Десять лет назад, где-то в Восточной Европе
Ничего так была драка. Вдвоем против пяти гребаных аборигенов, гребаного бармена и всего гребаного мира. А ведь он собирался подраться всего лишь с одним сумасшедшим англичанином! Везение, мать его!
Под Бонни рычал байк, мелькали желтеющие сады, разноцветные лоскуты полей и указатели на незнакомые города с непроизносимыми названиями. То ли Польша, то ли Чехия, а то и вовсе Черногория – хрен их разберет, да и какая разница! Ребра болели, разбитые костяшки ныли, левый глаз залило кровью из рассеченной брови.
Он все еще жив, мать же вашу.
Жив, абсолютно свободен и счастлив, дьявол бы драл эту гребаную Европу и эту гребаную свободу!
Еще газу, байк почти взлетает, плавный поворот – почти касаясь асфальта локтем, не успевая даже показать фак охреневшему дальнобойщику на фуре… Перед глазами мелькает бетон, визжат покрышки – и ему снова везет. Байк летит по узкой трассе, мелькает указатель: «до Чертовой Задницы три километра».
Сумасшедший англичанин все так же держится на два корпуса позади. Как привязанный.
Гонщик, мать его. Упрямый дебил. Кой черт занес его в эту задницу мира?
Неважно.
Они оторвались от придурковатых аборигенов, и ладно. Еще одна ночь, еще один день. Или два. Или несколько. Дальше заглядывать нет смысла.
Бонни затормозил перед магазинчиком, первым на въезде в город, а то и единственным. Городишко, почти деревня. Такая же, как на родной Сицилии: полсотни домов, церковь, школа, забегаловка, воскресный рынок, скобяная лавка… Все они одинаковые.
Сняв шлем, Бонни обернулся к англичанину. Тот припарковался рядом, тоже снял шлем, вынул ключи зажигания.
Крупный. Породистый. Выглядит в глухомани, как рыба на дереве. Ему бы пиджак от Хьюго Босса, маникюр, дымчатые очки – и на Уолл-стрит. Или смокинг – и на прием к английской королеве. Даже причесывать не придется, стильная короткая стрижка еще не успела потерять форму. Только подлечить разбитую губу, замазать ссадину на скуле и отмыть. Впрочем, дерется неплохо. Иначе бы черта с два они накостыляли местным и сумели удрать.
Англичанин невозмутимо сунул перчатки в карман мешковатых, заляпанных грязью джинсов, так же невозмутимо кивнул Бонни и потопал к дверям магазина. Со спины он выглядел все той же рыбой на дереве: осанка и походка – лорд лордом, одежка – маргинал маргиналом.
Забавный типчик.
Дешевое пиво (другого тут и не было) англичанин покупал на последнюю мелочь, но с видом принца Монако инкогнито. У него отлично получалось делать вид, что жрать вовсе не хочется. И что синяки и ссадины продавщице, блеклой тетке лет за сорок, примерещились.
«Благодарю вас, мисс», – уверенным, сильным баритоном было первым, что Бонни услышал от англичанина. Там, в баре, он брал виски (который так и не успел выпить) молча, бычился на Бонни молча, и дрался с местными тоже молча. Междометия не считаются.
Тетка от его голоса растеклась и заулыбалась. Тут бы самое время позвать ее на сеновал – с пивом и кормежкой за ее счет, ясное дело. Но англичанину было западло. Или еще не настолько проголодался.
Бонни наблюдал с порога. У него еще кое-что оставалось в кармане, но тратить последние полторы сотни леев (около тридцати баксов) на жрачку было глупо. Пустой бак это вам не пустое брюхо, байк сам по себе не поедет.
Забрав пиво и проигнорировав томную улыбку тетки, англичанин вернулся к дверям, молча протянул Бонни открытую бутылку. Глянул изучающе, без улыбки.
Глаза у него оказались серые и холодные.
Бонни кивнул и отхлебнул горького пива, больше похожего на козью мочу.
Вышел, прислонился к стене около байков. Допил свою бутылку и аккуратно поставил тут же, у стены. Кинул косой взгляд на англичанина – тот пил небольшими глотками, глядя куда-то поверх крыш. Все с той же мороженой мордой.
Если б они только что не дрались с местными спина к спине, Бонни бы не удержался, вмазал ему. Или послал домой, к мамочке. Чисто чтобы расшевелить. А так… Черт с ним, с примороженным. Сам нарвется в следующем же баре. Слишком красивый и породистый, торчит и давит местным на психику. Долго не протянет.
Самым логичным было бы сейчас просто свалить. Молча. Доехать до заправки, залить бак на все гроши, хватит еще на денек, а дальше… дальше заглядывать нет смысла.
Собственно, Бонни именно так и поступил. Сел на свой байк, сунул ключ, повернул… и, не надев шлем, обернулся к англичанину.
– Эй, Британия. Ходу.
Тот мгновение промедлил со своей недопитой бутылкой, усмехнулся одной (целой) половиной рта и в один глоток допил пиво. Бутылку так же аккуратно поставил у стены. Оседлал байк. И все это – без единого слова. Да и ухмылялся так, словно у него мышцы лица парализованы. Или атрофированы. В общем, лет двести не практиковал такой чуши.
Примороженный.
И черт с ним! Свалился на мою голову. Последние бабки на него тратить!
Заправка была тут же, напротив. Затормозив, Бонни глянул на приборную панель чужой «Хонды» – мощной, но изрядно побитой. Стрелка топлива показывала «капец». Полкилометра, и приехали.
Бонни готов был ставить собственный «Харлей» против пустой бутылки из-под местной дряни, что англичанин слова не скажет на тему «поделись, приятель». Он и слова-то такого, «приятель», не знает.
Расставаться с Харлеем не пришлось. Пока Бонни ходил к кассе, белобрысый стоял неподалеку, сняв шлем и опять глазея в небо.
Придурок.
– Чего стоишь, Британия! Сюда, – ткнув пальцем во вторую колонку, Бонни отвернулся к своей и занялся шлангом.
Бензина на пятнадцать баксов – кот наплакал. Завтра надо добыть еще бабла. Не только на бензин, но думать об этом сейчас неохота. Вообще думать неохота, дурное это дело. Когда думаешь – вспоминаешь Сирену, Лос-Анджелес, свой дом… Тетушка Джулия, небось, каждое воскресенье ходит в церковь молиться за непутевого мальчишку.
Другая жизнь. Чертова пустая, никчемная жизнь. Вкалываешь, как проклятый, выворачиваешься наизнанку ради славы и бабла, а в итоге – никому ты на хер не нужен, не так сидишь, не так свистишь, и сам – черт знает что, а не мужчина.
На хер.
Да. Смотреть на небо – лучше. Крышку бака только не забыть закрыть. И найти уже, наконец, какую-нибудь крышу на ночь. Хорошо бы сарай для сена, тучи дождевые.
– Спасибо, Италия, – прозвучало позади, да так изысканно-вежливо, словно вокруг не задница мира, а Букингемский дворец.
– Сицилия, – буркнул Бонни и обернулся.
Англичанин сидел на байке, держа шлем в руке, и пырился на него. Если б не метр льда на физиономии, было бы похоже на любопытство. И гримаса вполне могла бы сойти за улыбку. Ладно. Сойдет за улыбку.
– Будем знакомы. Бонни.
– Клайд.
Вау. С ума сойти. Английская треска умеет шутить!
– Не-а, не похож. Слишком приличный.
– О`кей, – пожал плечами англичанин и замолк.
Вот треска мороженая! В самое, твою мать, сердце замороженная жертва Снежной королевы.
– Кей? Годится, – хмыкнул Бонни. – Ледяной, мать твою, принц Кей. Пошли уже, скоро польет.
Кей улыбнулся. Снова одной стороной рта, но уже гораздо, гораздо убедительнее.
***
В городишке на краю света нашлась аптека, и в ней – салициловый спирт за двадцать местных грошей. Последних грошей.
Совершенно нереальное ощущение: у него нет денег, чтобы купить еды или обратиться к врачу. Зато есть ужасный байк, семнадцать литров бензина, разбитая губа, свобода и ненормальный итальяшка, поделившийся последними деньгами. И спирт. Очень нужная штука. Было бы глупо умереть от заражения крови после дурацкой драки в придорожной забегаловке.
А, да. Еще у него есть новое имя.
Кей.
Лучше чем Клайд. Намного лучше, чем лорд Ирвин Роберт Говард. Сойдет.
Ненормальный итальяшка с дурацким именем Бонни привез его на какую-то ферму, профессионально вскрыл замок сарая гнутой железкой и кивнул на сено.
– Располагайся, ледяной принц. Царское ложе! И не капает.
– Отличное местечко, – кивнул Ирвин и достал из кармана пузырек со спиртом и упаковку бинта, спертого со стойки у аптечной кассы, потому что на него уже мелочи не хватило. – Давай твою бровь.
Независимо пожав плечами, итальяшка поставил байк у стенки и уселся рядом на сене.
Вид у него был – хоть сейчас на плакат «их разыскивает Интерпол». Тонкий, жилистый, носатый, одет в засаленную джинсу и потертую кожу, под мотоциклетным шлемом бадана, на роже – ненависть ко всему миру, а для пущей красоты – размазанные кровавые разводы. Когда итальяшка впервые открыл рот, Ирвин ожидал услышать мат-перемат пополам с дебильными шуточками. Но ошибся. Нормальная речь, американский диалект с итальянским акцентом, на «Бонни и Клайда» отреагировал адекватно. Андерсена читал. При этом дерется спокойно и эффективно, как опытный боец, без капли показухи или глупого благородства. И нарывается так же: взгляд, презрительное движение плечом – и Ирвин уже готов с ним сцепиться.
Странный парень.
Пожалуй, если бы не местные, ночевать им обоим в полицейском участке, а то и в больнице.
Вдогонку странностям: байк. Не «Драккар», конечно, но «Харлей» в сотню лошадок. Оборванцу не по карману.
Хотя, нищим маргиналом итальяшка мог показаться только на первый взгляд. Двигается слишком уверенно, мягко и красиво. Говорит грамотно, саркастично. Взгляд умный и острый.
Любопытно, кто он. Не похож на обычных современных кочевников еще и тем, что одиночка – кочевники живут стаями.
Когда Ирвин протирал спиртом его рассеченную бровь, итальяшка только сжимал зубы, даже не шипел. А Ирвин снова убедился, что маргиналом-кочевником тут и не пахнет. Волосы густые и блестящие, кожа чистая, зубы идеальные. Плечи под майкой с черепами и татуированные руки – скульптурной формы. Да и лицо… необычное лицо. На первый взгляд едва ли не урод, но на второй и на третий – есть в нем что-то от породистого коня. Гордость, упрямство, чуткость… Очень, очень странный парень.
Обращаться со спиртом и бинтом он тоже умел. Обработал Ирвину разбитые костяшки (зря снял перчатки при входе в бар, зря!) и перебинтовал. А потом нашел в сене какую-то траву, пережевал, вложил в кусок бинта и велел держать у разбитой губы.
– Быстрее заживет, bello.
Спорить Ирвин не стал, глупо это. И спрашивать, куда на ночь глядя намылился итальяшка без байка – тоже. Может, коней воровать, а может – фермершу трахать. Мелькнула мысль: а может, убивать, насиловать и грабить. Было бы забавно вот так влипнуть в детектив. Забавно, но нереально. Сбежать или сдать парня в полицию не хотелось, никакого холодка по спине и прочих признаков подвоха не чувствовалось – а своему чутью Ирвин доверял. Всегда. И ни разу не ошибся.
А, катись оно все. Спать охота. И есть. Надо завтра найти автомастерскую, что ли. В железе-то он разбирается едва ли не лучше, чем в финансах, так что работа будет.
Он почти уснул к тому моменту, как скрипнула дверца в амбарных воротах, впустив в сарай полосу лунного свет, и прозвучало тихое:
– Эй, Британия!
– М-м?
Прикрыв дверь, итальяшка щелкнул зажигалкой, высветив резкое, расчерченное тенями лицо. К летнему сенному запаху тут же добавился еще один, дымно-сладковатый. Послышался довольный вздох.
– Где ты там, Британия… – в темном проходе между кипами сена зашуршали шаги. – Жрачка есть.
Придурок. Сено, байки и косячок! С него станется влезть наверх, чтобы уж наверняка устроить пожар.
– Здесь я, – неохотно покинув нагретое место, Ирвин скатился вниз. Отряхнулся. – Надеюсь, не сырая овчарка.
– Мечтай. – Итальяшка хрюкнул. – Яйца есть. Сырые.
Смутно-темная тень, подсвеченная тлеющим косячком, протянула ему нечто теплое, гладкое, пахнущее… неописуемо пахнущее. Видимо, живыми курами. Или гусями. Когда-то в детстве мать настаивала, чтобы Ирвин пил сырые яйца. Это было очень полезно для здоровья. Зачем полезно, почему полезно, какой идиот придумал, что полезно – не имело значения. Раз мать сказала, значит, он должен был их пить. Отвратительные, склизкие, вонючие яйца. Два года подряд, пока матери не пришло в голову, что гораздо полезнее для здоровья пить сельдерейный сок, капустный сок, морковный и брюквенный сок… По счастью, пытка соками закончилась довольно быстро: Ирвина отдали в закрытую школу для мальчиков, и там на завтрак была просто овсянка. Тоже очень полезная, но хотя бы съедобная.
Помянув тихим незлым словом матушкину заботу, Ирвин протер яйцо рукавом (хотя стоило бы спиртом!) и надколол. Есть хотелось так, что не пришлось даже жмуриться, глотая белковую слизь. Зато стоило ей коснуться пищевода, как живот скрутило голодным спазмом.
Надо было соглашаться на двадцать евро в день. Отличная зарплата для придурка без рабочей визы, страховки и прочих бумажек.
Ирвин едва сдержался, чтобы не рассмеяться: вот оно, везение! Сбежать в Румынию за неделю до окончания медстраховки! А о рабочих визах он никогда и не задумывался. Зачем эта ерунда исполнительному директору маркетингового департамента? Дура-ак…
Второе яйцо пошло веселее и даже не показалось гадким. Очень даже вкусное яйцо, и запах такой, что хочется эту курицу ощипать, пожарить и съесть. Впрочем, можно пожарить, не ощипывая, в глине. Как в скаутском лагере.
После второго яйца ему протянули косячок.
– Не увлекайся, Британия. А то поведет с непривычки.
Затяжка, третье яйцо, еще затяжка, четвертое… вскоре странный итальянец уже был отличным парнем, яйца – пищей богов, сенной сарай – королевской спальней, а мир – прекрасным и удивительным. Хотя немного смешным.
Синий лунный свет погас, по крыше забарабанил дождь, в сарае похолодало, но отличный парень Бонни принес то ли мешок, то ли попону, в которую они очень удобно завернулись, вырыв ямку в сене.
В ту ночь Ирвину впервые не снились графики, курсы, показатели и отеческие наставления о долге настоящего лорда. Ему ничего не снилось, и это было прекрасно.