В душе я повела пару минут, не больше. Ровно, чтобы хватило сполоснуться, полюбоваться на собственное сияюще-ошеломленное лицо и помянуть тихим незлым словом бывшего супруга. Он так гордился своей неподражаемой мужественностью и успехом у дам, что я, дура наивная, верила. И искренне считала, что это со мной что-то не порядке, раз в постели с неземным совершенством мне чего-то не хватает. А может, просто холодна, как бревно. По крайней мере, Кобылевский считал именно так.

Ага, сегодня я в этом убедилась. Целых четыре раза убедилась.

Почему я была такой дурой и не развелась раньше? Почему не изменила этому уроду ни разу, хотя возможностей было – хоть отбавляй? Дура обыкновенная, одна штука. Но теперь я определенно буду умнее!

Подмигнув дуре обыкновенной в зеркале, я вытерлась, накинула халатик и вернулась к своему подопытному тигру. Целых несколько секунд любовалась напряженным телом и закушенной губой, и познавала новое, неизведанное чувство: когда мужчина делает что-то для меня. Что-то вне своей зоны комфорта, даже болезненное. Не напоказ перед соседями, родней и коллегами, а молча, без публики. Наверное, если б на месте Бонни был обычный мальчик по вызову, эффект получился бы совсем не тот. За деньги и не такое сделаешь. Но Бонни…

Больной ублюдок.

Я подошла к нему на цыпочках, склонилась – и легко коснулась его члена. Бонни словно электрический заряд прошил, он выгнулся, застонал сквозь зубы, и не дышал, пока я снимала с него резинку. Не люблю их.

– Теперь можно, – шепнула я и погладила вдоль ствола, горячего и твердого до головокружения.

Пока он кончал, – едва меня не забрызгав семенем, – я держала ладонь между его ног, ощущая пальцами вибрацию. Внутри. В нем. Из мыслей в голове осталась только одна: мой! Мой Бонни. Выключая вибратор, отвязывая Бонни, касаясь мокрой кожи и расслабленных губ, я чувствовала это всем телом и всем сердцем – мой. Никогда, ни с кем такого не было.

Чертов Бонни. Что ты делаешь со мной? Мне нельзя в тебя влюбляться, ты же меня уничтожишь и не заметишь! Чертов больной ублюдок, ненавижу тебя.

А больной ублюдок снова тянулся ко мне. Едва мог шевелиться, и все равно – руками, губами, всем телом старался коснуться, звал… Мне безумно хотелось ответить, обнять его, прижаться. Расслабиться в его объятиях. Поверить в невозможную сказку: вот сейчас он, не снимая повязки с глаз, назовет меня по имени…

Да-да. Сейчас. А порнофильмы всегда заканчиваются свадьбой.

Я позволила ему себя поцеловать. Нежно, упоительно нежно! И так же нежно велела:

– Иди вымойся, Бонни. Там халат есть, оденься.

Он дернул уголком губ в попытке демонически-криво усмехнуться, но ни черта у него не вышло. Все равно выглядел юным мальчишкой, наивным и беззащитным. И никуда идти не хотел. Надо было, наверное, продолжить игру – наказать за непослушание, но мне было лень.

Я выскользнула из его рук, поднялась с кровати, запахнула свой черный шелк. По уму, сейчас самое время уйти. Пока сказка не совсем закончилась. Но с другой стороны – уйду я сейчас, и что? Вряд ли Гугл подскажет Бонни, где найти «мадонну». Вряд ли Бонни вообще придет в голову меня искать. Да и возвращаться домой в одной кроссовке неохота.

Значит, плевать на полночь и тыкву. Поиграем еще немножко.

В ванную он ушел неохотно, и словно хотел мне что-то сказать, даже в дверях остановился; но передумал, или не решился… Бонни Джеральд – и не решился? Смешно. А пока он плескался, я нашла бар, налила себе минералки. Мелькнула мысль, а не выпить ли шампанского по случаю первого в жизни оргазма, но я ее отогнала. Мне нужна трезвая голова.

И правильно. Безо всякого шампанского я напрочь забыла о заказанном ужине, и вспомнила, лишь когда кто-то из обслуги тихо отворил входную дверь, вкатил столик и так же тихо ушел. Сервис на грани фантастики!

Конечно, белужьей икры в меню не наблюдалось, и слава богу. Зато были канапе с ветчиной, тоненькие полоски прошутто, крохотные пирожные с манго, вазочка с голубикой и малиной – вкусная легкая еда, то что надо.

Я как раз успела прикатить столик в комнату, расположиться в кресле и попробовать малину, когда скрипнула дверь ванной. Глупое сердце ухнуло в пятки, ожидая уже привычного: мисс Кофи! Так что мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы раскрыть глаза (и когда я успела зажмуриться?) и обернуться к Бонни с видом «так задумано».

Зря боялась. Лента по-прежнему была на его глазах, а сам он остановился на пороге. И черный шелковый халат ему чертовски шел, особенно в сочетании с мокрыми волосами. Почти домашний котик на вид, если кому-то придет в голову украсить свой диван в гостиной половозрелым кугуаром.

Я чуть не позвала его «кис-кис», но вовремя прикусила язык. Бонни не обязательно знать, что у меня типа истерика. Ну ладно, не истерика, просто нервы. Ну их в пень, короче. Понервничаю об этом завтра!

– Иди сюда.

Несколько секунд я опять любовалась – тем, как он шел. Танцор, мать его! Талант! Гений! Ненавижу. Идет, как этот самый кугуар по саванне, а я чувствую себя антилопой: смотрю и не могу глаз оторвать. Хорошо, что он меня не видит, наверняка вид у меня сейчас до крайности глупый (и восторженный). Сердечко стучит, ладошки дрожат, коленки не подгибаются только потому, что сижу.

Все-все. Берем себя в руки. Глубоко дышим. Улыбаемся.

– Бонни, – поймала его за полшага до столика. Голосом, не руками. Хотела томно, вышло – хрипловато и насмешливо. Еще немного, и я окончательно поверю, что актерских способностей у меня ноль без палочки.

Он остановился, чуть улыбнулся и склонил голову. Мгновение выждав, сел на пол, прислонился щекой к моему колену. Моя рука сама потянулась к его мокрым волосам, погладить… вам никогда не хотелось погладить безумно красивую кису с зубками в полпальца? Или покормить с рук? Мне – хотелось. И плевать, что он может меня съесть вместо пироженки. Сегодня можно.

Да, с рук. Положить малину на ладонь, поднести к его губам…

И не стонать в голос. Потому что касание его губ, его дыхание на моей коже, его язык, слизывающий ягодный сок… о черт, я же сейчас кончу!..

Момент, когда его руки оказались на моих бедрах под халатиком, я пропустила. И как он сам оказался между моих ног, тоже. И кто тут сверху, а кто снизу – напрочь вылетело из головы!.. Остались лишь его руки, его губы, и мои пальцы в его волосах, и вкус малины на губах… боже, как же хорошо!

– Девять, – донеслось до меня сквозь туман.

Я открыла глаза.

Бонни (сидя между моих ног и «глядя» на меня снизу вверх) улыбался, словно только что сожрал канарейку вместе с клеткой и хозяйкой. И облизнулся так же. Напоказ. Опять вызов, опять бьющая через край харизма и сексуальность, опять – игра. Пять – один в его пользу, и я собираюсь проигрывать дальше. Мне нравится.

– Ты считаешь, послушный Бонни, – опять хрипло и насмешливо, и ужасно довольно. Не помню, когда еще у меня был настолько довольный голос, и был ли.

– Каждый поцелуй, мадонна.

– Считай дальше. – Я сгребла его за волосы на затылке вместе с концами ленты, потянула к себе и поцеловала. В губы.

Подавшись навстречу, Бонни вжался в меня всем телом, обнял… его ладони гуляли по моей спине, его язык – по моему небу, и сквозь намокший шелк я чувствовала, как его член трется о меня, толкается… Черт, черт же тебя подери! Я не позволю!.. Я тут хозяйка!..

Резко потянув Бонни за волосы, оторвалась от его губ, вдохнула – сухой, горячий воздух, как в пустыне! И ударила его по щеке так, что голова дернулась.

Сама испугалась, инстинктивно – все внутри сжалось, в животе похолодело. Мелькнуло перед глазами его лицо – вчера, в баре, когда я облила его текилой, а он меня чуть не убил на месте.

Но…

Бонни замер на миг, словно в растерянности, а потом кривовато улыбнулся, тронув пальцем уголок губ. Кажется, я его поранила.

– Десять, мадонна, – тягуче, дразняще и донельзя самодовольно. Облизнул губы, сглотнул. – Лемонграсс, мята и малина. Бесподобный коктейль.

Надо было что-то ответить. Надо. Но я не могла. Ни единой мысли, только звенящая пустота. И ненависть. Как он смеет быть таким?.. Таким… что хочется целовать его снова, и заниматься с ним любовью, и вцепиться в него всеми руками и ногами, и не отпускать никогда! Мерзавец. Больной ублюдок. Козел.

Ненавижу.

– Первый раз вижу, чтобы хастлер так любил свою работу. – Я растянула непослушные губы в усмешке.

– Именно поэтому я – лучший, – без капли сомнения.

– Лучшая шлюха Лос-Анджелеса… и тебе это нравится. – Я провела пальцем по его щеке. – Ты больной ублюдок.

– Ты же хотела больного ублюдка, мадонна. – Бонни аккуратно поймал мою ладонь и поцеловал запястье с внутренней стороны. – Со здоровым и нормальным ты бы заскучала.

О да, мистер Джеральд, я вам верю. Нормальные девушки вызывают в вас скуку и презрение. Вам нужно, чтобы вас трахали – в зад или в мозг, а лучше во все места сразу.

– В этом городе все долбанутые, – шепнула доверительно, коснувшись губами его уха. И прикусила. Сильно. Он вздрогнул. – Но твоя долбанутость мне нравится. Горячий больной ублюдок.

– Все для тебя, mia bella donna, – в тон шепнул он и взял мой палец в рот.

А мне на миг стало интересно, он тоже слышит это как «бешеная ягода, семейство пасленовых», она же «отрава»? Но спрашивать не стала. Было такое подозрение, что его язвительности не помешает даже возбуждение восьмидесятого левела. Ибо тролль – стопятисотого.

Да плевать. Мой тролль.

Отнимать у него конфетку я не стала, и даже нежно лизнула прикушенное ухо. Правда, снова укусила – там, где шея переходит в плечо. И халат с него потянула. И позволила развязать пояс своего, и обласкать ладонями и языком мою грудь…

Этого Кобылевский тоже не делал. То есть грудь ему нравилась, но его быстрое «ухватить и ущипнуть» не нравилось мне. В отличие от.

Бонни делал это медленно и вдумчиво, словно ничего на свете важнее моей груди не существовало. Так, что мне самой хотелось еще, и скорее! И чтобы у него было минимум десять рук, чтобы гладить меня… наверное, из него бы получился массажист высшего класса, но шлюхой ему нравится больше… вот почему такая несправедливость? Изумительный любовник и полный козел!

А мне не стоит расслабляться и забывать, что я его ненавижу. Да. Именно. Ненавижу! Несмотря на то, что он делает со мной. Нет, именно потому, что и как он делает – и не только со мной.

Убила бы всех сучек, с которым он трахается!

– Мадонна?

Упс. Сама не заметила, что намотала его волосы на кулак со всей дури. Больно, наверное… больно? Да. Пусть. Ему нравится, и наши желания совпадают.

– Сколько, Бонни?

– М… семнадцать… – он не сразу понял, о чем я спрашиваю. Увлекся так, что ухмыляться и провоцировать забыл.

Опустив взгляд, я убедилась: да, еще как увлекся. Стояк на зависть немецким сантехникам.

– Достаточно. Подай плеть, – толкнула его в плечо, подсказывая направление, и откинулась на спинку кресла. Халат запахивать не стала, плевать на приличный вид. Даже не так, в непристойной позе и неподобающем леди наряде есть своя прелесть. Острая и возбуждающая. Хотя куда дальше-то! Такого сноса крыши со мной ни разу не случалось. Даже не думала, что это возможно.

Возможно. Все возможно – с ним. С больным ублюдком Бонни.

Глядя на него – вот он дошел до кровати, нашел коробку, вот достает плеть, оборачивается… – тронула себя между ног. Горячо, мокро и пульсирует. А от прикосновения хочется стонать, выгибаться и… и уронить Бонни на пол, оседлать и отъездить.

Но сначала – еще поиграть. Хочу играть. Хочу!

– Виброяйцо тоже принеси.

Его лицо на миг исказилось, крылья носа раздулись, словно он вот-вот кончит. Но он быстро с собой справился, отвернулся к коробке. А я сама себе удивилась: какой быстрый прогресс от воспитанной скромной девочки к… развратной сучке? Вроде тех, которых трахает Бонни? И ведь совершенно не стыдно! Наверное, чудеса творит маска.

«И пять оргазмов», подсказал внутренний голос, подозрительно похожий на Тошкин.

Ладно. Маска и пять оргазмов. Хочу еще. Хочу! Хоть раз в жизни оторваться по полной!

«Кажется, кто-то тут пошел вразнос…»

Заткнись.

Бонни удивленно обернулся, поднял бровь. Что, я опять начала думать вслух? Нет, нет и нет. Ни в коем случае.

– Хочешь пить, Бонни? – я сцапала со стола минералку и налила в бокал.

Он кивнул. И вернулся ко мне, неся девайсы.

Минералка была очень кстати. Прежде всего мне. Потому что плеть в его руках выглядела… так выглядела… Он всем телом излучал желание и драйв, словно нес не плеть, а первого в жизни Оскара по красной дорожке, разве что вместо смокинга – одни только татушки… Посмотреть бы на него, голого, на вручении Оскара… Ох. Ну и фантазии у вас, нехорошая девочка!

Свою минералку я выпила залпом, едва почувствовав вкус и прохладу. Протянула второй бокал Бонни, напрочь забыв о том, что он меня не видит. А немудрено! Вслепую так уверенно не ходят! И не с такой мордой! И вообще… вообще… козел, вот.

«А ты зоофилка».

«Заткнись, шиза, в дурдом сдам».

Забрала у него плеть, вложила в руку бокал. Полминуты завороженно смотрела, как двигается его горло, как пальцы охватывают стекло, как капля воды ползет по груди…

И даже вспомнила, что мне можно его трогать. Везде. Когда хочется. И эту каплю – тоже можно. Даже слизнуть. Да, можно!

Вкусно.

А он выдохнул свое «mia bella» и погладил меня по щеке.

У кого-то дрожат пальцы. Нет, не только у меня. Хотя почему у меня – понятно. А почему Бонни так остро реагирует, непонятно. Он-то не в первый раз плохой мальчик, он по жизни такой. Воплощение плохого парня, можно снимать в рекламе без фотошопа.

Черт. О какой фигне я думаю! И щеки горят. Рука Бонни кажется прохладной, почти холодной. Значит, он чувствует, как я горю? Черт!

Хватит уже смущаться. Поздно. Пять оргазмов назад было поздно! А сейчас самое время для шестого. Да. И я не буду этого стыдиться. И того, что сейчас сделаю с Бонни – тоже. Он сам этого хочет, может даже больше, чем я.

«Заткнись и займись уже делом, гений самооправдания. Мальчик остынет, пока ты тут рефлексируешь.»

«Не остынет.»

Я проверила, да. Ладонью. Горячий и твердый, остывать даже и не думает. А для надежности укусила его за сосок, вырвав дивно сладкий стон.

– Позволь мне, мадонна, – попросил он.

Я не сразу поняла, о чем это он. Сообразила, только когда взгляд упал на виброяйцо, которое Бонни все еще держал в руке. Щеки снова вспыхнули, а следом за ними шея, грудь… волна жара спустилась до бедер, запульсировала там – да, помоги мне, Бонни, прямо сейчас помоги!

Я молча потянула его вниз, на колени, и позволила… мать моя женщина, кто бы мог подумать, что эта вот вибрирующая хреновина в мужских руках может подвести меня к самой грани за какую-то минуту! Или дело в том, какое у него при этом было лицо? Приоткрытый рот, быстрое дыхание, и туман-туман-туман… наверное, так выглядит наркоман, пустивший по вене и словивший первый приход. Хотя руки у Бонни явно не наркоманские – слишком сильные, уверенные и нежные. Внимательные руки. Первый мужчина, которому не все равно, что чувствую в постели я.

Когда прохладное вибрирующее яйцо скользнуло в меня, пришлось закусить губу, чтобы не кричать вслух: возьми меня! Или хотя бы не убирай пальцы… и поцелуй меня снова, ну же…

Я точно не говорила этого вслух. Но Бонни услышал. Или догадался. Да неважно! Важно – что он меня поцеловал. Снова. Нежно и долго-долго, продолжая скользить пальцами между моих ног.

Нет, я не кончила на этот раз. Было безумно хорошо, но как-то иначе… как-то медленно и неторопливо хорошо. Так, что хотелось еще – почти как плыть в теплом море, которое само держит и ласкает волнами… да, вот так ласкает, нежно и осторожно, каждую складочку…

– Восемнадцать, – выдохнул Бонни мне в губы.

Ему тоже было хорошо, безумно хорошо – это чувствовалось и в голосе, и в расслабленных мышцах, и в том, как он ластился ко мне. Хорошо, но явно мало.

– Ты голоден, – шепнула я ему в губы.

– Да, мадонна.

– Putta, – нежно-нежно. – Ударник капиталистического труда. Иди на кроватку, на колени.

На этот раз я поверила, что глаза у него завязаны – он шел, как пьяный, даже едва не прошел мимо постели. И послушно встал на колени, спиной ко мне. А я, прежде чем взяться за плеть, завернула к волшебной коробке за еще одним девайсом. На пару секунд зависла со сложным выбором: страпон или пробка? Выбрала пробку, толщиной с его собственный член.

Не знаю, то ли виброяйцо внутри меня, то ли вид Бонни на коленях, то ли предвкушение того, что я сейчас сделаю (и он не просто позволит, а ему понравится), были тому виной, но меня тоже вело. Так, что пришлось по дороге ухватиться за столбик, чтобы не упасть.

Добравшись до кровати, я толкнула Бонни в спину и велела:

– Держись. Сам.

Он с коротким выдохом сквозь зубы повиновался, ухватился за вертикальные планки изголовья. Поза получилась… м… наверное, вчера я бы назвала ее пошлой и отвернулась, пылая от стыда. Сейчас… сейчас мне нравилось. Мужчинам же нравится, когда женщина открыто и беззащитно подставляется, почему бы и не наоборот. Тем более его откровенно прет и штырит эта игра. А меня прет и штырит от его удовольствия, и от непристойности всего происходящего, но прежде всего – будем откровенны, от возможности отомстить тирану и козлу. НЛП в действии. Пририсуйте страшному начальнику усы фломастером, поставьте его раком и отымейте – страх как рукой снимет!

Для начала я, положив плеть рядом (так, чтобы Бонни ее чувствовал ногой), погладила его по спине и заднице. Изумительно круглой, мускулистой заднице, вот уже две недели вызывающей во мне совершенно однозначные желания.

Он что-то нетерпеливо прошипел, я не вслушивалась в слова, и прогнулся в пояснице. А когда я капнула смазкой на анус, замер и почти не дышал, пока я втирала гель.

Я и сама едва дышала. Такие противоречивые ощущения! И власть, и стыд, и возбуждение, и злость, и все это – совершенно нереально, как во сне, но при этом безумно остро и сладко! И еще вибрация внутри меня не позволяла ни на миг забыть о собственной открытости, словно это я сейчас стою на четвереньках, и в меня тыкается, дразня, член.

Ох. Бонни. Ты сводишь меня с ума. Я ненавижу тебя, слышишь?

Пробка входила с трудом, и я проталкивала ее медленно – мне нравилось смотреть, как он подается навстречу, и слушать его тяжелое дыхание вперемешку с невнятной руганью, и видеть выступающие на лопатках и пояснице капельки пота. А когда пробка вошла до конца, я без предупреждения ударила. Легко, почти без замаха, но он все равно застонал – а я поняла, что на этот раз он кончит, не сможет сдержаться.

Ладно. Есть же резиновое колечко. С ним – не кончит.

Пока я надевала колечко ему на член, Бонни кусал губы, хрипло дышал, но молчал. Зато потом, на втором ударе, закричал. Этот крик отозвался во мне жаркой волной, почти предвестницей оргазма. А мысль о «нельзя» и «плохая девочка» стыдливо забилась в уголок и сделала вид, что ее никогда тут не было.

– Считай, Бонни, – велела я. Разумеется, хрипло. У меня в горле пересохло, как в пустыне Сахаре. Зато между ног горело, трепетало и сжималось.

Он считал. Каждый раз после удара, на выдохе, со всхлипом или стоном, но считал. Я даже мимолетно восхитилась самоконтролем – я сама считать уже не могла. Цифры забыла. Все забыла, и прежде всего милую девочку Розу, воспитанную и добрую, мухи не обидевшую.

Хорошие девочки не наслаждаются тем, что делают кому-то больно?

Чушь. Я мечтала выдрать этого козла с первой встречи!

(Бонни стонет: пять! На смуглой мокрой спине вспухает красная полоса. Красиво, черт возьми!)

Хорошие девочки не любуются торчащим из мужской задницы девайсом?

Фигня. Дивно красиво и эротично. Мой Бонни! Мой, как хочу, так и отымею!

– Одиннадцать!.. – выдыхает он в погрызенную подушку.

Очередная алая полоса пересекает волчью морду на его лопатке. Волк морщится, сейчас бросится. Костяшки пальцев Бонни белеют, планки изголовья вот-вот треснут.

Хорошие девочки не гладят себя между ног, замахиваясь плетью?

Вертела я эту хорошесть вместе с правильностью и приличностью! Мне сладко, я плохая, и я буду делать то, что хочу!..

– Твою мать, семнадцать!.. – он ругается по-итальянски, дышит быстро и неглубоко, а на плече – кровь. Кожа рассечена. Шрам останется. На память.

– Восемнадцать, – последний раз мы выдыхаем вместе, и мне тоже больно… алая капля на плече манит – зализать, попробовать его на вкус… кажется, начинаю понимать, почему вампиров некоторые считают эротичными.

– Еще один, мадонна. Прошу тебя, – сипло, но на удивление связно.

– Тебе не хватило?

– Это плата вперед, – у него такой странный голос, словно смеется и плачет одновременно.

Нет, не могу думать.

– Для тебя мне ничего не жалко, Бонни, – сама удивляюсь, как не запнулась на такой длинной фразе. И бью с оттяжкой, от всей души. Второй шрам будет.

Он вздрагивает, протяжно стонет – и замирает в ожидании.

А я отбрасываю плеть, склоняюсь над ним, тянусь к ссадине на плече – и падаю рядом. Меня не держат ни ноги, ни руки, и мозги не работают. К черту мозги.

– Я хочу тебя, Бонни.

Он оказывается на мне, во мне, вокруг меня и вместо всего мира – не знаю, как. Не хочу знать. Хочу только чувствовать его – руками, губами, всей кожей – во мне, со мной. Еще ближе!.. Ну же, Бонни, Бонни!..

Последний крик он ловит рукой, я вцепляюсь зубами в его запястье, и меня уносит – ураган, цунами, сумасшествие, сверхновая… Бонни. Я знаю теперь, какой ты на вкус и на ощупь, знаю, как ты звучишь и пахнешь. Знаю, как содрогаешься, изливаясь в меня и шепча: мадонна.

Я познала тебя.

– Мадонна, – едва слышно повторяет он и целует меня. Не выходя.

– Больной ублюдок. Ты посмел в меня кончить, – устало и неубедительно. Не могу ненавидеть. Ничего не могу.

Он тихо смеется, так же устало и неубедительно. Руки – убедительны, им я верю больше. Его руки не хотят отпускать меня. А он фыркает мне в плечо, скатываясь на бок, но не выходя из меня – мне приходится тоже повернуться и закинуть на него ногу.

– Это безопасно, мадонна. Таким, как я, размножаться не стоит.

Я верю. Я знаю, что он говорит правду. Он стерилен: с такой тоской не врут. Хоть он и смеется. Вот смеху – не верю. Знаю, что смех врет.

– Больной ублюдок, – повторяю я, нежно целуя его: лоб, щеки, виски, закрытые глаза под повязкой, губы. Безумно хочется сказать: я все равно люблю тебя. Но вместо этого я говорю: – Ненавижу.

Он снова смеется и ловит губами мои губы, запускает пальцы мне в волосы. И шепчет:

– Grazi, mia bella donna.

Я провожу языком по кровоточащей ссадине на его плече, а рукой – по его заднице, все еще растянутой пробкой.

– За это?

– Да. И за честность.

На миг повисает молчание. Слишком острое, слишком откровенное. И повязка на его глазах – лишняя. Безумно хочется ее снять, и будь, что будет.

– Обращайтесь, – шепчу ему в губы и невероятным усилием воли заставляю себя оторваться от него и сесть рядом. Он тянется за мной следом, пытается обнять, вернуть – я вижу, это искренне. Его тело не умеет врать. Зато я умею. И я беру его за волосы на затылке (он от этого пьянеет, теперь я знаю) и велю: – Вставай.

Он неохотно слушается. Ему интересно, что еще я придумала. Он устал, ему хорошо, но я предлагаю новую игру – он за. Он хочет играть еще.

Больной ублюдок. Гений гребаный. Козел. Ненавижу.

Я веду его в холл, одной рукой открываю дверь – на улице темно, ночь. И вместе с ним шагаю на крыльцо. Он замирает в недоумении. А я горячо целую его в губы, глажу по бедру и шепчу:

– Доброй ночи, больной ублюдок.

И отталкиваю.

Шагаю обратно в дом, закрываю дверь, прислоняюсь к ней лбом.

Ночь закончилась. Наша единственная ночь. Бонни Джеральд никогда не узнает моего имени, а я никогда его не забуду.

Финита ля комедия.

– Non ti dimenticherò mai, mia bella donna, – донеслось с той стороны. А может быть, мне просто послышалось. В Городе Ангелов иногда такое примерещится, такое!

(Я не забуду тебя, прекрасная мадонна – итал.)