платье!» А потом поднималась в башню, где ждал прикованный к столбу Рональд. Нагой, беспомощный маг умолял о пощаде, но вместо милосердия получал раскаленное клеймо вора и рабский ошейник.

— На побережье высадилась армия Марки! — вбегал в ее покои раненый гонец и испускал дух, протягивая пакет с мольбами о помощи.

И Шу, милостиво прикончив темного, вылетала из окна башни, собирая по пути к морю тучи и ветры. Она сбрасывала в бушующие волны сонмы вражеских солдат и гнала корабли на штормовых волнах. Цунами захлестывало острова Марки, смывало деревушки и города, бурлящее море разверзалось, поглощая тысячи карумаев, кричащих в смертном ужасе… А потом карумаи сменялись зургами, и горели степи, сметая с лица земли людоедское племя, чтобы никогда больше орда не потревожила мирную Империю Шуалейды.

Со всех концов земли, к ней, владычице, стекалась магия — сладкая и пряная, пьяная и веселая мощь. По ее слову воздвигались горы и поворачивались реки…

Голова кружилась, весь мир умещался на ладони…

— Бери, — рыжеволосый мальчик с бездонно-черными глазами протягивал камешек. — Ты же любишь играть.

Рука сама тянулась взять — и один камешек, и второй. Их так много на берегу, их приносят волны черного океана. И девочка в стороне, что улыбается так грустно — пусть она тоже играет! Давайте бросать камешки!..

Но рука застыла на полпути. Что-то не пускало. Тянуло. Злило — что-то посмело помешать! Ей, всемогущей колдунье?!

— Шу! — в шипении темного прибоя послышалось имя. — Шу?! — Голос такой странно-знакомый, и почему-то больно, и пусто, и слезы в горле.

Мальчик с камешками в ладони подернулся рябью, словно отражение в озере. Задрожал, расплылся — и вместо него Шу увидела себя. Но… нет! Она — не такая! Это костлявое, одетое лишь в магические вихри, с безумным светом в глазах, с седыми космами-тучами, с руками-молниями. Светлая, как же страшно!

Стр-р-рашно! — отозвался рыком ураган, бросил в глаза горсть песка, ослепил. Шу зажмурилась и тут же почувствовала, как ее снова несет, крутит, швыряет. Мысли вылетали из головы, казалось, сейчас вылетит само её имя — и смерч выбросит её на неведомый берег беспамятной сломанной куклой. Она хотела ухватиться за что-нибудь. Открыла глаза — но не увидели ничего, кроме красковорота. Взбесившиеся цвета слизывали шершавыми языками плоть и память…

Пока не осталось ни памяти, ни цветов. Только белый и черный. Белый песок, черное небо. Черный океан, белое солнце.

Пустая черно-белая бесконечность.

— Шшу… — шепнуло море.

Она оглянулась: кто здесь? Где я? Кто я?

— Шу… — набежала на песок волна, клочок пены взлетел, ожег болью руку.

Боль, что это?

— Шу, — пенился прибой, оставлял на песке следы, словно от лап большой кошки. Щекотал ноги теплой бирюзой, пускал в глаза зайчики. Чертил знаки, а те складывались в слова… Доверие. Любовь. Дружба. Долг.

Она шепнула вслед за волнами: «люблю…». Покатала слово на языке — вкусное, шелковое. Повторила: «люблю!» — и океан отозвался: «Шшу! Очнись, вспомни! Не бойся — люби».

Любить? Слово-солнце, слово-тепло, слово-счастье… лишь поверить, понять и принять. Так просто, боги, как же это просто! — Шу смеялась от переполняющего счастья, подставляясь ласковым объятиям потоков, сама отвечала им — нежностью, любовью. Жмурилась от удовольствия, и казалось, океан мурлычет и трется, толкается пушистым лбом в ладонь…

Луч пронзил волны и ослепил. Встряхнув головой, Шу открыла глаза и встретилась взглядом с ясной бирюзой.

— Дайм, — она погладила звереныша, тот выгнулся и заурчал.

Вокруг по-прежнему бурлил красковорот. Но теперь вся эта магия принадлежала ей. Её память, её род, её судьба. Её ответственность: мир все так же лежал в ладони… мальчика? Или в её ладони? Издали послышался бой часов. Один, два… Шу насчитала десять ударов. Десять? О боги, время! Там же Дайм — и Рональд!

Только сейчас она заметила, что совсем иначе чувствует мир. Тоньше, полнее, яснее. Прозрачные паутинки вероятностей трепетали, расходясь веером от её рук. А Дайма она ощущала как саму себя — и Дайму было плохо.

Рональд шер Бастерхази

В ладони Рональда росла химера. Оставалось лишь задать вектор…

— Светлого дня, Ваша Темность, — раздался от дверей приторный голос.

Рональд обернулся: Дукрист сошел с ума или у него в рукаве восемь тузов?

— Светлого, Ваша Светлость.

Поклонившись, Рональд, улыбнулся и отпустил химеру в сторону Закатной башни.

— Дивная погода, не находите? — ухмыльнулся Дукрист, поднимая папку со знаком Весов. — Самое время обсудить несколько вопросов.

Химера свернула с пути и разбилась о щит.

— Несомненно. Располагайтесь, Ваша Светлость. Угодно ли лорнейского?

— Благодарствую, — поклонился Дукрист, выпуская несколько снежных нитей-разведчиков. — Не откажусь от кофе. Из ядов предпочтительно рушбаарский лист и каракуту. Не пробовали? Дивный букет.

— О, как досадно, — покачал головой Рональд, подцепляя белые нити черными и сворачивая в дулю. — Из запрещенных ядов только желчь гарпии, но она отвратительно сочетается с кофе. Смею надеяться, Ваша Светлость удовлетворится кардамоном.

Рональд разглядывал истощенную ауру светлого и не мог понять, на что тот рассчитывает — его не хватит на час, не то что до окончания Шуалейдой ритуала.

— Так что желает узнать Конвент? — осведомился Рональд, жестом приказывая Эйты, бывшему ученику, подать кофе. — Извольте сюда, к столу.

— Если Ваша Темность не возражает, поговорим здесь. — Дукрист коротким взмахом кисти подвинул кресло в полосу солнечного света у окна.

— Как вам будет угодно, — усмехнулся Рональд.

От него не укрылась некоторая натужность в жестах светлого. Бережет силы? Или хочет казаться слабее? Или же делает вид, что ему требуется прикидываться слабым, в надежде, что Рональд распознает притворство и посчитает его более серьезным противником, чем он есть? Хисс знает, сколько петель лисьей хитрости накрутил этот интриган.

— Пожалуй, Ваша Темность правы. Кардамон и ваниль весьма неплохи, — кивнул Дукрист, отпив глоток.

— Ближе к делу, Ваша Светлость. — Рональд стукнул пальцем по вышивке на отвороте рукава: жук ожил, расправил крылья, полетел к гостю и растворился в сиянии папки. — Опять жалобы? Вы же знаете мое уважение к Закону.

Азарт забурлил в крови: Дукрист вышел на поединок! Ослабленный, на чужой территории — лучших условий не бывает.

Дукрист, словно не понимая, на что идет, достал первый лист.

Как всегда, ничего серьезного Конвент не припас. Лист за листом украшались пурпурными печатями: «Разобрано. В удовлетворении иска отказать». Светлый придирался, требовал доказательств, цитировал параграфы и подзаконные акты. Но папка пустела, а щиты истончались, отражая заклинания — Рональд, не скупясь, отправлял в маркиза заготовленные впрок шпильки.

— В Вашей Светлости пропадает редкостный талант крючкотвора, — усмехнулся Рональд, вынимая из корзинки со сластями сахарную птичку и оглаживая ее по крыльям. — Среди стряпчих вам не было бы равных.

— Ваша Темность льстит. Думаю, один-два равных все же…

Дукрист не успел договорить, как с рук Рональда сорвался траурный феникс и спикировал на врага, а острые перья устремились к Закатной башне. На месте светлого взвился и затрещал багровый факел. Злая радость взорвалась за ребрами, распирая торжеством: Победа! Оба, сразу!.. — и оборвалась тяжелым комом досады. Черно-алые перья заметались, скрутились вокруг факела, с ломящим зубы скрежетом втянулись в огонь и опали пеплом.

— Продолжим наше дело, Ваша Темность? — с холодной вежливостью осведомился Дукрист, опуская оплавленную солнцем чашку на стол.

— Разумеется, Ваша Светлость, — не менее холодно отозвался Рональд.

Волна ярости готова была сорваться, раздавить соперника, но Рональд удержался: слишком рискованно выпускать чистую силу в единственный удар. Один Хисс знает, что еще припрятано у светлого в рукаве, хоть и выглядит опустошенным.

«Самонадеянный ублюдок. Блеф тебя не спасет».

Он ударил простым заклинанием одновременно со вспышкой пурпура на последней жалобе. Расколотая скорлупа огня обиженно зазвенела.

«Мечтай, паучий недогрызок», — послышалось сквозь звон. Ехидно, устало и с привкусом тщательно скрываемого страха. Единственным видимым эффектом атаки была поседевшая прядь в безупречной прическе маркиза.

— Вашей Темности холодно? — осведомился Дукрист, едва воздух перестал дрожать и светиться. — Не проще ли растопить камин?

От издевательской улыбки Дукриста ярость полыхнула с новой силой.

Дайм шер Дукрист

«Отличный способ — ловля на живца!» — подбодрил себя Дайм.

— Ваша Темность не слышали последней поэмы шера Акану «Жареная Камбала, или падение Ману Темного»? Изумительные стихи.

Не пытаясь даже выровнять дыхание, Дайм дразнил противника. Очень осторожно дразнил. Ровно, чтобы темный в азарте не вспомнил, что бывает с теми, кто ловит двух гоблинов одной сетью.

— Не люблю стихов. Мне больше по вкусу его «Путевые заметки». — На губах придворного мага блуждала легкая улыбка, в руках танцевал бокал лорнейского.

Вспучившись, вино взлетело над бокалом: «пустынный илебай», раззявив все шесть пиявочных ртов, метнулся к Дайму. Скользнул мимо, запутался узлом и сожрал сам себя. Детское заклинание, сплетенное на голых рефлексах, сработало: не зря Парьен учил сражаться не силой, а умением, и гонял до обмороков.

«Зефрида, если ты еще слышишь! Поторопи дочь!»

— …примером мой Тюф. Как видите, то, что академики считают полной чушью, на самом деле… — В угольных глазах мерцало торжество: он уже забыл об осторожности, слишком слабой и близкой казалась дичь. — Жаль, шаманская метода при сочетании с чистой спектральной магией дает непредсказуемые результаты. Мало материала для анализа…

Потолок плюнул лавой — Дайм еле успел закрыться Снежной Крепостью. Темный бил смертельными заклинаниями — видимо, светлый в подопытные не годился.

«Минус год. Так моей жизни хватит на полчаса. Шу успеет».

— …правда, гоблинонежить требует особого обращения… — продолжал Рональд. Он открыто наслаждался игрой и видом стареющего и седеющего соперника.

Дайм с трудом удерживался одновременно там и здесь, отвлекая темного и не давая Шуалейде соскользнуть за грань.

«Скорее, Шу, скорее!»

Словно в ответ, задрожали нити вероятностей, башни сошлись в унисонном ритме. Вспышка боли разодрала Дайма на две половинки. Одна — зверенышем на плече Шу, вторая — постаревшим лет на двадцать маркизом в гостиной темного. Тот Дайм, что был в башне Заката, вцепившись всеми когтями в плечо Шу, смотрел, как откидывается крышка ларца-мандарина, взлетает и открывается шкатулка, вылезает наружу черный ядовитый хобот… Тот Дайм, что играл с темным в кошки-мышки, со всхлипом вздохнул — Рональд на миг позабыл о нем: почуяв якорь близ Источника, рванулся в открывшийся канал.

Выброс чистой энергии обжег Дайма, черно-алый туман застил свет. Спешно выставленный щит затрещал, но выдержал — унеся еще двадцать лет жизни. Рональд вскочил, повернулся на запад. Лощеный придворный исчез, уступив место хищнику. Его рабы упали мертвыми, отдав хозяину все до капли, по дворцу прокатилась волна паники, влилась смерчем в мага. Темный больше не думал о Законе.

«Проиграл! Бежать! Последний шанс — пока он занят Линзой… — неслись мысли.

Но Валанта? С Линзой Рональд получит все! — слабо сопротивлялся долг.

Умирать, чтобы дать шанс Валанте? Чушь. Бежать! — требовал здравый смысл.

Но Шу? Она погибнет или станет куклой темного! — трепыхалась совесть.

Бежать, к ширхабу… — здравый смысл тянул скорее прочь.

Цыц! — Дайм прекратил неуместный спор. — У нас есть шанс. А нет — я все равно не оставлю Шу».

Он шепнул короткую формулу и со свистом втянул воздух: дальше некогда будет дышать. В груди раскручивалась тугая пружина последнего, тщательно упрятанного даже от самого себя заклинания. Мир подернулся дымкой, замедлился. Магия темного превратилась в четкую схему: нити, узлы, точки сопряжения… Вот оно! Удар — сюда!

В тот миг, когда темное пламя взревело, влетая в башню Заката, магическая аура слетела с Дайма, оставив высохшего старика бессильно хватать ртом воздух.

Последним, что видел Дайм-маг, была радуга. Слепящее разноцветье обвило одним концом Рональда, другим — его слугу-нежить. Между ними зависли песочные часы Равенства и Братства. Вся магия в пределах досягаемости заклинания хлынула в бездонную дыру умертвия: уравнять магистра и мертвеца. Слепящий шар ало-фиолетового огня с треском собрался вокруг Рональда, вспыхнул… и погас.

«Получилось…» — выдохнул Дайм и улыбнулся обрушившимся безмолвию, серости и пустоте. Рональду придется забыть о желанной добыче: Часы связали его по рукам и ногам.

— Багдыр`ца!

Бастерхази обернулся, не в силах поверить, что светлый решился расстаться с даром ради… да ради чего угодно! В одном взгляде Рональда уместился трактат «Улыбка висельника, или о подготовке материала для сотворения умертвия высшей ступени», за особую жестокость запрещенный даже среди Красных Драконов.

— Мечтай, — ухмыльнулся Дайм из последних сил.

«Светлая, помоги ей! Пусть у Шу получится!»

Теперь он мог только надеяться, что Шуалейда завершит ритуал раньше, чем Рональд сумеет развязать Пуповину. По сути, ему уже все равно — жизни осталось на считанные минуты. А дальше… сделать из императорского сына нежить не позволит Печать, зато сашмирский посол получит свое воздаяние кровью. Смерть — не страшно. Потерять магию, вот что хуже смерти. Не слышать, не видеть, не иметь возможности даже спрятать от врага боль и ужас.

Дайм смотрел, как маг морщится, дергается, делает бессмысленные пассы, кричит — и думал: смешно! Но сил смеяться не было, да и не хотелось. Только отдохнуть в тишине и покое.

Шуалейда шера Суардис

Едва Шу коснулась шкатулки, та распахнулась, чуть не переломав пальцы, вырвалась и взлетела. Волна скрежета захлестнула Шу, отдалась болью, сбила дыхание. Черно-алый смерч с торжествующим воем закружил по комнате, нащупывая жадным ртом-воронкой добычу. Тут же в башню влетел поток смерти и огня, слился со смерчем, потянулся к Шу… Оцепенение сковало её, но лишь на миг. Источник взорвался лилово-голубыми щупальцами, пророс сквозь нее диковинным цветком. Потоки запели, наполняя ее непривычной, пьяной мощью.

Она еле успела вздохнуть, как внутренности скрутило отчаянием, краски выцвели. Показалось — она древняя, одинокая старуха, в затылок которой дышит смерть…

«Дайм? — крикнула она, уже понимая, что ответа не будет. — Ты где? Дайм!»

Она дернулась проверить звереныша на плече, но рука натолкнулась на холодное стекло. Колба упала, брызнув осколками и темной кровью.

«Дайм! — паника захлестнула Шу, требуя сровнять с землей хоть весь город, но найти любимого. — Где ты? Ответь же!»

Ужас и боль потери взорвались в Шу, остановили сердце, вытеснили мысли, растворили её в фиалковой крови Источника. Тысячью побегов, тысячью щупалец она выметнулась из башни: найти Дайма!

Сумбур звуков, запахов, ощущений закружил в красковороте и сложился в карту — подробную, словно на столе главнокомандующего. В одно мгновение она увидела Риль Суардис, пронизанный жилами магии — от толстых вен до тончайших капилляров — и два его сердца, две башни. Увидела легендарные Часы Равенства и Братства, четыреста лет назад остановившие Ману и позволившие завершить войну со Школой Одноглазой Рыбы. Увидела Дайма, ради нее отдавшего магию и жизнь, и Рональда, медленно, но верно распутывающего мудреное заклятие. Увидела бело-лиловые пятнышки на своих руках — последние капли дара, последние капли крови светлого, смешанные с ее кровью, и увидела исчезающе тонкую нить вероятности — еще раз изменить судьбу, а может, наоборот, выпрямить?

Озарение прогнало панику и вернуло Шу в реальность: смерч почти добрался до нее, навис над головой.

«Прочь, на место!» — велела Шу, указывая на центр опалового круга. Смерч промедлил, словно в недоумении, но воздушные потоки смяли его, скрутили тугой спиралью и вплавили в мрамор, вытянули ало-черные нити и завили в не ведомые ни одному гному знаки.

«Сейчас, Дайм, продержись еще минуту! Я успею!» — просила Шу, вплетая образы в неустойчивую структуру Источника. Без рун, без слов, без символов, чистые постулаты: защита, помощь, исцеление для нее самой и светлых, последние два дня касавшихся мандариновой шкатулки. Почему-то вместо двух образов виделось три, но разбираться, почему один из образов раздвоился или откуда взялся еще один светлый маг, было некогда. Шу торопилась, пока не засохла кровь Дайма, напитать ее силой и жизнью.

«Дайм, дождись меня!» — шепнула крохотному муаровому котенку в ладонях. Зверек приоткрыл бирюзовые глаза, зевнул… и, свернувшись клубком, уснул.

Нить вероятности дрожала, готовая порваться, а Шу не могла понять, что делать дальше? Котенок жив только в ее руках. Оставить Источник до завершения ритуала? Но если порвется связь, бушующая магия разнесет весь Суард. Если рискнуть, бежать в башню Рональда — Часы Равенства выпьют до капли и звереныша, и ее саму, и Источник. А дождаться, пока Рональд расплетет заклинание — оставить Дайма беззащитным перед разъяренным темным. Двуличные боги, одной рукой дающие, другой отнимающие! Что же делать?!

Шу замерла. Сбежать, спрятаться — только не выбирать! Слишком больно, слишком тяжела ответственность.

Стон вероятностной нити пронзил острым страхом: поздно?! Промедлив миг, сделала выбор и потеряла его? Нет! Боги, нет! — рванулся из глубины души отчаянный вопль, красковорот потемнел, завертелся в безумном ритме…

Шу сама не поняла, как оказалась около Рассветной башни. Под ногами звенела затухающим сердцебиением паутинка, резала кожу, не позволяя замедлить бег — сквозь загустевший воздух, сквозь дверь, сквозь жгучее безумие чужой магии, сквозь переплетения другой судьбы — к седому, высохшему старику с тускнеющими глазами цвета полуденного моря. Шу прорывалась вперед, ранясь об острые нити иных вероятностей, не обращая внимания на боль и страх. В ладонях, прижатый к груди, спал звереныш, не слыша треска разрядов и крика искореженного магией пространства. Единственное желание вело Шу: успеть, пока бьется сердце любимого, не позволить крепнущей вероятности стать действительностью.

Почуяв живое тепло, Часы потянулись к ней, требуя делиться с братом жизнью и силой — Шу мельком глянула на трясущегося, гримасничающего полузурга, неспособного ни умереть окончательно, ни ожить, и снова устремилась к Дайму, не тратя времени на попытку создать для себя щит. Вероятности гудели, звенели, выли и стонали, запутанный узел дрожал, выпускал отдельные нити, таял… И таяли силы, утекали к нежити — только котенок в ладонях спал, подергивая ушком, защищенный золотым сиянием любви.

— Дайм! — позвала она, отчаявшись пробиться сквозь бурление чужих стихий.

Старик открыл тусклые глаза, и вдруг счастливо улыбнулся, поднялся и шагнул навстречу.

Шу бросилась к нему, вскрикнула — нити распутанного Рональдом заклинания хлестнули, сдирая кожу вместе с аурой — и поймала падающего на подломившиеся колени Дайма за плечи. Упала вместе с ним, смягчая удар. Заглянула в мутнеющие глаза, чуть не закричала отчаянно, почувствовав, как покидает его жизнь. Уже не думая, не понимая, что делать, поцеловала, отдавая ему свое дыхание.

Жар. Холод. Свет. Тьма.

Мир завертелся красковоротом, отбросил раскрывшего черный клюв кракена.

— Взываю к тебе!.. — сквозь бурление красок послышался хриплый голос Рональда, выкрикивающий знакомую до дрожи формулу.

— Да изыдет! — Вместе со звонким ире-аль белое пламя вспыхнуло, прокатилось по всем закоулкам, и темный захлебнулся последними слогами.

— Дайм? — не веря себе, Шу дрожащей рукой коснулась растрепанных каштановых прядей, заглянула в яркую бирюзу глаз…

— Идем скорее, он сейчас опомнится! — светлый схватил её за руки, рывком поднял и потащил прочь.

Не разбирая дороги, Шу побежала. Споткнулась на пороге, но Дайм подхватил её.

— Быстрее, прошу!

Мир вертелся бессмысленной каруселью. Шу не понимала, куда и зачем надо торопиться, но бежала, доверяясь руке светлого.

— Шу? Милая, что с тобой? — из сумбура и тошноты выплыл голос Баль.

— Ничего страшного. Просто устала, — отвечал голос Дайма. — Ей надо поспать.

Шу улыбнулась, хотела успокоить подругу, но красковорот снова закружил ее и унес на тихий берег далекого океана, поющего нескончаемую колыбельную.

 

Глава 23

Короткий путь в Ургаш

Хилл бие Кройце, Лягушонок

435 год, 10 день Каштана, за три дня до новолуния. Суард.

Четыре дня перед испытаниями Хилл, Орис, Простак и Игла провели дома. Мастер запретил им боевые тренировки, только упражнения для поддержания формы. Чтоб не взбесились от скуки, выдал карту Найриссы, Катрены Двуединства и Закон Гильдии Ткачей. Хилл робко заикнулся о гитаре, и, к удивлению, через считанные часы её получил. Правда, не Черную Шеру, но он был рад любой. Волчка в тот же вечер Мастер отвел в Алью Хисс — и ничего не сказал о его судьбе.

На второй день после обеда Мастер отослал Фаину и дал последние наставления:

«Сегодня Тень коснется вас, готовы вы к этому или нет. У вас будет трое суток, чтобы доказать Хиссу: вы достойны. Каждый из вас, кто войдет в Алью Хисс в ночь новолуния, станет мастером Теней.

Вы попадете в Найриссу через портал в храме. Никто, кроме Посвященных, о нем не знает. Любой, кто попытается о нем рассказать, умрет — Хисс умеет хранить свои тайны.

И последнее. Вы выйдете из храма нагими и безоружными, как Руки Брата. Помните: Темный будет искушать вас. Но ему не нужны слуги, поддающиеся искушению. Помните: за вами будет охотиться весь город, но вы не должны убивать без необходимости. Упивающиеся смертью и забывающие о долге слуги не нужны Хиссу.

А сейчас всем спать. К полуночи мы должны быть в Алью Хисс. Да пребудет с вами Равновесие, дети мои».

435 год. Ночь с 10 на 11 день Каштана, за три дня до новолуния. Найрисса.

Портал оказался выложенным мозаикой терцангом в круге на полу Алью Хисс. Никаких кровавых ритуалов и заклинаний. Как только четверо претендентов вошли в храм в Суарде, Кирлах велел им раздеться и встать на окружность. Первыми встали Угорь и Ласка — они пришли в храм раньше. За ними последовали остальные четверо.

— Готовы ли вы доказать Брату свою верность? — будничным тоном спросил Кирлах.

Все шестеро согласно склонили головы.

— Да пребудет с нами Равновесие, — сказал Кирлах.

— Да пребудет Равновесие, — откликнулись претенденты, Мастер и два служки.

Прежде чем храм весь, целиком, погрузился в Тень, Хилл успел разглядеть под капюшоном того, что стоял слева от настоятеля, знакомое лицо. В следующий миг Тень схлынула.

— Идите и возвращайтесь через три дня, — все тем же будничным тоном сказал все тот же Кирлах.

Все тот же храм, все тот же затоптанный тысячами ног терцанг в окружье… только ни Мастера, ни служек, ни Суарда. За распахнувшейся дверью их ждала Найрисса.

* * *

Первыми покинули храм Угорь и Ласка. Едва настоятель замолчал, они сорвались с места и побежали. Хилл дернулся было за ними, но глянул на брата — и передумал. Пропустил Иглу и Простака, вышел с Орисом плечом к плечу.

За порогом было холодно, пусто и… обыкновенно. Узкий серп месяца, россыпь алмазов на черном камзоле Брата, безлюдная площадь. Разве что в трех саженях от порога тускло светилась полоса камней. А перед чертой стояли в недоумении четверо: словно упершись в стену.

— Орис, — шепнул Хилл. — Помни, что ты обещал.

Брат кивнул, и они одновременно ступили на черту — и Хилл провалился в безвременье Тени.

«Добро пожаловать в Ургаш, — шепнул ледяной ветер. — Кто из вас достоин служить мне?»

Шепот бездны растекся по жилам отравой. Нестерпимо захотелось доказать божеству: я! Единственный достойный!

«Достойный? Докажи. Убей, — манила и требовала Тень. — Ты мой лучший слуга. Остальные — жертвы. Иди ко мне!»

Реальность задрожала, сместилась. Хилла окружила прозрачная, плоская серость — вместо храмов высились чертежи, вместо людей — силуэты мишеней. Самая четкая, самая угодная богу — ближе всех. Лишь протянуть руку и вынуть из оболочки пульсирующее ядро, отдать божеству…

«Ты — моя рука. Действуй!» — торопила Бездна.

Но Хилл медлил. Не понимал сам, как он смеет мешать богу получить то, что тот желает, но все равно — отшатнулся прочь, не обращая внимания на мгновенно превратившийся в скопище ледяных игл воздух.

«Дерзкий слуга, — раскатистый смех божества выворачивал Хилла наизнанку. — Все равно будешь мой. А пока поиграем».

Хилла вышвырнуло из Тени. Он упал на булыжник, едва успев сгруппироваться, откатился — удар, нацеленный в голову, пришелся вскользь по плечу. Рубанул ладонью по руке нападавшего, отскочил, оглядываясь: Угорь с Лаской исчезли, Игла, пошатываясь, бежал прочь, Орис, наоборот, к нему. А Простак с безумными, полными Ургаша глазами снова летел не него — убить.

Хиллу понадобился всего один обманный бросок, чтобы вывихнуть Простаку руку и прижать его к брусчатке. И всего один взгляд, чтобы понять: Наставник был прав. Простак не был готов войти в Тень — душа его не нашла дороги обратно.

— Идем, брат. — Орис протянул Хиллу руку, помогая встать.

— Здравствуй, брат, — улыбнулся ему Хилл, задержав на миг его ладонь в своей.

Они побежали прочь, не оглядываясь на два храма и тело первой жертвы.

* * *

Вскоре они миновали квартал мертвых фонарей и наглухо запертых окон: перед новолунием жители кварталов близ храмов предпочитали не выглядывать за порог.

Первым делом следовало добыть одежду и оружие. Несмотря на полуночный час, по улицам шаталось достаточно народу, особенно ближе к порту. Матросы, грузчики, докеры, сутенеры и мошенники всех мастей — любой костюм на выбор. Но братья повернули в сторону богатых кварталов. Пусть там немноголюдно, местным проще заметить посторонних и каждый час проезжает патруль. Зато не придется опасаться охотников за головами.

Гардеробной братьям послужил один из ближних особняков. Перебраться через забор и напугать сторожевых собак до немоты было делом нехитрым. Влезть в окно кухни — тем более. Найти в спящем доме шкафы с хозяйской одеждой смог бы и ребенок, как и позаимствовать повседневные камзолы, кошель с марками и пару шпаг с кинжалами — шер был достаточно богат, чтобы день-другой не заметить пропажи. Метательных ножей у шера не оказалось, зато его повар обеднел на полдюжины кухонных. Там же, на кухне, братья запаслись провизией и мотком крепкой веревки. Так же незаметно, как вошли, они покинули особняк.

Они загодя решили, что не будут прятаться по крысиным закоулкам. Уж там-то местные быстрее быстрого найдут чужаков и заработают свое золото — от приморских головорезов непросто уйти даже через Тень. Зато в каждом городе есть место, которого все воры, убийцы и мошенники избегают как огня. Главное, до него добраться.

Десяток кварталов до площади Мудрых Черепах они преодолели без приключений, лишь раз спрятавшись в тени акаций от патруля. Когда на фоне звездных россыпей вырисовался шпиль магистрата, над крышами поплыл одинокий гонг: час ночи. С минуту они изучали покинутое всеми, кроме ночного сторожа, трехэтажное здание.

— Третье слева, — Орис указал на чуть приоткрытое окно на втором этаже.

— Жди две минуты, — велел Хилл и полез наверх.

Бургомистр поскупился на серьезные чары: заклинание рассыпалось от первого же прикосновения Тени. Зато Хилл чуть не взвыл. Ургаш требовал крови и наказывал за сопротивление рвущей болью и тошнотой.

— Что с тобой?

Едва спрыгнув с подоконника в просторный кабинет, Орис бросился к Хиллу.

— Ерунда, пройдет, — натужно улыбнулся он, отнимая ладони от раскалывающейся головы.

— Поспи немного, я покараулю.

Хилл не стал спорить. Забрался с ногами в глубокое кресло и закрыл глаза, предоставив брату изучать обиталище местного судьи: на рогатой вешалке болталась судейская мантия, на болванке возлежала высокая шапка с вышитым знаком весов, а шкафы ломились от папок и свитков.

435 год, 11 день Каштана, за два дня до новолуния. Найрисса.

Когда магистрат начал заполняться гамом и суетой, братья смешались с толпой. По коридорам сновали писцы, толкались озабоченные просители и тяжущиеся, шествовали из кабинета в кабинет чиновники. Адвокаты петушились перед клиентами, набивая цену, нотариусы с заткнутыми за уши вечными перьями объясняли что-то осоловелым от юридической абракадабры шерам и бие. Два провинциала, уткнувшиеся в потрепанные бумаги с кучей печатей и поминающие завещание, долю и отчуждение, никого не интересовали. Но, несмотря на уверенность, что охотникам не придет в голову искать их между приемной бургомистра и залом суда, Хилл все время был настороже.

Им везло до самого вечера. Но за полчаса до закрытия ничейных шеров заприметил потрепанный стряпчий. Хилл заметил пройдоху чуть позже, чем следовало, и сразу понял — этот не отцепится. В острых глазках и скользкой улыбочке читалась необходимость в серебре и твердое намерение это серебро сегодня же добыть.

— Сматываемся, — шепнул Хилл, и оба деловито направились к лестнице.

Но шустрый человечек обогнал их и заступил дорогу.

— Светлого дня благородным шерам! — вкрадчиво поздоровался он.

— И вам не хворать, достопочтенный, — ответил Орис.

Хилл едва не выругался: вот принесло! Этот наверняка не из Гильдии, но вдруг наводчик? Он еще раз ощупал толпу взглядом — никто больше не проявлял к провинциалам интереса.

В этот момент распахнулись двери зала суда, выплеснув дюжину скандалящих торговцев. Хилл с Орисом, не сговариваясь, повернули к ним — заслониться, затеряться. Но щуплый крючкотвор оказался на диво нагл и липуч:

— Я вижу, светлые шеры в затруднении. — Стряпчий ухватил за край бумаги. — Дело о наследстве, не так ли? — Орис выпустил бумаги, рассчитывая хоть на миг замешательства, но стряпчий уже уцепился за Хилла. — И, конечно, светлые шеры еще не нашли достойного представителя своих законных интересов.

— Прошу прощения, но мы ждем достопочтенного Тисле, — перебил его Хилл, вспомнив промелькнувшее в разговоре адвокатов имя и понимая, что если сейчас отцепить клеща, тот заорет на весь магистрат.

— Ай-ай… кто же вам посоветовал этого прохиндея? Не слушайте его. Вас надули, — вдохновенно вещал стряпчий, крепко сжав костлявыми пальцами отворот хиллова камзола и потрясая добытыми бумагами. — Ничуть не почтенный Тисле не выиграл ни одного дела о наследстве! К тому же он берет десять марок только за составление документов, а достопочтенный Мевис лишь пять, и еще один процент по завершении. И я не проиграл ни одной наследственной тяжбы! Вы понимаете, как вам повезло?

Хитрая рожа Мевиса ничуть не походила на лик везения, но Хилл не видел способа отвязаться от стряпчего, не поднимая шума.

— Да, конечно, нам повезло! — решился Орис. — Если достопочтенный Мевис поможет нам рассортировать документы за две марки, то нам не придется дожидаться достопочтенного Тисле.

Стряпчий просиял: клиент торгуется — клиент попался.

— Светлые шеры хотят меня разорить? Или желают лишить лицензии? Таких цен не бывает. Я и так, из чистой симпатии к благородным юношам, не возьму и динга сверх обязательной цены. Я даже совершенно бесплатно договорюсь с судьей, чтобы ваше дело рассмотрели завтра! Презренный Тисле промурыжит вас не менее трех дней…

— Прошу прощения, достопочтенный Мевис, но мы вынуждены отклонить ваше любезное предложение, — расстроился Орис. — Мы не можем заплатить сразу пять марок. У нас осталось всего восемь, а ведь за проживание на постоялом дворе придется уплатить не меньше четырех. И еще марку на обратную дорогу в Кардалону. Так что больше трех никак…

— Четыре марки? Надеюсь, сишеры не заплатили четыре марки наглому обманщику? О, что за люди, — искренне возмутился стряпчий. — Но, послушайте! Только никому не говорите, это против правил… — Мевис понизил голос. — Я не могу пройти мимо, оставив вас в столь затруднительном положении. Доброта меня когда-нибудь погубит. У меня есть комната. Конечно, это не очень удобно, я обычно принимаю в ней посетителей. Но для вас, светлые шеры, готов пойти на лишения. Семь марок, и вы получите и документы, и представительство в суде, и комнату. А по завершении дела выплатите мне процент — безо всяких расписок! Благородные шеры не обманут простого, честного Мевиса…

Еще немного поколебавшись, братья согласились. Довольный Мевис, запрятав бумаги за пазуху — чтобы клиенты, упаси Светлая, не сбежали — повел их к себе.

Слушая, как брат обрабатывает пройдоху, Хилл радовался, что все так удачно складывается, и тревожился — не слишком ли легко? Тревога зудела, вторя голосу Ургаша: здесь, сейчас… Тревога билась в висках, щипала мурашками. Хилл присматривался к прохожим, к рядам эвкалиптов, стенам и крышам. Болезненный укол — опасность! — заставил его пригнуться и толкнуть брата. Нож просвистел там, где мгновенье назад было горло Ориса, и воткнулся в плечо стряпчего. Второй нож Хилл поймал, оборачиваясь и выхватывая клинок: Угорь молча выскочил из-за толстого ствола, в одной руке шпага, в другой — дага.

— Караул! — крикнул позади стряпчий, булькнул и замолчал: нож Ласки снова поразил не ту цель. Зазвенел клинок Ориса, встретившись со шпагой Ласки. Издали послышался топот стражи и ор:

— Бросай оружие! Именем короля!

Удар. Поворот. Еще удар, бросок — Хилл едва отбил дагу. Удар сверху, финт! Шпага Угря мелькала все быстрее, вокруг него густели лоскутья Тени. Мир терял объем, окрашиваясь красным. Ургаш звал: пора! Служи мне!

Нет! — Хилл еле удержался, чтобы не поддаться зову. — Брата не отдам!

Хисссс!.. — просвистела размытой полосой сталь. Хилл отпрыгнул. Поздно! Бок обожгло болью.

— Стоять! Прекратить! — на вопли стражников сбегается толпа.

Хиссс!.. снова свистит клинок. Прыжок, финт, в теле играет злая радость, заглушая боль. Звенит о камни шпага. Азарт в глазах Угря сменяется ужасом, дага падает — он обеими руками зажимает хлещущую кровь. Обмякает…

— Добро пожаловать в Ургаш, Бахмал шер Занге! — довольно смеется божество и требует продолжения. — Служи мне, мальчик!

Хилл оборачивается: Орис и Ласка летят в смертельном танце. Левая рука Ласки болтается, разлетаются траурные капли. Прыжок, звон стали. Снова звон.

— Бросай оружие, — кричит стражник.

Дюжина мундиров, не меньше, совсем близко. А за ними — зеваки и стервятники. Жадные глаза, рука за пазуху… Охотник за головами движется медленно — почти так же медленно, как стражники.

— Свисток, беги! Клятва! — кричит Хилл, бросается между соперниками, еле успевает отвести непослушный клинок от брата.

Он не успевает договорить — Орис уже бежит.

Мир бледнеет, еще замедляется, но не замирает. Острие грани между Тенью и реальностью режет, вспарывает болью внутри, за ребрами.

Неповоротливый Ласка насаживается на лезвие. Клонится к земле. Хилл отворачивается — вторая жертва принята. Горячими комками пульсируют еще жертвы. Одна, самая близкая, убегает — достать ее просто, очень просто. Клинок уже тянется… но нет, нельзя! Это потом. Потом! Не сейчас!

Хилл сквозит мимо вялых стражников — божество не требует пока их крови. Рассекает сумбур толпы, раздвигая руки и тела, как водоросли на дне реки. Выбирает самый горячий ком. Вор быстр, быстрее всех: успевает оскалиться навстречу смерти, рвет связки, истекая болью. Выставляет нож. Запястье ломается с сухим треском, нож входит между ребер. Вор падает. Медленно, как осенний лист.

Неподалеку призывно алеет второй охотник за головами. Достать его — пустяк, он успевает лишь шепнуть: Хисс!.. Хилл кивает падающему телу: добро пожаловать в Ургаш.

Толпа шумит, колышется, люди в панике бегут и давят друг друга.

— Хорошо летаешь, Стриж, — шепчет Бездна. — Стриж, мой слуга. Я дарю тебе имя. Догони, убей!

Лед, кругом лед, и нет воздуха — нечем вздохнуть. Хозяин зовет. Боль рвет в клочья разум, уговаривает: сюда, здесь хорошо. Боль не пускает, держит на поверхности. Сквозь пелену полузабытья гремит колокол: опасность!

Хилл вынырнул, осознал себя: я Стриж, Рука Бога.

С трех сторон наступают стражники, выставив клинки и тесня к стене дома. Сержант не надрывается, требуя бросить оружие — он уже отдал приказ не брать Ткача живым. На миг стало смешно: если б стражники не боялись до дрожи, уже бы разделались с дурнем — нечего спорить с божеством.

Стриж ухмыльнулся, взглянув в глаза сержанту. Тот побледнел, но не отступил. Тогда Стриж бросил шпагу сержанту под ноги, заставив его отшатнуться, и вспрыгнул на высокий подоконник.

С грохотом посыпались цветочные горшки, зазвенело стекло, обдавая служак осколками. Стражники заорали что-то нецензурное и бросились — кто за ним, кто к дверям дома. Один даже метнул нож вслед, но он вонзился в деревянный пол.

— Где лестница наверх? — спросил Стриж забившуюся в угол девицу.

Та кивнула в нужную сторону, зажмурилась и уткнулась в передник.

— Открывайте немедленно! Именем короля! — доносилось от двери вперемешку с грохотом сапог и руганью.

— Не сметь, — шикнул на девицу Стриж, срывая со стола скатерть и прижимая к пылающему боку.

Горожанка вздрогнула и съежилась, не поднимая глаз.

Стриж устремился прочь — наверх, через чердак. Привычный способ не подвел. Дома так плотно примыкали друг к другу, что он легко бежал с крыши на крышу, вскоре оставив погоню позади.

Все бы хорошо: стражники отстали, воров не видно. Еще бы пару кварталов, чтобы сбить погоню со следа! Но черепица скользит из-под ног, небо качается и слепит тремя солнечными дисками… и мошки, стаи мошек лезут в глаза… Крыша кренится…

Запнувшись, Хилл упал на колени. Едва успел ухватиться за каминную трубу, чтобы не слететь вниз. Далеко-далеко вниз… на мягкий теплый лужок… на мягком лужке острый камень… зачем лег спать на камень? Он впивается в бок, до самой кости! Светлая, как же больно… или это кусаются осы? Все тело горит…

Хилл встряхнул головой, разгоняя жужжащих ос.

Крыша. По ним крыша. Под крышей дом. Дом в Найриссе… проклятье! Орис! Как же Орис? За ним теперь охотится вся городская стража. Рано дохнуть, надо помочь брату…

Ругаясь и шипя, Хилл пополз к слуховому окну. Медленно, как придавленная гусеница. Далеко, как до самой Хмирны. Но он дополз. Протиснулся через окошко, свалился кулем на пол. Обругав себя еще раз, поднял голову: сквозь мутную пелену разглядел развешенное под стропилами белье и чистый, ровный, без единого укрытия пол. И перила — лестницу вниз. Снова выругался и пополз, уже не задумываясь, куда и зачем. Вокруг зеленел лес, журчал близкий ручеек и безжалостно жалили осы.

435 год, 12 день Каштана, за день до новолуния. Найрисса.

Пыльный воздух царапал горло запахом лаванды, бессолнечное небо давило жаром. Равнина колыхалась и хватала за ноги тысячами травяных щупальцев, не пускала к танцующей над рекой облачной деве, к прохладе и шепоту воды. Он ловил пересохшим ртом и никак не мог поймать клочки мятного ветра.

Упорно переставляя свинцовые ноги, он выдирался из обманчиво-нежных объятий травы, не отрывая взгляда от видения. Сплетенная из молочных нитей тумана, с развевающимися волосами-водорослями, нагая русалка играла с ветром. От ее шагов по речной глади разбегалась рябь, руки переливались струями водопада, смех звенел и шелестел набегающими на песок волнами.

— Эй! Оглянись! — хотел крикнуть он, но с запекшихся губ упал хриплый шепот. Он был уверен, стоит деве увидеть его, и равнина отпустит. Но она не оборачивалась. — Прошу тебя! Помоги, — беззвучно закричал он.

Облачная дева сбилась с ритма, оглянулась — жадные стебли замерли, словно испугавшись — и улыбнулась, протягивая руку. Он устремился к ней, разрывая травяные путы, но равнина качнулась навстречу. Он рухнул лицом в сухую лаванду…

И проснулся — в полете.

Извернулся, упал на спину. Выдернул руку из пут, поймал летящий кувшин. Острая боль в боку обожгла, заставила замереть на миг. Хилл сморгнул невольные слезы, прислушался, огляделся. Выругался при взгляде на опутавшие его тряпки, а заодно на острый угол тумбочки: он разминулся с виском Хилла меньше, чем на половину ладони.

В небольшой комнате никого. Две двери закрыты. Ширма, зеркало, комоды. Узкое окно в кисее окрашено рассветом. Явно гардеробная небедной дамы, судя по яркости платьев, молодой и не обремененной предрассудками. С улицы доносится грохот тележки и ослиное фырканье. Зеленщик? Молочник?

— Молоко, свежее молоко! — подтвердил девичий голос.

При упоминании молока живот скрутило голодной судорогой. Остатки воды в кувшине булькнули, напоминая об учиненном погроме. Выпутавшись из мокрых, пахнущих лавандой обрывков муслина и кружев, Хилл допил воду. Вздрогнул: по стене скользнула тень, за окном пронзительно всплакнула чайка.

Снова прислушался. За дверью напротив окна пряталась тишина, а из-за второй слышалось сонное дыхание двух человек. Воды в кувшине оказалось слишком мало — едва смочить пересохшее горло. Пить хотелось невыносимо, еще больше чем есть. Бок отчаянно болел и дергал, но Хилл, закусив губу, отодрал немного отмокшие остатки рубахи и ощупал рану. Края сошлись и почти не кровоточили, но кожа вокруг воспалилась и вспухла. А длина пореза, от подмышки до бедра, заставила вознести благодарственную молитву Светлой — за то, что до сих пор жив и не свалился спелой грушей прямиком в руки стражи, и Хиссу — что одарил вместе с тропами Тени способностью чуть не на глазах заживлять раны.

Хилл обтер мокрым муслином лицо и еще раз оглядел комнату. Передернулся, увидев на полу бурые пятна, отметившие его вчерашний путь — от двери к углу, завешенному сорочками. Наверняка, то же самое и в коридоре, и на лестнице… вроде была лестница…

Шисов дысс! Империал против ломаного динга, что кто-то из слуг уже побежал за стражей. Надо срочно выбираться.

Он поднялся, опершись о тумбочку, и снова выругался. Голова кружилась, ноги разъезжались, руки дрожали. Хорош убийца. Цыпленок, ощипать и в суп.

Три шага до окошка показались караванным путем через Багряные Пески. Держась за стену здоровой рукой, он осторожно выглянул сквозь кисею вниз, на улицу, и отшатнулся. Сердце оборвалось, оставив в груди пустую обреченность: цокая подкованными сапогами, из-за угла показалась полудюжина стражников при арбалетах.

Скорее, обратно на крышу! Найти пустой чердак, отсидеться. До завтра бок заживет. Давай, двигайся, багдыр`ца! Шевели опорками!

С трудом переставляя дрожащие ноги и подгоняя себя зуржьим матом, Хилл пошел — а скорее, пополз — к двери, за которой была тишина. И почти дошел, но поскользнулся на крови, упал на колени. Боль вышибла дыхание и погасила свет.

— Молоко, свежее молоко! — сквозь хоровод алых пятен и болезненный гул в ушах пробился голос молочницы.

— Доброго утречка, красавица, — ответил басом стражник. — Не боишься одна по улицам? Нынче в городе опасно!

— А чего бояться, когда вот она, наша защита и надёжа.

— Это правильно, красавица, — вступил второй.

— С нами не пропадешь! В обиду не дадим, только держись поближе, — хохотнул первый.

— Иди, иди к нам, милашка, — поддержал его хриплый тенор.

— Со всем нашим почтением, — хихикнула девица. — Молочка не желаете ли?

Стукнула крышка бидона, зазвенела струя.

— Вот это я понимаю, — отпив, пробасил первый и крякнул. — А не видала ли ты, красавица, чего подозрительного? Например, убивца, аки демон северный беловолосого да пустоглазого, ростом велика да рожей страшна?

Крынка с молоком пошла по рукам — было слышно, как вояки хлюпают молоком и отдуваются.

— Ой, страсти-то какие! Неужто прям демон-то? Да никак, сержант, сами видали?

— А то! Мы как вчера…

«Слава тебе, Светлая Сестра! Не за мной…»

Не понимаясь с колен, Хилл слушал, как сержант распускает хвост перед молочницей, как открываются двери домов и любопытные служанки присоединяются к утренним сплетням. Со слов сержанта выходило, что Ориса городская стража так и не поймала, но на охоту за нарушителями спокойствия бургомистр послал не только городскую стражу, но и портовую охрану, и курсантов Имперского Морского Корпуса.

— Гильдия Ткачей!.. — шепотом одной из служанок повис в замершем переулке на долгих несколько секунд. Повеяло обывательским страхом — вот-вот захлопнутся окна и заскрипят ключи в дверях.

— А что Ткачи? — встрепенулся стражник. — Мы вчерась четверых ихних уложили! Подумаешь, Ткачи!

В голосе его за бахвальством трепетал страх, а Хилл вспомнил: и правда, именно этот басок вчера требовал бросить оружие. Но вчерашняя храбрость испарилась — Хилл твердо знал, что сержант, столкнувшись с ним кос к носу, не узнает убийцу в упор. Служанки притихли, а через мгновение защебетали, восхищаясь доблестью и отвагой.

Порыв сквозняка и еле слышный скрип двери заставил Хилла обернуться — он хотел было вскочить, но тело подвело. Он упал навзничь, гулко ударившись затылком о медную раму зеркала. Зажмурился на миг, мысленно увидев летящую в горло шпагу…

— Эй, мальчик? — послышался мелодичный голос: ни страха, ни злости, ни удивления, одно лишь сочувствие.

Сквозь алый туман проступил силуэт. Рука сама потянулась к зеркалу: разбить, метнуть осколок.

«Стой, придурок! — одернул он себя. — Она не опасна. Пока. Придушить всегда успеешь, без звона и грохота на всю округу».

Хилл сморгнул остатки тумана, присмотрелся к склонившейся над ним женщине. Почудилось, что ее окружает золотистое мерцание — теплое, как парное молоко. Взгляд скользнул по нежным рукам — ни оружия, ни брачного браслета — маслинным глазам, полным волнения, породистому носу с горбинкой. Задержался на растрепанных локонах с медным отливом, ласкающих округлые плечи, и утонул в паутине лазурного кружева сорочки, потерялся в тенях под грудями и меж бедер.

— Тихо, не бойся, — шепнула незнакомка. — И не шуми. Это ж тебя ищут?

Хилл от неожиданности мог только кивнуть: язык присох к небу. Он не понимал, почему она не боится? Ведь знает, кто он есть. Но знал — точно знал! — страже не сдаст. Она опустилась на колени, коснулась прохладной ладонью лба, заглянула в глаза. Взяла за руку.

— Вставай. — Слегка потянула. — Скоро вернется служанка. Тебе надо спрятаться.

Женщина кивнула на аккуратный ряд платьев вдоль стены. На тот угол, к которому вели кровавые следы. На миг Хилл усомнился, есть ли смысл прятаться, если при первом же взгляде на пол все видно.

— Не бойся, я успею помыть, — помогая ему удержаться на ногах, успокоила она. Раздвинула сорочки, не обращая внимания на валяющиеся на полу обрывки грязного муслина. — И принесу поесть. Садись, давай перевяжу тебя.

Прохладные руки касались пылающей кожи так нежно, что Хилл не мог ни о чем думать. Он позволил ей усадить себя в угол. Даже не вздрогнул, когда она отошла за ширму — мысль о спрятанном там арбалете отогнал, как навозную муху.

— Ты весь горишь. — Её рука скользнула по воспаленным глазам, убрала прилипшую ко лбу прядь. — На, пей.

Она подала кувшин, но не отпустила — помогла удержать в руках. Ее забота была столь искренней и непосредственной, что Хилл плюнул на дурные мысли об унижении и опасности. Зачем его травить, если достаточно было кликнуть с улицы стражу?

— Благослови тебя Светлая, — напившись, он, наконец, смог произнести нечто членораздельное. — Как тебя зовут?

— Нио. — Она улыбнулась и приложила палец к его губам. — Тихо. Займемся раной.

Хилл послушно замолчал. Он позволил протереть мокрой тканью лицо и раненый бок, замотать оторванной от тонкой льняной простыни полосой. Немыслимо хотелось закрыть глаза и уснуть, но остатки страха не позволяли: он помнил и о страже за окном, и о мужчине, всхрапывающем за стенкой. Нио шептала что-то успокоительное, снова протирала горящее лицо холодным и мокрым, а Хилл проваливался в жаркие объятия пыльной равнины.

435 год. Ночь с 12 на 13 день Каштана, канун новолуния. Найрисса.

Его разбудил громкий мужской смех. В звуке не было немедленной опасности, только похоть и довольство собой. Смеху вторил женский голос и звон вина о хрусталь: там, за стеной.

В полной темноте лица коснулось что-то невесомое. Хилл дернулся, отмахнулся — и вспомнил. Не то бред, не то мираж посреди знойной пустыни лихорадки: фея с прохладными ладонями и кувшином воды. Вода! Где-то тут должна быть вода! Он нащупал кувшин и сверток. Глотнув воды, развернул тряпицу, и, чуть не зарычав от ударившего в нос хлебного духа, впился зубами в лепешку. Внутри теста оказалась мелко рубленная курятина с луком и травами — вкусная, как глоток воздуха перед повешением.

Несколько минут Хилл жадно ел, не думая ни о чем. И только слизнув последние крошки с ладони, и чувствуя, как по телу разливается сытое тепло, снова прислушался.

Разговоры за стеной сменились влажными шлепками, сопением, ахами и скрипом кровати. Хилл словно воочию увидел разметавшиеся медные пряди, задранный подол лазурного кружева и ноги с тонкими щиколотками, обнимающие голозадого сержанта. Жаркая злость поднялась изнутри, требуя — убить, отнять!

«Бред и наваждение. Какого шиса? Девушка делает свою работу, а ты ревнуешь, как оперный тенор, — обругал себя Хилл. — Спокойно. Ты жив, цел и свободен. Тебя спрятали и накормили, какого рожна тебе еще?»

Но, вопреки голосу рассудка, его неудержимо тянуло в соседнюю комнату. Он выбрался из убежища, подошел к окну. Крупные звезды на безлунном небе перемигивались: ну? Слабак, мальчишка. Спрятался в юбках. Но насмешки тонули во вздохах и ритмичном поскрипывании.

Хилл скользнул к выбивающемуся из замочной скважины лучу света. Заглянул…

Дыхание перехватило, словно тяжелая рука брата ударила под дых. В паху стало горячо и тесно, бедра напряглись.

Тонкая, позолоченная свечами наездница запрокинула голову и сладко вздыхала, насаживаясь на любовника. Одной рукой она оглаживала вцепившиеся в бедро мужские пальцы, другой ласкала торчащий сосок. Груди ее подпрыгивали в такт скачке, распущенные волосы мотались гривой дикой кобылицы. Мужчина в задранной батистовой рубашке выгибался под всадницей, стонал, мышцы перекатывались под смуглой кожей. Несмотря на возбуждение и злость, Хилл отметил и старый шрам повыше колена, и прислоненную в изголовье шпагу — простую, но отменного качества — и аккуратно сложенный на стуле темный камзол с капитанским двойным кантом.

Сжав до боли дверной косяк, Хилл оторвался от замка, прислонился лбом к деревяшке и выругался — про себя. Вскочил, сделал три шага к окну. Но властный мужской голос заставил обернуться в боевой стойке.

— Возьми в рот, девочка!

— Ммм… слушаюсь, мой капитан, — мурлыкнула Нио.

Ярость окатила слепящим холодом: Хисс требует жертвы! Отдай божеству все, что держит, и получишь силу, получишь свободу! Темная воронка засасывала, мутила разум. Стриж сопротивлялся изо всех сил, цепляясь за каждую соломинку памяти: Орис, Фаина, Ульрих, Клайвер… Свобода? От чего? Зачем она, такая свобода? Зачем такая жизнь?

«Ты мой, — напоминал бог, сжимая сердце холодными когтями. — Служи мне!»

«Я твой слуга, а не раб! — спорил, обливаясь холодным потом, Хилл. — Я чту закон. Отдаю тебе кого должно. Я не нарушаю договора!»

«Споришь? Самонадеянный мальчишка, — смеялся Темный. — Тебе ли решать, что должно? Я могу выбрать любого, но ты забавный. Все равно сам придешь и попросишь».

Удар об пол привел Стрижа в чувство. Ушибленная голова, полный крови рот, распухший прикушенный язык — мелочи. Жив после спора с Хиссом? Нет, так не бывает.

— Что там, Нио? — послышался мужской голос из соседней комнаты.

— А, не обращай внимания, Жакель. Наверное, Сильва уронила что-то, — ответил томный женский. — Иди сюда, мой завоеватель!

— Погоди, Нио, — не успокаивался мужчина. — Я посмотрю, мало ли. Ты же не хочешь, чтобы воры унесли твои шляпки.

Хилл словно увидел, как капитан натягивает штаны, берет шпагу…

Рывком отворивший дверь полуголый шер с обнаженным клинком в руке застал в гардеробной тишину и порядок. Но все равно, знаком велев Нио не переступать порога, обошел комнату, отдернул сорочки в том углу, где недавно спал Хилл, заглянул за вторую дверь.

— Жакель, нет здесь никого, — надула губки Нио, запахиваясь в кисею. — Почему ты так волнуешься? Что случилось, расскажи.

— Хисс испытывает новых Ткачей, малышка. Разве не слышала? — капитан еще раз окинул комнату настороженным взглядом и принюхался. — Вчера эти твари передрались на аллее Эдикта. Двое сбежали. Один, похоже, издох, второй цел.

— О, ты там был? — округлила глаза Нио, протягивая к капитану руки.

— Нет, там был сержант Буслеш, — обняв Нио, шер не то вспоминал, не то размышлял вслух. — Пропал служака. Больше он не боец…

Скручивающее внутренности напряжение отступало, сердцебиение успокаивалось. Слава Светлой, капитан его не увидел. Не пришлось снова убивать.

— …привели к лавке старой Шельмы. И все, как под землю. Но до храма им все равно не добраться.

Хилл навострил уши, но капитан замолк.

— О, я никогда не сомневалась, что ты способен переиграть кого угодно, — продолжила расспросы Нио. — Но как? Ткачи, говорят, умеют проходить сквозь стены, как игла сквозь полотно.

— Ты мне льстишь, маленькая, — усмехнулся капитан. — Жаль, маги не пожелали участвовать лично. Но хватит и рун. Они просто не смогут войти.

— Ну и что? — спросила Нио.

— Как что? Не завершившие ритуал сдохнут, как крысы. Жрецы Хисса не дураки, оставлять бешеным тварям лазейку на свободу.

— Как это все грустно. — Нио потянула капитана обратно в спальню.

Хилл облегченно выдохнул. Зря — капитан выдернулся из объятий любовницы и метнулся к платьям. Хилл еле успел уклониться от клинка. Шпага скользнула по плотной повязке, Хилл зажал острие плечом, повернулся и выдернул оружие из рук капитана. Тот от неожиданности замер — лишь на миг. Но этого мига хватило Нио, чтобы броситься к нему и…

Незаметным глазу движением капитан отбросил её прочь. Ночь застыла, засмеялась холодным голосом Ургаша. Хилл рванулся к падающему телу, поймал у самого пола. Зазвенела отлетевшая шпага, в глазах капитана проступило понимание и боль. Сломанная кукла с удивленными глазами опустилась на пол. Золотое мерцание угасло.

Всего лишь миг двое скорбели — один об утраченном, второй о неслучившемся.

В следующий миг они сплелись в объятиях теснее любовных.

— Что за руны, где? — спросил Хилл пришпиленного к стене капитана.

— Не знаю, — просипел шер, выплевывая сгусток крови и ухмыляясь белым ртом. — Пойди сам проверь, крыса.

— Знаешь. Говори.

Стриж сжал ключицу капитана. Тот позеленел, напрягся, зрачки его расширились.

— Все равно… только светлый… сможет… — насмешливо прохрипел капитан. — Сдохнешь. Вы. Все. Сдохнете. Крысы.

— Все мы сдохнем, Жакель Клийон, — покачал головой Хилл. — Но я — не сегодня.

— Завтра. — Капитан плюнул кровью в лицо убийце, дернулся, разрывая легкие и сердце о клинок, и затих.

— Может, завтра. — Хилл резко потянул шпагу и отступил, позволяя телу упасть лицом вниз. — А, может, и не завтра.

Вытер лезвие о ближайшее платье и, не оглядываясь, пошел в спальню.

 

Глава 24

Ость и узел

Хилл бие Кройце по прозванию Стриж

435 год, 13 день Каштана, новолуние. Найрисса.

— Шельма, — шептал под нос Хилл, шаря по ящикам комода. — Какого дысса ему понадобилось у прохиндейки? Всему свету известно, что Шельма и есть Шельма, хоть сто раз назовись гадалкой. Навешает тины, недорого возьмет.

Сапоги и рубаха капитана оказались великоваты. Камзол Хилл отбросил, осмотрев все карманы, швы — и ничего интересного не найдя. Кошель, потяжелевший на дюжину империалов и несколько ожерелий и серег, подвесил на пояс, рядом со шпагой.

Следовало торопиться. Полночь близко — а надо не только найти брата, но и выяснить, что за шисовы руны и как их обойти. Жаль, до Ульриха далеко — добыть у местных гномов хоть крошку той охры не стоит и мечтать. Если только сделать самому? Но время, время!

Хилл осторожно пробрался на кухню. Из комнаты служанки доносился храп с присвистом, на всем этаже не горело ни огонька. Хилл зажег огарок, съел кусок копченого окорока и хлеб. Запил водой из кувшина, оставив бутыль вина нетронутой.

«…корень асфодели, точеный глазной зуб медведя, настойка гульей сыти… ладно, это все куплю в лавке. — Хилл перебирал баночки со специями в поисках шафрана и морской розы. — Но фейскую пыльцу? Шис… шиссов дысс!»

Водоросли и шафран нашлись, а кроме них нашлась настойка красного ореха. Размышляя, что сначала, наведаться к Шельме или взглянуть на руны, Хилл ножом обкорнал спутанные грязные волосы. Разделся донага, тщательно втер в кожу и волосы вязкую жидкость. Бледная кожа потемнела до смуглости портового грузчика, клочья волос загрубели и стали похожи на слипшиеся вороньи перья. Для полноты картины Хилл перепачкал и порвал в нескольких местах белоснежный батист капитанской рубахи и перевязал лоб полосой темного полотна, отрезанной от кухаркиного фартука.

Из дома Нио неслышно вышел изрядно опустившийся наемник с узелком на поясе и большим свертком в руке и, никем не замеченный, направился к центру города. Единственный раз он остановился на одной из бедных улочек, чтобы кинуть сверток с окровавленными тряпками и обрезками волос в кучу мусора. Наверняка утром муниципальный маг примчится искать убийцу капитана Клийона, так не стоит облегчать ему работу. Копавшаяся в отбросах лисица отскочила, злобно тявкнула и, едва Хилл отошел на три шага, вернулась и снова зачавкала.

До площади Близнецов Хилл добрался без приключений. Даже ночные бродяги, голодные до бесстрашия и опасные, как крысы, лишь скользили по нему липкими взглядами и отворачивались — всем известно, что с безработного наемника взять нечего, кроме куска стали под ребра.

Если по дороге у Хилла еще теплилась надежда, что капитан приврал, то при взгляде на темный храм она растаяла, не оставив и воспоминания. Алью Хисс окружала стена. Высотой до половины шпиля, жемчужно мерцающая дымка текла и переливалась, обещая любому, кого уже коснулся Хисс, немедленную смерть. Не обладающие даром увидели бы лишь неровный круг, нарисованный мелом по булыжнику, и разбросанные без видимого порядка вдоль него детские рисунки — солнышко с разновеликими лучами и вписанными в него закорючками. Одна из рун показалась Хиллу знакомой: ключ единства сути. Остальные встречались в книгах Ульриха, но до их объяснения дело не дошло. Не будучи истинным шером, Хилл не знал, что за заклятия применили светлые Найриссы, но чутья хватало, чтобы не испытывать желания приближаться к ловушке.

Разумеется, кроме ловушки магической, городская стража позаботилась и о самой обыкновенной засаде. Обвешанные амулетами стражники бдели чуть не под каждым кустом. Правда, несмотря на амулеты, ни один из них не заметил окутанного пологом Тени Хилла. При желании он мог бы передушить вояк, как цыплят, и позаимствовать амулеты — но пользы от солдатских побрякушек не было.

Полчаса наблюдения за стеной так и не подсказали Хиллу иного способа. Погружение в Тень почти до полной потери осознания себя тоже не помогло. Светлые шеры, дорожащие собственной жизнью и покоем, озаботились тем, чтобы ни одна ниточка не вела к ним. Хилл удивился, к чему такие предосторожности, если всем известно, что Темный не ткет судьбы руками истинных шеров.

Охра. Надо как угодно добыть охру. И найти Ориса — он сам может не распознать ловушки. До рассвета всего пара часов, как раз чтобы расспросить гадалку: то, чего Шельма не сказала страже, Ткачу выложит на блюдечке.

Хилл кинул прощальный взгляд на призрачную громаду Алью Райны, словно взлетающую к ярким южным звездам, на темную глыбу Алью Хисс… и замер. Дверь храма открылась, на пороге показался Кирлах. Длинные седые волосы, просвеченные багровым огнем светильников, окружили его кровавым нимбом. Настоятель качнул головой, отрицая или запрещая — Хилл совершенно точно знал, что Кирлах видит его и обращается к нему. Но что старик хотел сказать? Спустя миг настоятель сердито махнул рукой, и порыв ветра толкнул Хилла прочь.

Шельма

Эта ночь для Сибу шель Такаими, прозванной Шельмой, выдалась на редкость беспокойной. Букай с четверкой помощников, злые и трезвые, не спали сами и не давали спать ей — даже не отпустили в заднюю комнату, заставили сидеть посередине гостиной, на виду. Всех клиентов стражи порядка распугали, но об этот Шельма не жалела. Гадать на торговые прибыли или верность будущей невестки, когда с каждого блестящего бока кастрюли, из каждой чашки, из каждой шлифованной бусины смотрит Бездна? Спрятаться бы… Только от судьбы не уйдешь, как не завешивай окна.

— …а он и говорит, скотина: ставлю империал, что не пройдешь! Так что ты думаешь? Дурачок-то на империал и не глянул, а взял Рябого Кса за руку, да спросил: а ты-то сам как войдешь, вернешься? И повел к храму. — От переживаний в горле Букая пересохло, и он привычно приник к кружке. Но тут же скривил продубленную морским ветром физиономию, глотнув вместо пива воду. — Тьфу, сишах…

Из-под бахромы цветной шали, прикрывающей лицо, Сибу были отлично видны испуганные и полные любопытства лица солдат. Ее и саму пробирала дрожь, стоило подумать о Кса. В отличие от солдат, она-то видела и знала, что произошло с пьяным плутом, хоть и не была на площади Близнецов. Она нигде не бывала, да и зачем? Даже в собственном доме, надежно огражденном от вторжения опасных случайностей, пряжа судеб переплелась так густо, что от духов прошлого и будущего не протолкнуться. А если выйти наружу…

— …прямо в Ургаш, говорю вам! Во, глянь! — Букай дернул себя за куцую косицу. — Седой, как есть седой! Никогда не боялся. Шис! Да что там. Плотник, скажи!

— Угу. Верно, — просипел низкорослый стражник с длинным серым рубцом на горле, поглаживая неизменный топорик. — Против Трехрукого вышел. Один.

Остальные трое, не такие закаленные ветераны, уважительно закивали, хоть и слышали историю о том, как Букай завалил на арене Трехрукого, не меньше дюжины раз.

— А что видел-то? — не выдержал молодой солдат с раскосыми глазами и парами тонких косиц на висках, по моде Марки.

Букай глянул на него исподлобья, хмыкнул.

— А ничего. Исчез Кса. Шагнул за черту, и все, нет его. — Букай опустил взгляд, поковырял каблуком вязаный из лоскутов коврик, и продолжил: — Страшно, когда не знаешь, откуда удар. С Трехруким-то оно просто было. Быстрый, сильный, зуржий сын, но все равно человек же, хоть и краснорожая тварь. А если против тебя незнамо что? Вот что ни говорите, а магия эта вся не для простого человека. Шеры вон жалуются, что Двуединые их благословения лишили, а может, оно все не так? Может, наоборот, без магии-то оно лучше будет? Просто и понятно. Честная сталь против честной стали, а не эти их закорючки.

Шельма под своей шалью вздохнула. Просто и понятно. Когда-то она тоже думала, что без дара все стало бы просто и понятно. Пока Учитель Нье не показал, что это — жизнь без дара. Не слепота, не глухота. Хуже. Ровно как бродить среди бесплотных призраков вещей, людей, солнца и неба.

— Эй, Шельма, чего не спишь? Припомнила чего? — обернулся к ней Плотник.

Сибу не ответила, только закряхтела и свистнула носом, словно во сне.

— Оставь старуху, — проворчал Букай. — Пусть хоть она поспит.

— Чего за Шельму заступаешься? Или мешок золота тебе нагадала? — беззлобно просипел Плотник.

Бездумная подначка неожиданно сильно задела нити вероятности, тени затрепетали, заплакали, Ургаш дохнул отчаянием. Тонкая, как отравленная шпилька, мальчишеская фигура двигалась пятном тьмы в золотом ореоле — Сибу видела отмеченного Хиссом лучше, чем наяву. Вот он выспрашивает уснувшего под гибискусами нищего, вот скользит вдоль стен, невидимый бессонному патрулю, вот просачивается в заднюю дверь. А вслед за ним, сквозь прожженную тьмой дыру, вливаются в некогда защищенный дом тени, прошлое и будущее танцуют свадебную микё, обмениваясь масками…

Этот клиент не спросит о деньгах и не заплатит деньгами. Он несет в уплату за гадание смерть, и он не уйдет просто так, как не уйдут просто так тени.

Сибу трясло. Холод и страх сковали её, не позволяя ни бежать, ни кричать. Только видеть и думать, перебирать паутинки в извечных поисках той, что выведет пусть не к свету, хоть к жизни. Но нити рвались и таяли, стоило темной фигуре коснуться их.

— Эй, Шельма! Да Шельма же! Что с тобой? — издалека звали незнакомые голоса. — Проснись, Шельма! Букай, что делать?

Беспокойные руки тормошили ее, обжигали, клочки чужих судеб вплетались в раздерганную ость предопределенности. Она не хотела видеть и слышать смерть, загораживалась обрывками паутины, но нити расползались в ее руках, слишком тонкие, чтобы выдержать взгляд сразу обоих богов.

Словно ниоткуда раздалось хриплое карканье:

— Не смотри, эй! Ни север, ни запад. Не желай ни звезды, ни окружья, ни злата, ни меди. В алом терне упавшая цепь королевы, не играй с ней, забудь льда и пламени танцы… сгинь! Исчезни! Погасни! Фонарь и веревка, чешуя, черепок, ость и узел…

Карканье перешло в хриплый шепот, и только когда последние слова упали в перепутанную пряжу, свивая ее в новый узор, Сибу поняла, почему молчат и не шевелятся стражники. Снова Мертвый бог говорил её голосом. Говорил с отмеченным Двуедиными юношей, что сейчас доставал из тайника в спальне фиал с пыльцой циль, совал в карманы коробочки и баночки с настойками…

Темнота отступила. Вновь отступила, как первый раз, шестьдесят лет назад, когда восьмилетняя дочь купца с острова Умо забралась на мачту готового к отплытию отцовского корабля и кричала на всю пристань — сама не понимая, что и зачем кричит. Но отец её не поплыл на том корабле и не попал в шторм. Зато на следующий день после того, как обломки корабля принес прилив, пришел Старейшина и велел шеену Такаими отдать дочь в общину Серых Дев. И маленькая Сибу сбежала. Она всего раз видела одну из Дев рядом со Старейшиной, и потом месяц не могла спать спокойно, все ей виделись пепельные, выжженные глаза на бесцветном лице Серой — на её лице.

Сибу не стала просить родителей, чтобы её оставили дома, потому что знала: бесполезно. Никто в Полуденной Марке не посмеет ослушаться приказа Старейшины, даже если он потребует голову наследника рода. Если же речь идет о девочке, годной лишь продать замуж за будущего торгового компаньона, отец и думать не станет о её просьбах. А мать не заступится — её дело кланяться и исполнять повеления супруга.

Тогда впервые Сибу пошла за самой красивой и яркой ниточкой, что потянулась от её порога к галеону чужестранцев. За ниточкой, обещающей жизнь, а не служение Старейшинам. Теперь же она сама пряла из паутинок нить, способную выдержать еще год или два — дальше Сибу не заглядывала, опасаясь повредить пряжу.

За те пять ударов сердца, что она глядела на растерянных стражников и призрак галеона, Ткач Теней забрал все необходимое и собрался покуситься на лишнее.

— Здесь! Он здесь! — заорала Шельма.

Стражники подскочили от неожиданности. Молодые потянулись к амулетам, двое ветеранов выхватили оружие и встали по обе стороны от Сибу.

— Где? Где, Шельма? Ну? — хрипнул Плотник.

— Северный ветер ответит страннику, восточный даст покой! — закричала Сибу звонким молодым голосом. — Высокий форт падет, шесть глаз паука ослепнут, глядя на закат! Лети, не приземляйся, стриж! Полдень! Узел и полдень!

Давно забытое веселье охватило шель Такаими. Мастер Теней ушел — ему не пришлось спрашивать, не пришлось убивать. Видение мертвого Букая растаяло, затканное новыми нитями. Сбросив пестрые покрывала, старуха с глазами девочки закружилась веретеном, наматывая пряжу, тонкую пряжу судеб, сплетая оборванные нити в новые узоры…

— Шис! Она сошла с ума! Букай, да держи же!

— Оставь ее, Плотник. Пусть капитан Клийон сам разбирается, не наше это дело.

— Она спугнула ткача!

— И слава Светлой! Ты жив, чего тебе еще?

— Приказ!..

— …удача!..

— …снимите с меня эти тряпки…

— Срочно выпить…

Пять голосов слились в невнятный гул, зашумели прибоем — как когда-то давно, волны лизали сваи дома, пели колыбельную, рассказывали ведомые только им истории. Прошлое казалось будущим, а веретено пело в руках древней старухи, вторя забытой сказке о золотом драконе и злой колдунье.

Тьма отступила от дома гадалки, чтобы когда-нибудь вернуться. Но не сегодня.

Хилл бие Кройце, Стриж

Ость и узел, ни запад, ни север. Загадала старая Шельма загадок. Хилл был уверен, что гадалка сказала не только о том, как открыть тайник в спальне и найти Ориса. И, возможно, не только о том, как преодолеть барьер. Но пока смысл ее речей ускользал — разве что направление… ни запад, ни север. Ни золото, ни медь. Юг и восток — как раз площадь Близнецов. Наверное, Шельма говорила про серебряный шпиль Райны… но что тогда значит «не желай ни звезды, ни окружья»? И какой узел? Ткачи не вяжут узлов, лишь режут — на вывеске Гильдии ножницы.

Сельский рынок только открылся: служанки и домохозяйки уже торговались с крестьянами за колбасы и сметану, лук и мед, но до рядов горшечников и корзинщиков оживление пока не добралось. Одинокий наемник выглядел среди груд ишачьей упряжи, плошек и расписных деревянных кукол странно и чуждо.

— Охра? Да сколько угодно, — в предвкушении заработка расплылся в щербатой улыбке сухонький мужичок в беленной рубахе со следами киновари на рукаве. — И сурик, и сурьма, и кармин, а вот еще отличные кисти, кончик беличьего хвоста!

Сам чем-то похожий на белку торговец совал Хиллу обернутые тряпицами баночки и коробочки, предлагая понюхать, пощупать и испробовать в деле. Его ничуть не смущал непривычный вид покупателя. В прищуренных глазах читалось: не наше дело, зачем безработному солдату удачи краски, наше дело — получить за товар полновесными марками.

За полторы марки Хилл купил четверть буна охры, горшочек для приготовления смеси и ненужные киноварь, белила и кисть. Как положено бедному наемнику, он отчаянно торговался и призывал на голову жадного мужичонки гнев Вольного Ветра, покровителя солдат удачи. «Ты должен быть тем, чем кажешься. Настоящее искусство — не убить, а остаться живым», — этому Мастер учил приемных сыновей раньше, чем владению шпагой и кастетом.

Напоследок, у выхода с рынка, Хилл купил у румяной молодухи кружку молока и полголовы козьего сыра. Кто ж знает, удастся ли еще подкрепиться, а день предстоит долгий. Он только поставил на прилавок пустую кружку и собрался расплатиться, как между лопаток укололо: опасность! Не выходя из образа свежевылупившегося из сельского забияки наемника, Хилл коснулся Тени. Силуэты трех стражников у самых ворот окрасились ало-агрессивным, остальной базарный люд остался бледно-серым, еще не тронутым ни злобой, ни страхом.

— Эй, вольный, иди-ка сюда! — приказал дубленый голос.

Хилл обернулся неторопливо и немного удивленно, как и положено добропорядочному гражданину Империи, не замешанному ни в чем страшнее пары затяжек гоблиновой травки и трактирной драки.

— Ты, ты. Давай без дури, — распорядился усатый стражник, выразительно доставая из ножен клинок.

Опаловое сияние амулета на груди стражника тыкалось вокруг, словно вынюхивающий зарытую косточку щенок. До сих пор Хиллу не приходилось близко сталкиваться с Улим Даилла-келае, а попросту Фонарем. Настоящими Улим вооружали лейб-гвардию Императора и королей, чтобы ни один темный ткач не мог незамеченным подобраться к высочайшей особе. Стоил такой невзрачный камушек примерно как императорская корона, требовал для изготовления шера-зеро и кусок рога единорога. Слава богам, ни один из шести имеющихся в Валанте Фонарей не попал в руки найрисских стражников, лишь скромное подобие. Но даже эта подделка, не способная ни остановить Руку Бога, ни вышвырнуть его из Тени, ни почуять больше чем за пять шагов, стоила дороже полного вооружения королевского гвардейца. И таких амулетов наверняка не меньше нескольких дюжин…

Все это мелькнуло в голове Хилла за миг, пока он поворачивался и окидывал взглядом сержанта и двух рядовых, что мелкими шагами расходились в стороны, держа подозрительного наемника на прицеле. На испачканного красками мужичонку, зажимающего в кулаке три серебрушки и пытающегося затеряться в толпе, Хилл не стал тратить и взгляда.

— Чего вам, служивые? — с должной долей досады и почтения спросил Хилл.

— Сюда иди. Поговорим, — отозвался сержант, медленно наступая.

— Ну, поговорим. Чего надо-ть? — Хилл с улыбкой пожал плечами, показывая пустые ладони. — Можно за молоко-то заплатить?

— Два динга! — напористо напомнила молочница, посчитав кроме выпитой кружки молока так и лежащий на прилавке сыр.

— Два так два, красавица, — жизнерадостно усмехнулся Хилл. — Только заверни получше.

Очаровывая волоокую деваху, Хилл отмечал, как расслабляются руки стражников на спусковых крючках арбалетов, как облегченно вздыхает рыночный люд. Безобидный, простоватый паренек — где он ошибся? Ведь ни на миг не вышел из роли, да и торговец его не боялся, разве что случай и жадность. Но уж больно много случайностей. Хотя… Фонарь! Точно — Шельма говорила про фонарь. Значит, все правильно.

Медленно, чтобы не волновать стражу, Хилл достал из кармана штанов два медяка, положил на прилавок. Не обращая внимания на недоумение стражников — слишком уверенно и свободно ведет себя паренек — забрал сверток с сыром, подмигнул пышечке и обернулся к усатому.

— Ворон из Кардалоны к вашим услугам. Что от меня надо, сержант? — Хилл неторопливо направился к стражнику.

— Да так, формальности, — не убирая клинка, но уже не так настороженно отозвался усатый. — Наведаешься с нами к светлому шеру Вейду, представишься и пойдешь по своим делам. А то, глядишь, и работа подвернется.

— Работа это дело хорошее, — шагая к стражнику и улыбаясь, ответил Хилл.

Рыночный люд успокоился. Послышались смешки, шепотки, торговцы вспомнили о товаре и принялись зазывать покупателей. Стражники расслабились, самострелы в их руках опустились. Один усатый по-прежнему был настороже, но он не опасен.

Пора!

— Стоять! — заорал усатый.

Стрелки вскинули арбалеты, зашарили глазами по толпе, но поздно. Под покровом Тени Хилл скользнул по очереди к обоим, забрал оружие, бросил на землю: нечего стрелять посреди базара! Затем — к сержанту, срезал с его шеи возмущенно потрескивающий амулет, швырнул на брусчатку и раздавил каблуком. «Убей», — нежно шепнула Тень, подталкивая Хилла под руку. Но он лишь отобрал у сержанта клинок и отступил: хватит с вояк вывихнутых рук и выговора от начальства.

Хилл оглядел замерший рынок, принюхался. Люди, деревья, дома растворились в тенях Ургаша, вдали мелькнул знакомый силуэт. Брат?

«Чужой! — пропел ледяной ветер. — Ты один, ты мой слуга, ты мой клинок!»

Хилл на миг почувствовал себя стрелой, выпущенной из лука: поразить цель, вот единственный смысл и радость. Легко и правильно служить Хиссу! Забыть ничтожный мир, отдать себя богу, стать рукой его, воплощением. Требование божества отдавалось горячей дрожью, обещало наслаждение силы и власти. Так просто и сладко отдаться, покориться. Ведь рука бога — почти сам бог. Такой простой выбор: бог или брат.

«Брат!» — Хилл вырвался из требовательных объятий Ургаша, вывалился в привычный мир и со всех ног помчался туда, где померещился Орис.

— Растяпы! Ишаки, мать вашу через колено! Упустили! — слышались издали сердитые крики сержанта. Торговки визжали, торговцы ругались, ослы орали: позади базар ловил убийцу, радовался его побегу и не верил, что все живы.

 

Глава 25

Взгляд бога

Хилл бие Кройце, Стриж

435 год, 13 день Каштана, новолуние. Найрисса.

Хилл вглядывался в ранних прохожих, в сумрак между домов и деревьев. Рука сама тянулась выхватить клинок, Тень стелилась под каждый шаг, манила силой и безопасностью, но Хилл держался, повторяя, как умну отрешения: Орис, брат мой.

Сгусток тьмы обрушился ниоткуда, вбил в Ургаш. Хилл не успел крикнуть «стой, брат!», не успел даже подумать, как смерч боя завертел его. Мир вокруг застыл и замолк, двигались лишь двое соперников. Впервые Хилл бился с равным, впервые — без надежды на помощь и пощаду.

Он словно разделился на две части. Одна кружилась, прыгала, рассекала густой воздушный кисель шпагой и дагой, вертела обманные финты и направляла каждый удар — в смерть. «Хисс ждет, служу Хиссу!» А вторая в ужасе цеплялась за первую, отводила клинок и долбила в виски: «Это же твой брат! Остановись! Не смей!»

«Не мешай, убью!» — рыкнуло то, что было убийцей по имени Стриж, отбрасывая жалкую сентиментальность под ноги сопернику. Врагу. Жертве.

«Убью!» — отозвался эхом враг. Бывший друг. Бывший брат.

«Ни звезды, ни окружья… фонарь и веревка… ость и узел…» — зазвенел крик гадалки где-то давно и далеко, отозвался мгновенным пониманием: связь!

Хилл — отброшенная Рукой Бога за ненадобностью часть сознания — потянулся к своему отражению, захлестнул петлей шею Стрижа, из последних сил вытолкнул обоих из Тени в обычный мир. Вовремя: клинок почти достал горло брата. Рассерженная Тень зашипела, обожгла. Хилл ворвался сам в себя, вытесняя из тела бездумное чудовище. Ослепительная боль, до рвоты, закружила его: прочь, ножницам не нужна душа!

Всего на миг он замешкался, но этого мига хватило Орису, чтобы вывернуться и нанести удар. Тело отреагировало само. Сталь вжикнула по стали, шпаги зазвенели по булыжникам. Две даги замерли: у горла Ориса и под сердцем Хилла. Пат, «мертвые любовники».

Не обращая внимания на разбегающихся в страхе прохожих, Хилл и Орис застыли в смертельном объятии. Наконец Хилл смог увидеть брата: растрепанный, осунувшийся, с лихорадочно блестящими глазами, он походил на безумца.

— Шисов сын. — Орис усмехнулся одним ртом. — Пойдем в Ургаш вместе?

— Не надо, брат. Остановись.

— Брат? — Орис коротко засмеялся. — Ты убил моего брата и смеешь просить о пощаде? Нет уж. Сдохни.

Клинок Ориса чуть шевельнулся, на полпальца входя между ребер Хилла. Почти не больно, только холодно…

«Ну же, — жег шепот Тени. — Попроси меня, мальчик. Ты все равно уже мой. Но можешь еще немножко подышать и побегать!»

Хилл еле удержал руку, не позволяя даге даже оцарапать кожу брата.

— Остановись, Орис, — тихо попросил Хилл. Он дрожал от напряжения, едва справляясь с собственным телом: сладкий запах крови щекотал ноздри, живот сводило голодным спазмом. — Посмотри на меня, ну?!

Орис моргнул, прикусил губу, словно пытаясь избавиться от наваждения. Еще одна волна боли окатила Хилла — дага Ориса шевельнулась. Черные глаза снова заволокло безумие…

— Брат, вернись! Прошу! — выдохнул Хилл.

«Убей! Убей!» — порыв ветра взметнулся из-под ног, сыпанул в глаза обоим пыль и сухие травинки.

Орис дрогнул, сомневаясь… Мгновение: Хилл извернулся, отдернулся, отвел дагу — острие черкнуло по ребрам, но на такие мелочи он уже не обращал внимания — и ударил брата рукоятью в висок.

— Придурок, — прошипел он, поймав бесчувственное тело. — Шисов дысс.

Ощущение опасности усиливалось с каждым мгновением. Не нужно было быть провидцем, чтобы понимать: драка не осталась незамеченной. Ближайший патруль уже спешит за добычей — и на этот раз никто не будет требовать сложить оружие, обоих просто расстреляют из арбалетов. Или же придется снова нырять в Тень, а больше она их не выпустит.

На всякий случай он связал Орису руки, взвалил на плечо и устремился в ближайший темный проулок. Тащить здоровенного бугая было тяжело, порез на ребрах отчаянно болел и сочился кровью — зато патруль их до сих пор не увидел.

Хилл огляделся по сторонам в поисках мало-мальски пригодного места: еще минута-другая, и брат очнется. Как назло, потрепанные домишки стояли вплотную. Ни садика, ни подворотни — ничего! Только стены да окна-двери. Спину кололо опасностью, казалось, арбалетный болт уже летит в цель…

— Ой, дядя, а что это вы… ай! — послышался детский голос позади.

Обернувшись, Хилл встретился взглядом с двумя парами круглых от страха глаз. Девочка лет девяти, в простом платье и запачканном кровью и чешуей фартуке, застыла на пороге, зажимая рот сестренке — та едва доставала ей макушкой до подмышки. В руках малышка держала живую рыбешку, у её ног шипел, выгнувшись дугой, тощий кот.

— Не надо… — беззвучно, одними побелевшими губами, попросила старшая девочка и попятилась в дом.

Рыбешка выскользнула из рук малышки, шлепнулась около кота. Тот ухватил ее, зарычал и забился под крыльцо.

Хилл в один прыжок оказался рядом, втолкнул детей в прихожую и ногой захлопнул дверь. Вдохнул застоявшийся запах рыбы, одним взглядом окинул беленые стены, рассохшиеся двери и рыбацкие куртки разных размеров на вешалке у входа.

— Братьев и отца нет? — как можно спокойнее спросил он.

Девочка покачала головой, потом мелко закивала — и заплакала. Молча, без всхлипов, все так же зажимая рот сестренке, чтобы не кричала.

Прислушавшись и убедившись, что кроме девочек никого в доме нет, Хилл велел показать кухню. Девочка кивнула дальше по коридору, но не сдвинулась с места.

— Иди вперед, — попросил Хилл. — И не бойся, я детей не ем. Видишь, брат болен. Ему надо помочь. Ты же поможешь, правда?

Он улыбнулся. И, как всегда, его улыбка подействовала: девочки перестали лить слезы, старшая робко улыбнулась в ответ.

— Зи, не будешь плакать? — развернув малышку к себе, спросила старшая.

Младшая серьезно покивала, покосившись на Хилла. Старшая, наконец, отняла ладонь ото рта сестры, взяла её за руку и пошла вперед. Не успели они добраться до кухни, как с улицы послышался цокот копыт, мужские голоса и стук дверных колотушек. Девочки обернулись в испуге.

Хилл приложил палец к губам и шепнул:

— Пожалуйста!

Старшая девочка перевела взгляд с него на дверь, потом на малышку, и кивнула.

Опустив все еще бесчувственного брата на пол, Хилл прислушался. Сердце отчаянно стучало, мрак по углам коридора сгустился, потянулся к нему: «Иди ко мне, мальчик. Спрячу, укрою».

— Эй, есть кто дома? — раздалось из-за двери.

«Мааау! Шши!»

— Шис, облезлая тварь!

«Мррау!»

— Амьяс, не мешай коту жрать, — засмеялся другой стражник. — Этот зверь никого не пропустит.

— Смотри, укусит, сам облезешь, — подержал веселье третий.

— Отставить шуточки! — рявкнул начальник патруля. — Амьяс, глянь в скобяной лавке.

Через несколько минут, долгих, как пытка, голоса стихли. Хилл уже не в силах был радоваться везению — ни один из жителей тупика их не заметил, а может, не захотел выдавать страже. Он снова подхватил Ориса на плечо, поморщившись от боли — позавчерашняя рана напомнила о себе.

— Дядя, почему кровь, ты рыбу чистил? А я не люблю рыбу чистить, она скользкая и прыгает. — Осмелевшая малышка подобралась и вертелась вокруг. — А почему дядя спит? Он вино пил? А почему у тебя глаза синие? Мама говорит, синие только у северных некромантов. Ты некромант?

— Зи, перестань. Простите, шер, она маленькая.

— Да ничего, — Хилл улыбнулся. — Я не некромант, почтенная Зи, а дядя спит, потому что головой стукнулся. А тебя как звать, хозяюшка?

— Лоньята, сиятельный. — Девочка потупилась. — Вы простите, у нас на кухне рыба.

— Подумаешь, рыба. Был бы мантикор, вот тогда! Или у вас акула по столу бегает?

Малышка засмеялась в голос, старшая потише — но обе уже и думать забыли, что милого и совсем нестрашного юношу надо бояться. С хихиканьем они отодвинули стул от большого стола, заваленного рыбой, чтобы Хилл мог усадить брата.

— А вас как звать? — порозовев, спросила Лоньята.

— Хиллом. — Убедившись, что Орис все еще без сознания и надежно связан, Хилл стянул порезанную рубаху и взял из рук малышки кувшин с водой. — Зи это Зинела?

— Язирайя! Как принцесса-колдунья, — гордо заявила девочка. — Я когда вырасту, тоже пойду воевать зургов!

— Сама ты зург, — передразнила ее старшая и охнула, разглядев длинный свежий порез, задевший концом едва затянувшуюся рану. — Кто ж вас так? Вот… — Лоньята достала из сундучка под окном кусок ветхого чистого полотна. — Давайте перевяжу.

— Спасибо, милая. Но лучше я сам. А вы с Зи идите-ка пока к себе.

— Нет, я буду помогать! — упрямо пискнула Зи.

— Будешь, но потом.

Лоньята ухватила сестру за руку и, не слушая протестов, повела прочь.

* * *

Едва девочки вышли, за спиной Хилла послышалось:

— Еще две крепости пали. На мелочи размениваешься, соблазнил бы уж сразу принцессу!

— Опомнился, и года не прошло, тролль зеленый! — проворчал Хилл, пряча радостную улыбку, и, не глядя на брата, повернулся к полке с посудой.

— Точно. Придурок. Искал по всему городу сначала тебя, а потом того шиса, что тебя убил.

Неторопливо поставив на стол миску, Хилл налил в неё воду, макнул окровавленную рубаху и только тогда поднял взгляд на Ориса.

— Ну?

— Ну. Игла сказал, что тебя прирезал кто-то из местных. Соврал, шисов дысс.

Пожав плечами, Хилл принялся промывать и перевязывать рану, а затем полоскать некогда белый батист в порозовевшей воде.

— Ты меня развяжешь, наконец? — не выдержал Орис.

Хилл неторопливо отжал рубаху, натянул на себя. Обернулся к брату, глянул серьезно и печально:

— Опасных сумасшедших до прихода святых Светлых Братьев предписывается держать вдали от людей, связанными надежно. Охлаждения для поливать водой колодезной. На речи льстивые и искусительные не поддаваться… — видя округлившиеся глаза брата, Хилл рассмеялся.

— Шисов фигляр! — рассмеялся Орис в ответ.

Следующие четверть часа Хилл готовил охру по рецепту Ульриха и слушал рассказ Ориса о бегстве от стражи, схватке с Иглой и поисках убийцы брата.

— …мог не поверить? Ты был ранен, за тобой охотилась вся стража и вся Гильдия!

— За тобой тоже, между прочим. И как ты собирался справиться с опытным ткачом? Что я, зря, что ли…

— Какая разница, как! — прервал его Орис. — Справился бы. А нет, так и нет. — Он замолчал на мгновенье. — Почему я до сих пор жив, не понимаю.

— Ты уже сказал слова договора?

— Нет. Я же не был в храме.

Хилл отставил горшочек с остро пахнущей смесью, подошел к брату, сел рядом.

— Я тебе не рассказывал… не перебивай! — велел он, видя, что Орис собирается возмутиться. — Помнишь: «раб в воле Твоей, перчатка на руке Твоей и проводник душ Твоих»? Так вот. Я не говорил этих слов. Я сказал «слуга». Если не боишься спорить с ним, попробуй. Но сам знаешь, это опасно.

— А служить ему безопасно, ага. Ткачи — самая мирная работа, — ухмыльнулся Орис и тут же посерьезнел. — Мы и так нарушили сто правил. Еще одно ничего не изменит. Что-то мне уже не хочется проходить Посвящение. Шис. Пойти, что ли, в пекари?

— В трубочисты.

— А ты умеешь печь хлеб? И буши? — послышался звонкий голосок от двери.

Братья вздрогнули и обернулись. На пороге стояла, теребя фартук и сияя любопытными глазками, малышка Язирайя.

— А зачем тебе краски? А мне можно порисовать? Пожалуйста!

— Зи! Куда тебя понесло! Простите, милостивые шеры, не уследила! Мы не будем вам мешать, правда! — затараторила запыхавшаяся Лоньята, хватая сестренку за плечо и оттаскивая прочь. — Пойдем же, Зи!

— Лоооо! — возмущенно пискнула кроха. — Я хочу рисовать!

— Подожди, Лоньята, — остановил её Хилл и присел на корточки напротив малышки. — Любишь рисовать?

— Люблю! Только мама не покупает красок, а угольком не так красиво. Но я нарисовала стрекозу, и солнышко, и рыбу. А ты мне дашь немножко краски? Вот этой, синей? У тебя же много!

— Конечно, дам. Разве можно отказать такой милой девочке? И кисточку тоже дам. Только на чем ты будешь рисовать?

— А… на стене? — поймав укоризненный взгляд сестры, она поправилась: — Я раскрашу свой горшочек для каши, мне папа подарил, это мой горшочек!

— Вот и хорошо. Держи. — Хилл выложил на край стола киноварь, белила и кисть. — Эти краски готовы, а охра еще нет.

— Почему? Что ты с ней делаешь?

— Колдую!

Черные глазки расширились от восторга и любопытства.

— Ты колдун? Настоящий? Ой! А можешь наколдовать мне куклу?

— Настоящую куклу наколдовать нельзя, почтенная Язирайя. Но наколдовать марку, чтобы купить куклу на базаре, я могу. Хочешь?

— Хочу! — девочка запрыгала, позабыв пока даже про краски. — Да, наколдуй!

Состроив важную рожу, Хилл неразборчиво забормотал, нарисовал в воздухе несколько замысловатых фигур и хлопнул в ладоши. Из его рук упала монета и зазвенела по полу. Зи тут же метнулась за ней, схватила…

— Ло-о! Вот она! Ой!..

Сидя на полу, малышка радостно разглядывала серебряный полуимпериал. А ее сестра переводила недоумевающий, испуганный взгляд с одного щедрого незнакомца на другого.

— Это мне, да? — Зи подняла глаза на Хилла. — Все-все?

— Тебе, тебе. Иди, рисуй, почтенная Зи, — Хилл потрепал ее по макушке и подмигнул Орису. — А почтенная Лоньята не накормит ли гостей?

— Непременно! Только… Простите, милостивые шеры, я… у нас лишь рыба и немного хлеба. — Девочка потупилась и спрятала руки под фартук. — Я могу сбегать в лавку.

— Не надо в лавку, — вмешался в разговор Орис. — Мы с братом очень любим рыбу. Твои родители ведь не рассердятся, если ты нас накормишь?

— Что вы! Довольный гость — добрая удача, — она повторила слова отца, став на миг взрослой и серьезной.

— А когда они вернутся? — спросил Орис.

— Мама придет к полудню, а папа с братьями вечером, — отозвалась Зи, уже успевшая окунуть кисточку в киноварь. — И в седьмой день мы пойдем на службу в Алью Райна. Там так красиво! А я нарисую солнышко, как в храме. Круглое.

— Почему бы вам не пойти на службу сегодня? — подсыпая в горшочек с охрой щепоть корня гульей сыти, невзначай спросил Хилл.

— Папа запрещает ходить одним, — покачала головой старшая девочка. — Вот если бы соседи пошли…

— Сегодня мы с братом пойдем к полудню, — так же равнодушно бросил Хилл.

Обе девочки с интересом и надеждой взглянули на него, но он промолчал, продолжая размешивать охру: шесть раз по солнцу и восемь против.

* * *

Рыбацкий обед был скуден: рыбный суп с просом и запеченный в травах морской окунь. На десерт девочка предложила милостивым шерам чай из гибискуса — того, что цвел на заднем дворике, прямо под окнами — и крохотную плошку меда. Оба, не сговариваясь, заявили, что мед не любят, и лакомство досталось счастливой, перепачканной красками Зи. Кроме того, Зи и Лоньяте достались рассказы о магах, зургах, эльфах, солдатах, музыкантах и светских дамах. И, конечно же, Хилл и Орис раз двадцать упомянули о полуденной службе в Алью Райна, колокольных песнях, чудесных танцующих огнях над алтарем и диковинных рисунках на площади перед храмом.

— Зи, ну что ты ревешь, глупенькая? — Лоньята прижала сестренку к себе. — Увидишь ты эти солнышки в конце недели.

— Завтра будет дождь, Ло! Папа сказал, шторм, а папа всегда точно знает. Я не увижу солнышек на камнях.

— Зи, не плачь. Хочешь, пойдем вместе? — Орис сделал вид, что устыдился.

— С вами? — Глазки Ло радостно сверкнули, но тут же погасли. — Папа не велел.

— Почтенная хозяюшка, вам ведь нельзя ходить одним. А с нами вас никто не тронет, — продолжал Орис.

— Точно, пойдемте вместе! — спохватился Хилл. — Как же я не подумал! Ведь Зи может нарисовать такое же солнышко. И даже лучше.

— Ло, ну пожалуйста! — захныкала малышка. — Папа не будет ругаться, мы покажем ему мою марку, — привела она неоспоримый довод.

— Благодарю, светлые шеры, — Лоньята запнулась на миг, на лице ее промелькнул страх, затем понимание, и под конец решимость. — Мы с радостью пойдем с вами.

— Вот и чудесно, — ласково улыбнулся Хилл. — А Зи может взять свои краски. Или нет, киноварь и белила ты оставь дома, а я тебе дам охры. Спорим, ты сумеешь нарисовать веселое солнышко? Даже волшебное! Это совсем просто.

Малышка глядела на него во все глаза, позабыв о том, что щечки ее все еще мокры от слез.

— Мои краски? — на всякий случай она притянула оба горшочка к себе и обняла рукой. — Ты даришь мне эти краски?

— Конечно, Зи, — кивнул Хилл. — У тебя так красиво получается. Может быть, ты раскрасишь и все остальные миски в доме, если мама с папой разрешат.

— И ты научишь меня рисовать волшебное солнышко? А что оно делает?

— Научит, Зи, — улыбнулся ей Орис. — Солнышко приносит удачу и счастье.

— Тогда я нарисую такое солнышко тебе, — малышка искоса глянула на Хилла и потупилась. — Ты добрый… и красивый…

Повисла тишина. Зи смущенно ковыряла стол, Лоньята вглядывалась в странных гостей, Хилл и Орис просто сидели тихо, чтобы не спугнуть шанс.

— Бегом мыть руки и надевать чистое платье, Зи, — прервала молчание старшая девочка.

Малышка вскочила и помчалась прочь, прихватив баночки с красками.

В глазах Лоньяты читался единственный вопрос: «мы вернемся домой?»

— Не надо нас бояться, Ло, — мягко сказал Хилл. — Мне нужно, чтобы Зи нарисовала единственный рисунок на площади. А потом вы пойдете в Светлый Храм и скажете настоятелю, что вас надо проводить домой.

— Я не боюсь. Вы совсем не такие, как о вас рассказывают, — серьезно отозвалась Лоньята. — И папа говорил, что темные ткачи это не зло, а просто…

— Твой папа не прав, Ло, — прервал её Орис. — Ткачи это зло, а Хисс — тьма и отчаяние. Просто лучше зло единственное и предсказуемое, чем дикое и безумное, как стая голодных гулей.

— Но… — девочка растерялась. — Вы не похожи на гулей?

— Не похожи, — Орис засмеялся. — Мы намного страшнее. И поэтому, когда стража будет тебя спрашивать о нас, ты им расскажешь все без утайки — нам будет уже все равно, а твоей семье неприятности не нужны. Так ведь?

Девочка кивнула, не понимая, но и не решаясь противоречить.

— Брат, не запугивай ребенка, — вмешался Хилл. — Почтенная Лоньята и так будет вести себя хорошо, правда же?

Ло закивала.

— Вот и умница, — улыбнулся ей Орис. — Посмотреть службу, помолишься Светлой и на полчасика сделаешь вид, что мы твои соседи, друзья брата. Как, кстати, его зовут?

— Кером. Кером бие Пунта, — тихонько отозвалась Лоньята.

— Значит, приятели Керома с соседней улицы.

— Беги тоже надень чистое платье, Ло, — велел Хилл.

Девочка кивнула и убежала, а Орис вопросительно посмотрел на брата.

— Что за солнышки? — Он кивнул на остывающую в тряпице палочку гномьей охры. — И как ты уговорил Ульриха поделиться рецептом?

— Ну… поспорили. Он сказал, что никто кроме гномов — а я сделал.

Орис хмыкнул.

— Ладно, потом расскажешь.

— Ты только не пытайся подойти к храму, пока Зи не затрет руны.

— Капитан Клийон сошел с ума. Такого попрания традиций Гильдия не простит.

— Уже, — пробормотал Хилл.

— В смысле уже?

— Прощать уже некому. Шис, мне нужна другая рубаха. В этой стража прицепится. — Он просунул руку в прореху, потрогал заживающий рубец. — Чешется.

* * *

До площади Близнецов добрались без приключений. Хилл рассказывал Зи байки о волшебных солнышках, показывал на пальцах, как рисовать лучи и объяснял, что у настоящего волшебного солнышка вся серединка непременно должна быть закрашена. Орис кивал со знающим видом и добавлял свои байки. Даже Лоньята так заинтересовалась историями, что позабыла об опасениях. К тому же по дороге им попалась лоточница с лентами, заколками, косынками и прочими девичьими радостями — и, конечно же, Хилл тут же наколдовал для Зи и Ло еще одну монету.

Около храма уже собирался народ: послушать проповеди, притчи из Катренов Двуединства и отрывки Хроник Серединных Земель. Мамаши с детьми, подмастерья и старики, праздные шеры и нищие тихонько гомонили под зычный голос дюжего Светлого служки. Несколько детей помладше Зи уже приспособили нестирающийся меловой круг к игре: бегали по линии, прыгали с руны на руну. Хилл усмехнулся про себя: «Никакого почтения к светлым шерам!»

Ло и Зи тут же помчались к детям и включились в игру, а братья присоединились к жиденькой толпе у дверей Алью Райна.

Хилл осмотрел площадь: две дюжины стражников притворялись мастеровыми, побирушками и даже влюбленными парочками. Вояки в платьях и чепцах выглядели презабавно.

— Вот вырядились, придурки. — Хилл пихнул в бок брата, указывая на трех «служанок», воркующих с двумя парнями близ дверей Алью Хисс.

Только недоумевающий взгляд Ориса навел его на мысль, что стражники не такие уж придурки, а бургомистр Найриссы (или капитан Клийон, мягких мхов и сладкой воды забвения ему) расщедрился на личины — а он, Хилл, оказывается, видит сквозь морок.

— Стража в личине, — шепнул Хилл.

Орис кивнул.

Хоть Хилл и делал уверенный вид — все равно, где дело касается магии, Орис ничем не поможет — его одолевал страх. Слишком много случайностей, слишком многое зависит не от него. Он еще раз оглядел Алью Хисс в хищно мерцающей дымке заклинания: барельефы, изображающие шесть сотен демонов Ургаша, тонкие полуколонны, обвитые ядовитой омелой, узкие витражные окна на уровне второго этажа, полотно закрытые двери эбенового дерева. Даже миновав барьер, им с Орисом не проникнуть в храм до полуночи. А просто повредить круг и спрятаться до ночи в городе — слишком велика вероятность, что в ближайший же час светлые шеры Найриссы круг восстановят, а заодно откроют охоту на неправильных Посвященных. Единственный шанс — Тень.

Хилл взглянул на брата, вспомнил туман безумия в его глазах.

«Проклятье! А в трубочисты уже поздно. Если только…»

Мелькнувшую мысль он спрятал как можно дальше — чтобы Орис не догадался. Объяснять каменнолобому троллю — долго и бесполезно. Ну и шис с ним. Когда шагнет через круг, идти на попятный будет поздно.

— Как тебе красотка? Вон та, с зелеными лентами? — громко зашептал Хилл, кидая выразительные взгляды на пышногрудую няньку шера лет четырех. И, пока Орис отвечал, добавил совсем тихо: — Пойдешь первым. Три шага и уходишь в Тень. Ждешь полуночи на окне слева.

— Нет. Только не Тень, — между шуточками, не забывая показательно разглядывать красотку, воспротивился Орис.

— Не спорь. Вне Тени нас выловят в два счета. Продержимся, не бойся. Я спрячусь так, что ты меня не найдешь.

— …спорим на марку, не сумеешь? — продолжил на публику Орис.

— Ха! Завтра же придет на мост Ласточек! О, смотри, наша Зи опять рисует. Ну что за девчонка, на минуту от неё не отвернуться.

Сокрушаясь о тяжкой доле няньки малолетних безобразниц, Хилл неторопливо пошел к детишкам. Им надоело прыгать, а Язирайя предложила новое развлечение: рисовать. Она раздала детям по кусочку охры и принялась показывать, как рисовать волшебные солнышки — прямо на ближайшем магическом знаке. Вдохновленные примером детишки тут же начали усовершенствовать руны. А Хилл с замиранием сердца смотрел, как барьер мигает, течет, меняет цвет, раскрывается прорехами…

«Ско-ро пол-день, ско-ро пол-день!» — зазвонили колокола на Алью Райна.

— Дядя Хилл, — закричала Зи, увидев приближающегося Хилла. — Смотри, я нарисовала солнышко! Правда, волшебное?

Над площадью мгновенно сгустилось напряжение. Взгляды стражников, как один, устремились к девочке — сработало странное имя вместе с упоминанием волшебного солнышка.

— Умничка моя, — откликнулся Хилл и шепнул Орису: — Бегом!

Но брат и не подумал ускорить шаг. Он по-прежнему шел вровень с Хиллом.

— Иди, посмотри скорей! — продолжала Зи, размахивая огрызком драгоценной охры. — Все лучики ровные. А еще я нарисовала тебя…

— Быстро, придурок! — зашипел Хилл, толкнул Ориса и побежал сам.

Дальше все слилось в один ком: бегущие к ним стражники с арбалетами, испуганные крики из толпы, порскнувшие с дороги дети, визг и плач, свист ножей — стража не думала про людей в стремлении убить темного ткача. И круглые, несчастные глаза Зи, замершей на месте.

— Зи, беги! — закричала Ло, бросаясь к сестре.

— Не надо! Не трогайте, он хороший! — Зи отмерла и метнулась навстречу Хиллу.

Ему показалось, что время превратилось в кисель. И в этом киселе медленно, с сердитым шмелиным жужжанием, летел болт. Летел правильно, на опережение — стрелок знал свое дело. Только он не учел одной маленькой девочки…

— Зииии! — вопль Лоньяты слился с выдохом Хилла: — Шииис!

Он толкнул девочку и упал на бок, сжимая в руке болт. Рана отозвалась ослепительной болью. Хилл перекатился, вскочил, метнул болт в ближнего стражника — всего в пяти шагах. Побежал зигзагами к храму. Успел краем глаза увидеть, как Ло поймала сестру, обняла и закрыла собой.

«Ско-ро пол-день!» — продолжали смеяться колокола.

«Скоро полдень!» — вторил топот стражи.

«Иди ко мне, раб! — позвала громада Алью Хисс. — У тебя один путь! Ты покараешь презревших закон и усомнившихся в моем могуществе. Сейчас же!»

Тень храма надвинулась, охватила Хилла ледяными крыльями. Мир выцвел, в голове стало легко и пусто. Площадь заполнилась алыми силуэтами жертв…

— Остановитесь! Именем Двуединства! — два громовых голоса слились в один.

Хилл замер, как подвешенная на нитках кукла, не в силах даже вздохнуть.

В отворившихся дверях храмов встали два брата-настоятеля. Между белым кругом и черной звездой в воздетых руках протянулась радуга.

Толпа отозвалась слитным вздохом. Стражники замерли в недоумении.

— Именем равновесия, — пронесся по площади шепот, осветивший все закоулки серым призрачным светом и пригасивший солнечное сияние до сумерек.

Мир закружился, померк…

— Зиии!

— Шииис!

Хилл оттолкнул Зи, упал, вскочил, метнул болт, краем глаза увидел отворяющиеся двери Алью Хисс, бегущего к ним Ориса. Бросился к храму, уворачиваясь от свистящих болтов и ножей. Проскользнул мимо старика в черной рясе. Затормозил, обернулся…

Вот он, узел в сотканном полотне: на залитой солнцем площади, в трех дюжинах шагов от храма, горожане и стражники окружает двух девочек. Старшая, с красными шелковыми лентами в косах, обнимает плачущую малышку, гладит по голове. Один из стражников говорит что-то Лоньяте, подает руку, помогая встать. Растрепанный беловолосый старик подхватывает на руки Язирайю, заговаривает с ней, машет рукой на стражника: мелькают черные, без белков, глаза. Зи показывает Слепому Нье кусочек гномской охры, тот исчезает в его рукаве третьего брата…

Никто из стражников не смотрел в сторону Алью Хисс, кроме одного, совсем молоденького, окруженного еле уловимым голубым сиянием дара. «Шерский бастард», — подумал Хилл под тихий скрип закрывающейся двери эбенового дерева. Кирлах, не глядя на них с братом, прошел мимо, за алтарь. Чернильным пятном в красноватом свете витражей мелькнула ряса, стукнула дверь в пристройку, где живут служители храма. Орис и Хилл остались в полумраке одни — до полуночи, когда Темный Хисс примет клятвы подмастерьев и сделает их своими новыми Руками, а Гильдия Ткачей пополнится еще двумя мастерами.

…в полотне судеб лишние нити, и вложу в Руки Мои ножницы, и открою тропы Тени, и будут среди людей зваться они темными ткачами…

Шуалейда шера Суардис

435 год, 13 день Каштана. Риль Суардис.

— Я нарисовала солнышко! Волшебное! — крикнула она, увидев обращенные к ней синие глаза.

— Умничка моя, — откликнулся он.

— Иди, посмотри скорей! — звала она. — Все лучики ровные. А еще я нарисовала тебя…

Солнышки на брусчатке улыбались, сияли, как настоящие. Даже ярче — слепили и жгли… и кружились, кружились: желтые, синие, красные, черные и белые солнышки мелькали и толкались, и тянулись к синеглазому — острые, злые, опасные.

— Зи, беги! — закричал кто-то кому-то.

— Не трогайте его, — потребовала она у стаи остроклювых птиц. — Он хороший!

Птицы не послушались — тогда она побежала к нему, чтобы поймать птиц, объяснить им: нельзя! Он мой!

И не успела. Солнышки завертелись быстрее, почернели, окружили его — у него выросли вороные крылья и когти, синие глаза почернели, а золотое сияние угасло.

— Остановитесь, именем!.. — загремели, засверкали два Имени, слились в одно: красивое, правильное.

Черные солнышки разжали когти, взлетели в небо, выстроились радугой.

— Равновесие, — шептали колокола, отсчитывая мгновения обратно: три, два… — Равновесие, — соглашались две птицы, черная и белая, танцуя в поднебесье любовь и жизнь, ненависть и смерть.

— Не бойся, девочка, — говорил ей слепой старик с волосами белыми, как забвение. — Все будет как должно. Иди домой.

— Домой, домой, — звенели разноцветные лучи, укачивая и согревая.

Домой. Она и есть — дома. В уютном коконе родной магии. И рядом он, любимый: жемчужно-лиловые переливы его ауры ласкают и нежат, слышен его голос — разговаривает с кем-то. Все как должно.

Шу вздохнула, улыбнулась, не открывая глаз. Хотела позвать: Дайм! Но сквозь остатки сна пробился второй голос, властный и незнакомый.

— …сегодня же едешь в Найриссу. Откуда у тебя связь с Источником? Расколол Бастерхази на рецепт?

— Понятия не имею, учитель, — врал Дайм. — Я не участвовал в ритуале. Откуда мне знать? И Шуалейда до сих пор не проснулась. Уже неделя прошла, как она спит. Я опасаюсь оставлять ее одну.

— Чушь. Ничего с ней не случится. В эту вашу башню не то что Бастерхази, сам Паук не заберется.

— Паук не заберется, но если она проснется и не найдет меня рядом…

— Ты что, пообещал жениться? — усмехнулся Парьен. — Кстати, Паук требует проверить твою печать. Так что из Найриссы — быстро во Фьонадири. Будешь доказывать Императору, что не затеваешь заговора, Сашмиру — что непричастен к помешательству посла, и Пауку, что тебе не пора совершать бусиг-да-хире.

Вместо ответа Дайм пробурчал что-то нецензурное, а Парьен продолжил, но уже без насмешек.

— Ладно, не ворчи. Два часа тебе на завершение дел в Суарде, и чтобы через три недели был в Метрополии. А Вашему Высочеству хватит подслушивать.

Шу подскочила, жар прилил к щекам…

Парьен в зеркале покачал русоволосой головой и сощурился.

— Дети, дети, — пробормотал он в спину Дайму, бросившемуся к Шуалейде, и отключился.

* * *

Всего два часа.

— Я скоро приеду, — обещал Дайм между поцелуями.

Шу верила. Скоро. Если повезет, через два месяца. А может быть, через полгода.

— Я люблю тебя. — Он ласкал её, дарил наслаждение пополам со своей болью.

— Люблю тебя, — отвечала Шу, не обращая внимания на слезы: счастья или тоски, разве их отличить.

Всего лишь два часа.

Из них полчаса — целых полчаса! — они потратили на визит к королю. Тонкий свиток с двумя печатями, кугуаром и весами, на семицветном шнуре, Мардук принял бережно, словно перо из крыла Райны. Неудивительно: указ императора даровал Кейрану безопасность от старшей сестры и шера Бастерхази.

— Надеюсь, Её Высочество сумеет удержаться и не пожаловаться никому на несправедливость Конвента. — Дайм покачал головой. — По крайней мере, пока Лерма не знает, что Её Высочество лишена права наследования, он будет строить планы на неверных предпосылках. Что даст Кейрану дополнительное время.

Мардук кивал, вздыхал, поглядывал сочувственно на Шуалейду и заверял Дайма, что всегда, в любое время, чем угодно…

Шу думала, что месть, оказывается, не так уж сладка: было жаль Ристаны, опозоренной перед Конвентом и Императором связью с темным шером — и не просто связью, а в любезно предоставленных Оком Рахмана подробностях. От этих подробностей все внутри неё горело и сжималось: слава Светлой, на месте Ристаны оказалась не она. И слава Светлой, она никогда не узнает, понравились ли бы ей игры Рональда.

Два часа закончились, едва успев начаться. И только когда Дайм скрылся за воротами парка, Шу вспомнила про солнышки, птиц и золотого мага. Она же хотела рассказать свой сон!

Но есть же зеркало, — утешила она себя. — К тому же, через неделю Дайм поедет обратно. И у нас будет целая ночь…

Если Двуединые и император не распорядятся иначе.

 

Эпилог

Дайм шер Дукрист

436 год, 20 день месяца Тёрна (год и три месяца спустя), Хмирна, Тан-До.

Павильон Розового Лотоса, что на Змеином озере Царских Садов Созерцания, под нежные мелодии девятиструнных цвил и бамбуковых фа-го дрейфовал к берегу. Девять юных танцовщиц и семь танцовщиков, что составляло устойчивое, благословленное луной число шестнадцать, скользили по зеркальной воде, словно разноцветные лебеди — правда, Дайм еще ни разу не встречал лебедей с бумажными веерами и расписными зонтиками.

Дукрист отпустил сиреневый поток: сияние Радуги померкло, силуэты храмов и людские фигуры растворились в дрожащем мареве. Воспоминание Дайма о коронации нынешнего короля Ирсиды угасло, оставив после себя легкий запах фейской пыльцы.

— Изумительно красивый ритуал, — кивнул белокожий юноша с древними агатовыми глазами, восседающий на циновке в тени крытой пальмовыми листьями беседки. — А вы прекрасный рассказчик, Дайм.

— Примите мою признательность за высокую честь беседовать с вами, о Луноликий, — Дайм сложил руки лодочкой и поклонился, коснувшись пальцев лбом.

Ци Вей устало улыбнулся: за пятьдесят лет царствования двенадцатому Дракону надоели и церемонии, и роскошь.

— Примите и вы нашу признательность, возлюбленный брат, — в узких глазах царя мелькнули шаловливые огоньки. — Ваше терпение заслуживает достойной награды.

Дайм промолчал, только еще раз поклонился, пряча саркастическую улыбку. К концу восьмой недели, что имперский посол гостил у царя Хмирны, чуть не ежедневно развлекая его беседами, он начал уже находить извращенное удовольствие в созерцании облаков и отцветающих кувшинок — тогда как все в нем требовало немедленно бросить дурацкое занятие и нестись обратно, в Империю, к Шуалейде. Тем более, сегодня.

Дайм сжал зубы, чтобы не выругаться вслух: с тех пор, как посольство пересекло границы Хмирны, он не мог связаться с любимой. Только с Парьеном — и этот багдыр`ца не соизволил сказать, что в Валанте вот уже больше месяца полыхает мятеж. Наверняка к нему приложил руку братец Лерма, уж слишком интересное совпадение: его стараниями двенадцатый Красный Дракон возжелал видеть послом Дайма Дукриста и никого, кроме Дайма Дукриста, и как только он покинул Империю, на севере Валанты начались беспорядки. Но почему Парьен молчал? Какого шиса ему, имперскому послу, сообщает о мятеже хмирский Дракон?!

Ци Вей коротко засмеялся.

— Не злись. Терпение есть первая добродетель царя, Дайм. Все идет как должно. Лучший правитель тот, кто не вмешивается, а позволяет событиям течь своим чередом.

Удивленный, Дайм поднял глаза. Вей жмурился и улыбался, расслабленно поглаживая по голове водяную гадюку. Та свернулась черно-багрово-желтыми кольцами на коленях царя, контрастируя со скромным белым циу, затянула глаза пленкой и только изредка высовывала раздвоенный язык.

— Завтра ты можешь покинуть Тан-До. Но мы еще не раз увидимся, брат мой.

— Буду счастлив, о Луноликий, — ровно ответил Дайм, не позволяя страху поднять голову: второй раз Дракон назвал его братом, как подобает называть не бастарда, а самого Императора.

Дракон подмигнул.

— Ты еще так юн, Дайм. Но это тоже пройдет. — Вей последний раз погладил гадюку, но не пальцем, а открытой ладонью, и показал Дукристу браслет из гагата, граната и янтаря с золотым замком в виде змеиной головы. — Дай руку.

Дайм протянул руку, позволяя Дракону надеть браслет. Он, как всегда, не заметил и малейшего колебания эфира, словно гадюка не превращалась в амулет неизвестного назначения и силы, теперь плотно и невесомо обнимающий левое запястье. Дайм невольно подумал, что когда-нибудь вот так же ему наденет брачный браслет Шуалейда… когда-нибудь, может быть. Если за два месяца, что потребуются на дорогу во Фьонадири, а затем — в Суард, ни мятежникам, ни проклятому братцу, ни проклятому Бастерхази не удастся до неё добраться. Подняв взгляд, чтобы поблагодарить царя — тот и не подумал объяснять, для чего нужен этот браслет, кроме как дать понять всему миру, что Ци Вей питает к Дукристу дружеские чувства — Дайм чуть не утонул в темных озерах драконьих глаз. Почудилось, что на него смотрит тот самый, перворожденный Красный Дракон.

— Подписанные договоры и подарки в твоих покоях, брат. — Дракон покачал головой, не выпуская руки Дайма. — Удачи тебе, и до скорой встречи.

— До ско… — начал Дукрист и осекся. Дракона не было. Все так же, не потревожив эфира, Ци Вей исчез, словно карандашный рисунок, стертый хлебным мякишем.

«Не люблю прощаться…» — дуновение бриза показалось смущенной мальчишеской улыбкой.

* * *

В посольских покоях творилась суета и столпотворение. Первый помощник бросился к Дайму, потрясая запечатанными свитками договоров и сияя счастливой улыбкой. Алер Вандаарен, второй помощник посла и по совместительству глаза и уши принца Лермы, одарил Дайма ледяным взглядом и продолжил ругаться с хмирцем в расписном зеленом циу — а тот, кланяясь и кивая, указывал все новым носильщикам, куда сгружать ларцы, сундуки, свертки, тюки, клетки с птицами и футляры с зонтиками.

— Насмешливые боги… — вытаращив глаза, прошептал Дайм. — Ну и шуточки.

Невинный взгляд царя Хмирны, когда он в первую же аудиенцию пообещал подарить послу Императора все, что только тому послу понравится, стал, наконец, понятен, как и ехидные смешки Парьена насчет «дивного чувства юмора Драконов».

— Светлый шер, а с этими что делать? — первый помощник указал на сгрудившихся в углу, закутанных по самые глаза юношей и девушек, числом не менее дюжины.

— Грузить в обоз, — хмыкнул Дайм. — Вместе с остальными подарками. Если принесут озеро с лебедями и слона, тоже грузить.

Третий помощник только собрался что-то возразить, как за дверью раздался сердитый клекот и нецензурный визг по-хмирски.

— Какого демона вы не предупредили! — Осознав бесплодность разговора с хмирским чиновником, второй помощник обернулся к послу.

— Да, и орла грузить, — чувствуя, что сейчас начнет истерично смеяться, распорядился Дайм. — А у меня еще дела, дела…

Отмахнувшись от злого до белых глаз Вандаарена, Дукрист прошмыгнул в личную комнату, заперся и с порога активировал Кумушку. Руна на зеркале заискрила, и послышался недовольный голос Парьена.

— Дайм, я же сказал, сначала договоры…

— Договоры подписаны, — перебил учителя Дайм. — Завтра посольство отбывает. А вы соблаговолите объяснить, почему я узнаю о мятеже в Валанте от Ци Вея, а не от вас.

— Злость тебе не к лицу, мальчик, — холодно ответил Парьен. — Подумай сам и все поймешь. Никаких загадок.

— Какого шиса, учитель?! Даже если я не мог покинуть Хмирну, то хоть поговорить с Шуалейдой!

— Успокойся. Ты все равно ничем не поможешь. Твоя девочка справится сама. А не справится сейчас — значит, не быть ей зеро.

От ровного, почти ласкового тона Парьена злость усиливалась. Снова судьба, Равновесие, невмешательство, будь оно все проклято! Если Шу обойдется без него сейчас, то тем более обойдется и дальше. Дай Светлая, чтобы обошлась. Но понимать, что ты — лишний, ненужный…

— Хватит, Дайм, — жестко приказал Парьен. — Твои метания ей не помогут. Успокаивайся.

— Я спокоен, — Дайм усилием воли подавил истерику и глубоко вздохнул. — Я спокоен, как Дракон на своем озере.

— Ци Вей подарил тебе слона? — усмехнулся Парьен, сделав вид, что никакого разговора про мятеж не было, и кинул заинтересованный взгляд на браслет. — Юные принцы будут довольны.

— И слона, и орла, и ширхаба зеленого, — ответил Дайм, поддерживая игру. Спокоен, спокоен… облака, кувшинки… — Надеюсь, Вандаарен неплохо развлечется, доставляя все это добро во Фьонадири. А потом — ирсидского илебая в Хмирну. Надо же отдариться.

— Жду с отчетом, Ваша Светлость, — перешел на официальный тон глава Конвента. — До встречи во Фьонадири.

— Слушаюсь, Ваша Светлость. Отчет прибудет со всей возможной скоростью.

Дайм поклонился гаснущему зеркалу, горько усмехнулся и пошел к столу, по дороге призывая перо, чернила и гербовую бумагу. Ци Вей наверняка оценит шестиголовую зверушку размером чуть больше слона, питающуюся исключительно живой добычей. А принц Лерма будет счастлив еще разок услужить царю Хмирны — ведь именно алер Вандаарен лучше всех справится и с отловом илебая, и с его доставкой.

Мелочи, все это такие мелочи, годные лишь для утешения самого себя: что-то же я делаю…

«Возлюбленный старший брат наш Ци Вей, позвольте выразить всемерную признательность от имени царствующего дома Кристис за дивные подарки. Увы, даже столь роскошные и редкостные дары не смогут скрасить разлуку с вами, но послужат напоминанием о вашем благоволении. Не откажите в милости принять скромный ответный дар, забавную зверушку, обитающую в Багряных Песках Ирсиды…»

Укусив кончик пера, имперский посол вздохнул: если бы он мог бросить все эти дипломатические игры и нестись, лететь в Валанту! Помочь Шу, оградить, сберечь…

Шу справится сама, — убеждал себя Дайм, верил себе и не желал думать, какими глазами она посмотрит на него — потом, если… нет, когда! справится без него.

«…за сим остаюсь вернейшим и преданнейшим слугой Вашим,

С.ш. Дайм Дукрист»

Посол императора Фьон-а-бер, Валанты, Лестургии, Ольбера, Ирсиды, Брескони и Цуань-Ли Элиаса Второго Кристиса,