Дайм шер Дукрист

435 год. День праздника Каштанового цвета. Суард.

— Вы все поняли, лейтенант?

— Так точно, Ваша Светлость, — равнодушно ответил Вент, убирая пакет с письмом за пазуху.

— Действуйте.

Дайм с облегчением отвернулся от бирюзовых глаз лейтенанта лейб-гвардии, слишком похожих на его собственные, и тронул каблуками бока лошади. Но ломкий от тщательно упрятанного страха и разочарования голос заставил его поморщиться и обернуться к покинутому отряду.

— Разве Вы не догоните нас по дороге, светлый шер Дукрист?

— Нет. Не беспокойтесь, лейтенант Вент доставит вас во Фьонадири в целости и сохранности. До встречи в Магадемии, светлый шер Эрнандо.

— До встречи, Ваша Светлость. — Мальчишка с достоинством поклонился, тряхнув иссиня-черными локонами, и сощурился. — Да пребудет с Вами благословение Светлой.

Дайм благочестиво осенил лоб малым окружьем, прежде чем повернуть коня к Суарду и обругать последними словами отца и Парьена.

«…несомненно, одаренный мальчик. Насколько, неизвестно — если судить по словам его матери, минимум зеро. Решишь на месте, что с ним делать».

На месте. Шис бы побрал это решение вместе с шерой Эрнандо, её избалованным сыном и папочкиным неугомонным дыссом! Семнадцатый незаконный отпрыск от пятьдесят третьей любовницы… Злые боги, запихать девять побочных дочерей в монастырь, из шести бастардов сделать големов-охранников, из седьмого — жупел для аристократии! А восьмого… «Решишь на месте», ун даст тебя багдыр!

Решение Дайму претило, но альтернатива претила еще больше. Пусть лучше мальчишка воображает себя великим магом и непревзойденным дипломатом, все равно в учениках у Парьена спесь с него слетит в мгновение ока. Но обрекать сводного брата на лишение личности и воли — увольте. Тем более, какой-никакой дар у амбициозного щенка есть. Если бы только, забирая его от гордых высокой честью родителей, можно было придушить их самих и вытряхнуть из мальчишеской головы дурь, которой те пичкали сынка все двенадцать лет.

«Блестящее будущее, титул маркиза, почет и уважение, влияние…»

Курица. И муж ее индюк. Всерьез рассчитывают, что взлелеянный императорский бастард вытащит их из провинции, принесет на блюдечке выгодные партии сестрам, высокую должность при дворе отчиму, а матери луну с неба и сокровища царицы Сирен в придачу. И все это с рефреном: «Посмотри на маркиза Дукриста — ты же лучше! Умнее, сильнее, хитрее, достойнее и глаза у тебя совсем как у Его Всемогущества».

Дайм сплюнул и ударил коня каблуками. Скорее выбросить из головы смазливую высокомерную мордашку! Две с лишним недели дороги до Фьонадири в компании голема Вента, без слуг и нянек, пойдут дитятку на пользу. Самому Дайму двенадцать с половиной лет назад знакомство с Диеном определенно помогло сделать правильный выбор.

По сторонам дороги мелькали пыльные оливковые рощи, виноградники и абрикосовые сады, уже слышался гомон праздничной столицы. Но Дайм не обращал внимания на пейзажи — он снова перебирал в памяти тот день перед новым, четыреста двадцать третьим годом. Последний раз, когда он видел мать…

422 год. За три дня до праздника Зимнего Солнцестояния. Родовой замок барона Маргрейта, провинция Ольбер.

Тишину светлой комнаты на третьем этаже южного крыла нарушали только два негромких голоса, скрипучий старческий и ломкий юношеский. Резные шкафы с книгами, кресла с полосатой обивкой, зелено-золотистые шторы на стрельчатых окнах придавали баронской библиотеке уют. От камина из дикого камня шло волнами тепло.

Из окон библиотеки открывался чудесный вид: сосновый бор, замерзшая река под стенами замка, просторы полей и большая снежная горка на берегу, полная ребятни с санками. Радостный гомон слышался даже через закрытые створки, солнечные блики сверкали на изукрашенном изморозью стекле и прыгали по столу, пятная пергаментные страницы.

— Светлый шер, не отвлекайтесь. Вы неверно произносите, — голос наставника Хеуска оторвал Дайма от созерцания братишки, навернувшегося вместе с санками в сугроб. — Карумитская фонетическая транскрипция этой руны не «билк», а «бельг».

— Бельг. Да, я запомнил.

— А теперь, пожалуйста, целиком фразу.

Урок языка Марки шел своим чередом. Шер Хеуск, как всегда, требовал от ученика совершенства и выговаривал за каждую ошибку. К счастью, и логика, и математика, и алхимия, и прочие необходимые шеру науки давались баронету Маргрейту легко. Особенно же ему нравились история и экономика — новая, чрезвычайно интересная наука, придуманная гномами и пока не признанная в классических университетах.

Несмотря на желчный характер и строгость, наставник не возражал против изучения юным светлым хоть экономики, хоть тролльей наскальной живописи, лишь бы не в ущерб основной программе. Он гордился учеником, считая личной своей заслугой его неистребимую жажду знаний и способность мгновенно усваивать информацию. Но из принципа не хвалил.

Дайм уже предвкушал, как скатится вниз по лестнице, накинет волчью шубу, схватит санки и помчится к веселой компании на горке. Младший брат и старшие сестры давно закончили дела и развлекались. Иногда Дайм завидовал им, условным шерам — заниматься им приходилось куда меньше. Зато Дайм родился даже более одаренным, чем мать: целых две стихии, разум и вода. И кроме грамоты, математики, риторики и прочего, ему приходилось изучать ещё десяток наук, от ботаники до гномьих рун. Времени это занимало невероятное количество, правда, было настолько интересно, что никакие развлечения и в сравнение не шли. Разве что новомодное фехтование, которым истинные шеры пренебрегали, привлекало Дайма не меньше учебы.

Но на горку Дайм в тот день так и не попал. Едва окончился урок, в дверях библиотеки появилась баронесса. Блестящие каштановые локоны, улыбчивые золотисто-карие глаза и свежий румянец заставили бы незнакомого с баронессой Маргрейт человека принять её скорее за старшую сестру Дайма, нежели за мать. Несмотря на четверых детей, старшей из которых недавно исполнилось восемнадцать, Леситта Маргрейт сохранила девичью стройность и гибкость.

— Шер Хеуск, будьте любезны, оставьте нас. — Баронесса сопроводила слова улыбкой, но Дайм видел в её глазах тревогу и печаль. — Мне нужно поговорить с Даймом.

Наставник поклонился и покинул библиотеку.

Дайм подошёл к матери, так и стоящей у порога, и взял её за руку.

— Что случилось?

— Давай присядем. — Баронесса позволила сыну усадить себя в кресло и подвинуть скамеечку для ног, подождала, пока он сам устроится на стуле, и только тогда заговорила. — Дайм, я должна просить у тебя прощения. Ты знаешь, я люблю тебя не меньше твоих сестер и братьев… может быть, даже больше…

Устремив взгляд в окно, баронесса замолчала. На гладком лбу обозначилась горькая складочка. Тонкая, украшенная кольцами рука затеребила юбку. Дайм смотрел на мать и понимал, что не хочет услышать то, что она собирается сказать. Хотя он уже догадывался, о чем пойдет речь — но пока слово не сказано.

— Матушка, право, не стоит.

— Стоит. Ты знаешь, кто твой отец.

— Да, конечно.

— Покойный барон никогда не говорил с тобой об этом. Он считал тебя родным сыном. — Леситта словно думала вслух. — И слухи давно уже прекратились…

— Достаточно посмотреть в зеркало, матушка, — грустно улыбнулся Дайм.

Впервые он догадался, что вовсе не сын барона Маргрейта, лет в семь, подслушав разговор одного из гостей с матерью. Они говорили о фамильном сходстве двух дядюшек, что который год делят крохотную рощу у реки. Дайм задумался: почему сестры похожи на мать с отцом, и брат похож? Те же золотисто-карие материнские глаза, отцовский профиль, даже говорит как отец, хоть и пятилетний карапуз. А Дайм не похож. Разве что немного на мать. И ни у кого из родни нет таких глаз, ярко бирюзовых.

Попытка выведать правду у няни ни к чему не привела. Толстушка делала удивленные глаза, пожимала плечами и ничегошеньки не могла сказать, кроме как: «Светлый шер, да что вы такое говорите? Да кто вам такую чушь посмел сказать? Ваша матушка будет плакать, если узнает, что вы такое спрашиваете, светлый шер».

Но слова няньки Дайма не убедили, ведь её взяли, когда он уже родился. Догадку подтверждало и то, что об императорском дворе и столице родители никогда не говорили — а по расчетам Дайма выходило, что покинули Фьонадири и переехали в поместье они за семь месяцев до его появления на свет.

Он понял, кто его отец, едва увидев бирюзовые глаза Императора.

Дайму было одиннадцать, когда барон Маргрейт с семейством нанес визит дальнему соседу, графу Тендарну. В гостиной, на самом видном месте, висел портрет Его Всемогущества — в полный рост, в короне и мантии, со скипетром в виде головы кугуара. Слава Светлой, Дайм достаточно вырос, чтобы не показать удивления и страха.

Ни одной честолюбивой мысли в его голову не закралось. Он прекрасно помнил тщательно скрываемый за улыбками и шутками ужас матери, когда кто-либо из соседей или родни спрашивал, отчего баронесса не желает снова наведаться во Фьонадири — ведь в свое время красавица Леситта произвела фурор в высшем свете и чуть было не стала фрейлиной императрицы. И, хоть до глухого угла среди лесов западного Ольбера новости из Метрополии доходили медленно, редко и в весьма искаженном виде, о незавидной судьбе сводных братьев-бастардов Дайм слышал.

Вскоре после той поездки скончался барон Маргрейт. Смерть была мгновенной, барон сломал шею, вылетев из седла на полном скаку. После похорон баронесса закрылась в замке и перестала приглашать соседей.

Теперь же случилось то, о чем мать и сын никогда не говорили, но чего оба опасались. Дайму не было надобности гадать, отчего матушка завела тяжелый разговор и отчего в глазах её слезы: край конверта выглядывал из широкого рукава платья, а от него тянулся след чужой, страшной и омерзительной ауры — внизу пил коричный грог незнакомец. От взгляда на него Дайма пробрала дрожь: опутанный и пронизанный насквозь заклинаниями, он походил не на человека, а на сложный смертоносный механизм.

Ант, Бри, Вент, Гунт или Диен? Неужели я стану таким же?! Боги, за что?

Дайм еще раз с содроганием коснулся ауры существа, когда-то бывшего его сводным братом: ни собственной воли, ни эмоций, ни личности… Злые боги, как из человека можно сделать такое?

— Его Всемогущество требует твоего приезда в столицу. — Баронесса протянула сыну конверт со сломанной пурпурной печатью. — Вот, прочитай сам.

Письмо казалось Дайму змеей, готовой укусить. Он задержал дыхание, принимая его из рук матери, и долгие мгновения не решался развернуть. И вздохнул — с трудом, со всхлипом — только дочитав последние слова: «к пяти часам пополудни третьего дня месяца Медведя четыреста двадцать третьего года. Элиас Второй Кристис».

— Мне выезжать сегодня?

Он поднял взгляд на мать, всматриваясь и запоминая: больше он никогда её не увидит, и, быть может, не вспомнит.

— Да. Прости, Дайм. — До того сдерживаемые слезы покатились по щекам баронессы. — Я так надеялась.

— Не стоит, матушка. Вы ничего не могли поделать.

— Прости.

— А… вы не расскажете мне, как?

— Да, конечно. Мне неприятно вспоминать, но ты имеешь право знать…

423 год. Второй день праздника Зимнего Солнцестояния.

Императорский дворец, Фьонадири.

Пять суток, что со всей возможной скоростью маленький отряд двигался к столице Империи, Дайм обдумывал рассказ матери и одну единственную фразу из короткого письма Его Всемогущества.

История его рождения ничем не отличалась от множества таких же историй — ежегодно император обзаводился новой пассией, непременно из шеров, непременно красавицей, и так же непременно расставался с ней не более чем через семь-восемь месяцев. И не имело значения, замужем ли дама, желает ли столь высокой чести: воля Императора не признавала преград. Любовницы принесли ему восемь дочерей, с рождения назначенных в милосердные сестры, и пятерых сыновей — в дополнение к четверым законным принцам. Последний бастард родился на шесть лет раньше баронета Маргрейта. Именно его, лейтенанта лейб-гвардии Диена, император прислал за Даймом.

Свыкнуться с холодной, неживой аурой голема Дайм так и не смог. От человека в нем осталась только внешность и императорская кровь: пока в его жилах оставалась хоть капля, он был безусловно верен и послушен отцу. А в остальном… больше всего Диен походил на скорпиона: повадками, скоростью, запахом яда и ощущением непредсказуемой опасности.

«Никогда. Никогда я не буду таким, как ты, брат. Никогда», — твердил про себя Дайм, изредка встречаясь с немигающим змеиным взглядом лейтенанта.

Кавалькада въехала во Фьонадири вечером второго дня нового года. Нарядная, освещенная цветными огнями, украшенная деревьями глико — вечнозеленым капризом природы, цветущим в середине зимы сказочно прекрасными гроздьями голубых звезд — полная суеты и песен, столица не заметила их.

Высокие стены голубоватого камня, украшенные резьбой и статуями в нишах, окружали помпезный дворцовый комплекс размером с небольшой город. Перед боковыми воротами дежурили гвардейцы в черной с серебром форме, увешанные магическими амулетами. На груди сержанта Дайм узнал драгоценный Даилла Умен, Истинный Светоч — оберег от убийц-теней. Сами стены и ворота мерцали переплетениями красного, голубого и черного — заклинаниями огня, воздуха и смерти.

За стеной открылся парк с фонтанами, беседками и скульптурами, с прямыми аллеями и стриженными деревьями. За парком сияли серебром башни и шпили дворца. А неподалеку от ворот, рядом с каскадом журчащих, несмотря на мороз, фонтанов, прятался в темной зелени кедров и пихт скромный двухэтажный павильон. К нему и направился, не снижая скорости, лейтенант Диен. Эфир над павильоном искрился и переливался всеми цветами радуги, манил и пугал… Словно здесь жил не светлый маг-зеро, а перворожденный Дракон, почему-то не улетевший в Землю За Туманами.

К удивлению Дайма, измотанного скачкой и неопределенностью, ему не дали ни привести себя в порядок, ни передохнуть с дороги. Без всяких объяснений Диен велел спешиться, сам отворил дверь и повел его за собой через вестибюль-оранжерею — гортензии, розы, бегонии заплетали стены и арки. За первой дверью снова никого не оказалось: лишь широкий коридор с белыми дверьми и картинами в бронзовых рамах.

Лейтенант Диен распахнул одну из дверей и кивком велел пройти, сам развернулся и таким же четким шагом пошел обратно. Но Дайм уже не обращал на него внимания. Он видел только сияние мага-зеро — словно шаровая молния шагнула навстречу.

Средних лет русоволосый шер, одетый в старомодный темно-серый камзол с бархатными отворотами, радушно улыбался гостю. Улыбались и губы, и все скуластое лицо, и пронзительные карие глаза. От этой улыбки Дайма окутало теплом и покоем, словно он вдруг вернулся домой… Тепло это, окрашенное лиловым, обволакивало, проникало внутрь. Дайм не сопротивлялся — бессмысленно мешать главе Конвента, раз он хочет знать, что творится в голове гостя.

— Здравствуй, Дайм. Рад встрече с тобой.

— Здравствуйте, Ваша Светлость.

Дайм поклонился, с трудом преодолевая головокружение.

— Ты прямо с дороги. Ох уж эти военные. — Парьен покачал головой. — Присаживайся сюда, к огню.

С видом заботливого дядюшки он усадил Маргрейта, устроился напротив и щелкнул пальцами. Тут же рядом образовался столик, сервированный к чаю: пирожные и тарталетки, конфеты и ароматные булочки, чайники и чашечки тонкого фарфора. В животе у Дайма забурчало, напоминая о давно миновавшем скудном обеде.

Магистр, казалось, обрадовался его смущению.

— И не покормили ребенка… прошу к столу. — От улыбки Его Светлости растаяли бы льды Закрайней Ночи. — Безе, мои любимые. Рекомендую.

Отправив в рот пирожное, светлый принялся командовать посудой. Повинуясь магическим нитям, затанцевали чайники с чашками, наполняя комнату запахом цуаньского чая.

— Кушай, мальчик, не стесняйся. А я пока расскажу тебе кое-что. Эти вояки, от них слова не дождешься.

Дайм, проглотив тарталетку с паштетом, попытался ответить, но Парьен махнул рукой.

— Молчи и ешь. Вот, попробуй апельсиновый чай. Мой личный рецепт. — Заговорщицки подмигнув, он направил к Дайму ещё один чайничек, благоухающий травами и цитрусом. — Вкусно? То-то же.

Попивая чай, светлый шер рассказывал Дайму всякие разности, словно к нему в гости зашел любимый племянник, которого следует немедленно заманить в ученики. Говорил о магии, о политике, о столичной жизни — обо всем на свете, кроме того, что интересовало Дайма. Но он готов был ждать, пока Парьен читает лекцию о созависимости цвета и стихий.

— Зеленый — единственный, недоступный людям. Все потомки эльфов владеют магией природы, но остальные стихии им неподвластны. Зеленый Дракон знал, что делал, когда запрещал своим потомкам браки с шерами иных стихий, эльфы единственные на суше сохранили Драконью кровь неразбавленной. Отчасти из-за смешанных браков истинных шеров становится все меньше. Достаточно двадцатой доли гномьей крови, чтобы полностью исключить возможность стихийного дара. Но, даже учитывая смешанные браки, магия истощается слишком быстро — по расчетам, сейчас двое из трех шеров должны бы иметь шерский дар, каждый третий — четвертой категории, каждый десятый — третьей, каждый пятидесятый — второй и каждый сотый — первой. На деле же обладает хоть крохотным даром лишь один из восьми, продолжительность жизни шеров стремительно падает… таким темпом лет через триста в Империи не останется Драконьей крови. Конвент занимается исследованиями проблемы, но пока результаты не обнадеживают. Но вернемся к спектрам, мой мальчик…

Парьен рассказывал давно известные вещи, но Дайм слушал с интересом. Шер Хеуск по большей части ограничивался теорией, а глава Конвента показывал живые картинки. Он поместил над столом фигурку человека, окутанную разноцветными оболочками — изнутри белой, сиреневой и дальше по цветам радуги, а снаружи черной. Светлый шер гасил некоторые из оболочек, объясняя, как проявляется Драконья кровь. Особенно интересно магистр Парьен объяснял, чем отличаются светлые, темные и сумрачные шеры. До сих пор Дайм считал, что шеры Сумерек — всего лишь легенда. Но Его Светлость утверждал, что они хоть и очень редко, но встречаются, каждый раз ставя в тупик теоретиков Магадемии: сумрачный дар так же непредсказуем и ненормален, как сами сумрачные шеры, исключение составляют лишь еще более легендарные Равновесные маги. Но откровением для Дайма стали другие слова Парьена:

— …у светлых и темных нет выбора? Ерунда. Врожденная склонность чрезвычайно сильна и почти непреодолима. Но в любом темном есть хоть отблеск Света, как и в любом светлом крупица Тьмы. Ману Одноглазый, хоть и еретик, был прав: два лика божества, Тьма и Свет не могут существовать отдельно. Мы, их дети, изначально находимся между ними. И путь к свободе от предопределенности есть для каждого, хоть и далеко не каждый может его пройти.

Постепенно Дайм начинал понимать, зачем магистр затеял лекцию о сущности магии. Если та фраза в письме Императора значила именно то, на что он надеялся, ни одна крупица информации не будет лишней. Баронет прочел достаточно книг, чтобы представлять себе и причины возникновения Империи, и основу её стабильности — Равновесие. Жесткие законы не допускали темных магов к верховной власти и ограждали королевские фамилии, армейский генералитет и чиновников от произвола магов лишь с одной целью: поддержание равновесия между Светом и Тьмой.

— Равновесие, да… Но почему тогда Закон о магии дает столько преимуществ светлым?? — решился на вопрос Дайм.

— Ты понимаешь, чем темные отличаются от светлых, мальчик? Не цветом ауры, это лишь симптом. Тьма и Свет есть свойства духа и разума: для темных нет ничего важнее и дороже собственного Я, эгоизм их суть. Мораль и этика для них пустой звук, как любовь, верность, самопожертвование — все то, на чем основано мироощущение светлых. Потому — только Закон. Темный никогда добровольно не откажется от престола, а что бывает со страной под властью темных, ты знаешь.

Дайм кивнул: упаси Светлая от еще одного Ману и еще одной пустыни! И подумал: а не было бы Школы Одноглазой Рыбы, удалось Тристану Кристису уговорить королей-соседей объединиться в Империю под его рукой? Не будь в их сердцах страха перед Школой Ману — а каждый в отдельности король был перед объединившимися темными беззащитен — вряд ли бы они осознали все преимущества единой банковской системы, единой армии, беспошлинной торговли и снижения налогов.

— …у монархов особая магия, — продолжал Парьен, не забывая подливать гостю чаю и подкладывать тарталетки. — Ни один маг-зеро не способен заменить даже бездарного короля: Близнецы не благословят того, в ком нет королевской крови.

— А если единственный наследник — темный? — снова спросил Дайм.

Парьен довольно улыбнулся и кивнул.

— Верно мыслишь. Может случиться и такое. Но тогда на престол взойдет потомок любой другой королевской фамилии, скорее всего — один из сыновей императора. За всю историю Империи такого не случалось, но… Помнишь, как царем Хмирны стал Красный Дракон?

Дайм кивнул. Кто же не знает, почему Красные Драконы до сих пор не оставили Райхи вслед за остальными Бессмертными!

— Как видишь, даже Драконы могут попасть в ловушку собственных обещаний. — Светлый то ли с сожалением, то ли с восхищением покачал головой и сочувственно глянул на Дайма. — Ты совсем устал, мальчик. Иди, отдохни.

В тот же миг в дверь кабинета открыл седоусый слуга, выправкой и стальным взглядом похожий на генерала от кавалерии. Только вместо сабли наголо в его руках был подсвечник, а вместо хриплого вопля «В атаку, шисовы дети!», он сказал:

— Извольте, я провожу Вашу Светлость.

Дайм чуть не засмеялся: в устах ливрейного генерала и эти слова прозвучали, как приказ не брать пленных.

* * *

Утром, сразу после завтрака, тот же генерал в ливрее отвел Дайма к светлому шеру, но на сей раз не в кабинет, а в сад позади павильона. Дайма поразился красоте и разнообразию экзотических растений. Под прозрачным зимним небом сад выглядел странно — ни купола оранжереи, ни ограждения. Просто свежая зелень и цветочная пестрота внезапно сменялись заснеженными пихтами и можжевельником.

Магистра Дайм застал за созерцанием порхающих над ярким большим цветком бабочек. При свете дня Его Светлости можно было дать на вид несколько больше, чем накануне. Он выглядел лет на пятьдесят: раз в пять-шесть младше, чем на самом деле.

— Присаживайся. — Маг похлопал ладонью по деревянной скамье рядом с собой, не отводя взгляда от цветка и бабочек. — Это орхея лупус, растет на южных островах архипелага.

Сиренево-розовые лепестки с сочными перламутровыми прожилками казались странно холодными и липкими, но при этом притягательно прекрасными.

— Смотри внимательно.

Магистр кивнул на бабочку, подлетевшую к цветку совсем близко. Гладкие лепестки на миг покрылись рябью и испустили волну сладкого аромата, словно чувствуя приближение гостьи. Цветок раскрылся, приглашая — и, едва лапки коснулись ярко-малиновой серединки, захлопнулся. Сомкнутые лепестки забились, потом успокоились и вновь раскрылись, ещё более яркие и прекрасные, покрытые изнутри бархатной пыльцой.

— Как ты думаешь, кто создал его? Тьма или Свет?

Дайм покачал головой: в цветке не было магии, ни темной, ни светлой.

— Не знаешь… или догадываешься?

Парьен заглянул ему в глаза. Очень серьезно и внимательно — и Дайм усомнился, что ему всего двести семьдесят лет. На миг показалось, что за человеческой оболочкой прячется нечто вечное, мудрое и бесконечно далекое, как свет звезд.

— Вместе?

— Это просто цветок. — Парьен улыбнулся, развеивая наваждение. — Не добрый и не злой, не темный и не светлый. В нем есть все, как и в каждом из нас.

Он протянул руку, и на ладонь села бабочка. Желтые, с разноцветными пятнышками и синей каемкой по краю, крылья медленно складывались и расправлялись, тонкие усики шевелились.

— А бабочка? Это добро или зло? Или и то и другое? — Протянув руку к цветку, светлый шер ссадил насекомое на лиловый лепесток. Цветок тут же закрылся, поедая добычу. — То, что добро для одного, зло для другого. Все относительно… ты согласен?

— Нет. Для людей все не так. Есть Свет, и есть Тьма, — ответил Дайм. Он не понимал, зачем спорит, но согласиться не мог.

— Разве? Близнецы едины, как день и ночь, как жизнь и смерть. Это люди придумали Свет и Тьму, добро и зло. Разве ты можешь сказать, что смерть есть зло? Или что день есть добро?

— Нет.

— Свет и Тьма условны, жизни нет без смерти. Природа это гармония.

Парьен поднес очередную бабочку к цветку. Прямо к пушистой, сочной сердцевине. Бабочка сама перелетела, села на цветок и погрузила хоботок в цветочное нутро. Лепестки слегка вздрогнули и раскрылись ещё шире.

— Люди не бабочки и не цветы.

— Думаешь? Люди рождаются и умирают, как бабочки и цветы. Так же в точности.

— Но… вы же сами вчера говорили… о выборе? О свободной воле?

— У бабочки тоже ест выбор и воля. Садиться на цветок или нет.

— Нет. Богам нет дела до бабочек, но есть до людей. Почему? Зачем Хиссу души, если люди все равно что бабочки? Зачем Райне благословлять милосердие и любовь, если мы всего лишь цветы?

— Мальчик, ты никак споришь?

— Простите, Ваша Светлость.

— С чего ты взял, что богам есть дело до нас? Ты хоть раз видел их? Может, Светлая спускалась к тебе по радуге? Или Хисс говорил с тобой? Молчишь… что ты знаешь о богах… да и о людях.

Магистр поднялся и, не оглядываясь, пошел к дверям павильона. Дайм последовал за ним, все так же молча. Ему было неловко, будто он подглядел нечто, не предназначенное для посторонних глаз. Словно магистр разговаривал сейчас не с ним, а продолжал давнишний спор без конца и без начала — с кем-то очень близким и важным.

Только в кабинете маг снова обратил внимание на Дайма. Тысячелетний мудрец исчез, как и давешний добрый дядюшка, уступив место далекому от человеческих чувств главе Конвента. Время размышлений закончилось — Дайм понял, что сейчас узнает, зачем магистру понадобился императорский бастард со светлым даром. В том, что не будь баронет Маргрейт магом, пусть совсем юным и необученным, с ним бы и разговаривать никто не стал, он не сомневался ни мгновенья.

* * *

Алый жгучий шар, шипя и плюясь искрами, поплыл по комнате. Дайм отпрянул в сторону, недоумевая. Шар притормозил и плавной дугой сменил направление. Баронет кинул быстрый взгляд на мага — тот, сидя за письменным столом и опершись на локоть, с искренним интересом следил за развитием событий, словно перед ним снова порхали бабочки.

Пылающий мячик приближался неторопливо, распространяя жар. При каждой попытке убраться с дороги он замирал на миг и менял направление.

Убежать? Куда? Рано или поздно догонит. Остановить? Но как? Мэтр Хеуск не обучал Дайма боевой магии, да и практической магии вообще — только теории. Никаких заклинаний, способных противостоять даже столь примитивному огненному оружию, Дайм не знал.

Прыжок, несколько секунд передышки, снова прыжок.

Ищи. Думай.

Дайм пристально вгляделся в воздух между шаром и магистром. Тончайшая мерцающая нить тянулась к правой руке магистра — но, чтобы достать её, требовалось обогнуть сгусток пламени.

Прыжок влево, шар мгновенье висит и устремляется к добыче. Ещё два быстрых шага влево и назад. Шар замирает и продолжает преследование. Снова влево — огонь разгорается ярче и вместо того, чтобы повторить маневр, движется наперерез, не пуская противника к нити управления. Попытка не удалась, зато поведение шара подтвердило догадку — надо порвать нить. Ещё несколько беспорядочных скачков по кабинету. Оторваться хоть немного. И, если удастся, притупить бдительность мага.

Удирая, Дайм пытался настроиться на кусочек Огня так же, как ловил обыкновенный мяч. Но огонь выскальзывал из бело-лиловой сетки и обжигал. На ладонях вспухли волдыри ожогов.

Не поддаваться. Не бояться. Двигаться быстрее и думать, думать. Раз чистая сила разума и жизни не помогает, что может остановить огонь? Где взять воду?

Взгляд Маргрейта шарил по кабинету в поисках решения. Ни вазы с цветами, ни кувшина с водой, ничего! Только мебель и драгоценные магические книги в шкафах. А огонь приближается, пространства для маневра все меньше… Отчаявшись придумать хоть что-то путное, Дайм схватил с ближайшей полки книгу и швырнул в шар. Тот отшатнулся. Окрыленный успехом, Дайм швырнул вторую книгу, затем третью. Шар метался, шипел и плевался, но книги не жег. Схватив сразу два фолианта, Дайм метнул их один за другим — первый чуть правее шара, а второй сразу за ним и чуть дальше. Прямо в мерцающую паутинку.

Раздался треск, потянуло дымком. Магистр коротко хмыкнул.

Дайм обернулся, готовый к следующему подвоху. Тот не заставил себя ждать.

Упавшие на пол фолианты зашелестели страницами, взмыли в воздух. Пять ястребов, поблескивая лиловым оперением, закружили под потолком. Мгновенье, и твердые клювы нацелились на него…

Инстинктивно Дайм вскинул руки.

Лиловым оперением? Разум. Иллюзия!

Пять снежков — остро белых и сиреневых — образовались в ладонях. Воспоминание, всего лишь воспоминание о последнем снежном бое с братом…

Ни один из ястребов не успел долететь. Касание, вспышка — и, трепеща страницами, книга падает на пол. Одна, вторая… Не успел пятый фолиант коснуться ковра, как сквозь распахнувшиеся створки окна в кабинет влетел снежный вихрь. Закружился, обжег, тысячью лезвий рассек незащищенную кожу рук и лица, располосовал одежду, выморозил дыхание. Струйки крови из ранок тут же застыли сосульками, ресницы покрылись инеем и слиплись.

В голове не осталось ни одной мысли — только боль и страх, и на самом донышке упрямство. Он не для того здесь, чтобы бессмысленно сдохнуть, подобно бабочке в орхее! Он светлый маг, а не насекомое — и Светлой есть до него дело!

Собрав остаток сил и разума в кулак, Дайм устремился в небо, к теплу — к светлой силе, к молочным струям жизни. Он словно превратился сам в столб света, пробивающий тучи снизу вверх, навстречу солнцу. И Райна ответила. Тонким, как паутинка, лучом, переливающимся всеми цветами радуги, ослепительным и горячим. Прямо в сердце. Сиянием, разметавшим голодных крыс тьмы.

Под застывшей ледяной коркой, в глубине почти мертвого тела снова запульсировала жизнь. Горячий ток крови согрел и оживил застывшие легкие, возвратил подвижность в конечности. Сквозь ослепительную боль регенерации Дайм чувствовал свое тело, чувствовал, как тает окрашенный красным ледяной панцирь, как затягиваются порезы.

Вместе с болью возрождения к нему приходило понимание — это не игра. Самоуверенность подвела его, как и вера в то, что светлый не способен убить светлого, что если он нужен магистру и Императору, то ему ничего не грозит. Дайм ошибся. Один раз. Но этого раза достаточно, более чем достаточно.

Одно бесконечное, как смерть, мгновенье, чтобы осознать, кто он есть на самом деле. Светлый шер? Да. Сын Императора, плоть от плоти правителя — и в крови его та же сила, что создала Империю. Неважно, была ли его мать императрицей или наложницей, неважно, желал ли отец его появления на свет. Как неважно и все то, что с детства внушали родители, священники и наставники. Чем помогла матери мягкость и доброта? Всю жизнь пряталась в глуши, не смела показаться людям на глаза — и все равно Император забрал то, что считал своим.

Так почему он, сын Императора, должен смиренно принимать навязанную участь? Разве он уже бессмысленный голем, которому только и остается, что танцевать, подчиняясь нитям кукловода? До тех пор, пока Свет с ним, никто — никто и никогда! — не отнимет воли и разума, не поставит на колени, не свернет с пути Дайма Кристиса. Человека, твердо знающего, чего он хочет. Светлого шера, коснувшегося Тьмы.

Стиснув зубы, чтобы не стонать, Дайм поднялся с пола. Свет по-прежнему окутывал его привычным лиловым, синим и белым, только теперь сила не плескалась ласковыми волнами, а ограждала упругим коконом.

— Садись. — Невозмутимый магистр указал на стул перед письменным столом.

С трудом преодолев боль и натянув маску полного спокойствия, баронет Маргрейт степенно присел и посмотрел магу в глаза. Прямо и безбоязненно — притворяться не пришлось. Дайм не страшился больше ни новых испытаний на прочность, ни превращения в голема, ни обмана, ни смерти. Но и не собирался так просто сдаваться. Чем пополнить ряды ублюдков-телохранителей, лучше умереть — как оказалось, это не так уж страшно.

— Пей.

На столе перед ним материализовалась большая кружка с молоком. Взяв её в обе руки, Дайм принюхался. Ничего, кроме молока.

— Думаешь, отравлю? Не доверяешь?

— Нет. Не доверяю.

— Хм… ну и правильно.

Теплое молоко показалось горьким и соленым, как кровь с пораненных губ. Но он выпил. И вторую кружку тоже — регенерация требует питания, а не глупой гордости.

— Ещё хочешь?

— Нет, благодарю. А вы? Узнали все, что хотели?

— Пока не все. — Магистр усмехнулся. — Хеуск не учил тебя боевой магии?

— Нет.

— И трактат о взаимозаменяемости не давал. Старый нытик. Но хоть «О сущности идеального и материального» вы изучали?

— Я читал Палона, у нас в библиотеке все его сочинения.

Дайм сохранял невозмутимый вид, хотя внутри все кипело. Строгий и честный наставник клялся именем Светлой, что не имеет отношения к Конвенту и последние двадцать лет не приближался к Фьонадири и шеру Парьену ближе, чем на пятьдесят лиг; никогда не писал писем и не выезжал из поместья; был влюблен в баронессу искренне и безнадежно; на все просьбы научить заклинаниям и прямому управлению потоками отговаривался неспособностью и незнанием… Боевой маг? Шпион Конвента? Смешно. И грустно. Матушка верила ему.

— У него не было выбора. В отличие от тебя.

— Да? Приятно слышать. Что у меня есть выбор.

— Сердишься? Зря, мальчик. Ты же догадываешься, что Его Всемогуществу не нужны ни трусы, ни гордецы. А слабаки тем более. Ты справился, молодец. Теперь нам есть о чем поговорить. Если, конечно, ты готов.

— Вполне.

— Что ж. Тогда сразу о главном. У тебя девять сводных братьев, с одним ты встречался лично. Четверо принцев и пятеро непризнанных бастардов. Принцем тебе не быть, звание лейтенанта императорской лейб-гвардии тебя не привлекает. Есть ещё один вариант. Полной свободы ты не получишь, придется потерпеть кое-какие ограничения, но Император признает тебя, даст титул и хорошую должность. И, разумеется, ты сохранишь свободу воли и разум.

От делового тона Парьена по спине Дайма пробежали мурашки. Он видел, хоть и поверхностно, суть заклинаний, наложенных на Диена, но услышать из уст главы Конвента подтверждение — разум и свобода воли… Вряд ли Император потребует большего.

Парьен выжидающе глядел на него, спокойный и равнодушный. Ему не требовалось слов, чтобы дать понять юному светлому, какова альтернатива щедрому императорскому предложению.

— И что от меня требуется?

— Многое. Для начала клятва верности Императору. Тогда продолжим разговор.

— Что за клятва?

— Ничего особенного. Не причинять вреда жизни и здоровью, слушаться прямого приказа.

— Не причинять вреда? Слишком расплывчатая формулировка. Действием или бездействием? А если Император прикажет подать ему яду или отрезать руку, что тогда? Прямой приказ или вред здоровью?

— Хм… похоже, Хеуск не ошибся. — Взгляд магистра чуть потеплел. — Вот посмотри текст клятвы.

На стол перед Даймом лег лист плотной бумаги.

Не обращая внимания на перемену настроения мага, Маргрейт принялся за изучение документа. Не торопясь, он вчитывался в каждую фразу, обдумывал и анализировал — как будет действовать клятва в различных обстоятельствах. И то, что получалось, ему категорически не нравилось.

— Я понимаю, вы мне не доверяете. — Дайм отложил документ и посмотрел Парьену в глаза. — Но эта формулировка налагает множество ограничений и ставит принесшего клятву в уязвимое положение. Слишком легко придумать ситуацию, когда человек будет вынужден нарушить один из пунктов. А насколько я понимаю, клятва предусматривает только одно наказание — смерть. Поэтому у меня к вам вопрос. Для чего я вам нужен? Магов у вас целая Магадемия, гораздо сильнее и опытнее меня. Чиновников и военных в изобилии. Что я могу сделать такого, чего не может кто-то другой? И стоит ли априори делать ваше оружие хрупким?

— А не много ли ты о себе воображаешь, мальчик?

— Вы бы не стали заниматься пустяками, Ваша Светлость.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Убрать некоторые пункты. — Дайм снова взял в руки лист бумаги. — Второй, четвертый и пятый. И добавить оговорку. Вот тут.

— Ты много хочешь.

— Я хочу служить Императору, а не бояться за собственную шкуру при малейшем неловком движении.

— Хе-хе. Весьма похвальное намерение. Ладно. — Магистр кивнул, забирая бумагу. — Пусть будет так. Ты не спрашиваешь, почему в клятве ни слова о наследнике престола.

— Я буду служить Конвенту и Императору, а не наследнику.

— Даже так… вероятно, из тебя выйдет толк.

— Выйдет, Ваша Светлость.

— Ты понимаешь, что это будет непросто? И что ты будешь все время под контролем?

— Несложно догадаться, Ваша Светлость.

— Хорошо. Если Император одобрит, с завтрашнего дня ты идешь ко мне в ученики. И прямо сейчас забываешь, что был когда-то баронетом Маргрейтом. Ты Дайм Дукрист, сын Императора. Баронет… это несерьезно. Герцога тебе пока многовато. Маркиз будет в самый раз. Маркиз Дукрист.

Маркиз. В обмен на свободу, на имя и семью. Щедрое предложение подозрительно напоминало рабство. Но по сравнению с судьбой Анта, Бри, Вента, Гунта и Диена? Все, что угодно, только бы не стать Ешу.

Дайм сосредоточился на отблеске тепла и любви, на тончайшей дорожке наверх, к Светлой. Он не имел привычки молиться, как требовал замковый священник. Но сейчас — сейчас он молил Райну не словами, но сердцем. И верил, что она не отвернется. Что позволит ему сохранить хоть что-то.

— Ваша Светлость так и не объяснили мне, что я должен буду делать, — спросил он, загнав боль и холод потери в самый дальний уголок.

— Разве непонятно? Все, что прикажет Император. И ещё. Думаю, ты понимаешь, что Император не может рисковать…

— Да, понимаю.

— Тебе нельзя будет жениться и иметь детей. — Тон магистра был равнодушен и холоден, словно речь шла о цвете мундира.

— Включите в клятву и это.

«Спокойно. Ты знал, что так будет. Это разумное требование. Спокойно».

— Клятву? Клятва тут не причем, — покачал головой магистр. — Пункт насчет детей слишком легко обойти. Ты физически не сможешь иметь женщину и зачать детей. Соответствующее заклинание, и все.

— Но… Ваша Светлость… нет необходимости…

Горечь и злость мешали дышать. Дайм был уверен — это условие нужно не ради блага Империи, а лишь чтобы держать его на коротком поводке и не позволить забыть, кто настоящий хозяин положения.

— Есть. Безопасность престола важнее твоих желаний. К тому же, на мужчин запрет не распространяется.

— На мужчин?!

— Что, ты забыл, что Драконам без разницы, быть мужчиной или женщиной? — Парьен хмыкнул. — И не делай круглые глаза.

— Но…

— Забудь. Дочка экономки в любом случае тебе не пара. И ты вовсе не влюблен в неё — это всего лишь здоровое юношеское желание. Ты же понимаешь, что одного бесплодия мало? Всегда можно проверить, был ли ты с женщиной.

К Дайму наконец вернулось самообладание, а вместе с ним и способность рассуждать здраво. Если с клятвой Парьен позволил ему изрядную свободу маневра, то тут переговоры заранее обречены на неудачу. За жестоким требованием явно таилось что-то ещё — и, похоже, это что-то не нравилось и самому главе Конвента.

— Мне кажется, Ваша Светлость, нет смысла скрывать касающуюся моей дальнейшей службы информацию.

— А это не тебе решать. Император предложил — твое дело, соглашаться или нет.

— Это навсегда?

— Разумеется. Не принимай так близко к сердцу. Вообще ничего не принимай близко к сердцу. Забудь, что оно у тебя когда-то было, мальчик.

— А моя мать? Брат, сестры?

— Ты не попрощался?

— Кто-нибудь еще, кроме Вашей Светлости, лейтенанта Диена и гвардейцев знает, кто я и откуда? Я не хочу, чтобы в один прекрасный день ваши противники прислали мне голову матери.

— Семеро солдат — это уже немало.

— Почистите им память, Ваша Светлость, или убейте. И позаботьтесь, чтобы шер Хеуск больше не предавал доверия баронессы. Вряд ли я смогу быть вам полезен, каждую минуту опасаясь за свою семью.

— Хорошо. Для такого юного мальчика очень хорошо. Надеюсь, ты не заставишь меня пожалеть.

— Ни в коем случае, Учитель. И благодарю вас за бесценный урок.