Публика бесновалась. И тетки, и девчонки, и парни – те, что нормальной ориентации, от злости, а те, что голубые – за компанию с тетками.
Один Кей (он даже мысленно называл себя так: к черту старую жизнь и лорда Говарда!) не мог понять собственной реакции. Нет, он однозначно не хотел завалить танцующего стриптиз Бонни прямо на подиуме, парни – не его профиль. Но он двигался не просто красиво, он двигался невероятно, завораживающе. Как Каа перед бандарлогами. И бандарлоги послушно кидали деньги ему под ноги, пытались засунуть ему в трусы – только чтобы коснуться.
Чертов итальяшка! Такой талант, и разменивать на стриптиз для диких румын!
Кей с трудом оторвал взгляд от полураздетого Бонни, оглядел клуб, оформленный в стиле «битва Ктулху с марсианами, хром, фосфор и марихуана» – единственный в этом богом забытом городишке, вообще удивительно, как итальяшка его нашел! Нюх у него на злачные места, наверное. Впрочем, у Кея всегда была на такие места аллергия, он и в лондонские или нью-йоркские элитарные заведения заглядывал всего пару раз и только ради дела. Все это грубо, неэстетично, негигиенично, в конце концов! А дизайнера сдать в наркологию.
Опустив взгляд на свой бокал с чересчур сладким коктейлем, Кей хмыкнул. Да уж. Спать на сеновале, мыться в дождевой бочке и носить, не снимая, одни штаны две недели – вот это эстетично и гигиенично. И пить ядовитую дрянь из скверно вымытой посуды.
Хмыкнул и опрокинул в себя остаток дряни.
Тем временем несколько особо перевозбужденных теток полезли прямо на подиум – помочь Бонни снять трусы. Омерзительно. Если бы Кей знал, за каким чертом итальяшка тащит его в это место, ни за что бы не пошел! Он больше не лорд, но и не сутенер, чтобы брать деньги, заработанные таким вот образом.
Надо было не слушать итальяшку, а устроиться работать в автомастерскую. Двадцать пять евро в день и койка в кладовке с запчастями – достаточно, чтобы перекантоваться недельку, подумать о вечном, заправить байк и рвануть дальше в неизвестность.
Одному.
Но чертов Бонни не захотел торчать на одном месте, и работы в мастерской для него не было, и… бросать его одного было нельзя. И не хотелось.
Внезапно оказалось, что любимое, вожделенное одиночество и полная свобода не так прекрасны, как то же самое – но с кем-то рядом. С кем-то, кто ничего от тебя не требует, не ждет, и готов встать с тобой спина к спине просто так, а не потому, что у тебя миллион денег в кармане.
А этот кто-то взял и оказался… нет, назвать Бонни шлюхой язык не повернулся. Даже мысленно. Даже сейчас, глядя на его обещающую улыбку в адрес какой-то вульгарной мадам, не поворачивался.
Можно, нужно было уйти и не иметь больше дела с… с хастлером. Прямо сейчас уйти. В кармане лежали пятьдесят евро – гонорар за стрип-шоу от владельца клуба, и Кей точно знал: если он уйдет – Бонни только пожмет плечами, даже не пожелает ему подавиться полтинником, и через мгновение забудет о случайном попутчике.
Или не забудет.
Пожалуй, сам Кей не забудет.
Он снова кинул взгляд на подиум с шестом, и прилип. Не к торчащему напоказ члену итальяшки, а к его лицу. Дерзкий вызов на грани отчаяния, тщательно запрятанная тоска (по этому делу Кей был большим спецом – столько раз прятал свою в самый, самый дальний закоулок) и натянутая струной, откровенная беззащитность. Словно он не танцует стриптиз в тысячный раз, не видя в этом ничего, кроме заработка, а в самом деле разделся донага перед толпой.
Офигеть.
Ему, заслуженно прозванному Никелем Бессердечным, хочется укрыть стриптизера теплым пледом, взять на руки и отогнать от него любопытную толпу.
Три раза офигеть! Немудрено, что у Бонни под ногами вся наличность, которая была у всех существ женского пола в радиусе поражения. Талант, редкий талант! Если сдать его в Голливуд, можно заработать до черта бабла.
Тем временем итальяшка (нет, не хастлер – артист, мать его, офигенный артист!) опустился на одно колено, собрал купюры и криво улыбнулся сразу всем, сгрудившимся у подиума и прилипшим к своим стульям.
– Grazie, – прозвучало в восторженной тишине.
Ему даже дали уйти, не порвав на лоскутки. А вот за брошенные на подиуме трусы уже подрались, с визгами и руганью. Не так чтобы всерьез, без выдранных волос и выцарапанных глаз, но эффект! Какого черта Бонни не в Голливуде и не зашибает миллионные гонорары?
Кей потряс головой. О чем он думает, Боже правый? Какое ему дело до Голливуда, гонораров, до дури итальянского укурка, в конце концов! Никакого. И нет, он не будет звонить продюсерам и прикидывать, в какой роли итальяшка будет смотреться лучше всего, и… Все. Все! Он завязал с бизнесом. А особенно – с меценатством, мать его. Никогда больше никакой благотворительности, нанюхался этой вони по самое не могу.
– Пятьсот, если ваш друг выступит у нас завтра, – раздалось над ухом. Неплохой английский для румына, машинально отметил Кей, оборачиваясь. – И четыре тысячи, если останетесь на неделю, – продолжил хозяин клуба, прилизанный брюнет в белом пиджаке.
– Я за него не решаю, – покачал головой Кей.
– Не надо ля-ля, – румын подмигнул и щелкнул пальцами, давая знак бармену. – Вы на мели, парни, и твой приятель явно опытная штучка. Треть с приватных танцев мне, и черта с два вы найдете лучшие условия.
Кею стоило большого труда усидеть на месте и не врезать по лоснящейся морде. Его, лорда, мать вашу, Говарда, только что назвали сутенером! Да, он договорился с мордой о стрип-номере, но, вашу мать, это не значит!..
Тем более это не значит, что он и Бонни – приятели, в смысле, именно в этом смысле приятели, разве он вообще похож на голубого?!
Так. Спокойно. Здесь нет лорда Говарда. И Бонни, кстати, тоже, как и той дамочки, что не стала драться за трусы, а целенаправленно удалилась в сторону служебного входа. Приватный танец, значит. Не вся наличность была у итальяшки под ногами. Или дамочка заплатит картой? Куда она ему засунет эту карту, мать вашу!..
Черт бы побрал эту румынскую деревню и пустой карман!
– Семь тысяч, двадцать процентов и комната для нас, – ответил тоном Никеля Бессердечного. – В случае если мой друг согласится тут задержаться.
Румын хмыкнул и пустил по стойке стакан с виски. Неплохой виски, такой временами употреблял камердинер отца.
Тьфу ты. Опять. В задницу снобизм! Отличный виски, нищему байкеру такой не по карману. Так что берем и пьем, пока угощают.
– Пять штук, двадцать пять процентов, и я не спрашиваю ваших документов, – хмыкнул румын и, выпив, знаком велел бармену повторить.
– По рукам. Кей.
– Ласло, – кивнул хозяин клуба, и они выпили еще.
Бонни подсел к стойке через полчаса, спросил у бармена виски «такого же, как у него», и, отпив медленный глоток, обернулся.
– Надеюсь, здесь есть горячая вода.
Гордая независимая Сицилия.
– Есть. Даже ужин в номер. – Кей допил последний глоток из своего стакана. В голове слегка шумело, в животе было тепло, и в целом хорошо и лениво. Даже забегаловка уже не казалась совсем клоповником. – Останемся тут на недельку. Ласло дает пять штук.
– Офигеть какие гонорары, – хмыкнул Бонни.
– Да уж, – согласился Кей и глянул на итальяшку внимательнее.
Голливуд? Нет, пожалуй, нет. Но что-то определенно знакомое в нем есть. И это никак не связано ни с Голливудом, ни с байками, ни с Восточной Европой.
Сицилия.
Хм. А ведь точно. Если коротко подстричь, побрить, одеть в деловой костюм… Да. Определенно похож! Вечер перестает быть томным, однако!
– Есть охота. – Передернув плечами, Бонни вылил в себя остаток виски, спрыгнул с табурета и отправился к той же служебной двери, больше похожей на люк голливудской подлодки. Кей сам с собой поспорил: фунт на то, что не оглянется, независимая, мать ее, Сицилия! И проспорил. Бонни оглянулся ровно через три шага, устало ухмыльнулся и позвал: – Идешь, Британия?