Так вот, о нежной душе. В субботу утром (только прошла первая неделя кастинга) в мою еще не обжитую комнату в пансионе «Азалия» вплыла подобная фрегату Люси и велела заканчивать щелкать клавишами, потому что «жизнь не ждет». А раз не ждет, мы идем купаться. Море холодное, но это не беда, для нормальных людей давно придумали бассейны, горки и прочие радости жизни.

Купальник есть, плавать люблю, потрепаться с Люси – святое дело, а сегодняшнюю норму текста я написала еще вчера ночью. Значит, бассейн!

– Аквапарк, – поправила меня Люси.

День в аквапарке мы провели просто чудесно! И не вдвоем, а вчетвером. С Люси был тот самый мальчик-официант из «Зажигалки» с истинно арийским, под стать внешности, именем Гюнтер, а для меня она припасла еще одного, из того же заведения, но чуток постарше и темненького. В смысле, мулата или квартерона. Красавчик! Мы с ним отлично покатались с горок и поиграли в салочки, потом он очень эротично кормил меня виноградом и жаркими взглядами обещал великолепную ночь.

Ну а что, мальчик красивый, чистый (Люси клятвенно заверила, что все мальчики Дика проходят медосмотр каждую неделю и не связываются с кем попало). Жиголо? А хоть бы и так. Нет у меня времени на полноценный роман, да и не с кем. Милорд улетел и весточки не подает, Джерри – козел, Том – гей и любимый мужчина лучшего друга, ни с кем из артистов я не познакомилась толком, тупо не было времени. Соблазнять сына хозяйки пансиона? Нет уж, латиносы в рабочих комбинезонах – не мой формат. Конечно, еще полгода без секса, и я на сантехников бросаться начну, но пока все не настолько плохо-то (про эротические сны с участием Джерри умолчим, это пока еще не клиника).

В смысле, все было бы хорошо и даже отлично, если бы я не забыла о климате и креме для загара. Это Люси и Майку (квартерону) пофиг на солнышко и температуру, у них кожа и не к таким прелестям климата приспособлена. Гюнтер тоже живет в ЛА не первый год и загорел чуть не дочерна. А мы, северные фиалки, горим. Вот я и сгорела. Где-то часам к пяти вечера начала покрываться красными пятнами и падать в обморок. Разумеется, ни о какой бурной ночи и речи быть не могло! Мальчиков Люси отправила восвояси, а меня отвезла домой.

Как мне было хреново! Я и забыла, что такое перегрев и обгоревшая кожа. Последний раз такое со мной случилось лет в двенадцать, на Крите, когда я самостоятельно пошла на пляж и там уснула.

Героическая Люси поила меня водичкой, мазала кремом и подставляла тазик. Даже ночевать со мной осталась:

– Муж в командировке, а детки за меня не волнуются. У них свои взрослые дела, – вздохнула она с явным сожалением.

В этот раз о детях Люси я не узнала ничего, не до того мне было. И более-менее пришла в себя только к вечеру воскресенья. Проснулась от скрипа кресла-качалки, несколько минут не могла понять, кто я и где я, потом разглядела в полумраке Люси.

– А, проснулась. – Она подсела ко мне, помогла сесть в подушки. Я поморщилась: кожа горела и скрипела, так что шевелиться было больно, и касаться простыней – больно, и жить тоже было больно. – Ничего, завтра будет намного лучше. Пей.

Вручив мне кружку прохладной воды, Люси взяла со столика у кровати какие-то бумажки, повертела в руках, хитро улыбнулась.

– Ирвин Говард, значит. У тебя хороший вкус.

Я вопросительно булькнула: что Ирвин?

– Билет в Милан на сегодняшнюю ночь, бизнес-класс. Приглашение в Ла-Скала на послезавтрашний вечер, премьера «Турандот», Калафа поет Андреа Бочелли.

– Сегодня?.. – Я приподнялась, но тут же легла обратно. Голова кружилась так, что я не то что до самолета, до туалета не дойду. – Вот же…

– Ничего, мужчину полезно немного помурыжить, – сочувственно вздохнула Люси. – Чтоб больше ценил.

Я согласилась. А что было делать? Плакать, что моя давнишняя мечта послушать Бочелли вживую почти осуществилась, но я такая дура, что обгорела и не могу поехать в Милан? Дура… если б я знала!.. А Ирвин тоже хорош. Билет на ночь воскресенья, опера – во вторник, между прочим, у меня работа. И он знает об этой работе. И знает, что гениям плевать на билеты в оперу, у гениев печеньки кончаются и кофе варить некому.

Козлы. Ненавижу.

Я все же хлюпнула носом и разревелась от жалости к себе.

Меня, может, никогда больше лорд не пригласит в Ла Скала! А они, они… особенно Джерри!..

Минут десять я вдохновенно рыдала, жалуясь на несправедливость жизни и больную голову, а также руки, ноги, спинку и животик. Люси гладила меня по волосам, утирала нос платочком и отпаивала минералкой.

– Все, успокоилась? Вот и умница. Пошли-ка умываться.

После умывания, прохладного душа и намазывания горелой меня лечебным кремом я в самом деле успокоилась и даже начала немножко соображать. К примеру, что к билетам могла прилагаться записка… с чем-нибудь приятным… ну там фламинго, то-се…

Записка в самом деле была: «Том и Джерри не погибнут без вас за четыре дня, а если погибнут – сами виноваты. Ирвин».

И все. Ни слова на тему «хочу видеть вас, моя прекрасная Роза», или там «скучал, думал о вас». Без небылиц, да? Торговец базарный! И не особо-то мне хотелось в Ла Скала!

Скомкав записку, я швырнула ее в открытое окно и тут же услышала хмыканье Люси.

– Вот теперь я за тебя спокойна. Жить будешь.

– Не дождутся! – Я откинулась спиной на подушки и зашипела от боли. – Как думаешь, если я не выйду на работу завтра, они умрут с голоду?

Люси засмеялась:

– Пострадают, сожрут полдюжины пицц и начнут ценить свое счастье. Может быть. Недолго. А ты не вздумай высовываться на солнце. И купи себе крем с фильтром сто, для младенцев.

– Агу! – согласилась я.

В следующие два дня на работу я не пошла: Фил выдал индульгенцию до выздоровления. И вестей от Ирвина не получила. Зато, наконец, вдоволь натрепалась с Манюней по скайпу: если не надо рано вставать, можно допоздна сидеть в сети. Поделилась с ней шоком от найденного в тапке скорпиона, пожаловалась на местный отвратительный фастфуд и еще более отвратительный общественный транспорт, выслушала новости о кое-каких наших приятелях и очередных Манькиных перипетиях со строительством дачи… В общем, почувствовала себя почти что дома. Правда, об Ирвине я не рассказала, Манюнюэль б мне голову откусила за то, что отказала мужчине, о котором все ушли ей прожужжала. Я так и слышала ее укоризненное: «Дурище принципиальное, думаешь, кто-то оценит твою высокоморальность? Ладно, я понимаю, пока была замужем за своим Козлокобыловым, но сейчас-то что тебе мешало получить удовольствие? Так и помрешь, не узнав, что такое оргазм».

Нет уж. Обойдемся без нравоучений. Зато байки о гениальных козлах и прочей артистической живности пошли на ура, и Манюня строго велела не телиться, а выбрать себе вменяемого мужика и не страдать фигней.

Еще б найти его, этого вменяемого мужика! Учитывая, что на китайцев, латиносов, негров, панков и инвалидов меня не тянет, а белых и здоровых (в смысле не инвалидов) граждан мужского пола и традиционной ориентации в ЛА меньше процента.

И что я отказалась от ночи с Ирвином? Дурище!

* * *

В среду, явившись на очередной кастинг, первым делом я выслушала стоны Тома и вопли Джерри насчет моей безответственности, дурости и прочая, прочая. В отместку я им сообщила, что кофемашина сломалась, и кофе теперь будет только из автомата на первом этаже. Оба заткнулись, переглянулись и велели приступать к работе, а то там за дверью опять куча дебилов.

Через пару часов (без итальянского мата и жалобных стонов) кофемашина сама собой починилась, и кастинг пошел своим чередом. Без мата! Джерри даже на первую чашечку капучино буркнул что-то вроде «спасибо». Хотя, наверное, мне показалось.

В пятницу к обеду кошмар под названием кастинг завершился полной и безоговорочной победой гениев над жестоким и несправедливым миром. Нашелся даже Крысолов в лице белобрысого официанта из «Зажигалки». Его привела Люси (кто бы сомневался) и даже растолкала Тома, чтобы он проснулся. У Гюнтера оказался отличный голос, непонятно, что он в официантах делал.

– В «Зажигалке» с левыми подработками он получал намного больше, – просветила меня Люси несколько позже. – Однако славы-то хочется.

Угу, на славу он и смотрит влюбленными глазами, а Люси тут вовсе ни при чем. Верю!

А пока, то есть после окончания кастинга и сытного обеда в ресторане небезызвестного синьора Пьетро (мужчины всегда добреют после обеда, это доказано британскими учеными), я решилась снова поговорить с Джерри. Извиниться. Я же не нарочно, а он? Принеси, подай, пошла вон… обидно, между прочим.

Я даже момент подкараулила, когда Том отлучился куда-то, а Джерри завис у стойки с текилой, и сразу ухватила быка за рога.

– Слушай, мне жаль, что так получилось. Очень жаль. Извини меня, пожалуйста. Не злись.

Он уставился на меня поверх бокала. Так внимательно, что я чуть не поверила, что все-таки простит. Конечно, глупо надеяться на что-нибудь вроде «мир-дружба-жвачка», но… я все-таки надеялась. Даже дышать почти перестала.

А у него заледенели глаза. Но почему? Что я такого сказала?

– Злиться на тебя? Чушь, – уронил он. Поставил бокал на стойку.

И уставился на мой бюст. Потом на ноги. И снова на бюст. Измерил, взвесил, признал годным к употреблению. Криво ухмыльнулся.

– Уговорила. К среде подойдет твоя очередь.

Хлестнуло, как пощечина. Лицо загорелось. И уши. Перехватило горло. Все мысли исчезли. Раньше так бывало только во сне – и как во сне, я схватила со стойки бокал и плеснула ему в лицо.

Он вовремя зажмурился, спасая глаза, и поймал мою руку. На ощупь или на слух, понятия не имею. Хватка у него оказалась – словно капкан. Синяки останутся. Правда, боли я не почувствовала.

– Не делай так больше, – холодно и спокойно сказал он, открыв глаза. Заставил меня поставить стакан обратно, и только тогда выпустил мое запястье. На замочившую ворот рубашки текилу он не обращал внимания.

– А то подашь на меня в суд? – мой голос был так же ровен и спокоен, зато его немножко перекосило, словно кислого хлебнул, а в глазах зажегся совсем уже нехороший огонек. Но Остапа понесло: – Это ж любимое развлечение суперзвезд вроде тебя.

На миг мне показалось, что меня сейчас убьют прямо здесь, у барной стойки, на глазах изумленной публики. Но спас меня Том. Выскочил как черт из табакерки, плюхнулся на табурет рядом с Джерри, отпихнув меня (не по злобе душевной, просто не заметил). И как ни в чем не бывало продолжил прерванную речь о постановке. Кажется. Честно говоря, я не стала слушать, а сбежала.

От Тома, от Джерри, и вообще из ресторана. А телефон отключила.

Вот как мне дальше с ним работать? Не с телефоном, конечно, с Джерри. Вообще, сможем мы вместе работать? Или я при следующей встрече оболью его уже не текилой, а кофе? Ага, а он уронит на меня софит. Или настучит Филу, или подаст на меня в суд.

Сволочь, какая же он все-таки сволочь! Мало ему было! Надо было врезать по этой козлиной харе, так, чтобы в ушах зазвенело!