– …ну да, она будет называться «Бенито». Позавчера сдала Филу рукопись, – рассказывала я Манюне последние новости, сидя в ирландском пабе неподалеку от театрального квартала.

Честно говоря, я все еще с трудом воспринимала реальность, и если бы не такси – наверняка бы заблудилась во всех этих авеню, даром что приехала в Нью-Йорк далеко не в первый раз.

Не суть. Главное, я дописала роман, причем в срок, и мне самой не стыдно его перечитывать. Хотя даже не знаю, когда решусь на такой подвиг, пока голова совершенно квадратная и забита обрывками фраз, сцен и глав. Последнюю неделю этот роман мне даже снился, вплоть до того что я несу рукопись Филу – а она рассыпается на отдельные листочки, и я собираю их по улице, как осенние листья. В общем, хватит. Мне нужен перерыв. И для начала – доза простого человеческого общения не с героями моего романа. С Манюней. А потом – с Люси.

Так что я, взяв стакан латте и устроившись за столиком с ноутбуком, позвонила Манюне, ответила на полмиллиона вопросов, выслушала полмиллиона последних московских новостей, в частности, о недавней свадьбе Кобылевского с какой-то мышью из филармонического оркестра (то ли альтисткой, то ли арфисткой), и попросила не слишком распространяться о моей сногсшибательной американской карьере. Из бывших соучеников никто, кроме Тошки, не знал о том, что я пишу, и пусть пока не связывают Тая Роу и меня.

– Ты взяла настоящие имена? – Манюня округлила глаза. – Засудят же! И вообще скандалище!

Я хмыкнула.

– Нет, конечно. Из настоящих только Бенито и Кей, но эти имена широкой публике неизвестны. А в остальном – все на грани между «гениальный артист вдохновил не менее гениального писателя на фантазию о судьбе артиста мюзикла» и «все совпадения случайны». Фил уверен, что некая звездень не станет подавать в суд, а предпочтет сделать наивные глаза, мол, фантазия завела автора так далеко, что никому в здравом уме и в голову не придет проводить параллели. Если она обвинит нас в клевете – проиграет и вымажется в грязи по самые ушки, а у нее ж репутация раскаявшейся няшечки. В общем, тут какая-то хитрая стратегия, я в ней мало что понимаю.

– Не боишься, что тебя надурят и выставят крайней? Кое-кто поднимется на волне скандала, а тебе придется продавать квартиру на судебные иски? И это в лучшем случае, ты ж пишешь про реальную мафию!

Пожав плечами, я подозвала официанта и попросила еще кофе.

– Не боюсь. Какая еще мафия? Нет никакой мафии, только законопослушные граждане Евросоюза и великие романы Марио Пьюзо. Ну и толерантность вкупе с дружбой народов и победой демократии, куда ж без нее.

Маруська только фыркнула:

– Упрямая коза.

– То коза, то колючка, вот она, любовь… Ладно, Манюнь. Юрист Кея говорит, что все строго в рамках закона и мне не грозит ничего, кроме большого скандала в прессе и взлета тиражей до небес. Я ему верю. Хотя бы потому что Кей тут рискует гораздо больше, ему придется делать наивные глаза еще убедительнее, чем мисс Звездени.

– Надеюсь, ты права.

– А если не права, принесешь фиалочки на Гудзонский залив.

– Да тьфу на тебя!

На этой оптимистичной ноте я отключила скайп и глянула на часы: Люси опаздывала уже на двадцать минут. Надеюсь, я не перепутала название паба и Люси не ждет меня где-то на другой стороне Манхеттена.

Мои опасения (насчет Люси) оказались напрасными. Минуты через две она ввалилась в паб, утираясь бумажной салфеткой, и громко потребовала пива. Много пива! И дартс, потому что ей очень хочется кое-кому начистить морду, а в Синг-Синг – не хочется совсем.

– Дай угадаю, гении распоясались накануне премьеры?

Люси выразилась насчет гениев длинно и экспрессивно. Я и половины не поняла. А потом уставила палец на меня:

– Ты слиняла, а я отдуваюсь, между прочим! Эти … – тут снова последовали краткие и емкие определения, – достали всех!

Мне почти стало стыдно. Но только почти – на что-то настоящее сил все равно не было. Так что я сочувственно покивала и предложила Люси послать их в пень и не отдуваться.

– Не могу ж я бросить этих обормотов, – вздохнула Люси. – Джерри ж перекусает всю труппу и придется делать массовую вакцинацию от бешенства. Что он такое натворил, что ты его послала?

– Ничего неожиданного. Он… – вспомнив свое бегство из «Зажигалки» и ту обиду, что сжигала меня тогда, я пожала плечами. Сейчас это все казалось далеким, неважным и вообще не со мной случившимся. Просто сцена из романа. – Да просто высказался в мой адрес в своем обычном духе. Ничего нового. Не будем о Джерри, ладно?

– Ты больше им не болеешь.

Я снова пожала плечами. Не болею? И черт с ним. Не хочу никем болеть. Не хочу никого любить, ни о ком переживать, ни на кого обижаться. Хочу покоя.

– Лучше расскажи, что там у вас с декорациями? Я ж даже эскизов не видела! А костюмы?

Покачав головой, Люси пригубила свое пиво.

– Да нормально все. И совсем не похоже на французскую постановку. Ярко. И полный дурдом…

Рассказ Люси о дурдоме я послушала с большим удовольствием. Особенно приятно было, что я за это все не отвечаю, а могу любоваться со стороны. Все же работа помрежа – это не мое. Слишком нервно. То ли дело послушать Люси, посмеяться, а потом самое забавное использовать в следующем романе…

При мысли о следующем романе я невольно передернулась.

– Что с тобой? – само собой, она заметила.

По идее, надо было улыбнуться и сказать традиционное «все отлично», но врать было категорически лень.

– Да так, подумала, что скоро браться за следующий роман.

– Ты выглядишь, как обоссавшийся котенок, – иногда «деликатности» Люси мог бы позавидовать бегемот. – За сколько ты написала «Бенито»?

– Ну… – я задумчиво стала загибать пальцы: – Начала с третьей недели постановочных… ну… два с половиной месяца. Полмиллиона знаков.

Люси уважительно хмыкнула и потрепала меня по руке.

– Месяц отпуска, не меньше. Трудоголики, подруга, плохо кончают.

Вот тут я, кажется, покраснела. Люси ненароком попала в точку: последние дни перед тем как сдать готовый файл мистеру Штоссу, то есть последние вечера, я страдала «головной болью». Мне не хотелось вообще ничего, а Кей воспринимался исключительно как массажно-спальный агрегат.

– Обнять и плакать, – прокомментировала Люси. – Прогулки на свежем воздухе, солнечные ванны, плавание, глупые романтические комедии и по двенадцать часов сна. Витамины группы «В», глицин, калий с магнием. Расслабляющий массаж. Диснейленд.

– Спасибо, доктор, – фыркнула я.

– С вас доллар за консультацию, – в тон мне фыркнула Люси. – И не повторяй таких экспериментов. Выгоришь.

Мне хотелось возразить, мол, фигня все это, пишут же люди по пять романов в год и ничего, но… на возражения сил тоже не было. А массаж, романтические комедии и Диснейленд казались не такой уж плохой идеей.

– Ладно. Может, начнем с прогулки на свежем воздухе?

– Еще одна обормотка на мою голову. Уговорила. Сейчас расправлюсь с этими чудесными жареными ребрышками, и ка-ак загуляем!

И мы загуляли – вдоль залива, аж до десяти вечера, как самые примерные девочки.

А когда я вернулась домой, меня поджидал сюрприз.

Прямо в холле, на самом видном месте, красовалась корзина безумных зеленых роз и сложенная самолетиком записка.

Боже мой, Кей… ты… ты прекрасен!

Протягивая руку к записке, я чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. Все, к черту депресняк, усталость и прочую бяку! Да здравствует романтика! Разворачивая записку, я краем уха уловила шаги наверху. Ага, Кей дома – и ждет моей реакции… ну-ка, что написал мой лорд?..

Я скользнула глазами по рукописным строчкам, выхватывая отдельные слова:

«…прости меня… в «Зажигалке» не хотел… сожалею… люблю… встретиться… любое твое желание… прошу тебя, мадонна!..»

И подпись: «Бонни».

Смяв листок трясущимися руками, я швырнула его на пол и, не глядя больше на розы (ненавижу зеленые розы!), сбежала наверх. Кей поймал меня в охапку прямо на лестнице, прижал к себе. А я, уткнувшись в обтянутое синим шелком плечо, пыталась справиться со шквалом эмоций: гнев, обида, страх, разочарование и тоска рвали меня на части, выворачивали наизнанку, и черт бы понял, почему снова!.. Я знала только одно: если б Бонни оказался здесь, я б его убила. Этими же проклятыми розами! Какого черта мне опять больно, я опять плачу, я опять рвусь к нему, опять внутри меня пусто и горько – без него… Зачем? Я не хочу так! Не хочу!..

Кажется, Кей отнес меня в спальню на руках. Не помню толком. Я пришла в себя в его объятиях, с ополовиненной кружкой какого-то травяного чая в руках, заплаканная и дрожащая, как цуцик под московским дождем.

Ненавижу тебя, Бонни Джеральд.

Ненавижу.

– Расскажи мне, – попросил Кей, – что ты чувствуешь. Что ты вспомнила сейчас?

Я помотала головой и зажмурилась.

Не хочу. Опять слышать «проваливай и не попадайся мне на глаза» – тихими ледяными иглами прямо в сердце.

Не хочу видеть ненависть в прищуренных глазах, не хочу помнить хлестнувшее наотмашь: «скучная серость», «не вешайся на меня».

– Вслух. Просто скажи это вслух, – Кей отобрал кружку, прижал меня крепче. – Пожалуйста.

– Не хочу, – я снова всхлипнула и сжалась, готовая сказать: не дави на меня.

Но Кей всего лишь погладил меня по спине и потерся губами о мои волосы.

– Я понимаю. Так тебе будет легче.

И я ему поверила. В который уже раз. Поверила – и рассказала, сбиваясь и всхлипывая, как надеялась и боялась, как мечтала, чтобы Бонни увидел меня. Меня, а не безликую мадонну. Как влюбилась в его голос, в его талант. И сразу же, с первого взгляда, поняла: я для него – никто. Пустое место. На таких, как я, великий Бонни Джеральд не тратит своего драгоценного внимания. Ему скучно. И самое большее, на что я могу рассчитывать – снисходительное «так уж и быть, я трахну тебя и позволю себя любить».

– Ты не представляешь, как это больно, любить такое вот… гореть, грезить им, сходить с ума от звука его голоса, и знать: он никогда не ответит мне тем же. Никогда не посмотрит на меня, как на эту чертову Сирену. Как это стыдно, согласиться на «так уж и быть, снизойду»… я ненавижу себя! Это унизительно! Ненавижу его… я знала, понимаешь, я точно знала – он никогда не полюбит мисс Кофи так, как свою мадонну. Ему не нужна я, настоящая я! Сейчас он просит о встрече, но когда он увидит меня снова? Так уж и быть, снизойдет до глупой влюбленной девчонки? Я не хочу! Я не согласна быть никем! К черту его!..

Кей выслушивал мои откровения час, не меньше. Терпеливо и спокойно, как бронзовый Будда. Только, в отличие от Будды, он слышал и понимал меня. В самом деле понимал. И даже не думал смеяться, или осуждать, или учить меня жить. Просто обнимал, слушал и иногда просил: рассказывай дальше. Все, что для тебя важно. Все, что приходит в голову. Я здесь, я понимаю и поддерживаю тебя.

Наверное, он святой. Святой Никель Бессердечный.

– …мне стыдно, Кей. Мне кажется, я обижаю тебя этой своей безумной любовью к Бонни. Это наваждение, глюк, зависимость… как наркотик! Я не хочу любить его! Не хочу зависеть от него! Я хочу быть с тобой. Ты… для тебя я – это я, понимаешь? Ты видишь меня такой, какая я есть. Мне не нужно притворяться или прятаться. С тобой я могу быть и сильной, и слабой, и умной, и глупой. Любой. А с Бонни я всегда должна держать лицо… я не могу доверять ему. Он в любой момент может ударить! Эта игра на нервах не для меня. Мне важен ты. Мне нужен ты. Я люблю тебя.

– Я знаю, моя маленькая колючка. Все будет хорошо, поверь мне.

– Не понимаю, что со мной творится, Кей. Я чувствую себя маленькой девочкой, у которой отняли конфету. Так глупо… Я веду себя глупо. Ты не должен выслушивать весь этот бред, но ты…

– Но тебе это нужно. А мне нужна ты. Может, я тоже влюбился в талант?

– Бонни?..

– Нет. То есть и Бонни тоже, но я говорю о тебе. Ты горишь, искришь, ты наполняешь мир смыслом. Это почти как держать в ладонях звездную туманность. Короткий миг между смертью и рождением из пепла. Чудо. Ты – чудо. Как небо. Как музыка. Я не умею так, не дано творить. Зато я могу держать тебя на руках. Любить тебя. Оберегать тебя. Заботиться. И наблюдать за рождением сверхновой. Подумаешь, выслушать немножко бреда! – Он взял меня за подбородок и поцеловал, легко и нежно. – Оно того стоит, Роуз.

– Все будет хорошо, правда же?

– Конечно, будет. Я обещаю.

И я снова поверила. Мне очень-очень хотелось верить. Хотя бы сегодня.