Тошке я позвонила, едва выйдя на улицу. С удивлением выслушала новость: завтра репетиции не будет, наши гении уезжают в Нью-Йорк на премию «Тони». То есть я знала, что они поедут, но что уже в эти выходные? Кажется, кто-то заработался и забыл следить за календарем. Что ж, это тоже к лучшему. Завтра утром напишу главу, потом погуляем с Тошкой, выходные – еще главы две или три, вот и почти финал.

В мой прекрасный план чуть было не вмешался Фил. Позвонил, едва я отключилась, и заявил, что я должна быть на благотворительном бал-маскараде в пятницу. Обязательно! Он, бедный, убивается на работе, делая мне пиар и убеждая «Нью-Йорк Таймс» еще неделю-другую подержать мои книги в списке бестселлеров, а я не посетила ни единого литературного мероприятия, не дала ни одного интервью и вообще ленивая жопа. Кстати, как там мой роман про Бонни, будет ли готов к концу месяца?

Я пообещала сдать роман в срок и попыталась отмазаться от бал-маскарада. Что я на нем забыла, в самом-то деле? Ничего! Меня там никто не знает, я никого не знаю…

– Вот и познакомишься, – перебил меня Фил. – Отличный повод хоть посмотреть на людей поближе. Перекинуться парой слов. Хватит трусить! Чтобы была на балу. Костюм любой, маска обязательна…

– Я не успею до завтра найти костюм! – это была последняя попытка свинтить. Но и она не удалась:

– Разве я сказал «завтра»? В следующую пятницу. Как штык! И учти, у тебя в контракте написано: посещение мероприятий на усмотрение продюсера, то есть меня. Ясно?

– Да, сэр. Как скажете, сэр.

– Так-то! – хмыкнул Фил и отключился.

А я, подумав о далекой-далекой следующей пятнице, тут же о благотворительном бале забыла.

Первая часть моего плана, написать главу и погулять с Антошкой, удалась чуть больше, чем полностью. Мы искупались в океане, поиграли в салочки, потом взяли пива, креветок и чипсов – и, найдя свободный пятачок под пальмами, сели потрындеть. О жизни, о любви.

– Сколько мы так не сидели, полгода?

– Почти. С тех пор как ты уехал в Штаты.

– И ни разу за два месяца в ЛА, – хмыкнул Тошка и надвинул кепку мне на глаза. – Кто-то был так занят, так занят!

Я фыркнула, стянула с себя кепку и стукнула ей Тошку.

– У кого-то была такая любовь, такая любовь с Томом!

– Ага, – неожиданно грустно вздохнул он. – Была.

– Не похоже, чтобы Том тебя бросил. Давай, колись, в чем дело.

Тошка вздохнул еще тяжелее, сделал брутальные щенячьи глазки и отобрал у меня кепку.

– Ты только не дерись, ладно? Я это… я жениться собираюсь.

Если бы я не сидела, то упала бы. А так – просто уронила креветку. Прямо себе на шорты.

– Ты – и жениться? Ты ж вроде замуж хотел!.. а… кто этот счастливчик?

– Барби. Мы думаем обосноваться в Нью-Йорке.

Больше ронять мне было нечего, так что я просто сидела и таращилась на Тошку, не зная, что сказать. Не «ты ж голубой», в самом-то деле! А Тошка протянул мне бутылку пива, упрятанную от бдительных полицейских в бумажный пакет, и похлопал по плечу.

– Ты не подавилась, нет?

– Не дождешься, – отмерла я. И уставилась на бутылку «Будвайзера», словно это она в школе признавалась мне в любви, украдкой целовалась со мной на переменках, а в девятом классе объявила, что ей нравятся мальчики, а я ей как сестра и всегда любимой сестрой и останусь. – Ну?

– Ну вот как-то так… короче, я тебе соврал.

– Я уже догадалась. Но почему, Тош? Тебе было достаточно просто сказать, что ты меня не любишь. Что ты в Карину из параллельного втюрился. Зачем было так радикально-то?

– Потому что я не хотел тебе врать. В смысле, насчет Каринки или другой девчонки. Я тебя любил тогда и сейчас люблю, просто… ну… – тяжести его вздоха позавидовал бы Том, чемпион по тяжелой вздыхалике. – Дурацкая история, на самом-то деле. Сейчас я понимаю, насколько дурацкая и какой я был дебил, что поверил…

Оказалось, ему мама в девятом классе под строжайшим секретом сообщила, что он – мой брат. Ага, прямо как в индийском кино. Мол, мама никак не могла забеременеть, они с папой из-за этого чуть не развелись, и тут вдруг Бен Донован зашел к ней не совсем трезвым на предмет дождаться, когда придет жена, а то он ключи забыл. Мама его и соблазнила, чисто ради шанса родить ребеночка. А Бен об этом вообще забыл. Нетрезвый был, случается.

На этом месте я недоверчиво хмыкнула: сильно ж папуле надо было нажраться, чтобы забыть такой примечательный факт биографии. Это если не считать того, что хоть папуля и блондин, но их с Тошкой за родню примет только слепой. А вот на своего отца Тошка очень даже похож. Не одно лицо, но глаза, нос и форма губ – идентичны.

А Тошка виновато пожал плечами:

– Я тоже не хотел верить, но мама мне показала результаты генетической экспертизы. Поддельные, ясен пень, но я ж не знал. Я не мог ей не поверить, ты же понимаешь – мама. Это до меня потом дошло, что она просто не хотела, чтобы я рано женился. Не то чтобы ей ты не нравилась, просто… ну… она у меня такая. Я к ней Барби не повезу, лучше обойдемся фотками. А то опять начнется: нет такой девушки, чтобы была достойна моего мальчика.

Я сочувственно похлопала Тошку по плечу. Его мама – та еще катастрофа. Настоящая еврейская мама, даром что блондинка. И как Тошка с такой мамой умудрился вырасти нормальным парнем, а не сюсей-мусей, не смеющей поперек мамули даже пукнуть? Хотя… если подумать, его заход по парням был той еще мстей мамуле.

Тошка покивал:

– Достойных меня мужчин тоже не было, но тут хотя бы не было риска «неправильно» жениться.

– Это-то я понимаю, но какого черта ты мне не сказал про «брата»?!

Пожав плечами, Тошка меня обнял, поцеловал в макушку.

– Тебе было бы слишком больно. А я этого не хотел.

– Больно?..

– Как мне. Понимать, что любишь сестру, хочешь сестру… я не хотел, чтобы с тобой было то же самое. Я думал, если скажу, что я гей – тебе станет противно, ну и…

– Дурак. Дурак, слышишь! Дебил, скотина! Я же тебя до сих пор!.. Мерзавец!..

Я рыдала, колотила Тошку кулаками в грудь, орала что-то ругательное, снова рыдала. Кажется, Тошке пару раз даже пришлось объяснять сердобольным прохожим, то у нас все в порядке, полицию и медиков вызывать не надо, мы сами справимся. А потом я как-то постепенно успокоилась в его руках, прижалась к его груди.

– Все хорошо. Правда, все хорошо. Тише.

– А ты меня больше не любишь. И не хочешь. Я чувствую, – пробормотала ему в шею, чуть поерзав у него на коленях.

– Люблю. Ты мне правда как сестра. Даже ближе. Я привык, что нельзя, понимаешь? Потому и парни – что с тобой ни одна девчонка не могла сравниться. Я вообще на других девчонок смотреть не хотел, это было бы предательство, понимаешь?

– Все равно дурак, – всхлипнула я. – Я из-за тебя хотела операцию по смене пола сделать. Но испугалась, что это больно…

Тошка подозрительно хрюкнул.

– Ага, правильно. Операция – это больно.

– Не операция, – сердито поправила его я. – А это, ну… трахаться в задницу.

Этот паразит заржал. Громко. Жизнерадостно. С подвыванием.

– Ах ты!.. – я стукнула его в грудь и тоже заржала. От общего идиотизма ситуации. Санта-Барбара, вашу за ногу!

– Тише, Тишка, не дерись! – Он поймал меня за обе руки и прижал к себе. Так мы с ним и ржали в обнимку, пока ржачки не закончились, и не остались одни всхлипывания с подвываниями на тему «ой-ой-ой, мой животик!»

– Значит, Барби. А как же «не могу смотреть на других девчонок»?

– Ну вот как ты смогла посмотреть на кого-то другого, так и я смог. Знаешь, это погано – чувствовать себя виноватым.

– Ага, знаю. Но тебе не надо… ну… погоди-ка! Я же вышла замуж почти семь лет назад! Почему ты тогда себе девчонку не завел?

– Кобылевский не в счет. Ты его не любила, только за ним пряталась.

Я чуть было не возмутилась, как это – не любила? Но, подумав полсекунды, поняла: Тошка прав. То, что у меня было с Кобылевским, на любовь похоже примерно как крабовые палочки на краба. У меня ни разу при виде него не заходилось сердце, как при виде Бонни. Я никогда не представляла, как он будет выглядеть без костюма и нельзя ли с него отлить Конана ню. Это было что-то скучное, безопасное и пресное, как «полезные» щи его мамы.

Но, получается, Тошка знает, что я влюблена… то есть – вся труппа видит, что я схожу с ума по Бонни Джеральду? Боже… как стыдно…

– Всем заметно?

– Угу, – Тошка сочувственно погладил меня по голове. – Но это пройдет. Напишешь про него, и как рукой снимет. Сколько тебе осталось?

– Глав пять-шесть… погоди, откуда ты знаешь?

– Кто-то вчера ноут на подоконнике оставил. А пароль не сменил.

– Ах ты!.. и как тебе?

Тоха рассмеялся.

– Круто. Где ты столько про него раскопала? И если про мафию – правда, не боишься?

– Не-а, не боюсь. Фил сказал, что будет очень круто, если я напишу книгу про Бонни, главное, сделать морду кирпичом и «все имена вымышлены, все совпадения случайны, великий Бонни Джеральд только вдохновил великого Тая Роу на очередной сугубо художественный шедевр». А все проблемы с Бонни он, если что, урегулирует сам.

– А на вопрос «откуда дровишки» не отвечаем, товарищ Штирлиц.

– А надо? – глянув в умирающие от любопытства синие брутальные глазки, я вздохнула: – Но если ты кому хоть слово об этом скажешь, я тебя убью, товарищ Вайнштейн. Понял?

– Яволь!

Для убедительности показав Тошке кулак, я ему все рассказала. О первом походе в «Зажигалку», о нечаянном совпадении и полутора месяцах свиданий с закрытыми глазами. О караоке и безумной репетиции вчерашним вечером. То, что не рассказывала даже ближайшей подруге Манюне.

– …последний кадр, занавес. Продолжения истории не будет.

Несколько мгновений помолчав, Тошка присвистнул.

– Ты даешь… я тобой горжусь! А чой-та не будет? Тебе надоело его трахать? – он хмыкнул, вспомнив «чуть операцию по смене пола не сделала». – Мне, что ли, попробовать…

– Ах ты!..

Мы рассмеялись вместе. Потом Тошка погладил меня по щеке, поцеловал в нос.

– Зря ты насчет «не будет». Джерри на этой постановке сам на себя не похож, ведет себя, словно в монастырь записался. Вольнослушателем. Девчонки из труппы в глубоких обидках: никого из них не трогает. Не то что раньше, за постановку – всю труппу кроме Тома, невзирая на пол и возраст. Барби говорит, Мартин к нему подкатывал – тоже бесполезняк, хотя на предыдущей постановке вовсю трахались. Народ уже беспокоится, не стал ли Джерри импотентом.

– Хера себе импотент, вчера чуть меня не отымел прямо в зале! – возмутилась я и удивленно уставилась на снова ржущего Тошку.

– На вас не угодишь, матушка. Не замечает – плохо, чуть не трахнул прямо на репетиции – тоже плохо. А ты не думала, что он тебя узнал и просто ждет, пока ты сама признаешься, храбрый заяц?

Я покачала головой, вспомнив его вчерашнее лицо.

Нет. Не узнал. И не узнает. Не совмещается в его голове прекрасная незнакомка со стеком и скучная кофейная девчонка, по уши в него влюбленная. Если бы совмещалась – вряд ли бы он вчера смотрел на меня этак снисходительно, почти презрительно.

Нет.

Антошка только вздохнул.

– Тебе виднее, конечно. Но мне кажется, ты дуришь, сестренка. Скажи ему. Он нормальный парень, хоть и псих. И влюблен без памяти, сама ж видишь.

Я упрямо помотала головой. Нет, не вижу. И говорить не буду. А если Тошка сейчас еще тоном Ирвина скажет «ты передумаешь» – я его… я его… пивом оболью, вот!

Но он не сказал. И, наверное, зря.