© Богатырева Татьяна

© ИДДК

* * *

 

Прелюдия

Дождь выбрал самый неподходящий момент. Самое неподходящее место. И обрушился на меня.

Черт бы подрал этот Город Ангелов, ливень и одного синеглазого негодяя! Из-за него я в ЛА, а не в Москве. Из-за него мокрая, как мышь. Из-за него опять нашла приключений…

В кармане завибрировал телефон.

Не буду отвечать! И так понятно, что в такой ливень не получу я того, за чем пришла.

Со злостью хлопнула по карману, едва не уронив ключ от бунгало, но телефон не унимался. Ливень – тоже.

Черт подери!.. Где этот номер шесть? Я же сейчас утону!

Со вспышкой молнии я метнулась к ближайшему крыльцу. Нащупала замок – ключ подошел, значит, бунгало то самое, и ввалилась внутрь. Потянула из кармана надрывающийся телефон.

– Пфф-ушаю… – буркнула, пытаясь стряхнуть с лица мокрые волосы и удержать трубку плечом.

– Вы готовы принять заказ, мисс? – раздалось подозрительно жизнерадостное.

– Угу, – растерянно ответила я.

Мой заказ? В такой ливень? Как они себе это представляют?

– Четыре минуты, мисс! Пожелания к заказу соблюдены, он удовлетворит вас полностью! Вы помните условия эксплуатации, мисс?

На третье растерянное «угу» коротко ответили: «Отлично, мисс!» и отключились.

Я глянула в окно – там лило стеной. Под ноги натекла лужа. И запасной одежды нет. Ненавижу этот город!

Встряхнув волосами и забрызгав зеркало, (не хочу даже смотреть, что за краса в нем отражается!) я принялась стаскивать мокрую футболку. Чудом не набив шишек об углы – кто ж останавливается, когда майка облепляет лицо и не желает сниматься? – добралась до ванной, мельком отметив, что отделка бунгало тянет на все шесть звезд. Дерево, камень, много пространства и алое джакузи.

Наскоро вытершись и бросив джинсы с майкой в сушку, накинула халат – черный, натурального шелка! – добежала до застекленной двери. Где мой заказ?

Заказ бежал к бунгало. Не как бегают нормальные люди, спасаясь от дождя, а как бегают мальчишки: одной рукой прижимая коробку, другую вытянув вверх, задрал лицо к небу и пил дождь, словно дармовую шипучку. И смеялся. Ну, мне показалось, что смеялся – сквозь залитую дождем стеклянную дверь все казалось размытым.

А потом глянул прямо на меня…

Я отпрянула, словно он мог меня увидеть. Нет! Не хочу!..

Прикусив губу, я медленно вдохнула и выдохнула. Напомнила себе – и этому чертовому городу, и всем, всем! – что увидеть меня парень не может. Дождь мешает. И стекло с той стороны зеркальное.

От звонка я даже не вздрогнула. Ну, почти. И, снова глянув наружу, выдохнула с облегчением. Глаза моего заказа были завязаны – как я и хотела.

Еще раз медленно вдохнув и выдохнув, я открыла дверь. Оглядела парня… нет, молодого мужчину, лет под тридцать. На полголовы выше меня, сложением скорее танцор, чем спортсмен, одет в джинсы и ковбойку. Льет с него, как из моря вылез, и зубы блестят – улыбается, наглая морда. Чернявая, смуглая и наглая морда. Черт, толком не разглядеть, слишком много воды, волосы налипли на лицо и глаз не видно за черной лентой.

Минуту он молча позволял себя разглядывать. Позволял! Сукин сын, он – мне – позволял! А потом чуть склонил голову – еще одна прядь упала на лицо, по породистому носу потекла вода. Он утерся рукавом, откинул волосы и вызывающе усмехнулся:

– Ваш заказ, мадонна.

Мое сердце бухнуло и замерло где-то в животе. В горле пересохло. Так похож! Этот жест, и голос «с песком», и кривая улыбка – в точности!..

Но это не может быть он! Не может, потому что не может быть никогда! Просто дождь попал в глаза, вот мне и кажется всякая чушь. Я зажмурилась до алых кругов перед глазами и с трудом заставила себя разжать пальцы – так сильно ухватилась за косяк, что их свело. Очень хотелось сей же момент захлопнуть дверь и проснуться. Или наоборот, не просыпаться, а досмотреть сон. Горячий и опасный сон, если мои глаза меня не обманывают…

Поморгав, я снова уставилась на смуглый подбородок. Твердый, чисто выбритый. Скользнула взглядом выше – выразительные тонкие губы, правый уголок выше левого, и на правой щеке ямочка. Хищный горбатый нос на узком лице. В ухе – английская булавка, в распахнутом вороте ковбойки несколько чокеров из шестеренок, гаек и какой-то еще панковской дряни. Одет в непривычную ковбойку, и белого «Бугатти» не видать, но точно – он.

Мой босс.

Мой босс – мальчик по вызову? Либо это сон, либо он меня убьет. Сразу, как только опознает. Надо скорее захлопнуть дверь, пока не поздно!.. И всю жизнь жалеть, что струсила и не воспользовалась шансом? Не дождетесь! Будем считать, что босс мне снится. Снова. И к черту нервы. К черту, я сказала. Коленкам не дрожать!

Проглотив ком в горле, я велела:

– Раздевайся. Нечего пачкать пол, – прозвучало сипло, словно мороженого объелась.

Он на миг замер, тряхнул головой – что, вспомнил ту же сцену из мировой классики, что и я? – и снова склонил голову:

– Да, мадонна. Возьмите коробку, пожалуйста.

Вежливое «пожалуйста» в его устах окончательно убедило меня, что все происходящее – сон. В реальности мистер Великий Режиссер такого слова не знает.

Коробка оказалась увесистой и скользкой. Я даже на миг усомнилась в правильности вывода насчет сна, но все мысли мгновенно вылетели из головы, стоило ему потянуться к пуговицам рубашки. Неспешно, буднично. Я завороженно смотрела на длинные пальцы, на запястья в кожаных напульсниках с заклепками: изящные, но при этом жилистые и сильные; смотрела на показавшуюся из-под рубашки ключицу с кельтской вязью, на параллельные белые полоски шрамов чуть ниже, и с другой стороны – еще одну татушку в виде птицы… а на правой лопатке, пока не видимый, скалится волк…

До зуда хотелось дотронуться, обвести рисунки кончиками пальцев, стереть капли с горячей гладкой кожи, но я не хотела торопиться. Не сегодня. Пока – просто смотреть и восхищаться. Даже тремя десятками дебильных татушек, которые испортили бы кого угодно, но в его гремучий коктейль лишь долили еще капельку притягательной тьмы.

Плохой парень. Чертовски плохой парень. Совершенно естественный плохой парень, чихал он на правила стриптиза – ни одной томной улыбочки или виляния задницей, словно у себя дома раздевается… хотя – нет. По животу вниз все же провел, словно невзначай, но так, что глаз не отвести. Сукин сын, знает, что хорош до неприличия, что я смотрю на него… на узкую дорожку волос, вниз по крепкому рельефному животу, прямо к торчащему члену…

Я чуть не задохнулась, это увидев. Но не от восторга и возбуждения, а от злости. Горячей, как адова сковородка, злости, накрывшей меня с головой.

Так вот что вам нравится, мистер! Вот от чего вам не скучно, а очень даже весело, мистер… мистер больной ублюдок! Что ж, сегодня мы повеселимся на славу, и плевать на последствия!

Свои шмотки он небрежно бросил на крыльце, сам стоял передо мной, не смущаясь наготы ни на грош, и от него разило возбуждением и адреналином за километр. Разило – наповал, не поспоришь. Шлюха высшей пробы, для особых ценителей.

– Так мне нравится больше, – прозвучало хрипло и низко, совсем на мой голос не похоже. И хорошо, что не похоже.

– Для вас только самое лучшее, – ни капли сомнения в собственной неотразимости. – Как мне обращаться к вам, мадонна?

– Мадонна? Годится. – Я хмыкнула, отступила внутрь бунгало, едва не споткнулась на ровном месте, но он этого не видел. Зато вспомнила про коробку и поставила ее на тумбочку у двери. Открою позже. – Три шага и закрой глаза.

Не то чтобы я не доверяла тому, как он завязал ленту, но моя – надежнее. Не упадет в самый неподходящий момент. А в том, что любой момент для этого будет неподходящим, я ничуть не сомневалась.

 

Глава 1. О соборе парижской богоматери и яйцах всмятку

Три недели назад. Москва

Если вы не любите яйца всмятку, значит, вы просто не умеете их готовить! Или умеете готовить что-то другое.

Я, несложно догадаться, люблю яйца всмятку, особенно на завтрак. Плебейская привычка, как утверждает мой бывший, интеллигент до мозга костей и сноб до резинки трусов. Прочие его достоинства перечислять устанешь, так что ну его в пень. И так пять лет семейной жизни мне до сих пор в кошмарах снятся, даром что прошел почти год с прекрасного момента обретения свободы.

Срезав с мускатного орешка тонкую стружку, я бросила ее в турку и поставила кофе на огонь. «Лавацца» пахла божественно! Именно так и должно пахнуть утро счастливой свободной женщины. За окном орут мартовские коты и звенят тающие сосульки, на часах полдень, в квартире тишина…

Когда-то я мечтала по утрам слышать топот маленьких ножек и вопли: «Мама, мама!» – но не сложилось. Еще одно «спасибо» бывшему: дети слишком шумные, а он в свои тридцать с хвостиком слишком молод для такой ответственности, считай, обузы. Ему творить надо, мировую культуру поднимать, какие тут могут быть дети! А я, дура такая, все надеялась, что со временем поймет, оценит, передумает.

Ясен пень, надеялась зря.

Так что – тишина дома. Кофе. Яйцо всмятку. Еще немного, и кота заведу, чтобы хоть кто-то любил за просто так. Внешность у меня не та, чтобы мужики штабелями складывались: рост метр с кепкой, фигура не модельная, нос с горбиной, челюсть нордическая, волосы обыкновенные русые, в общем, не Варвара-краса. Глубокого ума и блестящих талантов тоже не водится, мой максимум – «откровенно-интеллектуальная» проза средними тиражами и дипломы на заказ для Лоботрясов Нибельмесов. Зато недостатков – хоть ложкой ешь. Как говорила моя свекровь, никакой пользы от такой жены, кроме вреда.

Однако и в тишине есть свои достоинства!

Подмигнув севшей на подоконник синице, я только примерилась ложечкой к яйцу всмятку, как в дверь позвонили. Настойчиво. Так звонят либо торговцы вразнос, либо лучшая подруга. Даже не знаю, кого сейчас хочется видеть меньше! Если это Манюня приперлась с целью проверить «как я там в неестественном одиночестве и не нашла ли мужика хорошего», я ее стукну. Знает же, что я вчера диплом писала, а сейчас сплю!

– Ну? – ласково спросила я через дверь.

– Кофейком не от вас пахнет? Утечка по подъезду, проверить надо, – отозвались из-за двери.

– Ты?! – Не веря своим ушам, я поспешила отпереть замок, распахнула дверь и целых две секунды пялилась на радостно ухмыляющегося синеглазого красавца со спортивной сумкой на плече. – Ты ж в Америке!

– А я на запах прилетел. Ну? Где мой кофей? – Тошка шагнул вперед, его сильные руки прижали меня к крепкой груди, пахнущей чем-то горьковато-терпким и невероятно манящим. Путешествиями, наверное. – Ти, я так по тебе соскучился!

– Что даже не позвонил. – Я выдала ему дружеский подзатыльник.

Он тут же сделал жалобные глазки и опустился на одно колено:

– Не извольте гневаться, барыня!

Выглядело это настолько забавно, что я не выдержала, рассмеялась.

– Ах ты, паяц! Заходи уж, и ботинки снимай, я вчера пол помыла!

Тошка вскочил, послушно скинул кроссовки сорок пятого размера и продолжил строить суровые брутальные щенячьи глазки.

– Я правда-правда соскучился. А еще у меня новости, закачаешься! Только сначала кофе налей, а? Пожа-алуйста!

– Мерзавец и вымогатель. Ладно уж, – вздохнула я и пошла обратно на кухню.

Тошка что-то проворчал насчет «этих женщин», плюхнулся на мое место и принялся за мой кофе, на всякий случай поинтересовавшись:

– А пожрать есть?

– Есть. Сухарики «фитнес», зеленый салат и яйцо всмятку.

– Тишка в своем репертуаре.

– Можешь скушать герань, она тоже полезная, – невозмутимо отозвалась я.

Он привычно хрюкнул в адрес вечных бестолковых диет (не быть мне фотомоделью!) и достал из сумки мой любимый вишневый штрудель.

– Тарелку дай, да? – Он так и лучился гордостью. – Я о тебе забочусь, потому что люблю. Цени!

Я со вздохом села. Приятно, конечно, слышать такое от парня, в которого влюблена вот уже шестнадцать лет (с наших одиннадцати), и сердце все еще трепещет в бестолковой надежде каждый раз, когда он меня обнимает, но… черт бы его подрал, балбеса! Мог бы и не дразнить!

Тошка тоже изобразил тяжкий вздох и сам достал тарелку под штрудель. И сам же немедленно умял половину.

– Короче, слушай новость, – возвестил он, для пущей торжественности воздев вилку к люстре. – Твой «Нотр Не-Дам» взяли для постановки в Америкосии!

Я чуть не подавилась.

– В смысле взяли «Нотр Не-Дам», гражданин Вайнштейн? Кто им дал?

Гражданин Вайнштейн немножко отодвинулся, но синие бесстыжие глазки не спрятал.

– Я! – Антошка стукнул себя кулаком с зажатой вилкой в грудь. – Можно сказать, проник в стан врага, провел блестящую операцию…

– Всучил врагу дезу и требуешь медаль, да? – продолжила я, стараясь не повышать голос. Мама учила, что так намного лучше слышно, а мама знала толк в этом деле. – Ты упер мой капустник, отдал американским собутыльникам и гордишься?

– Не собутыльникам, а самим Тому и Джерри! – не на шутку обиделся Тошка.

А я офигела окончательно. Том Хъеденберг и Бонни Джеральд, звезды Бродвея – и капустник в стиле «шиворот-навыворот», переиначенный мной из «Нотр Дама» в чисто хулиганских целях? Ну ладно, не просто переиначенный, а практически написанный заново, причем сразу по-английски, вот так меня вштырило после просмотра лондонского позорища (и развода). Не суть. Все равно так не бывает.

– Ври, да не завирайся. Том и Джерри такого бреда не ставят.

На что Тошка презрительно сморщил греческий нос, вскочил и зачем-то помчался в комнату. Через полминуты вернулся, неся мой ноутбук. На это святотатство я даже не отреагировала – не уронил, и слава богу. Главное, пусть поставит, а убью его потом. Когда отойдет от ноута подальше. А то еще забрызгает мою прелес-сть.

Но вместо того чтобы поставить святыню на стол и почтительно удалиться в пустыню замаливать грехи, Тошка вставил в ноут флешку и запустил проигрыватель.

– Не веришь, а зря. Я тебе сейчас все покажу, все-все, тут такие кадры!.. – бормотал он, что-то там пролистывая. Насколько я видела, кадры были зашибись, сплошь пьяные рожи в каком-то баре. – Вот, вот оно!

– Оно – в смысле эти косые китайцы? – уточнила я, но больше из вредности: в одной из рож, самой унылой и красной, легко опознавался Том, который Хъеденберг, знаменитый бродвейский режиссер. В самом деле ужасно похожий на кота из приснопамятного мультика.

– Они самые, – гордо согласился Тошка. – Том такой… ты не представляешь! Да ты сама посмотри!..

Я посмотрела. На Тошку – с недоумением. Такого восторга в его голосе я не слышала со второго курса, когда он насмерть влюбился в препода по актерскому. Красивый был мужчина, в него половина студенток втюрилась. И Тошка. В отличие от студенток, небезответно. Именно тогда и обрушилась моя мечта о светлом совместном будущем и троих синеглазых детишках.

Но Том Хъеденберг? Этот печальный престарелый кот? Гений, конечно, но… нет, мне не понять.

– Он же страшный.

Тошка презрительно фыркнул, мол, ничего ты не понимаешь, и прибавил громкости.

– Ты на экран смотри, а не на меня.

На экране творилось безобразие. Косые китайцы в лице Тома и Джерри, – если верить Антохе, на роль мыша претендовал помятый итальяшка, – а также дюжина совершенно незнакомых рож ставили мой мюзикл. Прямо в баре, сдвинув столики и используя стойку в качестве выгородки, лошади и всего прочего.

Поначалу я смотрела на этот ужас вполглаза, больше чтобы не обижать Тоху. Он-то как раз отлично спел Крысолова (бывшего Грегуара). Талантище не пропьешь, даром что едва держался на ногах. Но остальные, мамочки! Особенно ужасен был первый номер вороватого цыгана Эсмеральдо – итальяшке надо законодательно запретить петь, у него ж ни слуха, ни голоса! Может, танцует он и хорошо, но поет… Ни одной живой ноты!

– Ты погоди, погоди! – Тоха чуть не приплясывал. – Дальше слушай.

Ну, в общем, неплохо. В самом деле, неплохо. Для пьяных в зюзю америкосов. Даже местами забавно. Еще б они там больше смотрели в ноты, а не прикладывались к бутылкам!

– А вот не надо фейспалма! Ну признайся, в этом что-то есть, Ти!

Обсуждение с Тошкой, что в этом есть, кроме паров виски, помогло пережить еще пару сцен надругательства над моим прекрасным сценарием и дожить до арии Эсмеральдо. Вот тут я сделала попытку к бегству, наплевав на чувства Тохи к америкосовскому коту. И он меня даже не остановил.

Я остановилась сама, не поверив своим ушам. Голос, этот голос! Бархатный, как римская ночь, глубокий и выразительный, с «песком», как у Луи Армстронга, и драйв, с ума сойти, какой драйв! А как прозвучало «это не по-цыгански» после «жить для любви одной», бог ты мой! Гениально, потрясающе, изумительно!..

– Тоха, кто это?

– Бонни Джеральд.

– Ты гонишь.

Я только что его слышала, и это было катастрофически ужасно. Нет. Это кто-то другой. Точно не Джерри!

– Обернись, не трусь. Оно того стоит.

Само собой, я обернулась, не поверила своим глазам – пел в самом деле Джеральд – и тут же забыла обо всем на свете, кроме чуда здесь и сейчас.

Эсмеральдо крупным планом: пьяный драйвом цыган в обнимку с гитарой, хулиганство и бьющая наповал харизма. Как он пел! То нежно, едва касаясь нот, проникая голосом в самую душу, то наотмашь – насмешкой, пародией на самого себя, на весь наш прекрасный шоу-бизнес, и в то же время трогательно и открыто… кажется, к концу арии я плакала. Наверное, от счастья. Услышать, как твое, родное, исполняют так – мечта любого творца. Неважно, писателя, композитора или повара. Главное, Джеральд выдал все, что я вложила в эту арию, и еще немножко сверх. И почему он сначала показался уродом? Пусть не мармеладная красота а-ля мечта школьницы, но лицо выразительное, а пластика, а голос!.. какой голос, аж мурашки по всему телу – ну просто снять трусы и отдаться!

– Они в самом деле хотят это поставить?

Тоха кивнул, влюбленно глядя в экран. Ну конечно, там едва держащийся на ногах Том размахивал руками, показывая мизансцену, его никто не слушал, но все само собой делалось именно так, как надо.

Так, как должен выглядеть мой мюзикл. С Бонни Джеральдом в главной роли.

– Ладно. Черт с ними, пусть ставят, если Эсмеральдо будет петь он.

Тоха как-то неубедительно отвел глаза, ничего не сказав, обнял меня за плечи и усадил обратно к столу.

К концу записи я поняла, что готова приплатить, да что там, отдать все свои скромные сбережения, чтобы только эта гоп-компания косых обормотов поставила мой мюзикл. Ну ладно, не совсем обормотов, Том и Джерри – это величина, у обоих по десятку премий за режиссуру и хореографию. Кстати, странно, почему Джеральд известен только как танцовщик и хореограф? С таким голосом-то!

– Вообще-то он не поет, – признался Тошка с блуждающей на губах идиотской улыбкой. Так, диагноз ясен: влюбленность на всю голову, мозг в отключке. – Это чисто по пьяни, но ты не думай, у нас будет потрясный Эсмеральдо! Ты ж со мной поедешь, да?

– Куда поедешь и зачем поедешь?

– В Лос-Анджелес, конечно! Это шанс, Тишка, наш с тобой шанс, один на миллион!..

Я чуть не подавилась.

– Погоди-погоди! У тебя работа, это понятно, а что там буду делать я?

– Ну как ты не понимаешь! – возмутился Тошка. – Для постановки нужен контакт со сценаристом, мало ли какие правки! И потом, постановщики желают пообщаться с писателем Таем Роу, продюсер – тоже. Кстати, продюсер хочет издать «Ты вернешься». Книга сделает рекламу мюзиклу, мюзикл – книге, ну, ты же понимаешь, пиар – двигатель успеха!

Тай Роу – это я, если кто вдруг не понял. Звучит куда лучше, чем родное имя: Роза Бенджаминовна Тихонова. Могла быть Роза Донован, по отцу, но какие-то сложности с гражданством и документами не позволили родителям вовремя пожениться. Я могла бы взять папину фамилию, когда получала паспорт, но собиралась вскоре стать Розой Вайнштейн и не видела смысла заморачиваться с документами. А потом внезапно оказалась Розой Кобылевской. Представляете такое фамилиё на обложке? Вот и я решила, что лучше не стоит.

– Отличный план. Просто блеск! Только вот никуда Тай Роу не поедет, у него документов нет.

И инкогнито я раскрывать не собираюсь, о чем Тохе прекрасно известно.

– Зато может ехать его секретарь и доверенное лицо. – Тоха похлопал длиннющими ресницами.

– Нет, даже не…

Договорить я не успела, меня поймали за руку, поцеловали пальцы и голосом змея-искусителя прошептали:

– Пожалуйста, Ти! Ты их всех очаруешь, ты же такая, такая!.. Самая лучшая!

Я вздохнула, сдаваясь. Вот ведь гад! Знает же, что не могу ему отказать, никогда не могла. И пользуется. Нагло и бессовестно пользуется!

– Дался мне твой Лос-Анджелес, – проворчала я, чтобы хоть не отступать без боя. – У меня роман не дописан. И даже не начат. Работать пора.

– Вот именно! Тишка, ты только представь – напишешь роман об актерах мюзикла, по личным впечатлениям! «Суета вокруг Бродвея», а? Получишь Букера, нет, Оскара! Нобелевскую!

Я только плюнула. А что мне еще оставалось?

 

Глава 2. О белом стетсоне и свободе

От жары и запаха пыльных пальм отчаянно хотелось пить, но остановиться и купить бутылку газировки я не могла себе позволить. Он шел слишком быстро, лавируя в потной гомонящей толпе, отвлечешься на миг – и все. Потеряешь. А мне непременно, обязательно надо его догнать!

Я почти догнала, уже почти окликнула его, и тут по закону подлости меня толкнул какой-то узкоглазый мерзавец, шпилька попала в трещину асфальта и сломалась. Обругав китайца, шпильку, жару, пробегающего мимо негра-качка и заодно себя, дуру, я стащила босоножки и побежала дальше босиком, всерьез раздумывая, не запустить ли негодной обувкой в шикарную мужскую задницу в десятке шагов впереди. Обтянутая голубой джинсой, задница так и провоцировала сделать с ней что-нибудь доброе и вечное. Хотя бы пнуть. А какого черта мерзавец топает и топает, не обернувшись ни разу?

– Да стой ты, черт тебя подери! – крикнула я ему вслед.

Он притормозил, обернулся, одарил меня недоуменным поднятием брови и кривой ухмылкой. И, скотина такая, шагнул в какую-то дверь. Само собой, дверь тут же за ним закрылась.

– Скотина натурале!.. – выдохнула я и сделала последний рывок, к этой самой двери.

– Вы куда, мисс? – попытался остановить меня парнишка-латинос в попугайском пончо. – Мы еще не открылись!

– Смотри не потеряй! – я сунула ему в руки свои босоножки и, пока он офигевал, просочилась внутрь и замерла на пороге, привыкая к полумраку.

Кажется, насчет «не открылись» парнишка не соврал. Во всем баре был лишь один человек, и сейчас он сидел у стойки на высоком табурете, качал на пальце свой белый стетсон и разглядывал меня. Сверху вниз. Когда его взгляд добрался до босых ног, он рассмеялся – от этого смеха потеплело в животе и пересохло в горле – и поманил меня.

Неплохо для начала.

Я подошла вплотную, отвела в сторону руку со стетсоном, отметив, какая горячая у него кожа, и улыбнулась, глядя ему прямо в глаза.

– Хочешь выпить, детка? – его голос звучал именно так, как надо: низко, хрипловато и тягуче, как выдержанное вино. Он сам чуть склонился ко мне, так что явственно почувствовался запах лайма, кофе и мужского пота, терпкий и соленый.

– Я хочу, чтобы ты спел для меня, – сказала ему почти в губы, машинально облизнулась – запах, этот запах лайма!

– Резвая птичка. – Он провел ладонью по моей щеке, приподнял пальцем подбородок. – Что мне за это будет?

– Слава? – Я потерлась о его ладонь щекой и с удовольствием почувствовала мужскую руку на своем бедре.

Он хмыкнул, притянул меня к себе и поцеловал, именно так как надо – властно, но в то же время нежно, и этот запах лайма и кофе…

– Просыпайся, детка, – велел он на чистом русском языке и почему-то голосом Тошки. – Нам завтрак принесли.

И, разумеется, растворился в безжалостном дневном свете и гудении самолетных двигателей.

– Тоха, я тебя ненавижу, – простонала я, пытаясь натянуть плед на голову. – Ну и спи дальше, я сам выпью весь кофе и твои круассаны съем, – отвратительно довольно сообщил Тоха, накинул на меня край пледа и обратился к стюардессе: – Давайте сюда, мисс.

В том, что с Тошки станется сожрать мой завтрак, я не сомневалась ни секунды. Так что пришлось вылезать из-под пледа, продирать глаза, умываться в крохотной санитарной кабинке и спасать свой завтрак из загребущих лап вечно голодного гения.

– А теперь рассказывай, товарищ Штирлиц, как мой сценарий оказался у Тома и Джерри.

Вчера расспросить Тошку я просто не успела. Надо было срочно оформлять мне билет в ЛА, кидать в чемодан шмотки, просить подружку присмотреть за квартирой и быстро-быстро ехать в Шереметьево. Хорошо хоть виза не требовалась – у меня двойное гражданство. Тошка даже к маме заглянул всего минут на десять, только показаться – и сразу ко мне. Его отпустили со спектакля всего на несколько дней, смотаться за мной…

– Если бы кто-то держал телефон включенным и вовремя просматривал почту, мне не пришлось бы носиться бешеной колбасой между континентами, – буркнул Тошка и упер у меня шоколадку в качестве моральной компенсации. – Ладно, слушай, как было дело.

История оказалась дурацкой, дальше некуда, как раз в Тошкином духе.

Приехали они с труппой в ЛА, и его бывший (тут я понимающе хмыкнула: Тоха был влюблен всегда, и всегда насмерть, вот только объекты менялись максимум через три месяца) привел его на вечеринку. Мол, все свои, музыкальная тусовка, ля-ля-тополя. Праздновали день рождения Тома Хъеденберга. Все упились, перезнакомились и снова упились – все как положено. Ну и Тоха влюбился, он же не мог пропустить такую оказию. Раз влюбился, решил порадовать свой новый идеал. А что может порадовать режиссера-маньяка больше, чем новый мюзикл? Правильно, только издевательство над старым.

Вот Тоха и спел ему «Это не по-цыгански» из нашего «Нотр Не-Дама». Поет он хорошо, роль под него писана, так что Том впечатлился, прослезился и потребовал подать ему сюда этого гениального извращенца, то есть автора, то есть дайте ему сейчас же этот клавир, он его сию секунду ставить будет прямо тут!

Тусня была безумно пьяна (а Тоха еще и безумно влюблен и готов на все, чтоб трахнуть своего кумира) и с восторгом принялась за дело. Тоха распечатал ноты, которые мы с ним хранили на Гугл-доке, косой режиссер раздал листочки самым достойным (читай, косым), и понеслось. Что и куда унеслось – видели, ага.

На этом месте я сделала фейспалм, а Тоха – глазки брутального щеночка. У него отлично получается, но на меня давно не действует.

– Дальше была рождественская комедия, Ти. – Тоха мечтательно возвел сини очи к багажной полке и продекламировал: – Папарацци – вот та сила, что, желая зла, творит благо! – Заржал и пояснил: – Проспавшись, Том обнаружил в новостях культур-мультур собственную вдохновенную физию и торжественное обещание поставить феерический мюзикл, который посрамит и побьет, и вся такая чушь. Что за мюзикл, он помнил с трудом, так что пришлось будить меня, как свидетеля безобразия. Ну, я и напомнил. Даже нотки дал. Вот. Я молодец?

Я покивала, не в силах ни смеяться, ни плакать. Тоха… Тоха – это сила. Как два дебила. Нет, как целая толпа дебилов!

– Короче, пришел продюсер, я рассказал про знаменитого русского писателя Роу, ткнул в его книги на Амазоне, спел аллилуйю, и мистер Штосс решил тебя издавать в Америкосии. Типа ударная реклама мюзиклу. Ну а что? Переводить не надо, интеллектуально-откровенная проза нынче в тренде, чистая прибыль!

– Интересно, достанется ли мне что-то с этой прибыли?

– Достанется. Это серьезные ребята, ты не думай!

* * *

Город Ангелов встретил нас жарой, смогом и смуглым усатым таксистом. Я не сразу поняла, что он говорит по-английски, столько в его речи, больше похожей на бурлящий поток, было испанских, португальских, французских и черт знает еще каких слов, к тому же акцент! От такого акцента уши в трубочку свернутся!

Тоха ржал, свинская морда.

– Привыкнешь, тебе еще и понравится!

– Я не буду разговаривать на этом! – отрезала я.

Мне в самом деле приходилось туго. Я-то привыкла подстраиваться под выговор собеседника, и это легко проходило с англичанами и канадцами, при том, что мой родной английский – среднезападный. Папа родом из Бостона, мама из Москвы, и дома мы говорили на двух языках, а на каникулах у бабули с дедулей и в тех редких командировках, куда меня родители брали – разумеется, на английском. В школе меня, кстати, за мой бостонский выговор нещадно ругала англичанка. Мол, ужасное произношение, каша во рту! Так никто не говорит! Ругалась она ровно до тех пор, пока папа не пришел к ней выяснять, отчего это у дочери англо-американского журналиста двойка по английскому. Уж не знаю, что там ей папа напел, но свою пятерку автоматом я получила и на ее уроках спокойно читала книжки. Половину – на английском, кстати.

Чуть позже выяснилось, что мне легко даются языки романской группы. «Любое обезьянство, это наследственное», – смеялся папа. Так что в моем активе немножко испанского, капелька французского, чуточка немецкого и изрядно итальянского, который я учила ради музыки. Собственно, обезьянством мои таланты и ограничиваются. Усидчивость, ответственность, работоспособность и стрессоустойчивость обошли меня стороной, как и таланты актерские, кулинарные, фортепианные, вокальные и все прочие. Кроме вдохновенного вранья, тоже наследственного и вполне себе обезьяньего. Родители оба журналисты, бабушки-дедушки из той же шайки-лейки. Честно, не понимаю, зачем меня отдали учиться музыке? Подумаешь, ребенок любил изображать оперную диву и пел песенки на садовских утренниках!

Мама мне как-то сказала, что просто не хотела, чтобы я шла по их с отцом стопам. Опасно. Музыка намного полезнее для здоровья! Я тогда не восприняла ее слова всерьез, мне было всего-то тринадцать. А в мои девятнадцать их не стало. Очередной конфликт на Ближнем Востоке, рядовая командировка… их тел не нашли. Какая-то бюрократическая тетка позвонила мне с идиотскими соболезнованиями и обещанием компенсации, но ее больше интересовало, чтобы я не вздумала подавать на телекомпанию в суд. Что-то они там не соблюли, какой-то бумажкой не прикрылись. Плевать мне было на телекомпанию, на компенсацию и на родительских коллег с их водкой, похлопываниями по плечу и пафосными речами на похоронах. На все было плевать. Я осталась одна, и никакие тосты и проникновенные статьи этого изменить не могли.

Не дала скатиться в депрессию Манюня, все же от подруги-психолога бывает польза не только в поедании тортиков. Как-то ей удалось заставить меня устыдиться, собраться, взять себя в руки и не вылететь с дирижерско-хорового. К тому времени я перешла на третий курс Гнесинского училища и собиралась втихую бросить гиблое дело. Хоровое пение – не мое. И дирижирую я, как обезьяна хвостом. А преподавать музыку детям – да я скорее застрелюсь! Но мама хотела, чтобы я училась. Папа хотел, чтобы у меня был диплом. И лучше учиться хоть где-то, чем тупо лежать на диване и страдать!

Тем более что в Гнесинке учился и Тоха, тоже на третьем курсе, только на отделении мюзикла (оно же – музкомедия). А значит, я была под присмотром.

Очень мне этот присмотр помог, когда на меня положил глаз господин Кобылевский!

Данный прекрасный принц взял меня тепленькой на одном из концертов, где господа студенты изображали хор. Мероприятие было пафосное донельзя, сборная солянка в Доме Музыки, с приглашенными импортными звездами. За беседой с одной из импортных звезд меня и застукали. Звезда была та еще, английский скрипач чуть меня постарше, ни бельмеса по-русски, потерялся в толчее и суете, вот я ему и помогла найти гримерку и продюсера.

Господин Кобылевский, как я поняла сильно потом, разглядел во мне идеальную жену, она же бесплатный переводчик, секретарша и домработница. Мои красота и талант интересовали его в последнюю очередь, но мне он этого предусмотрительно не сказал. Умный мужик, чего уж там. Умный, красивый, вполне себе талантливый, но сволочь. Хотя нет. Талантливый, умный и красивый – по определению сволочь, это в генах прописано. Но тогда-то я была наивной одинокой девочкой, что есть дурой по определению.

Вспоминать противно, как я заглядывала ему в рот и пыталась соответствовать. Ладно бы ему, но там была еще и мама!..

Единственный раз после развода господин Кобылевский появился в моей квартире именно из-за мамы. Ему показалось, что некий малоприятный персонаж из моей новой книги на него похож, и его узнают, а раз узнают – подумают, что он знаком с автором низкопробной писанины, или еще догадаются про бывшую жену, и это будет позор, а у его мамы слабое сердце!.. Что я должна была сделать с его мамой и ее слабым сердцем, я так и не поняла. Может быть, как Гоголь, выкупить весь тираж и сжечь? Судя по градусу трагедии, именно этого от меня и ждали. Но дождались только Тошки, который прибежал на вопли из квартиры напротив (мы не только одногодки и одноклассники, но и соседи, а в тот период у Тошки очень удачно оказался перерыв между гастролями) и спустил господина Кобылевского с лестницы.

Видимо, господин Кобылевский решил, что рисковать своим здоровьем он никак не может, ведь у мамы сердце, так что больше лично не являлся. Так только, по телефону адвокатами пугал. И мамой. Мама была куда страшнее!

На этом месте я вздрогнула и очнулась. Образ Элеоноры Эдуардовны Кобылевской, идеальной матери и эталонной жены, стоял перед глазами так ярко, что затмевал собой усатое лицо нашего мексиканского таксиста, обращенное ко мне и радостно хохочущее. Я чуть было не сказала ему: «Смотрите на дорогу, уважаемый!» – с чистейшим произношением диктора Гостелерадио, которое Элеонора Эдуардовна почитала одной из первейших добродетелей правильной супруги, но вовремя опомнилась. Этак беднягу мексиканца кондратий хватит. Не стоит начинать завоевание Бродвея с разборок в полиции.

– Да ясен пень! – ответила я мексиканцу. Тот обрадовался еще больше, безошибочно поняв посыл, и ткнул пальцем в окно.

– Он говорит, отличное местечко, у него троюродная сестра тут горничной, – перевел Тоха.

– Сестра! – гордо повторил таксист и затараторил на своей тарабарской жути.

К собственному удивлению я обнаружила, что его понимаю. И даже уши не режет. Какие чудеса творит осознание собственной свободы!

– Да видит Дева Мария, – сказала я на чистейшем мексиканском, – как мы рады приехать в вашу прекрасную свободную страну!

От полноты чувств я поцеловала его в усы и вылезла, наконец, наружу.

К нам уже бежала необъятная дама знойной наружности, а за ней вприпрыжку – такой же знойный парнишка. Как оказалось, бежали они вовсе не к нам, а к своему кузену Мигелю, или как там его, я уже не расслышала, потому что пыталась успеть за Тохой к обсаженному олеандрами и чем-то еще тропическим подъезду. Скромная, не более трех звезд, гостиница сейчас казалась мне самым прекрасным местом на свете. Потому что там не было ни господина Кобылевского с его мамой, ни вездесущих японских туристов, не дававших толком спать в самолете, ни мистера Штосса с его головоломным контрактом. Зато там ждали меня ванна, ужин и чистая постель.

 

Глава 3. Негры, китайцы и прочие настоящие американцы

Мистер Штосс, снисходительный к слабостям богемы, назначил встречу на одиннадцать утра, так что я успела написать Манюне в скайп, – я живая, в Лос-Анджелесе, присмотри за квартирой, ключи у тебя есть, убегаю на встречу с продюсером, позвоню, когда проснешься, – помыть голову, сделать в ближайшем китайском салоне сногсшибательный маникюр и даже позавтракать. Роскошь! Правда, предчувствие подвоха лишь усилилось.

Тоха, заехавший за мной в десять, опять ржал над моей паранойей. Тут такой шанс, раз в жизни выпадает, а кому-то за каждым кустом мерещатся шпионы!

Я б его треснула по пустой голове, но боялась испортить маникюр, так что ограничилась одним только убедительным:

– Покусаю.

– Ой, как страшно! Покусай лучше мистера продюсера, вдруг ему понравится!

Я гордо отвернулась и прошествовала к такси. На сей раз за рулем сидел пожилой негр и меланхолично жевал бабл-гам, выдувая розовые пузыри. Как ему удавалось сохранять такое медитативное спокойствие под бешеный хип-хоп из динамиков, было загадкой природы.

– Чувак, сделай тише, у нас тут чувствительная дамочка, – попросил его Тоха на чистом русском, выразительно кивнув на меня. Негр, как ни странно, его отлично понял и белозубо мне улыбнулся:

– Без проблем, мисс, – отозвался он на местном наречии: наша англичанка бы точно в обморок от такого упала и заявила, что языка мумба-юмба она понимать не обязана.

Всю дорогу таксист пялился на мой бюст в зеркальце заднего вида, скалился и пытался мне назначить свидание со своим сыном, ну просто отличным серьезным парнем! За те сорок минут, что мы ползли по пробкам и скакали по переулкам, я узнала об отличном парне намного больше, чем мне бы хотелось: какой колледж закончил, в какой солидной юридической фирме работает, где хранит свои молочные зубы и за какую бейсбольную команду болеет. Если б мы ехали чуть дольше, я б точно узнала, какого цвета трусы он предпочитает и сколько раз в пятом классе подрался с пацанами из соседнего квартала.

– Замечательный парень ваш сын, мистер, – с трудом вклинилась я в его монолог, когда чуть отошла от офигения. – Но я предпочитаю девушек. Может быть, у вас есть такая же чудесная дочь?

Моей очаровательной улыбке позавидовала бы реклама супер-стоматологии и десять крокодилов. И таксисту понравилось. Он с таким искренним сожалением сообщил, что дочери у него нет, и вообще он не очень одобряет такие дела между красивыми девушками, потому что кто ж тогда будет рожать красивых детей? Вот у его сына будут отличные детки!..

Мы с Тохой дружно заржали, что не помешало таксисту продолжать расхваливать своего единственного обожаемого сыночка до самого офиса мистера Штосса. Как несложно догадаться, вошли мы в этот офис, едва не сгибаясь от хохота. Пришлось остановиться в холле бизнес-центра и напиться холодной воды из кулера. Я б еще на себя побрызгала, не столько от жары, сколько процессор охладить, от ржача перегрелся. Хорошо хоть вовремя вспомнила, что на мне макияж. За последний год я накрасилась всего третий раз, но навык-то не пропьешь.

– Двигай, пленная христианка, львы заждались, – хрюкнул Тоха, отнимая у меня второй стаканчик, уже почти пустой.

– А если съедят?

Тоха фыркнул и вызвал лифт, а я принялась вспоминать, что вычитала в Сети о мистере Штоссе и что в самолете рассказал Тоха. Не так уж много и совершенно ничего утешительного. То, что данный крокодил – один из самых крокодилистых, продюсирует мюзиклы, фильмы и черт знает что еще, все его проекты успешны и круты до опупения, меня безумно радовало и пугало до дрожи в коленках. Сценарий капустника и четыре полупорнографических романчика, исключительно из стеба названных «откровенно-интеллектуальной прозой», даже близко не похожи на ту заоблачную круть, к которой он привык.

Внутренний голос, отвратительно похожий на голос Кобылевского, настойчиво подсказывал: вали отсюда, твои жалкие потуги вызовут у серьезных людей лишь смех и презрение. Растопчут, и правильно сделают. Ты – серость, бездарность и ни на что, кроме работы манекеном-переводчиком, не годишься. Даже борща, и то готовить не научилась, куда тебе в большой шоу-бизнес!

– На хер, – громко и внятно сказала я внутреннему голосу ровно за миг до того, как двери лифта открылись на восемнадцатом этаже.

– Гы, – тихо отозвался Тоха. – Ты порвешь их, бейби.

– Укушу, – буркнула я, удивленно оглядываясь по сторонам.

Офис мистера Штосса занимал весь этаж и представлял собой по большей части зимний сад. То есть от лифта этот сад отделяла стеклянная перегородка и хромированная стойка секретарши. Роль секретарши исполняла Ким Бессинджер в юности, и наверняка получала за свою неземную красоту и сногсшибательную сексуальность такой же сногсшибательный гонорар.

– Вам назначено? – мелодично, с правильным си-эн-эновским произношением спросила сия прелесть и улыбнулась, демонстрируя передовые технологии американской стоматологии.

– Мистер Штосс ждет нас в одиннадцать, – мое произношение и улыбка сделали бы сейчас честь Би-би-си, а осанка сошла бы и английской королеве.

– Мистер Роу? – мисс Си-эн-эн обратила сияющий взор на Тоху.

– Мисс Тихонова, ассистент мистера Роу, – поправила я ее, – и Энтони Вайнштейн, соавтор мистера Роу.

Я уже была готова услышать «мы хотели видеть самого мистера Роу, обождите в приемной, я узнаю, согласится ли мистер продюсер вас принять», но секретарша расцвела, вышла из-за стойки и распахнула перед нами стеклянную дверь.

– Проходите в кабинет, мистер Штосс ждет вас.

Оказывается, это – кабинет. Мама дорогая. Добрая половина этажа была заставлена оливами, фикусами и чем-то еще, мне неизвестным; мягко журчал фонтан с брюссельским писающим мальчиком; за фонтаном и аркой из белых бегоний пряталась барная стойка с кофемашиной, больше похожей на космический шаттл; и только там, у окна с видом на океан, царствовал мистер Штосс. Если б не фотки в Сети, после такого пафосного излишества я ожидала бы увидеть престарелого Наполеончика полутораметрового роста и обезьяньей красоты, но мистер Штосс и на фотках, и в жизни выглядел… обыкновенно. Чуть выше среднего роста, темно-русая короткая стрижка, на прямом носу затемненные очки в тонкой оправе, серый деловой костюм. Мистер продюсер поднялся нам навстречу из глубокого кожаного кресла, располагающе улыбнулся (в отличие от секретарши, рекламой стоматологии ему не работать – блеску маловато).

– Добрый день, господин Вайнштейн, госпожа Тихонова, – сказал он на родном русском. – Рад видеть соотечественников. Но если не возражаете, говорить будем по-английски. Мой друг, конечно, понимает по-русски, но говорить привык на своем родном языке. Познакомьтесь, лорд Ирвин Говард.

Лорд кто?! Лучше бы интуиция меня подвела. Вот он, подвох. С той стороны, откуда я его никак не ожидала.

Второе кресло, из-за спинки которого только что едва виднелась блондинистая макушка господина, разглядывающего пейзаж и игнорирующего нас с видом Очень Богатого Спонсора, повернулось. А мне захотелось провалиться сквозь все восемнадцать этажей, кору и магму, и оказаться на противоположной стороне шарика. Дома. Желательно с закрытой дверью и отключенным телефоном.

Из кресла улыбался английский лорд, в смысле, настоящий английский лорд в надцатом поколении. Эти прозрачные глаза благородного серого оттенка и нордическую челюсть, эти мощные плечи и почти двухметровое спортивное тело, упакованное в изысканный сливочного колеру костюм, это непревзойденно-высокомерное дружелюбие Высшего Существа, спустившегося с облаков ради простых смертных, я была бы рада забыть вместе со всей моей прежней жизнью, но – не вышло. Лорд Суперсовершенство и тут торчит, как гвоздь в паркете.

– О, миссис Кобылевски! – в голосе лорда слышалась неподдельная радость. – Какая приятная неожиданность!

Лорд Говард легко вскочил со своего места, галантно поцеловал мне пальцы и подвел к свободному креслу; Тохе он при этом едва кивнул, обозначая: я вас увидел, мне на вас наплевать.

– Так вы знакомы? Это очень приятная неожиданность! – Мистер Штосс непринужденно обвалился в свое кресло и щелкнул пальцами: – Detka, кофе и «Бейлис»!

– Несомненно, приятная, мистер Штосс. – Я отняла пальцы у лорда Говарда и обреченно села напротив.

– О, мы знакомы с Роуз не первый год, не так ли? – лорд радовался, словно лису на охоте загнал.

– Тогда для вас я просто Фил. Роуз, прелестное имя!

Отвратительное имя. Дурацкое имя. Ненавижу его.

Тоха молча переводил взгляд с продюсера на меня, с меня на лорда и снова на продюсера, и тоже хотел провалиться. Не то чтобы он был в курсе обстоятельств моего знакомства с Ирвином Говардом – не такой был важный эпизод, чтобы о нем рассказывать. Но того, что меня опознали как жену Кобылевского, было более чем достаточно.

«Я – не жена Кобылевского! Я сама по себе!» – хотелось крикнуть во все горло. А потом для убедительности запустить вот этой массивной вазой в панорамное окно, чтобы меня точно услышали… и сдали в полицию. Ага, щаз! Не дождетесь. Это мой шанс. Мой, личный, и господин Кобылевский мне его не испоганит.

– Благодарю вас, Фил. Ирвин, я чрезвычайно рада вас видеть, но больше я не миссис Кобылевски. Просто мисс Ти. – Я улыбнулась лорду достаточно мило, чтобы он не понял, насколько мне сейчас хочется кого-нибудь убить. В идеале, его.

Лорд Говард с притворным сожалением покачал головой:

– Сочувствую мистеру Кобылевски, он потерял сокровище.

За потерю мистера Кобылевски мы молча выпили кофе с «Бейлисом», секретарша весьма кстати его принесла. Я бы сейчас, конечно, с большим удовольствием приняла «Бейлиса» без кофе, но не перед переговорами. Все эти их ужимки и отвлекающие маневры я знала наизусть, ведь все переговоры дорогого супруга со спонсорами переводила именно я, и я же их очаровывала и умасливала, чтобы шире открывали кошельки на российскую культуру. В частности, фунты на культуру регулярно отстегивал именно лорд Говард. Меценатство – хороший тон, а в их семье еще со времен Наполеона принято поддерживать русские таланты. Несколько экстравагантно, но что за лорды без капельки освященного традицией сумасбродства!

– Давайте сразу проясним один момент, Роуз. – Лорд Говард отставил свой недопитый кофе и подался ко мне. – Тай Роу и мистер Кобылевски – совершенно разные люди, не так ли?

– Именно. Мистер Кобылевски не имеет к Таю Роу никакого отношения.

– Прекрасно. Значит, писатель Тай Роу – это?.. – Лорд поднял бровь, а я вздрогнула. Он что, догадался? Или просто проверяет?

– Это весьма экстравагантный джентльмен преклонного возраста и слабого здоровья, – уверенно соврала я. – К сожалению, здоровье никак не позволяет ему покидать свою московскую квартиру и встречаться с кем-то, кроме меня. Скайпом он тоже не пользуется, у него аллергия на технику. Любую. Включая телефон.

– Ах, вон как… аллергия… – Фил Штосс покивал с видом «ни на грош не верю, но я человек вежливый и мне в принципе по фигу, кто будет работать, лишь бы деньги приносили». Правильная позиция, одобряю.

На холеном лице лорда отразилось примерно такое же доверие моим словам. Да на здоровье! Поиграем в игру «я знаю, что ты знаешь, но все равно не расколюсь».

– Именно. Все права на имя, как торговую марку, и на произведения принадлежат мне. Документы российские, но есть нотариально заверенный перевод на английский. – Я выложила на стол принесенную с собой папку. – Как вы понимаете, сценарий мюзикла писался не для коммерческого использования, а для личного развлечения и не планировался к постановке. Так что все вопросы с авторами первоисточника придется урегулировать вам.

Фил Штосс уже закопался в ворох документов, а лорд Говард слушал меня вполуха, больше разглядывал. Я бы тоже его поразглядывала, особенно если вынуть эти два метра совершенства из костюма. Даже, пожалуй, и раздела бы сама – чисто убедиться, что совершенство живое и настоящее. Между прочим, давнишняя моя мечта, еще с первой встречи черт знает как давно. Но вот его взгляд мне совсем не нравился, уж очень напоминал интерес охотника к лисе.

Было дело, я ловила на себе такие же взгляды на всяких официальных культурных мероприятиях в Москве, Питере и Праге, но тогда дальше взглядов дело не пошло. Меня это более чем устраивало: одно дело – тихонько помечтать о красивом мужчине и написать о нем рассказ-другой, исключительно в стол, и совсем другое – изменить мужу. А последний раз незадолго до развода с Кобылевским, в Лондоне. На банкете, куда я сопровождала супруга, чье гениальное произведение исполнялось аж в самой английской столице. Странно, что сама королева не пожаловала, наверное, у нее голова болит от такой гениальности.

В смысле, мой бывший – композитор, а заодно сам себе администратор. Второе у него, кстати, получается куда лучше, чем музыка. Возьмите немного Шостаковича, разбавьте Дунаевским и Пахмутовой, долейте скипидара с пафосом, намажьте тонким слоем на плакат «Родина-мать зовет» и аранжируйте в духе современного искусства – и вы получите творения Кобылевского (не путать с почти однофамильцем, а то оба обидятся).

Короче говоря, во время длинного и пафосного диалога Кобылевского с лордом Спонсором я позволила себе самую капельку иронии. Тошно мне от пафоса! Ничего не смогла с собой поделать. Да и не думала, что лорд заметит. А он просек, глянул на меня этак остро и пригласил поиграть в крикет. В ближайшие же выходные!

Кобылевский аж побурел. От зависти, его-то не пригласили! Лорд у нас сугубо традиционной ориентации (образчик традиционности, добропорядочности и консерватизма, хоть в палату мер и весов выставляй как эталон лорда), на красавцев-мужчин в самом расцвете сил не зарится. Я, разумеется, отказалась. Ну, прощебетала что-то такое, из Кэррола, мол, на фламинго не сезон, а без них в крикет не поиграешь… Дура, как есть дура, надо было соглашаться. Хоть было бы, что на пенсии вспомнить и о чем внукам не рассказать!

Лорд вежливо посмеялся, но повторять приглашение не стал.

Я думала, на этом все и закончится, но выходит, он меня не забыл.

Кобылевский этого эпизода тоже мне не забыл. Припомнил потом раз двадцать мое непристойное поведение, мол, как я посмела вертеть задницей перед его лордством! Жена Кобылевского должна быть выше подозрений! На это мне хотелось уточнить: подозрений в наличии у жены Кобылевского задницы? Сдерживалась. И тоже зря.

Зато сейчас изображать примерную девочку не обязательно. Даже, наверное, и полезно – не изображать. Настоящая я вряд ли буду интересна их великолепию, недостаточно благовоспитанна и элегантна. Так что я одарила лорда самой ехидной улыбочкой из своего арсенала и спросила в лоб:

– Вы готовы поддержать великую русскую культуру, Ирвин?

Ирвин самодовольно усмехнулся и постучал пальцем по столу:

– Фил, давай сюда контракты. Роуз почитает перед обедом.

– Не думаю, что стоит тянуть до самого обеда. Я быстро читаю. – Я протянула руку за бумагами, глядя продюсеру в глаза. Мол, танцы потом, сначала дело.

Бумаги я получила, само собой, а заодно – хищный такой, тягучий смешок лорда. Словно именно этого он от меня и ожидал. В смысле, лиса бежит туда, куда ее загоняют. Не могу сказать, что это меня порадовало, и особенно не порадовала собственная реакция – что-то такое внутри дрогнуло и затрепетало. До пошлых бабочек в животе не докатилось, но и от здорового наплевательства оказалось далековато. Права Манюня, год без секса крайне вреден для женской психики. Когда была замужем, все было куда проще.

Какого черта он так на меня смотрит? Я ж веду себя не как леди… еще бы ногу на ногу положить, что ли… или что там не подобает благовоспитанной леди от слова совсем? Бабл-гам с розовыми пузырями?

Вспомнив сегодняшнего негра-таксиста, я едва не рассмеялась и решила плюнуть на правила поведения для не-леди и охотничий интерес лорда. Игнор – вот правильное оружие пролетариата! Обойдется без протокольного хлопанья глазками, а про дрожь и трепетание ему вовсе знать необязательно. Вредно даже. И вообще я не на него так реагирую, а на вожделенные контракты!

Два десятка страниц убористого текста я прочитала очень и очень внимательно, чуть ли не с лупой выискивая традиционные американские пунктики насчет неустоек и прочей дряни. Не нашла – ни при первом прочтении, ни при втором. Конечно, пункты насчет пиар-кампании мне не слишком понравились, в том смысле, что показывать великого писателя публике я не собиралась от слова совсем. Но они покупали права на все мои написанные книги и позволяли править клипы, буктрейлеры и прочие рекламные материалы! Невероятно! На этом фоне обязательство присутствовать на репетициях и дорабатывать сценарий в соответствии с пожеланиями режиссера выглядело сущей ерундой, тем более что за это еще и платили! Прямо скажем, суммы гонорара хоть и не походили на стоимость корпорации «Майкрософт», но в родной Москве рядовому писаке столько не заработать, даже если писать со скоростью взбесившейся пишмашинки.

– У меня парочка вопросов, мистер Штосс. Здесь не написано, сколько времени я буду нужна режиссеру. – Только оторвавшись от бумаг, я вспомнила о лорде и молча порадовалась: мне удалось искренне его игнорировать целых четверть часа. Впрочем, лорда это ни капельки не смутило. Наоборот, этот хлыщ одарил меня снисходительно-одобрительным взглядом, словно лошадь свою по холке похлопал.

– Не более четырех месяцев, – улыбнулся продюсер. – Том никогда не тратит на постановку больше. Но если желаете, мы добавим это в контракт. Что-то еще?

– Интервью и пресс-конференцию придется чем-то заменить. Никаких фотографий и видео с Таем Роу не будет.

Я вернула ему крокодильски-милую улыбочку: черта с два он догадается, как мне сейчас стремно! Раскрывать инкогнито я не хочу, терять такой сладкий кусок – тем более, и если он меня прижмет… не знаю я, как выкручиваться!

Похоже, милая улыбочка и уверенный тон его не обманули. Откинувшись на спинку кресла, мистер Штосс… то есть Фил. Исключительно Фил и вообще душка! Фил благодушно сложил руки на пузе – откуда только взялось? Не иначе как надувное под пиджаком, для важности! – и склонил голову к левому плечу.

– Роуз, у нас уже есть план пиар-кампании. Отличный план. Он включает в себя интервью, участие в популярных программах на ТВ и тур по Америке с автограф-сессиями. – Он озвучивал мои самые смелые мечты с таким видом, словно речь шла о хот-доге с горчицей, и стоили эти мечты примерно столько же. То есть, боюсь даже предполагать, сколько бабла мистер продюсер планирует вбухать в новую звезду! – Если понадобится, я вышлю за мистером Роу свой самолет и команду медиков, чтобы следили за его здоровьем.

Самолет и медики меня добили, но виду я не показала. Еще чего!

– Самолет и медики это прекрасно, но к ним придется добавить актера, исполняющего роль мистера Роу, потому что мистер Роу не покинет России и не будет общаться с журналистами. – Я отзеркалила его позу, добавив еще непринужденности: ногу на ногу, расслабить плечи. Не расколюсь, даже не надейся, Фил.

– Я думаю, Роуз, мы прекрасно обойдемся без актера. – Фил смотрел мне прямо в глаза и даже не думал уступать. Ему и мысли такой в голову не приходило. Хотя действовал вежливо, правды не требовал и к стенке припирал почти нежно. Добрый друг крокодил! Еще немножко, и буду звать тебя Геной! – Новая звезда будет дамой. Прелестной, умной и весьма артистичной. Так даже лучше, дамы-писательницы нынче в моде.

– Я не думаю, Фил, что мистер Роу согласится на это шоу. – Я тоже не отводила взгляда и продолжала непринужденно улыбаться, хоть давалось мне это нелегко.

Черт. Ну почему ты такой упрямый, мистер продюсер? И почему я такая упрямая? То есть почему я – понятно, после общения с Кобылевским я предпочитаю держать мух отдельно, а котлеты – отдельно. То есть не смешивать жизнь личную и публичную. И почему Фил упрям – тоже в общем-то понятно, крутой продюсер по-любому лучше знает, как лучше.

Коса на камень, мать же вашу!..

– Ти… – в еле слышном шепоте Тохи я прекрасно расслышала все те матерные слова, которые он хотел сказать о моем ослином упрямстве и дури. И напоминание о том, что его единственный шанс на главную роль в бродвейской постановке зависит от того, договоримся ли мы о правах на мюзикл.

Наверное, я бы плюнула на несветлую память о Кобылевском и сдалась – секунд через десять. Максимум двадцать. Мистеру Штоссу ничего не стоило забить на «аллергию» великого писателя и потребовать личной встречи, и он знал, что я это знаю. Но совершенно неожиданно выручил его лордство.

– А я думаю, что это отличный ход, Фил. Интрига! – Лордство мощным плечом вклинилось в наши гляделки и велело detke нести еще «Бейлиса», без кофе. – Прелестной дамой никого не удивишь, а вот тайн в век Сети слишком мало. На ТВ мы запустим Тома и Джерри, некоторые детали пиар-кампании пересмотрим. Пусть публика гадает, кто скрывается под маской.

– На этой тайне можно сделать ажиотаж, – тут же поддержала я, кинув на лорда благодарный взгляд. – Каждая новая версия породит всплеск интереса, люди обожают тайны. Фил, оригинальный пиар даст намного больше эффекта!..

Фил рассмеялся, поднял ладонь:

– Убедили, ладно. Подержим интригу. Но вы, Роуз, все равно рано или поздно окажетесь под прицелом журналистов. Надеюсь, у вас нет страха перед сценой.

– Я люблю сцену, Фил, – почти не соврала я. – Значит, с этим вопросом?..

– Решено, – кивнул лорд. – Я поддержу русскую культуру…

– …и трансконтинентальный бизнес… – под нос прошептал Тоха, делая вид, что всецело поглощен созерцанием бюста detky, как раз наливающей ему еще кофе.

– …и бизнес тоже, – не меняя тона и словно не видя Тохи, закончил лорд. Невозмутимо, как омут с чертями. Очень тихий омут с отличным слухом.

Еще часа два Фил (я все же привыкну называть его так, надо уважать американские традиции) посвятил обсуждению деталей, сверке новой вариации контрактов с юристом, подписанию бумаг и снова обсуждению будущей совместной работы. Под конец я почти расслабилась: мечта сбывается, бабки дадены (в том числе аванс за сценарий русскому гению, правда, переводом на мой американский счет послезавтра), вот уже решили, что первым в печать пойдет «Ты вернешься», и я параллельно с работой над мюзиклом буду делать по нему сценарий для фильма… Такое бывает? Нет, такое точно бывает? И даже призрак Кобылевского не встал из стылой могилы нашего брака и не испортил мою мечту?

А стать призраком у Кобылевского были бы все шансы. Уж если бы он услышал, как его совершенство, лорд Спонсор, просит называть его по имени, точно бы удавился. От зависти. Самому-то Кобылевскому этого не предложили ни разу за все шесть лет поддержки русской культуры.

– Ирвин, прекрасная Роуз, для вас – только Ирвин.

И ручку поцеловал, со всей своей неподражаемо-элегантной спесью. Вот как он так умудряется? Вроде и в демократию играет, улыбается и ведет себя как простой американский парень, но за километр видно, что лорд в сто первом поколении. То ли осанка такая, то ли морда породистая, то ли очи цвета тауэрских камней и такой же теплоты.

Нет, правильно я отказалась от крикета! Хватит с меня пяти лет скучного благовоспитанного секса, подобающего настоящей леди! И слава богу, лорду не приспичило никуда меня приглашать на этот раз. Деловых отношений хватит за глаза.

Ирвин. Даже имя высокомерное и какое-то лошадиное. Чисто английское извращение.

Все, дал денег на культуру – спасибо, свободен. А меня ждет воплощение мечты, моей прекрасной, моей любимой, моей волшебной мечты!..

 

Глава 4. О правильной охоте на лис и несвоевременных лимузинах

Идиотская улыбка, отразившаяся в зеркальной стене лифта, меня чуть отрезвила. Чуть, но не совсем.

– Ущипни меня, – потребовала я, уткнувшись в надежное Антошкино плечо.

Он ущипнул. Больно. За попу.

Я ойкнула, одной рукой потерла пострадавшее место, а другой отвесила Тохе подзатыльник. Пришлось для этого чуть подпрыгнуть, но когда меня смущали подобные мелочи?

Тоха заржал, поймал меня за обе руки и расцеловал. Весь оставшийся макияж размазал, конь педальный! Впрочем, туда ему и дорога, макияжу! Надоел! Будем наслаждаться жизнью без макияжа!

Пока я смывала остатки боевой раскраски в туалете первого этажа, Тоха успел кому-то позвонить и встретил меня радостной вестью: вечером у него спектакль, потом мы ночью гудим с ребятами, а завтра утром он с труппой едет дальше, то ли в Сан-Диего, то ли в Сан-Хосе. У них еще шесть городов в плане. Зато через две недели он вернется в ЛА, к своему гениальному Тому, и мы будем работать вместе!

– Мне казалось, тебе взяли замену?.. – спросила я, не слишком надеясь на положительный ответ.

Волшебная мечта слегка потускнела: я как-то не подумала, что Тошки не будет рядом.

– На три спектакля, ага, – зато он так и фонтанировал счастьем. – Ребята меня ждут! Они тебе понравятся, зуб даю!

В этом я не сомневалась, но две недели в ЛА одной… а, отставить сопли! Это ж Город Ангелов, а не охотничьи угодья племени Хрям-Хрям. И вообще, хоть посмотрю свежую постановку «Мулен Руж», пока не утонула с головой в работе. Кстати, насчет работы. А не написать ли мне в самом деле роман об артистах мюзикла? Материала будет – завались, Тошку возьму главным героем… Да, точно! И Фила-крокодила не забуду, такой колоритный персонаж! С этой его «detka» и американским глянцем поверх русского «авось»…

Задумавшись о новой книге, я не заметила, как Тошка посадил меня в такси и доставил в гостиницу. Я даже не заметила, как этот гад смотался! Осознала сей факт, только когда в номер постучалась горничная:

– Мисс Ти, вам конверт!

Кинув взгляд на часы, я с удивлением поняла, что уже половина шестого, и если я хочу все же попасть на Тошкин спектакль, пора одеваться. Но сначала – конверт. Надеюсь, не сибирская язва.

Язва оказалась английская.

За неимением в этой дикой стране поля для крикета и должным образом выдрессированных фламинго, меня приглашали поужинать и обсудить творчество гениального русского писателя в местечко со скромным названием «Крыша». Подписались они – Ирвин. Демократ, елы. И подхалим. Язва и льстец в одном флаконе. Прям как нормальный человек, а не лорд.

Так. Спокойствие, Ти! Почему это у нас коленки задрожали и во весь рост встала трагедия «нечего надеть»? Но ведь в самом деле нечего! Белый льняной костюмчик от Нины Риччи всем хорош, только я его сегодня уже надевала, и сразу как сняла – отдала горничной в стирку. А больше… больше…

В иррациональной панике я распахнула шкаф и оглядела жалкие пожитки. Джинсы с дырами на полштанины, шорты, майки, сарафан в стиле хиппи, длинная хлопковая юбка и случайно завалявшийся в чемодане шелковый топик… Почему я, дура такая, выложила дежурный костюмчик от Шанель (вместе с прочей «рабочей формой», кинутой в чемодан на автомате) и не взяла с собой ни одного платья?! Чертов Кобылевский… не надо было его вспоминать, собирая чемодан, не надо! А деньги, чтобы купить что-нибудь приличное, я получу только послезавтра, да и купить что-то за час нереально. Что делать? В чем идти? Или отказаться?

– Я могу вам чем-то помочь, мисс?

Голос горничной помог справиться с приступом куризма (Тошкино словечко, как нельзя лучше отражающее суть бестолкового кудахтанья).

– Можете. Мне нужно погладить это, – я указала на бирюзовую юбку и шоколадный топик. – Как можно быстрее, пожалуйста.

Горничная унесла одежки, а я полезла в Сеть, искать эту самую «Крышу» и ближайший к ней распродажный магазин. Дикое сочетание бирюзы и шоколада может спасти только что-то еще более дикое. К примеру, апельсиновый шарфик или сумочка. Кстати, сумочка под эту юбку у меня есть, вышитый разноцветным бисером клатч. Будучи замужем, я время от времени развлекалась рукоделием – это дело дико одобряла свекровь, да и мне самой нравилось. Хочется же что-то этакое, чего в сетевом магазине не купишь!

Открыв скайп, чтобы звякнуть Манюне, увидела «не в сети», кинула взгляд на часы и выругалась. В Москве раннее утро, Машка еще спит, а мне даже посоветоваться не с кем!

Ладно, прорвемся.

За час я сотворила из себя почти конфетку, даже чулочки на кружевной резинке надела – эту деталь семейно-рабочего костюма, как и белое кружевное белье, выбросить из чемодана рука не поднялась. Привыкла, ничего не поделаешь.

Конфетке не хватало лишь шарфика и спокойствия. Ошпаренная кошка – не самый привлекательный образ для лорда, надо валерьянки, что ли, глотнуть…

Видимо, запах родной российской валерьянки вернул мне рассудок. А с ним – здравую мысль: на фига? Я не хочу больше встречаться с лордом Говардом, хоть он сто раз даст бабки на мою книгу и попросит называть себя по имени! Мне плевать, что он богат и красив! И на то, что я каждый раз представляю, каков он без костюма, галстука и высокомерия на морде. Я не собираюсь ложиться с ним в постель и устраивать себе еще одно глобальное разочарование. Я ему не подхожу, а он не подходит мне.

Баста.

Я никуда не иду!

Отбросив вышитый клатч, я скинула босоножки – вот еще повод никуда не идти, лорду точно не понравится такая вольность в одежде! – и плюхнулась на кровать. Взгляд упал на конверт, губы сами собой расползлись в улыбке: он помнит про фламинго, ему нравятся мои книги, может быть, под лощеной оболочкой лорда скрывается нормальный человек? Может, это моя судьба?

Ага, держи карман шире. Вот прямо как в любовном романе: тридцать шесть лет, не женат, без детей, гетеросексуален, владеет нехилой компанией (или десятью, кто ж его знает), добропорядочен, не курит, пьет в меру, в скандалах не замешан, высок, блондинист, ногти чистые, костюмчик сидит идеально, и вообще от его внешности девушки с пяти до ста пяти валятся в восторженные обмороки. И под всем этим совершенством обледеневшее, но доброе сердце, которое сумею растопить только я. Кто-то верит? Я – нет. Я сама такое пишу, и называется это «эротическая фантазия», а не реальность.

А что у меня от этой воплощенной эротической фантазии коленки подкашиваются и губы пересыхают, не имеет значения. В реальности у этого лорда полон шкаф скелетов, и не женат он не потому, что меня ждал всю жизнь, а потому что ему это на фиг не нужно. И стопроцентно в постели это совершенство эгоистично до мозга костей. Он же привык, что на него девы от пяти до ста пяти сами падают, сами раздеваются и его ублажают. Или как Кобылевский, признает только «приличную» миссионерскую позицию, а на все прочее презрительно морщит свой совершенный нос.

Нет-нет, мне такого счастья больше не надо. Хватило по гроб жизни.

Все, решено. Иду слушать Тошку в «Мулен Руж», а лорд пусть наслаждается беседой о русской культуре с омарами. Кстати, ненавижу омаров. Их есть неудобно.

Больше не чувствуя себя ошпаренной кошкой, я вызвала такси, взяла свой чудный клатч, послала так и не купленному апельсиновому шарфику мысленное «прости» и спустилась в холл гостиницы. Такси будет через пару минут, пока можно звякнуть Тошке:

– Встретишь у служебного входа?

– Конечно, давай без чет…

Тошка не успел договорить, когда дверь распахнулась и впустила шофера. Черного, пожилого, в ливрее, фуражке и белых перчатках. Такие водят кадиллаки и прочие лимузины в фильмах про красивую жизнь. И никогда, никогда не появляются в трехзвездочных гостиницах на западе ЛА.

– Мисс Ти. – Шофер безошибочно нашел взглядом меня (а больше никого в холле и не было), поклонился. – Машина подана.

– Тишка, ау, прием! – заорало в трубке.

А я онемела. Наполовину – от восторга чьей-то наглостью, на другую – от досады, что похерить приглашение не удалось. Опытный охотник, заноза английская, поймал прямо в норе. И ведь не скажешь, мол, голова болит, не поеду! Одета, вышла в холл, явно куда-то собирается… чтоб тебе ежиками икалось, милорд!

– Не встречай, Тох, я не приеду, – вздохнула я. – Меня лорд в ресторан позвал, чтоб ему пусто было. Если не вернусь, считайте меня коммунистом.

Вместо того чтобы мне посочувствовать, Тоха хрюкнул:

– Раньше утра не возвращайся. Оторвись по полной, моя прекрасная леди!

– Тьфу на тебя!

Негр в фуражке ждал у дверей, являя собой образец киношного шофера. Такого знакомого, почти родного! Мне даже захотелось его потрогать, чисто чтобы убедиться – он не нарисованный. И только почти поравнявшись с ним и учуяв запах клубничного бабл-гама, я поняла: шофер-то и в самом деле знакомый! Утренний таксист! Интересно, он снова будет мне всю дорогу про сыночка заливать?

Однако он выдержал образ в точном соответствии с черным лимузином. Кажется, ягуаром – на капоте блестело что-то кошкоподобное, ужасно хищное, стильное и крутое. За всю дорогу я услышала от шофера только «прошу, мисс» и «вы можете воспользоваться баром, мисс». Ну, не считая хитрого подмигивания, мол, наврала ты мне про девушек, мисс, но я тебя прощаю.

Еще б не простил. В зеркальце заднего вида отражалась натуральная мышь из-под веника. Наверное, по задумке лорда я должна была оценить внимание и серьезность намерений, нюхнуть дольче виты и растаять, но какая-то я оказалась неправильная дева – красивая жизнь для меня пахнет все больше долгом (супружеским в том числе, и как всякий долг – очень далеким от романтической мечты) и подвохом. Больше я на приманку глянцевой романтики не попадусь. Но насладиться ужином с настоящим лордом мне ничто не помешает! Тем более, шофер что-то такое сказал про бар…

Из дюжины бутылок я выбрала «Бейлис». Люблю его, к тому же неплохо успокаивает нервы.

Глотнув пару раз, я прикрыла глаза и откинулась на кожаную спинку. Самое время расслабиться и получить удовольствие.

* * *

Он ждет меня у лифта. Берет мою руку в свою, молча улыбается – а я замираю, ошарашенная ветром и открывшимся видом.

Это в самом деле крыша. Этаж, наверное, пятидесятый – светится и переливается город под ногами, манит чернильной глубиной океан до горизонта. Хрипло поет саксофон, журчит рояль.

Пытаюсь справиться с головокружением. Безумно высоко, безумно красиво! И никого, кроме нас двоих. Единственный столик у самого парапета накрыт на двоих, танцпол окружен цветами в кадках и разноцветными гирляндами, пахнущий морем ветер холодит разгоряченные щеки… а он смотрит на меня, и под его взглядом я забываю обо всем на свете. Мне холодно и жарко одновременно, и ужасно хочется…

– Ты можешь это сделать, – шепчет он, склонившись ко мне.

– Что сделать? – недоумеваю я, уже догадываясь, и от этой догадки в животе тяжелеет и дыхание учащается.

– То, о чем ты думаешь, глядя на меня. – Он кладет мою руку себе на грудь, прямо на пуговицы белоснежной рубашки. – Я вижу это в твоих глазах. Снова.

А я вижу желание. В его потемневших глазах и подрагивающих крыльях носа, в румянце на скулах и ярких, непристойно ярких для мужчины губах. Слышу в его голосе, обманчиво мягком, чувствую в касании его руки – властном, горячем.

Пальцы против воли тянут за пуговицу, но слабый голос рассудка велит остановиться, сейчас же, пока не стало поздно…

– Ты обещал ужин.

Моя рука скользит вниз по шелковистой ткани, остро ощущая рельеф мышц и жар кожи. Скользит и сбегает. Я отступаю на полшага, очень короткие полшага. Улыбаюсь, не отрывая взгляда от его губ: смотреть выше, в глаза, страшно – затянет, потеряюсь.

– Ты голодна, – не спрашивает, а констатирует факт. И чуть прикусывает нижнюю губу, лукаво и самоуверенно. Голос бархатный, как лапа тигра, с едва заметной смешинкой. – Я тоже. Идем.

Он обнимает меня за талию, притягивает к себе, и я жду поцелуя… но он едва касается моих губ и ведет меня к столику.

Кажется, я разочарована. Такое горячее начало, и вместо поцелуя – ужин?

Еда пахнет вкусно и выглядит прекрасно, но я хочу совсем другого! Какого черта?..

За шаг до столика он резко останавливается, смеется и разворачивает меня к себе, прижимает к своим бедрам – от того, какой он горячий и большой, у меня перехватывает дыхание, я подаюсь навстречу. А он запускает другую руку мне в волосы, запрокидывает мою голову, приближает свои губы к моим…

Я вцепляюсь в его плечи, тянусь к нему. Ну же, поцелуй!..

Но он снова шепчет:

– Я обещал тебе ужин, – и в его глазах насмешливые черти.

С моих губ срывается стон разочарования и недовольства, я хочу укусить его, сделать ему больно – пусть знает, что я зла!

Я почти успеваю цапнуть его за губу, но он внезапно подхватывает меня обеими руками за бедра и сажает на стол, разводит мои колени, задирает юбку – от неожиданности я замираю, и прохладный ветер касается обнаженной кожи выше чулок. Он тоже замирает на мгновение, давая мне возможность… отказаться? Или полнее ощутить возбуждение? О да. Я хочу его, я готова. Я голодна!

Он проводит пальцем по моим губам, вниз по шее и ключице, спускается к груди и легонько сжимает сосок.

Я задыхаюсь от остроты – боль смешивается со стыдом и возбуждением, до меня внезапно доходит, что мы вообще-то в ресторане… и от понимания, что нас в любой момент могут увидеть, жажда и пустота внутри только сильнее, и между ног совсем мокро и жарко.

– Я хочу на ужин тебя. – Он обхватывает ладонью мою грудь и сжимает бедро; его плечи напряжены, а светлые брюки отчетливо топорщатся в паху. – А чего хочешь ты?

Вместо ответа я тяну пиджак с его плеч, дергаю рубашку. Пуговицы отрываются, он смеется, помогая мне себя раздеть, а я упоенно веду ладонями по гладкой коже, рассматриваю его, нюхаю и пробую на вкус – вот тут, ложбинка на груди, и ниже, солнечное сплетение…

– Соленый. – Я поднимаю голову, смотрю на него, в голове шумит и все вокруг кружится, но я держусь крепко. За него. Он сильный, я всем телом чувствую его мощь и уверенность. Настоящий мужчина.

Он тоже пьян, взгляд плывет, и тело под моими руками чуть подрагивает. Пульс. Я чувствую, как бьется его сердце. Сейчас – для меня, только для меня!

Он, наконец, целует меня, вжимаясь всем телом, проникает языком мне в рот, словно уже взял.

– А ты сладкая. – Его рука втискивается между нами, пальцы касаются трусиков. Он самодовольно добавляет: – И мокрая.

Я все же кусаю его за губу. Он вздрагивает, тихо стонет и опрокидывает меня спиной на стол. Что-то летит на пол и разбивается, но мне плевать, и ему плевать. Ремень не поддается сразу, он коротко ругается и дергает его уже двумя руками.

Он безумно красив. Вот так, полуголый, возбужденный, злобно расстегивающий штаны посреди дорогущего ресторана…

Мой. Мой мужчина. Пусть только сегодня, только на час, но мой! И чего я, дура, боялась?..

Мысль мелькает и сбегает от его победного рычания – ремень поддался, и я целый миг любуюсь гордо стоящим членом, забыв, что мое белье все еще на мне.

И ему это, похоже, нравится.

Проведя ладонью по моему животу, он склоняется, отодвигает последнюю кружевную преграду и медленно, невыносимо медленно касается головкой, тычется в меня, пристально глядя в глаза… и врывается, разом наполняя до отказа – я кричу, откидывая голову и вцепляясь в его плечи, мне безумно горячо и хорошо, и я хочу еще, еще, чтобы он двигался во мне и не останавливался, сильнее, ну же!..

И он двигается так, как я хочу – словно чувствует, словно мы одно целое, и в голове не остается ни одной мысли, кроме – еще, еще! Мне кажется, что тело потеряло вес, и я парю в невесомости, где-то над морем огней, и чувствую его всего, каждый удар сердца, каждый хриплый вздох, каждое сокращение мышц и капельку пота. И я слушаюсь его, его желания, его потребности. Переворачиваюсь и встаю, опираясь руками на стол, прогибаюсь под его ладонью, отдаюсь ему – так, словно это мое единственное предназначение, доставить удовольствие моему мужчине… и, когда он сжимает мои волосы, стонет и содрогается внутри меня, жаркое удовольствие перехлестывает, уносит в сладкое небытие, и я кричу: да, хорошо, да!..

И открываю глаза.

Впереди – затылок шофера в фуражке, по бокам – огни вечернего Лос-Анджелеса, в руках начатая бутылка «Бейлиса», а в голове готовая сцена для нового романа. Отличная сцена. Даже жаль, что со мной этого не случилось в реальности. И наверняка не случится. Добропорядочные лорды и безумства – вещи плохо совместимые.

Или же плохо совмещаются реальный секс и я.

В любом случае ужасно жаль.

И неплохо бы принять холодный душ. Или хоть минералки выпить. Ледяной. Чтобы зубы сводило и в мозгах прояснялось. Все же год одиночества, как ни называй его свободой, вреден для душевного здоровья и гормонального равновесия. В смысле, права Манюня, мужчина нужен. Срочно.

В светлой печали и размышлениях, в какой бы роман вставить сцену на крыше, пронеслись последние улицы, и шофер высадил меня около очередного небоскреба в Даунтауне.

– Вам сюда, мисс, – указал на стеклянные двери, обрамленные неоновым сиянием.

 

Глава 5. Серенады на крыше, или что общее между лордами и котами

Швейцар открыл передо мной дверь, вежливый менеджер, или как его там, поинтересовался фамилией, сверил со списком и проводил к лифту. Роскошному панорамному лифту для тех, кто не боится высоты. Я не боялась. И весь почти космический полет любовалась городскими огнями, даже горстка неизменных японских туристов, набившихся в лифт на пятом этаже и отчаянно щелкающих фотоаппаратами до самого шестидесятого, мне не помешала.

На выходе из лифта подумалось: угадала я с интерьером или нет?

Не угадала.

По крайней мере, из лифта я попала не на открытый воздух, а в очередной холл – где-то высоко над головой темнела стеклянная крыша, а вокруг… Местечко со скромным названием «Крыша» скромностью и не пахло. Пафос, хром и зеркала, какая-то современная мазня на стенах (наверняка жутко модная и дорогая) и крахмальные белоснежные скатерти, обалденные запахи, шикарный вид на вечерний город (это и угадывать было не надо, верхний этаж в Даунтауне – гарантия шикарного вида) и блестящее общество. В такие места принято надевать коктейльные платья и брюлики, так что я со своим серебром выгодно отличалась непринужденностью и демократичностью. Любуйтесь же мной, лорд Говард.

Лорд и любовался, пока метрдотель в алом провожал меня к столику. Само собой, очаровательно улыбнулся и поднялся навстречу, сейчас ручку целовать станет – я тихо порадовалась, что сделала серебристый маникюр, а не цветной. Это к белому льну отлично идет мой любимый лавандовый, а к бирюзе и шоколаду… ой, мама!

Нет, лучше буду смотреть на лорда, то есть Ирвина. Его вид изумительно вышибает из моей головы все мысли, включая беспокойство о забытом утюге или поехавших чулках. Кстати, я внезапно угадала с цветом наряда – Ирвин красовался в пиджаке цвета крем-брюле, брюках на два тона темнее и рубашке в тончайшую синюю полоску. Галстука он не надел, и верхняя пуговица была расстегнута, а волосы уложены в тщательно продуманном беспорядке. Что-то вроде «только с яхты, на море бриз». Крем-брюле почти так же хорошо сочетается с бирюзой и шоколадом, как апельсин… интересно, почему от него пахнет не морем, а кофе и шоколадом? Сладкоежка или это специальный парфюм для привлечения дам, вроде как «этой ночью тебе будет сладко со мной, детка»?

Вот ведь чушь в голову лезет! Ну пахнет лорд шоколадом, мне-то что до этого? Чем хочет, тем и пахнет, и уж шоколад по-любому лучше, чем, к примеру, перегар! А уж его планы на ночь мне и вовсе вдоль колготок, у меня в планах только здоровый крепкий сон, вот.

Еще бы теперь самой в это поверить.

Их совершенство галантнейше приложилось к моей руке и заглянуло в глаза, так плотоядно, словно он подобных мне барышень на завтрак употребляет. Или вот как сейчас, на ужин, плюс легкие ночные перекусы.

– Роуз, вы прекрасны.

А то! Ежу понятно, я прекрасна. Какие перышки, какой носок, и ангельский голосок!

– Я знаю, Ирвин. – Одарив его насмешливым взглядом из-под ресниц, хотела было добавить что-нибудь ехидное, но вместо этого спросила: – Почему вы пахнете шоколадом?

Он на миг замешкался с ответом (очко в мою пользу!) и открыто улыбнулся. Не профессиональным голливудским оскалом, заменяющим американцам и «здрасьте», и «пошел на фиг», а шаловливо, по-мальчишески. Даже и не думала, что лорды так умеют.

– Это моя маленькая слабость, жить не могу без шоколада. – Он с видом заговорщика кивнул, мол, садись, и достал из внутреннего кармана обтянутую кожей плоскую коробочку, открыл и протянул мне. – Кофейные зерна в шоколаде. Попробуйте, это вкусно.

В самом деле, вкусно. Хрустит. И это лучше дежурных комплиментов. Как сказал кто-то мудрый, иногда лучше хрустеть, чем говорить!

– Пожалуй, мне нравится. Только не говорите, что любовь к шоколаду – ваш самый страшный недостаток.

Ирвин усмехнулся, закинул в рот сразу несколько конфеток, похрустел ими (выдерживая паузу) и покачал головой.

– Ни в коем случае. У меня вообще нет недостатков, только достоинства!

У меня прямо язык зачесался от бессмертного: «Корову свою не продам никому – такая скотина нужна самому!»

Пришлось цапнуть еще конфет. Похрущу, помолчу, может, корова и отстанет? Спонсорам хамить не положено… А ведь какой чудесный мог бы выйти ремейк! «Аж целого лорда пират продавал, за лорда цены ни один не давал».

И я не дам!

– Не дадите что именно, Роуз?

Упс. Я это вслух, что ли? Интересно, с какого момента? Вроде, про пирата не успела… и что теперь сказать? А, ладно, выкручусь!

– Не дам цены за эту козу, Ирвин.

Вот так, и улыбнуться. Шучу я, шучу. Такой тонкий русский юмор.

– О Роуз, вы разбиваете мне сердце! Даже не прицениться и не поторговаться!

Он закатил глаза, прижал пальцы ко лбу – ну просто воплощенное страдание! А улыбка чуть не до ушей. Да ему это… нравится!

– А осколочек подарите? Всегда мечтала завладеть сердцем миллиардера, говорят, это уникальная редкость. С гравировкой «на память прелестной Роуз от Ирвина…»

– Роберта, – подсказал он. И уставился на меня лукаво-лукаво. Упаду или нет? Не упала, но и от смеха не удержалась.

– Ирвин Роберт Говард? Так вот он какой, настоящий английский юмор.

Ирвин сокрушенно покачал головой.

– Конан – мой герой. И на него я абсолютно не похож. Мне категорически не идет киммерийский стиль! Это величайшая трагедия моей жизни. – Он вздохнул и сделал знак официанту. – Надо за это выпить.

– Надо, – от души согласилась я.

Выпить и прояснить голову. А то всякие игривые мысли образуются сами собой. Так и вижу их совершенство в киммерийском стиле, как на обложке Конана: двуручник за плечами, гавайский загар, кубики пресса и набедренная повязка. И на самом видном месте лейбл «Дольче и Габбана», или там «Лагерфельд», что у нас носят настоящие лорды? Выглядит он в этой повязке…

Я чуть не облизнулась.

Нет, надо, надо выпить и держать ухо востро. Сейчас я еще попредставляю разных завлекательных картин, потом мы, чего доброго, еще посмеемся, а там и до «вместе проснуться и позавтракать» рукой подать! Нет уж, не куплю я эту набедренную повязку. То есть козу. То есть лорда.

Даже не приценюсь!

Пока официант ужасно элегантно наливал в бокал Ирвина нечто светлое и искристое, их совершенство наблюдали за мной с этаким предвкушающим прищуром. Настоящий кот в засаде. Следующего хода ждет. Ну не разочаровывать же его?

– Подумаешь, не идет стиль, – хмыкнула я и демонстративно понюхала очередное кофейно-шоколадное зернышко. – Зато идет шоколад. Никогда не думали наладить производство Конанов? Бельгийский шоколад ручной работы, золотая фольга, мужская серия – Конан с коньяком, женская – Конан с перчиком или клубничкой, акция – каждый десятый Конан ню? Можно собрать коллекцию!

Гад белобрысый, вроде как сосредоточенно пробовавший вино, аж залучился от самодовольства. Хотя я ни слова не сказала о том, чтобы Конанов с него отливать, особенно коллекционных. И даже не подумала. Правда-правда.

– Акция, говорите? О, Роуз, я так и знал, что вы тоже любите киммерийский стиль и… Конана. Прекрасная идея. – И, многозначительно понизив голосов, добавил: – Войдете в долю?

Чтоб его! Ему! Да таким голосом только заверять в вечной любви или делать непристойные предложения, отбою не будет от желающих! Ну кто меня за язык тянул? Так, Ти, соберись!

Я фыркнула:

– Разумеется. Моя идея, ваше воплощение, шоколад пополам.

Его превосходство от души рассмеялся, даже скупую мужскую слезу утер стильной салфеточкой.

– Вы – само совершенство, Роуз! Будь у меня такие директора в совете…

И умолк. Только бюст мой огладил таким взглядом, что непонятно, как блузка не задымилась. Ну правильно, что может быть для директора важнее бюста? Только зад, для пущего удобства заседаний.

– Какое милое предложение. – Я пригубила это искристое черт знает что, никогда не испытывала потребности разбираться в винах. – Но директор – это как-то слишком серьезно звучит, а тут так вкусно пахнет, что я совершенно не могу думать…

– Думать о?.. – Ирвин поднял бровь.

– А ни о чем. – Я отпила еще вина и лучезарно улыбнулась. – Да и зачем? Я лучше буду слушать вас и восхищаться. У меня отлично получается.

Да что же это такое, опять меня как будто кто за язык тянет? Но я и вправду отлично восхищаюсь. Профессионально, можно сказать. Школа имени Кобылевского! Но, скажем честно, Кобылевскому до красавца Ирвина – как от Москвы до Лондона пешком, в земноводной позе.

– Я помню. – Судя по пляшущим в серых глазах чертенятам, не врал. – И что вы ненавидите фуа-гра.

– Здесь пахнет чем-то более вкусным. – Я благодарно улыбнулась. – И я готова довериться вам в таком важном и личном деле, как заказ.

– Ваше доверие, Роуз, большая честь для меня.

И поди пойми, серьезно он, или это такой тонкий английский юмор? И от голоса его бросает то в жар, то в холод – да любая приличная девушка в такой ситуации просто обязана потерять голову!

А мне этого никак нельзя, голова у меня одна, и я ей работаю. А еще ем в нее, что немаловажно! С другой стороны, для переспать разок с настоящим лордом влюбляться не нужно. И голову терять не нужно. Вообще ничего нужно. Было бы. Если бы я хотела.

Но я не хочу просто разик переспать. Не хочу. Не хочу, сказала!

И хватит об этом думать. Лучше займусь традиционно женским делом: восхищаться. Пока милорд занимается делом традиционно мужским, то есть охотится на официанта с целью добыть еду. Благо, восхищаться есть чем. Когда я еще попаду в такой интерьер? Такой утрированно-американский, дорогущий и какой-то ненатуральный. Как будто тут снимают кино, а то и реалити-шоу «Дольче Вита». Лорд Говард в главной роли.

Мистер Перфекшен. Отличная фамилия для героя. Точно, будет герой-любовник, прекрасный, но одинокий, и обязательно с каким-нибудь жутким скелетом в шкафу. Да я собственный клатч съем, если у лорда нет скелета в шкафу! Разведать бы какой, пощупать и написать!

А называться роман будет «Перфекционист». Решено! Напишу, завтра же начну!

– Не стоит.

Я вздрогнула и подняла глаза. Что, опять вслух? Вот же балда! Срочно принять независимый вид, я – как Исландия, маленькая, но гордая!

– Что именно не стоит, Ирвин?

Он посмотрел мне на руки. Интересно, что он там такое углядел? Руки как руки, даже с маникюром…

Я тоже взглянула. И чуть не покраснела. Оказывается, пока их сиятельство делали заказ, я сложила журавлика. В детстве целых полгода ходила в студию оригами, а привычка осталась до сих пор. Стоит задуматься – и из любого подручного материала начинаю сворачивать журавликов. Правда, журавлик из крахмальной льняной салфетки больше походил на какую-то кривобокую лодочку, но…

Ну, ваше лордство, вот только засмейтесь! Только улыбнитесь!

К его чести, смеяться он не стал, и вообще как-то посерьезнел. Коснулся моей руки, совсем легко.

– Не стоит меня бояться. Я вас не съем.

Руку я убрала, журавлика превратила обратно в салфетку, но глаз не отвела.

– Разумеется. В сегодняшнем меню не числятся розы под соусом.

– Зато есть колючки с приправой из осоки?

– О, милорд знает толк в изысканной кухне. Но я предпочитаю что-нибудь более демократичное.

– По крайней мере, не под сладким соусом. Это несказанно радует.

Негодяй снова лучился самоуверенностью. Чертов лисий охотник!

– Большая честь радовать вас, милорд, – пропела я и только что не сделала книксен. – Может быть, вы желаете танцев? Если здесь найдется бубен…

По крайней мере один бубен, в который нестерпимо хотелось настучать, уже нашелся.

Сидит тут, комплименты рассыпает, ржет заразительно… и вообще, он на Тошку похож. Очаровывает, провоцирует, а потом раз! – и гей. Или импотент. Или женат. Или женатый гей-импотент. А может, просто бабник – в самом безобидном случае.

Мерзавец, короче.

– Да, милорд желает танцев, – сказал он, отсмеявшись. – Надеюсь, миледи любит самбу?

– Никогда ее не ела.

– Только не рассыпайте шипы по полу, а то наколете ножку, и мне придется нести вас на руках.

На руках? Точно на руках? Точно-точно? Так, где тут ближайший шип? Меня, между прочим, уже сто лет на руках не носили. Аж со второго курса. Тошка продул один пикантный спор и таскал меня на руках целый вечер, а потом все подбивал на повторить.

А вот Кобылевскому такое и в голову не приходило. И не пришло бы, он, чай, музыкант, ему руки надо беречь, а не тяжести таскать. Тьфу!

Танцевать он тоже не любил, а вот я обожаю.

Музыканты как раз начали новую композицию, самбу из «Мистера и миссис Смит», которую я нежно люблю. Интересно, как Ирвин угадал, что будут исполнять? Или не угадал, а позаботился заранее, решил сыграть на ассоциациях, мол, почувствуй себя Анжелиной Джоли в объятиях Бреда Пита? Вот это я понимаю, тайм-менеджмент!

– Разве что до танцпола, – я изобразила самую невинную улыбку, на которую только была способна.

 

Глава 6. Охотясь на розу, остерегайтесь шипов

В ответ мне изобразили такую же невинную улыбку, поднялись и предложили руку.

Ну вот, а я-то уже представила, как милорд подхватывает меня на руки, раз уж обещал! Подхватывает и несет танцующей походкой, как будто я вовсе ничего не вешу. Только бицепс напрягается и прорисовывается под рукавом, и все здешние дамы смотрят на нас, и зеленеют от зависти… а фиг вам всем, это мой лорд!

Да что же это такое? Возьмите себя в руки, Роза Бенджаминовна, вы взрослая циничная тетка, вы про таких лордов пишете романы пачками, вас романтикой не купишь! И нечего краснеть, когда этот гад на вас смотрит, нечего. Мы не делаем ничего противоестественного!

Нет уж. Мы просто собираемся потанцевать. Может быть, еще побеседовать. О русской культуре. И все, все, я сказала! Даже беседовать – потом. Танцевать можно и молча.

Лорд, видимо, подумал о том же. К танцполу меня отвели молча, танцевали тоже молча. Кстати, танцевал он божественно. С таким партнером можно смело ничего не уметь самой, но я, по счастью, умею. Как можно было не научиться, если Тошке требовалась партнерша сначала в секции бального танца, а потом и в учаге? В секции были и другие девчонки, но он хотел танцевать только со мной, и вообще был в меня без памяти влюблен… А потом взял и оказался геем. Мерзавец.

Кстати, оказалось, что если представить на месте Ирвина Тошку – все становится намного проще. Я даже смогла задать мучавший меня вопрос. Не сразу, только под конец второго танца:

– Вы в самом деле читали «Ты вернешься»?

На самодовольной морде отразилось едва уловимое разочарование: упс, кролик сумел отвернуться от удава. Но он же лорд, он же меценат, он же умеет держать лицо лучше любого политика! И – да, читал. Мало того, читал внимательно и с удовольствием, и обсуждать книгу ему нравилось… кажется, даже больше, чем играть в охоту на лису. Я даже немного расслабилась, потому что пока мы ужинали (никаких омаров, слава богу, нормальная телятина!), речь шла только о литературе и ни о чем, кроме литературы. Даже так: о самом дорогом и интересном для меня, гениальной, то есть о моих романах.

И он даже ни разу не назвал меня прямо автором, вот же вежливый сукин сын! Хотя по морде было ясно, ни на миг не поверил в какого-то там пожилого джентльмена. А я решила считать его интерес к моим книгам (он прочитал все четыре романа с Амазона! Минутка гордости – я крута, гип-гип ура!) искренним, а не ушным финтом для укладывания сомнительной добычи в постельку.

Наверное, правильно решила.

Потому что мне, взрослой и циничной тетке двадцати семи лет от роду, куда важнее, чтобы милорд хотел меня читать, чем чтобы милорд хотел меня трахать.

А еще, пока мы обсуждали декорации для фильма по еще не написанному сценарию, мне подумалось: какой он разный, этот лорд! Когда обедали с ним и с Кобылевским, ни разу – без галстука, никаких анекдотов и милых дружеских подколок, и никакой, боже упаси, фамильярности! Между английским лордом и русским «бедным гением» дистанция никогда не сокращалась меньше, чем до парсека. Сегодня же мне казалось, что все шесть лет нашего знакомства мы дружим семьями и не раз совместно распивали рассол утром на кухне.

Представив лорда в набедренной повязке из кухонного полотенца и банкой капустного рассола в руках, я едва не заржала, аки конь недоенный, и поймала себя на криминальной мысли: хочу это увидеть! И написать! И потрогать! И…

– Роуз, вы так смотрите на этот бокал, что я опасаюсь за его здоровье. Он чем-то вас прогневил?

Ирвин снова – и впервые после танцев – дотронулся до моей руки. И на этот раз прикосновение было еще горячее, еще опаснее. А его голос – еще мягче и увереннее, и никакая галантность не могла (и не хотела) этого скрыть.

– Как оно называется? – Я отодвинула руку, вроде как постучать по бокалу, но на самом деле – просто подальше от искушения.

– Какая разница, – пожал плечами Ирвин и снова поймал мое запястье, большим пальцем погладил ладонь. – Роуз, вы мне очень нравитесь, и я вам – тоже.

Я прямо восхитилась. Какая непрошибаемая самоуверенность! Нравится он мне, видите ли. Ну да, он мне нравится. Настолько, что в первой своей книге я написала с него персонажа. Не главного, но чертовски обаятельного. Пирата, кстати. И что, по этому поводу я должна упасть ему в руки, как спелая груша, или что там падает на настоящих лордов в период поспевания? Вот бы кокосы. Трижды подумал бы, в какой форме делать девушке неприличное предложение.

Или (бред собачий! но вдруг, вдруг!..) это прелюдия к чему-то другому? Например к тому, что настоящий лорд узрел-таки на своем пути нежную фиалку из Бразилии… ладно, пусть из Москвы, у нас диких обезьян не меньше, один Кобылевский чего стоит…

Бред, ну конечно же. Ишь, молчит. Выжидает.

Я непринужденно улыбнулась.

– Но вы старый солдат и не знаете слов любви.

– Не думаю, что вы предпочтете небылицы.

– Чему?

Как на базаре, честное слово. Я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Вы же помните, кто тут спонсор и лорд, правда же?

– Честности и пониманию, Роуз. Вы достаточно умны, чтобы не ждать от меня безумств и мексиканских страстей, не так ли? Безумства хороши в кино, а не в реальности.

Ирвин поднес мою руку к губам, поцеловал – в высшей степени элегантно. И нежно. Я чуть не растаяла. Может, все не так плохо? Он ведь, в общем-то прав, безумства в жизни ни к чему… Но сказки все же хочется. Женщина я, или уже где? Вот честное слово, если хотя бы намекнет сейчас на сказку – соглашусь.

На все соглашусь!

– У меня очень напряженный рабочий график, и тратить личное время на хождения вокруг и около глупо. Вам будет хорошо, Роуз, я обещаю. Мы можем быть прекрасной парой: вы не только очаровательны и талантливы, вы еще и умны.

– Умна настолько, чтобы не выносить вам мозг своими женскими капризами?

Вроде доверия, симпатии и любви, ага.

– Да вам самой они скучны, – улыбнулся Ирвин. – Мы оба взрослые и знаем, чего хотим. И вы прекрасно знаете, что я способен сделать вашу жизнь в Лос-Анджелесе очень приятной.

Так. Это уже не просто коза, это какая-то совсем дешевая коза.

И это он меня не оскорбить хотел, наоборот! Приятная жизнь в Лос-Анжелесе, издание моих романов – наверняка, небось, и личный теплый хлев предполагается… то есть, конечно, жилье, лордам-то по гостиницам невместно, и заняться мне тут будет чем, пока лорд в Лондоне, или Париже, или Караганде… Да любая умная женщина с восторгом бы согласилась!

А я дура. Наверное.

Долой приятную жизнь, теплый хлев, секс для здоровья и шоколадных Конанов вместе с их совершенством. Я в Лос-Анджелесе, и мне всего двадцать семь! Я хочу сказок, безумств, мексиканских страстей, миллион алых роз, и никогда ни от кого не зависеть, ни под кого не подстраиваться! Быть самой собой, иногда грустить о Тошке, завтракать вареным яйцом, охотиться на распродажах на приличную одежку…

И где, скажите на милость, тут место для настоящего лорда? Правильно, нет его. И не было. И не будет. Его уровень – вон он, достаточно обернуться. Холеные дамы, бизнес-леди и всякие просто леди. Но не я.

– Что именно не вы, Роуз?

Тьфу. Опять я проговариваю свои мысли – не вслух, но лорд явно читает по губам. Повнимательнее, Ти, не расслабляйся!

– Прекрасная пара для вас, Ирвин. Определенно, это не я. Хотя ваше предложение мне льстит.

Смысл врать? Еще как льстит.

Он снова поцеловал мои пальцы и улыбнулся, их отпустив.

– Это определенно вы, Роуз. Не придавайте столько значения внешнему, все это мираж. Ерунда. Знаете, как сложно найти среди этих миражей того, с кем можно просто поговорить?

– Мне тоже понравилось, Ирвин. Вы прекрасный собеседник…

– И люблю русскую культуру… – в тон мне продолжил он.

– И очень красивый мужчина, – закончила я совершенно искренне. – Само совершенство. Чересчур совершенство для меня. Боюсь совсем потерять себя на вашем фоне.

Он покачал головой, тихо рассмеялся.

– Скромность паче гордыни. Но, признаюсь, меня еще никто не отшивал так… э… с таким восхищением.

– То есть вас никто еще не отшивал? – не удержалась я.

– Ну почему же, не всем я кажусь совершенством. – Он посмотрел на меня с выражением, подозрительно похожим на умиление. – Это, кстати, очень интересная тема. В смысле, о совершенстве. Надеюсь, мы с вами вскоре ее обсудим за рюмочкой коньяка.

Я невольно подняла бровь: это даже не приглашение, это констатация факта. И… он чертовски доволен для мужчины, которого отшили. Словно ему еще один миллиард пообещали. Может, он услышал «да» вместо «нет»?

– Я буду рада новой дружеской беседе, – я подчеркнула интонацией «дружескую». – Надеюсь, в коньяках вы разбираетесь лучше меня.

– Вы так мило прямолинейны, я восхищен. – Поднявшись, он предложил мне руку. – Позвольте проводить вас к машине, прекрасная колючая Роза. И пожелайте мне чистого неба, отсюда и до Стокгольма.

– Сегодня? – я не сумела скрыть удивления и, пожалуй, разочарования. Не тем, что он сматывается на другой конец шарика, а… нет, погодите, милорд! Вы что, даже не надеялись меня уломать? Или запланировали по-быстрому перепихнуться и слинять, не дожидаясь утра?!

А этот белобрысый гад снова засмеялся. Уже в лифте, набрав какую-то хитрую комбинацию кнопок (оказывается, и от японских туристов можно спастись) и поглядев на меня.

– Я постараюсь закончить с делами побыстрее, чтобы вернуться в ЛА. К вам. И – нет.

– Нет? – переспросила я.

– Ответ на ваш невысказанный вопрос и еще на парочку. Нет, я не планировал покидать ЛА этой ночью, но проводить ее с кем-то другим не хочу. Потому лечу сегодня. Это первое. Второе: я прекрасно расслышал ваше «нет» и уважаю ваше решение, но жизнь переменчивая штука. Вы передумаете. Может быть, не завтра и не через месяц, но я умею ждать и хорошо знаю, чего хочу. – Ирвин осторожно погладил меня по щеке и медленно склонился с явным намерением поцеловать.

Я подставила ему щеку и почти сумела удержать дыхание ровным, когда он скользнул губами по моему виску. Хотелось сказать гадость, а лучше – с размаху заехать по спесивой самовлюбленной роже. Знает он! Передумаете! Хрен тебе, милорд Спонсор.

– И нет, постановка мюзикла, выпуск ваших книг и съемки фильма никак не зависят от вашего «нет» или «да».

Фыркнуть я не успела, хоть и хотелось. Меня все же поцеловали в губы – едва я возмущенно повернулась, чтобы высказать… высказать…

Кой черт я хотела высказать? И зачем, когда он, он…

Целовался Ирвин изумительно. Губы у меня горели всю дорогу. Не только губы. Я ругала себя, на чем свет стоит, за идиотизм и ослиное упрямство. Какого черта я оскорбилась?

Не любит меня лорд, видите ли, мексиканские страсти мне понадобились! Дура, кретинка! Майся теперь до утра, смотри эротические сны с лордом Конаном в главной роли… А он ведь чуткий, и на эгоиста не похож, и… и… да если он делает все остальное так же, как целуется, то я могла провести лучшую ночь в своей жизни!

А могла и не провести. И хватит сожалеть о несделанном. Милорд улетел, но обещал вернуться, а мне пора немножко развеяться.

– Эй, папаша, – позвала я шофера, все того же черного шофера в белых перчатках и фуражке. – К черту гостиницу, отвезите меня в бар «Восточный экспресс».

Вот так-то, милорд. Не буду я по вам страдать, не дождетесь! Тоха обещал гудеть всю ночь и обмывать его грядущую Великую Роль, а заодно и мой Звездный Дебют. А это куда важнее всяких лордов. И что он встретит меня своеобычным «дурище ты мое!» – плевать. Все равно он самый лучший на свете. Мой обожаемый друг Антошка.

 

Глава 7. Япона мать, капральский значок и печеньки

На третьем дне кастинга, восьмидесятой претендентке и четвертом такте номера из «Чикаго» Бонни Джеральд сломался.

– Достаточно, свободны, – махнул рукой, даже не глядя на парня. А толку смотреть? Все равно петь он не умеет.

Люси (концертмейстер и настоящая святая) тут же закрыла ноты и с вежливой улыбкой протянула претенденту. Тот послушно утопал. Но стоило ли мечтать, чтобы следом зашла Она? Та самая, с грудным страстным контральто, с огненными глазами и поступью горной лани? Она, Клодина Фролло? Или Флер-де-Лис, нежные лепестки на стальном стебле? Нет, конечно же, нет. На третьем дне кастинга чудес не бывает. Ни-ког-да. И зачем вообще Джерри пришел сегодня их слушать? Том бы прекрасно справился и один. А лучше Фил. Чтобы послать бездарность к japona mat`, продюсерского чутья более чем достаточно. Он бы половину из них разогнал еще в холле, он умеет. Вот почему есть апельсиновый пирог тети Джулии или гудеть в «Девяти с половиной сосисках» Фил может когда угодно, а спасти их с Томом бедные уши – ну никак не оторваться от важных дел? Хотя бы прислал этого, как его, автора сценария! На него можно было бы повесить административную работу, все равно пока не начали репетировать, делать ему нечего.

– Дальше, Люси, – вздохнул Джерри и снова принялся разглядывать сверкающий стеклянными гранями торговый центр напротив окон студии.

Следующая, имя он прослушал, пела много пристойнее. Через двадцать тактов Джерри благосклонно кивнул самому себе, мчащемуся на байке по рекламной панели на одной из граней торгового центра:

– Годится. – Подождал, пока стихнет эхо музыки в пустом зале. – Приходи в пятницу, посмотрю, как двигаешься. Свободна.

Но сопрано и не думала уходить. Пришлось оторваться от надоевшего до колик индустриального пейзажа и посмотреть на нее. Том, ленивая zhopa, так и не поднял с лица газету и продолжил делать вид, что слушает. Даже одобрительно всхрапнул. Главное, вовремя!

Девица – белая, под тридцать, крашеная брюнетка – оказалась знакомой. Работала в массовке «Чикаго» в позапрошлом году, а с месяц назад пересеклись на съемках клипа и неплохо провели вместе час-другой. И, кажется, ее звали Мартой. Или Майей? Она сказала, когда входила, но он не запомнил.

– Джерри, ты мог бы посмотреть сейчас! – томно пропела она, шагнув от пианино к нему и колыхнув сиськами. Ничего так сиськи, разве что слегка крупноваты. Для сцены это лишнее.

– Ладно. Я уже видел, так что ты принята. Следующий понедельник, к десяти.

Марта-Майа встряхнула крашеной гривой, призывно улыбнулась:

– Может, обсудим мою роль?

Japona mat`! Еще одна дура из тех, которые считают секс чем-то вроде билета в первый ряд. Но есть вероятность, что не совсем дура и поймет с первого раза.

– Ансамбль, detka. Контракт на общих основаниях подпишешь с Филом. До понедельника.

Оказалась совсем дура. Возмутилась, попыталась напомнить о каких-то обещаниях, разбудила Тома. Зря она так. Нельзя будить Тома на кастинге. Том ненавидит кастинг.

– Черт, уберите ее! – проворчал он, уронил газету на пол, скорчил несчастную физиономию и принялся шарить вокруг себя. – Где моя минералка? Джерри! Я хочу пить, я умираю от жажды! Мне жарко!

– Джерри, ты не смеешь… – так и не заткнулась крашеная коза.

– Заткнись и не появляйся здесь, – посоветовал ей Джерри, поднимая с пола бутылку минералки и запуская ей в Тома. – Что стоишь? На выход!

Коза пообещала ему это припомнить, пригрозила комиссией по этике, журналистами… пока она вопила, Джерри ее рассматривал. И, пожалуй, даже немножко жалел: выглядит не ах, круги под глазами и нервишки шалят. Похоже, с работой zhopa, а может с парнем поцапалась. Но он не Армия Спасения, чтобы давать роль только потому, что у кого-то трудное время. Публика не хочет хор сирых и убогих, публика хочет шоу.

Она бушевала целую минуту, не меньше, не смущаясь пристального взгляда Тома. Заткнулась, только когда уже Том рявкнул:

– Вон!

Поднять задницу с кресла он поленился. Джерри, впрочем, тоже. Пришлось отдуваться Люси, как самой крупной и убедительной. Хотел бы Джерри посмотреть на того, кто сумеет устоять перед двумястами фунтами этой черной невозмутимости!

Люси мягко, почти нежно, вытолкала скандалистку прочь и вернулась, утирая лоб кружевным платочком, на свой табурет.

– А не сделать ли нам перерыв до завтра? – тоскливо спросил у потолка Том. – Может, Фил придет… и вообще, не хочу новых лиц. Давай возьмем Кэтрин.

– И Шер, она как раз свободна, – поддержал его Джерри. – Брюно тоже вроде не слишком занят.

Они переглянулись, синхронно вздохнули, и Том приложился к минералке, а Джерри отвернулся к окну. Увы, на стоянке перед торговым центром не наблюдалось ни Кэтрин Зета-Джонс, ни Брюно Пельтье, ни даже старушки Шер. А может, и к счастью. Шер в роли Клодины? Бррр! Dermo!

– Ненавижу кастинг, – буркнул Том, беря со стола новую газету и отгораживаясь ей от жестокого, жестокого мира.

– Люси, моя прелесть, кто там сле… – только начал Джерри, как дверь снова открылась, впуская очередную… не Клодин, но, быть может, Флер? Езу, сотвори уже чудо, наконец! – Давай, detka, пой.

На эту птичку Джерри даже готов был посмотреть. Темненькая с рыжиной, личико выразительное, не смазливое, и одета нормально (для ансамбля дороговато – костюмчик второй линии Нины Риччи и винтажный платок от Гермеса). Без макияжа «под роль», что тоже неплохо, и туфли без каблука. Если она еще и лесби, будет совсем хорошо.

– Привет, я Ти, – улыбнулась птичка, словно не слышала команды, и с недвусмысленным интересом глянула на Джерри. – А вы, наверное, Бонни?

– Он Джерри, – поправил ее Том, высунувшись из-под газеты; правильно, на работе он только Джерри. Никаких Бонни и никаких девиц! – Давай, пой.

Птичка Ти пожала плечами:

– Я не пою.

Том оживился, уронил очередную газету и открыл оба глаза.

– И не танцуешь?

– Нет, – она улыбнулась. – Даже фокусов не показываю.

– Отлично! Кофе варить умеешь?

– Да, сэр, – совсем развеселилась она.

– Конгениально! Ты принята на работу, э…

– Меня зовут Ти, сэр.

Люси на своей табуретке тихо хрюкнула, а Том расплылся в счастливой улыбке.

– Будешь помощником режиссера, мисс Кофи. И запомни, чай тут не пьет никто! Для начала глянь, кого там можно сразу выгнать, и найди мне Клодину. Там же есть хоть одна вменяемая Клодина? И нам срочно нужен Эсмеральдо! Господи, пошли мне Эсмеральдо!

Джерри устало прикрыл глаза, чтобы не видеть этого безобразия. Хочет Том себе помощника, пусть его. Но очередную девицу – не надо. Хватит уже дур и скандалисток, которые сначала лезут тебе в койку, а потом продают фотки журналистам и подают на тебя в суд за домогательства. Американки, japona mat`!

– Том, ты безмозглая zhopa. – Он потер виски: от общей бездарности и раздолбайства начинала побаливать голова. Или не надо было вчера пить третью текилу. – А вы за каким дьяволом приперлись, мисс?

– Мистер Штосс велел, вот я и приперлась. – Мисс Кофи нагло ухмыльнулась. – Сказал, вы тут без меня пропадете.

– Не пропадем, птичка. Иди-ка скажи Филу, что ты тут на фиг не нужна.

– Нет уж, Джерри, сами ему говорите, – фыркнула она. – Я вашего крокодила боюсь.

Нахалка безошибочно взяла курс на кофемашину, по дороге сбросила белый пиджачок на соседнее с Томом кресло и принялась общаться с заслуженной пыхтелкой, напрочь игнорируя Джерри. Против обыкновения, пыхтелка ее не ошпарила и не оплевала кофейной гущей, а послушно выдала чашку эспрессо.

Том глянул на Джерри с видом «я ж тебе говорил!» и протянул руку за добычей.

Japona mat`! Убить Фила, что ли, за самодеятельность? Нет, сначала выпить кофе, раз кто-то сладил со старушкой, а потом уже убить Фила.

– Мне двойной со сливками, – велел он, доставая телефон.

Фил отозвался сразу, очень деловым тоном. Фоном слышались радостно-баскетбольные вопли, тяжелый рок и прибой.

– Давай быстренько, у меня тут важные переговоры.

– Отлично. Быстренько убери отсюда офисную мисс, и можешь дальше переговариваться со своей блондинкой.

– Какую такую мисс? – натурально удивился Фил.

– Мисс Ти. – Джерри оглянулся на пыхтение кофемашины, ожидая, что уж теперь-то та украсит кофейным пятном безупречно белый топик мисс Нахальство. Кстати, сиськи и задница у нее было определенно лучше, чем у той скандалистки, да и общий экстерьер приятнее. – Найди нам нормального администратора. Мужского пола и традиционной ориентации.

– Ладно, найду, – неожиданно покладисто ответил Фил. – А если вам не нужен автор сценария, можешь ее отпустить.

Джерри недоуменно посмотрел на Тома, может, Том видел тут автора сценария? Но Том цедил свой кофе, блаженно прикрыв глаза и предвкушая, что ему сейчас на этом же блюдечке преподнесут Клодину, Флер, Эсмеральдо, Крысолова и сразу дюжину премий.

– Не вижу тут никакого автора. Ты не перегрелся на своей деловой встрече?

– Зато видишь ИО автора. Такая милая detka, звать Ти. Что-то вроде ассистентки автора… а? Иду-иду! – заворковал Фил своим очень деловым партнерам, бросил небрежное «не скучайте без меня» и отключился.

Japona mat`, продюсер!

– Ваш кофе, мистер Джеральд.

Перед глазами оказался бюст весьма приятной округлости и без единого кофейного пятнышка, а на столе – чашка восхитительно пахнущего эспрессо. Пожалуй, можно не выгонять эту мисс до конца рабочего дня.

– Угу, – поблагодарил ее кивком и потянулся к божественному эликсиру от головной боли и несправедливости этого мира.

Но мисс все испортила.

– Надеюсь, мистер Штосс разрешил ваши затруднения, – издевательски похлопала ресницами она, и ангельское терпение Джерри лопнуло.

В простых и понятных выражениях он объяснил ей, куда она может засунуть свои затруднения, белый пиджачок и амбиции, а также куда может пойти и кому там отдаться, вместо того чтобы мешать занятым людям работать. Мисс только моргала и комкала свой платочек от Гермеса, но возразить не посмела, прошептала только под нос что-то похожее на «kozel» и ушла к кофемашине.

И славно.

Выдохнув, Джерри принялся за кофе. На укоризненный взгляд Тома он не обратил внимания, этой ленивой zhopa только бы не напрягаться и пить свой кофе литрами, а как работать – так Джерри, снова Джерри. Japona mat`.

– Простите этого злого человека, мисс Ти, – в голосе Тома слышалась нестерпимая жажда кофе и нездорового сна на рабочем месте. – Он больше не будет.

– Будет. – Проигнорировав демонстрацию Томова кулака, Джерри ухмыльнулся хлопающей глазами мисс и показал на дверь. – Займись-ка делом, detka. И свари еще кофе бедному Тому.

Мисс Как-ее-там удалилась, гордо расправив плечи и меча глазами молнии, из-за двери послышались по-военному четкие команды (ты, ты и ты – на выход!).

Чтобы яснее представлять себе прекрасную картину бредущих к выходу, а не к пианино, жирных и хромоногих, прыщавых и несчастных, скандальных и обкуренных, Джерри прикрыл глаза. Кто-то думает, что на кастинг к знаменитому режиссеру приходят исключительно прекрасные, талантливые и адекватные профессионалы? Держи карман шире. Две трети – неописуемое dermo с завышенной самооценкой, годное максимум для самодеятельности благотворительного колледжа ассенизаторов.

– Вы не имеете права, я инвалид! Я подам на вас в суд!.. – послышалось визгливое. И тут же:

– Отлично, присылайте вашего адвоката. Я вас не задерживаю.

Минуты две Джерри наслаждался разыгрывающейся за дверью драмой и вспоминал, где у него завалялся капральский значок, надо будет вручить его мисс Как-ее-там. Заслужила.

Наконец, в зал вошла очередная субретка, представилась, Том с видом мученика накрылся газетой, и кастинг пошел своим чередом.

Джерри довольно улыбнулся и откинулся на спинку кресла, допивать первую чашечку кофе и размышлять, послать мисс Как-ее-там за пиццей или за суши. И непременно свежие печеньки, надо же чем-то подсластить тяжелую нервную работу.

 

Глава 8. О пользе блата и правилах дорожного движения

К концу первого рабочего дня я тихо ненавидела обоих, и Тома, и Джерри. Ленивые козлы. То им суши, то им кофе другого сорта, то срочно найди Синди и договорись с ней о прослушивании, то верни с половины дороги того длинного скандинава, он нам все же нужен… а, нет, убери скандинава, мы передумали. Уроды. А свалить на меня разборки с инвалидами, лесбиянками и прочими вконец оборзевшими меньшинствами?

Господи, и зачем я когда-то мечтала поработать помощником режиссера? Это же ад!

Если бы не подписанный контракт, обязывающий меня присутствовать на репетициях, черта с два бы я осталась, несмотря на отчаянное любопытство (материал для романа на дороге не валяется!). Ну и деньги за административную работу, которые я стрясу с мистера Штосса вдобавок к гонорару. К тому же, бросать Тошку одного как-то неправильно. О Бродвее мы мечтали вместе, и мы будем вместе, когда мечта исполнится.

Кстати, ночка в «Восточном экспрессе» вполне примирила меня с тем, что милорд улетел (или пролетел). Мы не так чтобы напились, но повеселились отменно, и я познакомилась с кучей интересного народу. Даже, можно сказать, романчик наклюнулся. Его звали Джимом, был он негр, балагур и великолепный гитарист. Правда, он тоже улетел вместе с Тошкой в Сан-Диего ровно в четыре утра, и остаток ночи я провела наедине с подушкой.

Зато наутро меня поджидал сюрприз. Обнаружился он, когда я позвонила на ресепшн спросить насчет завтрака. Меня радостно оповестили, что завтрак в номер для меня уже заказан (и оплачен), а горничная только и ждет отмашки, чтобы его доставить.

Этим завтраком можно было накормить роту голодных русских миллионеров. Бокал нежнейшего латте с шоколадом, блинчики с белужьей икрой, какие-то невероятные воздушные пирожные, фрукты и паштеты… а вместо шампанского красовался изящнейший хрустальный штоф с рассолом и открыткой, привязанной розовой ленточкой.

«Волшебный эликсир с конечной остановки «Восточного экспресса» – было написано с одной стороны, поверх пьяного ковбоя верхом на пьяном паровозе, а с другой – «Выпей меня» клубами дыма из кальяна Очень Зеленой Гусеницы. Я на целую секунду онемела, рассматривая подозрительно знакомую самодовольнейшую улыбку Гусеницы, а потом заржала.

О, как я ржала! Как заслуженная полковая лошадь, как Иа, сожравший половину конопляного поля, как морской конек, увидевший коня сухопутного!

Так вот он какой, тонкий английский юмор в киммерийском стиле! Милорд, вы просто прелесть!

Еще одна прелесть поджидала под серебряным колпаком для горячего. Я грешным делом подумала, что там рябчики и ананасы для буржуев, и не слишком торопилась открывать. Зато как я визжала, когда открыла!

О, это была мечта и поэта, и прозаика, и драматурга до кучи! Чудесный, волшебный, изумительный платочек от Гермеса: насыщенного цвета крем-брюле, с пегасом. Терракотовая графика, пегас в духе Леонардо, со схемами устройства крыла, движениями ног и копытом в разрезе. Сложен он был журавликом, в точности как я вчера салфетку складывала.

Я чуть не прослезилась с досады. И от восторга тоже. Вот какого черта я отказалась от милорда? Мужчина, который дарит именно то, что я хочу, не может оказаться свиньей в постели, просто не может! Но ведь он вернется… обязательно вернется… и тогда…

Я целых полчаса мечтала о том, что будет тогда – пока не закончилась белужья икра и воздушные пирожные. Могу с уверенностью заявить, что это был самый лучший завтрак в моей жизни, и не хватало ему самой малости: неодетого Ирвина рядом. Чисто в эстетических целях!

Благодаря Ирвину я катастрофически опоздала на работу. Фил что-то такое говорил о начале кастинга в десять утра, но выбраться из гостиницы раньше одиннадцати я не смогла. А то бы белужья икра заветрилась, а я не могу допустить такого пренебрежения к подаркам милорда! Благовоспитанные леди себе такого не позволяют, боже упаси.

Лучше бы опоздала не на два с половиной часа, а на неделю, честное слово. Потому что козлы и уроды. Особенно мистер Джеральд. А самое досадное, что даже когда он матерился (по-итальянски), я так и видела его в роли Эсмеральдо. Вот именно такой самовлюбленный наглый козел, с харизмой три мегатонны в тротиловом эквиваленте, и нужен! Но этот прекрасный образчик парнокопытного вовсе не собирался на сцену. Он, кажется, и не помнил, что пел Эсмеральдо в том баре.

Кстати, я узнала, как называется богоугодное заведение: «Зажигалка». От Люси, единственного нормального человек во всем дурдоме. Наверное, только благодаря ей я не отравила кофеем из очешуительно капризной антикварной машины обоих гениев.

С ней мы толком познакомились в обеденный перерыв, то есть когда я принесла гениям пиццу, суши, печенье, манго, минералку и апельсиновый сок, и выслушала сто пятьсот поручений на ближайший час. Прекрасная женщина Люси это все тоже выслушивала, невозмутимо восседая около фортепиано, пока ей не надоело.

– Цыц, обормоты. Отпустите уже девочку, если не хотите обнаружить в своем кофе пурген.

Обормоты сделали цыц, длинный (который Том) даже извинился и одарил меня очаровательной улыбкой некормленого котика. Так и захотелось привесить ему на лоб табличку: «Не верь коту, он ел!» А то ведь поверю, что без меня пропадет с голоду. Сегодня же.

В маленькой кафешке (последний этаж торгового центра напротив) мы с Люси напились зеленого чаю с мятой, съели по отбивной из индейки с салатом и протрепались целый час. За этот час я узнала, что Люси пела на Бродвее, когда «Том и Джерри» были еще просто мультиком, а не Гениями и Именами. Карьера не особо сложилась по причине отсутствия нормального голоса…

– Я б цацу с таким голосочком в третий ряд кордебалета не взяла, – смеялась Люси, а потом вздыхала. – Зато как я танцевала! Лучше, чем Джерри. Но дети, ох уж эти дети! Смерть фигуре.

Трое, старшему под тридцать (самой Люси – пятьдесят три, хотя больше сорока ни за что не дашь), и муж – полицейский. Ужасно серьезный и до сих пор в нее влюбленный.

– Все потому что я не мешаю ему время от времени «гулять». Он мне тоже. Полное взаимопонимание!

Историю своего недлинного замужества я тоже рассказала в двух словах, согласилась с тем, что Кобылевский – козел, и все мужики по природе своей тоже козлы, но без них ужасно скучно. Люси пообещала меня научить правилам обращения с ближайшими козлами, они же Том и Джерри, и по-матерински вздохнув, заявила, что они в общем-то неплохие мальчишки, только придурки, и обижаться на них не стоит. И вообще, когда начнется постановка, станет весело, это пока – рутина, тоска, и если они не найдут Эсмеральдо в ближайшие дни, Том впадет в депрессию, с ним это случается регулярно.

Я потрясла головой.

– Не понимаю, зачем искать Эсмеральдо, когда у Джерри изумительный голос.

Люси промахнулась вилкой мимо тарелки.

– Откуда ты знаешь? Не похоже, что вы давно знакомы с Джерри.

– Не знакомы. В смысле, сегодня познакомились. Я слышала запись со дня рождения Тома.

– Дурак он. Мне б такой голос, я бы… эх… а ему надо к доктору, мозги новые вставить. Этот дурак боится петь, ты представь! Пока не нажрется как свинья, фальшивит и хрипит, как старый патефон. Думаешь, Том не пытался? Они даже подрались, было дело… – Люси мечтательно вздохнула и сунула-таки в рот последний листочек салата. – Мы с тобой вечерком рванем в Зажигалку, потрындим еще. И мальчика тебе найдем. Надо заботиться о здоровье.

Я рассмеялась: стоило уезжать из России, чтобы тут же наткнуться на еще одну Манюню с сакраментальным «мужика тебе надо хорошего».

Кстати, надо бы ей позвонить. Перед сном, когда в Москве будет утро.

С перспективой провести вечерок с Люси за беседой о своем, о женском, рабочий день показался не таким уж и длинным. Я даже простила Тому последнее, данное за пять минут до конца рабочего дня, поручение быстренько связаться с «парочкой людей» по списку на десяток персон и заманить их на прослушивание. Завтра. На крайняк – послезавтра. От этого списка мне малость поплохело. Он в самом деле считает, что Селин Дион бросит свое личное шоу в Вегасе и помчится к нему в ЛА на прослушивание?

– Люси, что мне делать с этим? – выпроводив последних неудачников, коих набилось в холл больше двух десятков, и велев приходить завтра, а лучше через год, я показала список моей черной фее.

Фея опустила очки на кончик носа (темные, без диоптрий: глаз у Люси был, как у орла, и с нюхом тоже все в порядке), глянула список и хмыкнула:

– Отдай Филу. Завтра, если мальчики не передумают. Или забей. И не вздумай усыновлять обормотов, не оценят.

Облегченно выдохнув, я сунула бумажку в сумочку и благополучно о ней забыла. У меня назрели куда более важные дела. Проблема «нечего надеть» обещала испортить все удовольствие от поездки, да и приходить на работу в одном и том же было как-то неуютно. Я прекрасно видела, как на мой прикид смотрел Джерри: словно определил и марку, и год, и цену. Даже странно, вроде не гей и не модельер… А если Ирвин вернется, что мне надеть на свидание? Мешок из-под картошки и прикинуться киммерийской ветошью? Короче, срочно меня спасать!

В коротких и емких выражениях описав проблему Люси, я заглянула в бумажник: там сиротливо шуршали три сотни и какая-то мелочь. На карточке не было ни шиша, я все сняла еще в Москве, чтобы не переплачивать комиссии чужому банку.

– Забей и не парься, – на мотив Бобби МакФеррина пропела она и повезла меня в мексиканский торговый квартал на своем крохотном «мини-купере».

С помощью такой-то матери и двух с небольшим сотен баксов нам удалось предотвратить катастрофу. Брюс Уиллис повесился бы от зависти, ему-то для спасения мира требуется бюджет минимум в пять миллионов. Мы же управились малой кровью, одев меня в дивной красоты этнические шмотки. Не Шанель, конечно, и даже не Массимо Дютти, зато закос под хендмейд, натуральные материалы и мне идет. И вообще, этнический стиль – это круто.

Особенно мне понравились вышитые мокасины из тончайшей кожи и хлопковая туничка с костяными бусинами, под нее хоть джинсы, хоть юбку, все пойдет. Кстати, так как мы закупили весь прикид у одного продавца, он еще и пообещал бесплатно доставить покупки в гостиницу. Насколько я поняла из его радостных улыбок, кто-то из его бесчисленных кузин или кузенов, а может троюродных племянников или четвероюродных дедушек, что-то туда поставлял. И слава богу, а то перспектива тащиться в бар с набитыми пакетами меня не слишком прельщала.

– Жилье найдем в конце недели, – пообещала Люси. – И никаких западных районов, только Санта-Моника.

Разумеется, я согласилась, хоть и не слишком представляла, что это – Санта-Моника. Ну не до карты ЛА мне было! Впрочем, этим вечером времени на изучение карты тоже не предвиделось.

До «Зажигалки» мы добрались на удивление быстро, даром что по пробкам. Люси водила, как Шумахер, подавшийся в таксисты. Как ей удавалось не разоряться на штрафах за превышение скорости, не представляю.

Напротив «Зажигалки», оказавшейся не баром, а целым клубом, я увидела совершенно изумительную витрину с часами – мечта, поэма, а не витрина. Люси со смехом высадила меня около нее, мол, припарковаться она сумеет и без меня, а я как налюбуюсь, приду. Не забыть только сказать менеджеру, что я с ней. Так просто с улицы хрен пустят.

Я немножко удивилась, фасад вовсе не был похож на дорогой закрытый клуб. Нечто кирпично-индустриальное, без выкрутасов, и внутрь не заглянешь – окна светятся только на втором этаже, первый весь занят какими-то левыми магазинами и конторами, по вечернему времени в основном закрытыми. Но фасад «Зажигалки» меня интересовал мало, в отличие от витрины а-ля «Безумный шляпник и Мартовский заяц в гостях у Сальвадора Дали».

Экспонаты из этой витрины я бы ни за какие коврижки не повесила дома, но разглядывать могла бы часами. Да что там, сутками! Такие местечки действую на меня, как хорошая трава: вдохновение бурлит, идеи рожаются сами собой, откуда-то из закромов подсознания вылезают персонажи. Рай для писателя!

От рая меня отогнал минут через пять местный дворник, спасибо ему. А то бы проторчала до полуночи, придумывая очередную безумную историю.

Эта история меня и подвела. Задумавшись, не услышала вовремя рева мотора. Дальше все было как в плохом кино: несущийся прямо на меня байк затормозил, крутанулся и едва не врезался в пальму. Второй байк пролетел мимо и тоже затормозил. На улице мигом образовалась пробка из невесть откуда взявшихся машин. А я стояла на обочине и ошалело хлопала на это дело глазами. Из ступора меня вывел разъяренный ор:

– Cazzo di caccare! Distogliere lo sguardo dal vostro asino, cagna! Porca puttana!.. (Разуй глаза, сучка! Остальное нецензурно.) – и что-то еще по-итальянски, на ту же тему.

– Un cazzo! (Хрен тебе, итал.) – на автомате ответила я, показывая фак и оборачиваясь…

И едва подавила позорное желание спрятаться за ближайшую пальму, а лучше совсем провалиться.

Бонни Джеральд, мать его.

Черт его принес, козла! Век бы не видела!

(Голос совести тут же въедливо подсказал, что черт принес как раз меня. Переходить надо на светофоре и в положенном месте, а не где бог на душу положит!)

Джерри орал, размахивая шлемом, над упавшим байком, машины сигналили, кто-то уже вылезал из кабины, чтобы присоединиться к скандалу… вот и второй байкер пожаловал: подбежал к Джерри, что-то ему сказал, стащил шлем – и оказался пожилой леди с розовой наимоднейшей стрижкой. Она опять что-то спросила Джерри, потом обернулась ко мне с таким видом, будто сейчас растерзает… Ступор, наконец, прошел, и я стала искать пути отступления. Может, в магазин какой нырнуть, пока меня не убили прямо тут? Выслушивать мои извинения ни Джерри, ни леди явно не настроены…

Я даже оглянулась, нет ли поблизости открытой двери? Но вместо двери уперлась взглядом в синюю форму.

Полиция, уже?

Вот я попала!

Я отшатнулась от человека в синем (мелькнула мысль: зачем полицейскому метла?) и едва не попала в неласковые объятия леди. Может, лучше полиция?..

Я отступила на шаг, не смея оторвать взгляда от грозной леди с мотоциклетным шлемом наперевес, и тут меня поймали чьи-то стальные руки.

Сердце провалилось в пятки, как наяву послышался щелчок наручников. Все, доигралась! Полиция, обезьянник, суд – и прощай, тиражи, гонорары и мировая слава. Сейчас на лице леди проступит злорадство, на меня укажут пальцем и потребуют немедленной расправы… но случилось чудо. Леди вдруг улыбнулась, от чего стала похожей на Ирвина (дурацкая ассоциация!), и обернулась к подбегающему полицейскому. Почему-то подбегающему не сзади, а справа, с дороги.

– Все в порядке, офицер. Никто не пострадал. – Тут же повернулась обратно, ко мне, и странно-игривым тоном спросила: – Твоя новая подружка, Люси?

– Привет, Дженни, – отозвались из-за моей спины знакомым контральто с бруклинским акцентом, а стальные объятия вдруг оказались нежными и заботливыми.

– Ничего страшного, офицер, – рядом с седовласой леди очутился Джерри, сияющий профессиональной улыбкой. Улыбался он, разумеется, не мне, а полицейскому. – Простите за беспокойство.

От облегчения я чуть не разревелась и схватилась за руку Люси, как в детстве за мамину.

Леди по имени Дженни, оказавшаяся журналисткой, и Джерри остались убалтывать полицейского, а Люси от греха подальше увела меня в «Зажигалку».

Там мы первым делом направились к барной стойке. Будь это нормальный ночной клуб, я бы сказала – протолкались, но в «Зажигалке» было до странности немноголюдно. Столики у стен и на галерее были заняты практически все, и на танцполе зажигало человек двадцать с лишним, но ощущения толпы – не было. И музыка не била по ушам. Кстати, живая. Двое вокалистов и квартет инструментальщиков томно исполняли «Ветер перемен» из «Скорпионс» в довольно приятной аранжировке, на языке с шестом так же томно танцевали, изображая стриптиз, три разноцветные девицы.

– Люси! – откуда в двух шагах перед стойкой взялся носатый джентльмен, до боли смахивающий на Шерлока в исполнении Ливанова, я так не поняла. Возможно, просто материализовался из клубов розового тумана, ползущего с языка.

– Дик! – Люси радостно бросилась ему на шею и расцеловала в обе щеки.

Джентльмен, названный Диком, ее подхватил за талию и покружил, словно Люси была размером со Скарлетт О`Хара, а не половинку слона. Ну ладно, не половинку. Но килограммов сто в ней было, при росте за сто восемьдесят многовато, но простительно.

Оказалось, Дик – не просто так местное привидение, а хозяин клуба. Нам с Люси тут же вручили по «Лонг-Айленду» (за счет заведения) и отвели к столику, где велели официанту принести «как обычно». Дик нежно поцеловал Люси в щечку и обещал вот прямо сейчас закончить одно маленькое дело и присоединиться.

Пока он заканчивал свое «маленькое дело», мы немножко подкрепились в стиле Винни-Пуха в гостях у Кролика, благо готовили в «Зажигалке» дивно вкусно.

Как раз когда мы с Люси пытались сделать сложный выбор между десертом и еще одним стейком, к нам подсела Дженни. Одна. Мистер Джеральд слился на подходе – и гадать не надо было, почему. Взглядом, которым он меня одарил, можно было секвойи валить. Тысячелетние. Но, по счастью, после хорошей порции мяса мне на любые взгляды плевать. А Дженни при ближайшем рассмотрении мне даже понравилась. Спортивная, гибкая, одета в джинсы с черной майкой в обтяжку, лицо породистое, сухое, чем-то напоминает борзую. Правда, выглядит на все свои пять десятков с хвостиком – из-за жестких черт и наплевательства на косметику. Выделены только глаза, черным, из-за чего кажутся запавшими. И контрастом – нежно-розовые с фиолетовыми перышками неровные пряди, косая челка и подбритый затылок. Невероятно стильно!

– Самая злобная язва американской прессы, – отрекомендовала ее Люси с такой нежностью, что стало сразу ясно: их дружбе не один десяток лет.

Хотя со стороны Дженни к дружбе явно примешивалось что-то еще, куда более горячее. И, честно, я даже не знала, сочувствовать ее безнадежной любви или радоваться за нее, ведь мало какая любовь живет так же долго, как дружба. Наверное, мне тоже повезло, что Антошка мне друг. Будь он моим парнем, давно бы разбежались, не умеет он любить кого-то одного.

– Что-то наша девочка совсем задумалась. Любуешься? – Дженни шутливо толкнула меня в плечо.

Я не сразу поняла, что невидяще смотрю на танцпол, а точнее – на парня в рваных джинсах и бесчисленных татуировках, выгнавшего оттуда все парочки и собравшего вокруг себя восторженную толпу. Он танцевал. Соло. Я тихо охнула: трудно было поверить, что живой человек может так двигаться! Словно огонь под ветром, он парил над дансингом, он сам был музыкой.

Люси рядом восхищенно прицокнула языком:

– Злой, как мой Зак после дежурства.

Они с Дженни рассмеялись чему-то своему, и я не сразу поняла, что они говорят о танцоре.

– Кто это?

Люси рассмеялась снова и похлопала меня по плечу:

– Не узнала? Джерри это. Засиделся на кастинге, бедняжка.

– И продул гонку, – хмыкнула Дженни. – Спасибо тебе, малышка! Теперь никуда не денется от интервью.

– Спасибой не отделаешься. – Люси налила себе и Дженни виски в невесть откуда взявшиеся низкие стаканы и подмигнула мне. – Малышка, можно сказать, жизнью рисковала во благо журналистики.

Мне хотелось сказать, что гонку Джеральд продул нечестно, он шел первым, а я выскочила прямо на дорогу. И промолчала. Что, Дженни сама не знает? Знает и плюет. А значит, нечего мне лезть в чужой монастырь со своим уставом. Так что я просто улыбнулась и отсалютовала бокалом с остатком второго «Лонг-Айленда», предоставив Люси вести ее партию. Лучше посмотрю еще на Джерри, когда еще увидишь такое!

Минут через пять я поняла, что хочу работать с Джерри, несмотря на его отвратительный характер и любовь к итальянскому мату. Человеку, который импровизацией в баре способен взять за душу, можно простить очень многое. И пусть я сама в хореографии ноль без палочки, но оценить композицию, рождающуюся прямо у меня на глазах, вполне способна. Такими номерами выигрывают конкурсы мирового масштаба и гордятся, как гвоздями программы, а он – просто танцует, как душа просит.

Да. Я хочу увидеть, как он ставит мюзикл! Я безумно этого хочу! И я хочу, чтобы он не только его ставил, но и пел Эсмеральдо. Он может, я точно знаю! Надо только найти подход к его тараканам. А для этого узнать о нем побольше.

И извиниться.

Черт, ведь сегодня он мог разбиться! Из-за меня! Глупая клуша, что я наделала!.. Если б он из-за меня больше не смог танцевать… нет, я бы никогда себе этого не простила!..

– Эй, ты чего, малышка? – Дженни обняла меня за плечи и заглянула в глаза. – Только не вздумай в него влюбиться, слышишь?

– Даже и не думала, – неубедительно улыбнулась я.

– Заметно, – фыркнула Дженни и указала на кресло, стоящее спинкой к танцполу: – Ну-ка, садись сюда. Насмотришься еще.

Люси кивнула, мол, не спорь.

Само собой, спорить я и не подумала. Правда, насмотрюсь еще. А сегодня непременно извинюсь! Пересев, я попросила у официанта большой графин лимонада, а то что-то в горле пересохло.

– Умница. На фига ты делаешь вид, что романы не твои? – Ласково спросила Дженни, пододвигая мне третий стакан с виски на донышке.

Вот же! Конспирация ни к черту! Но откуда она узнала? Я даже Люси ничего не говорила про романы, просто не успела! Если только Фил Штосс, как «своей» журналистке… они тут, похоже, одна шайка-лейка.

– Ладно тебе дрожать, это только между нами. Я ж должна знать, о чем буду врать, – подмигнула мне. – Пей, тебе сегодня полезно.

Я все же взяла стакан с виски, погрела его в ладонях. И задумалась, что сказать? Что боюсь Кобылевского? Бред же. И боюсь я вовсе не Кобылевского, а…

– А черт его знает, – честно ответила я. – Наверное, не хочу публичности.

– Ну и правильно, – внезапно согласилась Дженни. – Успеешь еще. Вот я, помнится…

Журналистские байки в исполнении Дженни едва не довели меня до слез. Она здорово рассказывала, весело, с огоньком. Почти как мои родители. Мне так живо вспомнилось, как мы сидели после их командировок, и они рассказывали, перебивая и дополняя друг друга, как светились их лица – любовью друг к другу, ко мне, к жизни… Сама не понимаю, как так вышло, что я рассказала Дженни о них.

– Бен Донован? Не может быть!.. Так мы с тобой почти родня, малышка. Мы же с ним вместе стажировались в Сан-Франциско! Отличный парень… был…

Дженни разлила всем виски, и мы выпили, не чокаясь. Потом Дженни рассказала об их стажировке и едва не случившемся романе, и я немножко – о русской культуре, и Люси – о Бродвее, и Дик… не помню, как и когда он оказался за нашим столиком, но слушал он хорошо, а травил байки и того лучше. Еще бы вспомнить, о чем! Единственное, что мне запомнилось толком, так это мое собственное офигение от того, что Дик читал мои книги! Все четыре, купил сразу, как вышли на Амазоне, и непременно купит бумажные, а я ему их подпишу.

Конечно же, я обещала подписать. И написать продолжение, и вбоквел, и ни в коем случае не убивать Билла (это персонаж такой, очаровательный злодей)…

А еще помню, как искала Джеральда, чтобы извиниться – к нам он так и не подошел. Нашла, но он был занят. Трахал, прижав к стене, какую-то рыжую сучку с кислотным педикюром. Сучка обнимала его ногами, цеплялась за шею и подвывала на каждый толчок. А я стояла, сжимая бокал с дайкири, и смотрела на его голую задницу и скалящегося волка на лопатке, не в силах решить: обидеться и плюнуть или все же дождаться, когда он кончит, и извиниться? Уже решила обидеться и плюнуть, когда мускулистая задница дернулась особенно сильно и замерла, а сучка гортанно застонала.

Упс. Наверное, неловко вышло…

Я сделала вид, что просто шла мимо. Даже сказала: «Хай, Джерри» – и сбежала в клозет. Через десять секунд туда ввалилась по уши довольная рыжая сучка, презрительно фыркнула в мою сторону и что-то пропела по-испански. Кажется, насчет хорошего бычка и корриды. Может она и хотела сказать что-то еще, я не стала слушать. Выскочила из клозета, наткнулась на Джерри. Чертово везение!

– Мне жаль, – буркнула я, опустила глаза…

Застегнуть штаны он не удосужился, так что лучше бы я смотрела куда-то еще. И не краснела! Что я, членов не видела?

Джерри хрюкнул и предложил «облизать конфетку». По-итальянски.

С трудом сдержавшись, чтобы не засветить ему в глаз (удар правой мне тоже ставил Антошка, потому что девушка должна уметь за себя постоять), повторила еще раз:

– Извините.

В ответ выслушала много нового и совсем не интересного о себе и своей родне. На упоминании мамы все же не выдержала: выплеснула ему в лицо коктейль, предложила засунуть свое драгоценное мнение в задницу и, кляня свой язык без привязи, проскользнула мимо него и смоталась, пока он стирал с лица розово-сладкую дрянь и пополнял мои знания итальянского нецензурного.

Люси и Дженни встретили мое появления у столика с полным пониманием.

– Козел, – сказала Люси и сделала глазками юному белобрысому официанту, который терся около нашего столика в полной готовности услужить прекрасным дамам.

– Ты мне нравишься, – сказала Дженни и усадила меня к себе на колени. – Все мужики козлы. Поехали со мной, малышка. Люси не любит меня, тебя не любит Джерри, у нас много общего.

– Отстань от девочки, старая перечница. – Люси стащила меня с колен Дженни и вручила официанту, чтобы я не упала. – Девочке домой пора, спатеньки, а то ее завтра съедят.

Дженни засмеялась, потрепала меня по щеке и велела официанту вызвать такси.

Честно сказать, это все было уже в тумане и помнилось обрывочно. То есть про такси помню, а как оказалась в гостинице – уже нет. И, наверное, мне уже приснилось, как Люси на стоянке у клуба целовалась с тем самым беленьким мальчишкой-официантом, а Дженни это снимала на смартфон.

 

Глава 9. Методы воспитания парнокопытных

Я умирала от жары и скуки. Кой черт занес меня на эти галеры? Средиземное море – прекрасно, старинная архитектура Сиракуз – чудесна, отсутствие кондиционера и телевизора – смерти подобно.

Да еще этот козел вчера в баре! Как он посмел мне такое предложить? Мне!..

Я запустила спелым гранатом в дверь, ведущую из внутреннего дворика в дом. Белый мрамор окрасился алым, горничная на галерее второго этажа ахнула и прижала руки ко рту. Ко мне тут же подбежал Остолоп, на ходу дергая шеей в слишком тесном крахмальном воротничке и поправляя кобуру подмышкой, склонился в неуклюжем поклоне. Пиджак смешно оттопырился назад, не умеет Остолоп их носить.

– Госпожа?

Я взвесила в руке второй гранат, представила, как прелестно будет смотреться алый сок на белой рубашке Остолопа… и как брызги попадут мне на платье – и запустила им в бортик фонтана. Он тоже белый.

– Мне здесь не нравится.

Остолоп тяжело вздохнул и напомнил, что папенька желают видеть меня наслаждающейся древней итальянской культурой. А может, греческой. Папенька в этом деле не силен, а вот мне сам бог велел получить достойное образование.

Не дослушав, я махнула рукой:

– Хватит. Ты нашел того козла?

– Разумеется! – Остолоп расплылся в счастливой улыбке, чего никогда не случалось при разговорах о культуре. Глянул на часы. – Мои орлы доставят его через четыре минуты. Сюда, моя госпожа?

– Сюда. И убери горничных с глаз долой.

Остолоп понятливо кивнул и побежал исполнять, а я впервые за это отвратительное утро с интересом оглядела дворик старинного дома. Хороший, просторный и зеленый – оливы, бегонии и еще какая-то хрень. А главное, совершенно очаровательные витые столбики, поддерживающие галерею второго этажа. Крепкие, не скользкие и на нужном расстоянии. Отлично!

Мерзавца, который посмел меня вчера оскорбить, привели ровно через четыре минуты. Он недоуменно озирался, пока не увидел меня. Тут он совершил ошибку: нагло ухмыльнулся.

– Салют, детка! Если ты хотела меня, могла просто позвать.

Ухмыляйся, придурок, ухмыляйся. Пока.

Я ему нежно улыбнулась, ничего не отвечая, и сделала знак парням, указав на два ближних столбика.

Мерзавца сноровисто привязали. Он сначала не понял, в чем дело, потом попробовал сопротивляться и получил по морде – слегка, чисто для острастки. Под конец же почти спокойно позволил ребятам закончить дело, понял, что бесполезняк. Только злобно сверкал на меня глазами и пытался казаться крутым Бондом.

Я одобрительно кивнула. Так намного веселее, чем с трусливой тряпкой, которая валяется в ногах, обливаясь соплями. А этот ничего так, держится. Да и внешне вполне, как все местные – чернявый, носатый, глаза томные (когда не щурится) и в длинных ресницах.

Когда я подошла к нему, играя хлыстом (обыкновенным, для верховой езды), даже усмехнулся:

– О как, детка любит горячих жеребцов. Хочешь покататься?

На нижней губе от улыбки выступила капелька крови. Олухи перестарались, лапы-то медвежьи, никакой куртуазности. Ай-ай-ай. А он скосил глаза на фонтан, забрызганный гранатовым соком, и облизнулся.

Еще и дразнится, мерзавец!

Отвечать ему я не стала, обойдется. Не для разговоров позвали.

Провела ладонью по щеке, заросшей недельной щетиной. Мягкая. Чистая. И пахнет годно, пота почти не слышно, а парфюм – что-то горьковато терпкое, с тяжелой сандаловой ноткой.

Его глаза вспыхнули, крылья носа раздулись – принюхивается, как зверь. И ему нравится то, что он видит. И что чувствует. Пока.

Первый удар хлыста оказался для него неожиданностью. Он вздрогнул, сглотнул – хотя кожи хлыст толком и не задел, только футболку. Так, один свист и ветерок.

Опомниться я ему не дала, мне слишком нравилась игра, не портить же ее! В несколько ударов разорвала на нем майку, смахнула обрывки и огладила его плечи хлыстом. Нежно. На смуглой коже розовели короткие полоски, все же я не такой мастер, чтобы раздеть человека, совсем не задев. Но я учусь и совершенствуюсь! С другой стороны, если ему совсем не больно – это неинтересно. И следы хлыста очень гармонируют с татушками. Ужасными, безвкусными и примитивными.

С джинсами повторять фокус я не стала, поступила проще: ножик для фруктов достаточно острый. И достаточно холодный, чтобы мерзавец не смог скрыть дрожи.

– Раздеться я могу и сам, детка. Достаточно попросить, – попробовал острить.

Хмыкнув, я нарочито медленно провела плоской стороной лезвия по внутренней стороне его бедра, остановившись у самых яиц.

Он замер, не дыша, и только когда я отвела нож – зашипел сквозь зубы. Не от боли, острие его не задело. От злости.

Его шипение отозвалось сладкой судорогой в животе, тут же захотелось прижаться к нему сзади, всем телом, потереться…

Тише-тише, мы только начали!

Закончив с раздеванием, я оглядела дело рук своих, и решила, что оно мне нравится. Красивый мерзавец. И волк на спине хорош. Интересно, умеет только скалиться, или скулить тоже?

Подумать эту мысль я отошла к столику. Выпила бокал минералки – не торопясь, разглядывая итальянца. Он тоже пялился на меня, со смесью восхищения, офигения и страха. Легкого, совсем легкого, он и себе бы сейчас в нем не признался.

Второй бокал минералки я потратила на него. Молча поднесла к губам и медленно наклоняла, чтобы он мог пить. Немного воды попало на грудь, капля задержалась над соском, прямо посередине еще одной дурацкой татушки. Мне захотелось ее слизнуть и почувствовать, как бьется его сердце. Видно же, что быстро и сильно, капли на груди подрагивают в такт. А вот член не стоит, так, слегка напрягся. Сейчас мы это дело исправим.

Я провела пальцем по его губам, спустилась по шее, по груди – все это, глядя ему в глаза. Едва-едва коснулась живота, задержала руку чуть выше члена, чтобы чувствовал тепло, но не прикосновение, и выдохнула ему в губы. Он подался вперед, попытался меня поцеловать, не дотянувшись самую малость. А мне в ладонь уже тыкался твердый и готовый к подвигам член.

Так-то лучше.

Отстранившись, я тихо засмеялась, покачала головой и отвернулась. Ненадолго, всего лишь вернуть бокал на столик и снова взять хлыст. Итальяшка разочарованно выдохнул и что-то прошептал. Мне послышалось, или повторил вчерашнее, про облизать конфетку?

Я резко обернулась, подняла бровь, мол, ты что-то сказал?

Мерзавец только тяжело сглотнул и на миг прикрыл глаза. Видно было, язык ему жжет какая-то гадость, но он героически держит ее при себе. Ну и зря, все равно пока не наиграюсь, не отпущу.

Пока я неторопливо шла к нему (дубль два, мотор!), он не отводил взгляда от моего лица, но краем глаза косился на хлыст. И стояк по-прежнему стоял.

На этот раз я сначала коснулась его члена кончиком рукояти, провела вдоль. Мерзавец прикусил губу и удержался, не застонал. А хотелось, по морде видно. Губы стали яркими, в глазах поволока. Даже о страхе забыл. И почти не вздрогнул, когда я обошла его и коснулась волчьей татушки. Ладонью. Обвела ее, потом пробежала пальцами вдоль позвоночника и без предупреждения ударила хлыстом по лопаткам. Легко, совсем легко, даже кожа не покраснела.

Он напрягся, плечи взбугрились мускулами – веревку, что ли, порвать хочет? Наивная попытка. Но выглядит красиво. Не хватает только пары-тройки изящных шрамов вдоль хребта.

Следующий удар был сильнее. Розовая полоса проступила почти сразу, именно там, где не хватало боди-арта. Вторая – рядом. И третья, четвертая… Он только шипел сквозь зубы, едва слышно. А я развивала силу воли: страшно хотелось коснуться свежих отметин ладонями, губами, почувствовать наливающийся жар, и спуститься ниже, погладить его член, взять в руки…

Успеется. Послушать его стоны и просьбы о пощаде хочется сильнее.

На седьмом ударе он, наконец, выдохнул:

– Извращенка, мать твою. Не кончаешь без своего хлыста?

Чертов хам! От злости я едва не сорвалась и не ударила со всей силы, пришлось остановиться и мысленно досчитать до пяти. Не калечить же такой экземпляр мерзавца парнокопытного. Максимум – несколько шрамов, которые, как известно, украшают мужчину. Лучше бы учили вежливости, но парнокопытные отвратительно поддаются дрессировке.

Через несколько секунд он забеспокоился. Напрягся, прислушиваясь, и чуть повернул голову – хочется обернуться, но надо держать марку, да?

На этот раз я ударила сильно, с оттяжкой, ровно за миг до того, как он все же решился обернуться. И не по спине, а по ягодицам, поперек. Как розгами в школе.

Он дернулся, открыл рот – выругаться, но не успел. Только рвано и быстро дышал между ударами, и с каждым вздрагивал, запрокидывал голову. Это почти как секс, только горячее и дерешь не ты, а тебя, да, козлик? Мне нравится. А тебе и не должно. Вчера ты о моем удовольствии не думал, сегодня я не думаю о твоем. Все честно.

Я не видела его лица, вполне хватало пластики – ярость мешалась с беспомощностью, боль с возбуждением. И ни единой капли раскаяния или осознания.

Не пороли тебя в школе, а зря. Может, научился бы не хамить направо и налево!

Я остановилась после дюжины ударов. Хватит пока.

Неспешно вернулась к столику, села в свое плетеное кресло, бросила хлыст между блюдом с канапе и вазой с фруктами. Налила себе минералки, с удовольствием выпила. Мерзавец все это время сверлил меня ненавидящим взглядом. От его возбуждения не осталось и следа.

Взяв фруктовый ножик, принялась чистить апельсин. Он брызнул на меня соком, сладким и свежим, я облизнулась. Обожаю апельсины! Это тоже почти как секс. Да, как поцелуй. Вот так берешь в рот дольку, сначала сосешь из нее сок, потом надкусываешь, и рот наполняется сладко-кислой влагой. Вкусно! Я даже зажмурилась от удовольствия.

Мерзавец что-то прошипел. Невнятно.

Открыв глаза, я ему улыбнулась. Отрезала еще дольку апельсина, встала с ней в руке.

Он сжал губы, прищурился. Сейчас оскалится и бросится! Если веревку порвет, вон уже кожу на запястьях ободрал в кровь.

Хлыст я тоже взяла. В другую руку. Сделала шаг.

Мерзавец чуть подался назад. Поморщился от боли. Нечего было дергаться, тогда бы не ободрался, и вообще… вообще, мне надоело. Улыбаться и играть надоело. Я зла, как черт. Никто не смеет обращаться со мной, как с дешевой шлюшкой. Ненавижу самовлюбленных козлов, мнящих себя пупами земли! Пусть теперь ему будет больно, как было больно мне!

Апельсиновая долька упала на плиточный пол, и черт с ней. Он ничего больше от меня не получит, кроме хлыста! Ничего! Никогда! Ни капли кофе, ни кусочка суши, и больше не назовет меня «мисс Кофи»!.. Ненавижу тебя, козел!..

Я била его, не считая ударов и не думая ни о чем, кроме: «проси прощения, сволочь!».

Я наслаждалась своей властью и безнаказанностью, его стонами и руганью, его просьбами… просьбами? Плевать! Я тоже просила, он услышал? Нет!..

Ненавижу!

Как он смел трахать ту крашеную сучку у меня на глазах? Как смел насмехаться надо мной? Как он смел быть таким красивым, так петь, так двигаться – и даже не смотреть на меня? Козел! Ненавижу!

Ненавижу…

* * *

Я проснулась, стукнувшись рукой обо что-то твердое, вся в слезах, с бешено колотящимся сердцем, запутавшаяся в одеяле и на самом краю постели. Руки дрожали, во рту было сухо и гадко, а на душе и вовсе погано.

– Дерьмовый сон, – пробурчала я, едва ворочая языком.

И залилась жаром.

Дерьмовый сон помнился слишком отчетливо. Намного отчетливее, чем окончание вчерашней попойки. Лучше б я его забыла! Тогда бы не хотелось провалиться со стыда. Господи, подумать только, я выпорола Джерри…

Я зажмурилась, обхватив горящее лицо ладонями, и попыталась вытрясти подробности сна из памяти.

Но голая спина с волчьей татуировкой и алеющими следами хлыста вытрясаться не желала. Волк нагло скалился, рука по-прежнему чувствовала тяжесть хлыста, а между ног пульсировало и горело… о, черт! Я извращенка. Я хочу выпороть и трахнуть Джерри.

Черт, черт, черт! Как хорошо, что никто не может подсмотреть мои сны, я бы умерла от стыда!..

Срочно в душ. Холодный. Прийти в себя и забыть, забыть!

Если б это было так просто, забыть! Подобности сна все утро то и дело вставали перед глазами. Я краснела, бледнела, заикалась и спотыкалась на ровном месте, хорошо хоть гениям было не до меня, и хорошо, что сумела ни разу не облить никого кофе.

К обеду я немножко успокоилась, подробности эротической фантазии слегка побледнели (или я себя в этом убедила). И меня посетила здравая мысль: надо все же извиниться перед Джерри. Нет, не за сон! За вчерашнюю чуть не случившуюся аварию. Просто чтобы это не стояло между нами и не мешало совместной работе.

На что-то еще, кроме работы, я уже не надеялась. Да и… нет, ни за что! Вдруг он догадается, в каком виде я сегодня его представляла ночью? Позорище!

В общем, за час до обеда я честно пришла извиняться за вчерашнее. На меня посмотрели как на пустое место, равнодушно улыбнулись и велели сделать капучино с корицей. И вообще заниматься делом, а не отвлекать его от работы. Кстати, в одиннадцать часов они привыкли пить апельсиново-грейпфрутовый фреш с капелькой лайма и тремя веточками мяты. Две трети литра. А на обед желают гаспаччо и пасту с мидиями из ресторана сеньора Пьетро. Что, ты еще тут? Быстро за дело, detka!

Люси мне сочувствовала, но помочь ничем не могла. Только качала головой: не обращай на него внимания, а главное, не жди от него. Ничего. На свете полно других парней, не таких гениальных и гораздо более удобных в обращении.

Была бы я умная, послушалась бы сразу и забыла. Но я ж не ищу легких путей, особенно когда чувствую себя виноватой. Картинка летящего в пальму байка и проклятый сон не давали мне покоя, вспоминались в самые неподходящие моменты, например, когда я была готова вылить Джерри на голову очередную чашку капучино. Потому я была примерной девочкой. Обеспечивала гениям порядок в стаде массовки, умудрялась как-то разводить приглашенных на прослушивание звезд, чтобы не столкнулись и не обнаружили, что им всем гении поют одно и то же:

– Ты прекрасен (-на), гениален (-льна), великолепен (-на), незаменим (-а), роль писана под тебя, и мы хотим только тебя, а на других и смотреть ни-ни!

Гении трудились в поте лица, уничтожая литры кофе, килограммы печенек и радуя прекрасным аппетитом сеньора Пьетро. К концу следующей недели массовка была набрана, на основные роли либо нашли хороших профи без звездных болезней, либо дублеров из ансамбля. Селин Дион (по телефону) вежливо пообещала глянуть роль, когда постановка «обретет форму». Ее так же вежливо поблагодарили, сделали пару дежурных комплиментов, обещали позвать как только, так сразу и, отключившись, единогласно решили в спектакль не брать.

– Не люблю, когда звездят, – изрек Джерри и потребовал печеньки с ананасовым джемом и имбирем, непременно маленькие и хрустящие. Крупные и с кокосом ему уже надоели. И шоколадные тоже. И вообще, когда у нас будет Эсмеральдо?!

– Когда кто-то перестанет жрать мои печеньки и займется делом, – возмутился Том, отнял у Джерри пакет и ушел работать в насиженное кресло. Под газетку.

Начинающийся скандальчик, которых с каждым днем становилось все больше, прекратила Люси.

– Эсмеральдо найдется, Фебюс приедет к началу репетиций. А вы, обормоты, совершенно зря выгнали ту девочку с косичками, как ее, Барбару Купер. Из нее выйдет отличная Квазимодочка.

Обормоты дружно возмутились, что они не берут на работу детей, и когда девочка закончит школу, тогда пусть и приходит.

Люси только вздохнула и подмигнула мне. Мол, у тебя есть ее телефон, а эти сами не понимают, чего хотят.

Примерно таким макаром Том плотно уселся мне на шею, потому что помощник режиссера – это нянька, которая вытирает сопли, кормит обедом и поит кофе, составляет расписание, утешает обиженных артистов и решает все насущные проблемы с охраной, уборкой, снабжением и снаряжением, а также бегает за никотиновой жвачкой, свечами от геморроя и бесконечными печеньками. Наверное, к стоматологу Тома тоже поведу я, и буду петь колыбельные, чтобы гений не боялся бормашины.

Фил очень обрадовался уютному устройству Тома на моей шее, официально назначил меня помрежем и пообещал помогать во всем, с чем сама не справлюсь. Кроме, конечно же, кофе-обеда-уборки-артистов-охраны-снабжения и печенек. Несолидно для великого продюсера, и вообще он страшно занятой человек. Зато перевел мне аванс за либретто и назначил неплохое жалованье как помрежу. Я по наводке Люси сняла комнату в семейной гостинице в Санта-Монике, совсем недалеко от моря, и еще осталось достаточно, чтобы купить маленькую подержанную машинку. Или байк. Или пока заначить и наслаждаться новым и прекрасным ощущением собственных, честно заработанных бабок.

А Джерри… Джерри по-прежнему называл меня «мисс Кофи» и не замечал, пока не требовалась очередная порция кофе-суши-пиццы.

Вот как-то так гении и добрались до конца кастинга, а я – до третьей главы своего нового романа. Сюжет уже сложился, и в этом сюжете мистеру Джеральду была назначена роль Злобного Злодея, а Люси – Прелестной Невинной Малютки. И плевать, что в ней шесть футов роста и характер бульдозера. Главное – тонкая и нежная душа.

 

Глава 10. Облом как тенденция

Так вот, о нежной душе. В субботу утром (только прошла первая неделя кастинга) в мою еще не обжитую комнату в пансионе «Азалия» вплыла подобная фрегату Люси и велела заканчивать щелкать клавишами, потому что «жизнь не ждет». А раз не ждет, мы идем купаться. Море холодное, но это не беда, для нормальных людей давно придумали бассейны, горки и прочие радости жизни.

Купальник есть, плавать люблю, потрепаться с Люси – святое дело, а сегодняшнюю норму текста я написала еще вчера ночью. Значит, бассейн!

– Аквапарк, – поправила меня Люси.

День в аквапарке мы провели просто чудесно! И не вдвоем, а вчетвером. С Люси был тот самый мальчик-официант из «Зажигалки» с истинно арийским, под стать внешности, именем Гюнтер, а для меня она припасла еще одного, из того же заведения, но чуток постарше и темненького. В смысле, мулата или квартерона. Красавчик! Мы с ним отлично покатались с горок и поиграли в салочки, потом он очень эротично кормил меня виноградом и жаркими взглядами обещал великолепную ночь.

Ну а что, мальчик красивый, чистый (Люси клятвенно заверила, что все мальчики Дика проходят медосмотр каждую неделю и не связываются с кем попало). Жиголо? А хоть бы и так. Нет у меня времени на полноценный роман, да и не с кем. Милорд улетел и весточки не подает, Джерри – козел, Том – гей и любимый мужчина лучшего друга, ни с кем из артистов я не познакомилась толком, тупо не было времени. Соблазнять сына хозяйки пансиона? Нет уж, латиносы в рабочих комбинезонах – не мой формат. Конечно, еще полгода без секса, и я на сантехников бросаться начну, но пока все не настолько плохо-то (про эротические сны с участием Джерри умолчим, это пока еще не клиника).

В смысле, все было бы хорошо и даже отлично, если бы я не забыла о климате и креме для загара. Это Люси и Майку (квартерону) пофиг на солнышко и температуру, у них кожа и не к таким прелестям климата приспособлена. Гюнтер тоже живет в ЛА не первый год и загорел чуть не дочерна. А мы, северные фиалки, горим. Вот я и сгорела. Где-то часам к пяти вечера начала покрываться красными пятнами и падать в обморок. Разумеется, ни о какой бурной ночи и речи быть не могло! Мальчиков Люси отправила восвояси, а меня отвезла домой.

Как мне было хреново! Я и забыла, что такое перегрев и обгоревшая кожа. Последний раз такое со мной случилось лет в двенадцать, на Крите, когда я самостоятельно пошла на пляж и там уснула.

Героическая Люси поила меня водичкой, мазала кремом и подставляла тазик. Даже ночевать со мной осталась:

– Муж в командировке, а детки за меня не волнуются. У них свои взрослые дела, – вздохнула она с явным сожалением.

В этот раз о детях Люси я не узнала ничего, не до того мне было. И более-менее пришла в себя только к вечеру воскресенья. Проснулась от скрипа кресла-качалки, несколько минут не могла понять, кто я и где я, потом разглядела в полумраке Люси.

– А, проснулась. – Она подсела ко мне, помогла сесть в подушки. Я поморщилась: кожа горела и скрипела, так что шевелиться было больно, и касаться простыней – больно, и жить тоже было больно. – Ничего, завтра будет намного лучше. Пей.

Вручив мне кружку прохладной воды, Люси взяла со столика у кровати какие-то бумажки, повертела в руках, хитро улыбнулась.

– Ирвин Говард, значит. У тебя хороший вкус.

Я вопросительно булькнула: что Ирвин?

– Билет в Милан на сегодняшнюю ночь, бизнес-класс. Приглашение в Ла-Скала на послезавтрашний вечер, премьера «Турандот», Калафа поет Андреа Бочелли.

– Сегодня?.. – Я приподнялась, но тут же легла обратно. Голова кружилась так, что я не то что до самолета, до туалета не дойду. – Вот же…

– Ничего, мужчину полезно немного помурыжить, – сочувственно вздохнула Люси. – Чтоб больше ценил.

Я согласилась. А что было делать? Плакать, что моя давнишняя мечта послушать Бочелли вживую почти осуществилась, но я такая дура, что обгорела и не могу поехать в Милан? Дура… если б я знала!.. А Ирвин тоже хорош. Билет на ночь воскресенья, опера – во вторник, между прочим, у меня работа. И он знает об этой работе. И знает, что гениям плевать на билеты в оперу, у гениев печеньки кончаются и кофе варить некому.

Козлы. Ненавижу.

Я все же хлюпнула носом и разревелась от жалости к себе.

Меня, может, никогда больше лорд не пригласит в Ла Скала! А они, они… особенно Джерри!..

Минут десять я вдохновенно рыдала, жалуясь на несправедливость жизни и больную голову, а также руки, ноги, спинку и животик. Люси гладила меня по волосам, утирала нос платочком и отпаивала минералкой.

– Все, успокоилась? Вот и умница. Пошли-ка умываться.

После умывания, прохладного душа и намазывания горелой меня лечебным кремом я в самом деле успокоилась и даже начала немножко соображать. К примеру, что к билетам могла прилагаться записка… с чем-нибудь приятным… ну там фламинго, то-се…

Записка в самом деле была: «Том и Джерри не погибнут без вас за четыре дня, а если погибнут – сами виноваты. Ирвин».

И все. Ни слова на тему «хочу видеть вас, моя прекрасная Роза», или там «скучал, думал о вас». Без небылиц, да? Торговец базарный! И не особо-то мне хотелось в Ла Скала!

Скомкав записку, я швырнула ее в открытое окно и тут же услышала хмыканье Люси.

– Вот теперь я за тебя спокойна. Жить будешь.

– Не дождутся! – Я откинулась спиной на подушки и зашипела от боли. – Как думаешь, если я не выйду на работу завтра, они умрут с голоду?

Люси засмеялась:

– Пострадают, сожрут полдюжины пицц и начнут ценить свое счастье. Может быть. Недолго. А ты не вздумай высовываться на солнце. И купи себе крем с фильтром сто, для младенцев.

– Агу! – согласилась я.

В следующие два дня на работу я не пошла: Фил выдал индульгенцию до выздоровления. И вестей от Ирвина не получила. Зато, наконец, вдоволь натрепалась с Манюней по скайпу: если не надо рано вставать, можно допоздна сидеть в сети. Поделилась с ней шоком от найденного в тапке скорпиона, пожаловалась на местный отвратительный фастфуд и еще более отвратительный общественный транспорт, выслушала новости о кое-каких наших приятелях и очередных Манькиных перипетиях со строительством дачи… В общем, почувствовала себя почти что дома. Правда, об Ирвине я не рассказала, Манюнюэль б мне голову откусила за то, что отказала мужчине, о котором все ушли ей прожужжала. Я так и слышала ее укоризненное: «Дурище принципиальное, думаешь, кто-то оценит твою высокоморальность? Ладно, я понимаю, пока была замужем за своим Козлокобыловым, но сейчас-то что тебе мешало получить удовольствие? Так и помрешь, не узнав, что такое оргазм».

Нет уж. Обойдемся без нравоучений. Зато байки о гениальных козлах и прочей артистической живности пошли на ура, и Манюня строго велела не телиться, а выбрать себе вменяемого мужика и не страдать фигней.

Еще б найти его, этого вменяемого мужика! Учитывая, что на китайцев, латиносов, негров, панков и инвалидов меня не тянет, а белых и здоровых (в смысле не инвалидов) граждан мужского пола и традиционной ориентации в ЛА меньше процента.

И что я отказалась от ночи с Ирвином? Дурище!

* * *

В среду, явившись на очередной кастинг, первым делом я выслушала стоны Тома и вопли Джерри насчет моей безответственности, дурости и прочая, прочая. В отместку я им сообщила, что кофемашина сломалась, и кофе теперь будет только из автомата на первом этаже. Оба заткнулись, переглянулись и велели приступать к работе, а то там за дверью опять куча дебилов.

Через пару часов (без итальянского мата и жалобных стонов) кофемашина сама собой починилась, и кастинг пошел своим чередом. Без мата! Джерри даже на первую чашечку капучино буркнул что-то вроде «спасибо». Хотя, наверное, мне показалось.

В пятницу к обеду кошмар под названием кастинг завершился полной и безоговорочной победой гениев над жестоким и несправедливым миром. Нашелся даже Крысолов в лице белобрысого официанта из «Зажигалки». Его привела Люси (кто бы сомневался) и даже растолкала Тома, чтобы он проснулся. У Гюнтера оказался отличный голос, непонятно, что он в официантах делал.

– В «Зажигалке» с левыми подработками он получал намного больше, – просветила меня Люси несколько позже. – Однако славы-то хочется.

Угу, на славу он и смотрит влюбленными глазами, а Люси тут вовсе ни при чем. Верю!

А пока, то есть после окончания кастинга и сытного обеда в ресторане небезызвестного синьора Пьетро (мужчины всегда добреют после обеда, это доказано британскими учеными), я решилась снова поговорить с Джерри. Извиниться. Я же не нарочно, а он? Принеси, подай, пошла вон… обидно, между прочим.

Я даже момент подкараулила, когда Том отлучился куда-то, а Джерри завис у стойки с текилой, и сразу ухватила быка за рога.

– Слушай, мне жаль, что так получилось. Очень жаль. Извини меня, пожалуйста. Не злись.

Он уставился на меня поверх бокала. Так внимательно, что я чуть не поверила, что все-таки простит. Конечно, глупо надеяться на что-нибудь вроде «мир-дружба-жвачка», но… я все-таки надеялась. Даже дышать почти перестала.

А у него заледенели глаза. Но почему? Что я такого сказала?

– Злиться на тебя? Чушь, – уронил он. Поставил бокал на стойку.

И уставился на мой бюст. Потом на ноги. И снова на бюст. Измерил, взвесил, признал годным к употреблению. Криво ухмыльнулся.

– Уговорила. К среде подойдет твоя очередь.

Хлестнуло, как пощечина. Лицо загорелось. И уши. Перехватило горло. Все мысли исчезли. Раньше так бывало только во сне – и как во сне, я схватила со стойки бокал и плеснула ему в лицо.

Он вовремя зажмурился, спасая глаза, и поймал мою руку. На ощупь или на слух, понятия не имею. Хватка у него оказалась – словно капкан. Синяки останутся. Правда, боли я не почувствовала.

– Не делай так больше, – холодно и спокойно сказал он, открыв глаза. Заставил меня поставить стакан обратно, и только тогда выпустил мое запястье. На замочившую ворот рубашки текилу он не обращал внимания.

– А то подашь на меня в суд? – мой голос был так же ровен и спокоен, зато его немножко перекосило, словно кислого хлебнул, а в глазах зажегся совсем уже нехороший огонек. Но Остапа понесло: – Это ж любимое развлечение суперзвезд вроде тебя.

На миг мне показалось, что меня сейчас убьют прямо здесь, у барной стойки, на глазах изумленной публики. Но спас меня Том. Выскочил как черт из табакерки, плюхнулся на табурет рядом с Джерри, отпихнув меня (не по злобе душевной, просто не заметил). И как ни в чем не бывало продолжил прерванную речь о постановке. Кажется. Честно говоря, я не стала слушать, а сбежала.

От Тома, от Джерри, и вообще из ресторана. А телефон отключила.

Вот как мне дальше с ним работать? Не с телефоном, конечно, с Джерри. Вообще, сможем мы вместе работать? Или я при следующей встрече оболью его уже не текилой, а кофе? Ага, а он уронит на меня софит. Или настучит Филу, или подаст на меня в суд.

Сволочь, какая же он все-таки сволочь! Мало ему было! Надо было врезать по этой козлиной харе, так, чтобы в ушах зазвенело!

 

Глава 11. Храбрый портняжка и комната синей бороды

Не знаю, сколько и куда я шла – и не знаю, как умудрилась не попасть под машину. Видимо, случайное везение. А как меня Люси нашла, не знаю тем более. Но нашла же! Затормозила рядом со мной, посигналила и, когда я обернулась – отрыла дверцу своего «мини-купера».

Я села. Молча. Даже смотреть на Люси не хотелось, чтобы не видеть укора и разочарования. Сама знаю, что вела себя как последняя дура. Теперь знаю и больше ошибки не повторю. Но толку-то от заднего ума.

Однако Люси ничего насчет дуры не сказала. Вообще ничего не говорила до самой «Зажигалки». Привезла, за руку отвела к бару, сунула в руки что-то ледяное и шипящее. Отпив, я чуть не выплюнула мерзкую кислятину с убийственным содержанием ментола, но под строгим взглядом Люси все же проглотила.

В голове тут же что-то взорвалось, зашипело – и прояснилось. Словно пыльный мешок с меня сняли. Так что кислую дрянь я допила полностью и добровольно. А потом Люси повела меня на второй этаж, к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен» и скалящимся черепом. Солидной такой двери, перед которой маячил то ли менеджер, то ли вышибала. Я ее еще в первый раз заметила, но не спросила, не до того было. Да и значения не придала. Подумаешь, дверь. Не Синей же Бороды комната!

То ли менеджер, то ли охранник сдержанно кивнул Люси и открыл перед ней дверь. За ней оказалась крохотная комнатка, похожая на шлюз: ни окон, ни мебели, ничего. Только вторая такая же дверь, а перед ней на маленьком столике разложены маски. Черные, белые и красные. Шелковые. Разного размера, от крохотных полумасок до закрывающих все лицо.

Люси взяла две белые, одну протянула мне. Помогла завязать сзади, а то у меня пальцы дрожали. И, прежде чем войти во вторую дверь, погладила меня по плечу.

– Ты можешь просто смотреть. Как захочешь.

На этот раз ощущение сна не было совсем. Я четко понимала, что это – явь. И что Люси ведет меня в закрытый клуб, где люди развлекаются как-то сильно нестандартно. Может даже противозаконно. Единственное, в чем я была уверена, так это в отсутствии наркоты. Почему? А потому что отлично помнила пару слов Дика на эту тему. И главное, его интонацию. Ну и в «Зажигалке» я не заметила никого, даже отдаленно напоминающего продавца сладкой смерти. У них такой, особенный, взгляд.

А вот за дверью ничего особенного не оказалось. Уютный полупустой зал, отделанный в духе западного салуна, камнем и деревом. Подиум с шестом, доходящий до середины зала, и небольшой танцпол. За барной стойкой – ковбой, чем-то напоминающий Олега Табакова в молодости, а на табуретах вдоль стойки – несколько одиночек, все в красных масках. В уголке лениво перебирает клавиши древнего пианино (на самом деле навороченного синтезатора «Ямаха») тапер в джинсах, белой рубашке и кожаном жилете.

Публика на первый взгляд была та же самая, что в общем зале, разве что все – в масках. В основном белых и красных. Но это на первый взгляд. Если присмотреться, то все оказывалось куда интереснее… не ошибаюсь, или вон та изысканная леди в красной маске носит ошейник и ест с рук у своего спутника?

– Нам фреш и что-нибудь легкое, – велела Люси официантке.

Я с интересом на нее глянула, ожидая увидеть девицу топлесс, или там с заячьими ушками. Ничего подобного. Белая рубашечка, зеленый шейный платок, зеленый фартук в пол. Строгая прическа, минимальный макияж. Это что, клуб баптистов?

Люси тихонько хихикнула.

– У тебя такой взгляд… расслабься. Тебя никто не покусает.

Я фыркнула и спрятала руки под стол, а то уже успела цапнуть салфетку и начать ее терзать.

В самом деле, надо расслабиться. Раз уж Люси сегодня играет в фею-крестную, будем пользоваться. Кстати, вот интересно…

– Почему ты привела меня сюда?

Люси пожала плечами:

– Такой огонь не должен пропадать зря. А если я ошиблась, то тебе пригодится как материал для романов. Но я не ошиблась. – Она пододвинула ко мне бутылочку минералки. – Тебе рассказать правила, или пока просто посмотришь?

– Я немножко в курсе, так что посмотрю.

Кивнув, Люси откинулась на спинку кресла и щелкнула пальцами. Тут же подскочил кто-то из служащих, склонился к ней.

– Майку от нас «Кровавую мери».

Официант смотался, а я удивленно глянула ему вслед: здесь Майк? Кажется, я не знаю о нем чего-то любопытного.

– Он же тут работает?

– Нет, только развлекается, – усмехнулась Люси. – Вообще-то Майк неплохой адвокат.

Упс, как-то неловко вышло. Принять адвоката за жиголо… и почему-то общаться с адвокатом мне уже не слишком хочется.

А тем временем бармен вручил одному из сидящих у стойки парней (их всего-то было трое) бокал и что-то шепнул. Парень в красной маске тут же обернулся, напоказ отпил из бокала, поставил его обратно на стойку и, соскользнув со своей табуретки, направился к нам.

Мне стало совсем неловко. Ну не знаю я, как тут принято общаться с сабами, тем более – с чужими… или не чужими? Как все сложно-то!

– Доброго вечера, прекрасные леди.

Майк опустился на одно колено, поцеловал руку Люси, а затем мне, задержав губы на моей коже чуть дольше. Ну да, я повторила за Люси. Я ж говорила, что обезьянство – наше все. Похоже, сегодня только на него вся надежда. Хотя, это ж Люси и Майк! Чего я боюсь-то? Не покусают.

– Рада тебя видеть. – Я улыбнулась Майку. – Присаживайся к нам.

Люси одобрительно хмыкнула, Майк сел в свободное кресло, а я… я подумала, что неплохо бы уже принести наш фреш. Мне срочно надо чем-то занять руки. И не ерзать, когда Майк на меня смотрит! Мне неловко, словно кто-то подглядывает мой неприличный сон. И я совершенно не представляю, что делать дальше! Что тут вообще принято делать? Для клуба БДСМ, как их описывают или показывают, все слишком прилично и скучно. Ни тебе стриптиза, ни плеток-наручников, ни голых девиц в цепях. Наверное, все же нетрадиционные баптисты.

– Перед шоу всегда тишина и покой, – тихо пояснил Майк, уловивший мое удивление. – Еще минут на десять. Может быть, пока пригласишь меня потанцевать?

– Да. – Я вскочила, словно меня в попу укусили. – Идем!

Схватив его за руку, потянула к танцполу: вот там я точно знаю что делать! Не то что в этих ваших закрытых клубах! И вести в танце я не буду. Не люблю, хоть и умею.

А танцевал Майк весьма неплохо для адвоката. Не как Джерри или Тошка, конечно. И не как Ирвин. Но вполне годно. На ноги не наступал и придерживал за талию очень даже галантно. Правда, никаких бабочек в животе, дрожи в коленках и прочих мистических явлений рядом с ним не наблюдалось, но оно, наверное, и к лучшему. Голову мне сегодня хочется сохранить ясной.

Несколько минут на танцполе этому весьма помогли. В смысле, ясности в голове. Заодно я более-менее рассмотрела посетителей, отметила кое-где вольность в одежде и тематические аксессуары вроде того же ошейника. И – явление еще человек двадцати, так что к концу нашего танца все столики были заняты. На миг мне даже показалось, что я увидела Джерри под белой маской – мелькнуло что-то взъерошенно-латинское, одетое в излюбленном им бомж-стайл. Но, по счастью, мужчина сел за столик совсем рядом с танцполом, и от сердца отлегло: не он, слишком массивен и татушек на открытых руках нет. А то коленки что-то задрожали.

К столику мы вернулись перед самым шоу. На всякий случай я решила кое-что уточнить у Люси. Чисто для спокойствия нервной системы.

– Мы не встретим тут Джерри?

– Ни в коем случае, – утешила меня Люси.

Вот теперь я была спокойна и готова наслаждаться шоу. Интересно же до безумия! Ни разу не была в подобных заведениях, что совершенно непростительно для писателя. Да здравствует матчасть! Вот прямо в ближайшем же романе и использую.

Для начала я использовала фреш, чтобы занять руки и промочить горло. Намек Майка (не вслух, боже упаси, исключительно пластикой) на тему «руки можно занять и мной» я проигнорировала, так что его забрала Люси. Усадила на пол рядом, позволила опереться согнутой рукой на свои колени и принялась перебирать волосы.

За наблюдением за ближними своими я едва не упустила начала шоу. Свет притушили так мягко, что я ничего не заметила, пока смолкшее фортепиано не сменилось тихими и тревожными звуками альт-саксофона и там-тама. Что-то восточно-европейское в этно-аранжировке, завораживающее и тягучее.

Зал замолк, затаил дыхание. Мое сердце тоже забилось быстрее: похоже, в этом клубе знают толк в шоу! Ну, что же будет?

Круг теплого света упал на подиум, высветил девушку. Без маски. Очень милую, тоненькую, с поднятыми вверх волосами, в длинной пышной юбке, белой блузе с открытыми плечами и корсаже.

Послышались аплодисменты.

Девушка робко улыбнулась публике, сделала книксен и подняла руки. С потолка спустилась цепь с наручниками, обитыми изнутри мягким. Девушка вложила в них запястья. Послышался щелчок, и тут в круг света вступил мужчина в безупречно-элегантном костюме от Армани. В руке он держал кнут, или что-то на него похожее, очень ковбойского (и устрашающего) вида.

На этот раз аплодисменты были куда горячее. Даже, можно сказать, восторженные были аплодисменты. Вряд ли его внешности: ну, довольно привлекательный коротко стриженый брюнет, какой-то хищный, но на мой взгляд – ничего особенного, если не считать особенным выпендреж с кнутом и галстуком.

«Не Джерри», – подумалось почему-то разочаровано.

– Корсар! Сам Корсар! – пронесся по залу шепоток.

Подходящее имечко для хищника. И извращенца.

Хм. Что это я? К чертям критицизм, любуемся шоу!

А любоваться было чем. Для начала – небольшой стриптиз. Корсар снял пиджак, сбросил на руки кому-то из официантов. Затем – галстук. Кажется, синий в золотых корабликах. И этим галстуком повязал поднятые руки своей нижней. У нее при этом сделалось такое счастливое лицо, словно ей миллион баксов дали. А затем…

На первом ударе я машинально зажмурилась, ожидая крика девы. Однако крика не последовало, лишь треск разорванной ткани, едва слышный стон и выдох зала, так что глаза я все же открыла. И дальше не закрывала – зрелище, хоть и крайне странное, завораживало. И возбуждало.

Кнутом Корсар владел виртуозно, словно с ним родился. А с девушкой обращался, как с хорошо настроенным музыкальным инструментом. Она вздыхала, стонала, а под конец кричала и подвывала – в такт ударам, выгибаясь то им навстречу, то в тщетной попытке увернуться. Но больше я смотрела на самого Корсара: что чувствует он? Растреплется ли его идеальная прическа, взмокнет ли белоснежная рубашка?

Не тут-то было.

Он наслаждался игрой – вниманием зала, откликом своей сабы, собственным совершенством. Но мимика оставалась почти спокойной, словно он не раздел девушку кнутом и не полосовал нежную кожу едва не до крови, а играл в покер с компанией таких же, как он, лощеных джентльменов.

Нет. Он мне не нравится. И я не хочу оказаться в положении этой девицы, даром что она кончает под кнутом. Но вот на его месте… если вместо девицы поставить кое-кого другого… да, я бы это попробовала. Но не здесь. Это слишком личное, чтобы выносить на публику. Особенно на знакомую публику.

Я так задумалась, что пропустила окончание шоу. Очнулась, только когда меня тронула за локоть Люси.

– Понравилось?

Кинув быстрый взгляд на подиум, где уже начался следующий номер – танцевали два парня, что-то похожее на корриду – я неопределенно пожала плечами. Честно, сама не понимаю, понравилось или нет. Взбудоражило, задело, но понравилось ли?

– Корсар редко дает шоу, так что тебе повезло.

– Он артист? – спросила я почти без надежды на «да», но вдруг? Профессиональное шоу все же совсем другое дело! С ним как-то проще, что ли…

Рядом с Люси тихо засмеялись, а я вздрогнула. Забыла про Майка. А он так и сидел на полу подле Люси, откинувшись ей на ноги, и выглядел довольным жизнью. Честно говоря, я совсем не так представляла сабов. То есть я слабо их себе представляла вообще, но уж точно не такими веселыми. Там же что-то такое с подчинением и болью, а тут… не саб, а котенок.

– Артист в душе. – Люси запустила пальцы в волосы Майка, ласково разворошила воронье гнездо, в которое превратилась его модная прическа. – Алекс Монтроз, хозяин юридической фирмы «Корсар» и непосредственный начальник Майка.

Я чуть не подавилась. Фамилию Монтроз я слышала от Фила, когда обсуждали юридическое сопровождение, и поняла, что это очень-очень круто.

Мне тут же вспомнилось опрометчивое предложение, адресованное Джерри: подать в суд.

Я невольно передернулась, представив лощеного извращенца с кнутом в зале суда. Нет уж, давайте обойдемся без такого счастья! Хватит с меня шоу.

– Он круто владеет кнутом. Но по мне это слишком… э…

– Слишком жестко? – переспросила Люси. – Если не уметь, то да. Можно покалечить. Вообще-то начинать лучше с чего-то поменьше и полегче. Хлыст, розги, стек, если тебе нравится что-то подобное. Или обычный широкий ремень. Дай.

Я воззрилась на нее в удивлении. Что дать? Но тут же поняла, что она обращалась к Майку: он непринужденно вытащил ремень из своих джинсов и протянул Люси. А он показала его мне:

– Вот такой. Возьми, примерься.

Мне показалось, что на меня сейчас смотрит весь зал. И что я – голая. Если бы это был сон, то на этом месте мне полагалось бы проснуться в холодном поту под смех сотни глоток. Но я не проснулась. И никто не засмеялся. Никто, кроме Люси и Майка, на меня и не смотрел, разумеется. Им своих развлечений хватало, вон кто-то неподалеку уже томно подстанывает не в такт музыке.

Украдкой оглядевшись, я нашла источник звуков через столик от нас и тут же отвернулась. Может данному солидному джентльмену и нравится, когда на него смотрят во время минета, а мне – нет.

Вообще мне тут некомфортно. Слишком все… короче, слишком.

– В другой раз, – покачала головой я, взяла свой недопитый фреш. – Пойду чуть проветрюсь.

Люси понимающе усмехнулась:

– За стойкой есть выход на балкон. Отличное тихое местечко.

Вот туда я и смоталась – подышать воздухом и попробовать разобраться в собственных чувствах. Странных и противоречивых.

Разобраться не вышло: я цедила фреш, смотрела на огни ночного города и не могла найти в своей голове ни единой мысли, одни только непристойные картинки и одно единственное имя: Бонни Джеральд. Наверное, это болезнь. Я ухитрилась им заболеть и не знаю, как вылечиться. Можно ли вообще вылечиться от помешательства?

– Вот ты где, – раздался за спиной знакомый голос.

Я выдохнула: слава богу, это не тот, о ком я думаю. Всего лишь Дик.

– У вас тут крайне любопытное шоу, – сказала я, не оборачиваясь.

– Сдается мне, тебе нужно кое-что другое.

Я вместо ответа фыркнула… и приготовилась слушать. То есть я прекрасно понимала, что Дик предложит что-то малоприличное, и мне надо бы сразу отказаться, даже не выслушивая… но… но какого черта? Я двадцать семь лет была милой, порядочной девушкой, чуть ли не образчиком добродетели, и что, кто-то оценил? Или это сделало меня счастливой? Ни-чер-та.

А Дик, как и положено змею-искусителю, продолжал:

– Что-то более реальное. И только для тебя. Я угадал? Можешь не отвечать. – Он хмыкнул и подошел совсем близко, встал рядом со мной и отпил из своего бокала. Судя по запаху, тоже фреш. Яблочно-морковный. – Иногда стоит позволить себе сделать то, что хочется. Не ждать от других, понимаешь? Просто взять и наплевать на «принято», «прилично» и «мама не одобрит». Ты взрослая девочка, а до сих пор сама себя не понимаешь. Пора бы разобраться, не находишь?

– К психологу не пойду, – буркнула я.

Дик засмеялся.

– И правильно. Плохой тебе не поможет, а хороший пришлет обратно ко мне. Что, Майк тебя не привлекает?

Я вздрогнула (почему меня опять насквозь видно?) и покачала головой.

– Он хороший, но…

– Тебе хочется другого. Расскажи, чего именно. Наверняка что-то да найдется.

– Я не… – начала я, но замолчала, не понимая: а что сказать? И зачем? И… страшновато, если уж на то пошло. Я себе-то не хочу признаваться, чего хочу на самом деле, а тут – почти незнакомому содержателю клуба. И, кажется, борделя.

– Да ладно. Все-то ты знаешь. – Дик снова отпил сок, несколько секунд помолчал. – И совершенно зря стесняешься.

А вот сочувствия не надо! Тоже еще, папочка нашелся!

Я резко обернулась к Дику, собираясь высказать ему все, что думаю о непрошенных советчиках… и устало выдохнула:

– Может и зря. Вообще зря я сюда приехала.

– Пройдет, – улыбнулся Дик. – Тебе просто надо расслабиться. Не здесь, а где-то в тихом уединенном местечке, ко взаимному удовольствию…

Мне вспомнился взгляд Майка на ремень в руках Люси и его разочарование, когда я этот ремень не взяла. Ведь ему же явно нравится! Еще бы я не умирала от стыда, только представив, как буду потом смотреть ему в глаза… дура, да? Ну уж какая есть. И мне хочется не Майка, а…

И совсем не обязательно краснеть! Бледнеть и заикаться – тоже! И вообще, я могу себе позволить хотя бы разочек попробовать. С кем-то, кому это нравится. И кто меня не знает. Да, главное – кто меня не знает и кому не придется потом смотреть в глаза.

– Сколько это будет стоить?

– Совсем другое дело! – хмыкнул Дик и подмигнул мне. – Как подруге Люси, две с половиной тысячи. Две мальчику, пятьсот за номер, девайсы и все прочее.

– Благотворительность или первая доза даром? – подняла бровь я. От названной суммы хотелось икнуть, несмотря на отсутствие комиссионных заведению, но в принципе чего-то такого я и ожидала. Покупку машины придется отложить, обойдусь подержанным байком, и бог с ним. Жила без роскоши, проживу и дальше. И, как ни странно, сейчас я чувствовала себя вполне уверено и не краснела. Вот точно, у лорда с базара научилась.

– Вклад в твое вдохновение. И ты подпишешь мне все твои книги. Идет?

– От такого предложения сложно отказаться…

– Вот и не отказывайся. К завтрашнему вечеру найдем подходящего мальчика. Красивого, опытного и здорового, у нас с этим строго. Или предпочитаешь не мальчика, но мужа? Черного, белого, латино? Огласи техническое задание, моя леди.

Запретив себе краснеть и заикаться, я огласила. Достаточно подробно, включая полную конфиденциальность. Пообещав, что даже под пытками не выдаст паролей с явками, и вообще завтра все будет в лучшем виде, Дик написал мне номер счета и адрес:

– В высшей степени нелюбопытный персонал и полное отсутствие журналистов и прочих неприятных личностей. Ну, ты понимаешь, не первый год замужем. Оплатишь после…

– Нет. Вперед. А то передумаю.

– Тоже верно, – согласился Дик, велел зайти в медкабинет сдать экспресс-анализ (у нас с этим очень строго!) и оставил меня офигевать от собственной распущенности, меркантильности и… смелости.

Нет, отчаянной храбрости. Без дураков.

И если кто-то скажет, что хорошо воспитанной интеллигентной девочке просто заказать себе шлюху на ночь – не верьте. Не знает, о чем врет.

* * *

Остаток вечера я провела дома, не включая телефон со скайпом и по самые ушки нырнув в роман. За ним и уснула. А наутро, едва выпив кофе, позвонила Филу. Суббота, может, и не самый подходящий день для общения с продюсером, но лучше я успею первой. Если успею, конечно. Что-то мне подсказывает, что Фил не будет удивлен моим желанием не появляться больше на репетициях.

Продюсер в самом деле не удивился. И даже не ругался. Очень вежливо и спокойно попросил еще обдумать свое решение, и если я уж совсем не смогу работать вместе с Томом и Джерри, то через неделю он найдет им другого ассистента, а меня отправит в отпуск, писать.

– Потребуются правки – приедешь на полчасика и все сделаешь. Романы на первом месте, Ти. И имей в виду, выход первой книги через две недели, к этому времени надо сделать буктрейлер. Кстати, сценарий я тебе скинул на мыло, в понедельник надо довести до ума, и в среду снимаем.

– Мне можно присутствовать? – обрадовалась я возможности слинять подальше от парочки козло-гениев.

Фил хмыкнул:

– Можно. Но в понедельник – на репетицию.

– Им будет спокойнее без меня, поверьте.

– Ти, не делай из мухи слона. Подумаешь, поцапались с Джерри, это нормальный рабочий процесс. Пройдет.

Пришлось согласиться. В смысле, в понедельник явиться на репетицию и изо всех сил постараться не убить мистера Джеральда, чтоб ему икалось сутки без перерыва. И вообще, до понедельника еще дожить надо.

К обеду я поняла, что дожить даже до сегодняшнего вечера – уже проблематично. Я уже раз двадцать вместо имени главного героя написала «Джерри», а вместо романтической сцены – зверское убийство. Никуда не годится! И Люси сегодня не поможет. Я, как последняя редиска, не перезвонила, хотя на телефоне было три пропущенных вызова от нее. И Манюне не позвонила, ограничилась привычным «все хорошо, но ужасно много работы, потом расскажу подробнее» по скайпу офлайн. Не подруга, а ехидна. Но мне отчаянно не хотелось ни с кем обсуждать мою сегодняшнюю эскападу с мальчиком по вызову. Вот сначала сделаю дурость, а потом буду каяться. Или не буду. Надоело жалеть о несделанном!

Так что расслабления и отвлечения ради я пошла в косметический салон. Обертывание для волос с лемонграссом и мятой, маникюр, педикюр и прочие маленькие женские радости оказались именно тем, что доктор прописал. Я так хорошо расслабилась, что едва не прозевала нужное время (и совершенно прозевала обед). Пришлось быстро-быстро вызывать такси, не заходя домой.

В тихом местечке звезд этак на шесть меня встретили улыбками и сдержанным интересом:

– Подать ужин в номер?

– Разумеется, – кивнула я. – На двоих.

Гулять, так гулять. Подумаешь, отдам еще баксов пятьсот за скромную трапезу. Или тысячу. Да плевать! Я их честно заработала, могу тратить, как хочу.

У меня поинтересовались, когда подавать и желаю ли я посмотреть карту вин?

От вин я отмахнулась. Вот чего сегодня не хочу, так это спиртного. А подавать… часа через полтора. И оставить столик прямо у входной двери.

Портье невозмутимо кивнул и все записал. А затем выдал мне ключи и объяснил, что домик под номером восемь располагается прямо по дорожке и направо, там есть указатель.

И вот я, независимо сунув большие пальцы в карманы джинсов и нахлобучив кепку козырьком назад, отправилась изучать гнездо порока. В крови кипел азарт пополам с любопытством, я чувствовала себя как в детстве, когда убегала с компанией таких же как я обормотов играть в индейцев. Одним из обормотов был, разумеется, Антошка. И сейчас мне остро не хватало его рядом. Потому что он бы точно сказал: «Молодец, Тишка. Давно пора сотворить что-нибудь этакое! А то совсем закисла после своего придурка Кобылевского!».

Не дождетесь! Киснуть – не наш метод.

Стоило вспомнить Тошку, как сама собой откуда-то взялась улыбка. И задор. И здоровая спортивная злость. Козлы кругом? А вот назло вам всем!..

И тут порывом ветра с меня сдуло кепку. От неожиданности я застыла на месте, не понимая, почему вдруг резко стемнело? Даже задрала голову… вовремя, главное, вовремя! Первая крупная капля упала мне прямо на нос. А вторая… вместо второй меня окатило потоком теплой воды. Тропический ливень, мать его, первый ливень в этой пустыне – именно сейчас!..

А потом позвонили от Дика, и…

 

Глава 12. Мадонна и больной ублюдок

Четыре часа тому назад

Отвратительный день заканчивался отвратительным вечером. Как назло, в «Зажигалке» не было никого, с кем бы хотелось провести ночь. Да к черту ночь, даже потанцевать было не с кем! Одинаковые влажные сучки, готовые вешаться на «самого Джерри» гроздьями. Даже выпить было не с кем! Том свалил в Сан-Диего к своему очередному «гениальному артисту», с Филом утром поругались из-за кофейной дуры.

Вот вспоминать дуру (и ее сиськи) не стоило. Сразу захотелось кого-нибудь убить, к примеру, Тома. С первой минуты было понятно, что от мисс Кофи добра не жди! Очередная «милая девушка», желающая замуж, детишек, счет в банке и полоскать мозги. Нормально трахнуться ко взаимному удовольствию и по-человечески разойтись каждый к своей жизни – нет, это не по ним. За десять секунд оргазма эти сучки хотят все, что у тебя есть и тебя самого на короткий поводок в придачу. А если ты не согласен на поводок – она подаст в суд.

Или просто растопчет, выбросит и забудет, как…

Dermo! Не хочу вспоминать Сирену! Девять лет прошло, я давно ее забыл! Забыл! Где моя текила?

– Вы просили вам больше не наливать, мистер Джеральд, – очень вежливо сказал бармен и поставил на стойку стакан сока. Морковного. Dermo!

Рука сама потянулась схватить стакан и хрястнуть об стойку, а потом добавить бармену хуком справа. Но он себя остановил. Драка с барменом – это уже клиника. Прав Фил, нервы надо привести в порядок. Все ж полгода гребаной «нормы» – слишком много. И текила уже ни черта не помогает.

– Дик у себя? – выпив половину отвратительного сока, спросил он.

Бармен кивнул.

На всякий случай он заглянул в «красный» зал. Никого интересного там не увидел, а одной пьяной домине, предложившей выпить и познакомиться поближе, показал фак и в простых выражениях объяснил, с кем и как она может знакомиться. Он даже обрадовался возможности спустить пар простым человеческим скандалом (сама нарвалась!), но тут же подбежал кто-то из обслуги (новенький, что ли, морда незнакомая).

– Прошу вас, метресса, – взяв сучку под локоток, повел в сторонку. Видимо, на выход: к нарушителям правила «к гостю без маски не подходить» Дик безжалостен. Так что это ее последний заход в «Зажигалку».

Дик нашелся в кабинете, за телефонными переговорами с кем-то из своих «птенчиков». Обвалившись в кресло, пока Дик расхаживал туда-сюда, он нащупал на полу ближайшую бутылку и не глядя к ней присосался. Все же минералка лучше, чем морковный сок. От нее не тошнит.

Дик тем временем велел «птенчику» зайти к нему прямо сейчас и отключился.

– Дерьмово выглядишь, приятель, – бросил вместо приветствия. – Может, Роксану позвать?

– Пфе, – поморщился он. В сессии Роксана была хороша, почти как Сирена, но вне сессии оказалась такой же сукой.

– Тебе же нравилось.

– Это было давно. Есть у тебя что-то более вменяемое?

Дик пожал плечами:

– Чтобы не оторвала тебе яйца? Есть. Люси.

– Похерить дружбу ради секса? Нет уж. Другие варианты, Дик.

– С другими сложно, Бонни. Слушай, пару минут подожди. У меня тут срочный вип-заказ, разберусь и… – В дверь постучали, Дик виновато поморщился. – Входи.

«Птенчик» оказался знакомой мордой. Смазливый испанец, лет двадцати пяти, танцевал стриптиз то в общем зале, то в «красном». Стопроцентный нижний, маза.

Начало инструктажа пролетело мимо, но на фразу «новая клиентка, особые пожелания» уши сами собой насторожились.

– …готовность к экспериментам. Надо выложиться по полной, ты понял? Я хочу, чтобы она была довольна.

Испанец открыл было рот что-то ответить, но не успел.

– С этого момента подробней, Дик. Что это у тебя за новая особая клиентка, я ее знаю?

– Нет, – Дик обернулся с профессиональной улыбкой, неубедительно прикрывающей злость. – Бонни, это конфиденциально, я не могу.

– Можешь. – Бонни очаровательно улыбнулся. Ну чего злиться-то? Друзья же! – Что за особые пожелания, выкладывай.

– Бонни, отвянь. Это не для тебя девочка.

Чем сильнее Дик злился, тем идея казалась привлекательнее. В конце концов, если среди старых и проверенных нет никого подходящего, может же повезти с новенькой!

– Девочка? Великолепно. Сколько ей?

– Достаточно! Бонни, не заставляй меня…

– Не будь занудой. – Бонни подмигнул испанцу. – Малыш, свалишь отсюда, получишь пятерку.

– Какого черта?.. – Дик сжал кулаки, шагнул к Бонни… потом оглянулся на «птенчика», вспотевшего от жадности, потом снова на Бонни. И усмехнулся. – Ладно. Свободен, Бонни с тобой рассчитается.

Испанца унесло, а Дик упал во второе кресло.

– Другое дело. Выкладывай.

– Для мисс это в первый раз, так что будь паинькой. Глаза завяжешь, она не хочет, чтобы ее видели. Девайсы выберешь сам.

– Сколько ей лет? Белая? Черная?

Дик хмыкнул и развел руками:

– Адекватная. Встреча с тобой вне игры ей нужна еще меньше, чем тебе. Огласка – тем более. Больше не скажу, даже не спрашивай.

Откинувшись на спинку кресла, Бонни улыбнулся.

– Ладно. Сколько она платит?

– Обычная такса, мальчику две штуки. Но ты их не получишь.

Бонни рассмеялся.

– Ах ты старый жучара. Дашь водилу, чтобы отвез домой, и мы в расчете.

Дик молча протянул руку. Бонни ее пожал.

Жизнь налаживалась.

Здесь и сейчас

Мужчина с завязанными глазами стоял передо мной, не смущаясь наготы ни на грош, и от него разило возбуждением и адреналином за километр.

– Так мне нравится больше, – сказала я.

Ты меня не узнаешь. Сегодня я совсем не буду похожа на милую, покладистую мисс Кофи.

– Для вас только самое лучшее. Как мне обращаться к вам, мадонна? – самоуверенная улыбка, ни капли сомнения в собственной неотразимости.

– Мадонна? Годится. Три шага вперед и закрой глаза. – То ли я простудилась, то ли нервы шалят. Голос сел до контральто а-ля Элла Фицджеральд.

Он послушно шагнул в дом и замер в ожидании. Я тоже замерла. Сейчас – последняя возможность прекратить опасную игру, не рисковать… а чем, собственно, я рискую? Он меня терпеть не может, так что хуже точно не будет. И он точно никому не расскажет о наших невинных шалостях. И вообще. Я его честно купила!

Мое сердце колотилось как сумасшедшее, и отчаянно хотелось дотронуться до мокрой смуглой кожи, до бьющейся на шее голубой жилки, и вплести пальцы в его волосы…

Это я и сделала. Приблизилась вплотную, вдохнула терпкий и свежий запах – дождя, мокрой джинсы, разгоряченного мужчины и последнего «Кензо». Запустила руку в черную гриву и потянула вниз, заставляя опуститься на колени. Правда, пришлось делать это осторожно, чтобы не сдернуть ненароком его повязку.

Он послушался. Нет, даже не так. Он послушался с нескрываемым удовольствием, скользнул щекой по моей груди, и дыхание его участилось.

Мое тоже.

Это оказалось так остро и сладко – знать, что я могу с ним сделать все, что захочу! Правда, даже на коленях у моих ног он все равно выглядел далеко не кроткой овечкой. Что-то вроде тигра на цепочке: то ли бросится, то ли еще подождет в засаде. И от этого адреналин в моей крови кипел еще жарче.

Я провела ладонью по его щеке. Гладкой, брился совсем недавно. Пожалуй, так мне нравится больше, чем с щетиной. Может, и не так брутально, зато не царапается.

– Как тебя звать?

– Бонни, – его голос прозвучал непривычно мягко.

– Бонни… – повторила я, пробуя звуки на вкус. Неожиданно, да. Почему-то я думала, что он назовется иначе. Уж точно не своим настоящим именем. – Редкое имя для парня.

На самом деле мне хотелось съязвить: мистер Джеральд и доктор Бонни. Или козел Джерри и душка Бонни. Но тогда вся конспирация пойдет к чертям. Нет уж.

Вместо ответа Бонни слегка потерся губами о мою ладонь и словно принюхался… да, точно. Принюхивается, как кот к сметане. И улыбается. Никогда не видела у него такой улыбки – не кривой и ехидной, а почти нежной и чуть настороженной. Если б я не была так на него зла, почесала бы за ушком. Может, даже поцеловала бы…

Потом. Если захочет.

А пока я зашла ему за спину, вынула из сумочки широкую эластичную ленту, предусмотрительно купленную перед походом в салон, и заново завязала ему глаза. Он тихо хмыкнул…

Я сначала шлепнула его по губам, только потом испугалась, и в тот же миг поняла, что он меня провоцирует – а я ведусь. С удовольствием ведусь. Мне нужен повод, чтобы… чтобы… сделать то, что мне хочется?

Погладив его по горящим губам, надавила на нижнюю. Бонни послушно приоткрыл рот, лизнул мой палец. И снова крылья носа раздулись: принюхивается.

– Мята и лемонграсс. Нравится? – усмехнулась я, позволяя ему целовать мои пальцы.

– Да, мадонна, – шепотом и невероятно сексуально. – Необычный запах для девушки.

Я восхитилась: так изящно троллить свою госпожу – не всякому дано!

Запрокинув его голову, так же нежно спросила:

– Нарываешься?

– Если мадонне будет угодно, – голосом тигра, приманивающего ягненка к вкусным зеленым кустикам.

– Мадонне угодно.

Я отступила на полшага. Интересно, что там Дик положил. Наверняка и презервативы тоже, у них же «строго». Впрочем, у меня в сумочке тоже есть. Не люблю их, но что поделать.

Бонни прислушивался, пока я вскрывала коробку и разглядывала девайсы. Сказать по правде, с большинством я была знакома только теоретически, так что Бонни предстоит поработать подопытной мышкой. Интересно, он сам в курсе, что принес? И готов к использованию всего этого?! Вот же больной ублюдок…

Мысль о больном ублюдке и вибраторе отозвалась горячей волной внизу живота и всякими смутно-горячими желаниями. Кажется, кто-то тут – испорченная девчонка.

Первым я взяла хлыст, для пробы легонько стегнула себя по ноге – определить вес, нужную силу замаха и прочая. С ним обращаться умею, спасибо второму роману и общению с реконструкторами – научили разбираться в старинном оружии и одежках, и пользоваться хлыстом, плетью и прочими интересными штуками.

– Встань, – скомандовала Бонни, вручила ему коробку и слегка подтолкнула в нужную сторону. – Отнеси в комнату.

Он молча кивнул и, поднявшись, безошибочно направился в комнату. Не знала бы, ни за что не догадалась, что у него глаза завязаны: шел ровно и уверенно, на углы не натыкался. Только войдя в комнату, замедлил шаг, не зная – куда дальше.

Легким ударом хлыста я направила его к комоду у кровати. Он едва заметно вздрогнул и послушно изменил направление. А мне стало весело: можно поиграть в лошадку! Правда, жеребец будет посерьезнее, чем Антошка. И злее. И… похоже, на этой огромной кровати Бонни будет смотреться просто великолепно. Особенно если приковать к изголовью.

– Поставь. – В подтверждение приказа я огладила его спину хлыстом, и снова он отреагировал едва заметной дрожью. – Ты готов использовать все это?

– Я сам это собирал, мадонна, – не оборачиваясь.

И снова вызова в голосе больше, чем покорности, и он отдается во мне злостью, драйвом и желанием… Рука сжала хлыст, в горле пересохло. Так ярко представилось, как Бонни укладывает в коробку плеть с гладкой рукояткой в форме члена, проводит по ней чуткими сильными пальцами, что я на секунду забыла, как дышать.

Дикость, бред – тиран Джеральд хочет, чтобы его выпороли и отымели. Но ведь хочет!

Оказывается, как иногда совпадают наши мечты!

– Дай мне руки.

Меня поджидал еще один сюрприз. Маленький и очень, очень горячий.

Его напульсники. Те же самые, или очень похожие, что он носит постоянно – из состаренной черной кожи, с клепками, какими-то бляшками, колечками и… карабинами. Удобно скреплять друг с другом или с цепочкой, которая лежит в коробке.

Мистер Бонни Джеральд носит это на работе?! Как мало я о нем знаю!

Но сегодня такой прекрасный повод узнать его поближе и с совсем другой стороны…

Для начала я почти повторила сцену из собственного сна. Правда, не сразу нашла, как пристегнуть к деревянным столбикам наручи. Эти столбики подпирали потолочную балку и казались невинной деталью интерьера. Пока не разберешься в некоторых особенностях. Подсказал Бонни (нет, мне не интересно, с кем он был здесь раньше!) все с той же затаенной усмешкой: оказывается, в гнезде порока и разврата имеется пульт управления. Светом, шторами, музыкой и черт знает чем еще. В частности, по столбикам ездят стальные колечки, к которым можно что-нибудь (или кого-нибудь) прикрепить, и пульт регулирует высоту. А мозаичное панно напротив столбиков убирается в стену и открывает ростовое зеркало.

Музыку я тоже включила. Танго из «Мистера и миссис Смит» – люблю эту группу.

Бонни тоже оценил. Настороженности в улыбке стало меньше, предвкушения – больше. А смирения, или чего там положено сабам, по-прежнему ни на грош. И бог с ним. Зато как он откликался на прикосновения! Словно запрещая себе, ластился к моим ладоням, прикусывал губу – чтобы не стонать? А я всего-то гладила его плечи и грудь… не могла удержаться. Мне так давно этого хотелось! Рассмотреть, потрогать его всего, ощутить биение пульса и ритм дыхания, мягкость волосков на руках и животе. Грудь у него была идеально гладкой, только от пупка вниз спускалась дорожка… когда я провела по ней, Бонни откинул голову и мучительно тихо простонал:

– Мадонна… пожалуйста…

Сладко до головокружения! И хорошо, что он привязан, потому что больше всего мне хочется потянуть его на себя, опуститься на пол и… И это – от одних только прикосновений? Я его даже не поцеловала еще! Кажется, кто-то тут немножко сходит с ума. Так. Дышим глубоко и размеренно, никуда не торопимся. Он мой на всю ночь.

Я глянула в зеркало – в собственные горящие, как у ночной кошки, глаза, раскрасневшиеся щеки, припухшие губы. Вид немножко безумный, но мне идет. И Бонни, привязанный к столбикам и выгибающийся под моими руками, мне тоже идет. Вот прямо мой фасон и размер!

Обхватив ладонью его член, я легонько сжала. Бонни выдохнул со стоном и потерся о меня спиной, бесстыдно выпрашивая ласку. Это было так странно и так красиво! Я ласкала его и, как завороженная, смотрела в зеркало, ловила каждый его вздох, каждое движение. И, нащупав сосок, резко ущипнула.

Дрожь, короткий выдох, член в моей ладони напрягся сильнее.

– Ты любишь боль? – выдохнула ему в шею.

– Все, что ты делаешь со мной, мадонна.

Я невольно засмеялась. Не потому что он сказал что-то смешное, нет. Просто так, от переполняющих эмоций. Засмеялась и прикусила его плечо. Для этого мне пришлось подняться на цыпочки.

– Мой Бонни.

– Твой.

Он толкнулся мне в ладонь, по губам скользнула такая знакомая кривая усмешка. Только на этот раз в вызове слышалась просьба, а в провокации сквозила беззащитность.

Я прижалась к нему со спины, потерлась всем телом, продолжая ласкать всюду, куда только доставали руки – и впитывая его жар, его запах… похоже, мои эротические сны теперь будут пахнуть «Кензо».

Очень кстати я вспомнила про сны. А то немножко увлеклась аперитивом и забыла про основное блюдо. Я же хотела узнать о Бонни как можно больше? Вот сейчас и узнаю.

Стоило мне отдалиться на сантиметр, как он замер, всем телом выражая вопрос и жажду продолжения. Я мимолетно восхитилась его пластикой – как ему удается, почти не шевелясь и не произнося ни слова, сказать так много? Талант, однако.

Под хлыстом пластика стала еще выразительнее. Или я стала лучше его понимать. Не суть. Но ему это так явно нравилось… Особенно острой была реакция, когда я нежно провела хлыстом между его ягодиц – он застонал, вцепился пальцами в столбики и прикусил губу. «Еще!» – ему не надо было произносить этого вслух, я и так видела. Чувствовала. И я приласкала его еще, а потом ударила, слушая его отклик, как музыку. Бонни так наслаждался игрой, что у меня сносило крышу – от упоения собственной властью, и от его реакции, и от красоты его тела… и от стыда. Но стыд я быстро засунула в самый дальний угол. Подумаю об этом завтра. А сейчас – мне хорошо. Я, наконец, делаю то, чего хотела и в чем не решалась себе признаться. И сейчас я свободна! Я – свободна!..

Это ощущение вольного полета вдруг стало самым важным и прекрасным на свете, и я, зажмурившись и уронив хлыст, раскинула руки, закружилась на месте… были б крылья – взлетела!..

Очнулась я, когда закончилась песня и наступило мгновение тишины. Очнулась, глянула на Бонни – он чему-то улыбался, откинувшись назад, словно в гамаке (надо быть танцором, чтобы умудриться расслабиться в такой неудобной позе) и мне упорно казалось, что он меня видит. И что он меня понимает.

Два больных ублюдка? Возможно. Плевать. Он безумно красив, и сейчас совсем не похож на гения с мерзким характером. Словно моложе стал. Открытый, беззащитный, настороженный… ну да. Он же не видит, что я делаю. Только слышит. И странные же картины ему рисуются, наверное!

От этой мысли я снова засмеялась. Тихо, чтобы не спугнуть это странное волшебное чувство понимания, почти родства двух немножко чокнутых и очень скромных гениев.

А Бонни на мой смех вопросительно обернулся, словно хотел позвать обратно. Ближе.

Мне хотелось того же. Наверное, это и есть – взаимопонимание? Вот такое странное, сумасшедшее и ненормальное. Мне нравится. А еще мне нравилось его касаться. Изучать. К черту хлыст, успеется еще, я хочу трогать его руками, и губами, и всем телом! К черту халат, он только мешается! Хочу – кожа к коже…

Сбросив халат на пол, я прижалась к нему, на этот раз спереди, потерлась щекой о плечо, лизнула – соленый. И пульс его стучит, как взбесившийся дятел, быстро и громко, отдается во мне – мое сердце бухает в груди, в висках, заглушает последние слабые писки рассудка… или предрассудков? К чертям и то, и другое! Бонни – мой, весь мой… трется об меня, целует, рвется из пут…

– Мадонна!.. – прозвучало, как мольба, и тяжело, с хрипом, словно он долго бежал.

Я замерла, заглянула ему в лицо. Его приоткрытые губы горели, и глаза наверняка туманились… как бы мне хотелось сейчас заглянуть ему в глаза! Увидеть в них…

Узнавание? Шок? Насмешку и холодность? Нет, не надо. Реальность – куда более хрупкая штука, чем фантазия. Один неверный шаг, и порежешься об осколки.

– Чего ты хочешь сейчас, Бонни? – я нежно погладила его по лицу, задержавшись большим пальцем на губах.

– Поцеловать тебя.

Слова были – как поцелуй, и от касания его губ по руке бежала жаркая волна, грозя унести прочь едва пойманный за хвост здравый смысл. Рано. И вообще ни к чему.

– Поцелуи в прейскурант не входили, – усмехнулась я и ущипнула его за сосок. – Но я готова оплатить их отдельно…

Он криво усмехнулся:

– Да ну.

– Ну да. Плетью. Один поцелуй – один удар.

Целую секунду он молчал, готова поспорить – восхищенно. Потом склонился ко мне, коснулся губами моих губ.

– Годится, – выдохнул мне в рот и поцеловал по-настоящему. Я едва устояла на ногах, голова закружилась. Пришлось держаться за него. А он, гад насмешливый, оторвавшись от моих губ, шепнул: – Раз.

Мою крышу сорвало окончательно (если она вообще сегодня была). Непослушными пальцами нащупав карабины, я отстегнула его от столбов и потянула к кровати, толкнула на нее спиной – он упал свободно и расслаблено, словно инстинкта самосохранения нет в принципе, раскинул руки и позвал:

– Еще поцелуй, мадонна? Я весь твой.

О да. Все двадцать сантиметров стояка (за точность не поручусь, но выглядело внушительно) – к моим услугам. Изумительная шлюха. Высший класс.

– Плеть – это больно, Бонни. – Дотянувшись до коробки, взяла пакетик из фольги и надорвала.

– Я и не сомневался, mia bella donna. Иди ко мне.

Я вложила резинку в его ладонь и смотрела, не отрываясь, как он раскатывает тонкий латекс, едва касаясь члена пальцами. Чертовски горячо.

– Считать будешь сам, – хотела сказать насмешливо, а получилось… да плевать, как получилось! Никто и никогда не был готов платить за мои поцелуи собственной шкурой. Пусть для Бонни это игра, адреналиновая наркомания, да что угодно! Мне плевать, что он хочет не меня, а незнакомку без лица и имени. Сегодня Бонни – мой адреналин и мое сумасшествие. – Руки, Бонни.

Я привязала его запястья к изголовью. Ему не понравилось – раздул крылья носа, сжал губы, став похожим (на миг, не более!) на Джерри вчерашнего. Но он послушался. Тиран, деспот и сволочь Джерри повинуется! О, это божественное ощущение власти, именно его мне и не хватало до полного улета!

Он скользнул в меня так легко и естественно, словно мы черт знает как давно любовники. Словно у меня не было целого года одиночества. Словно… словно мы созданы друг для друга…

Кажется, я вцепилась в его плечи со всей силы и кричала. Не помню. Один сплошной туман, и головокружение, и ощущение правильной, самой естественной на свете заполненности, и вкус его губ… помню только, как перед самым пиком выдохнула:

– Не смей кончать!

Он выругался по-итальянски. И сдержался. Не знаю, чего ему это стоило, но когда я открыла глаза, лежа у него на груди, мокрая и не в силах пошевелиться, он был натянут, как струна, и тяжело дышал. А на нижней губе темнел след укуса.

Невероятно красиво и эротично. И я хочу еще. Что такое один раз после года воздержания? Правильно, ерунда какая-то. Даже такой горячий раз.

Он почувствовал. Или мысли прочитал. Неважно.

– Позволь мне, мадонна.

Я позволила. Освободила его руки и позволила себя ласкать – ладонями, пальцами, губами… Я снова кричала, прижимая его голову к своим бедрам, а мир рассыпался на бессмысленные и прекрасные кусочки – вечность и коньки в придачу. Бонни. Мой Бонни. С губ рвалось – люби меня, Бонни! И я искусала их почти до крови, чтобы только не сказать вслух. Я плохо соображаю, когда накатывает вторая волна… да черт бы побрал мою прекрасную семейную жизнь, у меня и первой-то ни разу толком не было! Ненавижу…

Он слизал мои слезы, и нежно, с ума сойти как нежно, целовал искусанные губы. Он вошел в меня – на последней, утихающей волне наслаждения, и третья накрыла меня с головой почти тут же. Словно сквозь толщу воды я слышала его хриплое дыхание, видела сведенное судорогой лицо, бугрящиеся мускулами плечи. Его мокрые волосы путались у меня в пальцах, я растворялась в нем, в его жажде, в его напоре, и больше всего на свете мне хотелось ощутить, как он вздрагивает, с рычанием вбивается в меня последний раз и, всхлипнув, падает.

– Не смей кончать, больной ублюдок! – сжав его волосы в горсти, я дернула назад, едва не сбив к черту повязку на его глазах.

И под его невнятное рычание кончила в четвертый раз. Последний. Потому что больше… больше я не могла. Все. Пустота. И легкость, словно я падаю с сотого этажа, даже не вспоминая про парашют.

Не чувствуя собственного веса, и забыв про то, что Бонни на полголовы меня выше и килограммов на пятнадцать тяжелее, я толкнула его – чтобы скатился с меня на кровать. Огладила напряженное, мокрое тело. Поправила черную ленту, попутно вознося хвалу всем индейским богам за то, что она каким-то чудом удержалась на месте. Заведя его руки наверх (он даже не ругался, только тяжело дышал, кусал губы и тянулся ко мне всем телом), прикрепила к изголовью. Секунду подумав, если так можно назвать созерцание божественно красивого мужчины в одном касании от оргазма, развела его ноги и тоже привязала. Затем огладила от ступней вверх, вслушиваясь в сиплый стон, впитывая рельеф напряженных мышц. Остановила руку на внутренней поверхности бедра, кинула взгляд на открытую коробку с девайсами… да, вот то, то мне нужно для высоконаучного эксперимента. Позволит он это с собой сделать или нет? Но сначала приласкать.

Проведя пальцами по его промежности, погладила между ягодиц – отстраненно удивляясь, что осмелилась это сделать. И куда подевалась хорошо воспитанная девочка? Заблудилась где-то, наверное.

Бонни задышал чаще, мотнул головой, пробормотал что-то неразборчивое и потерся задницей о мою руку.

О, черт. Я снова его хочу. В пятый раз?

Продолжая удивляться сама себе, я дотянулась до его рта, позволила облизать пальцы. Бонни сделал это так… так… горячо? Нет, обжигающе! И чуть сильнее, насколько позволяли путы, раздвинул ноги.

Как он умудряется оставаться красивым и брутальным в такой непристойной позе, я даже гадать была не в состоянии. Просто плыла по течению, не в силах думать. Завтра, все завтра! А пока – я просунула в него палец, сама чуть не задыхаясь от снова накатившего возбуждения, затем второй (с трудом), чуть помассировала… Он сжимался и подавался навстречу, а я едва удержалась, чтобы не склониться к его члену и не взять в рот. Нет уж, обойдется.

Тихий стон разочарования, когда я вынула пальцы и встала с кровати, был ожидаем, но от того не менее сладок. А предвкушение – еще слаще. Отыметь тирана и деспота не в фигуральном, а в прямом смысле, кто еще из его жертв может таким похвастаться?

Тут же мелькнула подлая мыслишка, что при таких развлечениях мистера Джеральда кто-то да наверняка может, но я ее отогнала. Предпочитаю думать, что это все только для меня. Эксклюзив.

Вибратор, смазка. Руки дрожат. Во рту сухо. На все гнездо разврата – самба, изумительная самба, под которую я танцевала с Ирвином. Видел бы милорд!..

Я засмеялась, представив его круглые глаза, или как там реагируют настоящие лорды, обнаружив ужасную непристойность? Я бы посмотрела, да. Хотя смотреть на Бонни все равно интереснее. Ждет, нервно облизывает губы, сглатывает. Как сучка в течке.

Опустившись рядом с ним на колени, я звонко шлепнула его по бедру.

– Ну же, мадонна!.. – его просьба была слишком похожа на требование. Не годится.

Я ударила его по губам. Он резко вдохнул, словно ему не хватало воздуха.

– Неубедительно. Еще разок, Бонни.

– Пожалуйста, трахни меня, – хрипло, голодно. Проникновенно.

Теперь я глотала воздух, внезапно закончившийся в легких. Как у него так получается, что я готова отдаться от одного только голоса?.. Я не додумала, потому что вибратор попытался выскользнуть из моих рук. Рановато. И вообще, не хватало еще, чтобы он догадался, что я делаю это в первый раз.

Итак, смазка – из тюбика на пальцы, пальцами между его ягодиц.

Стонет, закусывает губу, приподнимает бедра. Хорошо.

Теперь самое… э… смутительное. Я краснею, да? А ты все равно не видишь, Бонни. И не увидишь. И почему так туго? Такое впечатление, что тебя давно не трахали. Или я не умею… нет, этот вариант опустим, как неромантичный.

Я справилась. Даже не зажмурилась, хотя и хотелось. Потому что увидеть, как фаллоимитатор растягивает задницу Бонни, хотелось больше. Чисто чтобы поверить, что – да, я его отымела. Квест, мать его, пройден. Господи, как же хорошо – сделать, наконец, то самое, что нельзя ни в коем случае, ужасно неприлично и хорошие девочки так не поступают! Правильные мужчины тоже не дают трахать себя в зад и охаживать хлыстом, и к черту этих правильных мужчин.

Несколько секунд я просто смотрела на Бонни – распятого на кровати, мечущегося от жажды и удовольствия, на покрывающие совершенное тело капельки пота, на проступившие мускулы – он весь казался свитым из стальных канатов, а цепочка, удерживающая его – тонкой и хлипкой. Тигр. Нет, ирбис – тоньше и гибче тигра, но не менее опасен.

Мой. На ночь, на час, на минуту – неважно. Сейчас – мой.

– Не скучай без меня, Бонни, – шепнула я, нежно целуя его в губы. – Я скоро вернусь. Да, и не смей кончать без меня.

– Я не… не смогу долго, mia bella, – прерывисто, со всхлипом.

– Лучшая шлюха ЛА и чего-то не сможет? Не верю, – хмыкнула я и ушла в душ, подхватив свой халатик с пола.

Мне нужна пауза. Хотя бы на пару минут.

– Sei bellissima, madonna, – донеслось мне вслед. (Ты прекрасна, итал.)

 

Глава 13. Ты меня никогда не увидишь, я тебя никогда не забуду

В душе я повела пару минут, не больше. Ровно, чтобы хватило сполоснуться, полюбоваться на собственное сияюще-ошеломленное лицо и помянуть тихим незлым словом бывшего супруга. Он так гордился своей неподражаемой мужественностью и успехом у дам, что я, дура наивная, верила. И искренне считала, что это со мной что-то не порядке, раз в постели с неземным совершенством мне чего-то не хватает. А может, просто холодна, как бревно. По крайней мере, Кобылевский считал именно так.

Ага, сегодня я в этом убедилась. Целых четыре раза убедилась.

Почему я была такой дурой и не развелась раньше? Почему не изменила этому уроду ни разу, хотя возможностей было – хоть отбавляй? Дура обыкновенная, одна штука. Но теперь я определенно буду умнее!

Подмигнув дуре обыкновенной в зеркале, я вытерлась, накинула халатик и вернулась к своему подопытному тигру. Целых несколько секунд любовалась напряженным телом и закушенной губой, и познавала новое, неизведанное чувство: когда мужчина делает что-то для меня. Что-то вне своей зоны комфорта, даже болезненное. Не напоказ перед соседями, родней и коллегами, а молча, без публики. Наверное, если б на месте Бонни был обычный мальчик по вызову, эффект получился бы совсем не тот. За деньги и не такое сделаешь. Но Бонни…

Больной ублюдок.

Я подошла к нему на цыпочках, склонилась – и легко коснулась его члена. Бонни словно электрический заряд прошил, он выгнулся, застонал сквозь зубы, и не дышал, пока я снимала с него резинку. Не люблю их.

– Теперь можно, – шепнула я и погладила вдоль ствола, горячего и твердого до головокружения.

Пока он кончал, – едва меня не забрызгав семенем, – я держала ладонь между его ног, ощущая пальцами вибрацию. Внутри. В нем. Из мыслей в голове осталась только одна: мой! Мой Бонни. Выключая вибратор, отвязывая Бонни, касаясь мокрой кожи и расслабленных губ, я чувствовала это всем телом и всем сердцем – мой. Никогда, ни с кем такого не было.

Чертов Бонни. Что ты делаешь со мной? Мне нельзя в тебя влюбляться, ты же меня уничтожишь и не заметишь! Чертов больной ублюдок, ненавижу тебя.

А больной ублюдок снова тянулся ко мне. Едва мог шевелиться, и все равно – руками, губами, всем телом старался коснуться, звал… Мне безумно хотелось ответить, обнять его, прижаться. Расслабиться в его объятиях. Поверить в невозможную сказку: вот сейчас он, не снимая повязки с глаз, назовет меня по имени…

Да-да. Сейчас. А порнофильмы всегда заканчиваются свадьбой.

Я позволила ему себя поцеловать. Нежно, упоительно нежно! И так же нежно велела:

– Иди вымойся, Бонни. Там халат есть, оденься.

Он дернул уголком губ в попытке демонически-криво усмехнуться, но ни черта у него не вышло. Все равно выглядел юным мальчишкой, наивным и беззащитным. И никуда идти не хотел. Надо было, наверное, продолжить игру – наказать за непослушание, но мне было лень.

Я выскользнула из его рук, поднялась с кровати, запахнула свой черный шелк. По уму, сейчас самое время уйти. Пока сказка не совсем закончилась. Но с другой стороны – уйду я сейчас, и что? Вряд ли Гугл подскажет Бонни, где найти «мадонну». Вряд ли Бонни вообще придет в голову меня искать. Да и возвращаться домой в одной кроссовке неохота.

Значит, плевать на полночь и тыкву. Поиграем еще немножко.

В ванную он ушел неохотно, и словно хотел мне что-то сказать, даже в дверях остановился; но передумал, или не решился… Бонни Джеральд – и не решился? Смешно. А пока он плескался, я нашла бар, налила себе минералки. Мелькнула мысль, а не выпить ли шампанского по случаю первого в жизни оргазма, но я ее отогнала. Мне нужна трезвая голова.

И правильно. Безо всякого шампанского я напрочь забыла о заказанном ужине, и вспомнила, лишь когда кто-то из обслуги тихо отворил входную дверь, вкатил столик и так же тихо ушел. Сервис на грани фантастики!

Конечно, белужьей икры в меню не наблюдалось, и слава богу. Зато были канапе с ветчиной, тоненькие полоски прошутто, крохотные пирожные с манго, вазочка с голубикой и малиной – вкусная легкая еда, то что надо.

Я как раз успела прикатить столик в комнату, расположиться в кресле и попробовать малину, когда скрипнула дверь ванной. Глупое сердце ухнуло в пятки, ожидая уже привычного: мисс Кофи! Так что мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы раскрыть глаза (и когда я успела зажмуриться?) и обернуться к Бонни с видом «так задумано».

Зря боялась. Лента по-прежнему была на его глазах, а сам он остановился на пороге. И черный шелковый халат ему чертовски шел, особенно в сочетании с мокрыми волосами. Почти домашний котик на вид, если кому-то придет в голову украсить свой диван в гостиной половозрелым кугуаром.

Я чуть не позвала его «кис-кис», но вовремя прикусила язык. Бонни не обязательно знать, что у меня типа истерика. Ну ладно, не истерика, просто нервы. Ну их в пень, короче. Понервничаю об этом завтра!

– Иди сюда.

Несколько секунд я опять любовалась – тем, как он шел. Танцор, мать его! Талант! Гений! Ненавижу. Идет, как этот самый кугуар по саванне, а я чувствую себя антилопой: смотрю и не могу глаз оторвать. Хорошо, что он меня не видит, наверняка вид у меня сейчас до крайности глупый (и восторженный). Сердечко стучит, ладошки дрожат, коленки не подгибаются только потому, что сижу.

Все-все. Берем себя в руки. Глубоко дышим. Улыбаемся.

– Бонни, – поймала его за полшага до столика. Голосом, не руками. Хотела томно, вышло – хрипловато и насмешливо. Еще немного, и я окончательно поверю, что актерских способностей у меня ноль без палочки.

Он остановился, чуть улыбнулся и склонил голову. Мгновение выждав, сел на пол, прислонился щекой к моему колену. Моя рука сама потянулась к его мокрым волосам, погладить… вам никогда не хотелось погладить безумно красивую кису с зубками в полпальца? Или покормить с рук? Мне – хотелось. И плевать, что он может меня съесть вместо пироженки. Сегодня можно.

Да, с рук. Положить малину на ладонь, поднести к его губам…

И не стонать в голос. Потому что касание его губ, его дыхание на моей коже, его язык, слизывающий ягодный сок… о черт, я же сейчас кончу!..

Момент, когда его руки оказались на моих бедрах под халатиком, я пропустила. И как он сам оказался между моих ног, тоже. И кто тут сверху, а кто снизу – напрочь вылетело из головы!.. Остались лишь его руки, его губы, и мои пальцы в его волосах, и вкус малины на губах… боже, как же хорошо!

– Девять, – донеслось до меня сквозь туман.

Я открыла глаза.

Бонни (сидя между моих ног и «глядя» на меня снизу вверх) улыбался, словно только что сожрал канарейку вместе с клеткой и хозяйкой. И облизнулся так же. Напоказ. Опять вызов, опять бьющая через край харизма и сексуальность, опять – игра. Пять – один в его пользу, и я собираюсь проигрывать дальше. Мне нравится.

– Ты считаешь, послушный Бонни, – опять хрипло и насмешливо, и ужасно довольно. Не помню, когда еще у меня был настолько довольный голос, и был ли.

– Каждый поцелуй, мадонна.

– Считай дальше. – Я сгребла его за волосы на затылке вместе с концами ленты, потянула к себе и поцеловала. В губы.

Подавшись навстречу, Бонни вжался в меня всем телом, обнял… его ладони гуляли по моей спине, его язык – по моему небу, и сквозь намокший шелк я чувствовала, как его член трется о меня, толкается… Черт, черт же тебя подери! Я не позволю!.. Я тут хозяйка!..

Резко потянув Бонни за волосы, оторвалась от его губ, вдохнула – сухой, горячий воздух, как в пустыне! И ударила его по щеке так, что голова дернулась.

Сама испугалась, инстинктивно – все внутри сжалось, в животе похолодело. Мелькнуло перед глазами его лицо – вчера, в баре, когда я облила его текилой, а он меня чуть не убил на месте.

Но…

Бонни замер на миг, словно в растерянности, а потом кривовато улыбнулся, тронув пальцем уголок губ. Кажется, я его поранила.

– Десять, мадонна, – тягуче, дразняще и донельзя самодовольно. Облизнул губы, сглотнул. – Лемонграсс, мята и малина. Бесподобный коктейль.

Надо было что-то ответить. Надо. Но я не могла. Ни единой мысли, только звенящая пустота. И ненависть. Как он смеет быть таким?.. Таким… что хочется целовать его снова, и заниматься с ним любовью, и вцепиться в него всеми руками и ногами, и не отпускать никогда! Мерзавец. Больной ублюдок. Козел.

Ненавижу.

– Первый раз вижу, чтобы хастлер так любил свою работу. – Я растянула непослушные губы в усмешке.

– Именно поэтому я – лучший, – без капли сомнения.

– Лучшая шлюха Лос-Анджелеса… и тебе это нравится. – Я провела пальцем по его щеке. – Ты больной ублюдок.

– Ты же хотела больного ублюдка, мадонна. – Бонни аккуратно поймал мою ладонь и поцеловал запястье с внутренней стороны. – Со здоровым и нормальным ты бы заскучала.

О да, мистер Джеральд, я вам верю. Нормальные девушки вызывают в вас скуку и презрение. Вам нужно, чтобы вас трахали – в зад или в мозг, а лучше во все места сразу.

– В этом городе все долбанутые, – шепнула доверительно, коснувшись губами его уха. И прикусила. Сильно. Он вздрогнул. – Но твоя долбанутость мне нравится. Горячий больной ублюдок.

– Все для тебя, mia bella donna, – в тон шепнул он и взял мой палец в рот.

А мне на миг стало интересно, он тоже слышит это как «бешеная ягода, семейство пасленовых», она же «отрава»? Но спрашивать не стала. Было такое подозрение, что его язвительности не помешает даже возбуждение восьмидесятого левела. Ибо тролль – стопятисотого.

Да плевать. Мой тролль.

Отнимать у него конфетку я не стала, и даже нежно лизнула прикушенное ухо. Правда, снова укусила – там, где шея переходит в плечо. И халат с него потянула. И позволила развязать пояс своего, и обласкать ладонями и языком мою грудь…

Этого Кобылевский тоже не делал. То есть грудь ему нравилась, но его быстрое «ухватить и ущипнуть» не нравилось мне. В отличие от.

Бонни делал это медленно и вдумчиво, словно ничего на свете важнее моей груди не существовало. Так, что мне самой хотелось еще, и скорее! И чтобы у него было минимум десять рук, чтобы гладить меня… наверное, из него бы получился массажист высшего класса, но шлюхой ему нравится больше… вот почему такая несправедливость? Изумительный любовник и полный козел!

А мне не стоит расслабляться и забывать, что я его ненавижу. Да. Именно. Ненавижу! Несмотря на то, что он делает со мной. Нет, именно потому, что и как он делает – и не только со мной.

Убила бы всех сучек, с которым он трахается!

– Мадонна?

Упс. Сама не заметила, что намотала его волосы на кулак со всей дури. Больно, наверное… больно? Да. Пусть. Ему нравится, и наши желания совпадают.

– Сколько, Бонни?

– М… семнадцать… – он не сразу понял, о чем я спрашиваю. Увлекся так, что ухмыляться и провоцировать забыл.

Опустив взгляд, я убедилась: да, еще как увлекся. Стояк на зависть немецким сантехникам.

– Достаточно. Подай плеть, – толкнула его в плечо, подсказывая направление, и откинулась на спинку кресла. Халат запахивать не стала, плевать на приличный вид. Даже не так, в непристойной позе и неподобающем леди наряде есть своя прелесть. Острая и возбуждающая. Хотя куда дальше-то! Такого сноса крыши со мной ни разу не случалось. Даже не думала, что это возможно.

Возможно. Все возможно – с ним. С больным ублюдком Бонни.

Глядя на него – вот он дошел до кровати, нашел коробку, вот достает плеть, оборачивается… – тронула себя между ног. Горячо, мокро и пульсирует. А от прикосновения хочется стонать, выгибаться и… и уронить Бонни на пол, оседлать и отъездить.

Но сначала – еще поиграть. Хочу играть. Хочу!

– Виброяйцо тоже принеси.

Его лицо на миг исказилось, крылья носа раздулись, словно он вот-вот кончит. Но он быстро с собой справился, отвернулся к коробке. А я сама себе удивилась: какой быстрый прогресс от воспитанной скромной девочки к… развратной сучке? Вроде тех, которых трахает Бонни? И ведь совершенно не стыдно! Наверное, чудеса творит маска.

«И пять оргазмов», подсказал внутренний голос, подозрительно похожий на Тошкин.

Ладно. Маска и пять оргазмов. Хочу еще. Хочу! Хоть раз в жизни оторваться по полной!

«Кажется, кто-то тут пошел вразнос…»

Заткнись.

Бонни удивленно обернулся, поднял бровь. Что, я опять начала думать вслух? Нет, нет и нет. Ни в коем случае.

– Хочешь пить, Бонни? – я сцапала со стола минералку и налила в бокал.

Он кивнул. И вернулся ко мне, неся девайсы.

Минералка была очень кстати. Прежде всего мне. Потому что плеть в его руках выглядела… так выглядела… Он всем телом излучал желание и драйв, словно нес не плеть, а первого в жизни Оскара по красной дорожке, разве что вместо смокинга – одни только татушки… Посмотреть бы на него, голого, на вручении Оскара… Ох. Ну и фантазии у вас, нехорошая девочка!

Свою минералку я выпила залпом, едва почувствовав вкус и прохладу. Протянула второй бокал Бонни, напрочь забыв о том, что он меня не видит. А немудрено! Вслепую так уверенно не ходят! И не с такой мордой! И вообще… вообще… козел, вот.

«А ты зоофилка».

«Заткнись, шиза, в дурдом сдам».

Забрала у него плеть, вложила в руку бокал. Полминуты завороженно смотрела, как двигается его горло, как пальцы охватывают стекло, как капля воды ползет по груди…

И даже вспомнила, что мне можно его трогать. Везде. Когда хочется. И эту каплю – тоже можно. Даже слизнуть. Да, можно!

Вкусно.

А он выдохнул свое «mia bella» и погладил меня по щеке.

У кого-то дрожат пальцы. Нет, не только у меня. Хотя почему у меня – понятно. А почему Бонни так остро реагирует, непонятно. Он-то не в первый раз плохой мальчик, он по жизни такой. Воплощение плохого парня, можно снимать в рекламе без фотошопа.

Черт. О какой фигне я думаю! И щеки горят. Рука Бонни кажется прохладной, почти холодной. Значит, он чувствует, как я горю? Черт!

Хватит уже смущаться. Поздно. Пять оргазмов назад было поздно! А сейчас самое время для шестого. Да. И я не буду этого стыдиться. И того, что сейчас сделаю с Бонни – тоже. Он сам этого хочет, может даже больше, чем я.

«Заткнись и займись уже делом, гений самооправдания. Мальчик остынет, пока ты тут рефлексируешь.»

«Не остынет.»

Я проверила, да. Ладонью. Горячий и твердый, остывать даже и не думает. А для надежности укусила его за сосок, вырвав дивно сладкий стон.

– Позволь мне, мадонна, – попросил он.

Я не сразу поняла, о чем это он. Сообразила, только когда взгляд упал на виброяйцо, которое Бонни все еще держал в руке. Щеки снова вспыхнули, а следом за ними шея, грудь… волна жара спустилась до бедер, запульсировала там – да, помоги мне, Бонни, прямо сейчас помоги!

Я молча потянула его вниз, на колени, и позволила… мать моя женщина, кто бы мог подумать, что эта вот вибрирующая хреновина в мужских руках может подвести меня к самой грани за какую-то минуту! Или дело в том, какое у него при этом было лицо? Приоткрытый рот, быстрое дыхание, и туман-туман-туман… наверное, так выглядит наркоман, пустивший по вене и словивший первый приход. Хотя руки у Бонни явно не наркоманские – слишком сильные, уверенные и нежные. Внимательные руки. Первый мужчина, которому не все равно, что чувствую в постели я.

Когда прохладное вибрирующее яйцо скользнуло в меня, пришлось закусить губу, чтобы не кричать вслух: возьми меня! Или хотя бы не убирай пальцы… и поцелуй меня снова, ну же…

Я точно не говорила этого вслух. Но Бонни услышал. Или догадался. Да неважно! Важно – что он меня поцеловал. Снова. Нежно и долго-долго, продолжая скользить пальцами между моих ног.

Нет, я не кончила на этот раз. Было безумно хорошо, но как-то иначе… как-то медленно и неторопливо хорошо. Так, что хотелось еще – почти как плыть в теплом море, которое само держит и ласкает волнами… да, вот так ласкает, нежно и осторожно, каждую складочку…

– Восемнадцать, – выдохнул Бонни мне в губы.

Ему тоже было хорошо, безумно хорошо – это чувствовалось и в голосе, и в расслабленных мышцах, и в том, как он ластился ко мне. Хорошо, но явно мало.

– Ты голоден, – шепнула я ему в губы.

– Да, мадонна.

– Putta, – нежно-нежно. – Ударник капиталистического труда. Иди на кроватку, на колени.

На этот раз я поверила, что глаза у него завязаны – он шел, как пьяный, даже едва не прошел мимо постели. И послушно встал на колени, спиной ко мне. А я, прежде чем взяться за плеть, завернула к волшебной коробке за еще одним девайсом. На пару секунд зависла со сложным выбором: страпон или пробка? Выбрала пробку, толщиной с его собственный член.

Не знаю, то ли виброяйцо внутри меня, то ли вид Бонни на коленях, то ли предвкушение того, что я сейчас сделаю (и он не просто позволит, а ему понравится), были тому виной, но меня тоже вело. Так, что пришлось по дороге ухватиться за столбик, чтобы не упасть.

Добравшись до кровати, я толкнула Бонни в спину и велела:

– Держись. Сам.

Он с коротким выдохом сквозь зубы повиновался, ухватился за вертикальные планки изголовья. Поза получилась… м… наверное, вчера я бы назвала ее пошлой и отвернулась, пылая от стыда. Сейчас… сейчас мне нравилось. Мужчинам же нравится, когда женщина открыто и беззащитно подставляется, почему бы и не наоборот. Тем более его откровенно прет и штырит эта игра. А меня прет и штырит от его удовольствия, и от непристойности всего происходящего, но прежде всего – будем откровенны, от возможности отомстить тирану и козлу. НЛП в действии. Пририсуйте страшному начальнику усы фломастером, поставьте его раком и отымейте – страх как рукой снимет!

Для начала я, положив плеть рядом (так, чтобы Бонни ее чувствовал ногой), погладила его по спине и заднице. Изумительно круглой, мускулистой заднице, вот уже две недели вызывающей во мне совершенно однозначные желания.

Он что-то нетерпеливо прошипел, я не вслушивалась в слова, и прогнулся в пояснице. А когда я капнула смазкой на анус, замер и почти не дышал, пока я втирала гель.

Я и сама едва дышала. Такие противоречивые ощущения! И власть, и стыд, и возбуждение, и злость, и все это – совершенно нереально, как во сне, но при этом безумно остро и сладко! И еще вибрация внутри меня не позволяла ни на миг забыть о собственной открытости, словно это я сейчас стою на четвереньках, и в меня тыкается, дразня, член.

Ох. Бонни. Ты сводишь меня с ума. Я ненавижу тебя, слышишь?

Пробка входила с трудом, и я проталкивала ее медленно – мне нравилось смотреть, как он подается навстречу, и слушать его тяжелое дыхание вперемешку с невнятной руганью, и видеть выступающие на лопатках и пояснице капельки пота. А когда пробка вошла до конца, я без предупреждения ударила. Легко, почти без замаха, но он все равно застонал – а я поняла, что на этот раз он кончит, не сможет сдержаться.

Ладно. Есть же резиновое колечко. С ним – не кончит.

Пока я надевала колечко ему на член, Бонни кусал губы, хрипло дышал, но молчал. Зато потом, на втором ударе, закричал. Этот крик отозвался во мне жаркой волной, почти предвестницей оргазма. А мысль о «нельзя» и «плохая девочка» стыдливо забилась в уголок и сделала вид, что ее никогда тут не было.

– Считай, Бонни, – велела я. Разумеется, хрипло. У меня в горле пересохло, как в пустыне Сахаре. Зато между ног горело, трепетало и сжималось.

Он считал. Каждый раз после удара, на выдохе, со всхлипом или стоном, но считал. Я даже мимолетно восхитилась самоконтролем – я сама считать уже не могла. Цифры забыла. Все забыла, и прежде всего милую девочку Розу, воспитанную и добрую, мухи не обидевшую.

Хорошие девочки не наслаждаются тем, что делают кому-то больно?

Чушь. Я мечтала выдрать этого козла с первой встречи!

(Бонни стонет: пять! На смуглой мокрой спине вспухает красная полоса. Красиво, черт возьми!)

Хорошие девочки не любуются торчащим из мужской задницы девайсом?

Фигня. Дивно красиво и эротично. Мой Бонни! Мой, как хочу, так и отымею!

– Одиннадцать!.. – выдыхает он в погрызенную подушку.

Очередная алая полоса пересекает волчью морду на его лопатке. Волк морщится, сейчас бросится. Костяшки пальцев Бонни белеют, планки изголовья вот-вот треснут.

Хорошие девочки не гладят себя между ног, замахиваясь плетью?

Вертела я эту хорошесть вместе с правильностью и приличностью! Мне сладко, я плохая, и я буду делать то, что хочу!..

– Твою мать, семнадцать!.. – он ругается по-итальянски, дышит быстро и неглубоко, а на плече – кровь. Кожа рассечена. Шрам останется. На память.

– Восемнадцать, – последний раз мы выдыхаем вместе, и мне тоже больно… алая капля на плече манит – зализать, попробовать его на вкус… кажется, начинаю понимать, почему вампиров некоторые считают эротичными.

– Еще один, мадонна. Прошу тебя, – сипло, но на удивление связно.

– Тебе не хватило?

– Это плата вперед, – у него такой странный голос, словно смеется и плачет одновременно.

Нет, не могу думать.

– Для тебя мне ничего не жалко, Бонни, – сама удивляюсь, как не запнулась на такой длинной фразе. И бью с оттяжкой, от всей души. Второй шрам будет.

Он вздрагивает, протяжно стонет – и замирает в ожидании.

А я отбрасываю плеть, склоняюсь над ним, тянусь к ссадине на плече – и падаю рядом. Меня не держат ни ноги, ни руки, и мозги не работают. К черту мозги.

– Я хочу тебя, Бонни.

Он оказывается на мне, во мне, вокруг меня и вместо всего мира – не знаю, как. Не хочу знать. Хочу только чувствовать его – руками, губами, всей кожей – во мне, со мной. Еще ближе!.. Ну же, Бонни, Бонни!..

Последний крик он ловит рукой, я вцепляюсь зубами в его запястье, и меня уносит – ураган, цунами, сумасшествие, сверхновая… Бонни. Я знаю теперь, какой ты на вкус и на ощупь, знаю, как ты звучишь и пахнешь. Знаю, как содрогаешься, изливаясь в меня и шепча: мадонна.

Я познала тебя.

– Мадонна, – едва слышно повторяет он и целует меня. Не выходя.

– Больной ублюдок. Ты посмел в меня кончить, – устало и неубедительно. Не могу ненавидеть. Ничего не могу.

Он тихо смеется, так же устало и неубедительно. Руки – убедительны, им я верю больше. Его руки не хотят отпускать меня. А он фыркает мне в плечо, скатываясь на бок, но не выходя из меня – мне приходится тоже повернуться и закинуть на него ногу.

– Это безопасно, мадонна. Таким, как я, размножаться не стоит.

Я верю. Я знаю, что он говорит правду. Он стерилен: с такой тоской не врут. Хоть он и смеется. Вот смеху – не верю. Знаю, что смех врет.

– Больной ублюдок, – повторяю я, нежно целуя его: лоб, щеки, виски, закрытые глаза под повязкой, губы. Безумно хочется сказать: я все равно люблю тебя. Но вместо этого я говорю: – Ненавижу.

Он снова смеется и ловит губами мои губы, запускает пальцы мне в волосы. И шепчет:

– Grazi, mia bella donna.

Я провожу языком по кровоточащей ссадине на его плече, а рукой – по его заднице, все еще растянутой пробкой.

– За это?

– Да. И за честность.

На миг повисает молчание. Слишком острое, слишком откровенное. И повязка на его глазах – лишняя. Безумно хочется ее снять, и будь, что будет.

– Обращайтесь, – шепчу ему в губы и невероятным усилием воли заставляю себя оторваться от него и сесть рядом. Он тянется за мной следом, пытается обнять, вернуть – я вижу, это искренне. Его тело не умеет врать. Зато я умею. И я беру его за волосы на затылке (он от этого пьянеет, теперь я знаю) и велю: – Вставай.

Он неохотно слушается. Ему интересно, что еще я придумала. Он устал, ему хорошо, но я предлагаю новую игру – он за. Он хочет играть еще.

Больной ублюдок. Гений гребаный. Козел. Ненавижу.

Я веду его в холл, одной рукой открываю дверь – на улице темно, ночь. И вместе с ним шагаю на крыльцо. Он замирает в недоумении. А я горячо целую его в губы, глажу по бедру и шепчу:

– Доброй ночи, больной ублюдок.

И отталкиваю.

Шагаю обратно в дом, закрываю дверь, прислоняюсь к ней лбом.

Ночь закончилась. Наша единственная ночь. Бонни Джеральд никогда не узнает моего имени, а я никогда его не забуду.

Финита ля комедия.

– Non ti dimenticherò mai, mia bella donna, – донеслось с той стороны. А может быть, мне просто послышалось. В Городе Ангелов иногда такое примерещится, такое!

(Я не забуду тебя, прекрасная мадонна – итал.)

 

Глава 14. Думать – вредно, или первое правило козлиного клуба

Он понял, куда она его привела, только когда услышал хрипловатое: «Доброй ночи!».

Прохладный ветер насмешливо коснулся разгоряченной кожи, захлопнулась дверь… Бонни не успел шагнуть следом. Да и не стал бы. Игра окончена… Езу, какая игра! Какая женщина! Белладонна…

Он прислонился к косяку и беззвучно рассмеялся. Показалось, она снова рядом, слышно ее дыхание, тепло ее руки в волосах, буря ее эмоций.

– Я тебя никогда не забуду, mia bella donna, – шепнул он: ей, ветру, шуршащим пальмам. Небу.

Сладкая, прекрасная отрава. Упрямая, как черт. Выгнать его на улицу! Его! Голым, сразу после оргазма… пятого или шестого? Пресвятая дева, как она кончала!..

Губы снова пересохли, зато лента на глазах показалась мокрой. После душа, наверное.

Бонни содрал ее, хотел было кинуть в кусты – но рука не поднялась. Поднес ее к лицу, понюхал: мята, лемонграсс и еще что-то терпко-нежное, неуловимое. Оставить себе, на память? Пожалуй. До следующей игры. А следующая игра будет скоро. Она не продержится долго, наверняка позовет его снова. Через день, или через неделю… или не позовет…

На это дурацкое предположение Бонни фыркнул и, наконец, отвалился от двери. Хороший вечер. Ноги не держат, в голове и во всем теле легкость необыкновенная. Жизнь прекрасна!

Сколько он уже себе не позволял оторваться, месяца четыре… нет, больше. Полгода. И чего ради? Ничего же страшного. Никакой привычки. Просто отличная игра и расслабуха.

Он повел плечами, потрогал ссадину… и тихо выругался: легкая боль отозвалась нелегким возбуждением, аж дыхание перехватило. Всего лишь от воспоминания.

Да. Определенно девочка хороша.

Тело недвусмысленно намекало, что очень хороша, но мало, мало! Каких-то пара часов. Еще хочу!

Бонни даже прислушался к звукам из домика: негромкая музыка, тот же альбом, и все. Ни шагов, ни голоса. То есть – basta. Она в самом деле его выставила. Голым. За дверь. Какая женщина!

От восторга и легкости он снова рассмеялся и шагнул с крыльца… только на половине дороги к зданию администрации клуба вспомнил, что из одежды на нем лишь хрень в заднице и черный лоскут в руках. И то потому, что идти оказалось не слишком удобно.

На этот раз он заржал, как конь. Не, портье сделает вид, что так и надо. И водитель, который его ждет – тоже. Но вашу же мать! Это круче любой наркоты!

«И не так вредно для здоровья», – занудным голосом Фила.

Точно. Ты прав, дружище. Для здоровья одна сплошная польза! Кстати, неплохо бы телефон найти. И штаны.

Хрень полетела в кусты, выстиранные-высушенные штаны, телефон и все прочее нашлись на крыльце, сбоку от двери Белладонны. Пока одевался, прислушивался – не то чтобы ждал, что она выйдет и позовет обратно. Нет. Эта – не позовет. Железная леди.

Ничего, конечно же, не услышал.

Да не особо-то хотелось! Подумаешь, девчонка неплохо держит плеть…

А член еще лучше…

И когда кончает, орет, как мартовская кошка, и царапается…

Все-все. Хорошего понемножку. Пора домой, выспаться. Утром бейсбол посмотреть, или что там смотрят средние американцы. Потом – на студию, доснимать клип. Заодно трахнуть там какую-нибудь сучку из актерок, сугубо традиционно трахнуть. И забыть девчонку. Подумаешь, девчонка! Таких двенадцать на дюжину.

К собственному скромному Bugatti он вышел, насвистывая мотивчик из «Нотр Дам». Разбудил удивленного шофера и велел ехать домой. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза…

Музыка в машине была не та.

– Поставь «Mondo Bongo», – велел водителю.

Самба. Вот теперь – правильно.

Когда самба закончилась, потянул из кармана телефон. Надо звякнуть тетушке Джулии, чтобы приготовила ванну к его приходу. Вместе с телефоном из кармана вылезла черная лента.

Бонни фыркнул. Надо было там же и выбросить! Еще не хватало!.. Будет он еще помнить о всяких девчонках! Да и вообще, теперь месяца три можно жить спокойно. Три, да. Все же полгода – многовато. Три будет в самый раз.

Надо уже Джу позвонить…

Но выбрал совсем другой контакт.

– Дик?.. Старый жук, помрешь на работе!

– Куда я денусь с подводной лодки. Ты рановато. Все в порядке?

– Все зашибись. Слушай, дружище… она тебе звонила?

– А должна была? Бонни, если ты мне клиентку отвадишь, я тебе уши оборву!

– Не дотянешься. Так звонила или… черт, Дик, если позвонит – скажи… короче, просто скажи мне. Договорились?

– Что, так хороша? – Дик хрюкнул.

– Да иди ты!

Бонни нажал отбой, поморщился от боли в спине – догнало, наконец. И недоуменно уставился на телефон в собственных руках. Что это сейчас было? Какая ему разница, позвонит девчонка или нет? Три месяца спокойной жизни, а потом найдется кто-нибудь еще. И вообще, в этом есть своя прелесть – он не знает ее имени, она не знает его… даже если знает, плевать. Они никогда больше не встретятся, и это к лучшему. Он свободен. Свободен от нее… и ей подобных долбанутых… сучек…

Его передернуло, словно червяка проглотил.

Нет. Она – не сучка. Она – мадонна. Mia bella donna, мечта, совершенство. В конце концов, может в этом гребаном городе быть одна-единственная настоящая женщина? Может. Должна быть. Моя нежная отрава.

Я не забуду тебя.

Пусть даже никогда не увижу тебя и не узнаю твоего имени.

Для меня ты останешься мадонной.

И ты будешь помнить меня, mia bella donna. Я знаю.

* * *

Если бы я вела дневник, то первой записью воскресенья было бы: не думать о Бонни. Второй – ни в коем случае не думать о Бонни! И последней – забыть сукина сына к чертовой бабушке!

Разумеется, забыть не удалось, но оценила размеры катастрофы я только в понедельник, когда надела чулочки на резинке, новенькое кружевное белье и вся такая счастливая оказалась перед зеркалом с тушью для ресниц в руках.

То есть тушь для ресниц – это еще не катастрофа. А вот мысль «Бонни это понравится» – да. Примерно как извержение Везувия над Помпеями.

Глядя в глаза отражению, я четко, по слогам, произнесла:

– Он. Не. Знает. Кто. Я.

Отражение непонимающе поморгало. Отражение не желало верить, что чудесный, нежный и горячий любовник сегодня будет смотреть мимо. Отражение сияло, трепетало и ждало чуда.

Я ждала чуда.

Дура, да? В двадцать семь лет верить, что гений козлиной породы безумно влюбится в случайную партнершу по сексу, найдет ее и положит мир к ее ногам. Мир и себя в придачу.

– Такого не бывает, – еще раз попробовала я убедить отражение.

Оно снова не поверило и продолжило сиять и надеяться.

Дурацкое отражение.

Стащив чулочки и забросив тушь для ресниц куда-то под кровать, я влезла в джинсы, прихватила с собой ноут и отправилась на работу. То есть я могла звякнуть Филу и сказать: баста, карапузики, кончилися танцы. Сам паси своих козлов. Но…

Мне безумно хотелось увидеть Бонни. Просто увидеть. Убедиться, что ничего нет, субботний вечер мне приснился, и никакая мадонна ему на фиг не нужна. И успокоиться.

Я кого-то обманула?

Разумеется, мистер Джеральд меня даже не заметил. То есть это было лучше, чем очередной скандал с битьем чашек о чью-то голову. Да-да, лучше! Но мне хотелось плакать.

Обозвав себя истеричкой, я устроилась в уголке с ноутом и всю репетицию просидела там, старательно не глядя на больного ублюдка. У меня почти получилось! Я посмотрела на него не более ста раз за весь день! Потрясающее достижение. Медаль мне.

А ему – оторвать что-нибудь. За то, что завязал волосы черной лентой. Той самой. За то, что при звуке его голоса я вздрагивала. За то, что под синей футболкой, промокшей насквозь к середине репетиции, угадывались алые отметины на спине и плечах – и я снова слышала запах «Кензо» и хриплые, со всхлипом, стоны.

За то, что ни разу не посмотрел в мою сторону.

Может быть, мне попробоваться на роль Клодины Фролло? Так хочется его убить!

Зато на творческий процесс моя тихая истерика оказала самое положительное влияние. Чтобы отвлечься, я писала. Прямо на репетиции. И дома – тоже писала, чтобы не вспоминать Бонни. Даже ночью, представив, как сейчас лягу в пустую холодную постель, закрою глаза… Нет! Не думать о Бонни. Не вспоминать о Бонни.

Уснула за ноутом. Проснулась с именем «Бонни» и почти ощутимым поцелуем на губах. Покрутила у виска отражению в ванной – бледному и красноглазому. Взялась за телефон, позвонить Филу… и нажала отбой раньше, чем прошел звонок.

Ладно. Еще один день. Должно же это наваждение когда-то пройти! А завтра – съемки буктрейлера, я пойду на киностудию, отвлекусь. Может, познакомлюсь с кем нормальным…

Мысль «не хочу нормального, хочу больного ублюдка Бонни» я отогнала. И мой вторник ничем не отличался от понедельника, разве что на мистера Джеральда я посмотрела за время репетиции всего девяносто девять раз. Прогресс! Если так дальше пойдет, то месяца через три… или четыре…

Какого черта? Мне надо отвлечься. Не думать о Бонни. Не говорить о Бонни.

Не смотреть на Бонни.

И меня не волнует, что в ансамбле уже делают ставки на то, кто первый с ним трахнется. Да хоть все сразу! Мне плевать! Мне не нужен больной ублюдок!

Интересно, он попытался узнать у Дика, с кем провел вечер?..

Нет. Не интересно. Убрать телефон. Сесть писать роман. Работать, работать! Телефон отключить – Бонни не позвонит.

Завтра будет легче.

Среда. Утро. Первая запись в несуществующем дневнике: развиваем позитивное мышление. Думаем о море, солнце, грейпфруте… мята… лемонграсс… «Необычный запах для девушки».

Чтоб тебя черти драли! Ненавижу! Уйди из моих мыслей, сотрись с моей кожи, исчезни! Я не хочу тебя!

Взгляд падает на джинсы. Мои джинсы. И тут же перед глазами картинка: рука в кожаном напульснике скользит по узкой дорожке волос, тянет вниз бегунок молнии…

Холодный душ. Ледяной. Три минуты, зуб на зуб не попадает.

Зато теперь я думаю о солнце, море и кофе. Сегодня я не увижу мистера Джеральда. Ни единого раза! А завтра… завтра тоже. Позвоню Филу, пусть ищет другого помрежа. Все, решено!

 

Глава 15. А не думать – еще вреднее

Солнце, общественный транспорт и Голливуд подействовали не хуже, чем холодный душ. Я пялилась по сторонам, едва не заблудилась на студии, потом меня чуть не задавили камерой на рельсах… в общем, всякие дурацкие мысли из головы вылетели. Ну и сегодня же снимают мой буктрейлер! Мой! Первый! Это же с ума сойти как круто!

«С-ума-сойти-как-круто» стало моей мантрой на все утро. Я ни черта не понимала в съемочном процессе, только ловила отдельные знакомые слова и наслаждалась совершенно новыми впечатлениями. Это я тоже опишу в романе! Обязательно!

Видимо, обилие новых впечатлений и было причиной моей невнимательности. Потому что от бархатного «Роуз, не желаете ли кофе» я подпрыгнула и едва не вышибла бумажные стаканчики из рук… ну разумеется, милорда Говарда.

Милый, замечательный, нормальный Ирвин! Прекрасный и заботливый!

– Я так рада вас видеть!

Вашу консервативную стрижку, вашу элегантную рубашку-поло, ваши золотые часы за черт-знает-сколько-бабок, ваш аристократический профиль… милорд, вы – совершенство, и вы так не похожи на одного больного ублюдка!

Только стаканчики с кофе помешали мне немедленно броситься Ирвину на шею.

Милорд просиял. А я взяла свой кофе, коснувшись его пальцев, скромно потупилась… ну а что? Милорду нравится играть, так поиграем немножко.

По моим волосам скользнуло горячее дыхание:

– Вы смотрите на съемки, как на чудо. Я завидую.

Я пожала плечами и отпила кофе. Чудо же и есть! Всего несколько кадров с совершенно незнакомыми людьми, да я толком и не поняла, что именно снимали! Догадывалась только по костюмам – конкистадоры, моряки, индейцы… Все на фоне зеленого задника, то есть декорации будут наложены потом. Простая, суровая и экономичная технология. А может быть, сложная, кто ее разберет. Неважно! Главное – это будет красиво. И это будет мой буктрейлер!

– Пойдемте наверх. Оттуда лучше видно. – Ирвин кивнул на какую-то металлическую конструкцию с узкой лесенкой.

Отказываться я не стала. Балкон так балкон. И с большим удовольствием посмотрела на чудо сверху, послушала объяснения Ирвина… чтобы я лучше слышала, меня обняли со спины, так что было удобно откинуть голову на мощное и надежное мужское плечо.

Да. Именно то, что мне надо!

Я даже потерлась о надежное плечо щекой. И совершенно не возражала, когда меня поцеловали.

В первый миг было странно – совсем другой вкус, запах… чужой вкус и запах!.. но уверенная ладонь легла мне на затылок, вторая поддержала под спину – и я расслабилась. Изумительный поцелуй. Нежный. Горячий. И целуют – меня, а не…

Не думать о Бонни. Не вспоминать о Бонни. Не говорить… вообще слова – лишние.

Если бы Ирвину пришло в голову трахнуть меня прямо на студии, во время съемок, я бы не возражала. Даже, может быть, обрадовалась сумасбродству. Но он был слишком лорд, а я… я научусь это ценить.

Я отстранилась первой. С трудом, с большим трудом! И тихо попросила:

– Давай посмотрим еще? Я первый раз на студии. – Чуть склонила голову набок, чтобы коснуться щекой его ладони. Теплой. Сильной. Настоящей мужской ладони. Господи, как же я соскучилась по этому ощущению!

Ирвин ответил не сразу, несколько секунд смотрел на меня – жадным, истинно мужским взглядом, от которого ноги тяжелеют, в животе становится горячо и кружится голова.

Да. Смотри на меня так. Смотри на меня!

Он смотрел. На студии, пока перед зеленым экраном танцевал Бонни – в руках Ирвина мне было все равно, кто там танцует и кого целует перед камерой. На стоянке около студии, открывая передо мной дверцу белого «Бентли» – кофе из бумажных стаканчиков был недостаточно хорош, а шума слишком много, чтобы мы могли говорить о русской литературе. На борту катера, который вез нас на яхту – к обещанной чашечке чая. Но больше не целовал. Ни разу. Только смотрел и легко касался моей руки. Изредка.

– Признайся, Ирвин, это тоже съемки фильма? – спросила я, когда моряк в белоснежном кителе протянул мне соломенную шляпку с широкими полями. Разумеется, я ее надела, солнечный удар в мои планы не входил.

– Ни одной камеры в радиусе полумили. Клянусь святым Диснеем! – рассмеялся Ирвин, помогая мне зайти на борт катера.

Обед ждал нас на палубе яхты. Парусной! Настоящей парусной яхты! Я такие только издали видела и безумно завидовала счастливчикам, которые на подобном чуде катаются. Ирвин проводил меня к столику, усадил в ротанговое кресло с шелковой подушечкой.

– Ужасно жаль, что ты не смогла прилететь в Милан. Андреа тебя ждал.

И выразительно посмотрел на мою шляпку. Теперь я рассмеялась:

– Твоя предусмотрительность поражает меня в самое сердце!

Ну да. Как-то так получилось, что в устах Ирвина «you» приобрело доверительно-интимную окраску. А я… а что я? Отказываться от милорда, когда предлагают в третий раз, как минимум глупо. Тем более что сегодня никаких базарных торгов, одна сплошная сказка. Что-то такое про Золушку и нефтяного короля.

– Кстати, тебе просили кое-что передать. – Он протянул коробочку с диском. Вместо обложки был лист бумаги с рукописными каракулями, всего одной строчкой.

«Автору «Ты вернешься» мое восхищение», по-итальянски. И размашистый автограф: Андреа Бочелли.

Я чуть не расплакалась. Честно. Даже сказать ничего не смогла, комок в горле мешал. И чувствовала себя девчонкой на просмотре душещипательного фильма от Диснея. Подняв глаза на Ирвина, спросила только:

– Откуда?.. – в это слово уместилось и «откуда он узнал о моем романе?», и «как он сумел его прочитать, он же слепой?», и «почему ты точно знаешь, о чем я мечтаю, если даже я сама не осмеливаюсь себе в этом признаться?»

– Аудиокнига на английском. – В его глазах плясали самодовольные черти. Плясали и фейерверки запускали, иначе откуда в камне цвета Тауэра эти золотистые искорки? – Она еще не вышла, но это такие мелочи.

О да, сущие мелочи. Всего-то сделать аудиокнигу по моему роману и дать ее послушать оперному кумиру. Ерунда какая! Конечно, если ты – нефтяной король. Или сказочный принц. Или у тебя хорошая память, ясная цель и опыт многих поколений соблазнителей. А вообще это неважно. Когда соблазняют с таким блеском и тактом, только совсем дура будет «не такая, жду трамвая».

– Ирвин… спасибо.

Надо было, наверное, сказать что-то еще, обещающее и игривое, но у меня не получилось. Слова куда-то делись. Просто это все было настолько сказочно, и… никто, никогда не дарил мне таких подарков. Не в смысле дорогих, на цацки для супруги Кобылевский не скупился. А в смысле теплых. С кусочком души. Почти осколок сердца с гравировкой «Роуз от Ирвина».

И нет, я не буду плакать.

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя. – Его голос был мягок, почти нежен. – Ни у кого другого не получается так… – он чуть улыбнулся, – так нежно.

И нет, я не влюблюсь в тебя. Хватит с меня разочарований. Просто один сказочный день и одна сказочная ночь, без обманутых надежд и разбитых сердец. Осколочка «Ирвину от Роуз» в вашей коллекции не будет, милорд.

– Это потому что я русская, – я улыбнулась непринужденно. – Видимо, ваша семейная традиция как-то связана с особенностями русского произношения.

– Несомненно. – Ирвин откинулся на спинку своего кресла, и напряжение чуток отпустило. – По легенде, мой прадед…

Историю о прадеде и танцовщице из балета Дягилева он рассказал с изумительным артистизмом. Немножко о семье, самую малость о себе – словно приоткрыл тайную дверцу в странный, незнакомый мир, где лорды и миллиардеры бывают просто детьми…

Где-то между Дягилевым и Стивеном Кингом подошел стюард, тихо сообщил, что милорду звонят из совета директоров. Милорд отмахнулся: завтра. Все дела – завтра. Так о короле триллеров…

Мне в который раз подумалось, что мировой кинематограф много потерял с его отсутствием на экранах. Зато, много приобрел с присутствием его кошелька и любви к искусству. Но не суть. Я целый час наслаждалась обедом и беседой. На самом деле редко удается поговорить не просто с человеком умным, образованным и умеющим играть словами, но и человеком, желающим слушать не только себя. Мне никогда не приходилось жаловаться на низкий интеллектуальный уровень своего окружения, все же люди искусства, да и журналисты старой школы. Одно но: все они предпочитали рассуждать о собственной гениальности, о своем месте в мировом искусстве и своих прорывах, всплесках, озарениях и прочая, прочая. В их рассуждениях было безумно много интересного, и на родительских посиделках с друзьями я всегда сидела, растопырив ушки, но эгоцентризм-то не спрячешь. Не того размера шило, чтоб его в мешок. Ну а в компании друзей Кобылевского мое мнение и мое место в искусстве не обсуждалось в принципе, ибо такового не существует в природе.

А тут… не лесть, нет. Всего лишь – внимание. Ко мне.

Ирвин не просто смотрел, он видел меня. В отличие от.

После обеда мы танцевали под старый джаз: может быть, для кого-то старый джаз – это снобизм, а для меня – любовь с детства. Я танцевала под песни Френка Синатры с папой, когда мне было три. И сейчас – с Ирвином, под сенью парусов, ввиду пропыленного и продымленного Лос-Анджелеса. Серое марево над городом дрожало и текло, словно мираж в пустыне.

Я тоже немножко дрожала. Где-то глубоко внутри. И это была сладкая и томная дрожь предвкушения. Ирвин касался меня так бережно, словно я тоже была миражом. Его пальцы жгли мою спину, его дыхание – мой висок, и всем телом я чувствовала близость мощного, властного мужчины. Возбужденного мужчины. Достаточно сильного, чтобы держать свои желания в узде. Достаточно уверенного в себе, чтобы никуда не торопиться и наслаждаться каждой секундой прелюдии.

И только после второго танца он меня поцеловал. Сначала легко, едва касаясь губ, он пил мое дыхание – а я его. Запах, вкус, стук его сердца… и шум собственной крови в ушах, и ритмичный плеск волн о борт… Мне показалось, я кончу от одного поцелуя. Когда его язык проник мне в рот, а ладони легли на бедра, я застонала и вцепилась в его плечи. Сейчас мне было все равно – где мы, что будет дальше, да хоть апокалипсис! Я хотела его, сию секунду, всего – в себе, до упора, в ритме волн за бортом! А он раздвинул мои ноги коленом и чуть надавил на поясницу ладонью. Я послушно приникла к нему, оседлала его бедро, сжала – ощущая сквозь тонкий трикотаж трусиков всю шершавость джинсы, и шов, трущийся о самое нежное место… Голова кружилась, палуба качалась, сердце оглушительно грохотало… Язык Ирвина входил в мой рот, и в том же ритме двигались его руки, его бедра… мне в живот упирался сквозь два слоя джинсы горячий член, и я готова была кричать: возьми меня! Сейчас! Ирвин!..

– Ирвин… – уже ничего не соображая, всхлипнула я ему в рот.

А он стиснул мои бедра, подался вперед, прикусил мою губу – и меня затопила жаркая трепещущая волна…

Господи. Как же хорошо. Господи!..

– Мне безумно нравится, как ты произносишь мое имя, – жадно, хрипло, губы к губам. И безумно, невероятно довольно. – Моя прекрасная колючая Роза.

Мне подхватили на руки, – а кто-то врал, что Киммерийский стиль ему не идет! – отнесли в каюту, уложили на постель. Я протестующе застонала, когда Ирвин оторвался от меня, потянулась к нему – трогать, раздевать… Он тихо и низко заворчал, или засмеялся… такой звериный, хищный звук, отдающийся во всем теле дрожью и желанием. А я потерлась о его грудь щекой, потянула вверх его безупречно элегантную рубашку – наконец, попробовать его кожу на вкус, увидеть его, ощутить его своей кожей! И даже успела накрыть ладонью его член, пока через джинсу, но безумно, безумно горячо – он снова заворчал, как древний варвар, повалил меня обратно на постель, вжался бедрами и укусил в плечо…

И тут в дверь каюты постучали.

– На хер, – рявкнул милорд Конан, расстегивая свои джинсы.

Я пыталась справиться со своими, и мне было глубоко плевать, кто и зачем к нам ломится. Подождут!

– Сэр, простите, но это срочно! – придурок за дверью не расслышал.

Милорд повторил громче:

– На хер!

От такого рыка в лесу малина гнется… наверное… но вообще – с ума сойти как сексуально. Я даже задохнулась от судорожной волны, начавшейся между ног и окатившей меня всю. А милорд впился в мои губы, победил застежку моих джинсов, рванул их вниз – одной рукой, черт, как же неудобно, кто придумал эти дурацкие штаны!..

– Сэр, ваш отец умирает! – Еще удар в дверь, Ирвин замирает надо мной, его лицо искажено, в глазах туман. – Лорд Говард в реанимации, сэр! Акции упали на двести… на триста… Сэр!

В голосе того, за дверью – паника. В глазах Ирвина – желание, ярость… все больше ярости… и, разом, словно рубильник дернули – лицо каменеет.

– Мне жаль, Роуз.

Он невероятно нежно касается моих губ и отстраняется. Встает, застегивается, натягивает рубашку – английский лорд вернулся.

Я тоже встаю, поправляю джинсы, подбираю с пола свою мексиканскую тунику. Она немножко порвана, но это неважно.

– Мне тоже жаль, Ирвин. – Протягиваю к нему руку в инстинктивном порыве утешить, поддержать… и натыкаюсь на пустоту. Тихо повторяю: – Ирвин.

По каменному лицу пробегает мгновенная судорога. Но он слишком лорд, чтобы оправдываться. Или чтобы плакать. Никто не догадается, что он чувствует, по глазам цвета Тауэрских камней.

– Тебя отвезут домой. – Его голос ровен и холоден, как зимняя Темза. – Мы увидимся, когда я приведу дела в порядок.

Я киваю ему в спину: не дожидаясь ответа, он стремительно выходит из каюты. Распоряжается подать катер и подготовить самолет. Тут же кому-то звонит, требует отчета…

Идти за ним нет смысла, обижаться – глупо, плакать… я не буду плакать. У меня был этот сказочный день, и… может быть, Ирвин вспомнит обо мне. Потом.

 

Глава 16. Души прекрасные порывы, безжалостно души

Домой я возвращалась в совершенно растрепанных чувствах. Несмотря на все доводы рассудка, было дико обидно: меня отодвинули в сторону, меня забыли. Он бы мог позвать меня с собой в Лондон! Но не позвал. Просто бросил на ходу: отвезите мисс домой. Словно только что не…

А что не? У нас чуть не случился умопомрачительный секс? Так не случился же. И почему я так уверена, что для Ирвина он был бы таким же сумасшедше прекрасным, как для меня? Может, у него таких мисс в каждом городе по дюжине.

Может, по дюжине, а может – и нет… Может, я у него одна! Он так на меня смотрел…

И еще в глубине души теплилась надежда: с лордом Говардом-старшим все не так плохо, и падение чего-то там на сколько-то там не равнозначно падению Тунгусского метеорита прямо на компанию Ирвина. Отчаянно хотелось ему помочь, поддержать… поехать за ним в Сибирь…

Воображение уже рисовало чопорные похороны под моросящим дождем, одинокую фигуру в траурном костюме, злорадных конкурентов, приносящих соболезнования – какая потеря, сразу и отец, и все состояние, не желаете ли продать вашу яхту по сходной цене? И, разумеется, я. Как жена декабриста. Верная, нежная, понимающая. Рядом.

Ага. Жены поехали за декабристами в Сибирь и испортили им всю каторгу.

Остыньте, мисс Ти. Вам даже номера телефона не оставили, а вы – в Сибирь!

В общем, выйдя из такси… Да-да, такси! На белом лимузине милорд уехал сам, и нам было совсем не по дороге! Выйдя из такси, я прямиком направилась в ближайшую кофейню, приводить рассудок в норму с помощью кофеина и интернета. В конце концов, пора бы мне что-нибудь узнать о милорде, кроме цвета глаз и умения обалденно целоваться.

Узнать «что-то еще» оказалось проще простого. Все новостные ленты, относящиеся к экономике и культуре, были забиты сообщениями примерно одинакового содержания: у лорда Стивена Говарда, председателя совета директоров компании «Драккар инкорпорейтед» и владельца контрольного пакета акций этой же и еще десятка других компаний помельче, случился инфаркт на нервной почве. Оказывается, сегодня с утра что-то такое произошло на биржах, что акции «Драккара» обвалились, обнаружились какие-то кредиты, неустойки и бог знает что еще… У меня голова заболела от финансовой терминологии и газетного нагнеталова. Поняла я только одно: происки конкурентов увенчались успехом, Ирвин рискует остаться сиротой и разориться.

Ужасно.

Особенно ужасно то, что я ровным счетом ничем не могу ему помочь.

Хотя… если милорду придется продать яхту, самолет, родовое поместье и зарабатывать написанием мемуаров, я смогу научить его жить на триста баксов в месяц, покупать шмотки на китайском рынке и ездить в метро. Да, представляю Ирвина в метро в час пик!

Я рассмеялась и утерла слезы. Черт знает, от смеха или от сочувствия. Метро в час пик – фигня. А вот когда умирают родители… У Ирвина по крайней мере есть шанс попрощаться с отцом. У меня такого шанса не было.

В тоске и задумчивости я вернулась домой. Дело было к вечеру, разделить этот вечер традиционно было не с кем, и я еще немного пошарила в сети на предмет семейства Говардов. Ничего особенно интересного там не нашла – ни скандалов, ни разводов, ни любви, ни ненависти. Образцово-показательное семейство. Лорд Говард-старший унаследовал компанию отца, развил и приумножил, вышел на новые рынки и все такое. Женился после тридцати на юной леди, через несколько лет родился сын и наследник, за ним – дочь, которая сейчас заканчивает обучение в Сорбонне и уже работает дизайнером в семейном предприятии. Про Ирвина в сети было до смешного мало: занимается семейным бизнесом и благотворительностью, один из самых завидных холостяков Англии, увлекается парусным спортом, гольфом и мотоциклами. Что неудивительно, ведь «Драккар» производит самые лучшие и самые дорогие байки в мире. Что-то вроде «Бентли», только двухколесные. Ну и много всякого прочего, от соковыжималок до комплектующих космических станций.

На эти мотоциклы я глянула, разумеется. И не поняла, почему они не летают? Стоят-то примерно как самолет. И еще парочка интересных фактов: на рекламных фотках байков «Драккар» – Бонни Джеральд. Одна из самых дорогих коллекций байков, включающая в себя одиннадцать «Драккаров», принадлежит ему же.

Я фыркнула. Зачем нормальному человеку одиннадцать байков? Даже больше, ведь это только «Драккары»! Солит он их, что ли? Мне бы одного хватило.

Подумала – и облегченно выдохнула. Сегодня я весь день не думала о Бонни! Мало того, при взгляде на его фотки мое сердце не пропустило удара. Так, слегка ускорилось. Самую малость. И пафосную сучку, которая блистала рядом с ним, даже не захотелось убить. Так только, чуток взгрустнулось: Бонни со скандальной поп-дивой смотрится куда органичнее, чем со скромной писательницей.

Что ж, древний русский способ под названием «клин клином» неожиданно сработал. И это – к лучшему. Мне надо не по мужикам страдать, а роман писать. Между прочим, мне за это деньги платят!

* * *

На следующий день я явилась на работу в драных джинсах и кедах: так бежать удобнее. Хорошо хоть не слишком проспала. Нежно послала в болото Тома, которому срочно понадобилась свежая газета. Мимоходом шлепнула по заднице Гюнтера (бывшего официанта Зажигалки и будущую звезду Бродвея). Подмигнула Барбаре, которую пригласила на свой страх и риск…

Ага, именно так звали девочку с косичками, которой наши гении велели сначала школу закончить, а потом только приходить. Выглядела она в самом деле на четырнадцать, не больше. Тоненькая, маленькая, фигурка модельная до жути (читай, одни кости), юбочка в клеточку, личико наивное, и в довершение образа две соломенные косички. Танцевала она отлично, пела и того лучше, хоть тембр тоже немного детский. Гении не на пустом месте сделали на нее стойку, но вот спросить возраст не удосужились. Сразу выгнали. А я позвонила, с благословения Люси, и позвала на репетицию. Авось не убьют.

Расцеловав Люси и получив от нее «одобрямс» в виде большого пальца вверх, обернулась – и едва не расшибла нос о чей-то татуированный торс в белой рубашке нараспашку.

Не сложно догадаться, чей, да? Везет мне!

Сказав про себя веское русское «мля!», лучезарно улыбнулась мистеру Джеральду. И не подумаю извиняться! А будет орать – уйду сегодня же, даже понедельника ждать не стану.

– Хай, detka, – задумчиво улыбнулся он и прошел мимо.

Ни мата, ни «сделай кофе, раз уж ты здесь». Нашего тирана и деспота кто-то подменил. Зря подменил, когда тиран не орет – глупое сердце трепещет и невесть на что надеется.

Я не успела задуматься над вопросом, и почему я такая дура, как какой-то дебил шлепнул меня по заднице. Подпрыгнув, я обернулась, готовая убивать… и бросилась на шею Тошке.

– Ты приехал! Наконец-то! – А ведь я напрочь забыла, что он обещался вернуться в четверг, вот до чего клины-то доводят! Но как вовремя, как же вовремя! Мне срочно нужен нормальный, разумный и привычный друг рядом.

Меня сгребли на руки, покружили немножко под одобрительный свист труппы (и ревнивое сопение Тома) и поставили обратно на пол, но из объятий не выпустили.

– ЛА тебе к лицу, – подмигнул Тошка. – Прям цветешь.

Вот уж точно, цвету. В смысле, пока обойдемся без ягодок!

Ответить Антошке я не успела, потому что Том внезапно вспомнил о репетиции. Тремя хлопками в ладоши прекратил веселье и обратился к труппе, нарочито не глядя на Тошку:

– Господа артисты, начнем со сцены перед собором. Элли, ты пока за Квазимоду… – Он поморщился: Элли он назначил дублершей, а «настоящей» Квазимоды еще не нашел. То есть «детей на работу мы не берем».

Они не берут, а мы – берем. По блату.

– Секунду, Том! – вклинилась я. – Это Барбара Купер, ей девятнадцать. Ты же дашь ей шанс? – Я вытащила из-за спин остальных артистов «дитя» и подтолкнула вперед.

– Даст, конечно, – поддержала меня Люси. – Он же не зверь какой.

Барби, на этот раз вместо косичек сделавшая два задорных хвостика, похлопала глазками а-ля кукла Барби и изобразила книксен.

– Я буду очень хорошо работать, масса Том!

Труппа заржала, как стадо коней. Том секунду обалдело смотрел на это дело, потом грозно спросил у Люси:

– Это что такое?

– Организованная преступность, сэр! – ответили мы хором.

Том не выдержал, тоже заржал. Махнул рукой, мол, хрен с вами, уговорили.

И репетиция пошла своим чередом.

Я устроилась с ноутом в уголочке, писать роман и краем глаза наблюдать за постановкой. Только краем! И не за Бонни Джеральдом. Он безумно хорош, кто бы спорил, а когда работает – и вовсе… все-все. Не смотреть на Бонни. Не думать о Бонни. Не сравнивать Бонни и Ирвина. И вообще, я не такая дура, чтобы предпочесть галантному милорду это хамское парнокопытное…

Или больного ублюдка, с которым я кончаю по шесть раз?

Вот зачем я вспомнила, зачем! Опять коленки дрожат, в животе трепещет, все тело заливает жар и хочется такого, о чем в приличном обществе даже думать нельзя.

Нет. Никаких больных ублюдков! Никаких Бонни. Мистер Джеральд и только мистер Джеральд.

Минутка аутотренинга помогла. Благо, никто на меня не орал, печенек не требовал и вообще на меня внимания не обращал. Я на него – тоже. У меня работа, да. За этой работой я об обеде чуть не забыла. Чуть, потому что живот подвело. Шутка ли, до часа дня – только три чашки кофе.

Гениальным проглотам, которые на кастинге получаса без кофе и пироженки прожить не могли, и вовсе пришлось напоминать об обеде.

– Уже? Мы еще ничего не сделали! – совершенно натурально удивился мистер Джеральд и обернулся к мокрому и несчастному Гюнтеру ака Крысолов. – Перерыв не касается беременных каракатиц, которые путаются в щупальцах. К концу обеда чтоб делал эту связку с закрытыми глазами!

Мы с Люси дружно решили, что мы – ансамбль, а не каракатицы. Несчастному Гюнтеру Люси нежно помахала ручкой от двери и сбежала.

– Бросила бедного мальчика, ай-ай-ай, – я пихнула ее в бок.

Люси рассмеялась:

– Сам хотел славы, сам пусть ее глодает.

– Аминь.

За обедом мы всей труппой трепались обо всякой ерунде, Тошка и Барби со всеми знакомились – во время репетиции было не до того. Сэм (тенорок из ансамбля, дублер Фебюса) подколол Антошку, мол, прыгнуть в постель к Тому и получить роль – фигня, ты попробуй, удержись до премьеры. Красивых задниц-то в ЛА много. Антошка солнечно улыбнулся и собрался уже адекватно ответить, но Люси хлопнула по столу ладонью.

– Цыц, змеята. Завидовать молча. И во избежание недопонимания: или мы команда, или кто-то идет на хер. Еще вопросы?

– Никак нет, мэм! – звонко отозвалась Барби. – Есть завидовать молча!

– Так-то. – Люси подмигнула мне. – Ну, кому мороженое?

Мороженое было всем, и пицца на вынос – страдающему за идею Гюнтеру. С него, бедняжки, пот лил градом, но связку он отработал. Тщеславие, мой любимейший из грехов, как говорил Аль-Пачино в «Адвокате дьявола».

С обеда господа режиссеры, против обыкновения, вернулись мрачными и злыми. Синьор Пьетро их невкусно накормил, что ли? Том показательно страдал, мистер Джеральд очень правдоподобно изображал Аццкого Прынца из анимешки, актеры впахивали, как ошпаренные волы… короче, через полчаса такого дела мне пришлось закрыть ноут и заняться спасением утопающих. Сначала я работала мамочкой для Гюнтера: посмотрев пресловутую связку, мистер Джеральд выразил сомнение в способности пьяных ужей доползти хотя бы до конца первого акта, не собрав на себя все тухлые яйца Города Ангелов. Честно, я даже немного восхитилась: новый образ высокомерной сволочи удался ему еще лучше, чем скандального козла. Даже рабочая майка-алкоголичка засияла белизной королевских горностаев, а корона и вовсе потолок поцарапала.

Короче, я отпаивала Гюнтера попеременно кофе и минералкой, кормила пиццей и выслушивала все, что он думает об этом мюзикле и этих гениях. Правда, вместо того чтобы разумно и логично плюнуть на весь этот дурдом и вернуться официантом в «Зажигалку», он пообещал им всем показать… и отправился репетировать свою партию в одно рыло.

Потом мне на руки свалилась Синди. Знойная брюнетка с изрядной долей мексиканской крови и изумительным нью-йоркским выговором. Потрясающий профессионал, смотреть как она работает – одно удовольствие. Немудрено, она на Бродвее уже лет пять, и с гениями не в первый раз. Правда, опять всего лишь дублершей, и когда гении найдут «ту самую» Клодину, Синди вернется в ансамбль.

Я не слышала, что ей сказали мультяшные злодеи, но этот кризис погасить кофе и минералкой уже не удалось. В ход пошла тяжелая артиллерия: шоколад и пирожные. Также мне пришлось выслушать душещипательную историю ее давнего романа с Томом, роли в провалившейся «Стране Оз» год назад… Пользуясь случаем, я даже спросила ее, какого черта бродвейские режиссеры делают в ЛА?

Синди воззрилась на меня в таком удивлении, что даже шоколадку жевать забыла.

– Так они всегда ставят в ЛА, а показывают на Бродвее.

– Зачем? Это же неудобно!

Синди искренне засмеялась:

– Ну ты даешь. Том ненавидит Нью-Йорк, он там кашляет и страдает. Джерри тоже считает, что там слишком холодно и море не то. Так что они проводят на Бродвее от силы месяц. Недели три-четыре на оркестровые репетиции и предпоказ, еще неделю – премьерные спектакли. Потом сматываются обратно в ЛА, страдают от того что без них все разваливается и этот спектакль непременно освищут, попутно раздают интервью об упадке современного искусства, через пару месяцев берутся ставить новый мюзикл… ну и приезжают летом на «Тони». В этом году получат свои «Тони» за режиссуру и хореографию в шестой раз. – Синди забыла о своих слезах и мечтательно возвела глаза к потолку: – На следующий год я тоже получу «Тони» за Клодину. Лучшая женская роль. Ох уж эти актеры! Сначала они плачут, жалуются на гадов-тиранов-козлов режиссеров, а потом бегут к ним с воплем «где моя роль, скорее дайте мне роль, о великие гении!»

Что в России, что в Америке.

Хотя у нас черта с два кто-то будет репетировать в Москве, чтобы потом повезти в Питер. Или нет, не так. Если репетировать в Сочи, а показывать в Москве – в этом есть смысл.

– Слушай, что на них сегодня нашло?

Синди оглянулась и понизила голос, хотя чего оглядываться в комнатке размером три на три, никого кроме нас и электрочайника тут нет.

– Наш инвестор того. Обломался. Вот и злятся.

Я заинтересованно подалась вперед, и Синди радостно выложила последнюю сплетню: компанию «Драккар» продают по частям, семейство Говардов разорено, а значит – постоянный инвестор денег не даст. Нет у него больше денег…

То есть – мюзикл по моему сценарию не поставят? Мои книги не выпустят? Как же не вовремя!.. и как некрасиво. У Ирвина отец в больнице, а я думаю об издании книг. Стыдно!..

– …так что мистеру Штоссу придется искать других инвесторов, а связываться с Томом и Джерри дураков нет, они хоть и гении…

– Так гении же! Каждый год по премии, почему не хотят?

Синди сделала совсем таинственное лицо, глаза у нее загорелись, хоть сейчас снимай в роли «первой сплетницы класса».

– Там такие люди замешаны! Сенаторы! Сицилийская мафия!

Я чуть не засмеялась. Кто-то тут слишком любит «Крестного отца».

– Прямо мафия?

– Говорят, Джерри из Семьи. Расплевался с доном, тот обиделся… мол, теперь кто посмеет помогать гаденышу, тот Семье не друг. Ну и вот!

– Кино и немцы, – хмыкнула я.

– Ага! – с энтузиазмом согласилась Синди, даром что ни черта не поняла насчет немцев. – У тебя ж ноут есть, давай, покажу…

Еще полчаса мы лазили по сети. Синди оказалась права, в новостях семейству Говардов прочили быстрое разорение и чуть ли не судебное преследование. Говард-старший по-прежнему находился в клинике, в тяжелом состоянии. Говард-младший, его мать и сестра отказывались давать комментарии… о, нет! Буквально на моих глазах в сеть ворвалась свежайшая новость! Лорд Говард младший подтвердил помолвку с Кирстен Лундгрен, дочерью и наследницей нефтяного магната, какой-то там номер в списке Форбс… Слияние капиталов, реорганизация компании… преодоление кризиса…

Подтвердил? Помолвку? Черт.

– Ух ты! – Синди быстро листала фотографии блондинистой невесты Ирвина. Дорогой, лощеной стервы. – Красотка! Настоящая леди! Какое платье, ты глянь!..

Я не хотела смотреть на платье. И на Ирвина, который с каменной рожей давал интервью прямо около клиники, где лежал его отец, тоже. Все равно доносились обрывки: сэру Стивену Говарду лучше… старые друзья семьи… договор о браке десять лет назад… прекрасное взаимопонимание… свадьба, как только лорд Говард поправится…

– Ну вот, значит, деньги на постановку найдутся, – бодро сказала я.

Наверное. И мои книги, может быть, издадут. Потом. Но вот завтрака на яхте с Ирвином больше не будет. Нет, я не надеялась, что милорд сделает предложение мне. Я ему не пара по всем параметрам: капитала нет, аристократических предков нет, блондинистой красоты нет… короче, даже думать об этом не хочу.

У нас мог быть милый, ни к чему не обязывающий и очень приятный романчик. Встреча-другая. Разговоры об искусстве. Танцы. Пикировки. Секс.

Черт. Он почти женат! Вчера он, скотина такая, тоже был почти женат! Уже десять лет, как помолвлен! Скотина!

Я чуть не треснула по ноуту, так мне хотелось кого-то убить.

Синди явно заинтересовалась моей неадекватной реакцией, уже раскрыла рот, чтобы спросить, но меня спас гневный рык Джерри из-за стенки.

– Кой черт унес Клодину? Синди, на сцену, мать твою, где ты шляешься?

Разумеется, Си подорвалась и умчалась на зов Гения. А я осталась наедине с фотографией Ирвина и леди-как-ее-там-нефтяной-принцессой. То, что фотка была сделана несколько лет назад на каком-то официальном приеме, дела не улучшало.

Они давно помолвлены. Они скоро поженятся. Лорд Ирвин продолжит спонсировать культуру. И я никогда больше не приму его приглашения на крикет.

Все. Закончили эту историю. Живем дальше.

Я зло утерла глаза рукавом и хмыкнула: правильно не стала краситься. Макияж – зло. Дурацкие мечты – зло. Найду себе нормального парня, без миллиардов, яхты и гениальности.

А может, и с гениальностью. Может, я приручу дикого козла Бонни-Джерри. Он, по крайней мере, не женат и не помолвлен. И я теперь знаю его маленький секрет. В конце концов, я писатель, а не лохушка из Нижних Валенков с тремя классами церковно-приходской.

Приручу! Тем более, у меня и сообщница нарисовалась. Синди очень хочет роль Клодины, а еще она замужем и в тотализатор «кто первым трахнет Джерри» не играет.

Ха. Я могла бы неплохо заработать, предъявив фотку с субботнего свидания… интересно, сколько? И как быстро после этого меня съедят?..

 

Глава 17. Мафия, золотые яйца и сны о вечном

Пообщаться с Тошкой этим вечером мне не удалось. Том утащил его, едва закончилась репетиция – надеюсь, не страдать. Не понимаю Тошку! Как можно было запасть на этого унылого кота, хоть сто раз гения? Зато мы отлично потрепались с Люси. Она не стала выспрашивать, чем закончился для меня вечер в «Зажигалке» и, тем более, с кем и как я провела выходные. Только немножко посочувствовала насчет Ирвина и его помолвки (слухи в век Сети разлетаются быстрее, чем рождаются!) и утешила:

– Подумаешь, брак. Кольцо на пальце ни одного мужчину не сделало моногамным ягненочком. И слава богу! – Она вперила в меня прокурорский взгляд: – Не вздумай дурить и отказываться, когда он снова тебя пригласит.

Я пожала плечами, мол, дурить не буду. Но и тему развивать не стала. Мне было куда интереснее послушать, что Большая Черная Маман расскажет о Бонни Джеральде.

– Мафия? Больше слушай дур. У Синди язык, что твое помело! – взмахом руки Люси отмела криминально-романтическую версию. – Не будет у мальчиков никаких проблем с финансами. У них же, как это говорится по вашему… zolotye yaichki?

Я чуть кофе не захлебнулась. Еле прокашлялась, честное слово!

– Несут золотые яйца, Люси!

– Какая разница? – искренне удивилась она. Пришлось объяснять, и к концу пояснений ржали мы уже вместе.

– А насчет своих книг вообще не парься, – продолжила она, оторжавшись. – Все давно оплачено. Кстати, послезавтра идем в магазин. Я тут знаю один, поглядишь на свое творение.

Вот на этом месте у меня все мысли о гениях, Ирвине и прочей ерунде вылетели из головы. Осталась только одна: мой роман!

Я даже макет не видела! Какой тираж? Где продается? Вдруг не раскупят? Боже, я с ума сойду, если мои книги провалятся! Я же русская, у меня все – про русских, я и менталитета американского не знаю, и вообще, может, Кобылевский прав – я бездарность!..

А Люси похлопала меня по плечу:

– Спокойно, девочка. Главное, правильно расставить приоритеты! По коктейлю?

Я кивнула. В горле пересохло так, что говорить не могла. И хорошо, а то быть истерике. Как, как я могла забыть о дате выхода тиража?!

Коктейль появился в моих руках буквально через секунду. Холодный. Кисленький. Какого цвета – я даже рассмотреть не успела. То есть когда опустила глаза на стакан, он был пуст.

– Повтори! – скомандовала Люси ближайшему официанту и ласково улыбнулась мне. – Все будет отлично, вот увидишь.

Я неуверенно кивнула. Хотелось бы, чтоб отлично. Очень!

Мы выпили за «отлично», потом еще разок, но уже с невесть откуда взявшейся Дженни, потом я потанцевала с Диком…

– Дик?.. Ты не… правда же?..

– Правда. Не волнуйся, малышка, твоя тайна останется при тебе.

Я скорбно хлюпнула носом. Получается, Бонни даже не спросил обо мне. Скотина! А Дик почему-то рассмеялся и предложил скидку на следующий заказ. Аж в тысячу.

– Чего это? – меня одолели подозрения.

– Бонус постоянным клиентам. Ну что, вечер субботы? Давай, малышка, тебе нужно будет снять стресс.

Стресс. Суббота. Книжный магазин. Мамочки! Надо срочно выпить еще!

Видимо, Дик правильно понял выражение моего лица: паника, паника и снова паника. Какой тут на хрен секс!

Он хмыкнул и отвел меня обратно к столику, сам же всучил мне стакан… Вот то, что мне поможет!.. Но в стакане оказался апельсиновый сок с сельдереем и мятой. Жуткая гадость! Меня чуть не стошнило! Но под строгим присмотром Люси и Дика пришлось допить.

– Вот и молодец, – ласково улыбнулась мне Люси. – Нечего приходить на репетицию похмельным чучелом.

Угу. Чучелом – нечего.

Я фыркнула, хотела было заявить, что пофиг, как выглядит жилетка для артистов и приложение к кофеварке, но сама себе вовремя напомнила: в планах – приручение козла сицилийского, черного, хамского, одна штука. А значит, надо быть во всеоружии.

Так что в тот вечер я не пила больше ничего, кроме фреша, а на следующее утро отправилась на работу, как на фронт. Тайный. Диверсантский. Что-то мне подсказывало, что томными улыбками, шпильками и кружевным бельем сицилийского козла не приручить. Тут нужно что-то другое.

И нет, не хлыст! Судя по реакции мистера Джеральда на выплеснутую в морду текилу, агрессия возбуждает в нем совсем не те инстинкты.

Но что?..

Короче говоря, я приняла стратегическое решение: изучить обстановку, не ввязываясь в драку. Не выйдет из меня Наполеона, ох, не выйдет…

* * *

В пятницу первым, что я увидела на подходе к зданию, где мы репетировали, была реклама на торговом центре. Реклама моей книги! Я застыла посреди тротуара, не в силах оторвать глаз от волшебной картинки – парусник уходит в закат, крупным планом Бонни танцует со змеей, скачут по мексиканской кактусовой пустыне конкистадоры… Бог мой, какая красота! Неужели это – моя книга?..

Я опомнилась, только когда кто-то на меня наткнулся. Опомнилась, вздрогнула и уже почти готова была выслушать порцию итальянского мата – мне ж так на него везет! Но оказалась какая-то незнакомая блондинка, вежливая и милая. Она, кстати, наткнулась на меня по той же причине, по которой я остановилась посреди дороги. Мы глянули друг на друга, потом на рекламную панель – там снова показывали Бонни – и рассмеялись. Такое забавное чувство, когда точно знаешь: вы думаете об одном и том же. На одной волне.

– И почему красивые парни или голубые, или полные ублюдки? – задала блондинка риторический вопрос, подмигнула и пошла дальше.

Интересно, она по морде догадалась, что Бонни больной ублюдок, или что-то о нем знает?..

А плевать. Мне сегодня не до Бонни.

На обязанности администратора, сиречь всеобщей няньки, я забила. Ушла в «чайную» комнату, открыла ноут, влезла в сеть… и часа четыре непрерывно возносила хвалу Филу Штоссу, лучшему на свете продюсеру, лапушке, душечке и совершенству! Рецензии, обзоры в блогах, споры в фейсбуке… этот гений умудрился даже падение дома Говардов использовать в рекламных целях! Мол, последний проект знаменитого мецената, покупайте наших слонов! А не окажется ли открытый лордом Говардом русский талант новым Селлинджером? От такой наглости я аж поперхнулась. Где американские классики, а где я? Хотя, с другой стороны, это лучше, чем сравнение с оттенками серого. И переизданий больше.

Кстати, увидев цифру первого тиража, я чуть со стула не свалилась. Восемьдесят тысяч. Мать моя женщина. У нас в России пять для нового автора – катастрофически много, половину могут не распродать. А тут – восемьдесят!..

В общем, когда в обеденный перерыв господа артисты принялись паниковать на тему «ой, денег нет, спонсор разорился, мюзикла не будет, что делать и кто виноват», я от офигения так на них рявкнула, что инцидент был мгновенно исчерпан.

Увы, ненадолго, но я пока об этом не задумывалась. Честно говоря, вообще была не в состоянии думать ни о чем, кроме продаж романа.

А вдруг я все-таки провалюсь, а вдруг – не провалюсь, а вдруг роман прямо на складе съедят мыши, а где это мы вообще? Ага, вроде в каком-то кафе, но почему не в «Зажигалке»? Зачем Люси подсовывает мне эту еду, когда меня и так тошнит от нервов? И пятый литр кофе, кажется, лишний…

И вообще, какого фига мы сюда приперлись?

Люси посмотрела на меня жалостливо и ткнула пальцем в здоровенный плазменный экран, на котором как раз очаровательно улыбалась красотка, чем-то смахивающая на Джулию Робертс.

– Сегодня у нас в гостях Бонни Джеральд, больше известный как половина режиссерского дуэта «Том и Джерри»…

Красотка что-то такое пошутила на тему мультика, Бонни Джеральд ей подыграл, а фоном шли кадры моего буктрейлера.

Помнится, Фил что-то такое говорил насчет шоу на телевидении, но я не приняла его слова всерьез. Ой, зря. Наш Фил – очень серьезный парень!

– Сейчас шоу смотрят десять миллионов американцев, – с такой гордостью, будто это было исключительно ее личной заслугой, сказала Люси.

Я смогла только кивнуть, не отрывая глаз от экрана. Там мистер Джеральд, включивший харизму на полную мощность, расхваливал роман, талант писателя и сценариста, интриговал на тему будущего фильма и звездного состава мюзикла, не забывая похвалить и себя, любимого. Я безо всякого удивления услышала, что за революционную в своей смелости постановку наш мультик планирует взять минимум двенадцать премий «Тони» и побить свой позапрошлогодний рекорд, составивший одиннадцать.

– Если вы помните, несколько лет назад в связи с премией «Тони» разгорелся нешуточный скандал.

Ведущая по-акульи улыбнулась в камеру, и тут же картинка сменилась.

…скандальная поп-дива с говорящим именем Сирена в ослепительно-серебряном платье снисходительно улыбается толпе журналистов:

– …Не жаль отсвета моей славы для Бонни Джеральда… номинация на «Тони» его шанс, неважно, каким образом он его получил…

– Вы не сожалеете о разрыве?

– Я сочувствую Бонни, но я отпустила его ради его же блага. Он совсем потерялся в моей тени…

Картинка меняется: совсем юный Бонни Джеральд на сцене поднимает статуэтку, что-то говорит в микрофон. Голос ведущей за кадром:

– Первая же постановка Тома и Джерри имела оглушительный успех, и впервые за все время существования премии «Тони» победитель в номинации «лучшая хореография мюзикла» был выбран единогласно.

И снова на экране Сирена:

– …конечно же, я получу «Тони» за лучшую женскую роль. «Таймс» никогда не ошибается…

Картинка меняется: объявляют победителя номинации, и крупным планом лицо Сирены: удивление, разочарование, ярость…

– Впервые за двенадцать лет прогноз «Таймс» не оправдался, – голос ведущей за кадром. – Никому доселе не известная Ленни Бёрнс получила «Тони» за роль Гризельды в «Кошках», поставленных Томом и Джерри.

А дальше – всего несколько быстрых кадров, сначала – профессионально снятых, с банкета после церемонии. Сирена с кем-то беседует, улыбается в камеру, и тут к ней подходит Бонни, видно, что влюбленный по уши, и с такой надеждой… Сирена отворачивается, словно его не видит, и в ее глазах мелькает злость. А следом кадры явно любительские: в каком-то ресторане Сирена бьет посуду об пол и матерится в адрес Бонни – без нее он никто, она его из грязи, а он!.. Из-за него она не получила премию!..

Я даже зажмурилась, так мерзко это выглядело.

Люси рядом буркнула:

– Сучка крашеная. Обе сучки. Лишь бы скандал!

– Пойдем отсюда, а? – попросила я, больше не глядя на экран.

Шоу продолжалось, ведущая что-то спрашивала, Бонни отвечал – весело и доброжелательно, словно это не его белье только что полоскали на виду десяти миллионов американцев. Что-то даже сказал о вечной благодарности Сирене, которая его очень многому научила, и вообще светоч, маяк, солнце и луна…

Но вряд ли он по-прежнему ее любит?

– Люси, – не выдержала я, когда мы уже вышли на воздух. – Это правда?

– Правда, но не все. Чертовы журналисты! Так, девочка, тебе надо домой. Срочно. И подумать о важном, а не протухшей сто лет назад ерунде. Завтра идем в книжный!

Волшебное слово «книжный» немножко помогло. Самую малость.

По дороге домой я попыталась расспросить Гюнтера, отвозил меня он – Люси, как приличная женщина, отправилась домой, к супругу. Но белобрысый паразит только спел аллилуйю профессиональным достоинствам мистера Джеральда, а насчет Сирены отшутился:

– Не поминай черта, а то как явится!

Но мне и так хватило информации к размышлению. И, похоже, забрезжила идея нового романа. Прекрасного, изумительного, психологичного романа из жизни кое-каких звезд.

* * *

Суббота и воскресенье прошли как во сне. Утром – Люси, кофе, плотный завтрак, и сразу же поездка по книжным магазинам…

Надо сказать, что книжные в ЛА – это совсем не то, что книжные в Москве. Совершенно другая атмосфера. Тут, зайдя в книжный, понимаешь: ты пришел в очень крутое место. Тут стильно. Тут дорого и уютно. Тут можно выпить кофе и почитать книгу, а можно пообщаться с такими же, как ты, интеллектуальными маньяками.

Правда, всего этого я поначалу не заметила, потому что прямо напротив входа висел плакат «Ты вернешься» – не сразу поймешь, то ли книга, тот ли фильм. Интересно, в фильме роль индейского парня тоже будет играть Бонни? У него бы получилось, типаж вполне подходящий… а что это под плакатом? Мои книги? Мои книги!

Я чуть не издала боевой индейский клич. Остановила меня Люси, положив тяжелую руку на плечо.

Люси смотрела на меня и смеялась. Люси понимала меня, как никто! Она провела меня через толпу… да, толпу! Человек десять рассматривали мои книги, держали их в руках, читали… о, вот девушка лет пятнадцати, толстенькая и ужасно ярко накрашенная, несет мою книгу на кассу…

Волшебное, незабываемое ощущение.

Счастье.

За час, что мы с Люси просидели в магазине (неплохой капучино тут подавали), стопочка романов резко похудела. Их брали, брали и брали. Кто-то приходил за новинкой специально, кто-то поддавался обаянию Джерри на плакате (как ни странно, не только дамы), кто-то – обыкновенному стадному инстинкту: все берут – и я возьму. Мне даже захотелось табличку над столиком приделать: не больше пяти штук в одни руки! Чтобы, значит, не мелочились, беря по одной.

Я взяла четыре. То есть авторские мне Фил даст, но когда они будут! А я Дику обещала. И Люси подарить. И Тошке! Ну и себе оставить.

Со страшной силой подмывало взять один для мистера Джеральда, чисто похвастаться. Мол, я не только кофе варить умею, и вчера ты именно меня на всю Америку хвалил! Но этот глупый порыв я подавила. Две секунды удивления не стоят того, чтобы наплевать на конспирацию.

Люси снова смеялась над жадной мной. Но подписанный роман взяла, нежно погладила обложку и пообещала выделить ему почетное место в коллекции. Мало того, что книга с автографом, таких-то у нее уже десяток-другой есть, а с первым в Америке автографом!

Дальше были еще магазины, еще кофе, еще счастье…

Наверное, эту субботу я потом буду вспоминать, как самый счастливый день своей жизни. Весна, запах океана, смога, гамбургеров и огромных оранжевых цветов, похожих на диковинных хохлатых птиц. Стрелиция королевская, если верить Люси. И повсюду – мой роман. Плакаты, листовки, газеты, рекламные щиты. Из раскрытого окна доносится повтор вчерашнего шоу: Бонни Джеральд рассказывает о съемках, его перебивает стервозина-ведущая…

Я не вслушиваюсь. Мы с Люси идем мимо, едим мороженое и соревнуемся, кто найдет больше «Ты вернешься». Люси лидирует с отрывом в два десятка, она первая заметила китайца с листовками и посчитала сразу дюжину.

Счастье.

День заканчивается, счастье – нет.

Мы с Люси сидим на песке, прибой лижет босые ноги, по самой кромке шагает чайка, деловито вертя головой. Волны холодные, песок еще горячий. Чайка голодная. Справа инопланетным монстром громоздится колесо обозрения. Оранжевое солнце тонет в оранжевом океане. Одинокий парус маячит у горизонта.

Я прижимаю к груди свою книгу и читаю ее для Люси. Наизусть. Кажется, волны вздыхают от сочувствия, чайка кивает – она все-все понимает. А Люси плачет. Утирает слезы салфеткой от хот-дога, смотрит на облачные горы, парус и, трубно высморкавшись в окончательно промокшую салфетку, просит:

– Продолжай. Я хочу знать, почему…

Я тоже хочу знать, почему. Почему именно этот момент я буду помнить всегда. Так, словно это – пляж Санта-Моники, чайка, закат – всегда. Здесь, сейчас и всегда.

Словно сон, который возвращается раз за разом, и ты знаешь – это всего лишь сон. Но он важнее и реальнее любой реальности…

И дурацкая мысль: я хочу, чтобы рядом был Бонни. Сейчас. В этом реальном сне.

Я люблю его.

Я продолжаю читать свою книгу, у Люси закончились слезы, чайка улетела. И мне кажется, что Бонни бы понял. Почему именно это «здесь и сейчас» – счастье.

И я почти верю, что когда-нибудь мы снова войдем в эту реку. Вместе.

Монетка у меня в кармане нагрелась за день. Повертев между пальцев, я запускаю ее по волнам, загадав: больше трех – сбудется.

Два, три, четыре… на пятом монетка тонет. И солнце тонет. Мы с Люси бредем по черному песку к светящимся улицам, и дальше – босиком, не спеша. Молчим. Я уверена, Люси понимает и про счастье, и про Бонни, и про то, что слова иногда лишние.

 

Глава 18. Вертела я ваш бродвей!

К середине недели у меня созрел план. Не просто так план, а продуманный план высоконаучного эксперимента. Почти как у британских ученых.

Простой и надежный план.

Мне удалось немножко приручить козла черного сицилийского, хамского, одна штука – он охотно брал еду из моих рук, позволял смотреть себе в глаза и не пытался меня забодать или пометить, даже проявлял признаки узнавания и приветствовал дружелюбными звуками. Можно было переходить к более активным действиям. То есть тактильному контакту. Как известно, любая живность любит, когда ее чешут, гладят и хвалят. А особенно чувствительные места для почесания данного парнокопытного я уже неплохо изучила. Оставалась сущая мелочь, усыпить бдительность вкусной морковкой (возможно, восхвалениями), подобраться поближе и правильно почесать.

Из наблюдений следовало, что загон, в котором козел сицилийский перманентно подтверждает свою доминирующую роль в стаде, для приручения не подходит. Зверюга постоянно настороже и воспринимает любую попытку близкого контакта как покушение на столь важную для выживания особи и вида доминирующую роль. Потому следует выследить его у водопоя, без стада и конкурентных особей, прикинуться кроткой овечкой… или козочкой, не суть. И – почесать, не забывая хвалить и приманивать запахом морковки.

По-моему, прекрасный план! И Манюня, как психолог, его одобрила.

Для его осуществления я всю неделю вела себя, как и положено ученому наблюдателю: спокойно, уверенно, не смешиваясь со стадом и своевременно предлагая объекту наблюдения различные вкусности. Особенно хорошо проявили себя соленые фисташки и кофе в шоколаде, их мистер Джеральд брал из рук охотнее всего, жевал в каждую свободную минуту и рефлекторно оглядывался на хруст пакетика. Отличный результат! Вот этим хрустом (спасибо милорду за идею, кстати) я и собиралась подманивать объект, когда придет время следующего этапа эксперимента. Предположительно – вечером в пятницу, на привычном месте текилопоя, то бишь в «Зажигалке».

А пока – я писала роман, любовалась лаконичным и выразительным дизайном собственной книги, пасла и нянчила господ артистов и выбросила, не вскрывая, письмо от милорда.

Как я и обещала Люси, никакого «дурить». Я поступила взвешенно, разумно и логично. Быть любовницей женатого лорда – не мое амплуа. Некомфортно. Дружить с Ирвином после почти случившегося бурного секса – не выйдет. Мужчины генетически не способны понять, что женщина, которая хотела с ними заниматься любовью на прошлой неделе, на этой может не хотеть, и это – не придурь, а разумный выбор. Короче, не хочу с ним объясняться. Сам не дурак, поймет.

Итак, письмо (судя по формату и толщине конверта, в нем опять лежали билеты, может быть даже на самолет) я сожгла. Для надежности. Роман дописала до середины, в ЛА мне отлично работалось. Погудела вечерок с Антошкой, порадовалась за них с Томом… Честно. В первый раз – без горечи и обиды, просто порадовалась за друга. Он выглядел совершенно счастливым, и даже не смотрел на других парней, чего я за ним вообще не помню. Ну, даст бог, хоть на какое-то время утихомирится.

Вообще мне понравилось быть спокойной и уверенной. Мир стал ярче, еда вкуснее. Работа – легче. Да и, если уж на то пошло, мне грех было жаловаться. Гении почти не козлили, внезапно возникшие проблемы с техобслуживанием репетиционного помещения быстро решил Фил, артисты так выматывались на репетициях, что на дурь и склоки сил у них не оставалось.

А утром в четверг, едва я переступила порог раздевалки, чтобы пересчитать цыплят, стало ясно: идиллия закончилась. В зале висел отчетливый запах паники, артисты шептались или листали что-то в своих планшетах, забыв о репетиции. Барби потерянно замерла на скамье с одной балеткой в руках, Гюнтер тихо матерился по-немецки, глядя все в тот же планшет. Тошки еще не было, он обычно приходил вместе с Томом, чем плевал в душу помешанным на рабочей этике американцам. Более-менее вменяемой выглядела одна Элли, вокруг которой собралось человек пять массовки. При моем появлении она замолчала, и группка дружно обернулась.

– Что тут происходит?

Господа артисты что-то невнятно пробурчали и отвернулись. Одна Синди в простых и понятных выражениях объяснила, что мюзиклу пришел конец, и им всем придется искать новую работу.

Если бы я только что не видела на парковке белый «Бугатти» мистера Джеральда и не трепалась по телефону с довольным жизнью Тошкой, я б решила, что кто-то из наших гениев дал дуба. Но оба – живы и здоровы! Но, может быть…

– Что-то с Филом? – я тоже начала паниковать.

– Какой к черту Фил! Денег нет, спонсоров нет, никто не хочет вкладываться в дурацкий ремейк… что мне теперь делать?

Остальные загалдели вслед за Синди. Из обрывков фраз я поняла, что в сети поднялась очередная волна дерьма, простите мой клатчский. Мишенью были Том и Джерри – и ведут себя скандально, и талант поддельный, и премии куплены, и совсем зарвались со своим андеграундом, и наркоманы они, и пьяницы, и вообще они тут не мюзиклы ставят, а деньги мафии отмывают, а может и вовсе работают на русских и замышляют свержение демократии… а труппе не заплатят жалованье за неделю, и репутация навек загублена, и никто-то их больше на работу не возьмет…

На этом месте до меня дошло, что они не шутят. Весь этот бред – всерьез. Господи. Господи! Как можно быть такими?!

– Молчать! – гаркнула я «папиным» голосом. – Крысы безмозглые, мать вашу! Кто верит в мафию и русских агентов, быстро на выход, пока я санитаров не вызвала. Придурки! Дебилы безмозглые! Ну? Что стоим, глазами хлопаем? Интернат для анацефалов, шваброй вас через колено! Не хотите работать здесь – дверь открыта! Рабочих рук в Макдональдсе не хватает, лузерам там всегда рады!

Я бы продолжила пропесочку динозаврьих мозгов размером с грецкий орех, уже и воздуха набрала новую порцию, но позади меня раздались аплодисменты.

– Браво, мисс Ти. С меня капральский значок.

– Лучше деньгами, – ответила я, не оборачиваясь. – Мистер Штосс не предупреждал, что господам артистам надо менять пеленки и вытирать слюни.

– Так что тут за апокалипсис? – все так же ровно и насмешливо.

Господа артисты немножко опомнились и местами даже устыдились. По крайней мере, Барби наконец надела вторую балетку, Синди оставила в покое измочаленную резинку для волос, да и планшеты народ повыключал.

– Массовое отравление желтой прессой, – все так же не оборачиваясь и продолжая рассматривать Элли, почему-то именно она мне казалась эпицентром безобразия. – Кстати, мистер Джеральд, вы не замышляете свержение демократии в Лимпопо?

– Только об этом и мечтаю.

– Да, господа, плохи дела. Не возьмут вас теперь даже в Макдональдс.

Секунду или две в раздевалке висело подавленное молчание, до господ артистов запоздало доходила степень их идиотизма. Кое-кто прятал глаза, кое-кто даже покраснел, в общем, поймали детсад на краже леденцов.

– А в Лимпопо разве демократия? – подала голос Барби и похлопала наивными глазками.

Джерри за моей спиной хрюкнул. За ним – Гюнтер, Сэм… через мгновение ржали все, включая меня. Еще через мгновение Джерри скомандовал:

– В зал, ленивые zhopa. Будет вам сегодня Лимпопо. – И вышел, даже не хлопнув дверью.

Железные нервы, однако.

Народ потянулся на выход, огибая меня и стараясь не смотреть в глаза. Одной из первых – Элли, и мне показалось, глаза она прячет особенно старательно.

– А вас, Элли, я попрошу остаться.

Она едва заметно вздрогнула, остановилась и подняла взгляд. Я чуть не шарахнулась, столько в нем было злости. Убить можно таким взглядом! Правда, через мгновение Элли уже улыбалась, мило и ровно, как всегда.

– Извините, мисс Ти, мне нужно на репетицию.

Я хмыкнула: все, что я хотела узнать, я уже узнала. Совсем не обязательно быть Шерлоком, чтобы сложить два и два. Я привела Барбару, надежды Элли на роль Квазимоды накрылись медным тазом, а сегодня всего лишь была попытка напугать неопытную конкурентку. Хорошая попытка, если смотреть с точки зрения эффективности пугания. Идиотская попытка с точки зрения здравого смысла: губить постановку ради роли в этой же постановке – бред собачий. Но когда логика и здравый смысл кого-то останавливали? Не припомню такого.

А с другой стороны, я даже была немного благодарна Элли за сегодняшнюю сцену. Оказывается, в кризисный момент Бонни Джеральд умеет сунуть в карман разгильдяйство и козлизм, и отлично умеет работать в паре. Что-то вроде парня, с которым можно в разведку.

В течение дня я не раз ловила на себе его взгляды. В смысле, не только когда гению хотелось кофе или фисташек, но и так просто. И сегодня он впервые видел меня, а не «еще одну кофейную девицу». Пожалуй, если бы Элли пришла ко мне в обеденный перерыв поговорить и проявила хоть какие-то признаки здравого смысла, я б дала ей шанс чисто за эти взгляды Бонни. Но она слиняла в первых рядах, причем сделала вид, что меня вообще не замечает. Что ж, дальше – ее проблемы.

Ее проблемы начались бы прямо сегодня, если бы мне не позвонил Фил и не вызвал к себе в офис. Я почти запаниковала насчет следующих книг, но подавила дурь в зародыше: таким довольным тоном плохих новостей не приносят.

И в самом деле, новости были просто отличными! Во-первых, мне перевели денег – обещанные роялти за первые оптовые продажи. Учитывая, что гонорар за «Нотр Не-Дам» подходил к концу, очень кстати. Во-вторых, обещали вскоре познакомить с режиссером, который будет снимать «Ты вернешься». Кто режиссер, Фил не сказал, ограничившись веским:

– Тебе понравится.

В-третьих, меня уверили, что с финансированием мюзикла, фильма и книг все в полном порядке. Слухи о кончине «Драккар инкорпорейтед» сильно преувеличены, да и кроме лорда Говарда на свете есть люди, умеющие считать прибыль. Ни Тому и Джерри с их славой, ни мне с моим местом в списках бестселлеров волноваться вообще не о чем.

И на закуску спросили, не хочу ли я чего сказать Ирвину. То есть Фил не лезет в наши дела, его это не касается, просто Ирвин просил дать мне это…

На стол лег белый прямоугольник с написанными от руки цифрами.

Я целых десять секунд смотрела на него, не решаясь послать свое хорошее воспитание в пешее эротическое. Ничего ж не случится, если я возьму номер! Я ж не собираюсь звонить.

Да-да, и сама себе верю.

– Извини, Фил. Нет.

Я отодвинулась от такой манящей бумажки, даже сжала под столом кулаки. Отчаянно хотелось сцапать свой шанс… хотя бы ради памяти о лучшем свидании… да кому я вру? О единственном в моей жизни красивом свидании. Которое не повторится.

– Ну и ладно.

По лицу Фила, когда он прятал картонку в нагрудный карман, нельзя было прочитать ничего. Наверное, он хорошо играет в покер. А я – дура, но жалеть не буду. Лучше пройдусь, наконец, по нормальным магазинам! Прикид с мексиканского рынка прекрасен, но хочется чего-то этакого, вот совсем-совсем этакого.

Чтобы завтра вечером этакое понравилось Бонни.

Да. Мне не нужен Ирвин, мне хватит безумного гения Бонни.

К следующему полудню я почти поверила, что у меня все получится с вечерней засадой у текилопоя. Заинтересованный мужской взгляд любая женщина чувствует, для этого даже видеть не обязательно. А мы еще и пару раз встретились глазами…

Поверх чужих голов.

Через весь зал.

Так горячо, что мне захотелось нырнуть в холодный океан, чтобы не расплавиться прямо тут.

Само собой, показывать Бонни, как мне горячо, я не собиралась. И вообще, первым, что он от меня услышит, будет маленькая такая декларация: постель – не повод портить друг другу жизнь. Никаких замуж, чтобы потом «Киндер, Кюхен, Кирхе». А вот совместная ночь – совсем другое дело. Я помню, как у него сбивается дыхание, стоит запустить руку ему в волосы и сжать… интересно, в «Зажигалке» он отреагирует так же?.. Ох. Куда-то меня не туда заносит. Мечтать не время, а время прислушаться, о чем это там Элли и Сэм воркуют, аки голубки, пока режиссеры работают с Синди. Есть мнение, что дружат они не просто так, а против кого-то. И я даже догадываюсь, против кого.

Черт, как же утомителен бывает артистический гадюшник! Зря я вчера не поделилась с Филом выводом насчет Элли, оставила на сегодня, ох и зря! Опять у артистов какие-то неправильные мысли отражаются на мордах лиц. Опять что-то ищут в планшетах. Том и Джерри не видят, они заняты Клодиной и Эсмеральдо, но я-то вижу, к чему опять дело идет!..

Как оказалось, не туда я смотрела. Хотя предотвратить катастрофу бы не смогла при всем желании. Даже если б увидела, как под окнами останавливается белый лимузин, из него изящно выходит ослепительная блондинка в алом, в сопровождении полудюжины господ в официальных костюмах направляется к подъезду… откуда-то выныривает стайка журналистов, щелкаю вспышки, тянутся микрофоны…

Я бы ее узнала. Кто угодно бы ее узнал. Самая скандальная поп-дива Америки изволила посетить нашу скромную репетицию.

Черт бы ее подрал!

Но я сначала услышала шум на лестнице: топот множества ног, гул голосов. Приближение урагана.

Все услышали.

Том и Джерри переглянулись, Люси сморщилась, Элли просияла, остальные насторожили уши и уставились на дверь в ожидании.

– Как мило вы тут устроились! Скромно и со вкусом…

Сирена просияла царственной улыбкой и протянула руку Джерри. Для поцелуя. И он, черт бы его подрал, подошел с видом зачарованного кролика. Даже к ручке склонился, но Сирена его перехватила и со смехом поцеловала в губы. В очень выгодном ракурсе. Разумеется, камеры щелкали, не переставая – те, которые фото. Остальные снимали видео для вечерних передовиц.

– Какая неожиданность… – начал Джерри каким-то непривычно сдавленным голосом, но Сирена его перебила:

– Синди, дорогая, я так рада тебя видеть! Снова дублерша, ты достойна лучшего.

Под восхищенно-жадными взглядами журналистов Сирена сочувственно улыбнулась, похлопала ее по плечу.

Бедняжка Синди хотела бы провалиться, но пол в зале был слишком крепок. А дива, забыв о ней, продолжила сольное выступление: такая милая, такая демократичная, такая заботливая, что аж зубы сводило. И разумеется, она спустилась с небес, чтобы спасти мюзикл! Она всегда верила в Бонни, и следила за его успехами с гордостью, ведь он делал первые шаги как хореограф под ее чутким руководством! А теперь, когда его несправедливо подозревают бог знает в чем, когда все инвесторы отвернулись, и ни одна звезда не согласилась…

На этом месте Сирена обвела труппу выразительным взглядом, мол, вы сами видите – здесь и посмотреть не на кого! В общем, она готова, так уж и быть, сыграть Клодину Фролло. Ах, это такой интересный эксперимент! Ах, современное театральное искусство так нуждается в поддержке! Ах, она даст этим прекрасным молодым людям возможность… и нет, что вы, мы с Бонни всегда оставались лучшими друзьями!

Меня чуть не стошнило. И уж наверняка – перекорежило. Хорошо, что никто на меня не смотрел. Гадина двуличная! Кобра гремучая! Друзьями они оставались, все так и поверили, как же! Особенно после прошлонедельного шоу на десять миллионов американцев. Да я съем свой ноут, если она простила такое позорище!

А Бонни смотрел на нее. И такого огня я не видела никогда. Ни в чьем взгляде.

Да как он может так на нее смотреть, после того, что она ему устроила?!

Он ее по-прежнему любит? За улыбку эту ненатуральную, за позы выверенные, за снисходительное презрение? Он что, снова хочет с ней?!

Журналистов это тоже, кажется, очень интересовало.

– Вы планируете пожениться?

Что он там ответил, я не услышала. Сбежала потому что.

Протиснулась между журналистами, их набилось в зал не меньше двух десятков, подхватила сумку, скатилась по лестнице, выбежала на свежий воздух… и только там, глядя на занявший половину парковки белый лимузин и три черных авто охраны, выругалась. Я припомнила все матерные слова на всех языках, которые когда-либо слышала.

Консьерж, поливавший петуньи и бегонии у входа, восхищенно присвистнул и показал мне большой палец.

А я, послав ему воздушный поцелуй, показала фак окнам репетиционного зала.

Вертела я ваш Бродвей! Мне и без вас хорошо, а как вам без меня – мне по хер.

У меня фильм, пять романов в типографии, седьмое место в списке бестселлеров и вип-приглашение в «Зажигалку».

И никаких бывших! Никогда! Ни за что! Только вперед и не оглядываться!

 

Глава 19. Не мечтайте, и не мечтаемы будете

Вечером после репетиции я убила. Жестоко, расчетливо и с наслаждением.

Бедняга сопротивлялся изо всех сил, но маньяк с издевательским хохотом зарезал его тупым ножом под заглушающий крики жертвы «Раммштайн». Обвинят в убийстве шикарную блондинку, посадят в общую камеру женской тюрьмы, отнимут косметику, пилочку для ногтей и мобильный, а судья, помешанная на социальной справедливости старая дева, откажется отпустить ее под залог!

О, да.

Маленькая литературная месть бывает прекрасна!

Но для восстановления душевного равновесия мести мало. Надо бы и что-нибудь позитивное. К примеру, следующим днем потанцевать в «Зажигалке», отшить пару-тройку кавалеров… не то чтобы несимпатичных, и не то чтобы мне резко стал не нужен секс. Просто – не хочу. Никакого намека на «отношения», шваброй их через колено! И никаких, мать вашу, «милых цыпочек»!

Третьему, татуированному ирландскому медведю, я даже откровенно призналась:

– Мне тоже нравится твоя задница, рыжик, – и с чувством эту задницу ущипнула.

Двухметровый рыжик пробормотал что-то невнятное и слился через две секунды. А я под тихое хрюканье бармена отсалютовала ему вслед двумя пальцами, как асу на мессершмидте.

Натанцевавшись, я спросила у ближайшего официанта:

– Дик здесь?

Меня тут же к нему проводили – в уютный кабинет, больше подходящий сибаритствующему историку, чем содержателю борделя. Деревянные шкафы с книгами, карты, гобелены и старинные мечи на стенах, на полках модели двух каравелл и каракки, шлем конкистадора, подзорная труба и даже муляж средневекового замка.

– А уютненько у вас тут. «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья»? – не опознать корабли Колумба было нереально.

– Они самые, – Дик расплылся в довольной ухмылке. – Мои поздравления великому писателю.

Приземлившись в кресло напротив Дика, я его поблагодарила и полезла в сумку:

– Это от великого писателя, – протянула ему подписанную книгу.

Дик взял ее с благоговением, понюхал, погладил, прижал к щеке и даже глаза прикрыл.

– Правильная книга всегда звучит. Ты когда-нибудь слушала еще не открытую книгу? – мечтательно сказал он, не открывая глаз. – Шум волн, крики чаек, скрип снастей и индейские барабаны. Вот так, – он настучал пальцами по столу ритм. – Словно приближаешься к незнакомому берегу, а там песни, пляски, и не знаешь, то ли тебя съедят на ужин, то ли предложат подарить племени новую кровь, то ли то и другое по очереди.

Я не стала прерывать священнодействие, а занялась апельсиновым фрешем – он дожидался меня на столе. Заботливый Дик. И смотреть, как он медленно читает посвящение, ласкает пальцем титульную страницу – было безумно приятно. Такое простое писательское счастье.

Потом Дик отложил книгу, недалеко и явно ненадолго, и подмигнул мне:

– Снимать стресс сегодня или завтра?

– Сегодня.

На этот раз я тоже заплатила вперед. Полутора штук было жаль, особенно если перевести в рубли по курсу и сравнить с моими русскими гонорарами (за одну ночь – полтора романа), но жабу я задавила в зародыше. Мне нужно в психотерапевтических целях, излечиться от Бонни-зависимости. Есть шанс, что пара-тройка оргазмов с кем-то другим прочистит мозги и освежит эмоции. А то, знаете ли, любовь к больному ублюдку, который закрутил новый самоубийственный роман с Сиреной, крайне вредна для моего здоровья. Хватит с меня безнадежных любовей, короче!

Само собой, озвучивать все это Дику я не стала, он не дурак, сам все прекрасно понимает. Просто перевела деньги на счет, попросила девайсы в том же духе, что и прошлый раз, поцеловала его в щеку и поехала домой. Надо немножко подготовиться. И пообедать по-человечески, а то после свидания с Бонни я чувствовала себя желудком на ножках, а не романтической барышней.

Подготовка была элементарной: принять ванну, надеть купленное вчера платье – цвета осенней листвы, с летящей юбкой и одним открытым плечом, и побрызгаться шейком из мятной воды и эфирного масла лемонграсса. Мир тесен, и я понятия не имею, достанется мне сегодня настоящий хастлер или еще один скучающий миллионер. Надеюсь, по крайней мере, что не Фил Штосс, вроде он в «Зажигалку» не ходит. Короче, запах – изменить, голос – тоже. У лемонграсса, я недавно вычитала в Сети, есть прекрасная особенность, он сажает голос, как при простуде. Надеюсь, я верно рассчитала дозу и получится как в прошлый раз, контральто с легкой хрипотцой.

В бунгало номер семь я приехала чуть заранее. Проверила коробку с девайсами, включила Шаде, даже покопалась в настройках караоке от нечего делать. Вряд ли, конечно, мне взбредет в голову петь сегодня ночью, но кто ж меня знает, такую загадочную! И ровно без пяти восемь позвонила все та же девица от Дика:

– Вы готовы принять заказ, мисс?

Я на миг зажмурилась: как иглой кольнуло. Толстенной такой штопальной иглой прямо в сердце. И отпустило.

– Разумеется. Правила эксплуатации помню.

– Отлично, мисс. Пять минут.

Пять минут. На то, чтобы забыть – ливень, наглую итальянскую морду, кривую улыбку и проникающее в самую душу «mia bella donna». Сегодня – не Бонни, кто-то другой. Может быть, латино. Может быть – швед. Или грек. Или настоящий англо-американец. Рулетка! И смотреть, пока не открою дверь – не буду. И нет, мое сердце бьется так быстро не потому, что я надеюсь на чудо. Не надеюсь. Совсем.

Где этот чертов хастлер? За эти пять минут под дверью я с ума сойду!

С досады пнув дверь, я ушла в комнату, менять Шаде на Анни Ленокс и пить минералку, а то в горле пересохло. И, конечно же, в дверь позвонили, когда я сделала первый глоток. Кто бы сомневался, да?

Нет, не бежать. Спокойно выпить еще, медленно дойти до холла, взглянуть, кого прислал Дик… Спокойно взглянуть, без дрожи в коленках и трепыхания!.. Ну?

Один взгляд в стекло, с порога комнаты – и я рассмеялась. Вот черт разберет, грек там или швед, за этими ветками? Может, доставка веников на дом?

Веник был что надо: охапка веток в розово-сиренево-белых цветах, не сакура, конечно, но что-то похожее. Кстати, такое растет здесь же, между домиками. А из-под веток снизу только и видно, что джинсы. И руки, которые эту охапку держат… смуглые, с длинными чуткими пальцами, такие знакомые руки в кожаных напульсниках…

Я чуть не споткнулась на ровном месте, хорошо, удержалась за стенку. Закрыла глаза. Отпила минералки. Открыла глаза.

Цветущий веник, голубые джинсы и смуглые руки никуда не делись.

Убью Дика. Не мог прислать кого-то менее похожего? Шведа. Или китайца. Или негра. Да хоть эскимоса, мать вашу!

Ладно. Пять шагов до двери, открываем…

– Заходи.

Не негр и не швед протягивает мне цветущие ветки, делает два шага вперед, и…

– Ваш заказ, мадонна, – криво и нежно улыбается мне Бонни Джеральд; его глаза завязаны черной лентой, той самой. Моей лентой.

Больной ублюдок, который сейчас должен быть с Сиреной. Я еще утром в Сети видела стопятьсот кричащих заголовков: Сирена и Бонни снова вместе! Старая любовь не ржавеет! Звездный дуэт становится суперзвездным трио! И вся такая сентиментально-сенсационная муть. С фотками. Со свеженькими, с пылу-с жару фотками сладкой парочки.

Ненавижу.

Какого черта он делает здесь? У них же медовый, вашу мать, месяц на вилле «Сирена» в Беверли Хиллз!

Цветущие ветки упали – я не стала их брать. Упали, рассыпались по полу. Улыбка Бонни погасла. Его голливудское самодовольство слезло, как старая дешевая позолота.

– Тебе не нравится? – прозвучало так… беззащитно. Словно «ты хотела видеть не меня?»

Нет, Бонни. Не так. Я не хочу видеть черточек усталости у твоих губ. Не хочу слышать такой знакомый и такой непривычно мягкий голос. Не хочу чувствовать твой запах – чистой кожи, горько-сладких цветов и «Кензо» из моих непристойных снов. Не хочу надеяться на чудо.

Мне нужно было сказать: нет. Мне не нравятся цветы. Я не хочу тебя.

Но вместо этого я протянула руку, разгладила пальцем едва намеченную морщинку…

Единственное прикосновение прошило меня, как электрическим разрядом – наслаждение, облегчение, боль, надежда, черт знает что еще – а неважно, все неважно, только его тепло, нежность его кожи, его губ… Он всего лишь поцеловал мою ладонь. И шепнул:

– Мята и лемонграсс.

– Ты помнишь условие, Бонни.

– Разумеется. – Потерся щекой о мою ладонь, вызывающе усмехнулся, хотел что-то сказать… и с тихим стоном-выдохом шагнул ко мне, обнял, нашел своими губами мои…

Я не успела вздохнуть, а может, забыла дышать. Обо всем забыла. Слишком нежно, слишком сладко – этот поцелуй, и его руки на моей спине, и его кожа под моими ладонями, и запах – лемонграсс, мятые цветы, «Кензо». Бонни. Мой Бонни. Мой чертов больной ублюдок.

Я опомнилась, только когда что-то под ногами громко хрустнуло.

Пока – цветущие ветки, но если я не возьму себя в руки, то скоро под его ногами окажется мое сердце. Нет. Обойдется!

Вплетя пальцы в его волосы, я резко дернула, заставляя его оторваться от моих губ и опуститься на колени. Он повиновался – растерянно, неохотно. И вздрогнул, когда я ударила его по щеке, напрягся… Мне даже на миг показалось, что сейчас сжатая пружина развернется – и… но Бонни только прикусил губу и склонил голову.

– Нехорошо ронять цветы. Собери, – велела ему.

– Я сожалею, мадонна.

Голова опущена, но в голосе – буря эмоций. Вот, так намного лучше. Не так близко. И вид совсем другой: мужчина у моих ног, на коленях, это уже почти котенок. Нечем тут восхищаться. Всего лишь больной ублюдок, который прется от грязных игр. Слабак. Тряпка. Извращенец. Я не люблю тебя.

Еще бы самой в это поверить. И не любоваться каждым его движением – не должен быть красивым и желанным мужчина, который ползает по полу, на ощупь отыскивая ветки. Чертов больной ублюдок, ненавижу!

– Ваши цветы, мадонна, – он протянул мне охапку, не вставая с колен.

Вот только почтения и покорности – ни на грош. Одна кривая улыбочка чего стоит.

Я неторопливо погладила его по щеке, сжала, впившись ногтями – он задышал чаще, ветки в его руках жалобно хрустнули.

– Ты плохо стараешься. Собери все.

Оттолкнув его, я села на высокую тумбу и взялась за минералку. Отсюда вид лучше. Убедительнее. В самом деле, дивное зрелище: больной ублюдок на четвереньках и с охапкой идиотских веток шарит по полу. Вот что мне нужно помнить, а не…

Перед глазами тут же всплыла совсем другая картина: Бонни надо мной, лицо искажено страстью, плечи бугрятся мускулами…

Нет! Не хочу! Ненавижу тебя!

– Холодно, Бонни, – усмехнулась я и, когда он потянулся за еще одной веткой, со всей злости пнула его в плечо. И тут же зашипела сквозь зубы. Больно! Босиком же!.. Почему, почему я такая дура?

А он на миг замер, поднял голову – слепо глянул на меня.

– Ты ушиблась?

Я не успела ответить, как он оказался рядом, взял мою стопу в ладони, накрыл поджатые от боли пальцы губами. Ветки, разумеется, снова рассыпались по полу. А я в полном раздрае не знала, то ли мне смеяться, то ли плакать. Это было так странно… так неправильно… и безумно сладко. Боль исчезла, кожа покрылась мурашками, и словно все нервные клетки сосредоточились там, под его губами. А он поймал и вторую ногу, мои стопы отлично умещались в его ладонях, и аккуратно разминал, и продолжал ласкать губами – подъем, щиколотки, вот потерся лицом… Некстати вспомнилось, что сегодня на мне новенькие стринги. Цвета шампанского. А Бонни их не увидит.

Зато почувствует. Совсем-совсем скоро.

Потому что мы поиграем немножко иначе. У меня хватит самоконтроля на игру!

– Уже теплее, Бонни.

Я погладила его щеку подъемом стопы, потом поставила ногу ему на плечо – и позволила его рукам скользнуть выше, а следом и губам. Даже юбку подняла. И бесстыдно любовалась нашим отражением в зеркале – Бонни на коленях, его руки на моих бедрах, голова между моих разведенных ног, а я сама раскраснелась и выгибаюсь, как блудливая кошка. Да, сегодня я буду очень плохой девочкой. О-очень!

Его язык скользнул по внутренней стороне бедра, дыхание коснулось самого нежного места – чертовы трусики мешали, впивались, я вся уже дрожала от желания. А он, черт бы его побрал, замер!

– Ну! – я топнула по его плечу.

И тут он, наконец, лизнул меня именно там, где нужно. Прямо через трусики. Я едва не закричала, так это было…

– Горячо, Бонни! – выдохнула я, зажмуриваясь… впитывая всем телом его ласки… и вскрикнула: он прикусил самое чувствительное местечко. Бог мой, как остро! Мои глаза распахнулись сами собой, а отражение в зеркале заставило покраснеть и завело еще больше. Полностью одетый Бонни. Полностью одетая я, только юбка задрана. И безумно непристойная поза, если б меня сейчас увидел мой бывший, его бы кондрашка хватила!

Эту прекрасную мысль развить мне не удалось – Бонни вытворял языком такое, что я вся текла и плавилась. Включая мозг. И единственное, о чем могла думать, это:

– Еще, Бонни, ну же! Ну!.. Да…

Оргазм с открытыми глазами, когда видишь себя и своего любовника, это что-то невероятное. Словно смотришь фильм и сам в нем участвуешь. Это – почти Оскар, только для двоих. Это… не знаю. Не могу думать. Мне просто хорошо-о… Нет, не убирай руки, нет!..

Я машинально потянулась за Бонни, но тут же замерла: он отодвинулся едва-едва, и убрал руки с моих бедер только чтобы…

Он расстегивал джинсы торопливо и неловко, кусал губу и тяжело дышал, а я смотрела на его подрагивающие смуглые руки, на показавшуюся влажную головку – и едва удерживалась, чтобы не тянуть его к себе прямо сейчас.

Господи, он такой красивый. Мой Бонни.

– Иди ко мне, – выдохнула ему в губы, отодвигая мокрую насквозь ткань трусиков и подаваясь ему навстречу. – Мой Бонни.

Он заполнил меня целиком. Сразу. Так естественно и правильно, как не бывает. И с каждым его движением словно что-то внутри меня раскрывалось, освобождалось – я не знала, что и почему, не хотела знать! Мне достаточно было чувствовать его, каждую мышцу, каждый вздох, каждое движение…

Мы кончили одновременно. Вцепившись друг в друга. Бонни держал меня в руках, я обнимала его ногами. Он содрогался внутри меня, в такт волнам моего наслаждения. Он, послушный моим рукам, снова опустился на колени и нежно-нежно слизывал с меня свое семя, а меня накрывало еще одной волной. Я даже успела подумать, что три оргазма подряд входят в привычку… и не успела додумать, хорошо это или плохо, потому что Бонни сделал что-то такое… такое… меня унесло. Куда-то. Не знаю. Но там было хорошо. Наверное, это был рай для плохих девочек. А может быть, рай для плохих девочек был в объятиях Бонни. В его руках.

Сейчас. Сейчас я открою глаза, соберу мысли в кучку… сейчас вспомню, на чем мы остановились… ах, да. Он принес цветы, а я его ненавижу. Точно.

Зачем ненавижу, не помню. Неважно.

А он улыбается. Прижимает меня к себе, и твердый член упирается в меня, едва-едва трется, разгоняя по моему телу тяжелую жаркую волну.

– Чего ты хочешь сейчас, mia bella? – шепчет Бонни мне в висок.

– Тебя, – отвечаю я и чуть меняю позу, чтобы он оказался во мне. Беру его за волосы, наматываю на кулак вместе с концами ленты, тяну назад. Он откидывает голову, тихо стонет, его бедра резко двигаются вперед. Я хватаю воздух открытым ртом и, с трудом сглотнув, требую: – Не смей кончать, больной ублюдок.

У него становится такое лицо, словно… словно ему вечность и коньки в придачу подарили. Словно он… счастлив.

– Si, – толчок, – Madonna, – еще толчок, – все… что… хочешь! – обещает мне вечность и коньки.

Сжав его в себе, провожу языком по напряженному горлу. Он дрожит и стонет. Я прикусываю кожу у основания шеи, целую взасос. И недоверчиво спрашиваю:

– Все-все?

– Да.

Я верю. Я знаю, сейчас он в самом деле готов сделать все, что я захочу. Все-все. И немножко сверх. Это прекрасно, пронзительно и страшно, видеть его сумасшедшее, бесконечное доверие. Я уже знаю, как я им воспользуюсь, и будь я проклята, если отступлю!

 

Глава 20. Британские ученые рекомендуют

Чуть позже, после еще одного длинного, тягучего оргазма (оказывается, они бывают разные, кто бы мог подумать!) я отвела его к постели. За руку. Сама расстегнула его рубашку, бросила прочь. Положила руку Бонни себе на спину, на молнию платья.

Пока он раздевал меня, пыталась не думать, откуда у него такая потрясающая сноровка, словно он каждый день по десять платьев с кого-то снимает. Решила отложить этот вопрос на потом, как Скарлетт. Меня очень отвлекал от мыслей вид Бонни: голый торс, расстегнутые и приспущенные джинсы, бесстыдно торчащий член. Хотелось трогать его, ласкать и кусать, хотелось видеть его отклик, ощущать биение его сердца. Я жадная. Он весь – мой, но мне мало. Хочу больше.

Забравшись на постель, позвала его:

– Кис-кис, Бонни.

По его губам скользнула шалая мальчишеская улыбка. Приземлившись рядом, он изобразил «мррррр», от души лизнул мой живот – что ближе оказалось – и тихо засмеялся. Потерся о мою руку щекой, без слов спрашивая: во что мы будем играть теперь? Удивительно выразительная пластика!

Я потянула его к себе, чтобы лег рядом, и перевернула на живот – он слушался так естественно и охотно, как глина должна слушаться своего Родена. И на приказ: «Руки, Бонни», – вытянул вверх сомкнутые запястья. А я, пристегнув его цепочкой к изголовью, сделала то, что хотела еще в прошлый раз: провела языком по следу от плети. Обе ссадины почти зажили, остались прерывистые розовые полоски – одна на плече и лопатке, вторая наискось вдоль позвоночника. Когда я дошла от поясницы до плеча, он уже тяжело дышал и сжимал планки изголовья, а когда замерла, едва касаясь его спины сосками – тихо-тихо выдохнул:

– Мадонна…

Чертовски горячо и соблазнительно! Но пока не настолько, чтобы я отвлеклась от изучения улик. Ну да. История его развлечений должна быть написана на его теле. Не вся, конечно, но… но шрамов практически не было. Несколько совсем старых, заметных только на ощупь ниточек на спине, явно от плети или хлыста. Еще один на ягодице… по нему я тоже провела языком – чистая упругая кожа, такая же смуглая, как и везде, так и манила сделать с ней что-нибудь этакое. Автограф написать фломастером. Или… Укусить. Слегка, но чувствительно.

Бонни вздрогнул.

– Дразнишься?

– Самую малость. – Шлепнув его по заднице, я скользнула вверх по его спине, остановившись губами у уха. Шепнула слово-маркер: – Dolce putta. – И прикусила мочку.

О да, реакция была – загляденье. Он что-то невнятно пробормотал и потерся об меня всем телом. Нетерпеливо. Голодно. Так, что я сама чуть не кончила, а все мысли, случайно заведшиеся в голове, из нее благополучно вылетели.

– Все, что я захочу?

– Любой каприз, мадонна.

– Тогда… – я задумчиво скользнула по его лопаткам грудью, а волосы намотала на руку. Горячее тело подо мной напряглось сильнее, так, что я почувствовала рельеф спинных мышц. – Тогда я хочу… немножко правды.

Бонни хмыкнул.

– Только немножко?

– Самую капельку. Передозировка до добра не доводит. – Я чувствительно прикусила его за холку. – Ты прешься от боли, это я знаю.

– Вы так проницательны, мадонна, – чертовски довольно.

– И обожаешь провоцировать. – Я тихо рассмеялась и провела ладонью по его бедру сверху вниз, еще дальше спуская джинсы. Он приподнял бедра, чтобы мне было удобнее. – А еще у тебя изумительно красивая и чувствительная задница. – Накрыв ладонью его зад, я провела пальцем от яичек вверх, между ягодиц, и остановилась средним пальцем около отверстия, слегка надавила. Его рот приоткрылся, дыхание участилось. – Тебе нравится, Бонни?

– Да, – коротко, сдавленно.

– Расскажи, что еще тебе нравится.

Он почти ответил еще что-то провокационное, но я его опередила: дернула за волосы и увесисто шлепнула. Он вздрогнул, застонал сквозь зубы.

– Мне нравишься ты.

– Прогиб засчитан. Ну? – Я отодвинулась на целый сантиметр, дальше не успела.

– Твои прикосновения. Любые. Мадонна, пожалуйста!

– Наглый манипулятор. – На этот раз я выпустила его волосы и скатилась с него, села рядом. Не касаясь. – Это называется нижнее доминирование, или я что-то путаю?

Он замер. Потом рассмеялся – рвано, почти отчаянно.

– Я… я плохой саб, мадонна.

– Какая неожиданная самокритичность. – Я нежно погладила его между лопаток, там, где начинался свежий шрам. – Поэтому у тебя нет постоянной домины? Или ты предпочитаешь, чтобы тебя имели членом, а не резиновой херней?

– Чем? Плевать… Важно – как… нет, я не… я не умею говорить об этом.

– Умеешь, Бонни. Но если ты не хочешь… – Я потянулась к цепочке, удерживающей его руки, начала отстегивать карабин.

– Не надо. Прошу тебя.

Так и не освободив его рук, я обернулась.

– О чем просишь, Бонни?

– Дай мне шанс.

Я погладила его по щеке, позволила поцеловать ладонь. Сейчас передо мной был еще один незнакомец. Не козлогений Джерри, не безбашенный хастлер Бонни, а кто-то совсем иной. Взрослый. Одинокий. Раненый. И я догадывалась, кто его ранил. Не трудно было. Ведь он здесь, играет в хастлера, а не проводит медовый месяц с Сиреной. Вряд ли от неземного счастья, да?

А мне его жаль. Дура жалостливая, обыкновенная.

– Если ты не боишься передозировки, Бонни.

– Не боюсь. Не этой.

– Ну, хорошо, давай попробуем… – Я снова легла рядом, положила руку ему на щеку. По тому, как расслабились натянутые мышцы, поняла: так правильно. Ему нужны прикосновения, кожа к коже. – Я буду британским ученым, а ты – материалом для моей диссертации. Как думаешь, мне поверят, что на свете бывают настолько больные ублюдки?

– Не поверят, но британских ученых это никогда не смущало, – он улыбнулся, неуверенно и доверчиво.

Бог ты мой. Тролль стопятисотого левела пытается быть человеком. Вот уж точно никто не поверит. Кроме меня, дуры обыкновенной.

– Здравствуйте, больной ублюдок. Британские ученые интересуются, давно это с вами?

– Давно, доктор, – с едва ощутимой насмешкой, но не надо мной, нет. Над собой. Что-то такое горько-сладкое, как ностальгия.

– Расскажи. Правду, Бонни. – Я не стала уточнять, что именно рассказать. Иногда точные формулировки только вредят.

– Правду… если бы я сам ее знал. Я попробую, хорошо?

Вместо ответа я его поцеловала и закинула на него ногу. Так уютнее.

– Я тогда жил на Сицилии, недалеко от Палермо. Куча родни, козы, виноград, апельсиновый сад…

Умел он рассказывать, еще как умел. Я буквально видела мальчишку, старшего сына в фермерской семье, страстно влюбленного в море и мюзикл. Он возился с младшими братьями и сестрами, доил коз – для семейной сыроварни, она же семейная гордость – и ради заработка ловил мидий в крохотной скалистой бухточке.

– Оплот контрабандистов тоже принадлежит нашей семье, уже лет четыреста. Это был мой первый бизнес. Запеченные мидии для туристов на пляже. Весело было!..

Его первая девушка, английская туристка. Старше на десять с лишним лет, дизайнер. Сначала она купила мидий, потом рисовала Бонни на пляже, Бонни в саду, Бонни раздетого…

– Ее звали Линда. Некрасивая, но здорово танцевала. Мне было… неважно, сколько. Много. Для сицилийца девственность в таком преклонном возрасте – позор.

Он смеялся, вспоминая Линду, его голос был нежен, будто он снова ласкает ее.

– Она учила меня любви и английскому. Одновременно. Целых полтора месяца!

– Она давала тебе деньги?

– Конечно. Когда дядя Джузеппе узнал, его чуть удар не хватил! – Бонни злорадно засмеялся. – Как он орал! Ты бы слышала… но не будем о дядюшке, чтоб ему чесалось.

Мне захотелось возразить: дядюшка – это очень интересно. В твоем голосе столько страсти! Но я не стала. Рано. И я слушала дальше – о Линде, которая дала ему денег на лучшую в Палермо танцевальную школу. Она верила в его талант, и говорила: ты многого добьешься, если будешь учиться.

Здесь Бонни снова смеялся, горько и отрывисто.

– Многого, да! Самый дорогой хастлер этого гребаного города. Талант и призвание. Линда бы гордилась, она первая…

Я гладила его по спине, и мне казалось, он не смеется, а плачет. Только я не знала, о чем.

– Расскажи дальше. Мне интересно, Бонни.

– …три года обучения танцам. Преподавала сумасшедшая парочка, муж и жена. Маленький класс, всего шесть учеников, занятия почти каждый день до седьмого пота, плюс индивидуальные, и денег они драли!.. Но учили как никто. Вот только с оплатой… – Бонни хмыкнул. – У родителей денег столько не было, да я бы и не сказал, сколько отдаю. Семеро младших это вам не шуточки. Я и так почти не помогал на ферме, и учебу прогуливал, и вообще… правда, учился нормально. Зато дядя Джузеппе, наконец, заткнулся.

Упомянув дядю, снова замолк. Ладно-ладно, не будем трогать больную тему. Вернемся к нашим баранам.

– И ты зарабатывал сам?

– Ну да. Я был красивым парнем, туристкам вечно скучно, а на мидий времени не хватало. – Он снова хмыкнул. – На самом деле, мне не то чтобы пришлось долго платить деньгами. Франческа…

Он мечтательно вздохнул, облизнул губы, и пульс ускорился. Ага. Так все же Франческа, а не Линда. Или сначала Линда, потом Франческа. Вот же!

– У нее был такой странный взгляд… и стек. Она всегда на занятиях носила стек. Им правила, объясняла и наказывала. Рикардо, ее муж, учил иначе, никогда не трогал, только говорил и показывал сам. Он вообще ничего никогда не трогал, какая-то фобия. Перчатки, длинные рукава и все такое. Всегда белое, кстати. И кресло в гимнастическом зале, накрытое белым пледом, которое нельзя было сдвинуть ни на сантиметр. Франческа дико злилась, если кто-то смеялся над ее мужем. Одну дуру так выгнала. Дура платила три тысячи в месяц, а Франческа ее вышвырнула вон.

Я слушала про школу танцев и видела совершенно сюрреалистическую картину. Наверное, об этом можно было бы фильм снимать. Концептуальное авторское кино. Школа маньяков и больных ублюдков. А Бонни между тем продолжал – о том, как впервые прогулял…

– …надо было платить за следующий месяц, а малышке Росите хотелось платье, у нее любовь… ну и я подумал, что успею еще. Заработать успел, а проснуться вовремя – нет…

Франческа велела ему остаться после занятий. Там же, в гимнастическом зале, сказала раздеваться и ложиться на скамью. Или уходить и не возвращаться. Потому что или ты отвечаешь за свои поступки и становишься профи, или не отвечаешь и не становишься никем.

Бонни слишком хотел танцевать. К тому же, сама Франческа была для него чем-то большим, чем учитель танцев. Возможно, Учителем.

– Как она танцевала! Как они оба танцевали! Когда я увидел впервые, не поверил, что такое бывает. Я готов был сделать что угодно, чтобы научиться – так. Подумаешь, порка. Когда растешь на ферме… вот подоить вручную три десятка коз, когда сломался доильный аппарат, это да. Вот это – серьезно. Или драка с Адриано и его прихвостнями… а стек, что стек? Ерунда. То есть мне так казалось.

Судя по хрипотце в голосе, казалось недолго, а запомнилось навсегда.

Гимнастический зал – это зеркала. Одна, две или три зеркальные стены. Это акустика – малейший звук отражается и усиливается. Это свет, яркий и безжалостный, высвечивающий каждое движение. Это почти операционная.

Бонни раздевается, аккуратно складывает одежду, ложится животом на узкую скамью. Франческа… не знаю, как она выглядела, но мне кажется, ей было как минимум сорок, тонкая, гибкая, жесткая. Сама как стек. Наверняка короткая стрижка. Так вот, Франческа приближается, держа в руке стек, останавливается над Бонни. Строго напоминает, что прогуливать – плохо, и каждый должен отвечать. А где-то неподалеку в своем белом кресле и белых перчатках сидит Рикардо и молча смотрит.

Бонни ждет. Он не боится боли, он привык, что на него смотрят голого. Но вместе – это что-то новое. Запретное. Франческа некрасива и прекрасна, она вся – строгий укор, идеал, мадонна. Она поднимает стек. Она, стек и голый Бонни – десятком, сотней отражений, тысячей ракурсов.

«Запомни, Бонни, – говорит она, и за ней повторяет тысяча отражений, – ты всегда платишь за свой выбор. Умный платит сразу и осознанно, глупый прячет голову в песок и платит с процентами. С большими процентами. Запомни это. И не закрывай глаза.»

Стек хищно свистит, опускается на покрывшуюся мурашками кожу. Удар обжигает, мышцы непроизвольно сокращаются, к заду приливает кровь – на месте удара вспухает красная полоса.

Но Бонни не смотрит на мальчишку в зеркале, он смотрит на Нее. И видит, как с каждым ударом бледные скулы окрашиваются румянцем, глаза увлажняются, припухают губы. Она по-прежнему строга и укоризненна, но ее дыхание звучит совсем иначе. В такт свисту стека. В такт обжигающей, запретной, стыдной боли.

Франческе нравится.

От осознания ее удовольствия кровь приливает совсем к другому месту. В паху тяжелеет, лежать на скамье становится неудобно, Бонни ерзает… совсем чуть, но Она замечает.

Не только Она. Ритм дыхания молчаливого Рикардо тоже меняется. И вот он встает со своего кресла, идет… Снова свистит хлыст, кожа горит огнем, и отчаянно хочется прекратить это все, сбежать. И в то же время он заворожен. Он держится за скамью так, что пальцы сводит, он не замечает, что прикусил губу почти до крови. Что с каждым ударом стонет все громче…

Или замечает? О, нельзя недооценивать юного сицилийского мужчину, у которого есть цель в жизни и нет денег. То есть не только в деньгах дело, где-то в этой истории явно отметился и дядя Джузеппе, но сейчас его нет рядом. Не считать же злорадную мысль: если дядя узнает, его кондрашка хватит.

И когда молчаливый Рикардо подходит совсем близко, Бонни поднимает голову, смотрит ему в глаза и улыбается. Криво. Понимающе. И облизывает губы. Рикардо склоняется над ним, протягивает руку… стек в руках Франчески замирает, она сама – не дышит, боясь спугнуть… и палец в белой перчатке касается сначала верхней губы, стирает капельку пота, потом нижней, обводит контур… Так же молча Бонни приоткрывает рот и разводит ноги.

Краем глаза он видит сотню, тысячу мальчишек, позорящих древнюю почтенную фамилию. Никто, никогда в их семье не падал так низко! И в одном, самом далеком зеркале, хватается за сердце дядюшка. Бледнеет. Сползает на пол. А вокруг дядюшки тени, тени – смеются, тыкают в него пальцами, отворачиваются… но это – мираж, этого нет, ведь дядюшка не видит. Зато видит Бонни. Себя, продажную распутную тварь, позор семьи… нет, хорошо, что дядюшка не видит. Никто не видит. Остальная семья не виновата…

Я слушаю Бонни, едва дыша – тоже боюсь спугнуть. Не только его откровенность, но и что-то большее. Мне кажется, сейчас меня пустили туда, куда никто и никогда не заглядывал. Возможно, даже он сам. И я дышу с ним в такт, прерывисто и неровно. Я дрожу с ним вместе от возбуждения, стыда и предвкушения. Я ласкаю его, чувствуя удары стека собственной кожей. Когда молчаливый Рикардо улыбается замершей Франческе и, спустив идеально белые брюки, опускается на колени перед Бонни, мои бедра тоже сводит судорогой желания, и я тоже чувствую во рту соленый, горячий член. Вижу, как Франческа облизывает закругленную рукоять стека, проводит ей между ягодиц Бонни – сотня отражений, тысяча ракурсов позора. Я чувствую, как в мой зад тычется что-то твердое и скользкое… или это зад Бонни и мои пальцы? Внутри него тесно и горячо…

– Ты кончил? – мой голос прерывается, в крови бушует адреналин, а между ног – пожар.

– Да. Кончил… под ними… обоими, – он тоже не может говорить связно. Каждое слово – короткий выход, в ритме движений моей руки. – С членом во рту… стеком в заднице… Я чуть не умер… от стыда… мадонна…

Последнее слово я ловлю губами, и тянусь к коробке с девайсами. Пробка, смазка… к черту смазку! Даю ему облизать.

Он сам подается навстречу, пробка входит туго, он шипит и всхлипывает, насаживается – и переворачивается на спину, послушный моим рукам, весь натянутый струной… Со стоном выгибается, когда я сажусь на него, и двигается, двигается во мне, пока бело-зеркальная школа маньяков не вспыхивает ослепительным сицилийский солнцем, не осыпается звенящими осколками, и я не падаю на него, опустошенная и наполненная.

Я почти уснула, но меня разбудила тихая просьба:

– Развяжи меня, мадонна. Пожалуйста.

Неохотно выплыв из сна, я дотянулась до цепочки, отстегнула один карабин и буркнула:

– Где ванная, сам знаешь.

Но он не ушел. Сам отстегнул цепочку, избавился от пробки (не хочу даже думать, куда он дел эту хрень), лег рядом и обнял меня.

– Британские ученые довольны?

– Да. Почти, – я почти проснулась, меня опять терзало любопытство.

Бонни неслышно засмеялся, прижимая меня к себе.

– И чего не хватает британским ученым для счастья?

– Продолжения истории, разумеется, – я лениво поцеловала его ключицу, устроилась в его руках удобнее. – Получается, ты платил натурой?

– Ага. Два года, пока не подался в Америку. Франческа и Рикардо были отличными учителями. Гениальными.

– Скучаешь по ним?

– Нет. – Бонни на несколько мгновений умолк, я даже успела подумать, что материала для диссертации сегодня больше не будет, но он хмыкнул и продолжил: – Мы иногда видимся. Когда меня заносит в Палермо. И отвечая на вопрос британских ученых, нет. Без секса.

– Почему, тебе же нравится?

– У них новые ученики.

Он это так спокойно сказал… Ага, я уже верю, что ему все равно. Но не переспрашивать же? Хватит пока… Лучше поцелую.

Нежно, расслабленно, губами по ключице… послушаю, как бьется его сердце. Странно до ужаса: после всего, что я с ним делала, после его рассказа – мне не противно. Даже наоборот, он стал ближе и понятнее. Кто бы мог подумать!

– А почему у тебя все-таки нет постоянной домины? – На самом деле я хотела сказать: расскажи про Сирену. Но не решилась.

Он обнял меня крепче и фыркнул.

– Не хочу. Слишком много обязательств и неоправданных надежд. Я хастлер, а не дрессированная собачка. – Он сделал вид, что смеется, но я слышала в его голосе тоску.

– На собачку ты не похож. – Я потерлась о его грудь щекой, лизнула. Соленый… – Домина тебе не нужна, нормальная девушка тоже, а что же тебе нужно?

– Наверное, свобода… – Он замолчал и прижался к моей макушке губами.

О да. Очень заметно, как ему нужна свобода – хотя бы по тому, как он ко мне ластится. А по мне?.. знаю я эту свободу, когда некого обнять, не с кем поговорить… От этой свободы выть охота.

– …И она у меня есть. У меня есть все, что я хочу. – Он снова замолк, но я не собиралась деликатничать. Хватит.

– Врешь. Я слышу это вот тут. – Я приложила ладонь к его груди напротив сердца. – Ты обещал правду.

Взяв мою руку в свою, он поднес ее к губам, поцеловал пальцы.

– Mia bella donna. Если тебе в самом деле интересно… Мне нравится моя жизнь. Свобода, игра, адреналин. Секс. – Он криво улыбнулся и лизнул мое запястье. – Честный секс за деньги. Я даю тебе то, что ты хочешь. Ты платишь за это. Никаких обид и разочарований.

– Вот об этом подробнее. Британские ученые внимательно тебя слушают.

– Британские ученые… – он хмыкнул и прижал мою ладонь к своей щеке. – Я пробовал, в смысле, отношения. Поначалу все было отлично, я ее любил и готов был исполнить любой ее каприз. Выпрыгивал из кожи вон, чтобы ей было хорошо. Ничего не хотел взамен, кроме ее любви. Носил на руках, восхищался ей, пытался быть достойным ее. Глупо, я знаю. Как в дешевой мелодраме.

– И что было дальше?

– А ничего. Я плохой саб, мадонна. В собачьей шкурке тесно. На поводке неудобно. Снисходительного «хороший мальчик, апорт» – мало. Мне не нравится, когда в глаза «люблю», а за глаза «а, это всего лишь Бонни». Мне не нравится, когда меня выставляют напоказ, как еще один трофей.

– Завидный трофей. Я бы таким гордилась.

Он дернул ртом, нахмурился.

– А она всего лишь терпела, потому что никого лучше на тот момент рядом не оказалось. Все, что я делал, было «почти хорошо». За исключением того, что «ужасно, фу, мне стыдно за тебя». И это не было игрой, понимаешь? Мне нравятся разные игры, но помимо них должна быть нормальная жизнь. Там где я – это я. А для нее я был пустым местом. Всегда.

Мне так ярко представилась Сирена, презрительно бросающая: «Бонни, место!» – что я чуть не рассмеялась. Наверное, это немножко истерика. Я прекрасно понимаю, что значит быть пустым местом и никогда, ни при каких условиях не подниматься выше «почти хорошо». Хоть ты тресни. Хоть ты наизнанку вывернись.

– Для меня ты не пустое место. Ты… – я поцеловала его. В губы. Нежно. И он ответил, так же нежно. – Ты изумительно целуешься, Бонни.

– Только целуюсь?

– Еще мурлыкаешь, – я тихо засмеялась и почесала его под подбородком, как кота.

– Мурлыкаю я лучше, чем гавкаю, – он улыбался, подставляя шею под мои пальцы, и явно наслаждался лаской и игрой. А я так расслабилась, что не сразу поняла его вопрос: – А ты?

– В смысле?

– Почему покупаешь хастлера?

Вот знать бы теперь, что ответить… правду, что ли…

– От злости. Мне отчаянно хотелось выпороть и отыметь одного козла. Знаешь, такой мистер-самовлюбленный-мудак. Он меня достал до самых печенок. – Я нежно погладила Бонни по щеке. Так странно и сладко было говорить ему правду! Как будто с меня цепи падали. Тяжелые, ржавые, натершие все что только можно и нельзя. Душу, наверное. – Я его ненавижу.

– И как, помогло? – ему в самом деле было интересно. Надо же. Бонни Джеральду может быть интересно что-то, кроме Бонни Джеральда и мюзикла!

– О да. Мне безумно нравится…

– …трахать и пороть… – продолжил он за меня; в голосе снова бархатно-рычащие нотки возбуждения. – Я на него похож?

– Нет. – Правду, так правду. – Разве что внешне… Нет. Ты совсем другой. И ты мне нравишься намного больше, больной ублюдок.

– Твой козел идиот, – нежно, обещающе. – И твой муж тоже.

Я вздрогнула, а он хмыкнул и поднес к губам мою левую руку. Безымянный палец. Кольцо. Старинное, еще прабабушкино. Похоже на то, что в Штатах принято дарить на помолвку.

– Ты так к нему привыкла, что забываешь о нем. Или козел и есть муж?

– Вот нахал! Не твое дело!

Бонни пожал плечами и снова поцеловал мою руку.

– Не мое, но… ты замужем. И тебе не нужен саб.

Это прозвучало так нарочито безразлично, что я бы не поверила, даже если бы не видела его лица. Все, что угодно, только не безразличие. И не счастье. А еще я точно знала, что если скажу ему сейчас: «нужен», – ничего хорошего из этого не выйдет.

– Понятия не имею, что мне нужно будет завтра. Зато знаю, чего я хочу сейчас. – Я запустила руку в его волосы, сжала, с удовольствием поймала его рваный вздох, почти стон. – Как жаль, что ты не любишь, чтобы тебя выставляли напоказ. Потому что я хочу ужинать. В «Зажигалке». С тобой. И хочу смотреть стриптиз.

 

Глава 21. Принц датский, ромашка и театр одного актера

Разумеется, Бонни тоже хотел ужинать в «Зажигалке» и стриптиз. Танцевать, а не смотреть. И насчет «выставлять напоказ» он слукавил, сегодня он определенно хотел, чтобы его видели – в ошейнике, со мной. То есть я подозреваю, что ему было по большому счету по фиг, с кем, лишь бы не с Сиреной.

Британские ученые промахнулись в определении природы огня, горевшего вчера в Бонни Джеральде. Ненависть – тоже страсть, и горит едва ли не ярче, а обжигает еще больнее.

Снова душ, платье, еще немного мяты и лемонграсса. И сразу после душа небольшое дополнение к костюму Бонни: ошейник в клепках, прямо комплект с его наручами, и… когда я это увидела, чуть не заржала. Наверняка Дик (вряд ли же сам Бонни?) положил это в сегодняшний набор из чистого незамутненного троллизма, но оказалось очень кстати.

– Погоди, – велела Бонни, прежде чем он надел штаны. Вслепую, разумеется, и мне безумно нравилось за ним наблюдать, а ему – играть в театре одного актера.

Слегка надавила на лопатки, чтобы наклонился, погладила ягодицы – он усмехнулся, закусив губу, и прогнулся в пояснице. Котище мартовский.

– Сам, Бонни.

Шлепнув его по заднице, вручила девайс «от Дика с любовью»: пробку с ромашкой на конце. Крупной ромашкой. Ощупав ее, Бонни тихо хрюкнул, а морда сделалась чертовски довольной и хулиганской.

– Цветочек, как это мило!

Еще бы. Я тоже знаю, что секрет хорошего шоу в деталях.

Определив ромашку на место, Бонни изобразил томную позу, повилял задницей и радостно заржал, когда я его еще разок шлепнула. Ну вот пацан же, настоящий пацан перед эпической шалостью!

Кстати о деталях. Когда я взялась за телефон, чтобы вызвать такси, он меня остановил:

– Нас отвезут.

Белый «Бугатти» ждал на стоянке. С водителем из сотрудников Дика – я днем его видела.

Мне очень хотелось прокомментировать заработки хастлеров в Городе Ангелов, но я сдержалась. Сегодня мы и так идем по очень тонкой грани, еще немножко – и иллюзия инкогнито рассыплется в прах. А я не хочу снимать маску, хоть Бонни к этому и ведет. Манипулятор хренов.

Так что я заговорила совсем о другом:

– Что это цветет? – имея в виду наломанные им ветки.

Он пожал плечами, мол, черт его знает. А в машине спросил:

– Сударыня, можно лечь к вам на колени?

Я на миг опешила. Цитата как-то выбивается из образа хастлера. Но Шекспира я нежно обожаю с детства, а уж эту сцену и вовсе. Одна сплошь двусмысленность на грани грубости – но какая очаровательная! Поиграем, Бонни, поиграем!

– Нет, мой принц.

– Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

– Да, мой принц.

Непринужденно улегшись, он потерся щекой о мою руку, нежно-нежно. И сделал проказливую козью морду. Вылитый Гамлет!

– Вы думаете, у меня были грубые мысли?

– Я ничего не думаю, мой принц, – я обвела его губы пальцем.

– Прекрасная мысль, лежать меж девичьих ног.

Я рассмеялась. Бог ты мой, Бонни, принц датский! Хулиганье. Он тоже рассмеялся, ужасно собой довольный. Всю дорогу мы трепались о цветах, енотах, серфинге, дельфинах и прочей ерунде, я гладила его по лицу и плечам, он ловил губами мои пальцы.

Немного сказки. Теплой, волшебной сказки о звезде, спустившейся с неба и оказавшейся обычным… раздолбаем. То есть вовсе не обычным, а замечательным, потрясающим и по уши в меня влюбленным. И готовым выполнить любой мой каприз…

Любой каприз за мои деньги, не надо об этом забывать.

Когда мы приехали, Бонни повел себя, как истинный джентльмен. Сам открыл передо мной дверцу автомобиля, предложил руку и провел к дверям клуба. Вслепую. Как?! То есть я чувствовала – он ориентируется по мне, на ощупь и на слух, и место знакомое, но все равно. По себе знаю, даже в собственной квартире ночью темной постоянно натыкаешься то на дверь, то на табурет или угол. А Бонни разве что иногда касался свободной рукой предметов впереди и сбоку, почти незаметно со стороны. И маски трогать не стал.

– Ты же не развяжешь мне глаза, мадонна? – чуть грусти, капелька насмешки.

– Нет.

Себе я взяла белую, а ему надела алую полумаску. Глухую, без прорезей для глаз. На столике в шлюзе и такая была. Ленту сняла, все же она тугая – а я не хочу, чтобы ему было больно.

К столику нас проводил официант. Спросил только:

– У подиума, или вам уединенный уголок?

Я выбрала столик у подиума. Стриптиз же на повестке дня, и не только стриптиз. И еще мне было чертовски интересно, как Бонни справится с ужином, не видя ни тарелок, ни приборов?

Но тут он ловко вывернулся. Дождавшись, пока я сяду к столу, опустился рядом на одно колено, поцеловал мою руку:

– Позволь сидеть у твоих ног, мадонна.

Я зарылась пальцами в его волосы, легко сжала.

– Потом. Если заслужишь, – тихо, склонившись к нему. И громче, официанту: – Цитрусовый фреш с мятой, сыр, тарталетки с тунцом и креветки в кляре. Дважды.

Мистеру манипулятору пришлось временно отступить. И ему это понравилось. Впрочем, мне тоже. И наблюдать, как артистично он справляется с нелегкой задачей – понравилось. Ни словом, ни жестом не показал, что ему отчаянно неудобно сидеть на ромашке и ловить невидимых креветок невидимой вилкой так, чтобы они не сбежали на невидимую скатерть. О нет, Бонни непринужденно улыбался и упорно побеждал вертких креветок, поддерживая легкий треп о местной кухне. Единственно, в голосе сквозили бархатные нотки возбуждения.

– Ты и танцевать можешь с закрытыми глазами? – мое любопытство одержало верх над вредностью.

– А ты сомневаешься?

– Пожалуй, уже нет. Но удивляюсь.

Бонни пожал плечами.

– Как раз танцевать с закрытыми глазами проще всего. Была бы знакомая площадка без посторонних предметов.

– Дай угадаю. Тебя Франческа этому учила?

Он улыбнулся и кивнул. А я дотянулась до его щеки, погладила.

– Похоже, Франческа учила тебя не только танцевать. Мне интересно, чему еще.

– Многому… – его улыбка стала мечтательной. – Смотреть на мир не глазами. Мне казалось странным, ведь танец – это то, что я вижу, а не вкус или звук. Еще учила наслаждаться каждым мгновением жизни, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Этого я совсем не понимал. Раньше.

– А теперь понимаешь? – честно говоря, от его слов я была немножко в шоке. Бонни – философ! Это круче, чем Бонни – принц датский.

– Да. Я чувствую это прямо сейчас. С тобой. Здесь. – Он дотронулся до груди напротив сердца, на миг став серьезным и каким-то… нет, не старым. Но и не бездумным раздолбаем. Самими собой, наверное: зрелым, умным и одиноким мужчиной. – Mia bella donna.

– Мне нравится, как ты это говоришь. Твой голос… – Взяв Бонни за руку, я потянула его к себе. Он опустился на колени рядом, прижался губами к моему запястью. – У тебя голос, как у Мефистофеля, Бонни. Искушение. Огонь. Когда я слышу тебя… – Я приложила его пальцы к своей шее, где отчаянно билась жилка. Так, чтобы он ощутил пульс. – Ты здесь. В моей крови. Скажи еще.

– Mia bella donna. Si sta facendo impazzire, mio bel sogno.

(Ты сводишь меня с ума, моя прекрасная мечта – итал.)

Огонь, дрожь, порыв – в нем, в нас обоих… Он сказал это так, что мне стоило большого труда удержаться и не поцеловать его. Нет, не сейчас. Рано. Сейчас – погладить его по щеке, обвести контур губ, впитывая его жар и нежность. Провести его пальцами по своей груди, задержать, накрыв ладонью. И смотреть на его приоткрытые губы, заливший скулы темный румянец, трепещущие крылья носа. Весь мир вокруг исчез, остались только мы двое.

– Когда я слышу тебя, твой голос во мне. Ты во мне. Ты мой, Бонни.

Он тяжело сглотнул, потянулся ко мне.

– Твой, мадонна, – сказал низко, как рокот ночного океана.

– Ты обещал мне, помнишь? Все, что я хочу, – ему в губы, касаясь лишь словами и дыханием.

– Любое твое желание, мадонна.

Наше дыхание смешалось. Я слышала – наши сердца бьются в унисон. Сама тонула в сумасшедше прекрасном трансе. Бонни, что ты делаешь со мной…

– Мое? Нет. Твое, Бонни. Ты хочешь танцевать для меня?

– Да.

– Хочешь, чтобы я видела тебя? Слышала тебя?

– Да, мадонна, – еще ниже, еще глубже, и плечи под моими ладонями напряжены, будто держат на себе небо.

Вместо продолжения я притянула его к себе, лицом к груди, прижала, запустив пальцы в волосы, и знаком подозвала официанта. И если кто-то думает, что мне было просто в этот момент думать о чем-то, кроме льнущего ко мне, возбужденного до предела мужчины, он очень ошибается. Несколько связных слов – музыка, свободный подиум, проводить Бонни – дались мне тяжелее, чем диссертация по квантовой физике. Я даже толком не поняла, почему официант кажется таким знакомым, и одет не как официант…

– Спой для меня, Бонни. Я хочу, – мой голос прерывается, и звучит почти так же низко, как у Бонни. Мы резонируем сейчас, как два хрустальных бокала, звенящих от напряжения, готовых вот-вот расколоться от легчайшего касания.

«Мы пройдем по этой грани, Бонни. Вместе. Я хочу», – я думаю так громко, что он наверняка должен меня слышать. Я хочу, чтобы он меня слышал. Чтобы он понимал меня, чувствовал меня. Здесь. Сейчас.

Я приложила палец к его губам, не дав сказать ни слова, и толкнула – вперед, только вперед, ты обещал!

Тончайшая паутина понимания и желания связывала нас, пока Дик провожал Бонни к подиуму (я поняла, что это был Дик, только когда они отошли на десяток шагов и транс чуть спал). А стоило заиграть музыке – Крис де Бург, «Леди в красном» – и Бонни появиться на подиуме, паутина накрыла весь зал. О да, Бонни на сцене – это взрыв, фейерверк, сверхновая! Бывают такие артисты, что притягивают внимание, не сказав ни слова, не сделав ни шага. Такие, как Бонни.

Всего лишь мужчина в голубых джинсах, белой рубашке и алой слепой полумаске.

Он сделал несколько шагов, неуверенных, словно искал опору и не находил… и вдруг – нашел. Его протянутая вперед рука встретилась с чьей-то рукой, невидимой, но настоящей. Он улыбнулся, едва-едва, его лицо осветилось. И следующий шаг уже был шагом танца, парного танца, а в следующий миг он запел. Тихо, интимно, только для своей прекрасной леди в алом…

Бонни пел. Для меня. А я была счастлива. До слез. Правда, обнаружила слезы, только когда Дик сунул мне в руки салфетку. Ага, Дик. Он, оказывается, сидел рядом, и смотрел то на Бонни, то на меня, с каким-то странным выражением лица… но мне было не до него.

Бонни пел на сцене. Мой Бонни.

На сцене.

Без капли алкоголя. Я бы гордилась, я бы с ума сошла от гордости, если бы не знала точно – там, под повязкой, он видит сейчас зеркала гимнастического зала в Палермо. И отражается в них Франческа, куда ни глянь – великолепная, строгая, требовательная, божественная Франческа.

Не Сирена. Не безликая bella donna. И уж конечно, не я. И удастся ли мне поймать его, когда музыка смолкнет, а иллюзия рассеется?..

Ведь должно получиться, правда же? В конце концов, Франческа давно в прошлом, а я – сейчас! Он поет для меня!

Не только поет. Шоу и секс у него в крови. Я едва дышала, глядя, как он снимает рубашку, как льнет к невидимой партнерше… я почти видела себя рядом с ним, почти чувствовала касание его ладоней… и отчаянно ревновала ко всем, кто видит и хочет его. Даже к чертовой ромашке, так неуместной сейчас – и делающей его еще искренней, еще беззащитней…

На последних тактах, когда воображаемая леди исчезла, и Бонни остался один – обнаженный, ждущий, с горящими губами и рваным дыханием – я уже была около подиума. И, едва музыка смолкла, позвала его:

– Я здесь, Бонни.

 

Глава 22. Фиалки для прекрасной леди

На миг мне показалось, что он не узнает меня. Не поймет – что за незнакомка, чужая и ненужная, его зовет. Но лишь на миг. Он словно вспыхнул – счастьем, порывом – и хрипло шепнул:

– Моя прекрасная леди, – на весь зал.

А потом сорвал микрофон, сделал три осторожных шага, слепо нащупывая край, и спрыгнул с подиума. Ко мне. Обнял, впился в губы жадным поцелуем. Я краем уха слышала аплодисменты, восторженное улюлюканье, и даже догадывалась, что мы тут не одни, но мне было совершенно все равно. И если бы не что-то холодное и твердое, внезапно оказавшееся у меня в руке, мы бы занялись любовью прямо там, посреди клуба.

– Первая дверь направо, леди, – пробился сквозь гул крови в ушах голос Дика. – Можешь не благодарить.

С трудом оторвавшись от губ Бонни – пришлось потянуть его за волосы, и он протестующе застонал – я с еще большим трудом сфокусировала взгляд сначала на довольной роже Дика, потом на ключе в своей руке, потом – на восторженно пялящейся на нас публике… Ой-ой. Нет, я не готова делать это здесь!

А вот Бонни было совершенно все равно – публика, марсиане, ядерная война… Он уже запустил руку мне под юбку и тянул трусики вниз, а второй прижимал к себе, и целовал мою шею так, что колени подгибались. Пришлось дернуть его за волосы со всей силы. Он вздрогнул, замер – и немного вернулся в реальность.

– Идем, Бонни, – я потянула его к двери за стойкой, он, слава богу, послушался…

Где-то на краю сознания мелькнула мысль, как низко я пала – волоку голого хастлера в номера, как козу с рынка, и показалась невероятно смешной.

Да! Это мой Бонни, сейчас я займусь с ним любовью, а на всякий дурацкие мысли мне плевать! Мысли ответили мне тем же. Испарились. Исчезли. Я даже не поняла толком, что за дверь захлопнулась за нами. Да какая разница! Я хотела его так, что не видела ничего вокруг, моя кожа горела, бедра сводило судорогой от пустоты и жажды, и во всем мире существовал только он, мой Бонни…

Я закричала, когда он поднял меня, притиснул к двери и вошел, сразу весь, и это было упоительно, невероятно хорошо! Его движение во мне, его хриплое дыхание, его руки под моими ягодицами, его губы на моем плече… и низкий рык, когда мы кончили. Вместе.

Наверное, я бы не выпустила его из себя, не разомкнула бы ног на его пояснице и не разжала пальцев, вцепившихся в его волосы, если бы не…

Кто-то рядом вежливо покашлял и позвенел… посудой?

Ой.

Кажется, это была не та дверь…

Сквозь цветной туман проступили очертания коридора с дверьми по сторонам и девицы с тележкой, груженой посудой. Девица беззастенчиво пялилась на нас, разве что попкорн не жевала. Хорошо хоть не комментировала.

Я покраснела. Точно покраснела. Жар стыда залил меня от макушки до пяток, тут же вспомнилась сцена месячной давности – в коридорчике около клозета, с «оближи конфетку». Резко захотелось одернуть юбку и сделать вид, что этот голый парень вовсе не со мной! Все равно бы не вышло – этот голый парень был все еще во мне, и даже не думал меня отпускать. Правда, уловил мое напряжение, настороженно потерся о мою шею лицом:

– Я снова был плохим сабом, мадонна?

– Ужасным. – Я лизнула его ухо. – Из-за тебя эта милая девушка не может пройти, куда там ей надо.

– Упс. – Бонни тихо рассмеялся. – Здесь было темно.

Я тоже засмеялась. Темно? Нет, это был фейерверк и звезды.

– Опусти меня на пол, мерзавец.

– Да, мадонна. Как прикажете, мадонна. – Он беспардонно ржал. – Но может быть в постели вам будет удобнее, мадонна?

– Ах ты, тролль мохнатый! – Я чувствительно укусила его в плечо. – Поставь меня сейчас же!

– А иначе?.. – в голосе снова мурлыкающие нотки желания, член во мне подрагивает, даже не думая падать.

– Выпорю, больной ты ублюдок.

– Ты обещала, – он толкнулся во мне. – Mia bella donna.

Чертов больной ублюдок. Вот как с тобой?.. на что ты опять меня соблазняешь?.. и каким местом чуешь, что мне мало, что я до сноса крыши хочу еще – играть с тобой, владеть тобой, заниматься с тобой любовью?

– Я всегда держу обещания, – шепнула ему на ухо и, намотав его волосы на руку, потянула от себя и вниз. – В комнату, Бонни. Хватит цирка на публику.

Это обещание я исполнила. И не только его. Я сделала все, что мне хотелось, и о чем я раньше даже мечтать стеснялась. Часа два огненно-горячих развлечений, полдюжины новых девайсов и всего один новый шрам на Бонни. Не хлыстом, на этот раз я обошлась мягким широким ремнем, чтобы не повредить его прекрасную смуглую кожу. А кольцом. Сама не заметила, как задела его бедро и оставила длинную глубокую царапину. Обнаружила ее только после душа, намазывая его спину заживляющим кремом.

Следы от ремня продержатся дней несколько, а то и неделю.

И ему, больному ублюдку, это снова нравилось. Такую довольную морду можно в рекламе «Вискаса» снимать! А мне нравилось, что ему нравится. И что он ластится к моим рукам, смеется дурацким усталым шуткам и так же расслабленно несет смешную пургу сам, берет губами из моих губ клубнику… На этот раз я покормила его сама, и позволила сидеть у ног, обняв мои колени. И уснула с ним рядом, подумав: вот две минутки полежу, и хватит, и домой… хорошего понемножку…

* * *

Проснулась от стука в дверь.

Как-то сразу поняла, что я не дома. Подскочила на кровати. Оглядела очередное гнездо разврата – ой, мама. Черное белье, алые стены, зеркала, крест буквой Х с кандалами… ой, мама.

Рядом мирно сопит Бонни, закинув на меня руку. Полумаска сбилась, и если он сейчас откроет глаза – конец моему инкогнито.

Еще раз «ой, мама». Пора линять!

Завернувшись в валявшееся на тумбочке махровое полотенце, выглянула за дверь, не дожидаясь повторного стука.

– Завтрак за счет заведения, – с понимающей улыбкой сообщила вчерашняя девица (без попкорна, зато с пуговкой наушника в ухе).

Опустив взгляд, я обнаружила у дверей тележку – тарелки, кофейник, кувшин фреша и букет разноцветных фиалок.

– Ага, – растерянно сказала я, посторонившись и позволяя ей вкатить тележку в номер.

– Если что понадобится, у двери шнурок, звоните, я дежурю до открытия клуба. Шеф велел сказать, что домик до утра понедельника за вами. Приятного отдыха.

– Спасибо… – вслед уходящей горничной.

Она обернулась, хитро мне подмигнула и показала большой палец.

А я захлопнула дверь, еще раз оглядела комнату – что-то мне как-то не по себе от здешнего антуража! – и сползла по стенке в приступе дикого ржача. Истерического.

Бог мой! Что я, благовоспитанная домашняя девочка, вчера устроила! Всего пару недель назад не знала, куда глаза девать, когда Корсар на подиуме порол свою деву, а вчера… ох, ну и шоу было вчера! Институтки жгут!

– Чему смеешься, налей и мне, – послышалось лениво-сонное.

Я заржала еще пуще, представив, что сейчас будет: мистер Джеральд потягивается, открывает глаза – и видит своего помрежа, в полотенце и в истерике. У-у! Вуди Аллен со своими комедиями отдыхает! Вот прямо интересно, сколько новых матерных слов я сейчас узнаю?

Однако вместо итальянского мата с кровати послышалось фырканье, возня и шлепанье босых ног… в сторону ванной. Без единого комментария. Э… он что, меня не узнал?

Истерика закончилась так же внезапно, как началась. И меня осенило: он меня не видел! Какая прекрасная тележка с завтраком между мной и кроватью! Так… линять, срочно линять, и молиться всем богам, чтобы никто из вчерашних посетителей «Зажигалки» меня не опознал. Как хорошо быть никому не известной скромной помощницей режиссера, а не звезденью!..

Разумеется, я молилась всем богам, не сидя на попе ровно, а шаря по всему номеру в поисках своего платья. И, черт бы побрал мою невезучесть, его не находила! Ни платья, ни белья! Только сумочку и туфли около входа. Начищенные, чуть ли не духами обрызганные.

Дик, я тебя убью. Дважды. Нет, трижды! Убью, воскрешу, потом снова убью… куда твои горничные дели мое платье?! Что мне теперь, в одном полотенце сбегать?!

Я уже сунула ноги в туфли и потянулась к дверной ручке, – лучше в полотенце, чем встретиться с мистером Джеральдом нос к носу – когда дверь за моей спиной раздался грохот чего-то упавшего и выразительное:

– Diablo!

Я машинально обернулась, успела подумать: вот дура, зачем? – и заржала. Снова.

Картина маслом: Бонни с моим платьем в руках, опрокинутая напольная ваза, рассыпанные по полу розги. Бонни – с черной лентой на глазах, на морде растерянность и досада. Вот так бесславно закончился вчерашний выпендр.

А через секунду он тоже заржал.

– Я это… темно!.. – и пнул вазу так, что она с грохотом покатилась к стене.

– Придурок. – Я почти справилась со смехом, подошла к нему, цапнула платье.

Меня тут же перехватили за руку и потянули к себе.

– Ну что делать, ум – не главное мое достоинство. – Он обнял меня, бережно, как стеклянную. Нежно поцеловал в висок, скулу, потерся носом о мои волосы. – Покормишь придурка завтраком?

В его руках было так хорошо, и эта нежность… господи, как же мне хотелось согласиться! На завтрак, на все что угодно, только бы с ним. Как мне уйти, когда я не могу с места сдвинуться, все мои нервы, все тело протестует – и каждый сантиметр между нами кажется километром, парсеком пустоты!

Вот только сказка-то кончилась.

– Боюсь, Бонни, услуги лучшего хастлера ЛА в таком количестве мне уже не по карману. – Я дернула свое платье и чуть не упала: он не держал больше ни платье, ни меня.

На миг показалось, что сейчас сердце разорвется. Глупое, глупое сердце! Ничего же не случилось, он просто отпустил меня. И нет, я не хочу на него смотреть. Я сейчас просто оденусь и пойду домой. К своему недописанному роману.

– Это бонус от заведения, – совсем тихо, нарочито весело.

– Еще скажи, благотворительная акция в пользу голодающих студентов. – Не оборачиваясь, надела платье. Трусики, наверное, остались в ванной, и черт бы с ними.

– Лучше голодных котиков. – Мгновение за моей спиной тишина. Потом шаги. Моего плеча коснулась горячая рука. – Всего лишь завтрак, мадонна.

Я хотела сказать – нет. Но не смогла. Накрыла его руку своей, обернулась…

На его губах улыбка. Его глаз не видно за лентой. Он весь – самоуверенное спокойствие, голливудская мечта, а не мужчина. Так почему мне кажется, что он безумно, до крика, одинок? Что за этот чертов завтрак на двоих он сейчас душу готов продать?

Это все глупое, глупое сердце. Рвется и трепещет, трепещет и рвется – к нему, хоть на миг, хоть разок еще коснуться… И ладно. В конце концов, что я теряю? За этот завтрак влюблюсь в него еще больше? Ха-ха три раза.

– Бедные голодные котики. Оденься, Бонни. Завтрак без штанов – это слишком по-голливудски.

– Да, мадонна, – за его легкой улыбкой прячется обещание: все, что ты хочешь, мадонна. Вечность и коньки в придачу.

Это был изумительный сюрреализм. Чаепитие у Безумного Шляпника. Я наливала ему кофе, вкладывала чашку в его пальцы, стирала с его губ сливочные усы – и запоминала каждое мгновение, каждый его жест, звук его голоса…

Он чуть не опрокинул вазу с фиалками, когда ловил последний круассан.

– От Дика? – в его голосе прозвучала тщательно запрятанная ревность. Этакие специфические нотки собственника.

– Дик очень милый, – улыбнулась я. И, впервые толком обратив внимание на цветы, обнаружила под вазой записку.

Услышав шелест бумаги в моих руках, Бонни сделал вид, что ему совершенно все равно. Но если б он был котом, уши бы торчали локаторами.

Дик был краток.

«Великолепное шоу! Браво! Когда обормот тебе надоест, имей в виду – с тобой уже мечтают познакомиться.

П.С. Сегодня все за счет заведения».

– Безумно милый Дик, – повторила я, прочитав записку.

– Дик доминант, – тоном «мне так все равно, что всеравнее некуда» прокомментировал Бонни.

– Какая досада. Он так похож на одного киногероя…

– Ты смотрела русского Шерлока?

– Ты смотрел русского Шерлока? – с той же дозой удивления.

– У меня друг русский, смотрим иногда… а ты?

– А я просто люблю старые русские фильмы.

– Дай угадаю, – Бонни изумительно спародировал светский тон. – Твой любимый – про Штирлица.

– Нет, герр Мюллер.

– Да, герр Мюллер.

Я фыркнула:

– Кажется, я начинаю понимать, что такое «плохой саб».

– Тебе это нравится, – он пожал плечами. – Я могу быть милым и послушным, но ты быстро заскучаешь. Ты неправильная домина.

– Правильная, это которая за подобные слова надает тебе пощечин, поставит на колени и велит просить прощения, облизывая туфельки? – я начала злиться.

– Не надо быть правильной, – он криво улыбнулся. – Ты прекрасна такая, какая есть.

– Подхалим! – фыркнула я.

Моя злость мгновенно испарилась. А кто-то сомневался? Но что делать дальше, я понятия не имела. Эротический марафон меня несколько утомил, и заканчивать завтрак сексом… не то чтобы совсем не хотелось, но сколько ж можно! Да и у Бонни, наверное, после вчерашнего все болит. Заметно по тому, как он сидит – не касаясь спинки кресла. Правда, уписывать хамон и сыр это ему ничуть не мешает. И куда только лезет!

– Не нальешь ли мне еще кофе, мадонна? Хватит одной пострадавшей вазы.

Кофе я ему налила, и погладила руку, когда он брал чашку. Наградой за смелость был короткий, едва слышный вздох, замершие на мгновение пальцы и дрогнувшие губы.

– Хочешь, я покажу тебе дикие фиалки?

Теперь была моя очередь замереть. И успокоить трепыхающееся сердечко.

– Это тоже бонус от заведения?

– Нет. Это наглое предложение купить меня еще на сутки.

– Ты очень дорого стоишь, Бонни. – Не то чтобы я говорила про деньги. Но мне подумать страшно, как я потом буду от него отвыкать. Смогу ли вообще отвыкнуть.

– Конечно, дорого. Знаешь, в чем прелесть быть самой дорогой шлюхой ЛА?

– В белом «Бугатти», – предположила я.

Он хмыкнул.

– В этом тоже. Но «Бугатти» – мелочи. Главное, я сам могу выбирать: кто, как, за сколько.

– А я вообще не понимаю, почему ты – хастлер.

– Потому что единственное, что я умею и люблю, это секс. Что бы я ни делал, это всегда – секс, – в его голосе было столько вызова, что мне стало больно. За него. – Я зарабатываю своим телом. Значит я – хастлер.

Мне очень хотелось ответить какой-нибудь глупой шуткой, но ничего в голову не приходило. Совсем. Зато безумно тянуло его поцеловать, стереть губами горькую морщинку у его губ, провести пальцами по нахмуренным бровям – полумаска не позволяла ему видеть меня, но каким-то чудом совершенно не скрывала его мимику. Даже, пожалуй, делала еще выразительнее.

– Британские ученые снимают шляпу перед таким аргументом, – я все же справилась со своими желаниями и осталась на месте. – Еще кофе?

– Непременно. – На этот раз он сам поймал мою руку, притянул к губам. – Так мы пойдем к фиалкам, mia bella donna?

– А ты попросишь за этот день самую малость, всего лишь мою душу.

– Нет. Хастлер не стоит души. Всего лишь одну историю. О тебе. Любую.

– Хорошо. Я расскажу… что-нибудь. И ты не будешь смотреть на меня, пока я не разрешу.

– Заметано.

 

Глава 23. Счастье напрокат

Не знаю, каким местом я думала, соглашаясь. Скорее всего, вообще не думала. Мозг заклинило на единственном желании: быть с Бонни, хоть день, хоть час, и неважно, чем за это придется платить.

Дура? Она самая. Зато счастливая дура.

Самая счастливая дура в этом безумном городе и один ангел со сломанными крыльями, притворившийся слепым клоуном.

Белый «Бугатти» остался на стоянке у «Зажигалки», а мы с Бонни пошли пешком. До парка, совсем близко – всего-то пара километров. Пока мы шли к парку, я поражалась американцам. Никто не пялился и не показывал пальцем на идиота с завязанными глазами, никто не крутил у виска и не комментировал в духе «совсем эта молодежь с ума съехала, куда полиция смотрит». Свободная страна, как хочешь – так с ума и сходи.

Я – хотела. Я наслаждалась своим сумасшествием. А мое сумасшествие обнимало меня за плечи и с невероятно умным видом рассказывало о местных красотах (не всегда реальных) и исторических местах. Если верить сумасшествию, то в каждой забегаловке, в каждом доме творились дела, достойные то детектива, то триллера, то комедии… и как-то так получилось, что я тоже знала о местных жителях ну очень много интересного…

Сказка. Прекрасная, невероятная сказка – вот так смеяться вместе с Бонни над всякой ерундой, вместе есть мороженое в рожке, играть в жмурки в городском парке, среди добропорядочных семейств с детишками, спортивных дедулек и влюбленных парочек. Одна из спортивных бабулек, которую Бонни поймал вместо меня, его смачно поцеловала и рассмеялась: в восемьдесят лет грех отказываться от шанса поцеловать такого красивого юношу. А Бонни подхватил бабульку на руки и покружил:

– Все вы врете, мисс! Вам не больше шестнадцати!

Я тоже смеялась. Наверное, когда мне исполнится восемьдесят, мужчина тридцати с лишним лет тоже покажется юношей, а пока – нет, нет и нет. Зубастая киса из породы кугуаров тоже может валяться на спине и ловить лапами падающие листья, но котенком от этого не станет. Так и Бонни. Под всей его дурью, под всей его игрой в хастлера он был настоящим мужчиной. Достаточно взрослым, сильным и уверенным в себе, чтобы не бояться показаться смешным.

Поймать себя я позволила очень быстро. И поцеловать. Нежно, сладко до головокружения… даже стало на миг жаль, что мы в парке. Что я там такое дурацкое думала на тему «утомилась от секса»? Вот честное слово, если бы не толпа народу и насквозь прозрачный недолес, заманила бы его в ближайшую чащу поиграть в Древнюю Грецию.

А морда у этого мерзавца стала такая довольная, что я не смогла удержаться: цапнула его за волосы, укусила за губу…

– Я хочу тебя, Бонни, – сказала-выдохнула ему в губы, потершись бедрами о его бедра.

Он отреагировал мгновенно. Быстрее, чем шестнадцатилетний мальчишка, увидевший Памелу Андерсон без лифчика. Прижал меня к себе, лизнул за ушком, толкнулся бедрами.

– Все, что ты хочешь, мадонна, – явно имея в виду «здесь и сейчас, только намекни».

Я тихо рассмеялась: до чего же Бонни не похож на Кобылевского! Можно ставить «Бугатти» против ржавого самоката, что он в своей игре пойдет до конца. Прямо тут, в парке, на виду у толпы народа и полиции. И чихать ему, кто и что о нем (о нас!) подумает! Даже на то, что нас за такое дело заберут в участок и впаяют штраф. Не то что Кобылевский. Тот бы смутился, разозлился и распереживался: нас же видят! Как ты можешь, это неприлично! Ты – жена композитора, самого Меня, а ведешь себя… Тут бы он подобрал что-то очень оскорбительное. Не шлюху, нет. Что-то вроде пэтэушницы. И прочитал бы мне целую лекцию на тему «правила поведения интеллигентной доморабыни», а потом напомнил, что у него репутация, у мамы сердце, и меня на помойке нашли, от очисток очистили не для того, чтобы я им тут фигвамы рисовала.

Господи, и я когда-то верила, что Кобылевский меня любит! Я когда-то сама его любила! Господи, какой я была дурой!..

– О чем ты грустишь, мадонна? – тихо и совсем не игриво спросил Бонни. Он забыл о мексиканских страстях и просто обнимал меня за плечи, так, словно хотел защитить от всего мира. – Расскажи мне.

Я вздрогнула. Рассказать Бонни о Кобылевском? Ни за что! Хватит того, что я сама считаю себя идиоткой. Быть идиоткой в его глазах – не хочу!..

И тут же вспомнилось, как Бонни рассказывал – о Франческе и Рикардо, о Сирене… Он не боялся, что я посчитаю его глупым или смешным. Не боялся, что я отвернусь. Он доверился мне. А я – боюсь. Только чего? Для него я – как случайный попутчик, короткая встреча, никакого будущего. Просто момент доверия. Пожалеет ли он потом, когда узнает? Может быть. Может быть, и я пожалею. Но лучше жалеть о сделанном, чем об упущенном из трусости.

И я рассказала. Без имен, конечно же, и немножко сместив реалии из России в Англию, чисто в память о Штирлице. Просто – бостонских корнях, о распавшемся браке с известным человеком, о вечно недовольной свекрови, о своем страхе и бегстве на другой конец света. Бегстве не столько от мужа, сколько от самой себя.

Пока я рассказывала, мы дошли до дальней поляны, заросшей полевыми цветами. Удивительный уголок, почти кусочек средней полосы посреди субтропиков. Маленькая долина между холмов, искусственные ручьи, огромные зеленые деревья, и в их тени – фиалки. Настоящие фиалки. Мы не стали их рвать, просто сели под деревом, кажется, грабом. Или буком. А может, вообще баобабом, я не разбираюсь в ботанике. Мне было все равно, что это за деревья, и не все равно, к кому я прислоняюсь. Удивительное ощущение: безопасность. Бонни за моей спиной. Бонни, готовый поддержать, защитить и понять. Сказка.

– Я сама себе удивляюсь. Пять с лишним лет я верила, что это и есть любовь. Что он обо мне искренне заботится. И только когда он поставил меня перед выбором, или наш брак, или мое творчество…

– Ты поняла, что он эгоистичный мудак.

– Типа того. После развода я почти год пряталась от друзей и знакомых, уехала… Знаешь, было стыдно – я оказалась неправильной женщиной. Я плюнула на свое предназначение, на традиции. Да на все! Предпочла заниматься черт знает чем, вместо того чтобы хранить домашний очаг, любить и терпеть ради любви. Отказалась вести себя, как подобает женщине. И от его фамилии отказалась. Не хочу. Понимаешь? Я не хочу быть миссис Кто-то-там. Я хочу быть самой собой. Мне плевать, что я некрасива, что не умею вести себя в приличном обществе. На хер это общество.

Бонни рассмеялся и обнял меня крепче.

– Ты рисуешь? Пишешь? Играешь?..

– Всякого понемножку, – я даже не соврала. – Этакое дилетантство под названием «современное искусство». Вряд ли мои работы будут изучать в школах.

– К дьяволу школы. К дьяволу всех, кто пытается остановить рассвет. И твоего идиота особенно. Это он сказал, что ты некрасивая?

– Зеркало, Бонни.

– Не слушай его, врет. Ты самая прекрасная женщина на свете.

– Ну да. Пока ты меня не видишь.

Бонни хмыкнул, дотронулся до моей щеки, обвел пальцами брови, губы, скулы… показалось, он собирается меня лепить – так внимательны были его пальцы. И шепнул мне на ухо:

– Я тебя вижу, mia bella donna. Для этого не обязательно открывать глаза.

Я поверила. Мне безумно хотелось поверить – и я поверила. Его рукам, его дыханию на моей коже. Запаху диких фиалок и свежей зелени. Мудрой Скарлетт, думающей о неприятном завтра.

Сегодня я верю и наслаждаюсь. Это мой каприз.

Нет, иначе. Наша сказка на двоих.

Правда, через пару часов я обнаружила, что даже в сказке очень хочется кушать. Пришлось покинуть фиалковую полянку, тем более что мы уже были там не одни, и отправляться на поиски мамонта, он же китайский ресторанчик. Почему китайский? А потому что вкусно пахнет, близко и недорого. Кое-кто, не будем тыкать пальцами в зеркало, умудрился оставить дома карточки и почти всю наличность, а с десятью баксами в кармане в обычном ресторане делать нечего. Честно говоря, мы было немножко стыдно признаваться…

Но, как ни странно, не пришлось. Бонни, как раз рассказывающий очередную байку о своей жизни на Сицилии, услышал уличных музыкантов – что-то негритянско-реповое – и потянул меня к ним.

– Их трое? Публика есть?

– Ага. Зачем?

– Надо.

Исчерпывающий ответ. Учитывая, какая шкодная у него была при этом морда, определенно я хотела посмотреть на это «надо». И не разочаровалась.

Когда трио – вокал, гитара, ударные – закончило композицию, Бонни шепнул мне: «я сейчас» – и, сдвинув повязку на лоб, пробрался к солисту через жиденькую толпу в полтора десятка человек. Поманил его, о чем-то пошептался. Солист кивнул, бросил на меня крайне заинтересованный взгляд и пожал Бонни руку. Повязка вернулась на место – а я выдохнула. То есть я верила его обещанию не смотреть на меня, но… мало ли!

– Чуваки, подвиньтесь! – белозубо усмехнулся солист. – Этот белый придурок собирается танцевать под черную музыку!

Публика, в основном цветная молодежь, одобрительно заржала и раздвинулась. Смазливый парень-латинос, обнимающий сразу двух девиц, вякнул что-то презрительное, я плохо разобрала что именно, на что Бонни только ухмыльнулся:

– Пари?

Не знаю, каким местом латинос почуял запах керосина, но он слился. Даже на парочку ехидных подначек не отреагировал, просто слинял вместе с девицами, приняв гордый и независимый вид. Смешной.

А Бонни вышел в центр неровного круга, спокойный и расслабленный, дождался первых тактов – и вспыхнул. Ну, я даже не знаю, как еще это назвать. Даже после вчерашнего шоу в «Зажигалке» я была не готова, мне все еще казалось, что это волшебство, что так не бывает.

К концу первого номера вокруг собралось человек тридцать, кто-то уже снимал на смартфон, а на лицах музыкантов читалось неподдельное счастье. Еще бы. Такое шоу! Вот только съемки – это уже лишнее. Бонни-то все равно, кадром больше, кадром меньше. А я совсем не хочу засветиться с ним рядом!

Пришлось отступить в толпу и прикрыться от любопытных камер полями шляпки. По шляпке и платью Бонни меня не опознает, если что – на работу я одеваюсь совсем иначе.

К третьему номеру дикой помеси акробатического рок-н-ролла, брейк-данса и народных плясок марсианских осьминогов (люди так двигаться не могут по чисто физиологическим причинам!) толпа свистела, улюлюкала и пребывала в полном восторге. К цветной молодежи присоединились влюбленные парочки и спортивные бабульки из парка, один из счастливых отцов семейства посадил на плечи девчонку лет пяти, чтобы ей тоже было видно, и даже какие-то серьезные личности в деловых костюмах вылезли невесть откуда и щелкали камерами наравне с вольноотдыхающим народом.

Всего этого ажиотажа Бонни не видел, но готова спорить – прекрасно слышал и чувствовал. А мне было интересно, как он собирается отсюда выбираться? Без меня, разумеется. Ну в самом деле, он же не думает, что таким образом заставит меня снять маску? Это было бы слишком просто. Хотя да, признаю, попытка хорошая. Внезапная. Трогательная. Да что там, отличная попытка! Но…

– Дик? – чтобы позвонить, мне пришлось отойти довольно далеко, иначе в толпе ничего не было слышно.

– А, мисс Великий Писатель! Как отдыхается?

– Обалденно. Дик, пожалуйста, позвони Бонни через две минуты и скажи, что его ждут в «Золотом Лотосе».

– О как… идет. Потом расскажешь!

– Сам увидишь в тырнете. Дам только наводку: у входа в парк. Тридцать секунд, Дик!

Дик хохотнул и отключился. А через полминуты, на последних тактах четвертой композиции, у Бонни зазвонил телефон. Дальше смотреть я не стала, спряталась в ресторанчике. Нашла там официанта, прилично говорящего по-английски, и попросила провести парня с завязанными глазами к моему столику. С открытыми – не провожать и на меня не показывать! И дать мне столик, который не видно от входа.

Вот так-то. Я очень люблю фильмы про Штирлица!

Столик мне выделили, причем даже у окошка. И я могла из-за темного стекла наблюдать, как Бонни (уже без повязки на глазах) собирает в кепку пожертвования бедным музыкантам, о чем-то говорит с гитаристом, высыпает все собранное в кофр. Выудив оттуда несколько бумажек, качает головой и неопределенно машет в сторону парка. Потом поднимает руку и сообщает толпе: все, концерт окончен, всем спасибо! Увидимся как-нибудь, обязательно увидимся! Покупайте наших слонов!

Пожалуй, он все-таки волшебник. Ему невероятным чудом удалось слинять от толпы свежеобретенных фанатов в какой-то закоулок, мне из окна не было видно. А через пару минут он появился в зале ресторанчика, в черной ленте и в сопровождении официанта. Довольный и гордый.

– Что это было, Бонни?

Он с независимым видом уселся за столик – не напротив, а рядом – и пожал плечами:

– Не мог же я оставить тебя без обеда.

– Ты… – я не находила слов.

Этот… этот… павлин! Выпендр фраеров!..

Черт. Вот только не расплакаться бы. Чувствую себя как третьеклассница, которой соседский мальчишка котенка с дерева снял. И нет, не хочу вспоминать бывшего! Нет, я сказала. Больше никаких Кобылевских, которые цветы супруге дарят строго раз в году, на восьмое марта.

– Я сицилиец, а не американец, – так же независимо. – У нас не принято делить счет пополам.

С ума сойти. Брать деньги за секс принято, а обедать за счет девушки – не принято. Логика за гранью фантастики! Хотя о чем это я? Мне не логика в нем нравится, а… а… все остальное. Да. И павлиний выпендр – тоже.

– Интересно, что еще у вас там принято, – я погладила его по щеке. Чуть-чуть колючей, смуглой, горячей… – Мне безумно нравится, как ты двигаешься.

Он просиял. Словно не было престижных премий, мирового признания и толп фанатов, словно звезды не становились в очередь за постановкой клипов и шоу «от Джерри». Словно он хотел танцевать именно для меня. Только для меня.

Так. Все. Не думать об этом! У нас обед по-китайски и экскурс в историю.

За обедом я не стала вредничать и покормила Бонни сама, уже почти привычно. Даже подумалось, что если вот так кормить его с рук в перерыв – то я сколько угодно готова носить ему суши и пиццу прямо на репетиции. Чтобы только он жмурился, целовал мои пальцы и провокационно шептал:

– М… как вкусно… – беря кусочки с моей ладони и касаясь кожи языком.

Правда, после такого обеда есть шанс опоздать на репетицию… нет-нет, лучше думать о чем-то другом. И вообще, мы в ресторане, а не в гнезде разврата!

А этот негодяй ржал. Не в голос, нет, боже упаси. Ржал он про себя, но ухмылка была шкодная, дальше некуда. И голубые джинсы отчетливо топорщились, показывая, что к делу соблазнения и провокации он подходит всерьез. Так что я напомнила ему, что хочу слушать про Сицилию, и вообще, нечего тут засиживаться. Мы сегодня гуляем на свежем воздухе!

– Гуляем, так гуляем, – таким невинно-покладистым мог быть мультяшный Джерри прямо перед совершением очередной эпической подлянки в адрес бедного кота.

Прогулку на свежем воздухе (хотя ЛА и свежий воздух – понятия малосовместимые) мы начали с зависания перед витриной еще одного удивительного магазинчика. Всякие необычные вещички, я при всем желании бы не догадалась, для чего предназначено большинство из них. А зависла я перед очками. Разноцветными, закрывающими половину лица. Что-то такое в стиле голливудской фантастики: единый прямоугольный кусок пластика, изогнутый наподобие полицейского забрала, перфорацией по верхнему и нижнему краям и с вырезанным переносьем. Заметив мой интерес, продавец принялся мне объяснять, что «вот эта штука» может быть любого цвета, вон у него баллончики с напылением, и если мисс хочет, то всего за двадцать баксов он сделает мне хоть полосатые, хоть в цветочек. Очень круто!

При этом он с любопытством косился на Бонни – а тот держался за мое плечо, изображая маленького, бедненького, слепого няшечку с поводырем. Еще немножко, и затянет «подайте коту Базилио!»

Разумеется, я ему подыграла. Тоном «это большой секрет» поведала продавцу, что у моего парня проблемы с глазами, переиграл в компьютерные игры, и ему очень-очень нужны совершенно непрозрачные очки. Вот такие, только не полосатые, а… ну, допустим, черно-зеркальные. Но главное – чтобы совсем не пропускали света извне! А то любой солнечный луч, и все. Капец.

Бонни так тяжело вздохнул и сделал такую несчастную морду, что продавец даже передумал ржать над придурками и сделал нам скидку. Фантастические очки обошлись нам в двадцать семь долларов – все, что осталось у Бонни после оплаты обеда и нашлось у меня в карманах. Так что дальше мы гуляли без гроша в кармане, зато в супер-пупер очках (я все же попросила нарисовать на них эмблему «Звездных войн», для пущей конспирации). Бонни выглядел в них феерическим раздолбаем, и опознать в нем знаменитого бродвейского режиссера и модель с обложки Вог не смог бы даже самый дотошный журналюга.

А потом мы снова гуляли, трепались… Кстати, экскурс в историю мне понравился едва ли не больше, чем брачный танец марсианских осьминогов. Десяток пронизанных солнцем и любовью к семье баек – о родне, козах, соседях, морских дьяволах и контрабандистах…

– …Прямо в нашей семейной бухте вход в их сокровищницу! Надо нырять, вход в грот под водой. Там на дне настоящий скелет, прикованный к сундуку. Целый, только между ребер торчит кинжал. Застрял. Сплошные трещины в скале, поэтому светло. Если в полдень посмотреть вниз, его видно. Провал метров шесть, нырнуть – раз плюнуть, но нельзя. Проклятье. Говорят, лет триста назад он был офицером герцогского флота, не поделил этот самый сундук с моим сколько-то там раз прадедом.

– И его до сих пор не вытащили?

– Дураков нет. Это ж Сицилия, у нас проклятье – это серьезно. Вот старший сын старой Джильды раз попробовал. Перед невестой выпендривался. Утонул. А потом средний, и младший…

От легенды, которую рассказал Бонни, меня мороз пробрал. Обыкновенная страшилка, вроде тех, которые рассказывают в детском лагере после отбоя, но мне казалось, Бонни сам верит и в морского короля, и в его невест, и в ведьму Джильду.

– В смысле верю? – он искренне удивился. – Она не призрак, чтобы в нее верить или не верить. Старая Джильда живет в Палермо около рыбного рынка, ей лет девяносто. Двоюродные внучки на этом рынке и торгуют. А она туристов пугает, ворона старая. Увидит блондинку в голубом, и давай орать: зачем сынов моих сгубила, putta! На дне тебе место!

– И что?

– А ничего. Никто ж не понимает, что она орет. Диалект старый, зубов нет, каркает себе и каркает. – Бонни хмыкнул. – Тонут потом, правда. Не все, только кто не сходил в церковь до заката.

Я передернула плечами. Вот же Марко Поло и развесистая клюква! Мистические триллеры нашей деревни! Зато какую из этого можно сотворить историю… старую легенду смешать с современной лавстори, детективным расследованием, долить чуть мистики – и готовый сценарий для Голливуда!

Пока мы гуляли, я наслушалась идей на Оскара, Букера, Пулитцера и Нобелевку – оптом. Причем кое-что было не просто легендами, а из жизни юного Бонни Джеральда. Он даже про дядюшку Джузеппе пару раз упомянул – в таком контексте, что мне стало куда страшнее, чем когда Бонни рассказывал легенды о морском короле.

Все же Синди права, дыма без огня не бывает.

И Люси с Манюней правы, здоровый секс жизненно необходим творческому человеку!

Этим самым, здоровым и традиционным, мы и закончили вечер. После прогулки длиной в целый день на что-то более оригинальное (и требующее сил душевных и физических) я уже была не способна. В отличие от Бонни. Его хватило, чтобы отнести меня в ванную (во избежание спотыкания я командовала: пять шагов, теперь налево, еще два шага… стой! Уронишь!), заказать сэндвичи на ужин, вынуть меня из ванны и усадить к столу, а потом еще и сделать массаж моим гудящим ножкам! Я откровенно и искренне восхищалась. Милый, нежный, заботливый Бонни! Если бы я не влюбилась в него еще черт знает когда, влюбилась бы сейчас. За один только массаж, плавно и естественно переходящий в секс. Нежный, неторопливый, волшебный секс. Словно он всю жизнь меня знает, изучил все мои чувствительные местечки, и вообще создан именно для меня.

Мне было так хорошо, что я не сразу услышала:

– Я хочу тебя видеть, мадонна. Пожалуйста.

Не знаю, что бы случилось, если б я не прикусила язык – оно же само просилось, это «да, Бонни». Такое же, как предыдущие сто, на каждое его движение, на каждый его поцелуй. Мне стоило невероятного усилия воли сказать:

– Нет.

Вдруг он обидится? Рассердится? Никогда больше меня не поцелует? Тысяча причин, по которым нельзя отказать любимому мужчине. Но я справилась. Ты меня многому научил, мой Бонни. И говорить «нет» – тоже, даже если ты обидишься, рассердишься и никогда больше меня не поцелуешь.

– Почему это для тебя так важно? – не выпуская меня из объятий, спросил он после секундной заминки.

Я тоже замялась. Как сказать, что я ему не доверяю? Тем более что это не совсем правда. То есть не только в доверии дело. А, пожалуй…

– Дело в свободе, Бонни. Мы оба вне реальности. Вне привычной игры в работу, в общество, в отношения. Здесь только ты и я, без фамилий, общих знакомых, репутации, сплетен. Так я свободна от страха. Ты же меня понимаешь.

– Да, – тихое, неохотное «да». – Я понимаю.

– Наверное, это как твой секс за деньги. – Я потерлась губами о его руку под моей головой. – Почему это так важно для тебя? Свобода от чего?

– От сомнений. Так я знаю точно, что меня хотят и что от меня хотят только секса.

– Мне нужен ты, Бонни, а не только секс.

Он приник губами к моей шее, задумчиво потерся лицом, обнял крепче.

– Мне нравится, как это звучит: я тебе нужен.

– Угу. Ты шикарно делаешь массаж.

– Не только массаж, – он тихонько хмыкнул и погладил меня по бедру.

– Озабоченный кролик! – смеяться мне хотелось почти так же сильно, как спать.

– Не-а. Твердый профессионал, – он толкнулся бедрами.

Я все же засмеялась, повернулась к нему лицом, нежно прихватила за губу.

– Больной ублюдок. Dolce putta. Нравится?

– Да. Очень. Это звучит как обещание… – он тянулся ко мне, ластился, и казалось, сейчас я могу взять в ладони его сердце. Он отдаст, и это сделает его счастливым. Еще счастливее, чем сейчас. – Я хочу быть твоим. Еще.

– А как же свобода? – я еле подавила дрожь, так его слова совпали с моими мыслями.

– Это и есть свобода, мадонна. Ты красиво это сказала… про реальность, имена… я так не умею.

– Должна же я хоть что-то уметь лучше тебя, – я гладила его лицо, обводила пальцем скулы, губы, и не могла насмотреться: сейчас он был юным, счастливым, открытым и… невинным. Невинный хастлер. Смешно. Но как хочется поверить!..

– Ты даже не представляешь, насколько многое ты умеешь лучше, mia bella donna. Иди ко мне.

 

Глава 24. О братской любви и песнях сирен

Перед рассветом здесь всегда было холодно.

Он шел по знакомой до последней трещины узкой тропинке, кутаясь в куртку и улыбаясь рогатому силуэту на скале над морем. Козел по имени Козел, названный так в честь дядюшки Джузеппе, тоже любил встречать рассвет у моря. Никто не знал, как он выбирается из загона, каким чудом открывает дверь хлева и какой высший смысл видит в ежеутреннем бдении над бухтой Сирены, но спорить с ним дурных не находилось. Примерно как с дядей Джузеппе, когда ему приходила в голову очередная идея во благо Семьи.

Бенито усмехнулся, поправил старую отцовскую куртку на плечах…

Она пахла домом. Козами, острым сыром, виноградными листьями, апельсинами, морем и потом. Ее давно уже сожгли вместе с грудой прочего древнего хлама. Лет пятнадцать назад, когда Бенито Кастельеро сбежал в далекую Америку.

Но сейчас, во сне, Бенито чувствовал этот запах, это тепло. Он был дома. Хотя бы во сне.

Давно ему не снилось рассветное пение сирены на рифах. Он соскучился. Когда он приходил сюда в последний раз, сирена молчала. Обиделась. Он точно знал, за что. Она даже не обернулась, когда он позвал. А сегодня – обернется. И споет для него.

Бенито помахал рукой козлу по имени Козел, подумав: наверное, и его уже нет. Старых козлов в стаде не держат. Козел скосил глаз вниз, стукнул копытом и принял горделивую позу. Носом к рассвету.

Так же, лицом к рассвету, сидела на острой скале каменная сирена. Каменная и живая одновременно, совершенно нормально и естественно, как бывает только во сне. Горизонт окрасился оранжевым, и вокруг сидящей вполоборота девушки засветился розоватый ореол.

Волшебство, привычное с детства. Когда Бенито было года четыре, отец первые привел его слушать ветер в скалах и рассказал сказку о морской принцессе, которая тысячу лет ждет своего жениха-человека и на рассвете поет, указывая ему безопасный путь между рифов.

– Хорошо, что ты пришел сюда, – сказал знакомый голос. – Люблю это место.

Бенито молча улыбнулся, дождался, пока Кей сядет рядом на песок и накинул отцовскую куртку на них обоих.

– Она тебе понравится.

Вместо ответа Кей обнял его за плечи. Почти как отец, только – друг. Единственный, кого Бенито приводил сюда на рассвете. Только ему Бенито расскажет о своей Мадонне. Кей поймет.

Тепло.

Солнце встает.

Где-то в глубине моря рождается высокий протяжный звук, дрожит и дробится в скалах. Сирена встает навстречу солнцу – и ее песня светится, бежит лучами по рябой воде, поднимается вместе с клочьями тумана. Она поет вместе с ветром и камнями, вместе с солнцем и водой. Но горизонт пуст. Тот, кого она ждет, сегодня не приплывет. Но она все равно поет. Ее голос нежен, как обещание жизни.

И Бенито, чувствуя плечом тепло дружеского плеча, поет вместе с ней. Старую сицилийскую колыбельную: о море, всегда о море, о любви и надежде. Без слов. Он ждет, когда она обернется. Ее платье цвета осенних листьев полощется на ветру, развеваются волосы, и он почти узнает ее…

Но только почти. Она позволяет петь вместе с ней. Она танцует, подняв лицо к небу. Она манит, обещает, ее песня пахнет мятой и лемонграссом. Она зовет его, и он знает – на этот раз она настоящая. Ее голос, ее тепло не могут обмануть, как однажды обмануло имя.

Она обязательно обернется и улыбнется ему. Вот сейчас, еще немного, вот-вот в горячем солнечном свете он различит ее лицо – и да, она оборачивается… ее голос летит над морем криками чаек… она протягивает руку: иди ко мне, Бонни…

Он знает: она улыбается ему. Только он не видит. Солнце слишком яркое, слепит. До слез. И она – лишь сияющий силуэт.

– Ты спишь, Бонни? – шепчет совсем тихо, касаясь дыханием его щеки.

Да, я сплю. Я вижу тебя во сне, мадонна. Поцелуй меня!..

Но тепло рядом исчезает, вздрагивает матрас: она встала, и сон почти растаял, оставив после себя щемяще-теплое чувство… доверия.

Можно снять ленту, открыть глаза. Увидеть ее – сейчас, наконец-то! Не дать ей снова ускользнуть. Можно. Но нельзя. С открытыми глазами не пройти по фарватеру, только на слух, только полностью доверившись морской деве.

Сквозь сон Бонни слышал осторожные шаги, тихий плеск воды, скрип двери… или скрип мачты? Снова ветер пел в скалах, край неба тревожно розовел, на скале торчал козел по имени Козел с глазами дяди Джузеппе, а Бенито бежал по узкой, до последней трещины знакомой тропинке между скал. За его спиной топали шесть пар ног. Адриано, Николо (второй сын дона Джузеппе) и еще четверо, верные помощники сына и наследника дона, настоящего сына, а не какого-то ублюдка!

Бенито в прошлом месяце исполнилось пятнадцать. Адриано – на две недели позже. Они считались двоюродными братьями, но на самом деле между ними не было ничего общего, и это было единственным, в чем они сходились. Ничего общего!

А вчера Бенито слишком задержался в Палермо, возвращался домой за полночь, и по чистой случайности заметил ветку, перегородившую дорогу сразу за поворотом. Толстую, старую ветку, которая никак не могла оказаться там сама. Древний мотороллер, не приспособленный к резкому торможению, улетел на обочину, сам Бонни едва успел с него скатиться и перехватить, чтобы развернуться обратно – он бы смог уйти, он отлично гонял! Но мотороллер сдох. Наткнулся на камень и потерял колесо.

Не тратя времени на проклятья, Бенито подлез под забор и припустил по чужому винограднику. До ближайших домов слишком далеко, по дороге ночью никто не ездит, помощи ждать неоткуда. Впрочем, ее всегда было неоткуда ждать. Соседи не вмешивались в драки между отродьями уважаемого семейства, как пить дать, в надежде, что оба прикончат друг друга, а синьора Кастельеро хватит удар от ярости.

Считать попытки Адриано избавиться от «позора семьи» Бенито бросил уже года два назад и сам не понимал, каким чудом до сих пор жив. Уж точно не потому, что Адриано проникся братскими чувствами! Его чувства отлично слышались в топоте позади. Четверо. Достаточно, чтобы Бенито не помог нож, с которым он не расставался лет с десяти.

– Трусливая крыса! Стой и дерись!

Разумеется, он не остановился и даже не сбил дыхание. Четверо – недостаточно, чтобы он дал себя убить. Пусть побегают. Бенито знал здешние виноградники, сады, фермы и мастерские лучше, чем Адриано. И бегал лучше. До дома синьора Гвидосси всего-то километра два. Главное, не останавливаться и не позволить загнать себя в тупик!

Он надеялся оторваться ровно до того момента, как услышал позади рычание скутеров. Прямо по чужому винограднику, но когда Адриано обращал внимание на такие мелочи?

Их было много, они выбрали хорошее место для засады, а скутеры Бенито не обогнать. Если только в скалы?.. Там нет никого, кто мог бы ему помочь. Если его загонят в скалы – тела не найдут до Второго Пришествия. Если он сумеет добраться до скал – есть шанс спрятаться и пересидеть до утра. Хотя бы до утра!

Оторваться, спрятаться и пересидеть ему не удалось. Всю ночь его гоняли, как зайца по полю, и довольно ржали. Адриано был твердо уверен: теперь-то ублюдку не уйти! А когда Адриано уверен, он никогда не убивает сразу. Он любит повеселиться. Особенно послушать мольбы о пощаде и поиграть, как кошка с мышкой.

И теперь он целенаправленно гнал Бенито в бухту. Настоящая мышеловка. Единственная узкая тропа и отвесные скалы вокруг, на них козлы ноги ломают. Вот веселье, если Бенито полезет и сломает ноги, правда же? Или попробует выбраться вплавь и пойдет на корм крабам.

Бенито и не собирался ни лезть на скалы, ни нырять в море. Сломанная шея и водовороты между рифов его привлекали ничуть не больше, чем развеселая компания братьев позади, будь проклят дон Джузеппе и его неугомонный член!

Адриано отстал. Теперь компания шла вслед за Бенито не торопясь, перебрасываясь шуточками. Что-то на тему подарочка на день рождения любимому боссу.

Хорошо. Не торопитесь, ушлепки. Наслаждайтесь безнаказанностью. Надейтесь.

Бенито глянул вверх. Оттуда на него пялился козел по имени Козел. Сейчас, во сне, он безумно походил на дядю Джузеппе. И даже сейчас, во сне, Бенито отчаянно хотелось залезть на эту скалу, тихо-тихо, пока толпа самонадеянных уродов уверенна в собственной безопасности. Он не раз забирался наверх. И когда-то давно сложил там кучу камней. Хороших, увесистых булыжников. Если их толкнуть, они обрушатся на тропу. А если кинуть прицельно – то отсюда, сверху, как нечего делать проломить Адриано голову. И не одному Адриано. Их всего-то шестеро.

Но, показав козлу Джузеппе фак, Бенито побежал дальше. Он может убить Адриано и Николо. Он может стать наследником Семьи. Отречься от родного отца, который вырастил его и научил, что есть вещи важнее денег и власти. Он может посмотреть в мертвые глаза на лице, в точности похожем на его собственное, и сказать: покойся с миром, Адриано. Я займу твое место. Я стану следующий доном.

Вот только чем он тогда лучше Адриано? Быстрее, умнее, предусмотрительнее? Лучше умеет убивать? Дон Джузеппе останется доволен таким наследником. Вот только Бенито будет видеть в зеркале не себя, а еще одного козла по имени Козел. Истинного сына дона Джузеппе.

Нет. Козел не получит того, что хочет.

Бенито в самом деле предусмотрительнее. И удачливее. Потому что в бухте стоит лодка, отличная рыбацкая лодка с косым парусом, он сам ее чинил. И начинается рассвет. Сирена уже поет свою песню для моряка, который возвращается домой, и для Бенито – которому надо всего лишь выйти в открытое море до того, как солнце встанет и стихнет утренний бриз.

Для этого надо всего лишь закрыть глаза и довериться ее песне. Сделать то, что никогда не сможет сделать Адриано.

Помоги мне, Пресвятая Дева, не стать такими же, как они!

* * *

Разбудил его звонок Фила. Новость была неприятная, хоть и ожидаемая: Сирена готова приступать к репетициям прямо сегодня. Отсутствие оплаты ее не смутило, предварительный недельный контракт – тоже. Она жаждала творить искусство во благо искусства, растрезвонила об этом по всем газетам и соцсетям, и требовала лишь одного: чтобы Бонни поддерживал легенду об их счастливом воссоединении.

– Надеюсь, ни слова об этой хрени в контракте нет?

– Еще чего. Кстати, не хочешь ли слетать на неделю в Бразилию? Стефано и Доменико жаждут видеть тебя в рекламе нового аромата. Том прекрасно справится и без тебя, а через неделю пошлем Сирену на хер.

Бонни хмыкнул.

– Не волнуйся, мамочка, второй серии мелодрамы не будет. Я хочу посмотреть, что из нее получится в роли Клодины. Вдруг что-то внятное.

– Э… ты это серьезно? Слушай, Бонни, давай-ка лучше в Бразилию. Отличный контракт! Не стоит рисковать.

– Стоит. Я не собираюсь бегать от нее всю жизнь. Успокойся, Фил. Максимум – поскандалим на радость журналистам, помелькаем на первых страницах. Кстати, нам бы не помешало.

– Ты подозрительно спокоен. Я чую тут подвох. Ты случаем не на вилле «Сирена»?

– Я в «Тихой гавани», мамочка. Один. Трезвый. Не кололся, не нюхал, не курил. Вел исключительно здоровый образ жизни.

– Ладно, ты сам знаешь, что делаешь, – вздохнул Фил. – Я к тебе вечером заеду.

– Конечно, мамочка, я буду вести себя хорошо. Честное скаутское!

Фил хмыкнул и отключился, а Бонни внезапно понял, что ему в самом деле интересно посмотреть на Сирену в работе. В конце концов, настоящую Клодину они еще не нашли, и звезда мюзиклу не помешает. Они оба достаточно профессионалы, чтобы не смешивать работу и личные отношения, которых давно уже нет.

При мысли о личных отношениях губы сами собой сложились в улыбку. Бонни потянулся, размял плечи, глянул на себя в зеркало. Нормально, к завтрашнему дню следы сойдут окончательно. На этот раз Belladonna была очень аккуратна, прямо нежна, хотя крышу ей сносило ничуть не меньше, чем самому Бонни.

Странная она. Не домина и не саба, о Теме знает мало и не принимает всерьез правила. Бьет уверенно и точно, но иначе, словно училась держать хлыст в совсем другом месте. Где? И зачем? Откуда она вообще взялась у Дика? Явно не наивная девочка с улицы, прочитавшая попсовую книжечку и явившаяся в закрытый клуб в поисках принца. Вполне взрослая девочка, прилично шарит в психологии психов. Домина из нее бы получилась высшей пробы, если бы она хотела…

При воспоминании о шоу, которое он устроил для нее в «Зажигалке», Бонни зажмурился.

Он в самом деле пел? Добровольно вышел на сцену и спел, не надравшись перед этим как сапожник? Он поет ужасно, а ей понравилось. Ей в самом деле понравилось! Значит, она не музыкант, слуха у нее нет, но это совершенно неважно. Нет, это – прекрасно! Она прекрасна целиком и полностью, вместе со своей игрой в шпионов. Интересно, почему она так шифруется… Вариантов масса: бывший муж напугал, карьера держится на репутации, по жизни такая недоверчивая, родня – из квакеров, или же ей важно, чтобы именно Бонни ее не узнал, потому что они уже встречались? Хм… забавный вариант. Но она не похожа ни на одну из знакомых девиц. Если только случайный перепихон, но тогда смысла нет так тщательно прятаться…

Или ей просто нравится играть в тайну. Вполне понятное и естественное желание играть. Езу, какое счастье, что не все кругом нормальные, добропорядочные и серьезные, как набитый бабками катафалк!

Belladonna отлично мне подходит. Нам обоим нужна свобода и игра, мы оба легко меняем роли и готовы к экспериментам. Ей не нужно от меня ничего, кроме меня самого.

В следующую субботу мы встретимся снова. Обязательно.

И я разгадаю ее загадку, а потом познакомлю с Кеем. Они обязательно подружатся.

Кстати, пора бы ему позвонить и сообщить отличную новость: пари насчет вменяемой домины, которая не потребует с Бонни миллион баксов и луну с неба, Кей продул. С треском.

 

Глава 25. Не пой, красавица, при мне

Сбегать на рассвете от спящего Бонни было трудно, больно, но необходимо. Вчера я еле сохранила относительно здравый рассудок, еще бы чуть, и плакало инкогнито. Я и так оставила ему более чем достаточно хлебных крошек, чтобы при желании он мог меня найти. И я не уверена, что оставила их по неосторожности, скорее – потому что самой хотелось, чтобы принц приехал за мной на белом «Бугатти», спас от начальника-тирана и злобной звезды Сирены…

Смешно, да? А мне – нет.

Ладно, про начальника-тирана я преувеличиваю. Последнюю неделю мистер Джеральд был очень даже вменяемым начальником, и если бы не Сирена… черт бы ее побрал! Вот почему бы ей не улететь в Бразилию, где много диких обезьян?

Вылезая из такси около нашего дурдома, я внимательно оглядела стоянку, но ни посторонних лимузинов, ни белого «Бугатти» не обнаружила. Что ж, мистер Джеральд вполне может себе позволить отоспаться после тяжелых выходных, ибо начальство никогда не опаздывает. Я бы тоже могла, если бы меня не подняло чуть свет взбесившееся вдохновение. Я увидела начало нового романа, причем такое начало… о… это будет совершенно не похоже на то, что я писала раньше. Это будет… Букер, Оскар и Нобелевка, если только Бонни Джеральд не убьет меня раньше и не натравит свое мафиозное семейство.

Да. Я напишу роман о Бонни. Как есть. Назову его «Мадонна и больной ублюдок». Там будут дядя Джузеппе, Сирена и Франческа, будут Фил, Том и Люси. Под другими именами, но суть-то не в именах. Наверное, будет еще много всякого – я кое-что узнаю в следующую субботу, я же ему обещала встречу…

О да. Да! Я напишу это!

Полностью поглощенная новой идеей и чесоткой в кончиках пальцев, я влетела в раздевалку, сбросила уличные кеды, расцеловала попавшуюся под руку Барбару (очень печальную, но с этим я разберусь потом) и сбежала на свое законное место в уголочке около кофемашины. С ноутом, разумеется. Пока нет ни Бонни, ни Сирены, я могу написать кусочек первой сцены – ЛА, дождь, Бонни с завязанными глазами на пороге бунгало. Бог ты мой, кто бы мог подумать…

Перед глазами мелькнула почти забытая картина: Кобылевский укоризненно выговаривает мне за ужасные манеры, несдержанность, эпатаж и прочую непристойность. Писать роман о себе, это же публичный стриптиз! Это кошмар как неприлично! Неужели ты думаешь, что ты, ничтожество, можешь быть кому-то интересна…

Да! Да, я могу быть интересна. Нет, я не ничтожество. Нет, я больше не жена трусливого эгоистичного мудака. Да, я буду писать роман и о себе тоже, потому что я устала бояться, устала прятаться. Я хочу быть свободной! Я напишу этот чертов роман, и пусть Кобылевский хоть лопнет от досады, потому что про него я тоже напишу как есть.

Похоже, я выпала из реальности часа на полтора. Том репетировал какую-то массовку (солистов вызвали после обеда), кто-то где-то о чем-то спорил – я не вникала, кто-то где-то зачем-то орал – я тоже не вникала. Зато первый эпизод сотворился влет, со скоростью взбесившейся пишмашинки. И только поставив циферку в начало следующей главы, я выдохнула, потянулась и позволила окружающему бедламу достучаться до моего сознания.

О да. Бедлам был что надо. Я даже не смогла определить, какую именно сцену пытается поставить Том, да и он сам был слишком печален, чтобы думать всерьез о такой ерунде. Ансамбль тоже был слишком занят определением нового статуса отдельных своих членов: Барбара, сдвинутая с роли Квазимоды вовремя подсуетившейся Элли, вернулась в массовку, и теперь все гадали, останутся ли они вообще в спектакле или Сирене втемяшится заменить весь состав. Идея «начхать на Сирену, не она тут режиссер» даже не обсуждалась.

М-да. Теперь я, кажется, понимаю, почему Джерри торчит на репетициях даже тогда, когда ему тут и делать-то по идее нечего. Очень, просто очень не хватает здорового итальянского мата! Даже жаль, что я так не умею, да и сегодня пробовать неохота. Я ж не знаю, до чего они там на самом деле договорились с Сиреной.

Закрыв ноут, я занялась кофемашиной. Бедняжку Тома надо поддержать и отвлечь до прихода подкреплений.

Подкрепление явилось, когда Том сделал первый глоток капучино с ударной дозой имбиря и корицы. Явилось, окинуло руины ансамбля скептическим взором, фыркнуло в сторону Тома, мол, работать вы тут даже не пытаетесь, и скомандовало:

– Оборванцы, прогон сцены. Бегом!

Ансамбль проснулся, заткнулся и бодренько потопал на исходные позиции. Облегченно выдохнув, Том ушел с кофейком в уголок. На нем крупными буквами было написано: котик сдох, труп не кантовать.

– Мне двойной с шоколадом, – бросил мистер Джеральд в мою сторону, не поворачивая головы.

А я чуть не рассмеялась. Вот он, мой нежный ангел, любуйтесь. «Ах, мадонна, я вижу тебя…» Ага. Три раза. Видишь ты хоть что-то, кроме себя и своего мюзикла. Гений.

Пока я делала пол-литра термоядерного кофе с шоколадом, Джерри приводил в чувство труппу: упали, отжались, плохо отжались, еще разок и поактивнее, поактивнее!..

– Стоп! Барбара, какого черта ты делаешь в ансамбле, и где Элли? Элли, japona mat`!..

В голосе Джерри было столько офигения, что я машинально обернулась.

Элли стояла в дверях зала с видом «я здесь хозяйка», причем вместо репетиционной футболки на ней красовался золотистый кардиганчик от даже думать боюсь какого крутого модельера, просто-таки кричащий «я вам не по карману». Зуб даю, с чужого плеча, уж больно стиль характерный.

Ой, что сейчас будет…

Я не ошиблась. У Бонни Джеральда очень, очень выразительная пластика, и если ему хочется кого-то убить – это заметно с любого ракурса. – Если ты не работаешь, detka, покинь площадку, – сказал он тихо.

Так тихо, что летела бы тут муха, она бы его заглушила. Но дурных мух, чтобы летать в эпицентре взрыва, не нашлось. Кроме Элли. Она сделала наивные глазки:

– Вы же сами сказали, что Квазимода в массовке не нужна.

– Именно, – мистер Джеральд не прибавил громкости ни на сотую децибела, но я все равно вздрогнула. Не хотелось бы, чтобы со мной разговаривали так. – Барбара, жду тебя к двум вместе с остальными солистами. Элли, у тебя тридцать секунд, чтобы вернуться на место.

Элли бы хватило и пятнадцати, чтобы прижать ушки и вернуться в стаю, но тут раздался звук прибывшего лифта, по коридору застучали каблучки, и Элли воспряла. А мне резко стало грустно. Глупая я в глубине души надеялась, что их звездейшество сегодня не придет. Ни сегодня, никогда вообще. Но чтобы скандал, и без нее? Вот реально дар появляться в правильном месте в правильное время! Была бы я режиссером, лучшего момента и придумать не смогла. А она – на чистой интуиции. Талантище.

Ровно через двадцать объявленных секунд в дверях нарисовалась бывшая владелица золотистого кардиганчика. Одарила Бонни царственной улыбкой, потрепала Элли по плечу.

– Я пораньше, хочу немного посмотреть, – с милой улыбкой в сторону Бонни, и тут же, обойдя Элли, в дальний угол: – Том! Привет! Где тут дают кофе?

– Попроси мисс Ти, – уронил Бонни, продолжая смотреть на Элли.

Дура расцвела, победно сверкнула глазами и собралась последовать за Сиреной, но Бонни щелкнул пальцами и указал на выход:

– Дверь там, Элли.

– Но… – она бросила умоляющий взгляд на Сирену.

Та обернулась, строго вовремя, словно десять раз репетировала, ласково улыбнулась.

– Бонни, дорогой, не ругай девочку.

Мое сердце замерло: вот он, момент истины. Их звездейшество дали команду «к ноге», а Бонни… Неужели послушается? Я почти увидела, как Бонни забывает про Элли, сияет влюбленными глазами на Сирену и нежно, хрипловато отвечает: «Для тебя все, что угодно, любовь моя».

Господи, пожалуйста, не надо!..

– Пей кофе и ни о чем не волнуйся, дорогая, – голосом, способным заморозить экватор, ответил Бонни. (Я вознесла хвалу всем богам разом: дрессировщица собачек обломилась!) Одарив Сирену такой же вежливой мимолетной улыбкой, он бросил на Элли единственный короткий взгляд. – Ты еще здесь? За расчетом к Филу. Так, господа, по местам. Кэти, встань в середину, дыра нам тут не нужна… мисс Ти! Пригласите сегодня сопрано в ансамбль, часам к пяти, я посмотрю. Люси, с первой цифры.

Отвечать я не стала, хотя так и просилось: «Да, сэр, как прикажете, сэр!». Но, боюсь, это был не слишком подходящий момент для мелкого троллинга. Зато очень подходящий для мелочного, гнусного злорадства в адрес Элли. Она, кстати, все еще торчала в дверях, не веря своим ушам. Не она одна. У Тома сделалось такое лицо, что хоть сейчас в мультике снимать. Вот прямо так: «Кого мне подсунули вместо Джерри?!».

Зато по Сирене вообще никто бы не заметил, что ей что-то не нравится. Боже упаси! Она была милой-милой-милой, готовой изо всех сил работать и поддерживать современное искусство! И ни в коем случае не вмешиваться в работу гениальных режиссеров, даже ради милой-милой-милой подружки Элли. Прости, Элли, я ничем не могу тебе помочь, мне слишком важны мои новые прекрасные отношения с Бонни.

Честное слово, я бы ей поверила, если бы не знала, с кем и как Бонни провел эти выходные. И все больше склонялась к мысли: не просто так она явилась всего на пять минут позже него. Видимо, шоу на десять миллионов американцев сильно подгадило ее новому имиджу «раскаявшаяся Магдалина несет в массы традиционные ценности», и его надо срочно латать любыми способами. Интересно, на что она пойдет ради пиара.

Но до обеда увидеть этого мне было не суждено. Сделав Сирене кофе (без пургена, я хорошая девочка), я слиняла в чайную комнату, к Барбаре и Тошке. Он всегда приходил на работу вместе с Томом, не столько ради любви, сколько ради уроков режиссуры. Сегодня был первый раз, когда он не внимал кумиру – видимо, не вынес вселенской печали. Антошка вообще плохо совмещался с печалью в любом ее проявлении.

Когда я вошла, эти двое увлеченно резались в го. Никогда не понимала кайфа этой игры и никогда не умела в нее играть. А Барби, оказывается, не просто так куколка, а умная куколка. Что очень приятно.

Отвлекать я их не стала, только поцеловала Тошку в щеку и нырнула в свой роман до самого обеда, логично рассудив, что если кое-кому понадобится кофе-чай-пироженка, придет сюда ножками. Или не придет, дело хозяйское.

Разумеется, звездень не пришла. А я задавила любопытство в зародыше: если Бонни суждено до обеда не сдаться на милость Сирены, он не сдастся. От моего присутствия это не зависит, а вот мои нервы не казенные. И вообще, у меня роман. Два романа!

О результатах встречи на Эльбе мне доложила Люси, примчавшаяся в чайную комнату ровно через секунду после объявления перерыва. То есть прямо с порога она скомандовала:

– Пошли!

Судя по хитрющей улыбке, мне предстоял допрос с пристрастием. Ну и ладно. Скрываться от Люси – глупо. Да и кто-кто, а она меня мистеру Джеральду не сдаст.

В кафешку – не в ту, где тусила труппа, а в другую, вовсе в противоположной стороне, меня отвели за руку (выходили мы через черный ход, где не тусила толпа фанатов Сирены, но все равно торчали два бугая-охранника), по дороге отчитались: Джерри игнорирует Сирену, та мило улыбается, к концу репетиции возможен апокалипсис. В кафешке Люси потребовала обед на двоих, и только когда официант отошел, спросила:

– А теперь рассказывай, как?! Как тебе это удалось?

Я ожидала несколько другого вопроса.

– В смысле, как удалось? Он же… да тебе Дик наверняка все рассказал!

Люси отмахнулась:

– Я не про то. Как тебе удалось заставить его петь? Не верю, что ты его напоила.

– Еще чего. Алкоголь – не наш метод, – хмыкнула я и покачала головой: – Да не знаю, оно само получилось. Вообще не понимаю, как я умудрилась в это влипнуть.

– Уже влюбилась или здравый смысл не окончательно сдох?

Я поморщилась.

– Не сдох, но… не знаю я! Он такой…

Сочувственно вздохнув, Люси погладила меня по руке.

– Он больной псих, Ти. Гениальный, сексуальный и на всю голову больной. Просто помни об этом.

– Черта с два у меня получится забыть. Особенно когда тут Звездень. Ей же не роль нужна.

Люси только поморщилась.

– Сука. Но теперь у Джерри есть шанс не сорваться по новой. Благодаря тебе. Не оставляй его сейчас, пожалуйста. Пока эта сука рядом, ему нужно, чтобы кто-то держал его за яйца.

– Да ты романтик, Люси! – Я фыркнула. – И оптимистка. Я могу его держать ровно до тех пор, пока он сам хочет. Иначе я против него – что мышь против Майка Тайсона.

– Он очень хочет, поверь. Он едва не сдох, когда эта сука его бросила. Второй раз уже не соскочит.

– В смысле, наркота?

– Она самая. Он начал, когда жил с ней. В сети об этом ничего нет, у нее хорошие адвокаты. Я тоже вряд ли буду трепаться с журналистами или полицией о подробностях своей работы с Сиреной.

То, что рассказывала Люси, отлично укладывалось в общую картину: Сирена взлетела на скандалах, ее первые клипы – эпатаж пополам с порнушкой, ее сексуальные приключения и заявления в защиту прав меньшинств, феминисток и прочих «борцов за свободу безнравственности» лет пять-десять назад не сходили с первых страниц прессы. Бонни Джеральд попал в самый разгар веселья. Снялся в одном ее клипе, она до него снизошла, взяла в постель и в свое шоу, позволила поставить ей несколько номеров…

– Те самые старые ролики, которые до сих пор не выходят из топов. Все пять ставил Джерри.

Эти ролики я видела. Да кто их не видел, если их крутят десятый год по всем каналам? Мало того, я даже помню из какой-то передачи, что Сирена вроде как ставила их сама, типа творческий эксперимент, ну очень удачный, но почему-то она не смогла продолжать – какая-то там была крайне убедительная и душещипательная отмазка.

Вспомнив клипы, я вспомнила и Бонни в них. И мне захотелось тут же это развидеть.

Не потому что он был плох, нет. Танцевал он великолепно. Дело в другом. Бонни в этих клипах был дрессированной собачкой на поводке. У ее ног и никак иначе.

Нет, не хочу этого помнить. И тем более не хочу видеть повторения!

– Но тогда я не понимаю, почему Сирена его выгнала. Ручной гениальный хореограф, чем плохо-то?

– Сам дурак, – пожала плечами Люси. – Нечего было выпендриваться.

Люси рассказывала, а перед моими глазами как наяву вставала сцена:

Студия звукозаписи. Сингл ждали на радио еще вчера, но идет третий день записи – и третий день подряд выходит полная хрень. С технической точки зрения все отлично, лучше не бывает, но – хрень. То ли с аранжировкой лажа, то ли у Сирены ПМС, то ли марсиане виноваты. Так что Сирена держится из последних сил, чтобы все тут не покрушить к чертям собачьим, ударник с басистом вот-вот подерутся, звукореж орет на аранжировщика, тот плюется ядом в звукорежа, техники от нервов косячат, бэк-вокал охрип. Бонни, для успокоения нервов принявший косячок, спрятался от обожаемой королевы за широкой спиной Люси: она как обычно за клавишами, постигает дзен. Наконец, случается закономерный эпический фейл: бэк-вокалист давится водичкой из бутылки, кашляет… и теряет голос. Горло содрал.

А сингл кровь из носу требуется записать сегодня! Публика ждет, последний скандал догорает, продюсер каждые полчаса названивает на радио и обещает вот-вот-прямо-сейчас отправить им готовый шедевр, только не прекращайте муссировать скандальчик. Сирена… о, Сирена пока спокойна, ей нужно беречь нервы и голос, но даже муха не решится сейчас пролететь рядом.

И, наконец, аранжировщика осеняет идея на миллион баксов! Как всегда – вовремя. Он знает, что нужно для шлягера, конечно же, как он раньше не понял… эй, нам нужен мужской голос, срочно! Кто здесь умеет петь, ты, с гитарой, ну-ка давай!..

Басист с ударником, не сговариваясь, показывают ему фак. Кто играть-то будет? Сирена принципиально не записывает вокал под готовый минус, все должны подстраиваться под нее, а не наоборот. Звукореж, загоревшийся идеей (и косящий глазом на Сирену, которая перед следующим дублем пьет теплую воду и повторяет: я спокойна, я спокойна, мы запишем этот чертов сингл сегодня, иначе я вас всех тут и закопаю!) оглядывает студию – и его взгляд падает на Бонни. О! Бездельник! Иди сюда, парень, песню тут даже мухи выучили, давай-ка пой. Умеешь? Отлично. Что? А вот… ноты знаешь, нет? Черт с нотами, вот там, где она заканчивает первую строфу, ты вступаешь, вот тебе слова…

Вдвоем с аранжировщиком царапают на бумажке слова, напевают только что изобретенную партию, хлопают Бонни по плечу и ставят на место слившегося бэк-вокалиста.

Бонни сияет: ему выпал шанс показать обожаемой королеве, что он чего-то стоит! Шанс выйти на сцену вместе с ней не в заднем ряду кордебалета.

Мотор, начали!

Проигрыш, Сирена поет, первая строфа заканчивается, аранжировщик украдкой крестится и показывает Бонни пальцы колечком: все отлично, парень, давай!

Бонни вступает. На лицах звукорежа и аранжировщика, продюсера и техников расцветают просветленные улыбки. Да. Это оно. Этот голос! У нас будет шлягер! Лучший шлягер, мать вашу! Продюсер тихо-тихо достает телефон, чтобы прямо сейчас звонить на радио и анонсировать охренительную новость!.. Скандальчик с возмущенными баптистами померкнет…

Но к третьей строфе улыбки гаснут, продюсер убирает телефон от греха подальше, звукореж судорожно колдует с настройками микрофонов: тише, еще тише, мать же вашу!

Поздно. Сирена срывает с себя наушники, бросает об пол и разражается матерной тирадой: что за кошмар, кто позволил ему петь, он испортил всю запись, уберите это со студии немедленно! Она орет, глядя на звукорежа в пультовой, ей все равно – кто это был, он не должен петь с ней рядом никогда! Никогда, вы слышите! Это отвратительно!

Поморщившись, Люси допила остаток кофе.

– На этом его счастливая любовь закончилась. Глупый мальчишка так и не понял, почему она его выгнала, он же так старался. Тьфу. Сука.

Я покачала головой:

– И из-за этого он не поет?

– Он до сих пор предпочитает верить, что она его любила. А значит, не стала бы врать. Придурок.

Наступила моя очередь молча морщиться. Взрослый мужик, мозги вроде на месте, работает в шоу-бизнесе не первый десяток лет, и умудряется до сих пор верить в Санта-Клауса! Типа, если б он хорошо пел, она бы осталась довольна, сингл бы вышел дуэтом… В чем-то он был прав. Если бы он пел просто хорошо, или почти хорошо, у него был бы шанс спеть с Сиреной. Он бы лишь оттенил ее великолепие своей посредственностью. Но допустить, что очередной той-бой окажется на сцене с ней на равных, или, хуже того, ее перепоет? Да не смешите мои тапочки!

Конечно, бывают исключения, и звезды помогают начинающим гениям. Но потому они и исключения, да и подоплеку этой помощи широкой публике иногда лучше не знать. Обычно же все именно так, как с Сиреной: конкурента надо давить в зародыше. Нормальная и естественная реакция. Инстинкт.

А Бонни… его я тоже понимаю. Сама такая же дура. Лет пять назад пересеклись с одним из родительских коллег, редактором «Аргументов», и он предложил: напиши нам серию статей о современной музыке и музыкантах. Ты в теме, писать умеешь, давай, детка! Жду! Я и написала про «Геликон-оперу», дел-то. Большую часть постановок знаю, за кулисами как дома – там с нашего курса двое ишачат. И показала супругу, мол, смотри, любимый: я способна не только тебе носки стирать!

Сейчас при воспоминании, как горько я рыдала о своей бездарности после слов Кобылевского, мне хочется его убить и закопать. Ведь поверила же, что статья моя – позор позорный, а редактор вовсе не имел намерения печатать мои материалы, а просто пожалел убогую, никчемную деточку в память о талантливых родителях. А я, дура такая, только позорю их память своими попытками бумагомарательства.

Собственно, после этого я три с лишним года вздрагивала при виде пустой страницы «Ворда», и писать что-то решилась исключительно под псевдонимом, и в издательство отправляла не напрямую, теть Ире из «Современной прозы», а на общий ящик. За что потом была теть Ирой обругана и едва не побита, мол, нельзя старой больной женщине голову морочить.

Так что грабли знакомые и родные. Одни на всех. Разве что я вылечилась быстрее, но на меня и не орали прилюдно, да и моя любовь к Кобылевскому была не настолько слепой… наверное… по крайней мере, мне хочется так думать.

А Люси я торжественно пообещала сделать все, что в моих силах, чтобы Бонни не связался опять с Сиреной. Второе обещание я дала сама себе: сделать все возможное и невозможное, чтобы Бонни спел Эсмеральдо в моем мюзикле. Раз он спел в «Зажигалке», то споет и на Бродвее. Если только Сирена меня не переиграет.

 

Глава 26. Вторая часть мерлезонского балета

Вторую половину репетиции я провела в зале. Любопытство победило трусость. А может быть, победила надежда: вдруг Бонни не понравится, как Сирена играет Клодину?

Мне, кстати, не понравилось от слова совсем. То есть сольный номер у нее вышел охренительно прекрасно, талант и профессионализм не пропьешь. Но как только начали ставить первый дуэт… о боже. Как Том и Джерри ее не убили, я не понимаю.

На сцене она была одна. Только она – и точка. Все прочие, начиная с массовки и заканчивая Эсмеральдо, рядом с ней казались неуклюжей мебелью. И Сирена принципиально не желала ничего с этим делать.

За два часа пытки я не написала ни строчки, зато скормила мистеру Джеральду восемь пакетиков кофе в шоколаде, а для Тома приготовила десять чашек успокоительного чая с ромашкой и мелиссой. Три из них были на лету перехвачены мистером Джеральдом: в здравом рассудке он чай не пьет, но сегодня здравый рассудок держался от нас подальше. Где-то на другом конце континента. Так что вздумай я налить в чай касторки – ее бы тоже выпили и не заметили.

Бедный Джерри. Он целых два часа был вежлив, как лорд, и ни разу не обозвал Сирену кривоногой каракатицей. Вообще никак не обозвал, кроме как «дорогая». Не представляю, чего это ему стоило.

А через два часа, когда в воздухе отчетливо запахло апокалипсисом, все так же вежливо улыбнулся Сирене (улыбнулся, а не оскалился!) и предложил отдохнуть. Вон там, у окошка. А мисс Ти сделает тебе кофейку, принесет салатик из сельдерея и черта лысого, только уйди уже с глаз моих. Сам Джерри смотался – если я не ошибаюсь, принимать холодный душ для успокоения нервной системы.

Разумеется, я тут же сунула Сирене в руки стакан с минералкой и защебетала: какой салатик предпочитаете? Может быть, смузи? Или фреш? Хотите капучино с обезжиренным молоком, он прекрасно действует на цвет лица! Вот сюда, пожалуйста, мисс Звездень, а лучше сразу в окошко без парашюта! Сирена позволила оттеснить себя в уголок, усадить в самое удобное кресло и милостиво велела сделать ей капучино. Пока я делала кофе – ей, Мартину (Эсмеральдо, приглашенному лично Джерри), режиссерам – в зале висела предгрозовая тишина, нарушаемая лишь бульканьем минералки со стороны ансамбля, горестными вздохами Тома и шипением кофемашины. Ни шушуканья по углам, ни обычного в перерывах смеха, ничего. Мыши под веником, а не артисты мюзикла.

Вернувшегося с мокрой головой и полотенцем в руках Джерри встретили настороженными взглядами. Одна Сирена лучезарно улыбнулась и похлопала по креслу рядом:

– Дорогой, нам надо обсудить эту сцену.

Он рассеянно кивнул, так же рассеянно протянул полотенце мне, взял свою кружку кофе и окинул взглядом мышей под веником. Очень задумчивым взглядом.

Я бы на его месте тоже задумалась, останется ли хоть что-то от его собственного видения спектакля с такой Клодиной, или мюзикл превратится в ее бенефис. Не то чтобы Сирена не умела работать в команде, скорее не хотела. Или хотела чего-то еще, к примеру, Бонни «к ноге». Вот только Бонни Джеральду не хотелось ни к ноге, ни бенефиса Звездени, ни месяца работы насмарку. Так что он, ополовинив кофе, велел:

– Мартин, Синди, на сцену. Начнем с реплики Синди.

Мне показалось, что сейчас Сирена запустит в него сначала кружкой из-под кофе, а следом и мебелью, такая в ее позе промелькнула злость. Всего на миг она потеряла свой идеальный самоконтроль, но его вполне хватило, чтобы всей труппе резко захотелось обратно под веник. Особенно бедняжке Синди, которую из дублерши внезапно передвинули… во второй состав? В первый? В жертву звездного гнева? Готова держать пари, пока она шла свои пять шагов до Голгофы (сопровождаемая милой-милой-милой улыбкой Сирены), сто раз успела пожалеть о выборе профессии. Уж лучше бы пошла укротительницей крокодилов, те хотя бы не гадят исподтишка, и от них всегда знаешь, чего ожидать. В отличие от мисс Звездени, которой какой-то вшивый хореограф посмел предпочесть какую-то бездарную девчонку из Оклахомы. Кто-то сомневается, что она никогда этого не забудет ни Бонни, ни Синди, ни всем свидетелям своего позора?

Я – ни на грош. Вопрос только, когда апокалипсис разразится. Уж скорей бы!

Сдается мне, о «скорей бы» втихую молилась вся труппа, пока Том и Джерри ставили очередной эпизод. На удивление, дело пошло очень даже бодро, и даже несколько приторно-ядовитых замечаний Сирены не испортили дела.

К концу репетиции у нее, должно быть скулы сводило от стараний удержать хорошую мину при плохой игре: ей, суперзвезде, пришлось два часа сидеть и наблюдать, как ее роль играет девчонка из Оклахомы. И хуже всего было то, что девчонка из Оклахомы выглядела в этой роли намного лучше. Да, у Синди нет такого потрясающего вокала, и двигается Синди куда как проще, но она – Клодина Фролло, а не стягивающая на себя все внимание зала Звезда, сошедшая с небес на самодеятельный детсадовский утренник.

Честно, я даже удивилась, что апокалипсис не случился. И что обормоты довели репетицию до конца, а потом уселись обсуждать с Сиреной сцену, ее роль, ее подход – терпеливо, как с маленькой. Или как с Большой Звездой.

А я смоталась. Сделала всем кофе (в нерабочее время!), проигнорировала умоляющий взгляд Тома (о, соломинка, не покидай меня, я же утону!) и поехала домой. У меня – роман, а взрослые дяди с тетями уж как-нибудь разберутся и без меня.

* * *

Ни черта они не разобрались.

Еще два дня продолжался Мерлезонский балет. Сирена приходила на репетиции, неизменно тянула одеяло на себя в каждой сцене (на третий день я поняла, что она в самом деле не умеет работать в команде) и неизменно уходила отдыхать, пока работала Синди. Том и Джерри честно пытались встроить ее в постановку, меняли мизансцены, что-то втолковывали в перерывах – тщетно. Она по-прежнему была великолепна, изумительна, потрясающе одинока, как звезда по имени Солнце. Ежу было понятно, что на мюзикл с ее именем на афише народ повалит толпами, пресса будет писать кипятком, а билеты – распродаваться за три месяца вперед. Но это будет совсем не тот мюзикл, который писала я и который ставят гениальные обормоты, и даже явление на сцену еще пары-тройки звезд такого же масштаба дело не спасет, а строго наоборот.

Обстановка накалялась.

Элли пришла во вторник к началу репетиции, упрашивала взять ее обратно в ансамбль, но была послана мистером Джеральдом в его обычном духе на хер.

Замену ей я пригласила в тот же вторник. Девочку даже прослушивать не стали, сразу поставили на место и о ней забыли.

Мартин психовал, пытался из кожи вон лезть, чтобы понравиться Сирене и не провалиться в роли Эсмеральдо. Чем больше психовал – тем хуже играл.

Сирена его игнорировала, что в жизни, что на сцене, и продолжала жать на все известные ей больные точки Бонни: мерзавец никак не желал возвращаться к ноге.

Бонни был неизменно вежлив и холоден, ни разу не наорал на Сирену и вообще не проявлял при ней никаких эмоций. Зато срывался на ансамбль, когда ее не было, и литрами хлестал кофе.

Тошка сменил место дислокации с кресла в зале на стульчик в чайной комнате, доску для игры в го и компанию Барби. Впрочем, все солисты теперь старались не торчать в зале без необходимости и поменьше мозолить глаза Сирене. Одной Синди сбежать не удавалось, и с каждым днем она становилась все бледнее и все заметнее вздрагивала от каждого случайного прикосновения.

А я писала роман в каждую свободную минуту, привычно игнорировала фанатов Сирены, оккупировавших стоянку и ближайшие тротуары, ждала субботы с замиранием сердца и уговаривала себя не звонить Дику и не предлагать Бонни встретиться прямо сегодня. Рано. Нельзя. Он должен сам справиться, он мужчина, а не обиженный мальчишка.

Так мы дожили до четверга – Везувий все не извергался, Помпеи вроде еще стоял, но долго так продолжаться не могло. По дороге из дома к автобусной остановке я так глубоко задумалась над вопросом, когда же наступит апокалипсис и чем это обернется для Бонни, что не сразу заметила открытую синюю машину, затормозившую рядом.

– Садись, на ходу думать неудобно, – прозвучал знакомый голос.

Я вздрогнула и обернулась.

Ирвин поднял руку в салюте и открыл для меня дверцу. Ветер трепал короткие пряди, темные очки бликовали на солнце, улыбка должна была сиять… но не сияла. И сам он казался внезапно старше и не таким блестящим. Скорее усталым. С отцом все плохо?..

Я едва не потянулась к нему – дотронуться, утешить. Но вовремя себя остановила. Какого черта! Дура! Забыла, что он женат? Ну, почти женат. И в любом случае я ему не пара, так что ни к чему это все.

– Роуз, я не собираюсь тебя похищать. Садись.

Пожав плечами, я забралась в машину.

– Доброго утра, Ирвин. Как твой отец?

– Утра. Отец в загородном доме, поправляет здоровье свежим воздухом и покоем. С ним все хорошо.

– Я рада.

Повисла секундная пауза. Странная и неловкая, словно Ирвин ждал от меня совсем других слов – а я не понимала, каких именно. Или понимала, но не хотела их говорить. Он женат. А я люблю Бонни. И вот это сожаление, стесняющее дыхание, и неуместная нежность – ни к чему. Между нами не может быть ничего, кроме деловых отношений: он – мой инвестор, не больше и не меньше.

– Тебе идет загар, – он протянул руку и легонько дотронулся до моей щеки.

Я еле удержалась, чтобы не отдернуться. Не то чтобы мне было неприятно, наоборот. Слишком приятно. Словно не было фотографий Ирвина с невестой, словно не было безумных выходных с Бонни. Даже мелькнула мысль: я не обещала Бонни верности, как он не обещал ничего мне. Но – нет. Это неправильно.

И бесперспективно, потому что милорд женат.

Он заметил мою реакцию, кривовато улыбнулся, убрал руку – и тут же, без предупреждения, газанул. Машина с ревом сорвалась с места, меня вдавило в сиденье, по сторонам замелькали пальмы-дома-машины, а мне захотелось то ли зажмуриться, то ли взлететь, то ли убедиться, что рядом – серьезный, солидный аристократ Ирвин, а не безбашенный ублюдок Бонни. Я даже покосилась на него: да, Ирвин. Аристократический лоск сдуло встречным ветром, ноздри раздуваются, губы сжаты, глаза за очками прищурены, а пальцы словно ласкают руль – чутко, нежно, но в то же время уверенно.

Надо же, еще один Ирвин. Лорд Адреналин.

Он угадал, что мне нужно сейчас. Вот это удивительное ощущение скорости. Страх и восторг, сердце замирает, мир становится невероятно ярким и звонким, а то, что было важным в прошлый миг – остается позади, рассыпается и забывается…

Да. Да! Мне нравится этот полет!

Когда мы затормозили, я чуть не застонала от разочарования. Все? Уже? Мало! А Ирвин тихо засмеялся и взял меня за руку.

– Тебе тоже нравится. Хочешь, научу тебя летать? – Вот теперь он был похож на себя: сиял, искрил и притягивал меня, как магнит.

Мне безумно хотелось сказать: да, хочу! Но я прикусила язык и покачала головой.

Он склонился ко мне, сняв темные очки, совсем близко. Так близко, что я почувствовала запах свежей травы, морской соли и разгоряченного мужского тела. Так близко, что мне показалось: сейчас он меня поцелует. А я… я не смогу его оттолкнуть.

Но вместо поцелуя он шепнул:

– На самом деле хочешь, – он обвел пальцем мои губы, медленно-медленно. И отстранился, не отрывая от меня взгляда. – Идем, выпьем кофе.

Черт. Почему я чувствую, что меня обманули? Откуда это глупое разочарование? Я же не хотела, чтобы он меня целовал! Я вообще не хотела его видеть! Мне на работу пора, там Бонни…

Бонни, Сирена, назревающий апокалипсис и, возможно, новый приступ больной, убийственной любви. Хочу ли я это видеть? Да. Если от меня хоть что-то зависит – я это «что-то» сделаю.

– Мне нужно через сорок минут быть на работе.

– Будешь. – Он кивнул и погладил руль своей машины.

Я подавила в зародыше идиотскую мысль: хочу, чтобы он так же нежно гладил меня. Идиотская мысль женщины, которая в двадцать семь лет впервые узнала, что такое оргазм, и отчаянно боится забыть. Недотрах – зло, но победа над злом нужна мне не любой ценой.

– Раз ты обещаешь, о`кей.

Божественно вкусный латте и грушевый штрудель с мороженным нам принесли сразу, как только мы сели за столик. Не дожидаясь заказа. Я вопросительно покосилась на Ирвина, но он не стал пояснять очевидное: сделанный заранее заказ. Маленькое, крохотное волшебство. Все еще до жути непривычное и до дрожи желанное. И даже не стал портить мне первый глоток кофе – сейчас любые слова будут лишними и болезненными. Даже жаль, что нельзя просто молча посидеть тут вместе, выпить кофе, так же молча долететь до репетиционного зала и расстаться – до следующей нескорой встречи. Ужасно жаль.

– Скажи это вслух, Роуз, – попросил он тихо.

Я подняла на него глаза, покачала головой.

– Мне жаль, Ирвин.

– Мне тоже жаль, что ты узнала о моей помолвке с Кирстен из газет. – Он задумчиво позвенел ложечкой в стакане, мягко улыбнулся. – На самом деле этой свадьбы не будет.

Снова покачав головой, я отвернулась к окну. Не хочу на него смотреть. Не хочу, чтобы он видел мои глаза – и недоверие в них. Я прекрасно знаю, как это бывает: он обещает молочные реки и развод с надоевшей супругой, она верит и ждет год за годом, молодость проходит, мечты о благородном принце превращаются в мечты о неподтекающем кране… Нет. Никаких женатых мужчин. Никогда. Даже если с ним рядом мне кажется, что весь мир у моих ног, что все мои желания будут исполнены и проблемы решены, что он понимает меня, как никто, и мечтает сделать счастливой. Это – иллюзия.

– Не в этом дело, Ирвин. – Не только в этом, но сейчас я не готова быть полностью честной. И надо все же посмотреть ему в глаза. – Я… я люблю другого мужчину.

Не знаю, какой реакции я ждала. Может быть, самоуверенного «я лучше» или «ты передумаешь», но уж никак не понимающей улыбки и слов:

– Надеюсь, ты получишь от этого удовольствие. Твое мороженое тает.

На миг я почувствовала себя маленькой девочкой, поделившейся с папой своей самой большой проблемой и услышавшей заветное «все будет хорошо, папа обещает». Я даже почти поверила, что можно каким-то чудом продолжать любить Бонни и сохранить дружбу с Ирвином. Только дружбу! Не могу же я метаться между двумя мужчинами, обманывая обоих! Обман вообще никому еще не принес счастья, так что я даже пробовать не хочу.

Но миг прошел, мороженое было доедено, латте допит, а минуты до репетиции стремительно заканчивались.

– Спасибо за понимание. – Хотелось добавить «до встречи», но на чудеса рассчитывать не стоит. Грустно, печально, но наши отношения с Ирвином окончены. – Мне пора.

Ирвин молча подал мне руку, проводил до машины. Он был идеально спокоен, словно мое «люблю не тебя, а другого» задело его не больше, чем «люблю не банановый коктейль, а клубничный». Так же спокойно открыл для меня дверцу, сел на водительское место, нажал на газ. Не сказал ни слова, пока мы летели по хайвею и тормозили напротив торгового центра. И только остановив машину, Ирвин повернулся ко мне и нежно улыбнулся:

– Я приеду в ЛА через месяц. Надеюсь, ты пообедаешь со мной.

Нет, я не в силах сказать «нет». Пусть у меня останется крохотная надежда на дружбу. Или что-то еще, когда-нибудь, может быть. Потому я сказала:

– До свидания, Ирвин.

– До встречи, Роуз, – ответил он, отсалютовал мне двумя пальцами и умчался.

А я стояла напротив окон репетиционного зала, и пыталась понять: почему я жалею, что он уехал, ведь я люблю Бонни. Ирвин мне нравится, он умен, богат и привлекателен, он – само совершенство, но с ним мое сердце не несется вскачь, как с Бонни. Глядя на него, я сохраняю способность мыслить трезво, и когда он меня касается – я не испытываю такого сумасшедшего желания, как с Бонни. Так почему мне кажется, что я потеряла что-то очень важное и дорогое?

За полминуты созерцания окон я не надумала ни одной гениальной мысли, кроме как «подумаю об этом завтра, а лучше через месяц». И правильно. Потому что прямо перед моим носом проехал белый лимузин в сопровождении двух черных авто агрессивного дизайна, зарулил на стоянку перед дурдомом, и я поняла: апокалипсис наступит сегодня. Вчера и всю неделю Сирена изображала демократию: джинсы, кеды, сама за рулем спорткара, охрана притворяется невидимками. А сегодня прибыла во всем блеске и великолепии Звезды. Как и всякая женщина, она готовится к сражению в салоне красоты, а оружие подбирает в модных бутиках. И, похоже, это поняла не только я: несколько бдительных журналюг активизировались, побежали к входу в здание, готовя камеры и микрофоны.

А мне резко захотелось позвонить Ирвину и спросить: может, заберешь меня отсюда? Или хотя бы одолжишь огнетушитель, сегодня намечается пожар.

Вздохнув, я нога за ногу поплелась на работу, уже привычно пробралась через стайку верных фанатов Сирены, которым традиционно улыбнулись, помахали рукой – и скрылись за дверьми.

 

Глава 27. О пельменях, корриде и псалмах

Хорошо, что огнетушителя под рукой не оказалось, потому что с ним меня бы не пустили. Четверо людей в черном прямиком из «Матрицы» бдели у входа, вдовое строже вчерашнего требуя документы и заворачивая особо наглых фанатов и журналюг. Они крайне внимательно оглядывали всех, кому все же удалось проникнуть на вверенный объект, и проверяли ручными сканерами на предмет ядреной бомбы в кармане. Ну ладно, может не бомбы, но смартфоны, фотокамеры, диктофоны и все, что способно записать звук или видео, отбирали, запечатывали в коробочки и обещали вернуть на выходе.

Кроме меня, под раздачу попали Сэм и Синди – впервые на моей памяти опоздавшая на работу.

– Лучше бы вообще не приходила, – пробормотала она под нос, когда ее вежливо попросили выложить из карманов все звенящее и открыть сумочку.

Странное дело, свободолюбивые американцы даже не стали возмущаться и грозить адвокатами, а прямо как приученные к паранойе русские открыли сумки и вытащили из карманов ключи и мобильники. Чудеса в решете.

– У кого сегодня обострение? – поинтересовалась я у ближайшего мистера Смита, когда он возвращал мне обнюханные и чуть ли не попробованные на вкус ключи.

На меня глянули этак свысока и велели проходить и не задерживаться с таким знакомым русско-ментовским акцентом, что я не выдержала, заржала.

– Ну ты заслуженный вахтер, Колян! Или как тебя, Димон? – оторжавшись, сказала на чистом русском.

– Санек. Чо ржешь, служба у нас! – отозвался покрасневший мистер Смит из Рязанского уезда и оглядел меня с совсем другим выражением морды лица. Почти умиленным. – А ты откуда?

– Из Первопрестольной.

– Земляки мы! – обрадовался Санек. – Гольяново, знаешь?

Минут десять, не меньше, мы под суровыми взглядами мистеров Смитов вспоминали родную столицу, обсуждали московские и лос-анжелесские пробки, отсутствие здесь нормального хлеба и гречки, а заодно я узнала, что они, оказывается, сопровождают Сирену всюду, даже в ресторанах занимают соседний столик. Про ближайшую булочную даже речи нет – ей все привозят на дом, включая стилистов-массажистов. Мисс Звездень боится террористов, прямо как наши родные депутаты. А также фанатов и журналистов. Велела под страхом увольнения, чтоб ни одна собака с камерой и диктофоном на репетицию не прорвалась. Вообще ее журналисты так достали, что никакой от них жизни. Подкарауливают на каждом шагу! Одни направленные микрофоны с соседних крыш чего стоят!

– Нелегко вам, – я сочувственно покивала.

– А то! – Санек изобразил всем лицом мужественность и надежность, мол, когда я на посту – Родина может спать спокойно! Смешной, не могу! – Может эта, после смены того? Тут за углом ресторан есть, настоящие пельмени дают. Как дома.

Бедный Санек. Нелегко ему среди пальм, негров и хот-догов. Вон уже и девушку зовет не просто того, а пельменей откушать. В чем-то я его понимала, местная еда – смерть желудку. Это мне несказанно повезло с пансионом, он же отель, да и кафе «здорового питания» напротив, где мы обедаем всей труппой – скорее исключение, чем правило.

Я покачала головой:

– Не могу, Санек. Пельмени – смерть фигуре. Продюсер не одобряет.

На рязанской морде лица отразилось искреннее недоумение. Профессионально-орлиный взгляд убедился в наличии присутствия у объекта бюста третьего размера и убедительно округлой задницы, сигнал положенным путем (через контору во Владике, судя по скорости) отправился в мозг, там сверился с категорическим императивом «актриса равно тощая селедка» и подал новый сигнал: шутка это, шутка! Пора смеяться!

Пока сигнал поступал в мозг мистера Смита русского розлива, я успела ему мило улыбнуться, развернуться и отойти на три шага.

Наконец, за моей спиной заржало.

Я обернулась и подмигнула.

– Ты клевая! – мне показали большой палец. – Так я тебя жду в семь, в «Боржче»!

Вместо ответа я пожала плечами и удалилась в сторону лифта. Что ж, если после сегодняшнего апокалипсиса я останусь без работы – хотя бы есть кому накормить меня пельменями.

Начало апокалипсиса было подозрительно тихим. По крайней мере, со второго этажа не доносилось ни мата, ни визга, ни упоминания адвокатов-журналистов. Мне даже стало страшновато: неужели Бонни и Сирена уже поругались и мирятся где-нибудь в каморке со швабрами? Или, хуже того, в моей любимой чайной комнате? Там даже диванчик есть, узкий, но когда Бонни смущали трудности… Мне так ясно представилась картина страстного примирения, что я чуть не споткнулась на ровном месте.

Нажав кнопку вызова лифта, прислушалась: что, прям совсем-совсем никакого скандала? Или просто хорошая звукоизоляция?

Оказалось, звукоизоляция. Как только я зашла в лифт, до меня донесся слегка приглушенный двумя дверьми женский вопль. Очень гневный.

Я облегченно выдохнула: не помирились! И отправилась смотреть, что происходит.

Действительность оказалась банальна, но от того не менее прекрасна. Около дверей репетиционного зала торчала почти вся труппа во главе с Синди: она заняла лучшее место около щели для подслушивания. Рядом с ней бдели на стратегических позициях Тошка, Барби и Мартин. Впрочем, щель особо не требовалась: второй этаж обладал потрясающей акустикой. Каждое слово было отчетливо слышно даже у лифта.

И слово это было очень даже матерным. В исполнении – бинго! – Сирены, а не мистера Джеральда. Она так виртуозно материлась на смеси американского и испанского, что я на миг заслушалась. Еще немного, и конспектировать начну, в чисто научных целях. Но потом, потом. Сначала британских ученых интересует, что вообще там происходит.

– Тошка! – страшным шепотом позвала я. – Сводку боевых действий!

Тошка обернулся, отдал мне честь а-ля русише полковник и вышел из толпы ушастых. Все равно кроме матерных тирад на тему «как ты смеешь» и «да ты мне по гроб жизни должен» пока ничего слышно не было.

– Докладываю. Эта, – он хмыкнул и показал взглядом в сторону закрытой двери, – с порога потребовала выгнать Мартина и взять на роль Эсмеральдо «нормального артиста». Она уже договорилась с Брайаном Адамсом, он скоро приедет…

Воображение тут же нарисовало картину, наверняка близкую к реальности.

Вплывает вся такая расфуфыренная дива, упирает руку в боку, презрительно оглядывает труппу и командует:

– Бонни, дорогой, нам надо серьезно поговорить. Прямо сейчас.

«Бонни, дорогой» мученически вздыхает, оборачивается к ней от Мартина, которому объяснял задачу на ближайший диалог, и соглашается:

– Да, дорогая. Нам немедленно надо серьезно поговорить.

Сирена улыбается, делает пару шагов вперед и кладет руку Бонни на плечо (за волосы при труппе не тягает, но по ее улыбке невозможно не понять, что она обещает ему сразу, как только он вернется к ноге).

– Нам нужен нормальный Эсмеральдо. Ты сам видишь, Мартин рядом со мной – пустое место. Бедный мальчик.

Мартин, которого опять не увидели в упор, кривится и уходит к окну за минералкой, ему срочно нужна минералка.

Бонни расслабляет плечи и лучезарно улыбается, мол, я тебя слушаю очень внимательно, дорогая, но при этом глаза у него ледяные, как у дона Корлеоне.

А Сирена продолжает:

– У меня прекрасный сюрприз! Брайан согласился посмотреть роль, он уже летит из Нью-Йорка… – Сирена оглядывается на настенные часы и уточняет: – Через час будет здесь.

– Брайан? – тихо переспрашивает Бонни.

– Ну конечно, Брайан Адамс! – Сирена треплет Бонни по щеке. – У нас будет отличная команда! Кстати, ты был прав, Элли не годится на роль Квазимоды. Мы возьмем…

– …«Барбару Купер. Уже взяли, дорогая». Тихо так сказал, и я понял, сейчас ка-ак начнется! – шепотом продолжил Тошка и с гордостью оглянулся на Барби. – Но я не сбежал, ты не думай!..

О нет, чтобы Тошка сбежал – такого не бывает. Этот придурок полезет в самый эпицентр!

Он продолжил рассказ, на всякий случай прижав Барби к себе, а я – продолжила просмотр фильма, достойного Оскара. Итак, следующий кадр:

Мухи замирают на лету, тараканы отползают под плинтус, господа артисты задерживают дыхание и дружно смотрят в сторону двери: успеют сбежать, когда начнет падать крыша, или нет? На всякий случай самые предусмотрительные тихонько, на цыпочках, мигрируют к выходу. А самые любопытные (во главе с Тошкой) придвигаются чуть ближе к эпицентру.

Сирена проводит по щеке Бонни острыми ногтями, ее улыбка становится хищной.

– Мы возьмем Ленни Бёрнс, дорогой, – пальцы с острыми ногтями скользят по его шее к затылку, сжимаются на волосах, голос понижается. – Я так хочу.

Она смотрит Бонни в глаза, требуя: на колени. Подчинись мне, я знаю – ты этого хочешь. Ты мечтал об этом девять лет, Бонни. Сделай это сейчас. Я хочу.

Дыхание Бонни учащается, скулы заливает темный румянец, глаза блестят – пальцы Сирены сжимаются сильнее, она тянет его вниз: ну же, давай, Бонни. На колени. Сейчас.

Самый любопытный и безбашенный (Тошка, кто ж еще) тихонько достает чудом заначенный от охраны смартфон и пытается это снимать, но Барби бьет его по руке и крутит пальцем у виска: с ума сошел, тебя за это дело адвокаты на органы продадут! И, схватив его за руку, тянет прочь, скорее, сейчас начнется!

Остальная труппа, включая Тома, уже сбегает с тонущего корабля. Последней остается Люси, прикрывать отход: она не боится осколков, у нее опыт и святая невозмутимость.

Через тридцать секунд, которые Сирена и Бонни играют в гляделки, в зале остается лишь Синди: она завороженно смотрит на корриду, в ее приоткрытых губах и блестящих глазах жажда крови и мести, мести!

Как режиссер, сценарист и звукооператор, я бы добавила здесь тему Тореадора из «Кармен». Минималистическая джазовая аранжировка: фортепиано, саксофон, ударные.

Через безумно длинные, бесконечные тридцать секунд Бонни нежно берет Сирену за руку, отводит от своей головы. (Ей потом придется замазывать синяки, плавали, знаем.)

Сирена начинает понимать, что финт не удался, но сдаваться не готова. Она вообще никогда не сдается. Ни-ког-да!

– Я не хочу, дорогая. – Акцент на «я», чего Бонни ни за что не позволил бы себе девять лет назад. И без того не теплые сицилийские глаза холодеют до арктических температур. В его тоне отчетливо слышится: «Поздно, дорогая. Я не хочу тебя – ни в своей постели, ни тем более в своем мюзикле».

– Хочешь, Бонни. – Сирена не опускает глаз и словно не замечает боли в руке. – Просто немного трусишь. Не бойся, Бонни. На этот раз все будет по-другому. Ты вырос.

– Я рад, что ты это заметила, – его голос по-прежнему тих и холоден, но ураган «Сицилия» уже приближается: слышен рокот взбаламученного океана, треск ломающихся мачт и вопли погибающих моряков.

– Конечно, заметила. – Ей плевать на шторм, она – Сирена, она божественна и неуязвима. Она маняще улыбается, разжимая его пальцы на своей руке. Смотрит ему в глаза. – Ты сделал мне больно, плохой мальчик. Мой непослушный мальчик.

Я знаю, что он не поддастся – но все равно мне хочется ее убить. За эту уверенность, за виртуозную игру на его чувствительных точках. Если она сказала ему «dolce putta» – я точно сделаю с ней что-нибудь нехорошее, и плевать на последствия. Нельзя так. Нельзя!

Но она не успевает, даже если собиралась.

Бонни тоже считает, что так – нельзя.

– Хватит цирка для нищих, Консуэло, – впервые назвав ее родным испанским именем, он отстраняется и, пока Сирена ошарашенно хватает воздух, оборачивается к Синди: – Брысь.

Синди подпрыгивает, краснеет и удирает: кто-то добрый распахивает перед ней дверь, чтобы не ушиблась, и тут же захлопывает снова. Сирена бледнеет под своим идеальным макияжем. В студии уже завывают первые порывы урагана.

– Тебе тоже стоит уйти, Консуэло, – негромко продолжает Бонни; ему нет дела до ее сжатых губ и мечущих молнии глаз. – Мы и так потеряли впустую почти неделю.

И вот тут ураган обрушивается на несчастный репетиционный зал. Другой ураган, не «Сицилия», а «Сирена». Она орет так, что дрожат стекла. Она швыряется чашками и стульями, она обещает уничтожить идиота, возомнившего о себе, и посмевшего оскорбить ее, саму ее!..

– Вот как-то так, – подмигнул мне Тошка, взъерошив и так растрепанную Барби. – Дальше ты сама слышишь.

Слышу, а то! И жду: где же вторая партия? По законам оперы сейчас должен вступить бас – для тенора партия слишком горяча. Ну, хотя бы драматический баритон! И с чувством глубокого морального удовлетворения слышу прекрасный, изумительный, бесподобный итальянский мат. О, Бонни… как ты прекрасен, Бонни Джеральд, когда не изображаешь своего мафиозного дядю, а орешь, как нормальный сицилийский грузчик! Тебе давно пора увидеть ее настоящую, высказать ей все, что накопилось за девять лет, и забыть!

Вместе со мной выдохнула и остальная труппа. Если Джерри матерится – значит, мир не рухнет. Так, побушуют немножко, переломают мебель, выбьют пару-тройку стекол и…

– Лишь бы не помирились, Господи, прошу тебя! – возвела очи к потолку Синди. – Пожалуйста, Господи!

Кто-то рядом со мной хрюкнул (Тошка? Ну кто ж еще тут самый тролль зеленый!) и тихонько затянул псалом. Негритянский. Что-то очень известное, вот только не помню, как называется. Что-то на тему «восхвалим доброго Господа нашего, аллилуйя».

К первому голосу тут же присоединился второй, потом третий, четвертый… оказалось, спиричуэлс знают все. К пятому такту мы сообразили милейший хорик а капелла. Вот что значит профи!

Ко второму куплету труппа распелась в полный голос, Люси с Мартином изобразили сольные вопли «аллилуйя», я – аккомпанемент на расческе, Барбара – на маракасах из пузырьков с витаминами, все дружно притопывали и хлопали в ладоши…

А скандал за дверью внезапно стих. Словно там, наконец, вспомнили об остальном мире. (Ладно, просто услышали нас, и шаблон сломался. Трудно скандалить под такой жизнерадостный спиричуэлс!)

Я особенно проникновенно вывела «прошу тебя, добрый Господь, даруй нам смирения и добродетели», хор подхватил «смирения, Господи, смирения!», и тут распахнулась дверь. Очень вовремя, под торжественное «аллилуйя», на пороге замерла Сирена: идеально накрашенное и причесанное совершенство, и не скажешь, что только что стульями швырялась, разве что глаза горят, как у ведьмы. Актриса!

Труппа расступилась, продолжая притопывать, пританцовывать и голосить. Негритянские псалмы сложные, отвлечешься – сразу собьешься, а артисты у нас ответственные профи, да! Начали – доведут до конца. Или до кондрашки, тут уж как фишка ляжет.

Сирена невозмутимо прошествовала сквозь строй добродетельных христиан, ни на кого не глядя и нарочито не попадая шагами в ритм. Так не попадая, что из-под каблуков едва искры не сыпались. Не стала ждать лифта, процокала по лестнице, хлопнула дверью…

«Аллилуйя, слава тебе, Господь наш Христос, добрый Господь, аллилуйя!» – возопил хор, приплясывая и подпрыгивая, подпрыгивая и приплясывая, пока под окнами не зарычало сразу несколько стартующих автомобилей.

– Аллилуйя! – поставила финальную точку Люси и «сняла» хор.

– Браво! – раздалось от двери вместе с редкими хлопками в ладоши.

Господа артисты дружно развернулись и поклонились мистеру Джеральду. В отличие от Сирены он выглядел взъерошенным, помятым и довольным, как слон. Даже не так. Он выглядел, как только что затоптавший слона гордый сицилийский козел.

– Повеселились? А теперь работать, безногие каракатицы, работать! Мы и так потеряли до черта времени!

Из толпы раздалось разрозненное: «Аллилуйя! Хвала Господу нашему!»

Мистер Джеральд самодовольно ухмыльнулся и посторонился, пропуская господ безногих каракатиц в репетиционный зал.

– Мисс Ти, будьте добры, позовите уборщицу, – подмигнули мне.

– Есть, сэр! – я подмигнула в ответ и протянула пакетик с кофе в шоколаде.

Его благосклонно приняли, тут же захрустели зернами и отправились раздавать ценные указания.

Жизнь налаживалась!

Без Сирены дело пошло намного веселее. Уж не знаю, как Фил выкрутился с Брайаном Адамсом, но еще одна звезда у нас не появилась. С одной стороны, жаль, а с другой – слава богу. Лично я предпочитаю, чтобы Эсмеральдо сыграл Бонни, а подвинуть Мартина куда проще, чем Брайана.

На роль Клодины в этот же день утвердили Синди. Том и Джерри немножко посовещались и постановили, что этот спектакль они сделают со свежими лицами и сотворят пару-тройку новых звезд.

Репетицию со сплотившимся против страшного врага коллективом я смотреть не стала, все самое интересное уже видела, и ушла писать роман. Благодаря роману случайно услышала разговор с кем-то по имени Кей: Бонни вышел потрепаться из репетиционного зала, дверь в чайную комнату была открыта… короче, я не подслушивала. Оно само получилось. Да, собственно, и ничего особенного я не услышала, кроме непривычных ноток в голосе Бонни. Судя по ним, Кей – очень близкий друг. Кто-то, кому доверяют и кого рады слышать всегда. Ну и с удовольствием проведут с другом вечер. Похоже, единственный в ЛА: Кей ночью летит обратно (куда – не прозвучало).

– На этот раз ты продуешь! – голос Бонни был довольным, дальше некуда.

Пари? Я навострила уши: что за пари? Из реплик Бонни поняла, что в программе вечера – гонка на байках. Финиш у заведения под названием «Девять с половиной сосисок», ставки… ставки – на интерес. Вот адреналиновый наркоман! Жаль, меня там не будет, я бы посмотрела, как Бонни гоняет. Но не судьба. Мистер Джеральд смылся сразу после разговора с приятелем, на часах еще четырех не было, а я осталась наедине с романом и ожиданием субботы.

Придет Бонни к своей мадонне или теперь, когда все стало хорошо, не придет?

 

Глава 28. Мир под оливами

Сицилия, 198х год

Заглушив мотор пикапа на обочине неподалеку от новеньких раздвижных ворот, Марко натянул кепку поглубже, сунул ключи зажигания в карман и отправился звонить в звонок. Сигналить перед воротами он не любил: слишком громко. Похоже, брата нет дома – когда он на месте, ворота перед Марко открываются, когда он проезжает раздвоенную оливу у поворота.

Позвонить он не успел, ворота разъехались, а из динамика донеслось хрипло-неприветливое:

– Добро пожаловать, синьор Марко! Мы не ждали вас так рано!

Конечно, не ждали. В этом доме его никогда не ждут, что бы ни говорил брат Джузеппе. И когда был жив отец, тоже не ждали – правда, и не притворялись, что всегда ему рады.

Марко и сам не рвался на виллу «Аквилоне», построенную отцом за пять лет до смерти. Марко вполне хватало фермы и старого дома, слишком старого и маленького для такого важного человека, как синьор Чезаре Кастельяро, депутат парламента и Глава Семьи. Когда отец только строил виллу, они с дедом (а заодно и с Марко) поругались. Дед отошел от дел в начале семидесятых, вернулся к любимым сырам, виноградникам и апельсинам, и настоял, чтобы старшего внука, Марко, к делам Семьи не привлекали вовсе.

«Не его это, – сказал дед, и Марко целиком и полностью с ним согласился. – Научу мальчика варить сыр и вино, должен же кто-то в этом доме продолжать традиции».

Отец злился, но спорить с дедом не посмел. Так и получилось, что старший брат, Марко Кастельяро, лишился наследства и стал фермером, а младший, Джузеппе – доном. Вот он с ранних лет был при отце, быстро стал его правой рукой, а после его глупой смерти в волнах родного Средиземного моря унаследовал и виллу, и счета, и заводы, и все то, о чем Марко предпочел бы не знать.

На вилле «Аквилоне» Марко не был с самой свадьбы брата – почти полгода. Синьор Кастельяро породнился с другом и партнером отца, синьором Сантиси. Невесте едва исполнилось девятнадцать, она была прекрасна и по уши влюблена в красавца Джузеппе, а на свадьбе пыталась свести с Марко свою лучшую подругу. Пыталась, пока не узнала, что из всего богатства у Марко – сыроварня, виноградник и пожилой пикапчик.

С одной стороны – обидно. С другой – слава Пресвятой Деве: подружка была уж очень страшненькая. Да и жениться пока Марко не собирался. Ему всего-то двадцать девять!

И в свои двадцать девять он оказался наедине с разваливающимся домом и никому не нужным урожаем. В стране кризис, сыр и вино не покупают, урожай апельсинов даже не снимали с деревьев – уборка обойдется дороже, чем заплатит перекупщик. Пожалуй, он до сих пор не продал дедову ферму под очередной туристический комплекс только из упрямства. Он обещал ее сохранить – и он ее сохранит.

Встречать его вышел Чичо, один из «ребят» Джузеппе. Длинный, вечно недовольный, с переломанным носом и заметной лысиной. Сегодня постную рожу Чичо кривила радушная улыбка, подходящая ему, как корове седло. А когда весь перекошенный улыбкой Чичо повел его во внутренний двор какими-то закоулками, Марко стало очень интересно: что же от него прячут?

Выяснилось это намного быстрее, чем хотелось бы Чичо.

Стоило Чичо усадить дорогого гостя за столик около фонтана и распорядиться, чтобы ему принесли сангрии, фруктов и ветчины, скрасить ожидание встречи с любимым братом, как на втором этаже распахнулось окно, и послышался душераздирающий визг. Марко вздрогнул, вскочил – и едва успел увернуться от вылетевшей из окна вазы.

Стоявший рядом Чичо побледнел, забегал глазами:

– Синьора нервничает, ничего страшного, – попытался он заглушить неразборчивый женский вопль. Подскочил, загораживая от Марко окно, потянул за руку: – Пойдемте в гостиную, там прохладнее! Анунца, неси лимонад в гостиную!

Из окна вылетел цветочный горшок, разбился у ног Чичо, обдав его землей и черепками. Лицо Чичо скорчилось в страдальческой гримасе, но он не отодвинулся, продолжая тянуть Марко:

– Прошу вас, синьор Джузеппе будет огорчен!

Марко поддался, вскочил на ноги – Чичо от неожиданности попятился, но тут же бросился обратно, поскользнулся на рассыпанной земле и упал, неловко подвернув руку.

– Если я увижу, что происходит в доме моего брата?.. о, дьявол! – на этот раз из окна прилетела тарелка, вскользь задела волосы Марко и разбилась о стену. Тарелку сопровождал ультразвуковой визг, похожий на «Убирайся!» – Чичо, какого дьявола тут делается?

– Вон из моего дома, шлюха! – послышалось из открытого окна. – Убью! Не смей, Анунца! Пусти! Я убью ее!..

На последнем вопле, переходящем в визг, в окне показалась девушка: она оперлась руками о подоконник, явно намереваясь спрыгнуть вниз. Марко не успел ее разглядеть, только черные спутанные волосы, падающие на лицо, и какую-то светлую разорванную одежду.

Обогнув попытавшегося его задержать Чичо и не обращая внимания на его страдальческую ругань, Марко кинулся к окну.

– Не надо, синьорина! Здесь высоко!.. – крикнул он, но девушка только кинула на него затравленный взгляд и забралась с ногами на подоконник… – Да стойте же!..

Коротко перекрестившись, она прыгнула вниз. Прямо в руки Марко.

«Успел, спасибо тебе, Пресвятая Дева!»

Успел, но на ногах не устоял. Поймав безумную синьорину, вместе с ней рухнул на каменные плиты дворика. Ногу прошила боль. А сверху тут раздался дикий вопль:

– Шлюха! Убью!

Из окна высунулась по пояс Лючия, жена Джузеппе, такая же растрепанная, с яростно горящими глазами и очередной вазой в руках. За нее тут же уцепились чьи-то руки, потащили ее обратно:

– Стойте, синьора, прошу вас! – панически причитала горничная. – Вы разобьетесь, синьора! Не надо!

– Держи ее, Анунца, я иду! – заорал Чичо, уже бегущий, прихрамывая, к двери в дом.

Все это Марко видел краем глаза, пока пытался снять с себя вцепившуюся в него синьорину. Она крупно дрожала, плакала и никак не желала его отпускать. А когда Марко все же удалось сесть (с ней на руках), подняла на него огромные перепуганные глаза и попросила:

– Выпустите меня отсюда, синьор, прошу вас!

Всего мгновение потребовалось Марко, чтобы оценить ее возраст, – лет восемнадцать, не больше – расцарапанное явно когтями синьоры Кастельяро лицо, опухшую скулу, заплаканные глаза и порванное домашнее платье.

– Выпущу. Только давай встанем.

– Спасибо, синьор!

Девушка послушно разжала руки, поднялась на ноги.

Босая. И ноги стройные, едва прикрытые обрывками подола. А сама с ужасом поглядывает то на окно, где продолжает скандалить с горничной синьора Кастельяро, то на дверь – откуда в любой момент может показаться сам синьор Кастельяро.

Что ж ты творишь, брат?

Взяв девушку за руку, Марко решительно повел ее к дверям, ведущим в холл первого этажа, подальше от взбешенной Лючии. Надо увести ее отсюда, а потом уже разбираться, что здесь творится.

Они почти успели добежать до калитки в стене, окружающей виллу. Но почти – не считается. Им оставалось двадцать шагов, не больше, когда ворота раскрылись, и въехал белый мерседес. Резко затормозил, задняя дверца распахнулась, и оттуда выскочил, как черт из табакерки, Джузеппе.

– Оставь ее, Марко! – велел он. – Какого дьявола, Селия? Иди сюда, быстро!

Девушка вздрогнула, опустила голову и обхватила себя руками, но к Джузеппе не пошла. Зато он уже шагал к ней с таким видом, будто сейчас посадит на цепь, как непослушную собаку. Из белого мерседеса вышли шофер и охранник, а из въехавшего следом второго – еще четверо. Все они уставились на Марко без малейшего дружелюбия.

– Здравствуй, брат. – Марко заступил брату дорогу, загораживая Селию собой.

За его спиной тихонько ахнули. Немудрено. Загорелый дочерна, с мозолистыми руками, в джинсовом комбинезоне, протертом на коленях, и растоптанных кроссовках он мало походил на брата вот этого лощеного синьора в белом костюме и при часах за десять тысяч баксов. Однако – брат. К тому же, старший.

– Марко, не лезь не в свое дело. – Джузеппе глянул на него фирменным отцовским взглядом, увидев который, Марлон Брандо повесился бы от зависти.

Марлон Брандо, но не Марко Кастельяро. Дедушка умел смотреть еще убедительнее, а Марко – если верить сотне родственников и сотне соседей – был похож на него как две капли воды.

– Это мое дело, Пиппо. – Он притянул Селию к себе, обнял за плечи. Разумеется, не отводя взгляда от глаз брата (давно Марко не называл его ласковым детским именем).

Мельком подумалось: патовая ситуация. Интересно, что бы на моем месте сделал дедуля? Оставил бы девушку на произвол Пиппо или рискнул быть убитым прямо тут? Интересно, готов ли Пиппо убить брата на глазах своих людей? Поссориться с синьором Сантиси ради чесотки в штанах – готов. Но брат…

Однако из пата их вывел грохот двери и быстрый стук каблучков. Пиппо обернулся как раз вовремя, чтобы поймать несущуюся прямиком на Селию синьору Кастельяро. На этот раз Лючия не вопила, зато у нее в руках было кое-что поувесистее вазы: бита, сорванная со стены в холле, где висела на память о дружеской встрече с американским сенатором, ярым поклонником бейсбола. Следом за Лючией бежали Анунца и хромающий Чичо, но они безнадежно отставали.

Джузеппе обернулся как раз вовремя, чтобы перехватить супругу и вырвать у нее из рук биту. Она молча сопротивлялась, лягнула мужа по колену и попыталась укусить, но подоспевшие «ребята» ее скрутили.

– Мой отец так этого не оставит, – прошипела она, сверля дрожащую Селию взглядом. – Я не позволю тебе родить ублюдка, шлюха!

– Лулу, успокойся. – Пиппо отряхнул испачканные брюки и укоризненно глянул на супругу. – Тебя это не касается. Вернись в дом, мы поговорим позже.

– Позже будет поздно! Или ты уберешь ее, или я возвращаюсь к отцу!

– Проводите синьору Лючию в ее комнату, и поаккуратнее. В ее положении вредно волноваться.

– Ах ты!.. – взвизгнула Лючия, извернулась и укусила державшего ее охранника за руку. Тот дернулся и ослабил хватку, а синьора вырвалась и снова кинулась к сопернице.

На этот раз ее поймал Чичо, потащил обратно – но Лючия внезапно успокоилась. Отступила от Марко и Селии, презрительно стряхнула руки Чичо:

– Не сметь. – И уставилась на мужа холодными змеиными глазами. – Убей ее ублюдка, или можешь забыть о наследнике и о дружбе с Сантиси. С девкой делай что хочешь, блудливый козел. Мне все равно, в кого ты суешь свой член, ко мне ты больше не притронешься.

Пиппо улыбнулся супруге так же холодно:

– Я рад, что ты пришла в себя, Лулу. Мы все решим. Ты же знаешь, ты мне очень дорога.

– Знаю, – Лулу оскалилась. – Решай сейчас, Пиппо.

Джузеппе перевел взгляд на Селию, потом на Марко. На миг показалось, что ему очень не хочется делать то, что он сейчас сделает. Что ему жаль эту девочку и ее нерожденного ребенка. Своего ребенка.

– Видишь, брат, это наше семейное дело. Оставь девушку. – Миг жалости прошел, и по глазам Джузеппе только слепой бы не понял: Селия не выйдет из этого дома живой, и не раз пожалеет, что не умерла сегодня.

– Не могу, Пиппо. Это наше семейное дело.

– Прошу тебя, Маркино.

Просишь отойти и не мешать убить девчонку, которой не повезло тебе понравиться? Отойти сейчас, а потом всю жизнь чувствовать себя последним трусом? Нет, Пиппо. Я пришел просить тебя о помощи, как брата, но не становиться одним из твоих жополизов. Есть вещи важнее… важнее всего.

Марко покачал головой:

– Я не могу оставить в твоем доме мою невесту и моего ребенка, Пиппо. Ей нужно домой.

Девушка рядом с ним вздрогнула, подняла голову и недоверчиво заглянула ему в лицо. Под настороженным взглядом брата Марко наклонился к ней, поцеловал в лоб и погладил по спутанным волосам.

Она еле слышно всхлипнула и прошептала:

– Не надо, синьор Марко, он же…

– Чш-ш. – Марко приложил палец к ее губам: не надо, чтобы прозвучало слово «убьет». Лучше держать огонь подальше от пороха. – Все будет хорошо, моя девочка.

– Твою невесту? – переспросил Джузеппе.

В залитом солнцем дворе повисла предгрозовая тишина. Лючия, раздувая ноздри, ждала расправы над соперницей и тем, кто посмел за нее заступиться. Боевики непроизвольно напряглись. Глупо. Марко безоружен – он пришел в дом брата, а не врага. А брат – молчал. По закаменевшему лицу было понятно: просчитывает последствия. Что ж, если Джузеппе сумел Бог знает сколько времени держать в своем доме любовницу и скрывать это от жены – может рискнуть еще раз. Его люди не проболтаются, что бы он ни сделал. Могла бы разве что Лючия, но ей нет резона губить репутацию собственного мужа. Если он, конечно, избавится от любовницы.

Бедная девочка.

– Да, Пиппо. Мою невесту. – Марко устало улыбнулся: что бы ты сейчас ни сделал, ты – мой брат. – Нам пора.

– Вот как… – Глаза Пиппо внезапно потеплели, стали похожи на человеческие, плечи расслабились. Бросив короткий взгляд на своих ребят, он махнул им: брысь. Те неуверенно послушались. – Хорошо, что ты заглянул ко мне, Маркино. В следующий раз приходи пораньше.

– Я не позволю! – Лючия шагнула к ним, уперла руки в бока. – Ублюдка не будет!

– Лулу, если ты еще раз назовешь моего сына ублюдком, я отрежу тебе язык. – Марко улыбнулся ей, как улыбался дедуля козлу по имени Баран: никто больше с дедулей спорить не решался.

– Пиппо! Он не смеет!.. – запал прошел, и Лючия стремительно превращалась в обиженную избалованную девчонку, какой всегда и была.

– Лулу, не надо оскорблять моего брата. Меня это огорчает. Иди к себе, дорогая, побереги нашего сына. Моего единственного сына. Ведь у нас будет мальчик, не так ли?

Синьора Кастельяро открыла рот, чтобы еще что-то возразить, но глянула на Марко, потом на Джузеппе, потом снова на Марко – и, развернувшись на каблуках, убежала в дом. Через мгновение хлопнула дверь.

Марко и Джузеппе облегченно вздохнули. Одновременно.

– Ты это серьезно, Маркино? – Джузеппе шагнул к Марко, с болезненным любопытством глянул на прижавшуюся к нему девушку.

– Более чем. В воскресенье мы поженимся. Тихо, без гостей.

Джузеппе кивнул, вздохнул.

– Береги ее. Твоя невеста – чудесная девушка. Жаль, что не удалось сегодня пообедать вместе, Лулу стала такой нервной, как понесла. Я приеду к тебе завтра, брат. Один.

Марко молча похлопал брата по плечу, еще раз поцеловал Селию в макушку и поднял на руки.

– Открой калитку, что ли, братишка. У меня руки заняты.

Пиппо так и стоял в открытых воротах, пока Марко усаживал Селию в пикапчик, заводил чихающий мотор и уезжал по пыльной дороге между старых олив. Пока Марко не проехал раздвоенную оливу у поворота, он каждый миг ожидал выстрела в спину, и только потом, на половине дороге домой, поверил: чудо случилось. А ему придется сходить к падре не только договориться о свадьбе, но и покаяться. Нехорошо так плохо думать о брате.

 

Глава 29. Поцелуи со вкусом зубной пасты

Лос-Анджелес, сегодня

– Все кончилось хорошо? – спросила я, когда Бонни замолк.

Он задумчиво улыбнулся, пожал плечами:

– То, что закончилось – да. Мама с папой поженились через неделю. Правда, тихо не вышло, дядя Джузеппе не позволил. Устроил брату настоящую сицилийскую свадьбу, с танцами и гулянием до утра.

– Никогда не видела настоящей сицилийской свадьбы, наверное, это очень красиво.

– Еще бы. Особенно когда дарят подарки. – Бонни хмыкнул и отобрал у меня травинку, которой я его щекотала, сунул в рот. Я сорвала новую и тоже принялась ее жевать. – Представь: вся деревня приносит козлят, ягнят, цыплят, котлы и сковородки, полотенца и скатерти, даже мебель – комоды, табуретки и прочую ерунду. Все это складывается в огромную кучу перед столом, за которым сидят новобрачные, и каждый даритель сначала говорит речь. Ну там желают счастья, плодородия, долголетия. – Козлята тоже в кучу?

– Не-а, только цыплята в коробках. Помнишь, я рассказывал про козла по имени Козел? Его подарил дядя Джузеппе вместе с новеньким пикапом и деньгами на ремонт дома. Пригнал машину под восхищенные вопли соседей. Сам. А козленка вручил маме. Она его сразу так и назвала: козел по имени Козел. Знаешь, мне кажется, он до сих пор ее любит. Дважды овдовел, трижды развелся, сейчас женат в шестой раз, и все ему не то… Бедняга Адриано, вот кому досталось, так досталось.

Бонни снова замолчал, закинув руки за голову и грустно улыбаясь.

– Бедняга Адриано, который чуть тебя не убил? Вот не думала, что ты настолько смиренный католик.

– Кто смиренный, я смиренный? – Бонни хрюкнул. – Ага. Воплощенная добродетель!

– Да-да. Возлюби врага своего, подставь вторую щеку и все такое.

– Я очень плохой католик, mia bella. Знаешь, в чем мой самый большой грех? Я не убил Адриано, хотя мог бы. Испугался, что мне придется занять его место, и сбежал. Тогда мне казалось, что это правильно – исчезнуть с горизонта, дать ему то, что он хочет. Но я ошибался.

– Ты жалеешь, что не ввязался в криминал? Не верю.

– Нет. Не жалею. Просто моя чистая совесть оплачена слишком дорого. Только полный дурак мог думать, что если Адриано получит желаемое – он успокоится и станет нормальным человеком.

– Я все же не пойму. Ты жалеешь Адриано или жалеешь, что его не убил?

Бонни хмыкнул и привлек меня к себе.

– Разве я похож на человека, который о чем-то жалеет? Боже упаси. Я просто понимаю, почему Адриано стал таким психом. Дядюшка постарался на славу, и синьора Лючия, пока была жива, от него не отставала. Оба ее сына, что Адриано, что Николо – конченые отморозки. Вокруг них всегда враги, все вокруг виноваты в их неудачах, все только и думают, как бы отнять у них любимые игрушки, все завидуют и злоумышляют… Представь, что чувствовал бедняга Адриано, которому по пять раз на дню любимый папа твердил: Бенито старше, Бенито умнее, Бенито лучше кушает кашку и ходит на горшок, Бенито уже умеет считать до десяти, а ты – нет. И с другой стороны мать: Бенито крадет любовь твоего папы, Бенито отберет у тебя наследство… Бенито петуха на тебя натравил, дальше будет только хуже!

Помотав головой, Бонни горько рассмеялся.

– В смысле петуха натравил?

– В смысле сам дурак, нечего было лезть. Что, тебе и это рассказать?

– Мне все рассказать! Я, может, хочу про тебя книгу написать. Толстую и умную. Как у британских ученых.

– Ну, раз британские ученые, как тут откажешь?

– То есть ты согласен, чтобы я написала о тебе книгу?

– Только если ты меня поцелуешь.

Мое глупое сердечко в очередной раз дрогнуло. Вот как он умудряется быть таким… таким… козлом сицилийским! Нежным, заботливым, веселым и откровенным, невероятно сексуальным, обалденно гениальным козлом. За почти полтора месяца наших свиданий вслепую мы стали близки так, как никогда и ни с кем у меня не случалось. Мы разговаривали обо всем на свете, смеялись, пели караоке, купались в океане и бродили по городу, и все время – разговаривали. Мне с каждым разом все труднее было обходить молчанием его «инкогнито» и не признаваться – кто я. И с каждым разом все проще. Потому что будничный Бонни Джеральд оставался все тем же наглухо закрытым от всего мира гениальным козлом. Больше ни разу не случилось горячих взглядов поверх голов, и в «Зажигалке» после работы он тоже меня не видел. Кивал, вежливо улыбался и игнорировал. Как мебель.

Больно.

Я даже не думала, что будет настолько больно.

После всех его «я вижу тебя сердцем» и «любой твой каприз, мадонна» встречаться с ним на репетициях мне уже совсем не хотелось. Надежда как-то совместить воскресное помешательство с будничной реальностью растаяла. И, пожалуй, я бы даже не отказалась сейчас от свидания с Ирвином, хотя бы ради того, чтобы желали именно меня, а не безликую мадонну.

И я ни на грош не верила, что Бонни в самом деле все равно, кто я и как выгляжу. Если бы он хотел меня найти, давно бы нашел. Не надо быть частным детективом, чтобы прижать Дика к стенке или найти видео с камер в тех ресторанах или клубах караоке, куда мы время от времени заходили. Но… мое инкогнито все еще при мне. От этого мне немного грустно, зато мой роман о Бонни Джеральде пишется просто отлично. Уже две трети, еще немного – и доберусь до финала. Насквозь сказочного, прекрасного финала, в котором Бонни победит своих демонов и споет Эсмеральдо.

А пока – я его поцеловала. Мы провели вместе еще один волшебный день и еще одну волшебную ночь. Вот только наутро…

* * *

Я проснулась рано, есть у меня такая счастливая особенность: если очень надо, я просыпаюсь без будильника практически в назначенное время. Но в этот раз я проснулась одна.

Прислушалась к тишине, не желая верить, что он ушел. Вот так просто взял и ушел. Наверное, проснулся, открыл глаза, увидел меня… и предпочел удалиться по-английски, не задавая глупых вопросов и не давая глупых ответов.

Что ж, все логично и предсказуемо, правда же? Я знала, что именно так все и закончится. Просто очень надеялась, что не сегодня. Что у меня будет еще несколько недель сказочного, сумасшедшего счастья…

Почему-то вспомнилось, как я первый раз привела его в караоке. Выбрала самый затрапезный клуб, откуда неслись самые ужасные звуки. Было это где-то в переулках около бульвара Сансет, я не слишком обращала внимание ни на место, ни на название – ведь рядом был Бонни, а когда рядом Бонни, весь прочий мир становится совершенно неважным… нет, я не буду плакать, нет, я сказала!

А Бонни был такой смешной, когда делал ножкой и «я не умею петь»…

– Ну и что? Я тоже не умею. И они не умеют. Мне наплевать, я хочу слышать тебя. Идем!

– Это будет ужасно, мадонна. Если что, я предупредил.

Фыркнув, я потерлась об него бедрами и шепнула ему в губы:

– Я хочу твой голос, Бонни. Когда ты поешь, ты – во мне. Я чувствую тебя здесь и здесь, – я коснулась его пальцами сначала своей груди, а потом низа живота.

Его дыхание участилось, он прижал меня к себе, но я его оттолкнула.

– Потом, Бонни. Сначала спой для меня.

Это было безумно прекрасно. И когда он пел, и после, когда мы занимались любовью в женском туалете, заблокировав дверь очень кстати подвернувшейся шваброй. Я чувствовала себя школьницей, влюбленной в рок-звезду. Или просто влюбленной школьницей. И верила, что моя любовь взаимна. Не может же быть, чтобы это все было только игрой, правда?

А теперь он ушел. Просто взял и ушел, ни слова не сказав. Хотя какие тут могут быть слова…

Все, хватит. Пострадали – достаточно. У меня куча дел! Для начала поехать к Филу, уволиться из труппы, все равно со сценарием ничего больше делать не надо, спектакль почти поставлен. Не смогу я после сегодняшнего утра делать вид, что ничего не было. И работать с Бонни не смогу. Ничего, они с Томом прекрасно справятся без меня, а я буду больше писать. С этими свиданиями мне и романом-то заниматься было некогда, так что все к лучшему.

К лучшему, я сказала! Слезы утереть, умыться холодной водичкой… Не обращать внимания на пустоту внутри и отчаянное желание забраться маме на ручки и поплакать. Ерунда все это. Я взрослая, обойдусь сама. Справлюсь. И не с таким справлялась!

Еще бы самой в это поверить…

Я заставила себя встать и дойти до ванной. Открыла дверь, давя в зародыше идиотскую надежду увидеть там Бонни – мало ли, он решил с утра пораньше принять ванну? В тишине. И в темноте. Мало ли! Вдруг!

Разумеется, его там не было. И, разумеется, слезы хлынули новым потоком. Водопадом. Потопом. Черт, черт! Почему я такая дура! Ненавижу!

Холодная вода. Умыться. Не помогает – принять душ. Ледяной. Быстро включаем воду, хватаемся за стеночку, чтобы не снесло, и считаем до ста. Нет, до двухсот!

Я вылезла из душа на цифре сто сорок девять. Мир стал ясным, прозрачным и звенящим, как сосулька. Ни одной мысли, кроме «холодно!» в голове не осталось, слез – тоже. Замерзли, туда им и дорога. Кинув случайный взгляд в зеркало, увидела там нечто синенькое, в пупырышку и дрожащее. Надо же, а я и не заметила, что дрожу. И ладно.

Завернувшись в махровое полотенце, я вышла обратно в гостиную… и замерла на пороге, зажмурившись: на все бунгало пахло свежим кофе с имбирем, кардамоном и мускатным орехом. У меня глюки? Или я дура и паникерша?

Определенно дура и паникерша, потому что открыть глаза и убедиться, что никого тут нет, а запах принесло в открытое окно – страшно. Я же опять буду плакать. Не хочу.

Не знаю, сколько бы я простояла на пороге ванной, если бы откуда-то из соседней комнаты не донеслось:

– Ma`bella?

Распахнув глаза, я побежала, ни о чем не думая, на голос. И обнаружила идиллическую картину: Бонни в джинсах, фартуке и босиком хозяйничает на кухне. Маленькой, уютной кухоньке, обнаружившейся за дверью «в кладовку». Ну, мне показалось, что там кладовка, я не заглядывала, не до того было.

Стоя ко мне спиной, Бонни сосредоточенно разливал свежесваренный кофе по кружкам. На столе уже стояли круассаны и омлет, явно заказанные в местном ресторанчике. Лента, которой обычно были завязаны его глаза, переместилась выше, придерживая волосы.

– Я сварил тебе кофе. Тебе не обязательно убегать без завтрака.

Господи. Он не ушел. Он просто решил обо мне позаботиться. Сварить мне кофе. Господи. Почему он такой?.. Почему я люблю его так сильно, что снова готова плакать – от счастья, что он здесь. Хотя бы этим утром.

Мне даже на миг захотелось, чтобы он обернулся и увидел меня. Чтобы не умирать еще тысячу раз от страха. Прожить это однажды и узнать точно. Но он не обернулся, так и стоял ко мне спиной, но повязку на глаза не отпускал.

Я подошла, уткнулась лицом ему в шею, обняла за пояс.

Он едва заметно вздрогнул, накрыл мои руки ладонью.

– Холодная, как лягушка. Мадонна? – он замер на несколько секунд, словно не решаясь что-то сказать или спросить. А потом развернулся и прижал меня к себе, обнял, потерся лицом о мои волосы.

Настала моя очередь замереть. Я, кажется, даже дышать забыла – в голове билась одна единственная мысль: он меня узнал? Узнал – и он все еще здесь? Господи, спасибо тебе!

– Мадонна… – Он нашел мою руку, прижал к губам, а потом положил себе на лицо. На закрытые глаза. – Позволь мне увидеть тебя.

Обида. Разочарование. И снова – страх. Я ненавижу тебя, Бонни! Только что все было так хорошо! Вот почему, почему ты не сделал этого сам? Зачем ты спросил?

– Нет. – Я двумя руками опустила повязку ему на глаза, не обращая внимания на его разочарование и обиду. Пусть так. Лучше немного разочарования сейчас, чем много – когда он меня увидит. При всем желании верить в чудеса, я в них все равно не верю.

– Почему? Ты же хочешь большего, я чувствую. Чего-то такого простого, обыденного и скучного, вроде ежеутренних поцелуев со вкусом зубной пасты. – Он взял мое лицо в ладони, словно заглядывая мне в глаза; в его голосе слышалось почти что отчаяние. – Почему ты отказываешься? Что я сделал такого, что ты мне не доверяешь?

Проведя обеими ладонями по его лицу, я закрыла ему рот пальцами.

– Просто нет, Бонни. Не проси.

Он поцеловал мои пальцы, прижался к моим рукам щекой.

– Дело ведь не в свободе и сказке. В чем-то другом. Ты боишься. Это очень просто лечится, мадонна. Один взгляд – и все пройдет. – Он с кривой улыбкой потянулся к повязке, но я схватила его за руки со всей силой, почти повисла на нем. Страх захлестнул меня с головой, я толком не соображала, что и зачем делаю.

– Нет! – И, чуть опомнившись, отпустила, отстранилась. – Ты можешь сейчас меня увидеть, Бонни. Но это будет ровно один раз. Ты снимешь повязку, и мы расстанемся. Не потому что я хочу с тобой расстаться, а потому что… просто иначе не получится.

– Как все сложно-то. Давай ты объяснишь мне простыми словами, как для придурка. Может, тогда я пойму. И давай выпьем кофе, пока он не остыл.

Я молча подтолкнула его к стулу, поставила на стол кружки с кофе – он все еще был горячим. Отпила глоток: вкусно. Самый вкусный кофе в моей жизни. В глупой, идиотской, трусливой жизни. Я же хочу, чтобы он меня увидел! Хочу, чтобы он называл меня по имени, хочу этих проклятых поцелуев со вкусом зубной пасты. Каждое утро! И до истерики боюсь встречи лицом к лицу. Потому что…

– Ладно, простыми словами. – Я вздохнула и отпила еще кофе. – Сейчас я для тебя – прекрасная незнакомка. Не знаю, что ты себе представляешь, но на самом деле я не такая. Нет, я не старая и не страшная, у меня нет родимых пятен на половину лица или носа, как у Сирано де Бержерака. Все намного хуже, Бонни. Я – обыкновенная. Одна из миллиона девушек, на которых ты даже не посмотришь. Я не умею танцевать, петь или играть на гитаре, не умею готовить пасту по-сицилийски… вообще не умею готовить. Во мне нет шарма или блеска… Ничего такого, Бонни. Обычная девушка. Заурядность с мелкими проблемами и глупыми желаниями. Без флера тайны тебе станет скучно через час.

Он покачал головой, грея руки о кружку с кофе.

– Все это не мешало нам до сих пор, но внезапно станет важным, когда я увижу твое лицо, да? Ведь на самом деле ничего не изменится, mia bella. Твой голос, твое тепло, твои слова, твои поцелуи, все останется прежним. Все, что… все, что я люблю в тебе. Просто ты перестанешь бояться, и мы станем еще чуть-чуть ближе.

«Люблю в тебе»

«Люблю»

Он впервые сказал это вслух. Так обыденно. Так сладко и горько. Именно сейчас, когда мне кажется, что это наше последнее утро.

«Люблю» Он никогда не сказал бы этого слова мисс Кофи. Вот подарить капральский значок – он может. Даже пару раз сказать спасибо за печеньки. И – не замечать.

– Ты тоже боишься, Бонни. Так что ты прекрасно меня понимаешь.

– Понимаю? – Он хмыкнул и покачал головой. – Да. Я боюсь тебя потерять.

– Ты боишься петь. Хотя и знаешь, что это глупо. У тебя великолепный голос. Знаешь, если бы ты пел на сцене, я бы приходила на все твои концерты.

– Приходила, слушала и пряталась?

– Нет. – Я накрыла его руку своей. – Я приду на твое первое выступление, Бонни. Даже если мне придется для этого лететь на другой конец света. Приду к тебе, и ты меня увидишь. Я обещаю.

– Тебе так важно… ты правда хочешь?..

– Да. Очень хочу.

Я перегнулась через стол и поцеловала его в губы. Горячо. Нежно. Безумно сладко. А он поймал меня, усадил к себе на колени, и через несколько головокружительных минут, в которые я не могла думать вообще ни о чем, кроме него – близкого, любимого, необходимого мне, как воздух! – шепнул мне на ушко:

– Ты обещала.

 

Глава 30. Призрак мюзикла

– Мартин, твою мать, ты проснешься, наконец?! Это не Эсмеральдо, это тухлая медуза!

Дальше мистер Джеральд употребил десяток непереводимых итальянских выражений, Том сделал фейспалм газеткой и потребовал еще литр чая с мелиссой, Синди тоже пошла за порцией дневного кофею, а Мартин стоял, сжав кулаки, и героическим усилием воли пытался не ответить мистеру Джеральду в таких же выражениях, только родом из штата Небраска.

Бедняга Мартин. Он упорно не мог понять, что этому бешеному итальянцу не так?

А мне остро хотелось стукнуть мистера Джеральда кофемашиной по тыкве и предложить сделать как надо самому, а не страдать маразмом. Вот какого черта он придирается к Мартину? Сам взял его на роль Эсмеральдо, сам отказался и от Брайана Адамса и еще полудюжины звезд помельче (Фил предлагал, я слышала), и сам теперь не может объяснить, какого рожна ему надо. Хочешь петь Эсмеральдо, но боишься? Так бойся себе в тряпочку, а не выноси мозг всем вокруг!

К четвергу обстановка на репетиции стала невыносимой. То есть пока шли сцены без Эсмеральдо, все было зашибись – спектакль приобрел внятную форму, гении увлеченно шлифовали свой бриллиант, Фил уже анонсировал премьеру через полтора месяца. Но как только на сцене появлялся Мартин, Джерри сносило крышу.

Я даже начала чувствовать себя виноватой. Разбудила лихо. Пока Бонни Джеральд не задумывался о том, что может петь, его все устраивало. Мартин был душечка, гений и лучший Эсмеральдо на свете. А сейчас все это больше напоминало дурдом, в котором должности главного врача и главного психа совмещает один маньяк.

Правда, Том очень старался от него не отставать. Его физиономия последние пару недель била все рекорды по унылости, а при виде Тошки становилась и вовсе рекламой клуба самоубийц.

Не сегодня, правда. Сегодня Том злился. И если заднепопая чуйка меня не подводит – в ближайшее время разразится гроза. Что ж, авось после грозы посвежеет. Главное, чтобы не долбануло в меня. Разнимать и успокаивать гениев сегодня я не собираюсь. Большие мальчики, пусть сами разбираются. Я устала быть при них нянькой, и устала ждать, когда же Бонни решится сделать шаг. Не ко мне – на то, что он разглядит в кофейной девочке что-то большее, я не надеялась уже давно.

Я смылась вовремя: за моей спиной раздался разъяренный вопль Тома и звон разбитой чашки. Так что моего исчезновения не заметили, не до того было. Разве что Люси проводила меня понимающим и сочувствующим взглядом. А я спустилась вниз и пошла бродить по городу без цели и смысла. Впервые – одна. Должна же я хоть когда-то посмотреть город самостоятельно!

Это оказалось плохой идеей, в смысле, насчет самостоятельности. Я ловила себя на том, что жду очередной сумасшедшей байки от Бонни, оборачиваюсь к нему – и не нахожу рядом. Несложно догадаться, что прогулка не удалась, и город мне не понравился. Слишком жарко, слишком воняет смогом, тротуаров мало, общественный транспорт неудобный, пальмы какие-то пыльные, и вообще не то. Все не то.

Плюнув на бессмысленную трату времени, я собралась было завалиться с ноутом в какую-нибудь тихую кафешку и заняться романом, но вспомнила, что ноута с собой нет. Оставила его в студии, на подоконнике (не рискнула идти за ним мимо готового взорваться Тома). Возвращаться не хотелось, но проводить вечер в одиночестве, без сети и без романа, хотелось еще меньше.

Ладно. Репетиция уже закончилась, последствия грозы наверняка ликвидированы. Лишь бы уборщице не пришло в голову прибрать мой ноутбук.

Когда я дошла до места, уже наполовину стемнело. В ЛА темнеет довольно рано – близко к экватору, дни и ночи почти одинаковые. На втором этаже было тихо, свет погашен. Странное и волшебное ощущение пустого театра – даром что здесь всего лишь идут репетиции и буквально несколько часов назад разразился скандал. Все равно чувствуется присутствие чего-то неуловимо-прекрасного, еще не сбывшегося, как предвкушение счастья. Слышатся призрачные шаги, дуновения голосов, всхлипы и смех. Кажется: вот-вот в глухой стене проступят двери, беззвучно распахнутся – и за ними откроется сияющая огнями рампы сцена…

Я даже замерла посреди темного коридора, впитывая ядовитое волшебство театра.

И в самом деле услышала что-то странное. То ли шаги, то ли дыхание, то ли скрип пола.

Припозднившаяся уборщица? Это просто отлично! Значит, мой ноутбук точно не успели никуда унести! Правда, я не совсем была уверена в том, что это уборщица. И где-то внутри трепетал иррациональный страх: вдруг – привидение? Или еще какая мистика? Темно же, и чем-то похоже на фильм «Сияние»…

Ох, зря я об этом подумала. Тут же по ногам пронесся сквозняк, послышались очень странные звуки, и мое сердце попыталось провалиться в пятки. Нет-нет. Отставить панику в рядах! Это всего лишь пустая студия и открытое окно. Ветер. Ничего сверхъестественного!

На всякий случай я снова прислушалась: точно не завывание Призрака Оперы? Но вроде он никогда не мурлыкал под нос арию Эсмеральдо… арию Эсмеральдо? В темной студии? Похоже, у Мартина случился приступ трудового энтузиазма. Бедняга, эк его растаращило-то.

Совсем успокоившись, я тихонько открыла дверь студии – и замерла, завороженная.

Нет, это был не Мартин. Он никогда не сможет двигаться так, сколько бы ни репетировал. Просто не дано. Такое не дано вообще никому, кроме Бонни.

И Эсмеральдо. Настоящего, моего Эсмеральдо. Неужели Бонни Джеральд решился? Господи, прошу тебя, пусть он сыграет Эсмеральдо в моем мюзикле!

В его песне была радость жизни, страсть и вызов всему миру, от него можно было зажечь весь Париж. Он совсем немного изменил рисунок танца (хотя даже в тусклом свете фонарей с улицы было ясно, что Мартин так не сможет), он мурлыкал арию совсем-совсем тихо, но это уже было солнце, сияющее для всего Парижа солнце…

Он внезапно обернулся на половине слова, увидел меня (хотя не поручусь, что вообще понял, кто здесь) и деловито велел:

– Иди сюда.

Чтобы я не перепутала, что именно от меня хотят, меня взяли за руку и поставили на место Клодины Фролло. Первый выход Эсмеральдо, сразу после хора уличных художников (они же непризнанные гении, они же бывшие клошары), аббатиса Фролло и Квазимода в плащах поверх ряс танцуют вместе с ними, прикидываясь простыми парижанками.

Я неплохо помнила мизансцену, хотя танцевать на уровне Синди все равно не могла – все же я не профи. Но Бонни и не нужен был мой танец, только условная фигура и минимальный отыгрыш: цыган поражен в самое сердце прекрасной незнакомкой, завлекает ее, манит и пытается поцеловать, но между ними вклиниваются девушки, жаждущие танцев…

Не знаю, как Бонни так удается одной только пластикой показать и внезапную страсть, и недоумение: почему прекрасная незнакомка отдаляется? Почему она не хочет танцевать со всеми вместе? Он стремится к ней, но не может обидеть остальных девушек – он улыбается им, танцует с ними, ища взглядом Клодину… и не находит. Она скрылась под сводами Нотр Дам, ревновать и страдать в компании верной ученицы.

И вот – Эсмеральдо закончил свою песню, парижанки рукоплещут, и тут выходит аббатиса Фролло в парадном облачении и объявляет цыгана грешником и возмутителем спокойствия. Наверное, если бы я умела петь, я бы потребовала себе эту роль. Столько огня, столько муки и страсти в ней, она вовсе не хочет казнить Эсмеральдо, нет. Она хочет его себе, вопреки сану и обетам, вопреки всему! Она требует заточить его в башню, а Эсмеральдо делает шаг ей навстречу, он не видит больше ни Квазимоды, ни парижанок, только ее – прекрасную, великолепную Клодину… Он приближается, глядя ей в глаза, он готов замаливать свои грехи прямо сейчас, он опускается перед ней на колени: исповедуйте меня, святая мать!.. Я грешен, я готов искупить – с вами, для вас…

От его взгляда мне становится невыносимо жарко, рука сама тянется к его волосам – мне все равно, узнает он мне или нет, я вообще не могу ни о чем думать, когда он так близко, когда в его глазах горит огонь!..

Но я не успеваю до него дотронуться – он меня опережает, обнимает за бедра, тянет к себе, на себя – о, я знаю, что будет дальше, я знаю, как сладко опуститься на него, обвить руками и ногами, почувствовать на своей груди его губы! Мой Бонни, мой Эсмеральдо…

– Мадонна, – хрипло, почти неслышно выдыхает он. – Mia Bella Donna!

И передо мной – его закрытые глаза.

Как ведро снега за шиворот. Как проигрыш в рулетку. Как торт на день рождения, съеденный мышами.

Вместо счастья – пустота.

– Нет, – своим обычным голосом, а не лемонграссовым хрипловатым контральто.

Я выворачиваюсь из его рук, отступаю на шаг. Он вскакивает, нежность и страсть на его лице сменяются недоумением и досадой. Он все еще возбужден, его глаза все еще туманятся видением – то ли Клодина, то ли Мадонна. Но не я. Видеть мисс Кофи он не желает.

– Иди сюда, detka, – он протягивает ко мне руку. – Ты же хочешь меня.

– Не так, мистер Джеральд. – Я отступаю еще на шаг. Во мне закипает ненависть.

Он передергивает плечами, фыркает и отворачивается, не удостаивая меня больше ни словом, ни взглядом. В его пластике читается: ну и дура, у тебя был шанс со мной потрахаться – ты его упустила.

Я тоже отворачиваюсь, хотя мне хочется запустить в него чем-то тяжелым, наорать, назвать козлом и больным ублюдком. Но я молча иду за своим ноутбуком. За стеклом горят фонари, светятся окна, а на рекламном щите напротив окна, словно в насмешку, танцует Бонни Джеральд – воплощенная страсть, воплощенная мечта.

Козел. Ему все равно, кого трахать, лишь бы не мешали его грезам о неземной любви. Он прекрасно называет мадонной любую течную сучку, даже не считая это изменой. Какая измена, вы о чем?

Ненавижу!

За моей спиной хлопнула дверь.

В темном стекле смутный силуэт мадонны утер никому не нужные слезы, едва не закапавшие ноутбук.

Хватит. Хватит с меня бесплодных грез о звезде, спустившейся с неба. Звезда только что ясно показала, что я для него: еще одна безликая девица, годная разок послужить заменой Мечте, но не достойная даже пары слов.

К черту его. Допишу роман – и на этом все закончится. Я знаю. Когда ставишь финальную точку, герои перестают есть твой мозг, сниться тебе по ночам и мерещиться на каждом шагу. С Бонни Джеральдом будет то же самое.

А пока надо отвлечься. Или просто поплакать на дружеском плече. Какое счастье, что у меня есть друг Тошка. Я знаю – он выслушает и поймет. Он всегда меня понимает. И, может быть, расскажет, какая кошка пробежала между ним и Томом.

 

Глава 31. Два сапога левых

Тошке я позвонила, едва выйдя на улицу. С удивлением выслушала новость: завтра репетиции не будет, наши гении уезжают в Нью-Йорк на премию «Тони». То есть я знала, что они поедут, но что уже в эти выходные? Кажется, кто-то заработался и забыл следить за календарем. Что ж, это тоже к лучшему. Завтра утром напишу главу, потом погуляем с Тошкой, выходные – еще главы две или три, вот и почти финал.

В мой прекрасный план чуть было не вмешался Фил. Позвонил, едва я отключилась, и заявил, что я должна быть на благотворительном бал-маскараде в пятницу. Обязательно! Он, бедный, убивается на работе, делая мне пиар и убеждая «Нью-Йорк Таймс» еще неделю-другую подержать мои книги в списке бестселлеров, а я не посетила ни единого литературного мероприятия, не дала ни одного интервью и вообще ленивая жопа. Кстати, как там мой роман про Бонни, будет ли готов к концу месяца?

Я пообещала сдать роман в срок и попыталась отмазаться от бал-маскарада. Что я на нем забыла, в самом-то деле? Ничего! Меня там никто не знает, я никого не знаю…

– Вот и познакомишься, – перебил меня Фил. – Отличный повод хоть посмотреть на людей поближе. Перекинуться парой слов. Хватит трусить! Чтобы была на балу. Костюм любой, маска обязательна…

– Я не успею до завтра найти костюм! – это была последняя попытка свинтить. Но и она не удалась:

– Разве я сказал «завтра»? В следующую пятницу. Как штык! И учти, у тебя в контракте написано: посещение мероприятий на усмотрение продюсера, то есть меня. Ясно?

– Да, сэр. Как скажете, сэр.

– Так-то! – хмыкнул Фил и отключился.

А я, подумав о далекой-далекой следующей пятнице, тут же о благотворительном бале забыла.

Первая часть моего плана, написать главу и погулять с Антошкой, удалась чуть больше, чем полностью. Мы искупались в океане, поиграли в салочки, потом взяли пива, креветок и чипсов – и, найдя свободный пятачок под пальмами, сели потрындеть. О жизни, о любви.

– Сколько мы так не сидели, полгода?

– Почти. С тех пор как ты уехал в Штаты.

– И ни разу за два месяца в ЛА, – хмыкнул Тошка и надвинул кепку мне на глаза. – Кто-то был так занят, так занят!

Я фыркнула, стянула с себя кепку и стукнула ей Тошку.

– У кого-то была такая любовь, такая любовь с Томом!

– Ага, – неожиданно грустно вздохнул он. – Была.

– Не похоже, чтобы Том тебя бросил. Давай, колись, в чем дело.

Тошка вздохнул еще тяжелее, сделал брутальные щенячьи глазки и отобрал у меня кепку.

– Ты только не дерись, ладно? Я это… я жениться собираюсь.

Если бы я не сидела, то упала бы. А так – просто уронила креветку. Прямо себе на шорты.

– Ты – и жениться? Ты ж вроде замуж хотел!.. а… кто этот счастливчик?

– Барби. Мы думаем обосноваться в Нью-Йорке.

Больше ронять мне было нечего, так что я просто сидела и таращилась на Тошку, не зная, что сказать. Не «ты ж голубой», в самом-то деле! А Тошка протянул мне бутылку пива, упрятанную от бдительных полицейских в бумажный пакет, и похлопал по плечу.

– Ты не подавилась, нет?

– Не дождешься, – отмерла я. И уставилась на бутылку «Будвайзера», словно это она в школе признавалась мне в любви, украдкой целовалась со мной на переменках, а в девятом классе объявила, что ей нравятся мальчики, а я ей как сестра и всегда любимой сестрой и останусь. – Ну?

– Ну вот как-то так… короче, я тебе соврал.

– Я уже догадалась. Но почему, Тош? Тебе было достаточно просто сказать, что ты меня не любишь. Что ты в Карину из параллельного втюрился. Зачем было так радикально-то?

– Потому что я не хотел тебе врать. В смысле, насчет Каринки или другой девчонки. Я тебя любил тогда и сейчас люблю, просто… ну… – тяжести его вздоха позавидовал бы Том, чемпион по тяжелой вздыхалике. – Дурацкая история, на самом-то деле. Сейчас я понимаю, насколько дурацкая и какой я был дебил, что поверил…

Оказалось, ему мама в девятом классе под строжайшим секретом сообщила, что он – мой брат. Ага, прямо как в индийском кино. Мол, мама никак не могла забеременеть, они с папой из-за этого чуть не развелись, и тут вдруг Бен Донован зашел к ней не совсем трезвым на предмет дождаться, когда придет жена, а то он ключи забыл. Мама его и соблазнила, чисто ради шанса родить ребеночка. А Бен об этом вообще забыл. Нетрезвый был, случается.

На этом месте я недоверчиво хмыкнула: сильно ж папуле надо было нажраться, чтобы забыть такой примечательный факт биографии. Это если не считать того, что хоть папуля и блондин, но их с Тошкой за родню примет только слепой. А вот на своего отца Тошка очень даже похож. Не одно лицо, но глаза, нос и форма губ – идентичны.

А Тошка виновато пожал плечами:

– Я тоже не хотел верить, но мама мне показала результаты генетической экспертизы. Поддельные, ясен пень, но я ж не знал. Я не мог ей не поверить, ты же понимаешь – мама. Это до меня потом дошло, что она просто не хотела, чтобы я рано женился. Не то чтобы ей ты не нравилась, просто… ну… она у меня такая. Я к ней Барби не повезу, лучше обойдемся фотками. А то опять начнется: нет такой девушки, чтобы была достойна моего мальчика.

Я сочувственно похлопала Тошку по плечу. Его мама – та еще катастрофа. Настоящая еврейская мама, даром что блондинка. И как Тошка с такой мамой умудрился вырасти нормальным парнем, а не сюсей-мусей, не смеющей поперек мамули даже пукнуть? Хотя… если подумать, его заход по парням был той еще мстей мамуле.

Тошка покивал:

– Достойных меня мужчин тоже не было, но тут хотя бы не было риска «неправильно» жениться.

– Это-то я понимаю, но какого черта ты мне не сказал про «брата»?!

Пожав плечами, Тошка меня обнял, поцеловал в макушку.

– Тебе было бы слишком больно. А я этого не хотел.

– Больно?..

– Как мне. Понимать, что любишь сестру, хочешь сестру… я не хотел, чтобы с тобой было то же самое. Я думал, если скажу, что я гей – тебе станет противно, ну и…

– Дурак. Дурак, слышишь! Дебил, скотина! Я же тебя до сих пор!.. Мерзавец!..

Я рыдала, колотила Тошку кулаками в грудь, орала что-то ругательное, снова рыдала. Кажется, Тошке пару раз даже пришлось объяснять сердобольным прохожим, то у нас все в порядке, полицию и медиков вызывать не надо, мы сами справимся. А потом я как-то постепенно успокоилась в его руках, прижалась к его груди.

– Все хорошо. Правда, все хорошо. Тише.

– А ты меня больше не любишь. И не хочешь. Я чувствую, – пробормотала ему в шею, чуть поерзав у него на коленях.

– Люблю. Ты мне правда как сестра. Даже ближе. Я привык, что нельзя, понимаешь? Потому и парни – что с тобой ни одна девчонка не могла сравниться. Я вообще на других девчонок смотреть не хотел, это было бы предательство, понимаешь?

– Все равно дурак, – всхлипнула я. – Я из-за тебя хотела операцию по смене пола сделать. Но испугалась, что это больно…

Тошка подозрительно хрюкнул.

– Ага, правильно. Операция – это больно.

– Не операция, – сердито поправила его я. – А это, ну… трахаться в задницу.

Этот паразит заржал. Громко. Жизнерадостно. С подвыванием.

– Ах ты!.. – я стукнула его в грудь и тоже заржала. От общего идиотизма ситуации. Санта-Барбара, вашу за ногу!

– Тише, Тишка, не дерись! – Он поймал меня за обе руки и прижал к себе. Так мы с ним и ржали в обнимку, пока ржачки не закончились, и не остались одни всхлипывания с подвываниями на тему «ой-ой-ой, мой животик!»

– Значит, Барби. А как же «не могу смотреть на других девчонок»?

– Ну вот как ты смогла посмотреть на кого-то другого, так и я смог. Знаешь, это погано – чувствовать себя виноватым.

– Ага, знаю. Но тебе не надо… ну… погоди-ка! Я же вышла замуж почти семь лет назад! Почему ты тогда себе девчонку не завел?

– Кобылевский не в счет. Ты его не любила, только за ним пряталась.

Я чуть было не возмутилась, как это – не любила? Но, подумав полсекунды, поняла: Тошка прав. То, что у меня было с Кобылевским, на любовь похоже примерно как крабовые палочки на краба. У меня ни разу при виде него не заходилось сердце, как при виде Бонни. Я никогда не представляла, как он будет выглядеть без костюма и нельзя ли с него отлить Конана ню. Это было что-то скучное, безопасное и пресное, как «полезные» щи его мамы.

Но, получается, Тошка знает, что я влюблена… то есть – вся труппа видит, что я схожу с ума по Бонни Джеральду? Боже… как стыдно…

– Всем заметно?

– Угу, – Тошка сочувственно погладил меня по голове. – Но это пройдет. Напишешь про него, и как рукой снимет. Сколько тебе осталось?

– Глав пять-шесть… погоди, откуда ты знаешь?

– Кто-то вчера ноут на подоконнике оставил. А пароль не сменил.

– Ах ты!.. и как тебе?

Тоха рассмеялся.

– Круто. Где ты столько про него раскопала? И если про мафию – правда, не боишься?

– Не-а, не боюсь. Фил сказал, что будет очень круто, если я напишу книгу про Бонни, главное, сделать морду кирпичом и «все имена вымышлены, все совпадения случайны, великий Бонни Джеральд только вдохновил великого Тая Роу на очередной сугубо художественный шедевр». А все проблемы с Бонни он, если что, урегулирует сам.

– А на вопрос «откуда дровишки» не отвечаем, товарищ Штирлиц.

– А надо? – глянув в умирающие от любопытства синие брутальные глазки, я вздохнула: – Но если ты кому хоть слово об этом скажешь, я тебя убью, товарищ Вайнштейн. Понял?

– Яволь!

Для убедительности показав Тошке кулак, я ему все рассказала. О первом походе в «Зажигалку», о нечаянном совпадении и полутора месяцах свиданий с закрытыми глазами. О караоке и безумной репетиции вчерашним вечером. То, что не рассказывала даже ближайшей подруге Манюне.

– …последний кадр, занавес. Продолжения истории не будет.

Несколько мгновений помолчав, Тошка присвистнул.

– Ты даешь… я тобой горжусь! А чой-та не будет? Тебе надоело его трахать? – он хмыкнул, вспомнив «чуть операцию по смене пола не сделала». – Мне, что ли, попробовать…

– Ах ты!..

Мы рассмеялись вместе. Потом Тошка погладил меня по щеке, поцеловал в нос.

– Зря ты насчет «не будет». Джерри на этой постановке сам на себя не похож, ведет себя, словно в монастырь записался. Вольнослушателем. Девчонки из труппы в глубоких обидках: никого из них не трогает. Не то что раньше, за постановку – всю труппу кроме Тома, невзирая на пол и возраст. Барби говорит, Мартин к нему подкатывал – тоже бесполезняк, хотя на предыдущей постановке вовсю трахались. Народ уже беспокоится, не стал ли Джерри импотентом.

– Хера себе импотент, вчера чуть меня не отымел прямо в зале! – возмутилась я и удивленно уставилась на снова ржущего Тошку.

– На вас не угодишь, матушка. Не замечает – плохо, чуть не трахнул прямо на репетиции – тоже плохо. А ты не думала, что он тебя узнал и просто ждет, пока ты сама признаешься, храбрый заяц?

Я покачала головой, вспомнив его вчерашнее лицо.

Нет. Не узнал. И не узнает. Не совмещается в его голове прекрасная незнакомка со стеком и скучная кофейная девчонка, по уши в него влюбленная. Если бы совмещалась – вряд ли бы он вчера смотрел на меня этак снисходительно, почти презрительно.

Нет.

Антошка только вздохнул.

– Тебе виднее, конечно. Но мне кажется, ты дуришь, сестренка. Скажи ему. Он нормальный парень, хоть и псих. И влюблен без памяти, сама ж видишь.

Я упрямо помотала головой. Нет, не вижу. И говорить не буду. А если Тошка сейчас еще тоном Ирвина скажет «ты передумаешь» – я его… я его… пивом оболью, вот!

Но он не сказал. И, наверное, зря.

 

Глава 32. Нью-Йорк, белый смокинг и фиалки

Следующим вечером я, как последняя мазохистка, опять поехала в «Тихую гавань», в бунгало номер восемь. Зачем? Я врала себе, что просто посмотреть «Тони», в субботу вечером обещали прямую трансляцию с церемонии. У меня в комнате нет телевизора, у ноута маленький экран, и в соседних кафе – тоже все не то. А на самом деле мне просто хотелось побыть там одной. Увидеть пустую кухню, не почувствовать запаха кофе с кардамоном и имбирем, не найти там Бонни – даже смятой постели не найти. Убедиться, что мы с ним – разные, непересекаемые, как параллельные прямые. Мне нет места в его насквозь прозрачном, продуваемом скандалами и залитым светом софитов мире. А ему нет места в моей маленькой, тихой, интровертной вселенной.

И не будет никогда.

Все было именно так, как я и ожидала. Обыкновенный гостиничный номер, чистый, пустой и безликий. Я заказала легкий ужин, бутылку мартини с двумя бокалами (буду пить со своей шизой, не в одиночестве же). Привычно побрызгала волосы шейком мяты и лемонграсса – еще одна дань мазохизму, запах наших свиданий. Включила плазменную панель в половину стены.

Шесть часов вечера. Заставка: самая престижная, самая-пре-самая премия за вклад в театральное искусство, многолетние традиции и все такое. Вот и наше жюри – маститые, именитые деятели. Маленькое интервью у того, у другого, а вот и номинанты, скажите нам пару слов… И параллельно – прогнозы «Нью-Йорк Таймс»: лучшая пьеса, лучшая музыка, лучшая мужская роль, лучшая сценография…

– В этом году в номинации «лучшая хореография мюзикла» целых пять претендентов, но лауреат известен заранее. Сегодня Бонни Джеральд планирует в восьмой раз получить «Тони», и наши аналитики не сомневаются в его победе. Вот одна из номинантов, Ленни Бернс, открытая дуэтом «Том и Джерри», в ее активе две премии за лучшую женскую роль, одна за роль второго плана. Ленни несколько лет работала с дуэтом, в прошлом году – вторым хореографом, а в этом представила на суд публики свою первую самостоятельную работу.

Камера наезжает на сияющую морковными переливами мисс, больше всего похожую на Пеппи Длинный Чулок, играющую в ослепительную принцессу. Она изумительно хороша, в ее глазах смех и лукавство, ее спутник (знакомое по ТВ лицо) явно в нее влюблен. Рядом с ней журналистка кажется сероватой, несмотря на задорную прическу и громкий голос.

– Ленни, ваш дебют как хореографа номинирован на премию «Тони», надеетесь ли вы обойти своего учителя?

– Разумеется, я превзойду Джерри! Не могу же я его разочаровать!

Рыжая смеется и машет кому-то, камера поворачивается, и на экране появляется Бонни Джеральд: в белом смокинге, чуть затемненных очках в золотой оправе, воплощение стиля и уверенности в себе. Разительный контраст с Бонни восьмилетней давности, когда он получал свою первую премию и смотрел на Сирену щенячьими глазами.

– О, Джерри! Как вы оцениваете шансы вашей ученицы на получение «Тони» сегодня? – в голосе журналистки сквозит желание хоть маленького, но скандальчика, хоть намека на скандальчик.

Бонни радостно улыбается в камеру, обнимает Ленни за плечи и заявляет:

– Отличные шансы. Если бы я был в жюри, то голосовал за нее.

Кадр меняется, на экране появляется очень важный бородатый господин, вещает о судьбах драматического театра в Америке. Я смотрю не слишком внимательно. Перед моими глазами все еще Бонни – его улыбка, его рука на плече рыжей красотки.

Его ученица. Звучит так невинно, правда? Если не знать, как учили самого Бонни, и не знать, что для него танец и секс – одно и то же.

Да. Я ревную. Это горькое, безнадежное чувство понимания: у нас с Бонни нет практически ничего общего. Ленни ему намного ближе. Она рядом с Бонни выглядит естественно и правильно, они оба – красивы, артистичны, успешны, для них обоих привычен свет рампы и внимание журналистов.

Я бы не смотрелась рядом с ним. Я не умею так сиять, притягивать взгляды и естественно распускать павлиний хвост. Мне бы хотелось поскорее зайти внутрь и присесть в уголочке, а не выпендриваться перед камерами.

Что ж. Все так и есть. Бонни – на сцене, на экране, купается в восторгах публики, а я – здесь, с бутылкой мартини и своей глупой, безнадежной любовью. Наверное, он представляет свою мадонну именно такой, как Ленни: ослепительно сияющей звездой. Может быть, он надеется встретить ее в Нью-Йорке, среди коллег…

Нет. Не буду об этом думать, так можно додуматься черт знает до чего. Я пришла сюда не для того, чтобы плакать, а для того, чтобы увидеть другого Бонни. Настоящего. Еще одного настоящего Бонни Джеральда.

Налив мартини с апельсиновым соком в два бокала, я стукнула их друг о друга с мелодичным «дзынь».

– За твою победу, Бонни. Сейчас и всегда.

Улыбнувшись ведущим на экране, я пригубила коктейль. Один глоток. Хватит пока.

За час перед телевизором я увидела Бонни всего пять раз. Несколько слов их с Томом интервью – о номинированной постановке, о планах, о «Нотр Не-Дам». Несложно догадаться, что всплыло имя Сирены: правда ли, что она будет играть в новом мюзикле?

– Конечно же, нет. – Бонни излучает любовь ко всему миру в целом и к Сирене в частности, чистую христианскую любовь. – Мы с Томом предпочитаем зажигать новые звезды, а не прятаться в тени старых. Она слишком великолепна для нашей скромной постановки, к тому же, она не любит спиричуэлс.

Бонни невинно улыбается, словно всему миру должно быть понятно, при чем тут негритянские гимны. Миру не понятно, журналистке тоже, но она не переспрашивает – эфирное время ограничено. А труппа сейчас наверняка в полном составе прилипла к телевизорам и рукоплещет своему безумному гению. Лучшему на свете тирану, деспоту и психу, посмевшему еще раз напомнить Сирене о ее позоре.

Я тоже аплодирую. Стоя. Ты великолепен, Бонни, хоть и козел. Злопамятный сицилийский козел. Не хотела бы я попасть в число твоих врагов.

И вот, бокал сока с мартини почти пуст, все номинанты представлены, и начинается голосование. Сначала драматический театр, я смотрю на незнакомые лица и машинально отмечаю: это я посмотрю, и это, и то… или не посмотрю, как фишка ляжет. Но в памяти откладывается, когда-нибудь да пригодится. В конце концов, почему бы мне по окончании работы с Томом и Джерри не поехать в Нью-Йорк? Я свободная, обеспеченная женщина, слава мистеру Штоссу во веки веков, аминь. Могу себе позволить.

Это же здорово, поехать в Нью-Йорк, потому что мне хочется. Просто хочется. Здорово и непривычно: учитывать свои желания, а не чужие, и не считать каждую копейку.

– Выпьем за Нью-Йорк, Бонни! – налив еще мартини, я снова поднимаю бокал.

Я не пьяна, нет. Бутылка почти полна. Я хочу посмотреть на Бонни в здравом уме и трезвой памяти. Хочу увидеть его на сцене, принимающим поздравления. Хочу услышать, что он скажет. Конечно, вряд ли он сегодня признается вслух, что собирается играть Эсмеральдо, но… но я все равно надеюсь на чудо. Самое прекрасное, самое важное для меня чудо: его песню.

Наконец, драматические номинации заканчиваются, начинается мюзикл.

Лучший дебют: Мартин Салливан, Луций в мюзикле «Куда ушла Медея», постановка Тома и Джерри.

Мартин? Наш Мартин! Офигеть как круто!

Лучшая женская роль – тоже «Медея». Второй план, мужская и женская – опять «Медея»!

На экране Том, он забыл про свою унылость и почти подпрыгивает на месте, машет рукой в камеру, улыбается. Да, знай наших! Я жду, что покажут и Джерри, но почему-то – нет. И ладно. Смотрим следующего победителя, теперь режиссура. Конечно же, Том и Джерри, только Том и Джерри! Я тоже подпрыгиваю перед экраном, со всех сил желая им победы. И когда ведущая разворачивает бумажку…

Раздается звонок в дверь.

Здесь. Сейчас. Кто-то звонит в дверь моего бунгало. Горничная? Наверное… но я же ничего больше не заказывала!.. Идя к двери, машинально бросаю взгляд на часы: двадцать пять минут восьмого. Обычно Бонни приходит в семь. Обычно, но сегодня он в Нью-Йорке, и через десять секунд я увижу его рядом с Томом, ведь они оба – режиссеры…

Бегу к двери, скорее послать горничную на фиг и вернуться к телевизору!

Даже не глядя, кто там, распахиваю дверь, спрашиваю заготовленное:

– Ну?.. – и замираю, не веря своим глазам.

На пороге стоит Бонни. Белый смокинг, белые брюки. Вместо дымчатых очков – черная лента. И корзинка фиалок в руках. Сиреневые, белые, розовые, голубые и лиловые фиалки с каплями росы на лепестках.

– Прости, я опоздал сегодня, – мягко улыбается он.

Хочет сказать что-то еще, но тут притихший было телевизор объявляет:

– Премия за лучшую режиссуру присуждается Тому Хъеденбергу и Бонни Джеральду!

Зал взрывается овациями, Бонни замолкает и криво усмехается: ты сама все слышишь. А я смотрю на него, как дура, и в голову не приходит ничего, кроме:

– Ты же в Нью-Йорке!

Он смущенно пожимает плечами, протягивает мне фиалки. Я беру их одной рукой, второй хватаю за руку Бонни и тащу его в гостиную, к экрану. Там – Том, толкает речь. Один Том, без Джерри. Я не понимаю толком, что он говорит, потому что перевожу взгляд с него – на Бонни, с Бонни – на экран… почему, почему он – тут? Ведь этого не может быть, я сама видела…

– Как? – требую у него ответа.

– Самолетом, – улыбается он. – Я угнал неплохой самолет, но над ЛА были пробки.

Я все равно не верю. Что-то здесь не так. Может быть, ТВ врет, и сегодня показывают запись? Но белый смокинг – тот самый, только немного измят, и Бонни пахнет иначе, чем всегда – сквозь привычный «Кензо» пробивается запах пота, чужих людей, смога. В самолете не было душа.

– Премия за лучшую сценографию… – вещает девушка на экране.

Я не слушаю, я смотрю на Бонни. Трогаю Бонни – его грудь, его плечи, его губы… под моими пальцами его губы горят, он ловит мою руку, тянет меня к себе… и мир вокруг исчезает. Остается только он, мой Бонни, и его чертов белый смокинг летит на пол, следом – рубашка, и мое платье оказывается задрано, а я – на полу, распластана под ним, обнимаю его ногами, вцепляюсь в его волосы и кричу:

– Мой Бонни!..

Вдруг он замирает во мне, надо мной, и улыбается. А невнятные звуки из телевизора складываются в слова:

– …за лучшую хореографию… в связи с отказом от номинации… Ленни Бернс!

Там, в телевизоре, удивлено ахает и гремит овациями зал, журналисты радостно комментируют внезапный скандальчик, а тут, на полу перед телевизором, касается моих губ Бонни. Легко, невесомо целует меня и шепчет:

– Ti amo, ma`bella donna. (Я люблю тебя, мадонна, – итал.)

Мне показалось, что я умираю. От счастья, от нежности, от пронзительной ясности и правильности этого мгновения. Самого прекрасного в моей жизни. От самого невероятного оргазма, поднявшего меня куда-то за облака. От силы и осторожности рук Бонни, удерживающих меня от падения на землю.

– Ti amo, Бонни, – шепнула я. А может быть, дождь за окном. Наверное, дождь, иначе почему у него мокрое лицо? И у меня тоже. И губы у него соленые, как море.

Еще я хотела сказать ему: спасибо, Бонни. Никто, никогда не дарил мне такого подарка. Я знаю, как для тебя важна эта премия, знаю, что мюзикл – смысл твоей жизни. Ради сегодняшнего дня ты вкалывал, как проклятый, ты выжимал из артистов все возможное и чуть-чуть сверх. Я знаю. Я видела, как ты это делаешь. Видела твои глаза во время репетиций, слышала твой пульс и запах пота после. И потому твой подарок – бесценен. Это чуть больше, чем сердце. Это кусочек твоей души.

Но не смогла. Горло перехватило слезами, и я просто обняла его, руками и ногами, и прижалась губами к его шее, к жилке, где бьется пульс.

Мой Бонни. Ты получил то, что хотел – мое сердце, мою душу. Навсегда. Я знаю: что бы ни случилось, сколько бы времени ни прошло, я никогда не забуду твоего подарка.

А сейчас – мы идем на кровать, и я позволяю Бонни снять с себя платье, то самое шелковое платье цвета осенних листьев, в котором я впервые слышала, как он поет для меня. Сейчас я не хочу думать о будущем или помнить о прошлом, есть только здесь и сейчас: я и Бонни. Мадонна и сумасшедший гений, мой больной ублюдок. Чертов сицилийский козел, не узнавший меня позавчера, а сегодня подаривший мне чуть больше, чем весь мир.

– Я люблю тебя, – шепчу, когда он приникает ко мне, голый, горячий. – Я люблю тебя, Бонни Джеральд.

– Я знаю, – отзывается он, и в его голосе – счастье.

– Самонадеянный ублюдок. – Провожу ладонью по его щеке. Гладкой. Побрился в самолете. Для меня.

– Твой самонадеянный ублюдок. – Он трется лицом о мое плечо, и я чувствую его улыбку. – Только твой.

Он врет, но мне все равно. Слишком хорошо сейчас, чтобы думать о чем-то еще. Пусть. Пусть он опять перетрахает всю труппу, включая уборщицу и консьержа, мне все равно. Пусть только сейчас он будет со мной. Еще немного. Самую капельку сказки.

Я получила свою сказку. Нежную, горячую сказку в его объятиях. Не только еще один безумный секс, но и почти семейный вечер перед телевизором. Я смотрела церемонию (иногда, самые интересные моменты), а Бонни слушал и комментировал. То едко, то весело, и всегда – в самую точку. Я узнала о театральной жизни Америки в сто раз больше, чем за всю прошлую жизнь. И обзавелась еще одной мечтой: сходить с Бонни на мюзикл. Лучше всего на тот, где хореографию ставила Ленни Бернс. Вот только Бонни об этом не сказала.

А еще не сказала ему, что сегодня мне почему-то неловко делать с ним то же, что и в прошлый раз (и в позапрошлый, и во все остальные… я дура, знаю). Максимум, на что я решилась, это, уже выключив телевизор, потянуть его за волосы и укусить за губу. И вздрогнула, когда он застонал – голодно, словно ждал этой боли, словно именно ради нее летел из Нью-Йорка.

А я смутилась. Всего на миг, но он почувствовал. Будто вынырнул из тумана, и вместо послушного хастлера рядом со мной оказался Бонни Джеральд – не тиран и деспот, а просто взрослый сильный мужчина, отлично понимающий, чего он хочет, и умеющий этого добиваться. Таким он нравился мне даже больше. Хотя нет. Больше всего мне нравилось, что он – разный. Что он может себе позволить быть слабым и послушным. Со мной. Только со мной.

– Мадонна, что случилось?

Мне захотелось соврать: ничего. Но я не стала. Противно врать человеку, который доверяет тебе. Нельзя. Потому я честно сказала:

– Не знаю. Ты, эта премия, белый смокинг… Великий гениальный Бонни Джеральд.

Он покачал головой:

– Великий гениальный больной ублюдок. – Кривовато улыбнувшись, поднес мою руку к губам, поцеловал пальцы и лизнул запястье. – Белый смокинг ничего не меняет, мадонна. И вообще я голый.

Я невольно улыбнулась. Вот что-что, а сбивать пафос Бонни умеет отлично.

– Ты даже голый такой… ну…

– Не стеклянный, – хмыкнул он и провел моим пальцем по тонкому розовому шраму на плече. Мной оставленному шраму. – Ты хочешь играть. У тебя дыхание учащается, я слышу.

Его дыхание тоже стало быстрее, крылья носа затрепетали. Он перекатился на спину, притянул меня к себе, позвал:

– Madonna, ты купила меня, помнишь? – его голос дрогнул, словно он хотел попросить меня о чем-то, но не решался.

Я опять смутилась. Но на этот раз не от неловкости – к черту дурь, я же вижу, он хочет игры. А как раз от силы его желания. Такой снос крыши был разве что в первые два раза, потом мы играли, конечно, но не так… э… насыщенно. А тут он и тоном, и всей позой просил: накажи меня, отымей. После такого романтичного начала немного странно.

Сведя его руки над головой, я прикусила его губу, послушала тихий стон и приложила ладонь к яростно забившейся жилке на шее. Очень резкая реакция. К чему бы это?

– Британские ученые интересуются, что ты такого натворил, больной ублюдок, что просишь порки, – шепнула ему в губы, запуская руку в его волосы и массируя затылок.

Он на миг замер, и выдохнул:

– Я… ошибся.

– Расскажи мне.

Он зажмурился – я почувствовала по тому, как напряглось его лицо – и медленно выдохнул, словно заставляя себя расслабиться.

А я слегка ударила его по губам:

– Я хочу это слышать. Сейчас же, – так ему будет проще, я уже поняла: он на самом деле не верит, что кому-то может быть интересны его мысли, его прошлое и он сам. Ему нужно об этом напоминать, иногда – таким образом.

– Мне показалось, что я нашел тебя. – Я едва подавила дрожь: столько в его тоне было боли. – Голос был так похож, и запах… не мята и лемонграсс, что-то другое… я не знаю… я… безумно хотел, чтобы это оказалась ты. Найти тебя. Увидеть тебя. Поверить, что мы… но… – он тяжело сглотнул, прижался щекой к моей ладони. Мое сердце билось, как сумасшедшее: он меня почти узнал, все могло быть совсем иначе! Мне стоило всего лишь протянуть ему руку! – Но это была не ты. Я ошибся. Ты бы… ты бы не оттолкнула меня. Я знаю, – прозвучало отчаянно и беззащитно, словно: «скажи мне, что любишь, что никогда не оттолкнешь, прошу тебя!».

Я прикусила губу, чтобы не ляпнуть: ты не ошибся, Бонни. Это я ошиблась, дура. Сама все испортила. Не могу же я сейчас сказать: я уже оттолкнула тебя, не поверила. Отвернулась. Приняла за козла, который трахает все, что шевелится.

Но ведь он именно такой и есть! Глупо думать, что внезапная любовь к «мадонне» сделает из него другого человека. Все равно, что верить в магическую силу обручального кольца: до свадьбы был мудак, после свадьбы стал ангелом. Ага. Три раза. Видела я дур, которые искренне верили в чудо, а потом подавали на развод, едва залечив сломанные ребра.

Бонни – не ангел и никогда им не будет. Он всегда был больным ублюдком, такой есть и таковым останется. Всегда. Даже когда ему стукнет восемьдесят, он будет гениальным больным ублюдком, трахающим все, что шевелится, и играющим в свои адреналиновые игры. И я люблю его именно таким, какой он есть. С открытыми глазами. Наплевав на то, что он никогда не назовет меня по имени.

– Я люблю тебя, больной ублюдок.

Нежно поцеловав его в губы, я намотала его волосы на руку. Он доверчиво и счастливо улыбнулся, что-то в его лице появилось такое детское, невинное и беззащитное.

– Я люблю тебя, мадонна.

«Заставь меня поверить, что я нужен тебе, что ты хочешь меня, что я могу дать тебе то, что не даст никто другой. Что ты любишь меня таким, какой я есть», – вот что я услышала. И ответила так, как он хотел. Как мы оба хотели. Потому что никто больше не даст мне этого волшебного ощущения – полной власти, абсолютного доверия. Ощущения, что исполнят любое мое желание, чего бы это ни стоило.

 

Глава 33. Любит, не любит, плюнет, поцелует

В этот раз я безо всякой нежности выплеснула на него всю свою боль – от несбывшейся мечты, от собственной трусости и глупости. Я чувствовала его боль, как свою, плакала и улетала в космос вместе с ним, и это делало нас еще ближе. Почти одним целым. Мне даже показалось, что я, наконец, поняла – почему Бонни нужна эта игра. Почувствовала его свободу – свободу полного, абсолютного доверия, свободу от одиночества и непонимания.

Не знаю, как у меня получилось, но отметин на его коже я почти не оставила. По крайней мере, ничего, что не сойдет за несколько дней без следа. И, похоже, зря. Когда после сессии (и душа, где мы не столько мылись, сколько расслабленно целовались) я втирала мазь в его спину, он этак повел плечами… вот опять: он ничего не сказал, я даже лица его не видела, а поняла. Чего-то ему не хватило.

– Вслух, Бонни, – шепнула ему на ухо, лизнув мочку. – О чем ты сейчас подумал.

– Британские ученые изучили телепатию, – хмыкнул он. – Как тебе удается?

– По усам и хвосту. А, еще положению шерсти на спинке и форме ушей. У тебя очень выразительная спина, ты знал?

– Мр-разумеется. – Он тихо и довольно засмеялся. – Мне нравится, когда ты оставляешь на мне метки. Это почти как чувствовать твои прикосновения, только потом. Как будто ты все еще рядом.

– Тебе мало? – я провела ладонью по припухшему красному следу поперек его лопаток.

– Нет. Просто… когда я касаюсь вот этого, – он дотронулся до шрама на плече, – мне легче поверить, что ты мне не приснилась. Что я еще не сошел с ума и не придумал тебя.

– Это было бы слишком драматично. Какое-то концептуальное кино, Чак Паланик и все такое. Мне кажется, твое амплуа – что-то более…

– Дурацкое? – спросил он невиннейшим голосом, но не выдержал образ и хрюкнул.

– Именно! Ты так хорошо меня понимаешь! – в подтверждение я дунула ему в поясницу с ужасно неприличным звуком, как делают с маленькими детьми, чтобы рассмешить.

Бонни предсказуемо заржал, извернулся и поймал меня:

– Я отомщу тебе за надругательство, женщина! – получилось так грозно, что я не смогла даже сопротивляться: животик сводило от смеха. Тот самый животик, в который Бонни дунул, издав еще более неприличный звук, и принялся щекотать.

Я вяло отбивалась – делу сопротивления мешал вирусный ржач в особо тяжелой форме. Мстя прекратилась, только когда мы оба, устав смеяться и запутавшись в простыне, свалились с кровати. По счастью, на толстый ковер, так что ни одна особо умная голова не пострадала. Несколько минут мы валялись в обнимку на полу, вздрагивая от остатков ржача, пока мне не пришла в голову (очень умную, #я_ж_писатель!) Великая Мысль. Вот именно так, с большой буквы Мы.

Выпутавшись из простыни, я сказала веское: «Щас!» – и отправилась искать Орудие Сотворения Фигни. Нашла в собственной сумочке, невесть как там завалявшееся, и вернулась к Бонни, который с любопытством прислушивался к моим поискам, но забраться обратно на кровать поленился. И правильно поленился. Голый, растрепанный и хорошо оттраханный Бонни, небрежно замотанный в черную шелковую простыню, возлежащий на ковре рядом с кроватью в позе «котики отдыхать изволят прямо там, куда со шкафа свалились» – потрясающий сюр. Если бы Дик разместил такую фотку в журнале «для взрослых» как рекламу «Зажигалки» – к нему бы выстроилась очередь длиной отсюда и до Аляски.

А Бонни – гений. Пластика, артистизм и харизма сшибают с ног, даже когда он просто мается дурью от избытка счастья в организме. Именно счастья. И это совершенно сумасшедший кайф, видеть, что ты делаешь кого-то настолько счастливым. Просто так, одним своим присутствием.

– Ага! – грозно сказала я, остановившись над ним с фломастером наперевес.

– Мне пора бояться? – ленивые котики повели на меня ленивым ухом.

– Дрожать и падать ниц, смертный.

– Ага. Я прямо тут упаду, ладно?

– Нет уж. Поднимай ленивую задницу и давай на кровать.

Мне изобразили невероятно тяжелый вздох… нет, не так. Невероятно Тяжелый Вздох имени Тома Хъеденберга, олимпийского чемпиона по тяжелой вздыхалике. А может быть, это Бонни его и тренировал, как старший и более опытный товарищ. Запросто. Вот честное слово, я его пожалела и захотела взять на ручки! Но Великая Цель, она же Фигня, не позволила мне отступить. Так что я отобрала у Бонни простыню, слегка подтолкнула его, чтобы перевернулся на живот, и велела лежать смирно и не ржать. Ибо я сейчас буду творить шедевр. Он же хотел что-то такое, да? Вот и будет. Щас.

Бонни смиренно терпел мои художественные потуги и в самом деле не ржал. Так, изредка хихикал, когда было особенно щекотно, и тихонько ворчал, что ему не видно, а он сейчас лопнет от любопытства, и его мученическая смерть будет на моей совести. Наконец, минут через десять я оглядела дело рук своих и признала, что оно есть хорошо и уместно.

– Готово!

Я легонько шлепнула его по ягодице, чуть ниже свежесотворенного шедевра. Почти автографа! Мне, конечно, очень хотелось оставить полноценный автограф «Тай Роу», как на книжках. Но конспирация, мать ее! Пришлось довольствоваться розой. В смысле, цветком. Смотрелось просто изумительно! Даже лучше, чем некая ромашка, разделившая с Бонни его дебют в «Зажигалке». А что фломастер попался зеленый, оказалось даже хорошо. Это ж современное искусство, а не какой-то там нудный Ренессанс! У нас свободомыслие даже для цветов, и роза имеет право быть зеленой.

Разумеется, Бонни тут же скатился с кровати, метнутся в ванную, – благо близко и по прямой, никакой мебели в засаде, – и через пять секунд раздалось жизнерадостное ржание. Британские ученые на автомате задумались: какую траву едят сицилийские козлы, чтобы так ржать? И пришли к выводу, что это благотворное воздействие генномодифицированной розочки. Зеленой. Зато очень красивой! Между прочим, роза – это чуть ли не единственное, что я умею рисовать. Ну, кроме палка-палка-огуречик. Но я сочла, что до сего шедевра, запечатленного на заднице Бонни Джеральда, современные ценители искусства еще не доросли. Вот в следующем поколении, быть может…

– Круто! – заявил довольный, как сто слонов, Бонни, плюхнувшись со мной рядом на кровать. – Ты – величайший художник современности. Круче Квазимоды.

– М?.. – лениво переспросила я, устраиваясь в его объятиях и натягивая на нас простыню.

То есть я, конечно, вполне понимала, что имеет в виду этот мохнатый тролль. В одной из первых сцен «Нотр Не-Дам» юное дарование Квазимодочка графически раскрывает суть надписи «Городская выставка современной живописи» на стене собора. С лесенки, баллончиками с красками дорисовывает некоторым буквам недостающие элементы в стиле классических назаборных надписей, проще говоря, головки, яйца и прочая, и правит слово «живопись» на «жопопись», иллюстрируя мысль сразу двумя картинками вместо буковок «о». Именно там Квазимоду выбирают королевой всего этого богемного дурдома.

Но мне понравилось, как Бонни раскрыл концепцию в нескольких словах. Пожалуй, я бы сама лучше не сказала. Сразу видно, наше мнение относительно современного искусства совпадает до десятого знака после запятой.

Собственно, мы бы и уснули за обсуждением животрепещущей проблемы современного искусства в целом и постановки мюзикла в частности, если бы Бонни не прервался на полуслове:

– К дьяволу жопописцев. Мадонна, хватит уже от меня прятаться. Я люблю тебя, ты любишь меня, какого дьявола мы не можем просто быть вместе?

Я на несколько мгновений зависла. Вот как ему ответить? Что я боюсь до истерики, что, увидев меня, он разочаруется и забудет свою мадонну через полчаса? Он это уже слышал. И я слышала. Да и чушь это. Я же знаю – не забудет. Невозможно забыть женщину, ради которой отказался от «Тони». Но чего тогда я боюсь на самом деле? Вот бы самой это понимать…

– Я не могу тебе сказать, Бонни, – вздохнула я, прижимаясь к нему крепче.

Он фыркнул и поцеловал меня в макушку.

– А ты не говори. Просто допусти на одну секунду, что мне не важно, что именно я увижу. Даже если ты как две капли воды похожа на Сирену, или у тебя кожа в синих разводах, или на лбу татуировка «разыскивается Интерполом» – это не сделает тебя кем-то другим. Я люблю тебя, мадонна. Тебя. Не образ, не тайну. Тебя, какое бы имя ты ни носила.

– Я… мне очень хочется тебе верить, Бонни. Правда. Но…

– К дьяволу все «но», мадонна…

– Роуз. Это был автограф.

На миг он замер, а потом тихо-тихо шепнул:

– Спасибо, dolce mia. – И, несколько секунд помолчав, повторил: – Rosa. Rosetta. Мне нравится, как это звучит.

Мне тоже понравилось, как он произносит мое имя. В музыке такая интонация обозначается «dolce cantabile» – нежно и певуче. Мое имя, прозвучавшее так, стоит риска… хотя – нет. Никакого риска. Гениальному хореографу ни разу за почти два месяца совместной работы не пришло в голову поинтересоваться именем кофейной девочки. Ему вполне хватало мисс Ти или мисс Кофи. Он, кажется, даже не удосужился задуматься, какое отношение их помреж имеет к автору сценария. А зачем? Теми правками, которые надо было внести, занимался Том, да и правок было с гулькин нос. Что там я делаю в ноутбуке, его тоже никогда не интересовало: может, в соцсетях сижу или в игрушки играю, да хоть порнушку смотрю – ему все равно.

– Ты опять грустишь, mia bella Rosa. Почему?

– У нас с тобой получилась такая красивая сказка, Бонни. Если бы я писала книгу, то сегодня был бы финал. Ну там «они признались друг другу в любви, поженились, нарожали кучу детишек и жили долго и счастливо». Вся будущая жизнь в одном предложении. Как эпитафия.

Бонни фыркнул и подул мне в макушку, крепче прижимая к себе.

– Трусишка. Нежная беззащитная Rosetta. Что ты имеешь против «поженились»? Или тебе не нравится пункт «детишки»?

– Ты и дети? Не верю. Впрочем, ты и «поженились» – тоже, – получилось глуховато, потому что прямо перед моими губами была его грудь.

– Пари? – У него сделался настолько невинный тон, что подвоха бы не заметил только глухой. А меня разобрало любопытство.

– Что ты задумал, Бонни?

– Ничего общественно опасного, честное слово. Так как насчет пари?

– Озвучь условия.

– Ты не веришь, что я могу жениться, да? Так вот, если ты поверишь, прямо сегодня – то покажешься мне. Идет?

Мне стало страшновато. Все как-то неожиданно… с чего я должна поверить? Он мне свою жену предъявит, что ли? И десяток итальянских детишек? Впрочем, если у него есть жена – то моя конспирация определенно ни к чему. Потому что узнает он мое имя или не узнает, но между нами все будет кончено. А если жены нет… тогда – как? Женится на мне прямо сейчас?..

От этой мысли мне стало горячо и щекотно, и сердце затрепыхалось, глупое. Вот всегда так, придумается какая-нибудь чушь, и все. Дурочки готовы растечься лужицей.

Ладно. Не буду гадать. И отказываться я тоже не буду – иначе умру либо от любопытства, либо от сожаления, что упустила свой шанс.

– Не слышу твоей ставки, Бонни.

– Я поставлю… желание. Любое твое желание, без ограничений. Захочешь, чтобы я спрыгнул с небоскреба – я прыгну. Захочешь, чтобы я поехал в Африку и провел там всю жизнь в католической миссии, ухаживая за прокаженными – поеду в Африку.

– Ты сумасшедший. Я не верю, что ты прыгнешь, это слишком… нет. Просто не верю. Жизнь не стоит одного дурацкого пари.

– Дурацкого пари может и не стоит, а тебя – стоит.

– Бонни Джеральд, на что ты меня толкаешь? – Я отодвинулась и уперлась ладонью ему в грудь. – А если мне просто захочется проверить, прыгнешь ты или нет? Из чистого детского желания позырить? Ты умрешь ради этого?!

– Нет. Тогда я сдохну от собственной глупости, и туда мне и дорога. Если ты окажешься еще одной Сиреной… нет. Ты не такая. Ты – настоящая. – Он безумно нежно погладил меня по щеке и улыбнулся. Открыто и доверчиво. – Я знаю, что ты этого не пожелаешь. И даже если ты скажешь: «Прыгай, Бонни» – я буду точно знать, что это безопасно. Или что это необходимо настолько, что по сравнению с этим моя жизнь уже неважна. Понимаешь? Я знаю, что ты не хочешь никого убивать, даже если ты в ярости – ты все равно прежде всего человек.

– Бонни Джеральд, последний наивный романтик двадцать первого века. – Я потерлась щекой о его ладонь. – Ладно. Если я поверю – то покажусь тебе. Но не сегодня. Дай мне еще чуть времени, хорошо? Я… я в любом случае хочу завтрашний день. Наш завтрашний день.

– Их будет столько, сколько ты захочешь, Rosetta.

– Хорошо. Следующее воскресенье. «Зажигалка», общий зал. С шести до семи вечера. Я там буду, Бонни. Никаких масок. Если ты меня любишь – ты меня узнаешь. И знаешь… безо всяких пари. Я в любом случае приду. Но до тех пор ты не будешь подсматривать, обещай мне.

– Зачем еще раз? Я уже дал тебе слово.

В его голосе промелькнула обида, а мне стало стыдно. И правда, зачем мне еще обещание, когда достаточно одного раза? То, что я не привыкла к мужчинам, которые держат свое слово – не повод оскорблять Бонни. У него была сотня возможностей увидеть меня, пока я сплю. Да просто в любой момент снять ленту или очки и заявить что-то вроде «я лучше знаю, что тебе нужно».

– Извини. Я… я правда это очень ценю. Просто непривычно… ты совсем другой. Знаешь, мой муж был весь такой респектабельный, как нотариальная контора. Но никогда не делал того, что обещал. А ты… ты больной ублюдок, сумасшедший гений, но я верю тебе. Это удивительно и прекрасно, верить.

Бонни осторожно привлек меня к себе, обнял, поцеловал в висок.

– Я никогда тебя не обижу, мадонна.

И я поверила. Впервые после смерти родителей поверила, что все будет хорошо. Что рядом есть мужчина, который не подведет, защитит и поддержит, поймет и будет любить всегда, несмотря ни на что.

Мой Бонни.

Может, к черту уже конспирацию? Он не врет, я чувствую, знаю, он правда любит меня. Он не оттолкнет меня, когда узнает. Все будет хорошо. Может быть, у нас в самом деле будут дети… не сейчас, но когда-нибудь…

Я даже представила малыша с выразительными черными глазами в пушистых ресницах, как у Бонни. Очаровательного щеканчика с розовыми пяточками, непоседливого и веселого. Интересно, первой будет девочка или мальчик?

– Rosetta, возьми корзинку с фиалками, – Бонни вывел меня из грез. – И посмотри, что под цветами.

Да, вовремя. Еще бы чуть, и я забыла обо всем на свете, очарованная собственными фантазиями. С чего я взяла, что он хочет детей? Он стерилен по собственному выбору. А его слова… они могли значить совсем не то, что я себе напредставляла.

Нет, не буду бежать впереди паровоза. Где там эта корзинка?

Фиалки нашлись перед телевизором, прямо под белым смокингом. Бедные, совсем помялись и завяли. Надо было ставить их в воду, а мы…

Я залилась жаром и украдкой оглянулась: о том, чем мы занимались, свидетельствовала разворошенная кровать, болтающиеся на столбиках ленты и перевернутая коробка с девайсами. Гнездо разврата! А я – о семье и детях. Логика на грани фантастики.

Выбросив несчастные цветы, я достала из-под них атласную коробочку, ключи на брелоке и конверт. Сердце екнуло: коробочка – размером для кольца. Может быть?.. Да нет, не может! Не может!..

Но вопреки разуму глупое сердце заходилось: да, да, да! И требовало сейчас же открыть, завизжать от радости, броситься Бонни на шею – и… и что дальше? Выйти замуж за больного ублюдка, который влюблен в образ и тайну, а на меня настоящую чихать хотел?

Старательно глядя в сторону, я вернулась на кровать, к Бонни. Он сидел, ждал меня – настороженный, как кот около мышиной норки. И когда я села рядом, тихо попросил:

– Открой.

Несложно было догадаться, что он имеет в виду атласную коробочку. И я открыла.

Там в самом деле оказалось кольцо из белого золота. С бриллиантом раза в три больше бабушкиного. А справа и слева от бриллианта огранки «принцесса» было еще два камня намного меньше, сначала показавшиеся мне черными. Но на свету один отливал синим, а второй – красным.

– Очень красиво, – шепнула я, потому что голос куда-то пропал. Наверное, от страха, что мне все это снится, или что сейчас окажется, что кольцо вовсе не для меня… Господи, почему я до сих пор жду от мужчин исключительно подвоха?

– Надень его. Пожалуйста.

– Это?..

– Это предложение, от которого ты не хочешь отказываться.

Мне безумно хотелось сказать «да». Просто до мурашек по коже. Смущало только одно: слишком все было похоже на сказку. Чересчур. И я закрыла коробочку, чтобы сверкание мечты не слепило.

– Я не отказываюсь, Бонни. Я надену его в следующее воскресенье. В семь часов вечера. Когда ты отдашь мне его с открытыми глазами.

Я вложила коробочку в его ладонь. Но он поймал меня за руку, притянул к себе.

– Сейчас. Я прошу тебя, Rosa. Надень его. Пусть до следующего воскресенья это будет просто кольцо.

– Оставь пока у себя. Пожалуйста, Бонни. Я не могу так, это нечестно… неправильно… я не знаю! Мне… мне будет больно, если через неделю ты его заберешь. Пожалуйста. Я хочу все, как в сказке… шампанское, поздравления… глупая мечта, я знаю…

На несколько мгновений он замолк, прижимая меня к себе – сильно, чуть не до хруста в ребрах. Потом чуть ослабил хватку, потерся лицом о мои волосы, вздохнул.

– Хорошо. Будет так, как ты хочешь, dolce mia.

А меня накрыло облегчением пополам с разочарованием. Вот что я за дура такая? Чего я хочу на самом деле? Ведь я люблю его до сноса крыши, я хочу быть с ним – всегда, везде, я хочу играть с ним, хочу писать о нем и для него, хочу детей от него… и в то же время не хочу ничего менять. Мне страшно. Жить с безумным гением… я уже пробовала жить с гением. Это было ужасно. А если у Бонни еще и окажется правильная сицилийская мама… Я же, по сути, ничего не знаю о его жизни. И не готова бросаться в омут с головой.

Господи, и почему я такая?.. Ладно, хватит повторяться.

– Спасибо, Бонни. Ты самый лучший мужчина на свете.

– А то, – он попытался снова быть веселым самонадеянным ублюдком, но не вышло, слишком много в его голосе сквозило грусти. – Я еще и козу доить умею. Любишь парное молоко?

– Ты доишь козу? В смысле, у тебя есть коза? – Я чуть не засмеялась в голос, настолько белый смокинг, «Бугатти» и мюзикл не монтировались с козой. – На балконе живет?

Он хрюкнул и очень серьезно пояснил:

– Вообще-то у Мерзавки есть стойло рядом с оленями, но она живет везде. Особенно любит жить в гостиной, там самые вкусные подушки.

– Мерзавка? – Если бы мы снимались в мультике, то мои глаза бы показательно выскочили на пружинках со звуком «дз-з-зынь». – Олени? Подушки?!

– Ну да, ее зовут Мерзавка. Тетя Джулия говорит, что у нее нехватка целлюлозы в организме, поэтому она жрет подушки, занавески, покрывала и особенно джинсы. Она обожает джинсы.

– И не подавилась, нет? Там же пуговицы…

– Не-а. Ни разу. Хотя я считаю, что у нее нехватка в организме пинков, а не джинсов. Когда-нибудь я сделаю из нее рагу, – прозвучало так мечтательно, что я засмеялась. А Бонни поцеловал меня в скулу, запустив обе руки мне в волосы, и попросил: – Возьми ключи.

– М-м? – я прижалась к нему плотнее, обхватив обеими руками.

– Ключи от моего дома. Здесь недалеко, за Санта-Моникой, – он потерся о мои волосы щекой. – Там, в конверте, адрес. Вдруг тебе захочется подоить козу или покататься на оленях. Или просто так прийти. Ты любишь мидий?

– Люблю.

– Поехали. Я научу тебя делать мидий по-сицилийски.

– Сейчас? Полночь же!

– Самое время. Пойдем! Бассейн надо смотреть ночью, днем не так интересно.

– Ты сумасшедший, – у меня голова шла кругом: буря и натиск, ураган по имени «Бонни». Еще немножко, и меня унесет вместе с крышей. – У тебя мидии в бассейне?

Вместо ответа он тихо засмеялся, подхватил меня на руки, поднялся с кровати – и понес меня к двери. Я тоже засмеялась.

– Ненормальный! Тебя арестуют за вождение в голом виде!

Он остановился за шаг до двери, словно бы в задумчивости.

– Думаешь? Да нет, нас не увидят. Темно же, – и пошел дальше.

– Ах ты… стой! – для убедительности я укусила его за ухо – что ближе оказалось.

– Ай, – сказал Бонни и опустил меня на пол, не убирая рук с моих бедер. Я машинально ухватилась за его шею, соскользнула по нему – и замерла, прижавшись к нему всем телом и ощущая его возбуждение. А этот мерзавец тихо и очень проникновенно добавил: – Стою.

– Ах ты… – шепнула я восхищенно, – сумасшедший тролль!

– Да, мадонна, – он склонился к моим губам, лаская ладонями мой зад и прижимая к себе.

Голова кружилась, и все это было так похоже на сон! Чудесный, горячий сон, в котором можно все и еще чуть больше. И я скользнула ниже, опустилась перед ним на колени, держась за его бедра, и лизнула его член. Бонни коротко выдохнул и запрокинул голову, его руки в моих волосах напряглись. А я… я взяла его в рот, мимолетно удивляясь: почему я не делала этого раньше? Он такой гладкий, горячий и самую капельку солоноватый… Это почти как ощущать его в себе, только еще нежнее. Еще чуть больше любви и восторга, моей любви к Бонни. Сделать ему хорошо, это же так прекрасно!.. Почти как сказать: «Ti amo».

И Бонни откликнулся, вздрагивая и сжимая мои волосы:

– Ti amo, Madonna…

 

Глава 34. Золотая рыбка

На самом деле это был не совсем бассейн. То есть оно было странной загогулистой формы, выложенное камнем, с водорослями, кораллами и мидиями на обломках скал, с идеально чистой и прозрачной морской водой – но при этом выше уровня моря, с бортиками и подсветкой на дне. И еще в нем плавали разноцветные рыбки, которые тоже светились в темной воде и казались ожившими солнечными бликами.

– Безумно красиво! Кто это придумал?

– Один русский художник, Ильяс Блок. Мы иногда работаем вместе. Здесь здорово плавать ночью. Хочешь?

Конечно же, я хотела. И плавать, и целоваться в воде, и ловить мидий, и жарить их на берегу океана, а потом уснуть прямо там, на расстеленных пледах под финиковыми пальмами, в объятиях пахнущего дымом и счастьем Бонни. Моей последней мыслью было: когда-нибудь я напишу об этом. А первой, когда я еще толком не проснулась – кто тянет меня за волосы?!

– Больно же! – возмутилась я, открыла глаза – и уперлась взглядом в черную рогатую морду с желтыми наглыми глазищами. Морда пыталась жевать одновременно подушку и прядь моих волос.

– Мерзавка! – тут же раздалось позади меня, – рагу сделаю!

Морда обиженно взмемекнула, отпустив мои волосы, попятилась – и я разглядела здоровенную черную козу. Коза одним глазом опасливо косилась на Бонни, а другим – заинтересованно, на мое шелковое платье, брошенное тут же, под пальмами.

– Только тронь, рога оторву! – грозно сказала я и показала Мерзавке кулак.

Коза еще попятилась, покосилась на платье и злобно опустила голову, пугая меня рогами. Мне тут же вспомнилось бессмертное: «по сусалам его, по сусалам!» – но искать у бодливой козы сусала в полевых условиях мне как-то не хотелось. Ну ее, Мерзавку. Так что я на всякий случай спряталась за Бонни. Это его коза, пусть сам с ней и разбирается.

А он засмеялся и похлопал ладонью по земле:

– Ладно, не сегодня рагу. Иди сюда, животное. – Коза тяжело вздохнула и подошла, подставляя голову под его руку. – Что, бросила тебя сегодня Джулия? Бросила, бедную… ладно, ладно, пошли доиться, Мерзавочка, хорошая девочка.

Взяв козу за рог, Бонни поднялся, даже не подумав хоть что-то на себя надеть, и они вместе с козой пошли по дорожке к дому. Через несколько шагов Бонни обернулся и жизнерадостно улыбнулся:

– Я быстро. Приходи на террасу, ага? Джулии нет, так что на завтрак будет… что-нибудь.

И ушел, все так же держа Мерзавку за рог. Коза-поводырь и Бонни с завязанными глазами. Сюр. Сон. Счастье.

Я не стала рисковать и смотреть, как Бонни доит козу, вряд ли он делает это вслепую. А я все еще хотела сегодняшний день – как есть, прекрасной незнакомкой. Это же не преступление, правда? Поэтому я надела измятое платье прямо на голое тело (белье опять потерялось, с Бонни я скоро стану любимой клиенткой дамских магазинов!) и отправилась искать санузел и исследовать дом.

Вчера я его толком не рассмотрела, темно было, да и мы с Бонни сразу пошли на берег. Зато сейчас меня поджидал сюрприз. После невероятного бассейна я ожидала чего-то супернавороченного, футуристического, непременно с белыми стенами и белой мебелью. Чего-то в духе ресторана «Крыша». Действительность оказалась совершенно иной.

Дом Бонни был чем-то вроде небольшой итальянской виллы. В два этажа, с оштукатуренными и художественно облезлыми кирпичными стенами, весь заплетенный виноградом и вьющимися цветами, с открытой террасой на втором этаже и каменной наружной лестницей. Большие, до пола, окна на втором этаже были раскрыты настежь, а сквозь двойную дверь, к которой вела дорожка от моря, виднелась светлая гостиная… Внутри дом оказался просторным, уютным и немножко неприбранным – словно тут живет не звезда Бродвея, а парочка безалаберных студентов. Чьи-то кроссовки торчат из-под дивана, на полу валяется подушка с пожеванным углом, на кресле валяется скомканный плед, а на подоконнике стопкой лежат книги и журналы. Из гостиной я пошла дальше – искать заветную дверцу, но вместо туалета попала в кухню. Настоящую итальянскую кухню с медными сковородками, пучками трав, расписными глиняными мисками и кувшинами. Вот только дровяной плиты не хватало, зато была огромная навороченная духовка – в ней можно было испечь пирог на семью в дюжину человек.

Зачем столько? Ведь Бонни живет один… или не один? Я опять совсем-совсем ничего о нем не знаю. Кто такая тетушка Джулия? Где она? Есть ли у Бонни в Америке еще родня, или все остались на Сицилии? Черт. Я же книгу о нем пишу – а таких элементарных вещей до сих пор не выяснила!

Но вместо того, чтобы срочно собирать материал для нетленки, я полезла в холодильник. Двустворчатый. С магнитиками из разных стран и разрисованный по низу травой, цветами и… козой? Точно. Какой-то художник лет пяти, а может семи, изобразил на холодильнике Мерзавку с довольной улыбкой и бантиком на шее. Голубеньким. Прелесть!

Так все же детишки? Бонни – и детишки? Но наверняка не его. Он бы мне сказал, если бы у него были дети, правда же?

Ополовинив кувшин апельсинового сока, я нашла в холодильнике накрытый льняной салфеткой пирог. К салфетке была пришпилена зубочисткой бумажка: «Завтрак! Слопаете вечером – утром останетесь голодными!» Под предупреждением красовалась размашистая подпись «Джу». Строгая у Бонни тетушка, однако. И заботливая.

Пирог я вынула на стол, но больше ничего с ним делать не стала. Как-то неуютно хозяйничать на чужой кухне. Да и неплохо бы продолжить исследовательскую экспедицию!

Искомое нашлось с другой стороны гостиной, тоже вполне в староитальянском духе. Даже странно, что без джакузи размером с половину бассейна, Бонни ж любит… Я едва успела умыться и расчесаться здесь же найденной расческой (моя сумочка, кажется, осталась в «Бугатти», и я очень надеялась, что Мерзавка до нее не добралась), как дверь распахнулась – а я машинально обернулась и чуть не уронила расческу.

– Ты кто?

На меня с любопытством уставился парнишка лет шестнадцати, до ужаса похожий на Бонни, только чуть выше и с красными перышками в волосах. Даже одет был по той же «форме восемь, что сперли – то носим». То есть дырявые джинсы, оборванные ниже колен, растянутая красная майка с желтым факом, цепи-браслеты из отходов автопроизводства и в завершение картины маслом – три колечка в левой брови и английская булавка в ухе.

– Я – Роза, а ты кто?

– Васко. Так это ты подружка Бонни, что ли? – в его английском слышался сильный итальянский акцент, а сам он продолжал меня разглядывать, как инопланетянку какую, разве что пальцем не потыкал.

– Не-а. Я с Марса свалилась. Так и будешь загораживать дверь?

Васко усмехнулся до боли знакомой усмешечкой и посторонился.

– Роза, значит. Ты красивая.

– Ты тоже ничего. Помоги-ка отнести завтрак на террасу, Васька, – велела я, топая на кухню. Разумеется, я не обернулась, чтобы проверить выполнение команды: тут главное уверенность. Чуть усомнишься, васьки любой видовой принадлежности тут же сядут на шею. – Что вы обычно пьете на завтрак?

– Молоко.

– Здоровый образ жизни?

Позади меня тяжело вздохнули, но на подначку не ответили. Зато спросили:

– Почему Бонни тебя прячет?

Я остановилась, обернулась и уставила палец в грудь чуть не сбившему меня с ног Ваське.

– Значит так, Васко. У нас с Бонни пари. Серьезное пари. Поэтому не вздумай ему говорить, как я выгляжу, понял? Ни ему, ни тете Джулии, вообще никому. Расскажешь – Бонни проиграет.

У парнишки загорелись глаза, а я про себя засмеялась: до чего ж похожи! Если б не возраст, подумала бы, что сын. Но сейчас Бонни тридцать два, Васко – примерно шестнадцать, значит сделать детеныша Бонни должен был в пятнадцать… хм… а ведь мог. Легко. И что Васко называет его по имени, а не папой, вполне нормально, воспитывался-то он явно на Сицилии… Вот же! Спросить, что ли…

– А что мне за это будет?

Я подняла бровь:

– Целые уши. Твои. И не прищемленный нос.

– Не-а. Поцелуешь – не расскажу.

Вместо ответа я нежно ему улыбнулась и показала фак.

– Нехорошо приставать к девушке папы.

Васька жизнерадостно хрюкнул и покачал головой:

– Брата. Так что – можно и нужно. Может, у нас тоже пари!

Я только махнула рукой на этого обормота и пошла-таки на кухню. Я сварила кофе, Васька разогрел апельсиновый пирог в микроволновке, разложил по тарелкам и понес добычу на террасу. Мне достался только кофейник и чашки.

Перед дверью на террасу Васька затормозил и воровато оглянулся. Но бежать было поздно, у Бонни отличный слух – а мы с Васькой по дороге обсуждали особенности рациона Мерзавки и качество молока после съеденных ею джинсов.

Но ожидаемого итальянского мата я не услышала.

– Утра! – Бонни кривовато улыбнулся. – Кое-кто обещался не появляться до завтра.

Идиллическая семейная картина: затененная виноградом веранда с видом на океан, на столе кувшин парного молока и букет лаванды (той, что растет перед домом), Бонни в обрезанных джинсах развалился в плетенном кресле… Не вписывается только черная лента на его глазах.

А Васька чуть не споткнулся. Видимо, не узнал брата: чтобы Бонни вместо мата поздоровался? Мне показалось, он сейчас бросится проверять температуру, а может быть сразу вызывать докторов. Но он просто обернулся на меня с немым вопросом в глазах: давно ли Бонни сошел с ума? Я только пожала плечами. Мол, он всегда был ненормальным, это просто новая стадия. Не волнуйся, мата ты еще наслушаешься. Завтра.

Завтрак тоже можно было снимать в рекламном ролике о семейных ценностях. Отличный получился бы ролик! Честное слово, если бы я не знала лично козла по имени Джерри – поверила бы этой наглой итальянской морде. А так… так я местами смеялась, а местами грустила. Зачем мне рекламный ролик? Чтобы потом с удивлением обнаружить вместо душечки Бонни привычное доминантное хамло с репетиций? Не верю я ни на грош, что Бонни будет таким милым и воспитанным дольше двух дней. Это не он, это образ с витрины «Зара Хоум». Приманка для девочек-дурочек, падких на сладкое. Неужели он именно такой меня и считает? Или это инстинктивное поведение, как распускание хвоста у павлина?

Под конец завтрака Васька жестами показал, что Бонни сошел с ума и следует быть осторожнее с этим опасным психом, потому что Васька мне ничем не поможет – он сматывается от греха подальше, но обещает, если что, принести на мою могилу цветочки.

– Над чем ты так заразительно смеешься? – спросил Бонни, когда Васька прикончил свою порцию пирога и сбежал, на ходу вытирая молочные усы и клятвенно обещая вернуть байк в целости и сохранности. Завтра.

– Васко у тебя тот еще актерище.

– Ленивый оболтус, – с легкой улыбкой пожал плечами Бонни. – Несчастный тот режиссер, который рискнет его взять.

– А я сегодня познакомилась с еще одним Бонни Джеральдом. Знаешь, я представляла твой дом совсем другим. И уж точно без козы и цветочков на холодильнике. Твои племянники?

– Они самые. Кстати, детей и бывших жен у меня нет, а если ты не захочешь, чтобы Васко жил с нами – он свалит в кампус. Но мне кажется, он тебе понравился.

Вздохнув, я погладила Бонни по руке.

Рекламный ролик, вот что не дает мне поверить в идиллию. Слишком все киношно, слишком сладко. Воплощенная мечта девочки школьного возраста. Богатый, красивый, безумно влюбленный, готовый исполнять все мои желания, кладущий к моим ногам свой дом и свои миллионы, согласный умиляться моим капризам и выкрутасам детишек… Бонни Джеральд? Ха-ха три раза. Может быть, он сам верит в то, что показывает мне, но я-то понимаю, что он совсем другой. Поиграв в семейные ценности с неделю, он вернется в привычное амплуа безумного гения, вокруг которого вертится мир. Сейчас, глядя на него, девочка-дурочка могла бы поверить, что ради ее комфорта Бонни уйдет с репетиции или отложит очередную постановку, или не станет гонять на байке ради пари, или не напьется в «Зажигалке» до положения риз… И ангельские крылышки у него вырастут. Разумеется. Черные и кожистые, под стать козлиным рожкам.

– Бонни Джеральд и парное молоко. Кому расскажешь – не поверят.

Он мягко улыбнулся и позвал:

– Иди ко мне.

Разумеется, я пошла. Села к нему на колени, позволила его рукам забраться ко мне под платье, и даже почти не удивилась, когда раздались шаги и прозвучало:

– Привет. Я Джу, тетя этого обормота, – глубоким контральто, по-итальянски.

Вот так и попадаются лисы. Не одному охотнику, так другому. Коза, бассейн с мидиями, завтрак с видом на океан, тетушка Джулия… Почему я не удивлена ощущению кольца на пальце и штампа в паспорте?

– Привет, Джу, – я улыбнулась типичной итальянке: пышной, смуглой, улыбчивой, с черными косами и в пестром фартуке с кружевами. В руках у нее был поднос с пирожками, даже на вид невероятно вкусными.

Джу укоризненно покачала головой:

– Бенито!

– Моя невеста, Роза, – этот поганец самодовольно ухмылялся, я затылком видела.

– Ну наконец-то. Он столько о тебе рассказывал! Будешь? – не дожидаясь ответа, она принялась выгружать на стол тарелки, поставила еще два прибора… а мне все сильнее казалось, что меня окружили, поймали и сейчас начнут снимать шкурку. – Это для Кея, – пояснила Джу на мой вопросительный взгляд. – Вон он, сейчас придет.

Она показала на катер у берега и спрыгивающую с него прямо в воду мужскую фигуру.

– Он будет нашим шафером, – пояснил Бонни. – Вы обязательно подружитесь.

Когда, обернувшись к Бонни, я не увидела на нем ленты – я снова совсем не удивилась. Чего-то подобного и стоило ожидать. Он видел меня, называл по имени, собирался на мне жениться, но… почему я не рада? Почему не визжу от счастья? Почему мне кажется, что меня обманули?!

– Нет, мы не подружимся, – сказала я, но меня не услышали.

И усадили обратно, когда я попыталась встать. А на «Бонни, мне пора домой» ответили…

Я не поняла, что ответили, потому что прямо под ухом заверещал будильник, и я вылетела из сна, внезапно ставшего кошмаром, словно из ледяной воды – задыхаясь и тараща глаза.

Уф. Ну и приснится же такое! Вроде все прекрасно, мечты сбываются, а страшно, словно меня сейчас съедят!

Контрастный душ помог мне успокоить взбесившийся пульс, даже голову слегка прояснил. Но вот на вопрос «почему я чувствую себя в ловушке» ответ найти не помог. Я категорически не понимала, что со мной творится, но очень сильно хотела разобраться. Да так задумалась, что едва не опоздала на репетицию, пришлось плюнуть на экономию и брать такси, в конце концов, с теперешних гонораров могу себе позволить.

В отличие от визита к Бонни домой.

Прошлой ночью мы все же остались в «Тихой гавани». Спать хотелось до безумия, и мне, и Бонни. Утром он снова предложил поехать к нему, но я мягко отказалась. Рано мне встречаться с его родней.

И мы опять пошли бродить по ЛА, купаться в прохладном океане и разговаривать, разговаривать… Было безумно интересно послушать истории с репетиций «Нотр Не-Дам» – с точки зрения Бонни все это выглядело сильно иначе, чем с точки зрения бедненьких замученных артистов. А еще он показал мне свой дом, козу, Джулию и младшего брата Васко – на фотках в смартфоне (смотреть из-за его спины и верить, что он не обернется, было тем еще квестом). Вдогонку он рассказал еще несколько уютных домашних баек, в том числе про Мерзавку, новые джинсы и неудавшееся свидание – оказывается, этот дом Бонни купил еще до романа с Сиреной, и тогда же чуть было не женился на милой девушке-модельере, но она не выдержала конкуренции со Звезденью. А Сирена несколько преувеличивала степень своей помощи «никому не известному мальчишке» – мальчишка к моменту их встречи уже выиграл конкурс «Новые таланты», снялся в дюжине клипов, подписал контракт на рекламу с «Дольче и Габбана» и приобрел домик ценой чуть меньше миллиона. Всем бы быть такими бедными и никому не известными, да?

Про Сирену Бонни тоже рассказывал. И про то, как с горя подсел на наркоту и сбежал в Европу с одним старым байком и парой тысяч в кармане, подальше от друзей, коллег и всего мира. Цель бегства, – «сдохнуть, чтобы ей стыдно стало» – не озвучивалась, но Бонни морщился и краснел, вспоминая «дебила». На самом деле я им восхищалась: я бы не решилась рассказать о себе такое. Да я бы, наверное, и с наркоты слезть не смогла, это слишком трудно и больно. Даже если тебе помогают.

Про то, как ему удалось завязать, Бонни почти ничего не рассказал. Только одно:

– Я должен Кею чуть больше, чем жизнь.

Снова этот загадочный Кей. Европеец (вроде), чуть старше Бонни, двинутый байкер и лучший на свете друг. Встреча на большой дороге в духе Д`Артаньяна с мушкетерами – сначала Бонни с Кеем чуть не поубивали друг друга в какой-то богом забытой румынской забегаловке, но тут явились местные бородатые дядьки с целью побить пришлых. Пришлые дрались спина к спине и каким-то чудом отмахались от местных, после чего поняли, что это начало настоящей мужской дружбы. Хоть фильм снимай.

Ну, не фильм – но несколько глав в роман о Бонни я непременно допишу. Бонни и Кей, почти Бонни и Клайд. И чует мое сердце, если я останусь с Бонни – то знакомство с Кеем мне тоже предстоит. Интересно, какой он?

В мыслях о Бонни и романе (сказочный сон, превратившийся в кошмар, позабылся за неважностью) я добралась до студии и оккупировала кофемашину. После чашечки капучино работается намного веселее! Я честно собиралась напоить гениев кофе и подкараулить Тошку, был у меня к нему один важный практический вопрос, но когда с нашими гениями что-то шло по плану? Правильно. Никогда.

 

Глава 35. Развод по-цыгански

Поначалу репетиция шла как обычно, разве что Том и Джерри наперегонки пытались убить артистов взглядами: Том – полным страдания о несовершенстве мира, а Джерри – обещанием страданий несовершенному миру от его, Джерри, рук. Так как все давно к такому привыкли, то не особо обращали внимания. Не орет и стульями не кидается – значит, все в порядке.

Но когда на сцену вышел Мартин…

Нет, никакого мата или летающих стульев. Но выражение морды… о, какое было выражение морды! Горлум, жующий лимон с перцем, отдыхает. Да и ни один Горлум не способен молча, за пару минут, создать настолько невыносимую атмосферу. Мне, не актрисе, и то в какой-то момент захотелось пойти повеситься от собственной бездарности.

Вешаться никто не пошел, только морды стали кислыми, и игра – дергано-вялой. А я так вообще обрадовалась, что не успела слинять в чайную комнату, любопытно же, что сегодня учудит наш доминантный козел! Да и вообще, мир резко встал на место: Бонни Джеральда не подменили инопланетяне, он не заразился смертельно опасным заболеванием мозга. Он по-прежнему наше родное крезанутое хамло.

Не знаю, сколько бы Джерри сверлил в Мартине дырку и провоцировал полтергейст, может, еще минут бы пять продержался, но Мартин у нас тоже тонкая ранимая натура. Оборвав номер на середине, он сунул руки в карманы и шагнул к Джерри с видом «первого парня на районе».

– Ну? – прозвучало в резко наступившей тишине.

– Il merda triste (унылое дерьмо – итал.), – уронил Джерри, глядя ему в глаза. Образ «мальчик с района, не суйся поперек больших дяденек из мафии».

Насупившись, Мартин потребовал объяснить, что изменилось с позапрошлой недели, когда все было отлично, Эсмеральдо – великолепен, а Мартин – гениален. Потому что если мистер Джеральд скажет, какого рожна ему не хватает – Мартин тут же, немедленно, этого рожна сделает.

Скривившись, мистер Джеральд потребовал огня, полета, страсти… да хотя бы признаков жизни! Это ж не Эсмеральдо, это позавчерашний анчоус! Давай, еще раз с начала эту сцену, и не пытайся изобразить малолетнюю проститутку!

Сцену начали сначала. Потом еще раз. И еще.

С каждым разом Джерри кривился все больше, а труппа впадала в недоумение. Ведь все хорошо! Просто отлично! Что ему встряло?

Пожалуй, понимали это только я и Люси. На самом деле к Мартину была только одна претензия – что он Мартин, а не Бонни Джеральд. Но черта с два наш гениальный хореограф озвучил бы ее даже наедине с самим собой. Так что он продолжил изводить Мартина, а до кучи и всех прочих, попавшихся под руку.

После седьмой остановки на четверти сцены мне показалось, что сейчас совершится массовое убийство. То есть актеры коллективно убьют хореографа, а режиссер наймет им адвоката. Пожалуй, даже в адрес Сирены не было такой обиды – ощутимой буквально кожей. Особенно худо приходилось Мартину. Он старался изо всех сил, но чем больше старался – тем сильнее злился Джерри.

– Merda! – прозвучало в очередной раз, и тут Мартин не выдержал.

Ближайший табурет (или что там ему попалось под руку, я не успела рассмотреть) полетел в стену, и под грохот разбивающейся мебели злющий, как тысяча чертей, Мартин велел Люси:

– Давай сначала!

От него только что искры не сыпались во все стороны, как от настоящего Эсмеральдо – до последнего ряда галерки. Живой огонь! Не была бы я влюблена в Бонни, втюрилась бы в Мартина, как мартовская кошка. И не я одна, вся труппа! Включая Тома и, может, даже Люси.

В конце сцены мы все аплодировали ему стоя! Мартин оглядел нас с законной гордостью, схватил с пианино бутылку минералки, выхлебал половину и обернулся к Джерри. Он не злился, нет! Он сиял, он был готов к новым подвигам, он любил сейчас весь мир, и особенно – нашего невыносимого, гениального хореографа, который снова заставил его прыгнуть выше головы!

И неважно, что Джерри выглядит не довольным, а скептичным. Он же видит, что Мартин – хорош, лучше не бывает! Я обязательно вставлю эту сцену в роман: вот сейчас Джерри улыбнется и скажет…

– Нет. Это не Эсмеральдо.

Мартин сперва не понял, даже улыбаться не перестал, только улыбка застыла. Труппа настороженно замолкла.

– Джерри, все отлично, ты придираешься! – вклинился Том, обнял Джерри за плечи и виновато улыбнулся Мартину. – Это было великолепно. Ты гений, Мартин.

– Нет. – Джерри стряхнул с себя руку Тома и шагнул к Мартину. – Ты не будешь играть в этом спектакле. Уходи.

В студии повисла минута молчания: шок, недоумение, обида – на всех лицах. Мартин же отлично сыграл, нельзя и желать лучшего! Что с Джерри?

– Ты же шутишь? – заторможено спросил Мартин.

– Не шучу. Я разрываю с тобой контракт. Фил выплатит неустойку, – повторил Джерри подчеркнуто внятно, словно недоумку. – Все, иди, нам надо работать!

– Ты, – начал Мартин почему-то шепотом, закашлялся, и только чуть громче продолжил: – Ты козел, Джерри!

И пошел к двери, ни на кого не глядя. Я почти ждала, что дверью он хлопнет. Ничего подобного, аккуратно прикрыл, и все.

А ведь Люси как-то говорила, что Мартину сам Харальд Принс (режиссер «Призрака оперы», многократный лауреат «Тони» и легенда Бродвея) предлагал спеть у него Кристиана в новой постановке «Мулен руж», но Джерри позвал его в «Нотр Не-Дам», и Мартин согласился рискнуть…

Труппа ошарашенно загалдела. Какая муха укусила Джерри? Что он не поделил с Мартином? Какого черта ведет себя как последняя свинья? Что будет с постановкой? Кто будет петь Эсмеральдо, если Том и Джерри забраковали всех, начиная с консьержа и заканчивая Брайаном Адамсом? Бедняга Том вообще чуть не съехал с катушек. Он подскочил к Джерри, схватил за грудки и принялся трясти – это могло бы выглядеть забавно, не отражайся в глазах Тома жажда убийства.

– Ты, псих двинутый, что ты творишь? Зачем ты выгнал Мартина? Как ты мог!.. Это подло! Слышишь?! Я не позволю тебе загубить спектакль! Ты!..

Том осекся на полуслове, остановился и с удивлением посмотрел на свои руки, перехваченные Джерри. Злым и сосредоточенным Джерри. Наверное, он бы снова попытался вытрясти из него душу, но его оттащили Тошка с Люси. Футболку Джерри он, кстати, порвал, когда его отцепляли. И даже не думал успокаиваться. Не он один – актеры пребывали в полном офигении, но уже начинали оттаивать и переглядываться. Еще чуть, и у нас случится революция со свержением тирана-самодура.

– Ты… – Том побагровел и снова рванулся к Джерри, его с трудом удерживали Тошка, Люси и Гюнтер. – Придурок! Выгнал Мартина – пой сам! Давай, иди на сцену, псих гребаный!..

– Не ори, охрипнешь, – сказал Джерри совершенно спокойно и отряхнул порванную футболку. – Ансамбль, по местам. Люси, с первой цифры.

И как ни в чем не бывало отправился на сцену.

От офигения ансамбль послушался, хотя, судя по мордам, никто не понимал, что Джерри собирается делать. Он же не поет! Что вообще происходит в нашем дурдоме?

Однако Люси заиграла, сцена началась – и Джерри запел. Не так, как на репетиции в одиночестве. Не так, как в караоке или в «Зажигалке». Он запел по-настоящему. Так, как должен петь Эсмеральдо.

Бог мой. Я же слышала его, почему сейчас я не могу даже дышать толком? Почему мне хочется одновременно расплакаться и сбежать отсюда, чтобы не видеть и не слышать? Почему?..

И почему все произошло именно так?

Я смотрела на Бонни Джеральда, не отрываясь, и не только я. Том, рухнувший в свое кресло, тоже не отрывал от него глаз. И все солисты, не участвующие в сцене. И даже случайно заглянувшая уборщица. Они все слушали невероятный голос Эсмеральдо, их лица светлели, взгляды прояснялись, на губах расцветали улыбки. На их глазах рождалось чудо.

А я… когда я мечтала, что Бонни будет петь Эсмеральдо, я ведь не думала, что будет с Мартином. Я вообще ни о ком не думала, только о спектакле, и еще о себе: вот Бонни победит свой страх, и будет петь – для меня, ради меня… Но тогда за мечтой не стояли настоящие люди – ни Бонни, который выгнал приятеля, чтобы освободить место себе, ни Мартин, который вкалывал едва ли не больше всех, выкладывался по полной и остался ни с чем…

Ну почему, почему в реальности все так сложно?!

– Ты сукин кот, какого черта ты молчал все это время? Какого черта мы тут вообще делали, когда ты… ах ты!.. – экспрессии Тома, когда Бонни допел номер, а труппа отбила ладони аплодисментами, мог бы позавидовать сам Уолт Дисней.

Джерри из сволочи, которая не понимает, чего хочет и мучает труппу почем зря, снова стал Великим Гением, Который Сделает Великий Спектакль.

А про Мартина все забыли. Тут же. Как будто Мартина и не было.

Даже я почти забыла. И от этого было так тошно, что даже на Бонни мне сейчас смотреть не хотелось.

И все же он был на порядок, на два порядка лучше Мартина. Он был лучше всех. И сейчас, если бы на сцену вышла Сирена в роли Клодины – их было бы двое. Даже она не сумела бы затмить Бонни Джеральда. Стоит отдать ему должное, он не только изумительно сыграл Эсмеральдо, но и одним своим присутствием «завершил» сцену. Как последний недостающий штрих. Как ось, вокруг которой вертится весь спектакль. У Мартина так не получалось, да и мало у кого вообще так получается.

Гений, мать его. Козел, скандальная сволочь и гений.

И вот этой гениальной эгоцентричной сволочи я должна была вчера поверить, что он – примерный муж, трепетный влюбленный и воплощенная девичья мечта о сюси-пуси? Ага. Вот только что убедилась, что благороднее и интеллигентнее человека не сыщешь во всем ЛА. И если его возлюбленной захочется луну с неба, он ее достанет. Потом. Если не забудет отправить за луной Фила или очередную мисс Кофи.

Что ж, моя самая-самая мечта близится к осуществлению. То, ради чего я приехала в ЛА. Но почему-то торжество искусства имеет подозрительно горький привкус. Как будто я виновата в унижении и изгнании Мартина. В том, что ради постановки Джерри предал друга. Я же помню их с Мартином в начале работы!

Чертова совесть. Я не виновата, что Джерри сделал это именно так! Я хотела как лучше! Разве великолепный Эсмеральдо не стоит чьих-то там чужих отношений? Разве мы все тут живем не ради искусства? Ведь нет ничего важнее Мюзикла!

Денег, успеха, власти… что там еще в списке? Чистоты веры или расы, цвета волос и правильного кончика яйца…

Нет. Не хочу об этом думать. Это не мой выбор – это выбор Бонни. Он поступил так, как поступил. Он режиссер, его задача – сделать спектакль, а не создать комфортную среду для друга. Все так и есть!

Только почему-то горький привкус все сильнее, а родившаяся вчера завиральная идея кажется уже не такой привлекательной…

Нет, хорошая была идея, и я все равно ее воплощу. А для этого мне нужна Люси – и смотаться подальше от лучшего в мире Эсмеральдо. Уж слишком горчит моя сбывшаяся мечта.

 

Глава 36. Утром рано два барана…

Потрепаться о жизни мы по обыкновению отправились в «Зажигалку». На сей раз за рулем был Гюнтер, «потому что девочкам надо немножко выпить». В Люси никакой горечи не наблюдалось, напротив, она выглядела донельзя довольной. Гюнтер, кстати, тоже – даром что они с Мартином успели сдружиться.

– Нормальный рабочий процесс, – пожала плечами она. – Не о чем париться.

– Если бы Мартин видел Джерри в этой роли, он бы сам ушел, – добавил Гюнтер.

– Но можно же было как-то иначе? – неуверенно возразила я.

На что получила от Люси категоричное:

– Можно. Намного хуже. Джерри и так был сама адекватность. Ты просто не видела его на постановке «Медеи», вот где был треш и угар! – Люси мечтательно хмыкнула. – Два раза пришлось менять окна, и один – доказывать страховой компании, что вылетевшее из окна кресло суть следствие нормальной работы, а не злоумышление. Кстати, оплатили поврежденный автомобиль, как миленькие.

– Ты же шутишь, правда?

– Ни разу. – Люси посмотрела на меня с искренним сочувствием. – Ты просто удивительно хорошо на него влияешь. Он стал намного спокойнее.

Вот тут я схватилась за голову.

– Это – спокойнее?! Бог мой, что же тогда было?.. Нет. Не надо. Я не хочу знать, мне и без того страшно.

А Люси засмеялась и велела Гюнтеру:

– Погуляй немножко, девочкам надо посекретничать.

Он заговорщицки подмигнул мне, нежно поцеловал Люси в губы и смотался к стойке.

– Когда ждать следующего шоу в «Зажигалке»? – спросила Люси, проводив любовника умиленным взглядом.

– В воскресенье. Только, боюсь, это будет не совсем то шоу. Ну… в смысле, я обещала дать ему шанс меня увидеть.

– Зачем? – прозвучало как «дурацкая идея».

Я пожала плечами. Говорить Люси, что я собираюсь за Бонни замуж, если он меня узнает и повторит свое предложение, почему-то было неловко. Слишком похоже на сказку а-ля «Красотка». А может быть, я просто не совсем верю, что Бонни в самом деле хочет чего-то большего, чем наши еженедельные встречи.

– У нас что-то типа пари, – почти не соврала я. – В общем, все сложно.

– С Бонни не бывает просто. – Люси скептически покачала головой, в ее тоне проскользнула жалость. – Мне кажется, ты достаточно умная девочка и понимаешь, что тихого семейного счастья с Бонни быть не может. Даже если он говорит обратное.

– Он тебе сказал про семейное счастье?

Что-то с трудом верится, но откуда еще Люси знать? И вообще, какого черта столько скепсиса? У нас все будет отлично. В воскресенье я приду в «Зажигалку», Бонни меня узнает – не может не узнать! – и я позволю ему надеть мне на палец кольцо. Нам же не обязательно играть в «тихое» семейное счастье. Я и сама не хочу «тихого счастья правильной домохозяйки», хватит с меня. Вполне можно быть вместе, но не мешать друг другу заниматься тем, чем каждый хочет. И нашим играм кольцо на пальце вовсе не помешает! Так что зря Люси так недоверчива. Все у нас получится.

– Нет. Он не обсуждает свою личную жизнь, – Люси погладила меня по руке, словно утешала маленькую девочку. – Но он прекрасно знает, что девушки лучше всего ловятся на блестящее колечко и свадьбу в «Ритце». Уж если он для тебя вышел на сцену петь, то предложение руки и сердца будет обязательно. Или уже было?

Не хочу обсуждать это с Люси, вообще ни с кем не хочу! Потому я снова пожала плечами, улыбнулась и вместо ответа показала свои руки: без колец. Бабулино кольцо я тоже перестала носить на работе, чисто на всякий случай.

Люси тоже улыбнулась, и мы закрыли скользкую тему. Вот за что я ее люблю, так это за понимание и такт. Не в правилах Большой Черной Маман навязывать свое мнение и мешать друзьям наступать на грабли.

– Кстати, почему ты была так уверена, что в «том» зале я не встречусь с Бонни? Он же там частенько бывает.

– Бывал раньше, – пожала плечами Люси. – Но в тот вечер Том бы его никуда не отпустил. Ты серьезно пишешь о Бонни книгу?

Я чуть не схватилась за голову. ЛА – это еще большая деревня, чем Москва! Все всё и обо всех знают! Вот кто мог растрепать Люси о книге? Не Тошка же! А больше никто и не знал… разве что Фил…

– Фил, трепло!

– Кто ж еще, – хмыкнула Люси. – Значит, пишешь. За тобой экземпляр с автографом! Сам Бонни-то знает?

Я покачала головой.

– Если Фил ему не растрепал – то нет. То есть да, но…

– Все сложно, ага, – Люси уже откровенно ржала. – Вы стоите друг друга! Позови на свадьбу! Конечно, если не собираетесь… венчаться над Ниагарским… водопадом… я высоты боюсь!

Бедняжка так смеялась, что поперхнулась. Пришлось похлопать ее по спине. А когда хлопала – случайно глянула в сторону стойки и тут же позабыла, о чем это мы так ржали. Потому что там увлеченно что-то обсуждали, размахивая руками, Гюнтер и Мартин. Злой, взъерошенный и уже изрядно косой.

Люси тоже это увидела, утерла слезу (или брызги Ниагарского водопада?) и задумчиво так предположила:

– Сегодня будет драка.

Я не совсем поняла, кто с кем будет драться – не Мартин с Гюнтером же! Но тут увидела еще одну действующую морду лица: из двери в служебное помещение вышел Бонни Джеральд, сделал пару шагов к стойке – и заметил Мартина. А тот – Бонни.

Немая сцена: утром рано два барана… и далее по тексту.

– Упс, – сказала я и на всякий случай схватилась за бутылочку с минералкой. Чисто чтобы за что-то держаться и не побежать никого разнимать. Ну или чтобы в самый ответственный момент кого-нибудь остудить.

Баран номер Раз, то есть Бонни, изобразил кривую усмешечку в сторону Мартина. Что-то такое независимо-баранье, вроде «я знаю, что вел себя как козел, но ни за что в этом не признаюсь, хоть ты тресни!»

Баран номер Два, то есть Мартин, оборвал свой спич, забыл про Гюнтера и злобно уставился на Барана номер Раз. С выражением «убью, падла!»

Две секунды они раздували ноздри и рыли копытами землю – чтобы публика успела занять места на шоу и оценить серьезность намерений. Выражение морды Барана номер Раз плавно менялось с независимо-насмешливого на упрямо-агрессивное, то есть истинно баранье. На третьей секунде, не дожидаясь команды «фас», оба шагнули друг к другу и…

И я зажмурилась. Не могу и не хочу смотреть, как два идиота дерутся! Ничего в этом нет мужественного и благородного, одна только гормональная дурь!

Там, около стойки, что-то грохотало, звенело, сопело и издавало прочие неприятные звуки. Публика восторженно ахала, улюлюкала и делала ставки. А я не смотрела. Вот не буду смотреть! Не хочу видеть Бонни в крови… а если Мартин ему что-нибудь сломает?!

– Упс, – прокомментировала Люси.

Мне тут же нарисовалась ужасная картина: Бонни на полу, в луже крови, на голове рана от «розочки», неестественная бледность, синие губы…

Разумеется, я тут же распахнула глаза, готовая бежать и спасать! Но, по счастью, никаких луж крови не увидела. И на полу никто не валялся. Эти два барана разошлись и кружили, примериваясь, как бы половчее друг друга покалечить. Разбитой скулы у Бонни и кровящих губ у Мартина им показалось мало. Бараны!

Я сама не заметила, как попыталась встать – поняла это, только когда тяжелая рука Люси легла мне на плечо.

– Сиди. Сами разберутся.

– Эти разберутся, – буркнула я, но села обратно.

А эти бараны с боевым сопением снова кинулись друг на друга. На этот раз я не жмурилась, но все равно ничего не поняла. Какое-то мельтешение, вроде кто-то кого-то бьет, но пойти пойми кто и кого! Отвратительная режиссура. Двойка постановщику! Вот как понять, дерутся они или уже обнимаются? О, нет. Не обнимаются, снова разошлись. У Мартина рассечена бровь, и он прихрамывает, Бонни придерживает правую руку.

– Сукин сын, я тебя… – приступил к переговорам Мартин; все прочее было настолько нецензурно, что я ни хрена не поняла, тем более что половины языков, на которых он выражал свое мнение о бывшем друге, бывшем любовнике и бывшем режиссере, я и не знаю. Но в любом случае ругаться лучше, чем драться.

Бонни ответил в том же духе, загиб минуты на две – на смеси английского, итальянского, русского, испанского и черт знает какого еще.

– Хорошо орут, – довольно усмехнулась Люси и пригубила коктейль.

– Они точно друг друга не поубивают?

– Да ну, цирк это, а не драка. Было б что серьезное, Мартина б уже скорая забрала. Или труповозка. А так, видишь, даже Дик не вмешивается. Мальчикам надо поговорить.

Я невольно передернула плечами. Представить, что Бонни кого-то убил? Нет. Я не могу.

– Поговорить… мда… – я тоже взялась за коктейль. Если вокруг творится пьяный бред, нечего мне одной оставаться трезвой.

Бред тем временем перешел в новую стадию. Бонни завернул что-то особенно экспрессивное, при этом болезненно поморщился и прижал к себе поврежденную руку. Выглядело это как «видишь, как больно ты меня побил? Но я все равно не сдамся, помру тут, тебе будет стыдно, но я не сдамся!»

Мартин так же выразительно стер струйку крови из разбитой губы… и вместо очередного пассажа скривился и почти нормальным голосом сказал:

– И все-таки ты козел, Джерри.

На что Джерри вздохнул и согласился, что он – козел. Но иначе никак, потому что искусство же!..

О чем они говорили дальше, я уже не слышала, зато видела – как они сначала обнялись, потом сели около стойки и занялись сугубо мужским делом: совместной попойкой. А мы с Люси и вернувшимся к столику Гюнтером – ужином и важным делом. Я ж не ради драки сюда пришла, а потому что мне к пятнице нужен маскарадный костюм. Два маскарадных костюма. Причем мне нужен такой, чтобы Бонни меня в нем не опознал ни с первого взгляда, ни со второго. А кто, как не Люси, может мне сосватать достойного художника по костюмам, да еще чтобы сделали быстро и содрали меньше, чем стоит Бруклинский мост?

 

Глава 37. Никогда еще штирлиц не был так близок к провалу

К половине седьмого я была готова. Пришлось, конечно, пропустить вторую половину репетиции, сославшись на дела с Филом. В общем, я даже не соврала, Фил в самом деле позвонил утром и попросил заехать в офис, подписать пару десятков книг и обсудить сценарий к фильму. С этим мы разобрались за полчаса, я отчиталась о купленном костюме пери, пообещала сегодня не опаздывать на мероприятие, а в понедельник прийти на второй тур кастинга к фильму…

– Чуть не забыла. Ни под каким видом не говори Бонни, кем я буду на маскараде. А лучше, что я вообще там буду. Договорились?

– Договорились. – Фил хмыкнул. – Бонни ничего от меня не узнает. Кто я такой вообще, чтобы портить ему развлечение? Наслаждайтесь, дети мои.

Мне показалось, или Фил как-то странно выделил интонацией имя «Бонни»? Нет, наверняка показалось. Вряд ли Фил натравит на меня газетчиков прямо на мероприятии. Но на всякий случай я буду очень осторожна и при виде папарацци сразу же спрячусь за Бонни, он умеет с ними обращаться. Или прикинусь фикусом.

Послав Филу воздушный поцелуй, я поехала сначала забирать костюмы, а потом в любимый салон красоты, где и зависла часа этак на четыре. Искусство – оно такое, требует жертв.

Так что к тому моменту, как Бонни позвонил в дверь бунгало, я превратилась в прекрасную пери, а может быть немножко сумасшедшую бедуинку или морскую принцессу – не суть. Главное, нечто загадочно-восточное, в шифоне всех оттенков синего и золотого, под густой чадрой, с двадцатью вороными косами ниже лопаток (цветной лак и вплетенные пряди) и «морской» росписью по всему телу (в салоне обещали, что краска с легким фосфоресцирующим эффектом продержится неделю, если только я не сотру ее маслом или спиртом). Само собой, шейк мяты и лемонграсса я тоже употребила, и образ завершало эротичное хрипловатое контральто.

– Мадонна?.. – несколько секунд Бонни рассматривал меня: в первый миг разочарованно и обиженно, словно в самом деле рассчитывал, что я покажу лицо; затем обида сменилась удивлением, следом восторгом, и наконец Бонни рассмеялся. – Ты упряма, как целый караван верблюдов, о чудесная дамасская Роза, чьи лепестки подобны рассвету над пустыней!

Я тоже рассмеялась и пожала плечами. Сказано же, увидишь меня в воскресенье!

– Не все так сразу, о шербет моего сердца. – Я посторонилась, позволяя ему зайти в домик, и протянула руку для поцелуя. – Твое терпение будет вознаграждено алмазами небесной мудрости…

– …И созерцанием кончиков божественно прекрасных пальчиков моей пери, рядом с которыми меркнет тысяча и одна звезда.

Опустившись на одно колено, Бонни благоговейно коснулся губами моих пальцев: единственного, не прикрытого слоями шелкового газа. Учитывая его обычный бомж-стайл и хитрющие глаза, церемонии выглядели невероятно забавно. А еще мне невероятно нравилось, как он на меня смотрит. Словно в самом деле ему довелось лицезреть чудо не меньшее, чем «Джоконду» в оригинале.

– Твой костюм на кровати, переодевайся, о рахат-лукум моих ушей.

Взъерошив и без того растрепанные волосы Бонни, я подтолкнула его к дверям комнаты. И, разумеется, пошла с ним.

– И кем же я буду сегодня, о отрада глаз моих? Алладином?

Бонни с любопытством рассматривал алые шелковые шаровары и ало-оранжевую, вышитую золотом и «драгоценными камнями» жилетку. К ним прилагалось: дюжина позолоченных браслетов, тонкий ошейник с обрывком цепи, тюрбан и театральные бабуши, на вид как настоящие, только с мягкой подошвой и чертовски удобные. И, разумеется, алая полумаска.

– Ифритом. Пленным и покорным.

– Ифритом, исполняющим желания. – По его провокационной улыбке только слепой бы не понял, какие такие желания он готов исполнять прямо сейчас. А чтобы я не ошиблась, томно уронил рубашку на пол и одарил меня жарким взглядом. – Что пожелает моя госпожа, может быть, дворец с семью сотнями звенящих фонтанов и восемью сотнями юных наложников?

Мне очень хотелось сказать, что я предпочитаю одного не слишком юного наложника и прямо сейчас, можно без дворца и фонтанов, но я обещала Филу, что приду на маскарад, причем вовремя. А если мы сейчас займемся любовью, то не вылезем из постели минимум час, а то и больше. Плавали, знаем.

– Одного ифрита. Одетого! – на всякий случай я отступила на шаг.

Этот паразит снова рассмеялся, сбросил джинсы, следом трусы… все это – не отрывая от меня очень, очень выразительного взгляда. Маньяк.

– Моя госпожа точно не желает массажа?

Я сделала еще пару шагов назад и сцепила руки за спиной. Между прочим, я не железная!

– Одевайся, о сладкоречивый сын шайтана!

– Да, моя госпожа, как прикажешь, моя госпожа! – голосом нежным и подобострастным, но с улыбкой наглой и самодовольной. Тролль. Вот возьму и отвернусь, чтобы не дразнился.

Но, кто бы сомневался, не отвернулась. Смотреть на Бонни почти так же горячо, как его трогать. А трогать – почти так же горячо, как заниматься с ним любовью. И кто тут маньяк, спрашивается?

А он тем временем повернулся ко мне спиной, чтобы взять костюм, и я заметила нечто новое. То есть не новое, а хорошо знакомое старое… в общем, наколку чуть ниже поясницы – ту самую розу-автограф, только черную, а не зеленую. И подумала, как хорошо, что на мне маска, он не увидит глаз на мокром месте. Даже не понимаю, почему меня так проняло? Даже больше, чем кольцо и ключи от дома. Может быть, потому что кольцо можно потерять, замки сменить, а роза останется с ним навсегда? Словно я всегда буду рядом с ним, близко-близко.

– Тебе нравится, – Бонни оглянулся через плечо.

– Зачем ты?..

Он нежно улыбнулся:

– Так твой подарок не завянет. Ты же знала, что я это сделаю.

Вместо ответа я кивнула и подошла к нему, потрогала татушку – обвела пальцами, накрыла ладонью. Его кожа была горячей, почти обжигающей, и по руке вверх пробежала электрическая волна, отозвалась вмиг пересохшими губами.

Надо сейчас же от него отойти. Сейчас же, пока не поздно!..

Но было уже поздно. Когда я только открыла дверь, уже было поздно. Потому что когда Бонни обернулся и прижал меня к себе, это показалось самой правильной и естественной вещью на свете. Я сама обняла его, привычно запустив пальцы ему в волосы, приникла, потерлась щекой о его плечо. Бог мой, как же мешаются эти бесчисленные одежки!

Кому угодно мешаются, только не Бонни. Его руки неизвестными науке путями уже добрались до моей кожи, заставляя меня дрожать и проклинать чертов маскарад, на который никак нельзя опоздать… или можно? Можно. Точно можно! Подумаешь, всего-то на четверть часа… Главное, не снимать маску!..

Это было моей последней связной мыслью, потому что Бонни… потому что Бонни, да. Он шептал что-то очень горячее – о том, как эротичны, оказывается, восточные одежки, и как ему хочется меня из них достать, и как нежна моя кожа, и какое счастье – видеть меня, пусть в этих покрывалах, пусть в маске… И какой долгой была эта неделя, просто бесконечной, он безумно, просто безумно соскучился!

– Я тоже… – у меня прерывалось дыхание от того, что он со мной делал, а проклятая чадра не позволяла даже его поцеловать! – Тоже соскучилась. Мой Бонни!

– Твой, только твой… – последнее слово он выдохнул сквозь зубы, толкнулся особенно резко и сильно, и нас обоих унесло куда-то в космос. Вместе.

И только через несколько бесконечно прекрасных секунд я осознала себя сидящей на краю кровати и обнимающей Бонни ногами за бедра. Мои бесчисленные газовые покрывала все еще были на мне, и кажется даже целые, хоть и несколько измятые.

– А на моих шароварах тоже есть такой же удобный разрез? – тихо смеясь, спросил Бонни и огладил мое бедро сквозь шелк.

– Нет. – Мне все еще было сложно говорить и совершенно не хотелось выпускать его из себя. – Это было бы слишком неприлично.

– Зато удобно, – он тоже не желал из меня выходить, и выпускать меня из рук – тоже. – Ты самая предусмотрительная Роза на свете. Я люблю тебя.

В подтверждение своих слов он снова толкнулся во мне и лизнул мое голое плечо – нет, я пока не в состоянии думать, что с костюмом. Потом. Все потом!

Потом наступило полчаса и два оргазма спустя. Кто-то тут привык к хорошему, однако. Избаловался. Вот как я буду жить без Бонни, если мы вдруг расстанемся? После него на всяких Кобылевских и смотреть будет тошно, не говоря уж о прочем. Нет, даже думать об этом не хочу. Мой Бонни. Мой – и точка.

А Бонни, тяжело вздохнув и всячески демонстрируя неохоту, наконец, вышел из меня, погладил ладонью по щеке, пальцем обвел губы – сквозь шелк, чадру мне каким-то чудом удалось отстоять.

– Неделя без тебя – это очень суровое испытание, моя Роза.

– Сексуальный маньяк, – фыркнула я и оглядела свой костюм. На удивление целый и даже почти не измятый. Вот же сноровка! Результат постоянной практики и большого опыта. – Ты вдруг оказался на необитаемом острове без единой женщины на сто километров вокруг?

– Ты ревнуешь. – Он склонил голову набок и посмотрел на меня с радостным удивлением.

– Вот еще. Ревновать тебя, ревновать ветер. Просто… – вздохнув, я тоже обвела его губы пальцем, – я не жду, что ты будешь только со мной. Ты слишком ярко горишь.

– Я тоже этого не ожидал. – Он чуть грустно, чуть растерянно улыбнулся. – Оно как-то само получается. Есть ты, и есть все остальные, и остальные – не то, понимаешь? Все равно что после «Драккара» сесть на китайский скутер в две лошадки. Лучше уж пешком.

О боже. Мужчины! Романтики!

Я рассмеялась, уткнувшись ему в плечо. А он гладил меня по спине и смеялся вместе со мной. А потом тихо-тихо сказал:

– Я люблю тебя.

– А я тебя. И мы опоздали на этот чертов маскарад.

– Да плюнь, я всегда на него опаздываю, и до сих пор жив. Туда никто не приходит вовремя, кроме конченых алкоголиков. Вот увидишь, когда мы приедем, виски уже не будет, одно шампанское. Ты же впервые туда идешь?

– Я бы и впервые туда не пошла, но кое-кому обещала, – вздохнула я. – Хорошо, что ты там всех знаешь. Давай сделаем вид, что я с тобой, ну типа «просто девушка за компанию».

– Как скажешь, о владычица моего сердца.

Владычица сердца только фыркнула и ушла в ванную, приводить себя в порядок. Хорошо, что прическа – косы, и вместо обычного макияжа боевая раскраска подводных ниндзя. Кстати, полевые испытания она прошла на отлично: ничего нигде не смазалось и не потекло. Даже душ можно принимать. А то хороша я буду на полуофициальном мероприятии с запахом секса! Его никакими духами не перебьешь!

Впрочем, я забыла про шелковый шифон, который тоже неплохо держит запахи. А стирать – некогда. Ладно. Будем считать, что это штрих к образу «девушка Бонни». Черт бы его подрал, маньяка!

 

Глава 38. Ифриты, пери и прочие странные личности

В образе ифрита маньяк был изумительно хорош и органичен. Огонь и страсть, страсть и огонь! И дивно пакостный характер. Если верить мифологии, нет духа вреднее, вспыльчивее и злопамятнее ифрита.

В чем я имела возможность убедиться, едва мы приехали к театру «Долби», тому самому, где проходит «Оскар». Угадайте, кто явился практически одновременно с нами? Подсказываю: алый лимузин, до черта охраны, толпа папарацци у входа, платье из «рыбьей чешуи». Что, не догадались? Ладно. По первому вопросу, заданному газетчиками (и телевизионщиками, мать их за все ноги!) все станет ясно, дальше некуда.

– Правда ли, что вы будете петь в «Нотр Не-Дам» вместе? – по два десятка микрофонов отказалось одновременно под носом у Бонни и у Сирены.

– Нет! – единодушно ответили они. Практически в унисон. И одарили друг друга изумительно лучезарными улыбками, прямо выставка голодных крокодилов.

– Вы поссорились? Почему? Вы беременны от Бонни Джеральда? Когда вы поженитесь? Почему вы раньше не пели? Представьте нам вашу спутницу!.. – и еще сотня идиотских скандальных вопросов.

– Господа! Тише! – вмешался продюсер Звездени. – Сирена ответит на все ваши вопросы завтра и поделится самыми свежими новостями. Завтра, господа, к одиннадцати утра!

Пока он заговаривал зубы журналистам, Сирена скрылась в дверях театра, напоследок бросив на Бонни полный ненависти взгляд. Так как одна из жертв слиняла, папарацци всей толпой набросились на Бонни. Снова: ваши планы? Ссора? Новая любовь? Так почему же вы раньше не пели?!

– Не все сразу, господа, – Бонни очаровательно улыбнулся, словно был смертельно рад видеть всех этих акул пера, и демонстративно прижал меня к себе. – Да, любовь. Первая и единственная. Я вас непременно познакомлю с моей невестой, но не сегодня, простите, она не привыкла еще к нашему бедламу. Вообще-то мы пришли всего лишь потанцевать.

– Вы собираетесь жениться? А как же ваши клятвы в вечной любви Сирене? Почему? Как?!.. – вопросы снова посыпались градом.

Бонни пару секунд молча улыбался, потом поднял ладонь.

– Мой дебют в качестве артиста мюзикла будет посвящен моей прекрасной Розе. Без тебя… – Бонни обернулся ко мне, поцеловал руку: журналюги снимали-снимали-снимали, и даже молчали! – я бы никогда этого не сделал. Моей невесте и движению «Свобода и независимость», которое я поддерживаю уже девять лет. С тех пор, как сам освободился от зависимости. И это все, что я могу сказать о той старой истории. А теперь мы все же пойдем танцевать.

Журналисты загалдели снова, что-то в их вопросах проскочило вроде: «Как связаны Сирена и зависимость? Сирена и наркотики?», но Бонни подхватил меня на руки и понес к дверям. Газетчикам пришлось расступиться, не без помощи «людей в черном» из охраны мероприятия.

Я настолько ошалела от первого в своей жизни столкновения с журналистами, что даже не возмутилась на тему «невесты»: я же не взяла кольцо! А может, мне просто было приятно понимать, что для Бонни все всерьез. И, по сути, я уже согласилась, а оговорка «если ты меня узнаешь» – ерунда. Всего лишь еще одна наша маленькая игра.

И тут Бонни внес меня в зал… о, какой это был зал! Я его опишу в романе, непременно, завтра же! А еще идти сюда не хотела, дурища – такая фактура пропала бы!

Зал сиял. Не знаю уж, что там было за освещение, голову я задирать не стала, но свет искрил на украшениях гостей, отражался от расшитых костюмов (очень надеюсь, что это были все же стразы, а не бриллианты!) и от начищенного паркета. Да на такой паркет и наступать-то жалко!

Невидимый от входа оркестр играл восхитительно томную «Corcovado», туда-сюда сновали официанты во фраках и полумасках, даже ухитряясь делать это в ритме музыки, вот где профессионализм!

Маскарад, к слову, был самым настоящим. Все, абсолютно все постарались замаскироваться так, чтобы было не опознать. Ну разве что кроме Бонни. Но его наверняка узнали бы, даже если б я натянула ему на голову мешок и замазала татуировки тональником. По одной пластике!

Пока Бонни вел меня к танцполу, его окликнули раза четыре. И все с одним вопросом: «Бонни? Ты – с девушкой?!»

Он кивал, улыбался, махал рукой, но не останавливался. И хорошо. Я еще не совсем была морально готова к нырянию в этот омут. А вот потанцевать – да. Танцевать с Бонни – это совершенно особое удовольствие. Может быть, даже лучше, чем просто секс.

Но стоило музыке стихнуть, а нам – замереть в финальном па, как снова послышалось:

– Ты с девушкой, Бонни?

– Моя невеста, Роза. Инкогнито! – очаровательная улыбка, тема закрыта, но в глазах за очередной маской море любопытства.

А ведь я где-то видела эти глаза, совсем недавно… Да это же актриса из «Ла-ла-лэнд», та, что играла Сару! Я ее узнала, ура мне! Бонни тоже ее опознал, хотя как раз это не удивительно, они наверняка работали вместе. Опознал, поцеловал ей руку, что-то сказал, я прослушала, что именно. Вряд ли речь пойдет о чем-то серьезном, а где еще я увижу такие типажи? Ну вот хотя бы того шестирукого инопланетянина, который как раз смотрит в нашу сторону, приветливо машет и улыбается серебряными губами. Его спутница, девушка-кошка (не голливудская, а настоящая нэкомата с раздвоенным хвостом) послала нам с Бонни воздушный поцелуй. Я помахала в ответ (за нас обоих, он занят трепом с «Сарой») и тоже улыбнулась, хоть за чадрой и не видно.

Приди я одна, кто б меня заметил? Правильно, никто. Даже если б пришла голой или насовала в задницу павлиньих перьев. Я бы точно забилась в уголок, где-то вон за теми колоннами, и слиняла через час, так ни с кем и не познакомившись. Даже маска не спасает от неловкости. Одни сплошные звезды! Кто они – и кто я? Сейчас меня замечают только потому, что я «девушка Бонни», но я одна, с маской или без маски, была бы тут человеком-невидимкой.

Впрочем, быть человеком-невидимкой на подобных сборищах мне не привыкать. Сколько их было, этих «мероприятий», на которые я сопровождала Кобылевского! Он представлял меня так же кратко, как Бонни: «Роза, моя супруга». Только интонация была совсем-совсем другая. У Бонни это звучит как «смотрите на самую прекрасную в мире Розу, мою Розу, и завидуйте!», а у Кобылевского как «всего лишь моя жена, не обращайте внимания на это недоразумение».

Быть прекрасной Розой намного приятнее! И я, пожалуй, смогу к этому привыкнуть. Тоже.

Скользя по лицам в масках, мой взгляд наткнулся на нечто серебристо-ослепительное. Наткнулся – и остановился.

Сирена в костюме сирены, ужасно остроумно. С маской или без, она притягивала взгляды, вокруг нее толпилась свита, словно она – королева бала. И только сейчас я заметила рядом с ней красивого, как статуэтка, чернокожего парня. Лет двадцати пяти на вид, костюм тритона – обтягивающие, словно вторая кожа, серебристые штаны, связка бус… и все. Если бы пришел голым, эффект был бы примерно таким же. Вроде он сопровождал Сирену от лимузина до дверей театра. Очередной той-бой? Да уж…

Он поймал мой взгляд через полсотни голов, повернул голову, едва заметно поморщился. Я ему немножко сочувствовала. Его никто не обнимал и не пытался вовлечь в общий разговор. На него вообще не обращали внимания. Наложник. Мальчик-аксессуар. Что ж, он сам на это подписался. И как хорошо, что на его месте не Бонни! Неподходящая роль. Бонни не создан быть статистом.

Разумеется, сама Сирена в нашу сторону не смотрела, ни открыто, ни украдкой. Вот уже минут десять ей удавалось виртуозно не замечать Бонни Джеральда. Впрочем, взаимно.

Наверное, эту сцену я тоже опишу в романе. Такое простое звездное закулисье, интриги-разборки, группы друзей и недругов. Несложно отличить искренние улыбки от фальшивых, чистосердечную радость в поздравлениях с премией от тщательно замаскированной зависти. И, пожалуй, я не буду слишком уж часто посещать подобные тусовки. Атмосфера какая-то душная.

– О чем вы задумались, прекрасная пери? – вывел меня из задумчивости хриплый бас, а в моих руках оказался ледяной бокал. – Ставлю свою каравеллу, что в ваших мечтах свистит ветер и ревут волны. Надеюсь, вы пьете шампанское. Ром только что закончился, тысяча чертей в корму здешнему боцману.

Машинально подняв взгляд, я рассмеялась; вот это образ, и какой знакомый образ! Бывают же на свете удивительные совпадения!

Колоритнейший пират радостно осклабился и подмел передо мной пол шляпой со страусиным пером. Честное слово, была бы я продюсером, тут же бы заключила с ним контракт на роль капитана Торвальда Счастливого из «Ты вернешься»! Высоченный, мощный, даже на вид – опасный мерзавец. А какой костюм! Полное попадание в образ, в точности как я описала в книге! От зависти перед изумрудным камзолом и золотисто-лазурным жилетом сдох бы любой уважающий себя попугай! Даже косынка, повязанная на голову под шляпой, была алой в турецких огурцах. Да уж, надо быть очень смелым мужчиной, чтобы надеть такое! Хотя, конечно, разбойная полумаска и сивые усы с бородкой придавали ему брутальности. Как и древний пистоль за поясом.

– Капитан «Ульфдалира» к вашим услугам. Окажите честь потанцевать со мной, прекрасная пери, – в хриплом басе (настоящее оксфордское произношение, но тембр немножко странный) мне послышались подозрительно знакомые нотки.

Кто это? Фигурой похож на губернатора Калифорнии, но черта с два Арни будет вот так знакомиться на вечеринке невесть с кем, да и говорит Арни по-американски, а не по-английски. Дик? Он обожает море и каравеллы, и пистоль похож на один из тех, что украшают его кабинет. Но тоже вряд ли, Дик ниже ростом и смуглее. Опять же произношение. Черт… кому еще я могла понадобиться? Ведь господин артист никак не может знать, что приглашает на танец автора собственного образа! И где, черт возьми, Бонни?! Он же только что был рядом!

Память услужливо подсказала, что был рядом и даже что-то такое говорил на тему «сейчас приду». Это я слишком увлеклась изучением фактуры и все пропустила мимо ушей.

На мое испуганное озирание по сторонам пират отреагировал раскатистым смехом. Чертовски заразительным. Я тоже засмеялась и пригубила шампанское. В конце концов, почему бы мне не потанцевать с собственным персонажем (черт, до чего похож, даже рост и сложение именно такие, как я представляла!), пока Бонни куда-то смотался?

– Если обещаете меня не похищать, капитан.

– Клянусь своими усами, сегодня я буду вашим верным слугой, прекрасная Роуз!

Я вздрогнула. Откуда он знает, как меня зовут? Мы знакомы? Или… о черт, я сегодня просто дивная растяпа. Бонни же только что меня представлял этой актрисе, не помню ее фамилии. Вот сэр пират и услышал. Никакой мистики. Все-все, мне надо расслабиться и прекратить уже ожидать подвоха со всех сторон. Здесь нет Кобылевского и его матушки, так что вряд ли я случайно услышу, как кто-то перемывает мне косточки, даже особо не стесняясь.

Выкинув из головы отвратительные воспоминания, я улыбнулась, поставила ополовиненный бокал на поднос ближайшего официанта и подала пирату руку.

– Если вы не боитесь огня, капитан.

– Ради вашей улыбки я готов рискнуть.

И снова в его голосе мне послышалось что-то очень знакомое. Не в тембре, такой характерный бас я бы не забыла, а в интонациях. И борода с усами у него явно приклеенные, потому что из-под косынки выбивается несколько коротких прядей намного светлее. Плюс запах, что-то мне этот запах напоминает… точно, лемонграсс. Значит ли это, что голос поддельный? И англичанин… неужели не случайность, а пиратом нарядился именно тот, с кого я этого пирата и писала?!

– Но я даже не знаю, как вас называть. Нечестная игра, капитан!

На миг показалось, что сейчас я услышу совсем другой голос и хорошо знакомое имя, но ощущения меня обманули.

– Друзья зовут меня Кеем, прекрасная Роуз, – все так же низко и хрипло.

Я чуть не поперхнулась. Не Ирвин, а Кей! Тот самый Кей! Бонни же говорил, что его друг – европеец. Все сходится!

Мне тут же захотелось задать Кею тысячу вопросов, но такой возможности мне не дали, утянули на танцпол – и я поняла, как чувствует себя щепка, унесенная океаном. Аж дыхание перехватило! Оркестр играл что-то зажигательное, и меня тут же закружили, завертели… Это оказалось ужасно весело, танцевать с очаровательным пиратом. Правда, где-то на краю сознания брезжило сомнение: не будет ли Бонни ревновать? Мужчины такие мужчины!

Я снова попробовала оглядеться по сторонам, хоть в танце это было довольно затруднительно, но найти того, кого искала, не успела. Меня прямо в танце кто-то перехватил за талию и развернул к себе. Кто-то? Бонни, разумеется. Черт меня дернул принять приглашение! Вот только стычки двух баранов мне не хватало! И вообще, не хочу, чтобы Бонни меня ревновал!

Все эти мысли пронеслись быстрее, чем я успела обернуться и увидеть… счастливую улыбку Бонни. Никакой ревности, наоборот, он сиял, как здешние люстры.

Ничего не понимаю.

Еще меньше, чем ничего, я стала понимать через пару секунд, когда из рук ифрита перешла в руки пирата. Удивленного и довольного, словно ему карту к кладу Генри Моргана подарили.

Что тут происходит? В какой дурдом я опять попала?

До конца танца эти двое перекидывались мной, как мячиком. О нет, все было до невозможности галантно, изящно и весело, словно сцену в дурдоме ставил лучший режиссер. Хотя почему словно? Он и ставил. На ходу. И финальный аккорд композиции прозвучал ровно тогда, когда я оказалась в объятиях их обоих.

– Кей, старая перечница, на минуту нельзя отвернуться, как ты уже тянешь лапы к моей Розе!

– К моей Роуз. Я ее первый нашел, – прозвучало настолько уверенно и собственнически, что мне резко захотелось заехать кое-кому в бубен.

– Только не деритесь прямо сейчас, – пропела я, улыбаясь обоим по очереди: за чадрой может и не видно толком, зато отлично слышно. – Дайте мне пять минут организовать тотализатор.

– И на кого же ты поставишь, о шербет моего сердца?

– На крепкую мужскую дружбу, разумеется.

– Ваши колючки просто изумительны, прекрасная Роуз, – снова рассмеялся Кей.

Вслед за ним рассмеялся Бонни, а до меня, дуры наивной, наконец, дошло.

Ни фига ощущения меня не обманули! Кей, да? Черта с два.

 

Глава 39. Никель и бракованное сердце марсианского производства

Именно смех и «колючки» расставили все по местам. Глупая Роза поверила Филу, который даже не соврал! Он в самом деле ни слова не сказал Бонни, но не рассказывать о моем костюме кому-то другому я и не просила. То-то Фил был так настойчив насчет маскарада! Для пиара моих книг он не дает ровным счетом ничего, при том что билет стоит минимум десять тысяч (скромный благотворительный бал, ага), мне он достался даром, все оплатил милорд спонсор… Очень наивная Роза. И что теперь делать? Лавировать между Кеем, он же лорд Ирвин Роберт, мать его, Говард, и Бонни Джеральдом – отвратительная затея, так я рассорюсь с обоими. Да и зачем лавировать? Я честно предупредила Ирвина, что люблю другого мужчину. Ничего не изменилось.

– Для вас, милорд, только самые острые колючки.

Ирвин довольно усмехнулся: его узнали, его помнят и забыть не могут.

– Тронут вашей заботой, – он поймал мою руку и поднес к губам, – в самое сердце.

Сволочь самоуверенная, черт бы его подрал! Как же он некстати появился, нет чтобы на недельку позже, когда Бонни наконец совместит мисс Кофи и свою мадонну, а у меня на пальце будет кольцо! Вот чего я никогда не хотела, так это оказаться между двумя друзьями. Без разницы, кто первый нашел и кого из них я люблю, не видать мне обоих, как своих ушей. Между другом и женщиной мужчина всегда выберет друга. Они так устроены. Генетически. Благородные принцы, мать их.

А я только поверила, что у нас с Бонни все будет хорошо. Как жаль, что не судьба. И еще жальче, что не судьба – в лице Ирвина. Ненавижу эту вредную, капризную дамочку!

И ей назло не буду плакать. Даже злиться не буду. У меня есть сегодняшний вечер, а может быть даже ночь. И я получу от нее все возможное. А что будет завтра – плевать. Сегодня мой первый бал, я всю жизнь о таком мечтала. И сегодня у меня будет два кавалера, один другого лучше. Это моя прекрасная ночь, и точка.

– Для лучшего друга Бонни мне ничего не жаль. – Я кокетливо повела плечом и кинула взгляд на Бонни: в его счастье появилась нотка удивления. Догадался, что мы с Ирвином знакомы? Наверняка. Что ж. Сегодня это ничего не меняет, а завтра… вот завтра об этом и подумаю. – Сэр Кей, в трюмах еще осталось шампанское?

Шампанское нашлось, кто бы сомневался. И задорные байки из жизни звезд шоу-бизнеса, в том числе о том, как Бонни чуть не поссорился с Мартином из-за роли Эсмеральдо. Я сделала вид, что не в курсе последней новости о «Нотр Не-Дам», хорошо хоть не пришлось притворяться, что вообще не знаю, почему Эсмеральдо мужского рода: Бонни рассказывал о постановке, да и реклама шоу уже запущена.

– Неужели? Ты споешь Эсмеральдо? Я обязательно хочу это слышать!

Мне тут же пообещали самое лучшее место в директорской ложе, причем пообещал Ирвин, а я в очередной раз удивилась, насколько хорошо они друг друга понимают и, тьфу-тьфу-тьфу, вовсе не собираются из-за меня бодаться.

Потом были еще танцы на троих и еще шампанское.

– Кажется, у меня ноги заплетаются. Коварное шампанское! Как же я буду танцевать?

Эту страшную проблему мужчины тут же решили. Отобрали у официанта полный поднос закуски и вывели меня на балкон, дышать свежим воздухом. А заодно – слушать шпионскую историю о том, как некий Никель спер целую трансконтинентальную корпорацию… Прелестная игра слов: «никель», монета в пять центов, и корпорация. Было в этом что-то от О`Генри.

Я только на середине истории поняла, что Ирвин рассказывает о себе. Забавно, легко, словно пересказ очередного романа о Джеймсе Бонде, но не слишком-то весело, если посмотреть на суть истории, а не вестись на непринужденный тон.

Интересно, зачем он рассказывает при мне? Ирвин не производит впечатления рубахи-парня, чья душа нараспашку, а о секретах знает даже соседская кошка, тем более – о таких секретах! А тут – едва знакомая мисс… Загадка природы. Но загадка или нет, я слушала очень и очень внимательно. Когда еще представится шанс заглянуть на изнанку международного бизнеса!

Безумно интересную и крайне неприглядную изнанку. И отношения Ирвина с отцом – далеко не образец «семейных ценностей». Он не углублялся в подробности, но одного того, что вот буквально в этом году отец собирался продать «Драккар» и пожертвовать деньги на благотворительность, потому что сын не достоин наследства, уже достаточно. Хотя я не поняла, почему недостоин. Он уже лет пять управляет «Драккаром», при нем корпорация растет и процветает, репутация у него безупречна…

– Так что ему было не так-то?

– Неподчинение родителю – худший из грехов.

Как выяснилось, сыну всегда недоставало уважения. Он выучился в Гарварде, за три года прошел в компании путь от младшего менеджера до главы департамента, ставил бизнес превыше всего, прекрасно разбирался в искусстве (семейная традиция), хоть и не понимал смысла этой чуши, как и любой другой романтической чуши вроде любви. Он всегда соответствовал роли идеального наследника древнего рода и даже пару раз удостаивался скупой отцовской похвалы. Последний раз похвала случилась лет этак десять назад, но до сих пор висит в рамочке над рабочим столом.

– Я вижу, Никель тебе нравится, – хмыкнул Ирвин, наливая мне в бокал минералки. – Готовый маньяк, правда же?

– Хоть сейчас в кино, – согласилась я. – Отличное имя.

– Его любимая присказка: сбережешь никель – доллар сам себя сбережет. Кошмар всего экономического отдела!

Бонни тут же предложил поставить мюзикл под названием «Призрак Бухгалтерии, или У Никеля нет сердца», Ирвин немедленно изобразил Трагическую Смерть Героя под завалившими его отчетами, а я смеялась – и не могла представить Ирвина, чудесного, веселого, самоуверенного и чертовски харизматичного Ирвина холодным сухарем с никелем вместо сердца. То есть, наверное, несколько лет назад – легко, милорд спонсор именно так для меня и выглядел. Но не после шоколадного Конана, диска с автографом Бочелли и сегодняшнего пирата из моего романа!

Чертовски интересно, он догадался, что пират написан с него? Надеюсь, нет.

– А перевоспитание маньяка будет?

– Конечно! В один не прекрасный день, когда Никель получил диплом магистра по профилю «Только бизнес, ничего личного», прилетели марсиане и подарили Никелю сердце. Немножко бракованное, поэтому оно Никеля беспокоило. Всякие странные симптомы: то на закат хочется посмотреть, то зарплату секретарше поднять.

А когда Никелю стукнуло двадцать семь, отец решил, что сыну пора сочетаться законным браком с компанией герра Лундгрена, и наступил апокалипсис. Никель отказался жениться, отец пообещал лишить его наследства, Никель послал отца вместе с его деньгами в задницу и свалил в Румынию. Почему именно Румыния? А потому что туда отправлялся ближайший самолет из Хитроу. Наличности хватило как раз на билет в эконом-классе, золотой «Лонжин» Никель обменял на подержанный байк, а громкое имя – на единственную букву.

– Отличное было время, – мечтательно улыбнулся Бонни.

– О да. Полная свобода. Как-то пришлось неделю кидать навоз на польской ферме, чтобы было на что заправить байк, и питаться одними недоспелыми яблоками. Незабываемый опыт, в Гарварде такому не учили.

– Но Никель все равно вернулся и снова носит золотой «Лонжин».

Ирвин пожал плечами:

– Еще один вид свободы, к тому же Никель внезапно познал смысл искусства. – Ирвин кинул очень выразительный взгляд на Бонни, что-то вроде «вот он, мой гуру». Вопрос, только ли в искусстве танца и мюзикла? – А вообще Никель тот еще негодяй. Вернулся в отчий дом, прикинулся паинькой, добрался до места исполнительного директора, а потом наделал компании долгов, раздул скандал с невыполненными обязательствами и практически утопил семейное дело. Сорвал отцу сделку на полтора миллиарда фунтов.

Как все просто, я прямо верю, ага. Трехходовая интрига «отожми у папы бизнес». Но что-то мне подсказывает: на самом деле интрига была куда сложнее. Ходов этак в несколько сотен. Вполне тянула на докторскую по «Надувательству, как точной науке».

– Бедная, бедная благотворительность, – хмыкнул Бонни.

– О да. В этом году благотворительность недополучила много бабла. Зато фру Лундгрен почти за бесценок купила контрольный пакет. Из чистой сентиментальности. – Ирвин покачал головой. – А старый пень схватил инфаркт. Он внезапно осознал, что сердце у него все же есть, и он всегда любил сына, а теперь может его потерять. Представляешь, он почему-то решил, что Никель, провалившись в бизнесе, покончит с собой. Никель Бессердечный-то!

– Так марсиане ж подарили ему сердце! – возразила я ради поддержания спектакля.

– Так он его вернул по гарантии и удержал с них компенсацию за моральный ущерб. Оно ж было бракованное, – пояснил Ирвин и отправил в рот последнее канапе.

Ага, бракованное. Помню я, как Ирвин мчался к отцу в Лондон, чтобы успеть застать его в живых. Интервью на ступенях клиники тоже помню. Как он вообще сумел справиться с чувством вины? Ведь инфаркт отца он спровоцировал сам. Хотя на самом деле старый лорд сам виноват. Чему учил, то и получил.

– Что-то не сходится в интриге. Ведь акции остались у фру Лундгрен.

«И обручальное кольцо», – очень хотелось добавить, но я не стала. Еще не хватало признаваться, что я рыскала по сети в поисках информации о нем и его невесте!

– У Никеля. Ему эти акции подарили. Видишь ли, он отказался жениться на фру Лундгрен не потому, что она ему не нравилась. Наоборот, они уже несколько лет дружили и могли бы стать неплохой парой. Если бы фру не была без памяти влюблена в совсем другого человека. Только в отличие от Никеля она отказаться от свадьбы не могла, у нее в семье тоже все сложно. А Никелю его бракованное сердце не позволило наплевать на ее счастье. Вот марсиане сволочи, правда же?

– Ох уж эти марсиане. Но почему она не вышла замуж за того, кого любила? У нее было на это целых десять лет.

Ирвин поморщился и отвел глаза. Вместо него ответил Бонни:

– Она вышла, только он два года назад погиб в автокатастрофе. Очень грустная история.

– Очень запутанная история. Ее случаем не Дэн Браун сочинил?

– Для Дэна Брауна слишком банально. Да и мир никто не спасал. – Ирвин снова улыбался. – Всего лишь еще одно попорченное инфарктом сердце. Не мог же Никель отказать умирающему отцу в мечте породниться с Лунгдренами! Еще одного инфаркта старый пень бы не пережил. Зато на прошлой неделе, за игрой в гольф, он внезапно спросил сына: почему ты согласился? И Бессердечный Никель был так бессердечен, что ответил правду – чтобы ты не помер из чистого упрямства, папа. Так что теперь у Никеля есть третья папина похвала, своя корпорация, верный друг Кирстен Лунгдрен, свобода… и колючка от Розы прямо в бракованном сердце. Прекрасное начало лета, ты не находишь?

О черт, Ирвин, вот зачем ты мне все это рассказал, а? Негодяй. И Бонни хорош! У тебя на глазах охмуряют любимую женщину, почти невесту, а ты?

А Бонни наблюдал театр одного актера с неподдельным удовольствием. Словно сам все это ставил и наслаждался премьерой. Все же чего-то я тут не понимаю. И вообще мне нужна пауза.

– Отличное начало лета, капитан Кей. Но почему именно эта буква?

– Потому что скромность не позволяет милорду называться Конаном, – серьезно, как диктор финансового канала, пояснил Бонни.

– А, киммерийский стиль… – Что-то тут не совсем сходилось, ведь Конан это «си», а не «кей», но я решила не заострять. Может быть, потом узнаю. Или не узнаю, как фишка ляжет. – Как же я не догадалась! Это все шампанское. И оно закончилось.

– И еще ты хочешь танцевать, – снова Бонни.

– Нет, я хочу попудрить носик, а потом – посмотрим.

Мне галантно позволили смотаться в дамскую комнату, проводив всего лишь до половины пути – то есть до фойе, где вовсю веселился народ. Дальше я не позволила. Еще чего. Мне нужна пауза, пока ум за разум не зашел. А мужчинам наверняка есть, что сказать друг другу.

 

Глава 40. О сколько нам открытий чудных…

Пятиминутная пауза и умывание холодной водой мне не помогли. Все равно в голове был сумбур, а на сердце – раздрай. Я не понимала, чего хотят эти двое, а главное – чего хочу я сама. Или просто боялась себе признаться, потому что хорошие девочки не должны… о черт. Даже самой себе признаться, что я хочу Ирвина, и то стыдно!

Я еще раз глянула на себя в зеркало. Без чадры и полумаски – все равно совершенно неузнаваемое лицо из-за фантастической раскраски. Морской дух, а не женщина. Вот только у морских духов не горят щеки от стыда! Морские духи вообще не заморачиваются подобной ерундой, и если им чего-то хочется, они просто делают.

Как Бонни.

Как Ирвин.

Так какого черта?! Они оба хотят, я ж не слепая колода, чтобы не замечать очевидного. И я хочу. Знаю, что завтра об этом пожалею, что буду краснеть и прятать глаза, но… хочу. Сегодня. Сейчас. Даже если потом потеряю их обоих…

Но я в любом случае их потеряю, потому что ни один из них не станет уводить девушку у другого. Они благородно ее друг другу уступят, потом решат, что дружба дороже женщин, пойдут напьются и завалят кого-нибудь еще, а я останусь одна.

Так. Не надо хлюпать носом и делать такие несчастные глаза! Это все шампанское. От него я плохо соображаю, и меня тянет в слезы. Или на приключения. Или черт знает на что. Да плевать! Все. Умыться – и вылезать отсюда, пока не разревелась от идиотской жалости к себе. Тоже еще, Луиза Лавальер нашлась! Ее в фаворитки зовут, а она – в монастырь. Тьфу.

Умывшись ледяной водой в третий раз, вернув на место маску и чадру, я вернулась в зал. Немножко удивилась, что никто не поджидал меня у выхода, но тут же поняла, почему. Бонни с Ирвином распивали шампанское с морковно-рыжей Пеппи Длинный Чулок (как я угадала с образом, а?) и Мегамозгом. Правда, позицию они заняли стратегически правильную – напротив коридорчика, из которого я вышла. Мимо точно не пройти.

А я и не собиралась! Я не Золушка, чтобы сбегать с бала и от целых двух принцев. Хватит, набегалась.

Так что я подошла, услышала несколько фраз о «таинственном гении Тае Роу», который вроде бы должен быть где-то здесь, но пока никто его так и не нашел. А ведь в списках гостей он есть. Ирвин, но ты-то должен его знать! Или ее! Ты же инвестируешь проект! Я хочу автограф, это что-то невероятное! (Цитата из Ленни Бернс, я ее в рамочку на стеночку повешу.)

Я чуть не рассмеялась. Вот будет кино, если я сейчас подойду и представлюсь, а? Здрасьте, я ваша тетя. То есть Тай Роу, прошу любить и жаловать. Это меня вы сейчас хвалили? Продолжайте-продолжайте!

Разумеется, называться я не стала. Просто подошла и непринужденно вклинилась в беседу со своими поздравлениями, меня очень мило представили – как невесту Бонни, музу и невероятно талантливую, но ужасно скромную личность. Особенно хорошо пел мне аллилуйю Ирвин, но, к чести своей, обошелся только туманными намеками на музыку, так что с Таем Роу меня не связали. Возможно, потому что я нежно наступила ему на ногу и мысленно, но очень-очень убедительно пообещала оторвать ему яйца, если он сейчас проболтается. Хотя конечно может быть он и сам такой тактичный и деликатный.

От Ленни меня снова увели танцевать. На сей раз – один Бонни, и без его обожаемого хореографического выпендра. Меня просто отвели на танцпол, притянули к себе…

И под «Леди в красном» повели в медленно-расслабленном танце.

– Помнишь, мадонна? – шепнул Бонни, потершись щекой о мою щеку.

– Да. Ты поешь лучше.

– Я люблю тебя.

– Я знаю.

Он счастливо улыбнулся, легко поцеловал меня в висок – скользнул губами по шелку. И на втором куплете спросил:

– Давно вы с Кеем знакомы?

– У моего мужа были дела с лордом Говардом.

– Как официально, – хмыкнул Бонни. – Кей тебе нравится, я вижу.

– Ты пробуешь себя в роли свахи?

– Нет уж, – он привлек меня еще ближе, его руки напряглись. – Ты выйдешь замуж за меня, а не за Кея. Кто не успел, тот опоздал. Но если он тебе…

– Сначала скажи мне кое-что, – я перебила его. – Вы любовники?

Сама не понимаю, как у меня это вырвалось. Я вообще ничего такого не думала, пока не спросила – а когда спросила, поняла, что уже знаю ответ. Вот оно, объяснение их прекрасному взаимопониманию, теплым взглядам и небоданию за девушку.

– Мы не пара, если ты об этом. Больше друзья, чем любовники. – Он чуть отстранился, чтобы заглянуть мне в лицо, словно забыл про чадру; мое сердце забилось вдвое быстрее. – Надеюсь, светлый образ Кея не рухнул в твоих глазах.

Я тихонько рассмеялась и погладила его по щеке. Гладкой, горячей, безумно родной и притягательной.

– За свой светлый образ ты не переживаешь.

Он пожал плечами, продолжая смотреть мне в глаза:

– Не думаю, что от больного ублюдка ты ждала чего-то другого. Это Кей у нас сама респектабельность. Засранец, – в его голосе отчетливо слышалась гордость за друга. Она очень естественно сочеталась с хрипловатыми нотками возбуждения. – Но ты, похоже, спрашивала немного о другом… так ты его хочешь?

– А если я скажу «да»? – мой голос тоже сел. Сам, безо всякого лемонграсса.

– То я отвечу: «Я дам тебе все, что ты пожелаешь, мадонна, и Кея – тоже».

– Если тебе не будет больно…

– Нет. И я не буду ревновать тебя, это… глупо. Ты или любишь меня, или нет. Если любишь, то ревновать – значит не доверять и обижать тебя. А если нет – то лишь потерять тебя еще быстрее.

– Тебе неважно, с кем я?..

– Это самое важное на свете, чтобы ты была счастлива. Чтобы тебе было хорошо.

Его дыхание обжигало мое ухо, под моей ладонью бешено бился его пульс. О боже. Бонни. Сумасшедший псих. Ведь я тебе верю! Каждому слову, каждому вздоху. Верю, что ты любишь меня, и что у нас все будет хорошо. Даже несмотря на Ирвина. Верю, что ты придумаешь что-нибудь, чтобы сохранить вашу дружбу и жениться на мне. Я наивная дурочка? А плевать. Я хочу верить в сказку. Хотя бы сегодня, на моем первом балу.

И я не скажу «нет». Бонни прекрасно видит, как я реагирую на Ирвина, и врать ему – нельзя. Он достоин честности.

– Да. Мне нравится Кей. А чего хочешь ты?

Он ничего не ответил, в смысле – вслух. Просто взял меня за руку и повел за собой, на тот же балкон. Мелькнула мысль: вдруг место занято? Но думать ее я не могла. Шампанское. И Бонни. Или просто Бонни. Почему-то рядом с ним у меня в голове всегда пузырьки от шампанского, и по всему телу – мурашки, и жизнь легка и прекрасна… может быть Бонни – шампанское?..

Эта мысль понравилась мне так, что я засмеялась. И, едва мы вышли на балкон, потянула Бонни к себе, за волосы, а другой рукой – его шаровары, вниз… Но вместо того, чтобы усадить меня на себя, Бонни опустился на колени, скользнув лицом по моей груди и животу, поставил одну мою ногу себе на плечо – и коснулся меня между ног. Сначала дыханием, одним только дыханием:

– Мадонна… – глядя на меня снизу вверх. – Ты светишься.

И тут же – языком, сквозь разрез в шароварах, прямо через трусики.

Боже, как это было сладко! Контраст прохладного ночного ветра и обжигающих губ Бонни, его ладони на моих бедрах, поверх шелка, его маска и он сам – покорный, голодный…

– Бонни, – выдохнула я, закрыв глаза и вцепившись в его волосы: мир закружился, и я бы никак иначе не удержала равновесие, меня бы унесло, меня и так уносило куда-то к звездам… – Бонни! – повторила я, и тут моих губ коснулись другие губы, мужские, горячие, пахнущие кофе и шоколадом…

Наверное, он неожиданности что-то во мне сдвинулось, прорвалось – как плотина. Условностей? Воспитания? Морали? А черт бы с ними!

Я ответила на поцелуй, обняла Ирвина свободной рукой – и кончила, ярко и невероятно сладко, до звезд перед глазами. И мне показалось самым естественным на свете, что Ирвин – уже без камзола, в одной распахнутой рубашке – оказался между моих ног, там, где только что был Бонни, и вошел в меня, не разрывая поцелуя. На миг мне померещилось, что Бонни куда-то делся, и я удивленно застонала, на связную речь я была совершенно не способна. Но он вернулся. Тут же. Он обнимал и ласкал нас обоих, меня и Ирвина, целовал мои плечи, ловил губами стоны прямо из моих губ, терся о меня и Ирвина всем телом… Опустив руку, я нащупала его член, обхватила ладонью – Бонни застонал, толкнулся мне в бедро…

Ощущать их обоих было так странно и так прекрасно, словно вдруг нашей с Бонни любви стало в два раза больше. Нет, в десять, в тысячу раз больше! Словно рухнули к чертям собачьим все барьеры, все запреты и страхи, и стало можно – все. Все, что делает нас счастливыми!

И я позвала: Кей! Кей, сейчас…

– Мадонна, – откликнулся он.

Вместе с ним – Бонни. Почти в унисон.

И вдруг Ирвин замер. Я протестующе застонала, потянула его к себе за шею, хотела за волосы, но они были слишком короткими… и не удержала. Он отстранился, моей пылающей влажной кожи коснулся холодный воздух, я почувствовала себя моллюском в открытой раковине – что-то нежное, беззащитное, полностью во власти этих двоих мужчин, которые держат меня, не позволяя упасть… Всего миг с широко распахнутыми глазами, под оранжевым ночным небом Города Ангелов, миг, отпечатавшийся в памяти навсегда. Миг – и во мне оказался Бонни. Резко, до упора, до крика и судороги. И тоже замер – во мне. Нашел губами мои губы, коснулся языком языка, и вдруг вздрогнул, словно от боли, резко толкнулся в меня – и мои пальцы на его затылке поцеловал Ирвин.

Ирвин – в Бонни? О… черт… я почти чувствовала это сама. Почти была Бонни. Между мной и Ирвином, с нами обоими сразу. Чувствовала, как Ирвин движется в нем – и подавалась навстречу им обоим. Боже. Как хорошо…

Маска упала с Бонни, и я видела его лицо, его эмоции – боль, наслаждение, счастье… и что-то еще, непонятное и волшебное, словно просветление. Наше. Общее. На троих. А потом Бонни откинул голову Ирвину на плечо, а Ирвин дотянулся до моих губ и поцеловал, жадно и нежно, и шепнул:

– Мадонна…

Кончили мы тоже вместе, и несколько секунд – а может быть, веков? – не разрывали контакта, впитывали это странное ощущение: больше, чем секс. Больше, чем любовь. Свобода? Счастье? Доверие? Полная и абсолютная открытость миру, и в то же время – защищенность и безопасность. Словно сейчас мы, все трое, дома.

Не знаю, что это было. Только мне было до чертиков страшно, что оно больше никогда не повторится. И мне отчаянно не хотелось разжимать объятия и отрываться от Бонни и Ирвина. Почему бы нам не остаться вот так насовсем…

Но мгновение прошло, вернулись звуки ночного города, ветер принес запах из мексиканского ресторана, и наваждение схлынуло. Я вспомнила, что вообще-то на балкон в любой момент могут зайти, и хорошо, если гости, а не папарацци. Да и кто-то из гостей мог нарушить правила маскарада и принести смартфон. Может быть, репутации Бонни наш менаж де труа и не повредит, а меня вообще никто не опознает, но… в общем, я легонько толкнула Бонни в плечо, при этом отведя взгляд от Ирвина (глупо, я знаю, но мне вдруг стало ужасно неловко смотреть ему в глаза и видеть в них… нет, я не могла дать определение этому огню).

– Мне холодно.

Он неохотно вернулся в «здесь и сейчас», затуманенные глаза прояснились и зажглись привычным уже хулиганским огоньком.

– А ты светишься. Мне нравится.

– Мне тоже. Одевайся уже, dolce putta.

Вместо того чтобы одеваться, меня снова поцеловали. Сумасшедше нежно и долго, так долго, что у меня снова закончилось дыхание и стало совершенно все равно – увидят нас или нет, и что подумает обо мне Ирвин… Ирвин? Ну да, конечно же, у Бонни всего две руки, а я чувствую вдвое больше. И Бонни не может одновременно целовать мои губы и плечо. Боже мой. Что они опять со мной делают?

Я распахнула глаза, оттолкнула Бонни – с трудом, с огромным трудом, потому что мне хотелось продолжения, здесь и сейчас, и плевать на всех папарацци мира! И услышала тихий довольный смех дуэтом.

Наверное, стоило обидеться – как они смеют надо мной смеяться? Но обижаться я не могла, слишком мне было хорошо. И засмеялась вместе с ними. А заодно отметила, что оба уже одеты, разве что пиратские усы с бородой куда-то исчезли, но опасный блеск глаз и разбойная улыбка – вот они. Сэр пират смотрел на меня, как смотрят на сундук с золотом, прикидывая, хватит ли для него места в капитанской каюте. Мне даже захотелось спрятаться за Бонни, но я не успела даже об этом толком подумать, как он подхватил меня на руки.

– Не волнуйтесь, это похищение, – голосом мультяшного злодея продекламировал Ирвин и состроил зверскую морду… но тут же счел ее недостаточно зверской, щелкнул пальцами, объявил «дубль два» и, выхватив из-за пояса бутафорский кривой нож, зажал его в зубах, а для пущей убедительности еще и грозно вытаращил глаза и пошевелил бровями.

Если бы Бонни не держал меня, я бы точно упала. А так я просто ржала и пыталась утереть слезы, не снимая маски. Удавалось это плохо, ржач очень мешал. А Ирвин, донельзя довольный произведенным эффектом, помахал пистолем в сторону двери и грозно прошепелявил:

– На абодаш! – так и не выпустив из зубов бутафорского ножа.

Я тихо взвыла, потому что смеяться уже сил не было, но и не смеяться было совершенно невозможно. К тому же Бонни, мерзавец этакий, прямо у меня над ухом прохрипел, как заправский пьяный попугай:

– Пиастры, пиастры! Каррамба!

На этом месте я полностью выпала из реальности. Кажется, я подвывала и повизгивала от неконтролируемого ржача, пока эти двое тащили свою добычу, то есть меня, к выходу. Разумеется, при дружной поддержке зала: кто-то просто смеялся, кто-то радостно орал «на абордаж» и «полундра, свистать всех наверх», кто-то изобразил звуки волн, кто-то прямо у меня над ухом сказал «пиф-паф»… а я смеялась и не могла остановиться. Все это было так нереально и так не похоже ни на одну мою мечту и ни на один мой страх! Даже над вечным своим пугалом, «общественным мнением», я тоже смеялась. Все прекрасно понимают, куда эти двое меня несут (то ли к Бонни домой, то ли к Ирвину в номера, разница не велика), и чем мы там займемся? Да плевать! Кому-то поперек морали, что мы втроем? А завидуйте молча!

Я отсмеялась и смогла нормально дышать, только когда мы оказались на заднем сидении открытой машины. Втроем. Ирвин и Бонни сидели, а меня устроили полулежа к себе на колени, головой все так же на плече Бонни. Пока нас везли, меня заботливо напоили минералкой, сделали мне массаж ног… я даже удивляться уже не могла. Лорд Говард, владелец заводов-газет-пароходов, собственноручно массирует мне стопы и откровенно ловит от этого кайф. С ума сойти. Хотя куда сходить-то? Я уже. Мы все трое уже. И это безумно прекрасно!

Маски Бонни и Ирвина исчезли за ненадобностью. Или потому что мешали им меня целовать, а мне – их касаться и рассматривать. Видеть их вместе было безумно странно. Разные, как день и ночь, и в то же время неуловимо похожие. Мужчины-охотники. Мужчины-победители. Мужчины с желанной добычей. Мужчины с любимой женщиной. Я не понимала, почему сейчас, в этом напрочь аморальном сумасшествии, я чувствую себя любимой и защищенной. Не понимала и не хотела об этом думать. Вообще думать, когда горишь от прикосновений мужских рук и губ, от ощущения двух возбужденных тел рядом, невозможно. Только плавиться под их касаниями, ловить ртом исчезающий воздух и ждать, когда же мы, наконец, доберемся до кровати!

Кровать, да? Пошлое мещанство! Какая, к черту, кровать…

Мы добрались только до лифта. Маленькое дежа вю: Даунтаун, стеклянный небоскреб, швейцар у дверей – и роскошный панорамный лифт.

Бонни поставил меня на пол, так и не выпуская из рук, Ирвин что-то там нажал, и несколько секунд мы просто стояли и смотрели на ночной город – все ниже под ногами, все шире переливающийся светом океан с красно-желтыми росчерками дорог и сказочно-манящей надписью «Голливуд» на далеких холмах.

Целых несколько секунд я чувствовала себя Золушкой, которую принц украл прямо с бала вместе с туфельками, а полуночных метаморфоз платья даже и не заметил: платье давно было сброшено и забыто, а без него отличить нищую сироту от графини… да какая разница, если она уже принцесса!

– Красиво, да? – нежный, хрипловатый от желания голос Ирвина коснулся меня одновременно с его руками, поверх рук Бонни.

– Очень. Как будто мы летим.

– Я же обещал научить тебя летать.

В качестве ответа я взяла его руку и приложила к своей щеке. Я была уверена, что сейчас он поцелует меня… или Бонни, неважно. Кто-то из них. Оба. И мы займемся любовью прямо тут, в лифте над ЛА. Это будет очень здорово, вот только я не смогу смотреть на город, и ощущение полета пропадет. То есть мне станет не до него. Немножко жаль, самую капельку, но покататься на ночном лифте я всегда успею, а вот заняться любовью с Ирвином и Бонни – кто знает, кто знает.

Мои ожидания не оправдались. Даже не так: оправдались еще лучше, чем я надеялась. Наверное, они оба понимали, как это бывает, впервые взлетать над Городом Ангелов все выше и выше, почти касаясь крыльями неба.

Моими крыльями сегодня были они, Бонни и Ирвин. Они держали меня, несли, ласкали и обещали никогда, никогда не уронить на землю. Без слов, одними касаниями рук, губ, тел. И я им верила. Не могла не поверить.

А потом была безумно прекрасная ночь. Какой-то сумасшедше дорогой отель, призрак портье, панорамное окно в спальне, свечи на столике, ужин на троих – и никаких мыслей, кроме полного, всепоглощающего счастья. До самого рассвета, когда я уснула на огромной кровати посреди голливудской сказки, головой на груди Ирвина, обняв руку спящего позади меня Бонни, слыша дыхание их обоих и улыбаясь алым парусам, распускающимся за окном.

 

Глава 41. Утро как неизбежность бытия

Первой моей мыслью на следующее утро было: господи, пусть все это будет сном!

А второй – не буду открывать глаза. Сделаю вид, что меня здесь нет. Вдруг мне поверят?

Секунд несколько я лежала, замерев и прислушиваясь к дыханию рядом. Ровному, сонному дыханию двух мужчин. Двух моих любовников.

Боже. Что я натворила?! Каким местом я вчера думала, соглашаясь…

Место, которым я вчера думала, заныло. И все что рядом – тоже. А мои уши, щеки и, наверное, все прочее – запылало от стыда.

Нет. Не буду вспоминать эту ночь. Не сейчас. Лучше… Лучше прямо сейчас оказаться дома, в Москве, и притвориться, что в ЛА меня нет и никогда не было. Да-да, господа, вам все приснилось, и мне тоже. Вот такой неприличный сон.

Боже, пошли мне храбрости открыть глаза!

Храбрости мне не послали, зато дали знак: кто-то рядом вздохнул, что-то неразборчиво пробормотал и закинул на меня тяжелую руку. Точно, знак. Что у меня все еще есть призрачный шанс сбежать. Прямо сейчас!

Я им воспользовалась. Выскользнула из-под руки Бонни, с облегчением увидела на его глазах повязку (перед глазами мелькнула картинка с участием Бонни, повязки, стека, Ирвина и меня, уши снова запылали). Есть шанс, что он меня не узнал? Логика подсказывала, что шанса нет. И если Бонни даже вдруг каким-то чудом умудрился не признать во мне мисс Кофи, есть же Ирвин. Черта с два он промолчит.

Ладно. Плевать. Я же еще вчера знала, что так и будет. Вот и… короче, хватит соплей. Хотела приключений – получила приключений на собственную задницу.

Не знаю, повезло мне или наоборот, но я успела смотаться, пока мужчины не проснулись. Пришлось, правда, позаимствовать у Ирвина рубашку подлиннее, потому что куда подевались мои шелка, обувь и все прочее – история умалчивает. Вроде край чего-то бирюзового торчал из-под Ирвина, но проверять, что это, мне совершенно не хотелось.

Так что я удрала в его рубашке, без белья и обуви, зато в боевой раскраске морского духа и с прической взбесившейся горгоны. Хорошо хоть моя сумочка нашлась в прихожей, а в ней – наличность для поездки на такси.

Такси мне вызвал портье. Невозмутимый, как индийский йог. Ну да, он тут и не такое видел! Хотя я сама, глянув в зеркало в лифте, чуть не перекрестилась. Страховидло восьмидесятого левела. И нет, я бы сама себя в этом ни за что не узнала!

В общем, побег удался. А что хозяйка пансиона, с которой я столкнулась почти у своей двери, охнула и зашептала что-то похожее на «pater nostram» – сущая ерунда. Главное, я добралась до своей ванной, масла, щетки и шампуня. Кстати, процесс отмывания боевой раскраски со спины оказался просто отличным средством от дурацких сожалений и слезливых самокопаний. Вот сами попробуйте посамокопаться, расплетая двадцать косичек и промывая волосы от черного лака, или изворачиваясь с намасленной щеткой так, чтобы смыть краску со своих лопаток! А если при этом еще ненароком заденете смеситель, и вместо теплой воды вас окатит ледяной, приступ куризма как рукой снимет, и наступит здоровый циничный бодрячок.

Так что через час с чем-то я вышла из ванной – почти нормального розового цвета, собранная и вполне себе злая. На себя, дуру, ясен пень. Никто меня насильно в приключения не тащил, все – сама, только сама. И манатки, чтобы ехать из ЛА куда подальше, тоже сама, только сама. Надо будет только позвонить Тошке, чтоб не волновался, и Филу – предупредить, что дописывать роман я буду где-нибудь в Мексике. Или в горах Вайоминга. Охладиться мне точно не помешает.

Прямо в халате на голое тело и полотенце на волосах я отправилась к шкафу, вытащила оттуда ворох шмотья и бросила на кровать. Где мой чемодан? Под кроватью? Ага, попался! Сейчас я тебя… я вас…

Запихать платья в чемодан прямо сейчас мне помешала одна единственная мысль: я обещала в воскресенье прийти в «Зажигалку». Не то чтобы я надеялась, что после ночного разврата Бонни позовет меня замуж. Это ему можно играть в хастлера, а вот его невесте явно не стоило. А чтобы раз и навсегда успокоиться на тему Бонни, мне нужно встретиться с ним лицом к лицу. Мне, Розе Тихоновой, а не раскрашенной под хохлому «мадонне». И сказать что-то типа «спасибо, было клево, а теперь у меня дела на Аляске». Или убедиться, что он не намерен со мной разговаривать вообще, ибо недостойна. Что, кто-то сомневается, что Бонни на лету придумает сто и одну причину со мной расстаться по моей вине? Ну-ну.

Все. Решено. На завтра оставлю джинсы и пайту, все остальное – в чемодан. Сегодня же звоню Филу, потом встречаюсь с Тошкой, и беру на завтрашнюю ночь билет на Гавайи. Или в Китай.

Встряхнись, детка!

Сорвав с головы полотенце, я показала колечко из пальцев отражению мокрой курицы и запела Битловскую «Twist And Shout».

Стук в дверь застал меня на втором куплете, который я орала уже в полный голос, притопывая в такт и швыряя в открытый чемодан всякую мелочевку вроде книжек или плюшевой совы.

Открывать дверь – наверное, хозяйка пансиона решила проверить, не пахнет ли у меня травкой – я пошла как раз с этой совой в руках. Мне подарила ее Люси, чтобы спалось лучше, и я твердо решила взять ее с собой в Гренландию.

– Come on and work it on out!

Я распахнула дверь, не глядя, и совершенно не ожидала слов:

– Вот значит, как девочки делают это… – до боли знакомым голосом. – Кофе возьми.

* * *

Она снова сбежала. Чудесная, горячая, любимая Rosetta. Ничего, привыкнет. Для первого раза так и вовсе fioretta molto grassetto (очень храбрый цветочек). Езу, как она органично вписалась между ним и Кеем!.. А как она орала, когда кончала… поймать ее, что ли, и повторить?

Бонни стоило серьезных усилий улежать на месте, притворяясь спящим, пока она искала в шкафу что-нибудь надеть и на цыпочках покидала номер. Быстро-быстро. И только когда тихо закрылась дверь, он потянулся, стянул к черту повязку с глаз и пихнул сонного Кея.

– Где мой кофе в постель? Давай, вставай! Ты продул.

Кто-то продул пари, а у кого-то стояк. Опять. Интересно, он всегда будет так на нее реагировать? Даже с Сиреной в юном возрасте двадцати трех лет такого не было. Наверное, это феромоны. Или гормоны. Или просто он влюблен, как подросток, впервые в жизни – в нормальную, адекватную девушку, с которой можно и поговорить, и поиграть, и… о, сколько еще всякого разного они сделают вместе после свадьбы! Впрочем, можно и до, и после.

Езу, спасибо тебе за эту женщину!

– Ну и дурак, надо было ловить, – буркнул Кей и попытался натянуть на себя простыню.

– Поймаю. Завтра. Хватит дрыхнуть, тащи мой выигрыш! – Бонни стянул простыню и вместо нее набросил на Кея что-то шелковое, голубенькое, измятое до неузнаваемости. Еще бы, если кое-кто на нем спал. Усложнил Розе бегство? Ага, так ее это и остановило. – Жулье!

Неохотно раскрыв глаза, Кей поднял над собой голубой шелк, мечтательно вздохнул и довольно ухмыльнулся.

– Хороша! – искоса глянув на Бонни, он провел концом шелковой тряпочки по своему лицу, нарочито принюхался. – Ах, какая женщина! Я сам на ней женюсь.

– Фетишист… Si cazzo (Хер тебе, итал.), а не леди Говард! Миссис Джеральд ей идет больше.

– Я расцениваю это как провокацию, – ухмылка Кея стала еще шире.

Ухватив подушку, Бонни швырнул ее, тут же схватил вторую и напрыгнул на Кея, дубася его подушкой от всей души.

– Это война, братишка! Сдавайся, Британия!

Само собой, Британия оказала сопротивление, но толку-то!

Они дрались, катаясь по кровати, и ржали, пока подушка Кея не порвалась и не засыпала все вокруг пухом. Пришлось, чихая и отплевываясь, засчитать временное преимущество Британии, но только временное!

В душе, в процессе борьбы с пухом, Британии все же досталось на орехи. Проведя коварный маневр, Бонни облил Кея ледяной водой и, пока тот матерился, совершил стратегическое отступление из ванной в сторону завтрака – его уже принесли и вычистили номер от последствий военных действий. Правда, полотенце прихватить забыл, да и черт бы с ним. Тепло.

Кей вышел из душа через минуту. Бонни уже сидел в кресле у панорамного окна и наслаждался первыми глотками кофе и видом на городской смог. Надо будет увезти мадонну из ЛА до конца лета, после Англии она задохнется в здешнем раскаленном дыму. Наверное, в Европу. Небольшой тур на байке, ей наверняка понравится.

Кстати о байках.

– И давно ты положил глаз на мою невесту?

– На мою Роуз, ты хотел сказать, – Кей, тоже не утрудившийся полотенцем, развалился в соседнем кресле и потянулся за кофе.

Бонни хмыкнул. Твою, мою… похоже, им обоим крупно повезло.

– Ты влюблен, братишка.

– Нет. Я ее люблю. Ты всерьез собрался жениться?

– Ну да, я ж сказал. Будешь моим шафером.

Кей фыркнул, чуть не облившись кофе, и обернулся к нему.

– Ты ж ни черта о ней не знаешь, Бонни. Кто она, чем занимается.

– Зато ты знаешь. – Бонни ему подмигнул. – Давай, рассказывай. Можешь начать с вашего знакомства.

– Какого черта ты сам до сих пор этого не выяснил? Псих.

– Я обещал не подсматривать. – Бонни пожал плечами. – Это вопрос доверия, Кей. Я не знаю, какой козел ее перепугал, но я точно не буду таким же. Но я не обещал не спрашивать, так что выкладывай. Твоя служба безопасности наверняка знает о ней все и еще немного.

Но вместо ответа Кей поставил кружку из-под кофе на столик и поднялся, подошел к окну. Бонни привычно оглядел гармоничное спортивное тело и так же привычно пожалел, что изумительная фактура пропадает зря. И ведь двигается на зависть половине так называемых профи, а занимается всякой нервной херней. Бизнес, снова бизнес и опять бизнес. А какой мог бы быть артист!

– Эй, я уже оценил мизансцену. Выкладывай, что там за история с ее мужем.

– Неспортивно. Так что обойдешься. А если облажаешься, сам дурак.

Хмыкнув, Кей обернулся, сощурился, а у Бонни сами собой сжались кулаки. Если он сейчас скажет «пари»… нет. Только не Кей. Глупости какие. Это просто нервы. Он и вчера несколько опасался, что Rosetta не поймет их с Кеем, или сам Кей ей не понравится, или хуже того – окажется, что они давно знакомы и терпеть друг друга не могут… сто и один вариант поганого развития событий. Но все оказалось хорошо. Даже лучше, чем Бонни мог надеяться. А Кея не переклинит, он не похерит дружбу ради игры.

– Не облажаюсь. Не в этот раз.

– Ты обещал, братишка.

Улыбка Кея потеплела, он подошел, ласково потрепал Бонни по волосам. Почти отцовский жест. Кого другого бы за такую фамильярность закопал, но не Кея. Ему – можно. Даже нужно.

А что не рассказал ничего – правильно, если уж начистоту. Фарватер надо пройти до конца, судьба не любит жуликов.

 

Глава 42. Есть ли у вас план, мистер фикс?

Подняв взгляд от бумажных стаканов и пакета из «Сабвея», я встретилась с насмешливыми глазами благородного серого цвета. Милорд изволили оглядеть бардак в комнате, слегка приподняв бровь, и улыбнуться.

Я улыбнулась в ответ. Мило и непринужденно.

– Спасибо за заботу. Ты пришел за своей рубашкой? – я опустила взгляд на его супердемократичную футболку от «Lacoste» и дешевые джинсы, всего-то баксов за тысячу.

– Оставь, она тебе идет. Спорим, ты не завтракала?

Я пожала плечами. Толку спорить, если мне было не до того. Да и кофе весьма кстати. Или кто-то думал, что я сейчас буду прятать глаза, краснеть, бледнеть и падать в обморок? Ага, ждите. Я взрослая девочка, как хочу – так и дурю. Хоть с десятью мулатами!

Так что я взяла у Ирвина из рук пакет, поставила на столик около кровати – другого все равно не было – и села в плетеное креслице рядом, махнув на заваленную шмотьем кровать.

– Больше садиться все равно некуда, а это можешь подвинуть. Приятного аппетита, – сказала я, достала из пакета верхний сэндвич и вцепилась в него зубами. Очень, очень вкусный сэндвич с тунцом!

Спрашивать Ирвина, за каким фигом приперся, я не стала. Это невежливо. Да и мне не слишком интересно. Готова спорить, сейчас прозвучит еще одно предложение типа «вы привлекательны, я чертовски привлекателен, айда на сеновал». Тем более что этой ночью мы там уже побывали, и довод «я тебя не хочу» рассматриваться не будет, как неактуальный.

Плевать. Я просто не хочу. И знать, что сказал Бонни, когда услышал мою фамилию – тоже. Мне гораздо интереснее, с чем второй сэндвич, какие-то они маленькие! А если Ирвину хочется что-то мне сказать, пусть. Мешать тоже не стану.

Но Ирвин непринужденно уселся на кровать, укусил второй сэндвич, и словно бы совершенно не собирался ничего больше говорить. И хорошо, и ладненько. Не очень-то и хотелось.

Завтрак мы прикончили одновременно, так и не сказав друг другу ни слова. Я даже подумала, а не обидеться ли мне? Между прочим, всякий уважающий себя герой любовного романа сейчас бы признавался мне в любви, звал замуж или хотя бы на Гавайи. Да хоть на сеновал, раз уж роман у нас эротический. А этот? Вот что он молчит?

Фыркнув, я поднялась и направилась к чемодану, обходя кровать по дуге и не глядя на Ирвина. Так только, краем глаза отметила, что он довольно ухмыляется и… что? Что он делает?! Какого черта он разлегся на моей кровати поверх моих шмоток?!

– Слезьте с моей юбки, милорд. Вы не котик.

– Билет в Румынию уже куплен?

Со шмоток он так и не слез, а ухмылка стала еще наглее и веселее. Черт. Еще бы не помнить, как он выглядит без джинсов… и как он пахнет… и… черт! Этой ночью мне хватило секса на месяц вперед, у меня все болит, я не хочу прямо сейчас проверить, какого цвета у него трусы и есть ли они вообще!

– Нет, мне не нужна компания.

– В Румынии отвратительная погода. На следующей неделе я собираюсь в Нью-Йорк, полетели со мной.

– Нет. Я не… мы не можем быть вместе, Ирвин. – Я опустила глаза. Не хотела смотреть на него, казалось – я говорю что-то не то, неубедительно, неправильно. Как будто тут в принципе может быть что-то правильное, когда я хочу двух мужчин сразу!

– Хотя бы не говоришь, что тебе со мной плохо, – он тихо хмыкнул. – И что ж нам мешает?

Я могла бы сказать: мы слишком разные, мы не поймем друг друга, – но это было бы чистой воды вранье. Мы разные, но нам хорошо рядом. Вместе. И в постели тоже.

Единственная причина – совсем не в этом, а…

– Я люблю Бонни, – сказала я и посмотрела Ирвину в глаза.

– Я тоже люблю Бонни. Видишь, как много у нас общего.

На мгновение я зависла. Да уж, умеет Ирвин поставить все с ног на голову. И заставить меня краснеть – тоже. Слишком хорошо я помню это «общее»… боже, я в самом деле занималась любовью с ними обоими сразу? В смысле, я была между ними, а потом Бонни был между нами, и Ирвин был… В последнее мне верится еще меньше, наверное, все же приснилось…

– Нет, я так не могу. Не знаю, какие у вас с Бонни игры, но… нет.

– Нам будет очень хорошо вместе, Роуз. А в Нью-Йорке сейчас отличная погода.

– В это время года я предпочитаю Нью-Васюки, – я разозлилась.

Ирвин покачал головой.

– Твой халатик изумительно сочетается с искрами из твоих глаз, упрямая колючка. От кого ты бежишь?

Машинально опустив взгляд, я разозлилась еще больше и с трудом подавила желание запахнуть халатик и сверху еще прикрыться пледом. Поздняк метаться, все что хотел – еще вчера разглядел. И пощупал. И на вкус попробовал. Черт! Не дождетесь вы, лорд Совершенство, моего смущения! Как и оправданий.

Потому я молча потянула из-под него свои одежки, и мне это позволили. Даже ловить не стали. И ничего больше спрашивать – тоже. Ирвин просто смотрел, как я бросаю вещи в чемодан, и молчал.

Закинув в чемодан последние штаны, я захлопнула крышку.

– Все, концерт окончен. Выход там.

Он все с той же ироничной ухмылочкой поднялся, а я посторонилась, пропуская его к двери, и отвернулась. Смотреть, как он уходит? Обойдется. Пусть катится колбаской!

– Роуз, – позвал он, совсем близко.

Я замерла, чувствуя тепло его тела, почти касание. Мне безумно захотелось, чтобы он меня обнял. Сукин сын, какого черта он меня дразнит?!

– Что? – не поворачиваясь к нему.

Ирвин положил ладони мне плечи, потерся щекой о мои мокрые волосы. Я вздрогнула, так это оказалось приятно.

– Все хорошо, Роуз. Тебе нечего бояться.

– Я не боюсь, – буркнула я.

– Бонни не знает, кто ты. – Ирвин развернул меня лицом к себе, обнял. А я почему-то не вырвалась, наоборот, уткнулась лбом ему в плечо.

– Ты не сказал или он не спрашивал? – спросила совсем тихо.

– Я не сказал.

– Почему?

– Потому что это вы должны решить между собой сами.

– Вы же друзья. Я не понимаю… – я не понимала не только мотивов Ирвина. Я не понимала, почему сейчас мне кажется, что я в безопасности. Почему я ему доверяю.

– Именно потому что мы друзья, от меня он ничего не узнает. Сломать вашу игру – самое плохое, что я могу для него сделать, – в тоне Ирвина не осталось ни капли насмешки или игривости.

– То есть ты считаешь, что он на самом деле не хочет знать?

Я даже зажмурилась, ожидая ответа. И зря. В смысле, зря ждала.

– Что я считаю, совершенно неважно. – Он снова потерся губами о мои волосы. Безумно нежно. – Имеет значение только, чего ты хочешь сама. Честно. Не для меня, для себя.

– Хочу… – Я поймала себя на том, что сама прижимаюсь к нему, словно ищу защиты. – Я не знаю, Ирвин. Я совсем запуталась.

– Кей. Зови меня Кеем, – в его голосе послышались хрипловатые нотки, а я опять покраснела. Сегодня ночью я называла его именно так. И это было… черт, это было волшебно! – Меня так достало все время быть лордом, ты себе не представляешь.

– Кажется, представляю. – Как удачно, что он сейчас не видит моего лица. Наверняка я горю, как майская заря. Слишком хорошо я помню некоторые подробности – и да, лорды не ведут себя так… э… демократично. – Поэтому Бонни, да? Никогда бы не подумала, что ты спишь с мужчинами, ты такой…

– Консервативный? Традиционный?

Он хмыкнул, провел ладонью вниз по моей спине. Я с трудом удержалась, чтобы не выгнуться навстречу и не застонать. Бог мой. Что со мной творится? Я подхватила вирус мартовского кошкизма?

– Кей, какого черта… – я попыталась от него отодвинуться, но он тихо-тихо засмеялся и прижал меня к себе, на этот раз – властно, тесно, так, что его стоящий член вжался в мой живот. У меня дыхание перехватило, так это было горячо и сладко.

– Ты была совершено права, меня не привлекают мужчины. Но Бонни… это Бонни. Уж ты-то знаешь.

Его руки вовсю гуляли по моей спине, участившееся дыхание ласкало шею, а я… я в его руках превращалась в какое-то неразумное животное, душу готовое продать за ласку. Какого черта? Раньше я не реагировала на него так! Только на Бонни… Бонни… но ведь его тут нет! Кей – не Бонни, а всего лишь его друг…

Лучший друг.

И тут до меня внезапно дошло. Лучше поздно, чем никогда, правда же?

Невероятным усилием воли я оттолкнула Ирвина, отступила на шаг, выставила вперед ладони – вовремя, потому что мне пришлось изо всех сил упереться ему в грудь, когда он попытался снова привлечь меня к себе. От того, как горели его глаза, я едва не забыла все, что хотела сказать.

– Ты знал! Ты, чертов лисий охотник, ты с самого начала знал, что я говорю про Бонни!

– Разумеется, – ни грамма стыда или раскаяния.

– И тогда, на яхте, ты тоже знал про Бонни, да? – По его ухмылке было понятно, что да. Знал. Бонни ему рассказал о первой встрече с мадонной, или Дик, или оба… – Никель Бессердечный и его служба безопасности, да?

– Чертовски приятно иметь дело с умной женщиной.

Я неверяще покачала головой. Вот как с ним? Ни грана стыда!

– Почти соблазнил девушку друга…

– Да уж, папа решил помирать очень не вовремя.

Упс. Кажется, я тоже кое-что забыла. Увлеклась. Не стоило об этом напоминать.

– Извини, я… – я опустила глаза, но ладоней с его груди не убрала.

– Искры, – он погладил меня по щеке, обвел большим пальцем нижнюю губу. – От тебя летят искры. Ты сейчас невероятно красива, ты знаешь?

Ну вот, опять я ничего не понимаю. Он не рассердился, не обиделся, словно… словно он меня понимает. Вот так легко и сразу. Еще бы мне понять его. Их обоих.

– Знаю. – Я не врала, я в самом деле это видела. В его глазах.

– И знаешь теперь, почему я не увез тебя с собой. Не мог же я отнять тебя у Бонни.

– Какое благородство. И тебя не смущает быть третьим.

– Третьим? – он скептически поднял бровь, но глаза его смеялись. – Ну, нет. Разве Никель Бессердечный похож на человека, который готов быть третьим?

– Не похож, в том и дело.

– Дело в постановке вопроса, моя колючка. Я хочу вас обоих, вместе, а не по отдельности. – Глядя мне в глаза, он поднес к губам мою правую ладонь и поцеловал. Совсем легко, едва касаясь, а у меня чуть не подогнулись колени. – И ты хочешь того же самого. Меня и Бонни. Вместе.

Это «вместе» снова, в сотый раз за утро, так ясно представилось и почувствовалось, что я не просто покраснела, а запылала. Нет, я не могу… не хочу… мне стыдно! У меня все болит, особенно… черт, мне сидеть-то больно, я позволила взять себя так всего-то второй раз в жизни…

– Нет! – я оттолкнула Ирвина, то есть попыталась.

– Да, – он поймал меня, взял одной рукой за затылок, побуждая поднять голову. – Не прячься, мадонна, посмотри на меня.

Проглотив вязкий комок смущения (и проигнорировав волну возбуждения от низкого, дразнящего «мадонна»), я посмотрела ему в глаза. Упрямые, сверкающие азартом глаза цвета Тауэрских камней. Вы упрямы, милорд? Я тоже.

– Смотрю, милорд.

Он гневно раздул ноздри, тяжело сглотнул. Мне на миг показалось, что сейчас он наплюет на мое «нет», завалит меня на кровать и возьмет, а потом… а потом вопрос «хочу ли я Ирвина» отпадет сам собой. Потому что после такого – не захочу. Никогда.

И, может быть, это будет к лучшему. Все слишком запуталось.

Но он сдержался. Я видела, чувствовала, как ему хочется это сделать, и знала – будь на моем месте Бонни, именно изнасилованием бы и закончился спор. Но разница в том, что Бонни согласен на такую игру, а я – нет.

– Так чего же ты хочешь на самом деле, Роуз? – его голос прозвучал почти спокойно, а я невольно восхитилась самоконтролем. Пульс зашкаливает, адреналин хлещет из ушей, но руки нежны, и если мне сейчас захочется отойти, он меня отпустит.

Наверное, поэтому и не хочется. А что касается ответа на его вопрос… если бы я сама толком понимала! Я люблю Бонни, хочу быть с ним, но крайне плохо себе представляю, как это будет. Особенно как это будет после того, как он меня узнал – а я его оттолкнула. Оттолкнула Бонни, переспала с Ирвином и Бонни, и опять почти готова повторить, но уже только вдвоем с Ирвином. Черт. Почему все так сложно-то!

– Я хочу Бонни. Сначала встретиться с Бонни лицом к лицу. Только я не знаю, что из этого получится.

– Как у вас все запутано, – он ласково погладил меня по щеке и, видя, что я не пытаюсь отстраниться, снова притянул к себе. – Ты сомневаешься в том, что он тебя любит?

– Нет, но… я не знаю, кого он любит, Кей. Даже не так. Знаю. Он любит не меня, а образ. Я не такая, как его «мадонна». Не умею блистать и покорять. Мне бывает страшно и неловко, особенно когда папарацци, скандалы… Бонни нужна уверенная в себе, яркая звезда, а не я.

– Что-то вроде Сирены? – с мягкой насмешкой.

– Если бы она его любила, то да.

– Не бывает «если», Роуз. Бонни нужна ты, а не кто-то другой. Даже если он пока не видел всех твоих граней… кстати, ты знаешь, что он влюблен в твои книги?

Я невольно передернула плечами. Влюблен в мои книги, но ему и в голову не пришло поговорить об этом со мной. В смысле, с мисс Ти, ассистенткой Великого Писателя. Как-то, в самом начале работы над мюзиклом, он попытался добыть у меня телефон или хотя бы мыло автора сценария, получил категорическое «извините, мистер Роу ни с кем не общается, кроме своего лечащего врача, экономки и меня» – и больше к этой теме не возвращался. То есть ему даже в голову не пришло, что Таем Роу может оказаться кофейная девочка, не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться, что же такое она пишет в своем ноуте. Если он вообще замечал, что я что-то там пишу.

– Он не счел нужным мне об этом сообщить.

Ирвин тяжело вздохнул и поцеловал меня в макушку.

– Бонни иногда тот еще осел. Честно, я не понимаю, как он умудрился тебя не узнать. Вы почти два месяца работаете вместе, он видит тебя каждый день… Чего я не знаю, Роуз?

– Никель Бессердечный и чего-то не знает?

– Придется расстрелять начальника внешней разведки, – хмыкнул он. – Рассказывай.

– На самом деле он меня узнал. Ну, почти узнал, а я… это было ужасно глупо. Я испугалась и… – зажмурившись, я уткнулась лицом ему в плечо. – Он на работе совсем другой. И я… мы… вся труппа знает, что я в него влюблена. И что для него я – пустое место. Когда я только пришла, мы поругались, а потом он предложил мне… – у меня перехватило горло, так больно и стыдно было об этом рассказывать. Да просто признаваться вслух, что меня отвергли.

– Он в невежливой форме предложил тебе перепихнуться, ты оскорбилась и послала его в задницу, а он еще разок тебе напомнил, что он – козел и связываться с ним не стоит… так?

– Угу. Я облила его текилой. То есть в первый раз коктейлем. Текилой – во второй.

– Второй? Похоже, дело серьезно…

Мне показалось, или Ирвин смеется? Он смеется надо мной?!

– Ты!..

– Тише, я не над тобой ржу, честное слово. – Он таки рассмеялся, по-прежнему прижимая меня к себе. – Честное-пречестное.

– Я тебе не верю.

– Ты просто не все знаешь об этом прекрасном человеке, отличающемся неординарным умом. Среди его неземных достоинств… – На этом месте я сама хихикнула. Такой пафосный тон, словно у диктора, озвучивающего очередную американскую «научную сенсацию» для олигофренов среднего школьного возраста. – Короче, кое в чем Бонни редкостный мастер заморочек. По-русски это будет «turusy na kolesah», кажется.

Я снова хихикнула. Наверное, истерически – слишком этот разговор был нереальным. Милорд Ирвин, озвучивающий инструкцию по обращению с Бонни Джеральдом. Сон, как есть сон.

– Ты в самом деле его любишь.

– Ну да. Люблю. Вместе с его гребаными гениальными заморочками. Знаешь, человек, сумевший разморозить Никеля Бессердечного, стоит любви. Ведь с ним ты счастлива, правда же?

Я молча кивнула. Смысл отрицать очевидное? С Бонни я счастлива, как никогда раньше. Свободна, как никогда раньше. С ним моя жизнь стала яркой и полной, и я бы ни за что не променяла свою сумасшедшую любовь к больному ублюдку на покой. Даже если все завтра закончится.

– Да. Это же Бонни.

– Завтра вечером я пойду с тобой. – Видя, что я собираюсь возразить, Ирвин приложил палец к моим губам. – Я просто буду рядом, Бонни меня не увидит.

– Зачем? Все будет хорошо, Кей.

– Я хочу видеть, как этот засранец встанет перед тобой на колени и попросит выйти за него замуж. У меня гештальт такой. Ну и кто-то же должен заказать для вас шампанское.

– И никаких попыток увезти меня в Нью-Йорк?

– Просто помни, что он тебя любит, и что я всегда рядом. И, Роуз… – он достал из кармана маленький флакончик без этикетки. – Воспользуйся этим. Пожалуйста.

Взяв флакон, я открыла крышку. На всю комнату тут же запахло мятой и лемонграссом. Я подняла на Ирвина недоуменный взгляд.

– Зачем? Я же…

– Знаешь, почему Никель Бессердечный сейчас владеет корпорацией, а не устраивается в Макдональдс осваивать новую профессию? – Дождавшись моего «м-м?», он нежно улыбнулся и склонился к моим губам, словно собирался поцеловать. – Потому что не рискует без необходимости.

 

Глава 43. О маленьких, бедненьких и шоколадике

Всю субботу Бонни ленился. Вдохновенно, с полной самоотдачей. Джакузи, массаж, новый фильм Бессона… и никакой работы! Он даже телефон включать не стал. За полтора месяца все, кому надо, выучили волшебное слово «выходной». Самое главное, его выучил сам Бонни, и ему понравилось! Правда, очень не хватало мадонны рядом. Привык.

И немножко хотелось стукнуть Кея.

Этот паразит даже не стал делать вид, что его срочное дело зовут не Роуз! Такое срочное, что даже завтракать не стал.

– Она любит сэндвичи из «Сабвея», – сказал вслед Кею, получил в ответ «спасибо, братишка», сам с собой поспорил, что ночь с ней Кею не обломится, и вызвал массажиста.

Кей в самом деле вернулся часов в восемь, с рожей мечтательной и довольной донельзя. Плюхнулся рядом на диван и сообщил в пространство:

– Фил рвет и мечет. Ну и подставил ты его со своей «невестой».

– Не подставил, а создал информационный повод, – пожал плечами Бонни. – Отбрешется, не впервой. Что-то ты рано вернулся. Моя невеста решила провести эту ночь честной девушкой?

– Честнее некуда. – Кей состроил страдальческую морду и выразительно потер задницу. – Я тоже за высокие моральные принципы.

– Ладно, ладно, – хмыкнул Бонни. – Сегодня твоя девичья честь не пострадает. Мне лень.

– Сдаешься без боя? Друг мой, ты серьезно болен. Я вызову тебе врача. С клизмой и градусником.

– Себе вызывай, сегодня тебе пригодится.

– Не-а. Следующая гонка тоже будет за мной.

– Тоже?! – от возмущения Бонни аж подскочил на месте. – Ты меня подрезал, засранец, и все равно я пришел первым!..

– Рассказывай своей Мерзавке. Бе-бе, – Кей показал ему язык.

– Пари?

– Пари!

И куда только делась дневная лень! Одеться, прихватить шлем, в лифте показать Кею язык, а потом – провести ладонью по гладкому, пока еще холодному металлу, послушать ласковое фырчание заводящегося «Дракона», и – вперед, байки стартуют с ревом взлетающих шаттлов! Ветер бьет в корпус, ревут два «Дракона», позади – уже на полкорпуса! – восхищенно матерится Кей, мелькают городские огни… Вот оно, счастье! Лететь по трассе верхом на мощном звере, быть с ним единым целым, упиваться азартом и знать совершенно точно, что сегодня, сейчас, всегда – он победитель!..

Разумеется, Бонни пришел к «Девяти с половиной сосискам» первым, от души хлопнул Кея по заднице и великодушно пообещал подождать с требованием долга чести до дома, а пока – по пиву и немножко подкрепиться… И все было просто отлично до тех пор, пока Кею не позвонили по экстренной линии.

– Фил, – шепнул он одними губами, отвечая на вызов. Несколько секунд послушал и молча протянул телефон Бонни.

– Позвони Тому, эта zhopa опять собирается топиться, – прозвучал усталый голос Фила. – Час назад прислал мне завещание. Одиннадцатое.

А ведь все было так хорошо! Почему бы придурку Тому не подождать с очередной депрессией хотя бы неделю!

– Zhopa дома?

– Нет, и где – не говорит. И не выключай телефон, мать твою!

Нажав отбой, Бонни от души выругался. Кей сочувственно похлопал его по плечу и достал из кармана ключи от байка, подкинул на ладони.

– Поехали, что ли.

Депрессивный придурок нашелся в двадцать шестом по счету баре (поиск начинали с излюбленного «Тедди», дальше – веером, и молились, чтобы zhopa не изменила привычному маршруту и не утащилась на другой конец Лос-Анжелеса), в компании трех мексиканских укурков. Его уже заботливо тащили к выходу, кивая сумбурным жалобам на несправедливость жизни и примериваясь к карманам. Бармен, по счастью, оказался слишком законопослушным (или помнил о работающих камерах) и не позволил укуркам обобрать Тома прямо у стойки. Или же укурки оказались достаточно наглыми, чтобы разинуть варежку не только на Томовы карманы, но и его дом.

– Стоять, недоноски! – скомандовал Бонни, едва оценив обстановку. – Это наш друг.

– Убрали конечности от гринго и мирно свалили, – поддержал его Кей.

– Н-не об`жай м`их др`зей, Джерри, – мотнул головой невменяемый Том и уцепился за шею пирсингованного бугая. – М`гель м`ня п`нимает! П`шли, я па-акажу…

Бугай нагло ухмыльнулся, его дружки словно невзначай перегруппировались.

Бонни не стал больше с ними разговаривать. Не понимают по-хорошему – их проблемы. Огнестрельного при них нет, нож всего один, и тот у самого хлипкого и трусоватого. Вдвоем с Кеем справятся. Лишь бы придурка депрессивного не порезали.

Первым ударом он подсек бугая, удачно увернулся от ножа… хлипкому тут же прилетело от бармена, вроде бейсбольной битой. Третьего Кей скрутил и уложил мордой в пол. Бугай еще чуть порыпался, съездил Бонни по ребрам, но вдвоем с барменом его тоже быстро заломали.

Так что примчавшаяся через пару минут полиция застала вполне мирную картину: три укурка отдыхают на полу под присмотром бармена с битой; заливающийся пьяными слезам Том висит на Бонни и упрашивает отвезти его в Париж, потому что только там можно познакомиться с нормальным парнем, который не променяет его на какую-то козу; Кей по телефону отдает распоряжения своему юристу – чтоб владельцу корпорации не пришлось ночевать в обезьяннике за драку в баре.

Вечер удался, japona mat`.

Ночь и утро – тоже.

Разумеется, их отпустили сразу, как в участок явился доктор юриспруденции Монтроз, только вежливо попросили прямо сейчас дать показания, а Тома отвезти к медикам.

Ни к каким медикам Бонни его не повез, еще чего. Кея оставил заботиться о байках, а Тома на такси отвез к нему домой, запихал в душ, влил бутылку антипохмельной дряни, уложил баиньки в обнимку с плюшевым зайцем, полюбовался на раскрытый шкаф с зияющими провалами чьих-то отсутствующих шмоток и порванные фотки обнимающихся Тома и Энтони на полу, и завалился спать рядом. Наутро Том традиционно будет страдать от головной боли и ныть: я такой маленький, я такой бедненький, дайте мне шоколадику! Бонни придется его выслушивать и насильно поить литрами мятного чая, потом Тома осенит очередная гениальная идея… и он забросит к чертям «Нотр Не-Дам», потому что разочаровался, видите ли, и не может больше существовать в обстановке всеобщей нелюбви. Ему изменили! Его бросили! Трагедия на всю жизнь, japona mat`!

Убил бы Вайнштейна! Не мог подождать до премьеры? А мисс Кофи каким местом думала? Ее обязанность – мир и рабочая обстановка на площадке, а вместо этого ее приятель крутит фортели, japona mat`, и срывает работу. Правильно не хотел ее брать! От таких девиц одни неприятности! Уволить ее на хер, толку все равно нет… только не сегодня. Сегодня вечером он, наконец, сделает мадонне официальное предложение, потом заберет с собой в Нью-Йорк, она же хотела увидеть его в роли Эсмеральдо… И свозит к маме на Сицилию… получит «Тони» за лучшую мужскую… и «Оскара»… ммм… хр-р… не храпи, Том, я сплю…

* * *

Все воскресенья я писала, как под хвост укушенная. Кей (мне тоже так больше нравилось) рассказал столько интересного! Тут не глава, тут половина романа! Конечно, в книге Кей будет зваться Кеем, а не лордом Ирвином Говардом, но… бог мой, это невозможно не написать!

Короче говоря, я вспомнила, что кроме романа существует что-то еще, только когда организм устроил забастовку с требованием еды, много еды, сейчас же еды! Быстро влезла в джинсы с футболкой, побежала в ближайшую забегаловку, и только около нее сообразила, что времени-то уже шесть с минутами! А я обещала с шести до семи быть в «Зажигалке»! Черт, как иногда некстати накатывает вдохновение…

Ровно на секунду я зависла перед тяжелым выбором: или переодеваться в знакомое Бонни платье, брызгаться лемонграссом и опаздывать, или прямо сейчас ловить такси и ехать как есть. Вот зачем я вчера вытребовала с Кея обещание не приезжать за мной, не вести меня к Бонни за ручку и вообще не изображать папочку? Полчаса назад заботливый папочка бы мне очень, очень пригодился! Эх. Опять сама себе баба-яга.

Ладно. Обойдемся без подсказок. В конце концов, у меня есть язык и капелька мозгов, уж как-нибудь дам понять Бонни, что я – это я.

По счастью, такси поймалось сразу, а в сумочке нашлись расческа, помада и зеркальце. Так что я хотя бы распустила волосы, в спешке просто завязанные в хвост резинкой, расчесала их до блеска, мазнула по губам помадой… и тихо порадовалась, что белая футболка с надписью «Я люблю ЛА», валявшаяся ближе всего к рабочему месту, оказалась чистой. Лучше радоваться, чем рвать на себе волосы, правда же?!

К «Зажигалке» я приехала без десяти семь, нервная и с бурчащим желудком. К сожалению, ничего съедобного в сумочке не оказалось, даже от кофе в шоколаде – один пустой фантик. Но это все мелочи. В конце концов, мы сейчас быстренько расставим все точки над «и», а потом поужинаем. Нет, хорошенько поужинаем! Бегемота бы сейчас съела, честное слово!

Ладно. Нервы сунуть в дальний карман, расплатиться с таксистом, нарисовать уверенную улыбку и походкой от бедра – к стойке. Наверняка Бонни там, откуда лучший обзор. А если он временно отвернулся, то и вовсе здорово. Подойду к нему, закрою ему глаза ладонями… спорим, даже ничего говорить не придется, он сам все поймет?

Я почти услышала хрипловатое, нежное «мадонна», почти поверила, что так все и будет. И неприлично обрадовалась, когда увидела знакомую спину: Бонни как раз заказывал очередной фреш. Грейпфрут с капелькой лайма и мятой, как всегда. Сейчас, Бонни, сейчас! Все будет отлично!..

Правда, он обернулся, когда я была на половине пути к стойке, и оделил таким взглядом, что если бы не аутотренинг – я бы смылась от греха подальше. Но я-то знала, почему он нервничает. Без восьми семь, а мадонны все нет. Ай-ай-ай мне.

– Привет, Бонни, – я улыбнулась ему и помахала рукой.

Ответной улыбки я не дождалась, только не слишком вежливый кивок. Ну и ладно. А что кольнуло под ребрами – ерунда. Просто он пока еще не понял, вот и отворачивается.

Да нет твоей мадонны в стороне дамской комнаты, не туда ты смотришь, Бонни. И успокойся уже, сидишь, как на иголках. Я уже пришла.

Запрыгнув на соседний с ним табурет, я улыбнулась бармену и попросила яблочно-морковный фреш и кофе в шоколаде. А потом легонько дотронулась до его плеча:

– Кого-то ждешь, Бонни?

Он обернулся, опять напряженный, словно сидит не на барном табурете, а на электрическом стуле.

– Жду.

Вот так. Коротко, по существу и тоном «отвали». Ох уж этот Бонни!

– Может быть, меня?

Я понизила голос, конечно, получилось не совсем как с лемонграссом, но интонации-то знакомые. В глазах Бонни даже что-то такое промелькнуло: догадываешься уже? Давай, Бонни, последний рывок!..

Но тут его взгляд скользнул мимо меня, дальше, к дверям, Бонни просиял… Кей пришел? Он же обещал!..

Я машинально обернулась, чтобы выразить Кею ай-ай-ай за вмешательство, и… мое сердце упало. Не было там никакого милорда. Зато была потрясающей красоты брюнетка, не латино, а что-то такое изысканно-европейское, светлокожее, одетое в летящее платье и с вишневой, почти черной живой розой в волосах. Так же на автомате я отметила, что рост и комплекция у нее – примерно мои, то есть средние, не модельные. И двигается она, как танцует.

Черт. Нет, Бонни, это не твоя мадонна, не смотри на нее!..

Надо было сказать вслух, но я не смогла. Горло перехватило от понимания собственного поражения. На мисс Кофи Бонни не смотрел так никогда. Ни разу. И не посмотрит.

А брюнетка, почувствовав взгляд Бонни, томно ему улыбнулась, повела плечом и проскользила к лестнице на второй этаж, собирая по пути восхищенные мужские взгляды.

Черт! Вот что теперь, а? Хоть в самом деле зови Кея на помощь. Если только… а что я парюсь, на самом-то деле? Ну, подумаешь, красотка. Так этих красоток Бонни имел пять сотен, и еще столько же только и ждут шанса упасть ему в руки, как спелые груши. А любит-то он меня. Свою мадонну. И если сейчас пойдет за брюнеткой, все равно через пять минут убедится, что тревога была ложной.

Мне всего-то и надо, что подождать. Самую малость.

Молча подождать.

Но эта ценная мысль не задержалась в моей голове ни на секунду. Может, потому что мне было безумно страшно, что он сейчас уйдет и не вернется ко мне никогда? Что он забудет обо мне, найдя новое совершенство? Решит, что мадонна так и не пришла, а значит – все кончено, и красотка с розой вполне может его утешить…

– Это не она, Бонни, – сорвалось с моего языка раньше, чем я успела его прикусить. Потому что сразу поняла, что не стоило этого говорить. Сразу, но поздно.

Он обернулся ко мне, но это уже был не мой Бонни. Даже не козлогений Джерри. Это был истинный сын дона Джузеппе, готовый растоптать всё и всех, оказавшихся на его пути. И его слова полностью соответствовали виду. Честно говоря, я даже не очень хорошо их слышала, до меня как сквозь вату долетали лишь обрывки: лучше бы делала свою работу, а не лезла в чужую жизнь, ты никто и звать тебя никак, хватит уже ко мне клеиться, я не трахаю скучную серость, ты уволена, чтобы я тебя больше не видел…

Все это – тихим, морозным голосом, каждое слово – как осколок льда. Острый, ядовитый осколок.

Не знаю, как я не раздавила стакан с фрешем, за который держалась вместо соломинки. И не знаю, о чем я думала, когда так же тихо и морозно говорила ему:

– Не беспокойтесь, мистер Джеральд. Скучная, как поцелуи со вкусом зубной пасты, серость к вам больше не подойдет, – аккуратно ставила на стойку свой фреш и убегала из «Зажигалки».

Наверное, ни о чем не думала. Просто не могла. И отталкивая Ирвина, пытающегося меня поймать у дверей, тоже ни о чем не думала. Даже не видела ничего толком, слезы мешали. Я бежала прочь – из «Зажигалки», из этого проклятого Города Ангелов, от своей глупой голливудской мечты, бежала, не разбирая дороги, расталкивая случайных прохожих… И когда на перекрестке передо мной распахнулась желтая дверца такси, ни о чем не думая, запрыгнула в машину…

Таксист газанул, даже не спросив адреса, а я разревелась. Закрыла лицо ладонями и разревелась, как маленькая, дрожа и всхлипывая. Чьи-то сильные руки обняли меня, прижали к чем-то теплому, надежному… почти как папа. Господи, почему я осталась одна? Почему ты отнял у меня всех родных и любимых? Почему сейчас меня обнимает какой-то сердобольный незнакомец, а не Бонни? Нет, я не хочу так!.. Я не хочу больше быть одна!

Когда такси остановилось около пансиона, я уже не рыдала, а только всхлипывала, уткнувшись в плечо Ирвина. Внутри были лишь боль и пустота, никаких мыслей, никаких желаний. Словно моя прекрасная сказочная жизнь только что закончилась, и впереди… не знаю, что там впереди. Но точно не Бонни и Кей. Потому что есть вещи, которые я простить не могу. И за которые Бонни тоже не станет просить прощения. А Кей… то есть Ирвин Говард… не знаю.

В любом случае, из ЛА я уеду сегодня же. Больше меня тут ничто не держит.

Ирвин молча помог мне выбраться из машины, обнял за плечи и отвел в комнату. Я была ему благодарна за это молчание. И за то, что он не мешал мне тупо смотреть на приготовленные к отъезду документы, брошенный на кровати раскрытый ноутбук, собранный чемодан и ключи от дома Бонни на тумбочке. Да, я не собиралась здесь оставаться. Я собиралась познакомиться, наконец, с тетушкой Джулией, козой Мерзавкой и братишкой Васко. А теперь… Что ж, билета в Румынию у меня нет, но купить – не проблема.

Чуть выйдя из ступора (ощущение чужого тепла за спиной почему-то очень этому помогло), я потянулась за ноутом: закрыть, убрать в сумку. Роман почти готов, даже финал написан, прекрасный сказочный финал. Перепишу его к чертям собачьим. Пусть будет не таким прекрасным, зато куда более жизненным. Они расстались, и каждый жил долго и счастливо на своем континенте. С кем-то другим. Я не буду мстить написанному Бонни, ни к чему. И уничтожать книгу не буду, из подростковой дури я уже вроде выросла. А что мне больно… и это тоже пройдет. Когда-нибудь.

Ноутбук из моих рук забрали. Осторожно, но уверенно. Поцеловали меня в макушку и внезапно предложили:

– Пойдем-ка ужинать, великий писатель.

Я хотела возразить, мол, не хочу – но живот так подвело, что я чуть снова не расплакалась. Потому я кивнула, зло утерла ладонью мокрые глаза и обернулась к Ирвину.

– Сегодня я лечу в Нью-Йорк.

– Хорошо, летим сегодня, – он погладил меня по мокрой щеке, а я не стала уворачиваться. – Но сначала ужинать. Весь день писала? Или всю ночь и весь день?

Вместо ответа я пожала плечами. Ну, половину ночи и весь день. Это не имеет значения. Вообще не хочу об этом говорить.

– Неважно. Ирвин…

– Кей.

– Кей… спасибо за твою заботу. И извини. Ничего у нас не получится.

Он покачал головой и шагнул ко мне.

– Получится. У нас все получится, Роуз. Иди сюда…

– Не надо. – Я отступила к окну, отвернулась и обхватила себя руками за плечи. – Лучше сразу, Кей. Тебе нужны двое, а не я одна. А я не хочу больше встречаться с Бонни. Никогда. Потому лучше закончим сейчас.

– Роуз, мне нужна ты. С Бонни или без, в любом случае. – Он все же поймал меня за плечи, прижал к себе. – Не знаю, что этот дурак тебе наговорил, но поверь, он уже раскаивается.

– Мне все равно. Не хочу говорить о нем. Пусти, пожалуйста, Кей. Я устала от этого всего.

Меня прижали крепче и легко поцеловали в ушко. А я опять чуть не разрыдалась. Ненавижу себя в таком состоянии! Глупая курица, опять я плачу из-за мужчины, сколько раз себе обещала, что никогда больше!..

– Ладно, не хочешь, не говори. – Потершись щекой о мои волосы, Кей подхватил меня на руки. – Ужинать, моя леди, жизнь сразу покажется веселее. А кто облажался, сам дурак.

Наверное, надо было отказаться. Если я пойду с Ирвином, это будет выглядеть как глупая женская месть, а я не хочу мстить. Тем более, прыгая в постель к другому мужчине. Но вот беда, спорить не было никаких сил. И вырываться не хотелось. В конце концов, могу я себе позволить хоть иногда быть слабой женщиной!

Со вздохом обняв Ирвина за шею, я положила голову ему на плечо и напомнила:

– Ноут и документы. Не хочу сюда возвращаться.

Он тихо хмыкнул:

– Уже, – и только тогда я обратила внимание, что на тумбочке нет сумки от ноута и самого ноута. Зато так и остались ключи от дома Бонни. И чемодан около шкафа. Полностью упакованный, готовый к путешествию в Гренландию. – Позвоню хозяйке пансиона, пришлет в Нью-Йорк. Не парься.

Я и не стала париться. Мне вдруг стало спокойно и почти хорошо. Так только, где-то на дне души осталась горечь и злость на Бонни, но… это неважно. Я не позволю еще одному козлу отравить мне жизнь. И не буду париться насчет мужской дружбы, Кей сам разберется. Большой мальчик.

– Я всегда знал, что ты умница, – шепнул он, нашел мои губы и поцеловал. Легко, нежно, едва касаясь. Обещая, что все будет хорошо.

Ровно в этот момент в коридоре раздались быстрые шаги, и через пару секунд в дверь постучали.

Я чуть было не рванулась открывать, даже не подумав, кто это может быть. Но меня остановила тень улыбки на губах Кея. Слишком довольной.

Ах ты, лисий охотник! И ведь уже поставил меня на пол, разве что не подтолкнул в нужную сторону! Un`cazzo.

Я глянула на дверь, потом на Ирвина, потом снова на дверь. Вопросительно подняла бровь. Ирвин в ответ пожал плечами, мол, это к тебе.

В дверь снова постучали. Нет, ударили, судя по звуку – раскрытой ладонью.

– Rosa! Открой, прошу тебя! – Я вздрогнула и на миг зажмурилась. Слишком больно слышать его голос. Хриплые нотки, дрожь. Мольбу на грани отчаяния. – Пожалуйста, Madonna!

Мне очень хотелось ответить – нет, никогда. Уходи и не возвращайся. Я верила тебе, любила тебя, а ты… Но лишь сжала зубы и помотала головой. Он не видит, а неважно, это не ему. Это тебе, Никель Бессердечный, который не рискует без необходимости. И ты знаешь, что если откроешь сейчас дверь Бонни и заставишь меня с ним говорить – то в Нью-Йорк отправишься один. Или с Бонни. Но не со мной.

– Роуз? – почти неслышным шепотом, погладив меня по волосам.

Усмехнувшись ему в лицо, я на цыпочках подбежала к окну, распахнула его и требовательно протянула руку за своей сумкой. Голос Бонни из-за двери я игнорировала. По крайней мере, старалась. Простить его? Дать ему шанс? Нет. Ни за что. Больше никаких шансов меня растоптать. И мне все равно, что он плачет. Я тоже плакала из-за него и не хочу повторения. Никогда.

– Ну? – Ирвину, застывшему посреди комнаты. – Просто отдай сумку, Кей, и иди к своему другу. Этим же все равно все закончится, так что лучше и не начинать.

На этот раз вздрогнул он, словно очнувшись. Усмехнулся так же зло, как я, и перемахнул через подоконник. Вместе с моей сумкой. Невысоко, единственный этаж, правда, жестковато – асфальт. Я тут же последовала за ним, меня поймали на руки и без слов повели к выходу с заднего дворика.

Такси.

Кофе и какая-то еда в аэропорту, Кей о чем-то говорит по телефону, я не прислушиваюсь. Мой телефон звонит, и снова звонит – я его выключаю.

Крохотная по сравнению с лайнерами «Сессна», Кей за штурвалом. Под нами облака, безумно-розовые в свете заходящего солнца. Красиво.

В моих ушах звучит голос Бонни: я люблю тебя, мадонна!

Я лечу в Нью-Йорк и не собираюсь оглядываться.

У меня впереди – новый бестселлер и лучший на свете мужчина, который понимает меня, любит такой, какая я есть и никогда не обидит.

Я все сделала правильно.

А слезы на моих глазах – от солнца. Только от солнца.

Ti amo, Benito. Я тебя никогда не забуду.

Конец первой книги