Вчера я не то что не разглядела обитель Кея, а толком даже не поняла, квартира это или особняк. Кажется, была подземная стоянка и лифт… или не было лифта? Судя по пейзажу за окном спальни – был. Потому что ни деревьев, ни домов, ничего, кроме выцветшей от солнца голубизны и обрывков облаков. Где-то на уровне подоконника. Сама комната была просторной, светлой, типично американской и какой-то безликой. Несмотря на цветы и что-то из Шагала на стене.
Ванна была примерно такой же. Без цветов и Шагала, но с сине-мраморной джакузи, зеркалами, шкафчиками черного дерева и безумной мягкости и пушистости полотенцами. Тоже синими, под цвет джакузи. И неизменный шелковый халат. Один. Мужской. Угадайте, какого цвета?
Кстати, ни малейших следов присутствия женщины, если не считать горничной. Кей не пускает никого на свою территорию? Или здесь просто тщательно убирают? Надеюсь, второе…
Поймав себя на этой мысли, я зажмурилась и рассмеялась. Вот же ревнивая кошка! Еще шкафчики открой и проверь, не завалялась ли там губная помада! Ох уж мне эти инстинкты!
Разумеется, никаких шкафчиков я открывать не стала. Зато надела халат, на мне больше похожий на изысканный шелковый мешок: подол волочится по полу, рукава чуть не до колен, а в ширину можно обмотаться два раза. Все же их лордство – здоровенный бугай, даром что элегантен аки рояль.
То есть я бы надела и свое, если б оно было. Выйти к завтраку в домашних джинсах, протертых и вытянутых на заднице? Да фигня вопрос! У нас, гениев, стиль такой. Бомж-стайл называется. Очень, очень модно! К нему полагается прическа в духе «я у мамы вместо швабры» и кеды с вентиляцией. Вот только моих стильных шмоток ни в спальне, ни в ванной я не нашла. Надеюсь, милая тетечка Карен не сожгла их в камине, как обычно происходит с платьями всяких золушек. Я, между прочим, люблю свои старые джинсы, они удобные. А если милордам не нравится – пусть не смотрят.
Показав гордому пролетарию в зеркале язык и пообещав в качестве этапа классовой борьбы устроить себе завтрак в джакузи, я встряхнула мокрыми волосами (ненавижу пользоваться феном!) и покинула ванную, больше похожую на бассейную.
Кея в спальне не было. Впрочем, никого другого тоже. Зато постель уже застелили, и комната приобрела совершенно нежилой вид. Даже странно. На яхте такого впечатления не было, может быть, Кей совсем редко бывает в Нью-Йорке…
Решив подумать об этом потом, я пошла на запах кофе – то есть к открытой двери.
За ней обнаружился холл. Здоровенный, на два этажа, все в том же типично-американском стиле. Спальня оказалась на втором этаже, на галерее – еще несколько дверей, лестница вниз, и внизу – ковер, камин, рояль… Ох, мамо. И занесло же меня в дольче виту!
Решив ознакомиться с топографией дольче виты потом, после завтрака, я последовала за запахом кофе и не ошиблась. Очередная дверь оказалась открыта, а за ней… за ней было небо. Я замерла на пороге, завороженно глядя на проплывающие мимо облака. Наверное, я могла бы простоять так целый час, воображая себя парящей птицей и почти чувствуя ветер крыльями, но совсем уж замечтаться не позволил Кей. Мой чуткий и заботливый лорд позвал: иди завтракать, моя Роза.
Помнится, я хотела сказки? Вот она, настоящая сказка. Всего лишь небольшая стеклянная терраса на сотом этаже манхеттенского небоскреба, солнце и бесконечная синь – вверху небесная, внизу морская. И скромный завтрак на двоих, прямо над обрывом немыслимой высоты.
Нет, я понимала, что стекло надежно. Что я могу наступить на едва отблескивающую поверхность цвета неба, совершенно не похожую на пол. Честно, не знаю, как получился такой эффект, но ощущение было – словно я иду по воздуху, а серебряный кофейник, чашки и тарелки зависли в хрупком равновесии невесомости. И кресло из тонких гнутых трубок, на котором сидит Кей (одетый в одни только джинсы, босиком) не стоит на твердой поверхности, а парит, поддерживаемое лишь ветром. Второе блестит рядом, готовое подлететь ко мне, словно фантастический мини-шаттл...
– С ума сойти.
Глубоко вздохнув, я сделала шаг. Потом второй. Хорошо, что я босиком – не так страшно поскользнуться и упасть в голубую бездну.
– Смелее, – подмигнул Кей, встал мне навстречу и протянул руку. – Ты уже неплохо учишься летать.
О да. Я отлично училась летать. С каждым шагом все лучше. Пятый дался мне и вовсе легко – голова перестала кружиться, стало легко и звонко, каждая клеточка тела пела и наслаждалась своим коротким существованием. Почти оргазм. И, коснувшись пальцев Кея, я засмеялась. Мне самой хотелось петь и танцевать, я готова была оторваться от стоэтажного насеста и взлететь в небо, к солнцу, оставить дома и облака далеко внизу…
Я не заметила, как прошла еще несколько шагов до окна. Меня снова остановил Кей, положив руки на мне плечи. Несколько секунд мы – одни во всей бесконечной вселенной, близко-близко друг к другу – смотрели на небо и океан, на крохотные кораблики и тянущиеся к солнцу ростки домов, на росчерки самолетов и лоскуты облаков. Я заново училась дышать – воздухом свободы.
– Это прекрасно, – шепнула я, когда его губы легко коснулись моего виска. – Кажется, теперь я знаю тебя чуточку лучше, милорд Адреналин.
– Когда ты говоришь «милорд», я начинаю находить в своем происхождении некоторые плюсы. Я надеялся, что тебе понравится.
– Что я не упаду в обморок и не убегу с криками ужаса? – я потерлась о его руку щекой. – Тогда тебе надо было приводить сюда парашютистку. Или альпинистку.
– Нет. Это было бы скучно.
– Ты не любишь спортсменок?
– Если для них спорт – самое важное, то нет. Впрочем, то же самое относится к музыкантам, дизайнерам, врачам, владельцам клубов и агрономам… Ко всем, кто видит во мне только бизнесмена или лорда, или… ну, ты поняла.
– Кажется, да. Это все бракованное сердце?
– Оно самое. Знаешь, когда-то мне сказали, что я мог бы быть великим артистом. Поначалу я думал, он шутит. Я – и вдруг артист? Я для этого слишком холоден. Чувства, страсти, безумные порывы и я где-то на разных полюсах. Нет ничего, что заставило бы меня плакать или сходить с ума от счастья. Я правда в это верил. Глупо, да?
– Надо же, кто-то сумел обмануть Никеля Бессердечного. Наверное, это был ты. Не знаю никого более убедительного.
Он тихо засмеялся, прижал меня к себе чуть теснее.
Он тихо засмеялся, прижал меня к себе чуть теснее.
– Ты понимаешь. А до меня дошло далеко не сразу, что Никель – всего лишь роль. Первая звездная роль. Но любая роль рано или поздно становится тесна, и если не понять этого вовремя…
– Можно свалить в Румынию на первом попавшемся самолете.
– Да. Ты меня понимаешь. – Он поцеловал меня в висок. – Редко встречаются люди, способные видеть человека за ролью. Это неудобно. Затратно. Да просто непонятно, зачем нужно. Невежливо, в конце концов, – в его голосе звучала горечь, руки на моих плечах напряглись. – Нас с детства приучают пользоваться вилкой, говорить «здравствуйте» и делать вид, что ритуалы – самое важное на свете. И мы в это верим. Я верил. И боялся летать. Когда остаешься один на один с самим собой и небом, не перед кем играть роль. Нет партнеров для ритуалов. И ты понимаешь, что вокруг пустота, и в тебе внутри тоже пустота. Ничего, кроме манер, чужих целей, общественного мнения и прочей дряни. Что ты на самом деле один, и твоя жизнь будет так же пуста всегда, сколько бы таких же как ты манекенов не спросили «как дела».
Я понимала, да. Намного лучше, чем мне бы хотелось.
– Где-то тут должен быть Люк Бессон с камерой, – хмыкнула я; мое чутье на композицию подсказало, что пора разбавлять пафос момента и менять тему. Меня сегодня не слишком тянет на самоанализ. То ли вчера был перебор, то ли утренний секс помог мне познать дзен. – Ты не продаешь ему монологи?
– Не-а. Я ж меценат, а не писатель, как некоторые.
Видимо, его чутье на композицию подсказало то же самое: проникновенность сменилась легким привкусом самоиронии. О да. Кое-кто прав, Кей – прекрасный артист, на экране ему бы цены не было. Еще бы понять, почему меня сейчас напрягает его откровенность… даже не откровенность, а идеальность. На самой-самой грани «не верю».
Ладно, я тоже умею быть пронзительно-искренней, и если тебе сейчас нужно именно это, мне не жалко.
– А мне нравятся некоторые ритуалы. Например, летать с тобой. Кей… – я обернулась к нему, заглянула в глаза. Он, как и нужно по мизансцене, не выпустил меня из объятий. А я говорила правду и только правду. Это на самом деле просто, говорить правду кому-то, намного сложнее сказать ее себе. – Я хочу быть ближе к тебе… у тебя сейчас глаза цвета неба.
– Летать вместе – намного лучше, чем одному, – грустно улыбнулся Кей. Глаза у него и в самом деле отливали синевой, и где-то в самой-самой глубине пряталось… сомнение? Настороженность? Или же Никель Бессердечный, всегда получающий, что хочет? Черт. Или у меня паранойя, или… паранойя не у меня.
Точно.
Лисий охотник опять меня заманивает. Или приручает. Что там любят лисы редкого вида «чокнутый писатель»? Да-да. Искренность, лучик света в потемки чужой души и волшебный запах тайны. Люблю. Очень. Но не хочу идти туда, куда ты меня сейчас заманиваешь.
Там опять будет нервно, неуютно и больно. А мне так нужно немного покоя и безопасности!
– Кто-то был прав. Ты изумительный артист. – Я провела ладонью по его щеке, привстала на цыпочки, но все равно не дотянулась до его губ.– Ты поцелуешь меня, наконец?
Он меня поцеловал. Сумасшедше нежно, так что снова колени подогнулись. Новый, незабываемый опыт – целоваться, стоя на облаках над Нью-Йорком.
Никель, Никель…
Я не хочу сейчас думать о подвохе. Ты слишком хорош. Ты просто невероятно хорош. Давай просто позавтракаем, не упоминая о Бонни? Пожалуйста.
– Ты же знаешь, чего я сейчас хочу, Кей?
– Того, что так вкусно пахнет?
Уткнувшись ему в плечо, я благодарно шепнула:
– Я ужасно проголодалась!
Завтракали мы молча – не потому что лень было трепаться о погоде, а потому уже животик подводило. Приятное пробуждение сожгло изрядно калорий, да и вчера мне было как-то не до ужина. Да ни до чего мне вчера было! И так весь полет до Нью-Йорка еле держалась, чтобы не плакать.
Вспоминать вчерашнее бегство из ЛА мне не хотелось, но не вспоминать – не получалось. Обида на Бонни жгла, поднималась к горлу слезами, а под понимающим взглядом Кея и вовсе становилось худо – я же могла послушать его совета, надеть платье, побрызгаться лемонграссом. И ничего не сделала. Влюбленные девушки не ходят на свидание в вытянутых джинсах и туристической майке за доллар.
Но Бонни… кто ему дал право на меня орать? Я ничего плохого ему не сделала! И вовсе я ему не навязывалась…
Черт. Не хочу об этом думать. Ни сейчас, ни потом. Вообще никогда! Мне надо роман дописывать, сроки горят, Фил ждет рукопись к концу недели! А там, в романе, снова Бонни. Мне срочно, немедленно нужна порция дзена!
– Роуз, ты так на меня смотришь, словно у тебя в руках скальпель, – усмехнулся Кей, когда мы допивали кофе. – Мне пора начинать бояться?
Опять тепло, нежность и забота. Так трудно поверить, что это – просто так, а не потому, что ему что-то от меня нужно. Трудно, но надо. Потому что я хочу немного счастья, а быть счастливой, подозревая подвох на каждом шагу, невозможно.
Все. Хватит сожалений, обид и прочей чуши. Кей – самый лучший на свете мужчина. Мой мужчина. Заботится, поддерживает. Любит.
Он сам сказал. Сегодня утром. Я помню.
– Ну что ты, я совершенно не опасна, – улыбнувшись, я похлопала глазами, одновременно вертя в руке столовый нож а-ля миссис Смит.
И сама себе поверила – что все хорошо. Все же Кей умеет согреть. И не только согреть.
– А я, как назло, без бронежилета… – он смотрел на меня так тепло, что последние остатки дурацкой обиды растаяли. Мир снова стал светлым и прекрасным, а моя улыбка – искренней.
– Клоун.
– Чш! Не пали контору! – Кей с хулиганским видом прижал палец к губам.
– Ты… – я рассмеялась, качая головой. Смешной. Прекрасный. Откровенный и полный загадок. Сексуальный и нежный. Невероятный. – Киммерийский варвар.
– Мне нравится, когда ты смеешься. У тебя ямочки, – он тронул пальцем мою щеку, – вот тут.
Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Сейчас Никель Бессердечный не прятался на дне, и Кей не играл «правильную» роль. Он просто смотрел на меня, и я верила – он меня понимает. И не обидит. Пусть у нас будет сказка без тайной комнаты и отравленных яблок! Да, я помню, что обещала ему сегодня утром, и помню шквал эмоций – совсем не похоже на холодно-сдержанного аристократа.
Помню, и если он попросит – сделаю. Позвоню Бонни. В конце концов, иногда стоит засунуть свою обиду в дальний карман и поступить так, как нужно.
– Если тебе это так важно…
Но он покачал головой.
– Я не буду тебя просить делать то, чего ты не хочешь, Роуз. Ты взрослая девочка и сама решаешь, кто тебе нужен. Кто, как и когда. Если тебе нужно подумать и разобраться в себе, думай и разбирайся.
То есть не будет? То есть – думай?.. А где же Никель Бессердечный, всегда получающий то, что хочет?
И прекрасно меня читающий. Как открытую книгу.
– Я хочу вас обоих, Роуз. Но только так и тогда, как этого захочешь ты сама. Никакого долга перед Отечеством, только свободный выбор. – Кей подался ко мне, накрыл мою руку своей и без улыбки добавил: – Никаких решений за тебя не будет, Роуз. Я обещал научить тебя летать, а не посадить в уютную клетку. Но если ты захочешь что-то мне рассказать или о чем-то спросить, я всегда рядом.
– Да. Я хочу спросить, Кей, – я тоже подалась к нему. – Если я не захочу никогда?
– Значит, вы с Бонни не будете встречаться.
– Мы не будем, а вы – будете.
Я не спрашивала, я констатировала факт. И не ждала ответа. Но Кей улыбнулся такой знакомой самоуверенной улыбкой Никеля Просветленного и легко сжал мои пальцы:
– Ты передумаешь, Роуз.
Это прозвучало как «ты звала его сегодня, позовешь и завтра». Или как «ты все равно любишь его и никуда не денешься». Или как «я лучше знаю».
– Может быть, – пожала плечами я. – Но не сегодня.
И не завтра. И не послезавтра. Может быть, никогда. И мне плевать, что я веду себя, как обиженная дура. Ты обещал, что я решу сама – я и решу сама.
– Я подожду. – Он поцеловал мне пальцы. – Моя прекрасная колючка. Поужинаем на заливе?
– Хорошо. Но не слишком рано, мне сегодня писать главу.
– Машина будет к восьми, Керри поможет тебе с платьем.
Он так и не выпустил мою руку из своей, и мне не хотелось, чтобы выпускал. Кажется, я все же извращенка: мне нравится Никель Бессердечный. Его самоуверенность, лоск, несмотря на отсутствие рубашки, аристократические манеры, и что-то такое неуловимое, как обещание счастья. Вместе.
– Да, милорд. Я буду готова к восьми.