– Мартин, твою мать, ты проснешься, наконец?! Это не Эсмеральдо, это тухлая медуза!
Дальше мистер Джеральд употребил десяток непереводимых итальянских выражений, Том сделал фейспалм газеткой и потребовал еще литр чая с мелиссой, Синди тоже пошла за порцией дневного кофею, а Мартин стоял, сжав кулаки, и героическим усилием воли пытался не ответить мистеру Джеральду в таких же выражениях, только родом из штата Небраска.
Бедняга Мартин. Он упорно не мог понять, что этому бешеному итальянцу не так?
А мне остро хотелось стукнуть мистера Джеральда кофемашиной по тыкве и предложить сделать как надо самому, а не страдать маразмом. Вот какого черта он придирается к Мартину? Сам взял его на роль Эсмеральдо, сам отказался и от Брайана Адамса и еще полудюжины звезд помельче (Фил предлагал, я слышала), и сам теперь не может объяснить, какого рожна ему надо. Хочешь петь Эсмеральдо, но боишься? Так бойся себе в тряпочку, а не выноси мозг всем вокруг!
К четвергу обстановка на репетиции стала невыносимой. То есть пока шли сцены без Эсмеральдо, все было зашибись – спектакль приобрел внятную форму, гении увлеченно шлифовали свой бриллиант, Фил уже анонсировал премьеру через полтора месяца. Но как только на сцене появлялся Мартин, Джерри сносило крышу.
Я даже начала чувствовать себя виноватой. Разбудила лихо. Пока Бонни Джеральд не задумывался о том, что может петь, его все устраивало. Мартин был душечка, гений и лучший Эсмеральдо на свете. А сейчас все это больше напоминало дурдом, в котором должности главного врача и главного психа совмещает один маньяк.
Правда, Том очень старался от него не отставать. Его физиономия последние пару недель била все рекорды по унылости, а при виде Тошки становилась и вовсе рекламой клуба самоубийц.
Не сегодня, правда. Сегодня Том злился. И если заднепопая чуйка меня не подводит – в ближайшее время разразится гроза. Что ж, авось после грозы посвежеет. Главное, чтобы не долбануло в меня. Разнимать и успокаивать гениев сегодня я не собираюсь. Большие мальчики, пусть сами разбираются. Я устала быть при них нянькой, и устала ждать, когда же Бонни решится сделать шаг. Не ко мне – на то, что он разглядит в кофейной девочке что-то большее, я не надеялась уже давно.
Я смылась вовремя: за моей спиной раздался разъяренный вопль Тома и звон разбитой чашки. Так что моего исчезновения не заметили, не до того было. Разве что Люси проводила меня понимающим и сочувствующим взглядом. А я спустилась вниз и пошла бродить по городу без цели и смысла. Впервые – одна. Должна же я хоть когда-то посмотреть город самостоятельно!
Это оказалось плохой идеей, в смысле, насчет самостоятельности. Я ловила себя на том, что жду очередной сумасшедшей байки от Бонни, оборачиваюсь к нему – и не нахожу рядом. Несложно догадаться, что прогулка не удалась, и город мне не понравился. Слишком жарко, слишком воняет смогом, тротуаров мало, общественный транспорт неудобный, пальмы какие-то пыльные, и вообще не то. Все не то.
Плюнув на бессмысленную трату времени, я собралась было завалиться с ноутом в какую-нибудь тихую кафешку и заняться романом, но вспомнила, что ноута с собой нет. Оставила его в студии, на подоконнике (не рискнула идти за ним мимо готового взорваться Тома). Возвращаться не хотелось, но проводить вечер в одиночестве, без сети и без романа, хотелось еще меньше.
Ладно. Репетиция уже закончилась, последствия грозы наверняка ликвидированы. Лишь бы уборщице не пришло в голову прибрать мой ноутбук.
Когда я дошла до места, уже наполовину стемнело. В ЛА темнеет довольно рано – близко к экватору, дни и ночи почти одинаковые. На втором этаже было тихо, свет погашен. Странное и волшебное ощущение пустого театра – даром что здесь всего лишь идут репетиции и буквально несколько часов назад разразился скандал. Все равно чувствуется присутствие чего-то неуловимо-прекрасного, еще не сбывшегося, как предвкушение счастья. Слышатся призрачные шаги, дуновения голосов, всхлипы и смех. Кажется: вот-вот в глухой стене проступят двери, беззвучно распахнутся – и за ними откроется сияющая огнями рампы сцена…
Я даже замерла посреди темного коридора, впитывая ядовитое волшебство театра.
И в самом деле услышала что-то странное. То ли шаги, то ли дыхание, то ли скрип пола.
Припозднившаяся уборщица? Это просто отлично! Значит, мой ноутбук точно не успели никуда унести! Правда, я не совсем была уверена в том, что это уборщица. И где-то внутри трепетал иррациональный страх: вдруг – привидение? Или еще какая мистика? Темно же, и чем-то похоже на фильм «Сияние»…
Ох, зря я об этом подумала. Тут же по ногам пронесся сквозняк, послышались очень странные звуки, и мое сердце попыталось провалиться в пятки. Нет-нет. Отставить панику в рядах! Это всего лишь пустая студия и открытое окно. Ветер. Ничего сверхъестественного!
На всякий случай я снова прислушалась: точно не завывание Призрака Оперы? Но вроде он никогда не мурлыкал под нос арию Эсмеральдо… арию Эсмеральдо? В темной студии? Похоже, у Мартина случился приступ трудового энтузиазма. Бедняга, эк его растаращило-то.
Совсем успокоившись, я тихонько открыла дверь студии – и замерла, завороженная.
Нет, это был не Мартин. Он никогда не сможет двигаться так, сколько бы ни репетировал. Просто не дано. Такое не дано вообще никому, кроме Бонни.
И Эсмеральдо. Настоящего, моего Эсмеральдо. Неужели Бонни Джеральд решился? Господи, прошу тебя, пусть он сыграет Эсмеральдо в моем мюзикле!
В его песне была радость жизни, страсть и вызов всему миру, от него можно было зажечь весь Париж. Он совсем немного изменил рисунок танца (хотя даже в тусклом свете фонарей с улицы было ясно, что Мартин так не сможет), он мурлыкал арию совсем-совсем тихо, но это уже было солнце, сияющее для всего Парижа солнце…
Он внезапно обернулся на половине слова, увидел меня (хотя не поручусь, что вообще понял, кто здесь) и деловито велел:
– Иди сюда.
Чтобы я не перепутала, что именно от меня хотят, меня взяли за руку и поставили на место Клодины Фролло. Первый выход Эсмеральдо, сразу после хора уличных художников (они же непризнанные гении, они же бывшие клошары), аббатиса Фролло и Квазимода в плащах поверх ряс танцуют вместе с ними, прикидываясь простыми парижанками.
Я неплохо помнила мизансцену, хотя танцевать на уровне Синди все равно не могла – все же я не профи. Но Бонни и не нужен был мой танец, только условная фигура и минимальный отыгрыш: цыган поражен в самое сердце прекрасной незнакомкой, завлекает ее, манит и пытается поцеловать, но между ними вклиниваются девушки, жаждущие танцев…
Не знаю, как Бонни так удается одной только пластикой показать и внезапную страсть, и недоумение: почему прекрасная незнакомка отдаляется? Почему она не хочет танцевать со всеми вместе? Он стремится к ней, но не может обидеть остальных девушек – он улыбается им, танцует с ними, ища взглядом Клодину… и не находит. Она скрылась под сводами Нотр Дам, ревновать и страдать в компании верной ученицы.
И вот – Эсмеральдо закончил свою песню, парижанки рукоплещут, и тут выходит аббатиса Фролло в парадном облачении и объявляет цыгана грешником и возмутителем спокойствия. Наверное, если бы я умела петь, я бы потребовала себе эту роль. Столько огня, столько муки и страсти в ней, она вовсе не хочет казнить Эсмеральдо, нет. Она хочет его себе, вопреки сану и обетам, вопреки всему! Она требует заточить его в башню, а Эсмеральдо делает шаг ей навстречу, он не видит больше ни Квазимоды, ни парижанок, только ее – прекрасную, великолепную Клодину… Он приближается, глядя ей в глаза, он готов замаливать свои грехи прямо сейчас, он опускается перед ней на колени: исповедуйте меня, святая мать!.. Я грешен, я готов искупить – с вами, для вас…
От его взгляда мне становится невыносимо жарко, рука сама тянется к его волосам – мне все равно, узнает он мне или нет, я вообще не могу ни о чем думать, когда он так близко, когда в его глазах горит огонь!..
Но я не успеваю до него дотронуться – он меня опережает, обнимает за бедра, тянет к себе, на себя – о, я знаю, что будет дальше, я знаю, как сладко опуститься на него, обвить руками и ногами, почувствовать на своей груди его губы! Мой Бонни, мой Эсмеральдо…
– Мадонна, – хрипло, почти неслышно выдыхает он. – Mia Bella Donna!
И передо мной – его закрытые глаза.
Как ведро снега за шиворот. Как проигрыш в рулетку. Как торт на день рождения, съеденный мышами.
Вместо счастья – пустота.
– Нет, – своим обычным голосом, а не лемонграссовым хрипловатым контральто.
Я выворачиваюсь из его рук, отступаю на шаг. Он вскакивает, нежность и страсть на его лице сменяются недоумением и досадой. Он все еще возбужден, его глаза все еще туманятся видением – то ли Клодина, то ли Мадонна. Но не я. Видеть мисс Кофи он не желает.
– Иди сюда, detka, – он протягивает ко мне руку. – Ты же хочешь меня.
– Не так, мистер Джеральд. – Я отступаю еще на шаг. Во мне закипает ненависть.
Он передергивает плечами, фыркает и отворачивается, не удостаивая меня больше ни словом, ни взглядом. В его пластике читается: ну и дура, у тебя был шанс со мной потрахаться – ты его упустила.
Я тоже отворачиваюсь, хотя мне хочется запустить в него чем-то тяжелым, наорать, назвать козлом и больным ублюдком. Но я молча иду за своим ноутбуком. За стеклом горят фонари, светятся окна, а на рекламном щите напротив окна, словно в насмешку, танцует Бонни Джеральд – воплощенная страсть, воплощенная мечта.
Козел. Ему все равно, кого трахать, лишь бы не мешали его грезам о неземной любви. Он прекрасно называет мадонной любую течную сучку, даже не считая это изменой. Какая измена, вы о чем?
Ненавижу!
За моей спиной хлопнула дверь.
В темном стекле смутный силуэт мадонны утер никому не нужные слезы, едва не закапавшие ноутбук.
Хватит. Хватит с меня бесплодных грез о звезде, спустившейся с неба. Звезда только что ясно показала, что я для него: еще одна безликая девица, годная разок послужить заменой Мечте, но не достойная даже пары слов.
К черту его. Допишу роман – и на этом все закончится. Я знаю. Когда ставишь финальную точку, герои перестают есть твой мозг, сниться тебе по ночам и мерещиться на каждом шагу. С Бонни Джеральдом будет то же самое.
А пока надо отвлечься. Или просто поплакать на дружеском плече. Какое счастье, что у меня есть друг Тошка. Я знаю – он выслушает и поймет. Он всегда меня понимает. И, может быть, расскажет, какая кошка пробежала между ним и Томом.