Хилл бие Кройце, Стриж

436 год, 24 день Тёрна (неделю спустя), Суард.

В лавке музыкальных инструментов маэстро Клайвера было прохладно, сумрачно и пусто — чудесно прохладно и пусто, особенно по сравнению с жарой и столпотворением на площади Единорога. Но, увы, оставаться в лавке было никак невозможно.

Хилл бие Кройце по прозванию Стриж, единственный ученик маэстро, одернул полотняную рубаху, по-карумайски повязал серый платок, пряча выдающие северное происхождение соломенные волосы, потрогал непривычную серьгу: тусклое серебряное кольцо. Подпрыгнул, проверяя, не звенит ли в поясе или котомке. Погладил по гладкой деке красавицу-гитару. «До свиданья, моя прекрасная Шера», — шепнул ей, укладывая на моховой бархат. Вместо Черной Шеры взял со стены самую дешевую гитару, бережно обернул чехлом, повесил за спину.

— До свиданья, Сатифа, — кивнул экономке, глядящей на его сборы из открытой двери в комнаты.

Та осенила его на прощанье Светлым окружьем и, пряча беспокойство, отвернулась.

Дверь лавки закрылась за Стрижом, проскрипев пять нот песенки о веселой вдове. Послеполуденное солнце тут же заставило его сощуриться и пожалеть об оставленной дома невесомой рубахе дорогого сашмирского хлопка. Натянув платок пониже на лоб, он направился к постоялому двору с харчевней «У доброго мельника». На углу, в тени дома, сидела прямо на брусчатке чумазая тетка в обносках.

— Милок, подай калеке на пропитание, — проныла она, выставляя напоказ вывернутую под странным углом, синюшную ногу. — Полдинга за-ради Светлой!

— Обнаглела совсем, — укоризненно покачал головой Стриж.

Тетка, разглядев знакомые синие глаза, пробурчала что-то нецензурное, вскочила и бодро побежала прочь. Стриж, ухмыльнувшись, продолжил путь.

Через несколько минут он отворил тяжелую дверь харчевни и замер на пороге, рассеяно моргая и оглядываясь. Прохладный зал с низким сводчатым потолком, едва освещенный четырьмя узкими окошками, был полон мастеровыми и приезжими артистами — вот уже лет сто все жонглеры, менестрели, барды и прочие акробаты предпочитали Мельника всем другим постоялым дворам.

Четверка артистов, с которыми Стриж так удачно познакомился не далее чем позавчера, расположилась за дальним столом, в уголке. Стриж увидел их сразу, едва вошел, но продолжал растеряно озираться. Наконец, его заметила высокая, полногрудая девица с тяжелыми каштановыми косами: фокусница Павена.

— Эй, Стриж! — Она помахала рукой. — Иди сюда!

Стриж радостно улыбнулся, делая вид, что только сейчас ее приметил, протиснулся между неподъемных дубовых столов и снял с плеча гитару и котомку.

— Светлого дня, — поздоровался он.

— Светлого, — отозвались тонкие, курчавые и очень смуглые брат с сестрой: жонглеры-акробаты родом из Сашмира.

— Куда-то собрался? — спросил усатый, коренастый мужчина, старший в труппе: глотатель огня и метатель ножей.

— Да так… Вот, подумал, неплохо бы снова увидеться, — пожал плечами Стриж и тут же сел на лавку рядом с фокусницей. — Здравствуй, укротительница полосатых. А где твой великий артист?

Он поцеловал фокуснице руку, глянул в глаза, напоминая о единственной жаркой ночи — если бы обстоятельства не переменились, она бы так и осталась единственной. Павена порозовела еще больше, засияла.

— Великий дрыхнет в своей шляпе. — Она кивнула наверх, подразумевая комнаты на третьем этаже и шляпу, из которой вынимала мехового артиста на представлении, и оглядела Стрижа. — Какой ужасный платок. Ты уезжаешь?

— Ну… — протянул Стриж. — Вообще-то, да.

Он смущенно опустил взгляд — с видом кота, застигнутого над сметаной. Краем глаза он следил за реакцией циркачей. Старший, Генью, насторожился. Акробаты смотрели на него с доверчивым любопытством. Павена — с надеждой.

— Ты поедешь с нами? — решилась она напомнить о своем предложении, сделанном той самой ночью. — Нам очень нужен музыкант.

— Так-так, — вмешался Генью. — Нам не нужны неприятности. От кого ты бежишь? Если от стражи, даже не думай…

Стриж покраснел, закусил губу, потупился.

— Ну да, конечно, — пренебрежительно фыркнул Генью. — Небось, соблазнил дочку кузнеца, а жениться неохота. Вот и драпает. Павена, зачем тебе этот мальчишка? Из него не выйдет толку. Лоботряс, разгильдяй и бабник.

— Не кузнеца, а оружейника! И я её не соблазнял, она сама все придумала, — обиженно возразил Стриж. — И… я не навязываюсь. Не хотите, не надо! Без вас обойдусь.

Он вскочил, схватил гитару. Потянулся за котомкой, но её держала Павена.

— Стой, Стриж. Нам нужен музыкант. — Она дернула его за рукав, заставив сесть обратно, и обратилась к старшему. — С тех пор как ты поругался с Орсетой, мы еле сводим концы с концами. Нам нужен музыкант!

— Генью, ну что ты, в самом деле, — поддержал её акробат. — Пусть едет с нами. Мы ж не зурги какие, бросать человека в беде.

— Зурги, не зурги, — проворчал старший. — Только мы едем в Луаз. Оно тебе надо, мальчик?

— Луаз так Луаз, — пожал плечами Стриж. — Хороший город. Красивый.

— Там поблизости беспорядки, — тихо объяснила Павена. — Может быть опасно.

— Так поехали в Найриссу, — снова пожал плечами Стриж. — Сдался вам этот Луаз.

— Ты можешь катиться хоть в Найриссу, хоть к шисову дыссу, — отрезал Генью. — А мы завтра утром едем в Луаз. Мне нужно забрать оттуда мать.

— Сейчас там наверняка никого из артистов, — вмешалась акробатка Луса. — А нам надо перед зимой заработать хоть что-то.

— Хочешь, поехали с нами, — предложила Павена. — Вряд ли кузнец будет искать тебя там.

— Оружейник, — упрямо поправил её Стриж. — И вообще… я просто хочу съездить в Луаз. К тете.

Павена хихикнула и погладила под столом его руку, Генью покачал головой и уткнулся в кружку, а Луса с братом занялись остывающей похлебкой.

* * *

Вскоре циркачи отправились на площадь Единорога, давать последнее перед отъездом представление. А Стриж пошел наверх, чуток полениться перед бессонной ночью. За простыми, но добротными дверьми третьего этажа было тихо, лишь в дальней комнате лениво переругивались две девицы. Стриж уже отпер замок выданным Павеной ключом и наполовину открыл дверь, но что-то показалось неправильным…

Дверь распахнулась и с силой ударилась об стену. Там, где мгновение назад было горло Стрижа, просвистела сталь. А сам Стриж уже вертелся волчком, отбиваясь от вооруженного длинным кинжалом убийцы. Нырок, поворот, бросок — и через пару секунд Стриж прижимал к полу чернявого парня, слегка постарше и покрупнее его самого.

— Удобно на мне? — осведомился побежденный, глядя на Стрижа наглыми, похожими на крупные маслины глазами. — Или ты собираешься меня поцеловать?

— Почему бы и нет, — протянул Стриж, нежно поглаживая отнятым кинжалом смуглую шею противника. — Такой случай! И лежать удо…

Не успел он договорить, как парень вывернулся и после короткой борьбы ткнул его носом в пол, заломив руки.

— Так удобнее, братишка, — усмехнулся он, пряча кинжал в ножны за широким поясом. — Вставай, лентяй.

Стриж вскочил, снова готовый к нападению. Но нежданный гость уже сидел с ногами на кровати и копался в сумке. Через миг он победно извлек из нее коричневую бутыль с длинным горлом.

— О, какие изыски, — восхитился Стриж, отряхнулся и уселся рядом. — И не жалко кардалонского?

— За твою удачу, брат, — вмиг посерьезнев, Орис поднял бутыль и отхлебнул.

— За удачу, — отозвался Стриж, принимая из рук брата бутыль и делая глоток.

— Ты уверен, что стоит ехать с цирком? Это долго.

— Нормально. Лишние три дня погоды не сделают.

Орис покачал головой, вздохнул, хотел что-то сказать.

— Не бойся за меня, — опередил его Стриж. — Амулет будет действовать четыре недели, успею. — Он подергал серьгу. — И… просто не бойся.

— Это дело дурно пахнет, а ты всего лишь мальчишка, а не Воплощенный. На такие дела нужен кто-то посерьезнее.

— Любое наше дело дурно пахнет, зато хорошо оплачивается, — пожал плечами Стриж и отхлебнул еще вина. Ну, не Воплощенный — а кто их видел, Воплощенных-то? Ничего, он справится. Мастер не дал бы ему заказа, который невозможно исполнить.

— Пусть бы Еж ехал! Он старый, опытный. — Орис отнял у брата бутыль и поставил на пол. — Хватит пить. Когда вернешься, я тебе дюжину кардалонского поставлю. Хоть всех девочек Устрицы напоишь.

— А давай, как вернусь, махнем в Найриссу? Хочу на море. — Стриж мечтательно зажмурился. — Купим лодку…

436 г. Конец месяца Тёрна. Имперский тракт, к северу от Суарда.

На следующее утро, едва рассвело, циркачи покинули столицу в головном фургоне обоза, вместе с купцом и его помощником. Удачно сбывший мануфактуру из Дремлинских предгорий купец вез обратно расписную керамику из голубой глины, что добывается на берегу Вали-Эр. А чтобы не скучать в дороге, взялся довезти артистов до поворота с Имперского тракта на Дремлинский.

Отрабатывать проезд пришлось Стрижу: купцу уж очень по вкусу пришлось мурлыканье под гитару. Придумывать на ходу мелодии и лениво перебирать струны Стриж мог часами, думая о своем и любуясь пейзажами. А любоваться было чем: по сторонам вымощенного трехсаженными плитами и обсаженного оливами тракта раскинулись поля, сады и виноградники, среди зелени там и тут виднелись беленые домики и ветряные мельницы. Временами, когда дорога поднималась на холм, справа виднелась широкая, в четыре перестрела, гладь Вали-Эр.

— И что вас несет в Луаз, — незадолго до обеда посетовал купец, оглядывая разморенных жарой попутчиков. — Не слыхали, что ли, что там беспорядки? Все оттуда, а вы туда. Вот ты, Стриж!

Купец ткнул в него толстым пальцем с аккуратно подпиленным ногтем. А Стриж в который раз подумал: какой шис дернул его назваться случайной девице рабочим прозванием, а не любым выдуманным именем? Не так важно, конечно — все равно никто кроме Мастера с учениками его так не зовет, да и Хисс позаботится, чтобы все видевшие его слугу позабыли и внешность, и имя.

— Ты ж небось и меча в руках не держал никогда, — продолжил купец. — Да и зачем тебе меч? Вот что ты забыл в Луазе? Денег думаешь заработать… а поехали со мной к гномьим горам. Богатый, спокойный край, самое место для музыканта. Уж там тебе всяко лучше будет, чем под боком у этого нечестивца, забери его Мертвый.

Стриж слушал, кивал и потихоньку любопытствовал: а что за пророк? откуда? а что там, под Луазом, делается? К сожалению, ничего полезного купец не знал. Слухи о гибели генерала Флома с полком пехоты догнали его уже в дороге, да и ехал он не через Тиспе, а много западнее.

Генерала купец искренне, до слез, жалел.

— Какой герой был! И орков разбил, и Полуденной Марке укорот дал, и разбойную нечисть на юге повывел. А как его солдаты любили! Племянник мой под его началом служил, лет десять тому. До капрала дослужился. Уж как хвалил генерала! При нем и порядок, и учеба — представь, заставлял солдат грамоту учить, чтоб всякий приказ могли прочитать. И мундиры из лучшего полотна шили, по полтора империала за шутку! — купец вздохнул, припоминая дивные прибыли.

К восхвалениям покойного Медного присоединились и помощник купца, и возчик, правивший фургоном. Даже молчун Генью нашел несколько добрых слов для Фрая Флома.

— Вот что толку от империи, а? Все эти шеры, дери их Мертвый, Конвент, — сокрушался купец. — Что б им послать какого светлого шера, да сделать из охальника кебаль на палочке. Да как у него язык повернулся назвать покойную королеву демоницей и потребовать казни принца с принцессой? И ведь есть сумасшедшие, верят. Тьфу! И Конвент этот — тьфу! Скоро вся Валанта заполыхает, а им и дела нет. А все темные! Будь у нас, как у людей, светлый придворный маг, давно бы навел порядок…

Вскоре от сетований купца у Стрижа начало сводить скулы, и он снова взялся за гитару. Слава Светлой, под ленивое бренчанье обиженные складки у губ купца разгладились, хмарь сменилась светлой грустью — а главное, он замолчал.

* * *

Так, под разговоры и гитарные импровизации, миновали первые три десятка лиг. Обоз двигался споро, останавливаясь лишь на ночь в маленьких городках или селах. Циркачи давали короткое представление, собирали скудные медяки и устраивались на сеновале.

В первый же вечер Генью оттаял: с менестрелем труппа заработала чуть не вдвое больше, чем обычно. Недовольна была лишь Павена — слишком уж ласково, на её взгляд, белобрысому гитаристу улыбалась хозяйка сельской таверны, вдовушка в самом соку, и слишком уж часто он улыбался в ответ. Недовольство фокусницы прошло, лишь когда Стриж, что-то неубедительно пробормотав насчет духоты на сеновале, прихватил одеяло и утащил её ночевать на свежем воздухе, прямо на плоской крыше сарая.

Там же, под алмазной россыпью звезд на бархатном камзоле Хисса, Стриж услышал историю Павены. Грустную и обыкновенную историю.

Позапрошлой весной она потеряла отца, когда на их фургон напали лихие люди, мать же её умерла намного раньше. Павене повезло, что она отходила от стоянки искать жалей-траву, когда разбойники резали артистов. Она спряталась в лесу и вернулась к догорающим остаткам фургона, чтобы похоронить изувеченные тела отца, двух женщин, одну из которых она иногда называла мамой, и дядюшки, качавшего её на коленях и рассказывавшего сказки на ночь, сколько она себя помнила.

— И после этого ты снова на дороге? — спросил Стриж, накручивая на палец длинный темный локон.

— Это моя жизнь. Другой я не знаю, да и знать не хочу. — Она перекатилась на спину и закинула руки за голову, подставляя зацелованные груди лунному свету. — А смерть… все там будем, рано или поздно.

* * *

За следующие дни Павена научила его нескольким простым, но эффектным фокусам с картами. Она смеялась, что с такими руками и артистичностью он мог бы стать великим фокусником или профессиональным шулером. На это Стриж отвечал, что работа фокусников и шулеров больно нервная, так что он останется простым музыкантом.

— Простому музыканту надо уметь себя защитить, — говорила она, жонглируя двумя парами идеально сбалансированных и отточенных ножей с отлично знакомым Стрижу клеймом мастера Ульриха. — Дальше к северу неспокойно. Разбойники и Лесные Духи. — Лицо её становилось вдруг таким же твердым и острым, как клинки в руках. — Учись, Стриж. Пригодится.

Он учился. Но оружие валилось из рук, а при виде порезанного пальца он побледнел и чуть не расстался с завтраком. Глядевший на это безобразие Генью лишь сплюнул и велел Павене не тратить времени зря и подарить мальчику пяльцы. На что Стриж вспыхнул, заявил, что научится, всем покажет, вытребовал нож и тут же уронил его под колеса фургона.

— Отличный нож испортил! Восемь марок! — ругался Генью, разглядывая погнутое лезвие.

— Ничего, — успокаивала его Павена. — У меня есть запасной.

Но больше своих ножей в руки Стрижу не давала.

* * *

Казалось, эта долгая дорога пролегает через какой-то другой, чуждый горожанину, но притягательный мир. Однообразные пейзажи, мерный скрип фургонов, разговоры купцов, схожие, как близнецы, маленькие городки, одинаковые представления и незнакомые лица — как листья, плывущие по осенней реке.

На пятый день добрались до развилки. Купец в последний раз предложил менестрелю отправиться с ним к гномьим горам. Получил отказ и, на всякий случай велев, если что, искать его контору в Дремсторе, на улице Золотой Кирки, повернул обоз на запад. А пятерка артистов направилась дальше на север пешком.

Хоть они потеряли в скорости, зато Стриж перестал ощущать себя братом-близнецом полосатого котяры, днями напролет дрыхнущего наверху фургона, подставляя солнышку то один бок, то другой. Деревеньки по дороге попадались часто, но они останавливались не в каждой. А после полудня седьмого дня добрались до первого после столицы крупного города, Асмунда.

Шуалейда

436 г. 5 день месяца Жнеца. Роель Суардис.

Сквозь щель в шторах королевской опочивальни пробивались лучи солнца, прочерчивая золотые полоски на узком лице девушки лет семнадцати, читающей вслух из толстой книги с желтыми пергаментными страницами. Волнистые черные волосы выбивались из простого узла на затылке и лезли в глаза. Шуалейда то и дело заправляла непослушную прядь за ухо.

— Взяли боги понемногу земли, воды, огня и травы, и сотворили из них народ, во всем подобный богам, кроме власти над жизнью и смертью, и назвали людьми, — напевный голос колдуньи плыл в полумраке, рисуя из пылинок волшебные картины. — Расселили они людей по всем землям: по лесам и степям, вдоль рек и близ морей, на северных островах и в южных саваннах. И создали Близнецы посреди южного океана дивный остров, назвали его Драконьим Пределом и запретили людям ступать на него — чтобы было у перворожденных Драконов место, где могут они отдохнуть. Себе же Хисс создал бездну Ургаш, где всегда тихо и прохладно, а Райна — Светлые Сады, где звенят ручьи и поют прекрасные птицы. Обрадовались дети богов новой игре, стали жить среди людей, учить их ремеслам и наукам, дарить им драконью кровь. Иногда и Близнецы спускались к людям, оставляли им свою кровь. Вскоре потомков богов и Драконов назвали шерами, а силу их крови — магией, и стали шеры править людьми мудро и справедливо.

Шуалейда перевернула страницу и кинула короткий взгляд на отца. Седой, с запавшими глазами, исхудавший король полулежал на груде подушек и, казалось, спал.

— Читай дальше, девочка моя. — Бесцветные губы короля шевельнулись, из-под мохнатых бровей блеснули темные глаза. — Мне нравится слышать твой голос.

— Конечно, отец, — Шуалейда улыбнулась и продолжила: — Много столетий жили люди в мире и согласии, и смешались в шерах стихии. Малая часть детей Синего Дракона ушла жить в моря, и с них начался род русалок и сирен. Лишь дети Зеленого Дракона держались особняком: увидев, что от смешения стихий кровь ослабевает, он повелел эльфам, как назвал своих детей, жить в лесах и не брать в супруги ни простых людей, ни шеров иных стихий. А чтобы всякий мог отличить эльфов от людей, Зеленый Дракон наделил их глазами, подобными молодым листьям липы, острыми звериным ушами и волосами цвета осеннего леса. Так родился мир Райхи и появились в нем гномы, люди и эльфы…

Выученные наизусть еще в детстве канонические слова Двуединства лились сами по себе, обволакивали хворого короля жемчужной белизной и впитывались в сухую кожу, возвращая ей живость и легкий румянец. Улыбка не сходила с губ Шуалейды, а спина оставалась прямой, чтобы отец, упаси Светлая, не заметил, как она устала лечить его. Вот уже три недели отец не покидал своих покоев, две из них — не мог подняться. Королевский лекарь, дру Альгаф, поил его бесчисленными снадобьями и улыбался: ерунда, Ваше Величество, вот пройдет летняя жара, и вы снова будете бодры и полны сил. Вы же Суардис, Ваше Величество, а Суардисы всегда отличались великолепным здоровьем!

Отличались ровно до тех пор, пока в Роель Суардисе не завелся темный шер Бастерхази, прибавляла про себя Шуалейда, и каждый день приходила к отцу читать Катрены Двуединства.

— … тогда черный океан вечности выкинул на берег странное существо, — продолжала Шуалейда. — Было оно ни на что не похоже…

…ибо каждый миг меняло форму и цвет: то казалось помесью краба и собаки, то походило на птицу с кальмаровыми щупальцами. Лишь голос его оставался неизменным: существо плакало.

— Надо утешить его, — сказала Райна. — Оно успокоится и будет с нами играть.

— Надо прогнать его, — сказал Хисс. — Если оно слабое, с ним будет скучно. А если сильное, оно захочет отобрать наш прекрасный мир и разрушит его.

Райна не стала спорить, лишь покачала головой и бесстрашно, ведь боги не знают страха, подошла к существу и ласково спросила:

— Кто ты?

Существо затихло, став похожим на клубок теней и бликов.

— Мое имя Карум, — ответило оно. — Кто вы и что это за место?

— Мы Близнецы, — ответил Хисс. — Это наш берег. Но откуда ты? В океане нет островов, а берег пуст и одинаков.

Карум замерцал — может, засмеялся, может, пожал плечами.

— Есть многое на свете, — сказал он. — Злые демоны отняли у меня все, выгнали из дома и хотели убить. Есть ли в вашем мире великие воины, способные поразить демона?

— Мы не будем воевать с демонами и не будем создавать демонов, — ответила Райна. — А ты отдохни и сотвори себе новый мир.

— Не могу. — Карум замерцал сильнее. — Демоны отняли мою творящую силу. Теперь я не бог, а всего лишь дух-скиталец, и нет мне нигде приюта.

Пожалели Близнецы скитальца, поделились творящей силой и назвали Братом. Но не знали Близнецы, что замыслил коварный демон Карум завладеть их силой и миромРайхи.

Как назвался Карум третьим Близнецом и принял облик человеческий, Равновесие пошатнулось. Закончился мир и согласие, возжелали разумные существа не дружбы, но власти и превосходства. Люди, эльфы и гномы стали спорить, кто из них ближе богам. Драконы начали выяснять, кто из них сильнее, а кто из Близнецов старше. Народились странные религии, появились государства и границы…

— … люди научились воевать. — Шуалейда перевернула страницу.

— Пожалуй, на сегодня достаточно, Ваше Величество, — послышалось из дальнего угла, где на столе рядами выстроились склянки с настоями и порошками.

Шуалейда подавила облегченный вздох: к десятой странице она выложилась без остатка и сейчас была не сильнее новорожденного котенка. А ведь придется как-то добираться до своих покоев, и упаси Светлая встретиться с Бастерхази в таком беспомощном состоянии. Если, конечно, капитан Ахшеддин сумел вытащить его с Глухого Маяка и привезти в столицу.

— Выпейте, это придаст вам сил.

К кровати подошел широкоплечий, высокий для гнома — ростом с десятилетнего ребенка — лекарь. Дру Альгаф был одет в малиновый кафтан без рукавов поверх батистовой белоснежной рубахи и изумрудных штанов, ухоженную русую бороду переплетали розовые и синие шнурки. В руках он держал бокал с питьем, пахнущим тархуном, лаймом и медом.

Шуалейда подала отцу руку, помогла приподняться и подсунула под спину еще одну подушку. Король поморщился собственной слабости, выпил содержимое бокала и с интересом посмотрел на дверь.

— А теперь Вашему Величеству надо немножко поспать.

Лекарь покачал головой и забрал у короля пустой бокал.

— Сколько можно спать, — проворчал слегка порозовевший, но по-прежнему осунувшийся король. — И позовите Дарниша. Я еще не совсем трухлявый пень.

— Разумеется, Ваше Величество, — покивал гном. — Только сначала немножко поспать. Всего минуточку.

— Шу, дочка! Скажи этому упрямцу, что со мной все в порядке.

— Конечно, отец, с вами все в порядке, — ласково улыбнулась она. — Вы скоро совсем поправитесь.

— Да! Позовите этого пройдоху! — Глаза короля заблестели, он приподнялся, опершись на локоть. — Он уже год увиливает от помолвки наших детей! Кей должен жениться на Таис не позже зимы. Завтра же устроим помолвку.

— Но, отец… — Шуалейда растерянно глянула на гнома, тот лишь пожал плечами.

— Скажи Блуму, пусть пригласит завтра на обед всех советников, посла… кто у нас есть из послов?

— Шер Кемальсид, отец.

— Да, ирсидца. И еще десяток шеров… ну, ты сама знаешь, что нужно для помолвки. — Король упал на подушки и зевнул, прикрыв рот ладонью. — А Урману скажи, чтоб привел Таис.

— Но обед… — тихо возразила Шу. — Вам надо немного окрепнуть.

Король не ответил. Взгляд его поплыл, рука упала на одеяло.

— Этот пройдоха задолжал мне партию… — на последних словах голос короля упал до шепота, глаза его закрылись, и послышалось сонное сопение.

Дру Альгаф осторожно поправил подушки, прислушался к его дыханию и поднял взгляд на Шу.

— До завтра хватит, Ваше Высочество. — Он покачал головой и протянул ей зеленую склянку, предварительно вынув пробку. — Вот, выпейте. Два глотка.

Шуалейда подрагивающими руками взяла бутылочку, отпила, капнув темно-коричневой жидкостью на голубой муслин юбки, и сморщилась.

— Спасибо, дру Альгаф, — еле слышно поблагодарила гнома. — Не знаю, что бы мы делали без вас.

Дру Альгаф Бродерик пожал плечами и вздохнул.

— Все то же самое, Ваше Высочество, все то же самое. Мои настойки все равно уже не помогают. А вам надо немедленно в постель. Нельзя так себя выжимать.

Теперь пожала плечами Шуалейда и поднялась, тяжело опершись на подлокотник. Гном распахнул перед ней дверь и поклонился.

Шу улыбнулась, глядя мимо него: она думала о свадьбе Кея.

Отец прав, надо женить его на Таис сейчас. Но для того, чтобы объявить о помолвке, нужно собрать два десятка шеров и иностранного посла — закон требует независимого наблюдателя. Пока мятеж не подавлен, об этом и речи быть не может. Отец и так еле жив, известие о беспорядках убьет его. Нет. Придется подождать, пока Гильдия сделает свое дело, и только тогда думать о свадьбе. О, если бы Шу могла сама отправиться на север! Вряд ли этот Пророк так силен, что заморочит голову магу-дуо…

— До завтра, дру Альгаф, — попрощалась она, переступая порог.

В малом кабинете, примыкающем к спальне, маялся, пытаясь читать какие-то бумаги, сухощавый низкорослый шер. Едва открылась дверь, он вскочил и бросился к Шуалейде.

«Ну? Как он?» — спрашивали глаза королевского секретаря.

— Без изменений, шер Блум. Не пускайте никого, кроме Дарниша, Флома и Ахшедина, — повторила Шуалейда то же, что говорила всю эту неделю и всю предыдущую, с тех пор, как пришли вести с севера.

Огонек надежды в глазах шера угас. Он съежился и кивнул. Шуалейда попрощалась и покинула королевские покои: твердым шагом, гордо расправив плечи.

— А, вот и наша дорогая сестра, — раздался властный, глубокий голос старшей принцессы.

Шу коротко поздоровалась, не глядя на сестру и отметив только, что ей повезло — Ристана явилась одна, без придворного мага. Значит, еще не приехал.

— Замаливаете грехи перед Светлой? — Ристана загородила дорогу широкими атласными юбками, за ней клином выстроились верные фрейлины. — Это из-за вас Его Величество занедужил!

Шу равнодушно пожала плечами. Сил спорить и что-то доказывать не было — Ристана все равно не поверит, что отца отравил её обожаемый Бастерхази. Доказательств-то нет. Придворные не поверят тем более, от них так и несет страхом и ненавистью.

— Прошу прощения, дорогая, я очень тороплюсь. Отец желает видеть советника Дарниша.

Ристана, встряхнув роскошными вороными локонами, шагнула к дверям и положила ладонь Шуалейде на рукав.

— Дорогая сестра, вы же не совсем еще безумны, — заговорила она доверительно и сочувственно. Фрейлины за ее спиной насторожили уши, от них потянуло любопытством и восхищением: ах, Ристана так благородна, так смела, раз увещевает это порождение Тьмы. — Одумайтесь, оставьте отца, вы же убиваете его! Я знаю, в вас осталось еще что-то человеческое…

Шуалейда отшатнулась, хотела возразить — но, скользнув по лицам фрейлин Ристаны, в очередной раз поняла: смысла нет. Все они свято уверены, что сумрачная принцесса не может быть нормальной, что она опасна, и единственное подходящее ей место — монастырь.

Ристана вновь сменила тон:

— Мне надоели ваши уловки! Я желаю немедленно видеть отца, пока вы окончательно его не уморили! Подумать только, в Валанте мятеж, а вы все интригуете. Открывайте! — велела она гвардейцам в синих мундирах, невозмутимо застывшим по обе стороны дверей.

Гвардейцы не пошевелились. Ристана снова обернулась к Шуалейде, разъяренно сверкая черными и прекрасными, как южная ночь, глазами.

— Его Величество заняты и не велели пускать никого, кроме герцога Дарниша, — устало пояснила Шуалейда. — Позвольте же мне, наконец, пройти!

— Идите. — Ристана жестом велела фрейлинам посторониться. — Можете не возвращаться, — добавила она в спину Шуалейде.

Фрейлины зашушукались, в сотый раз возмущаясь тем, что опасная сумасшедшая ходит по королевскому дворцу и угрожает всеобщему миру и процветанию, но Шу было все равно, хоть бы они требовали немедленно ее сжечь, как жгли пособников Ману Одноглазого, лишь бы не мешали добраться до спасительной башни Заката.

* * *

Силы оставили Шу ровно за три шага до дверей собственных покоев. Увешанные портретами стены закружились, утренний свет померк… сильные руки подхватили её у самого пола и куда-то понесли.

— Опять, — сквозь серую вату изнеможения пробился голос Эрке Ахшеддина. — Ты собираешься лечь в могилу раньше короля? И что я скажу Дукристу, когда он вернется из этой ширхабовой Хмирны?

При упоминании Дайма в глазах защипало, ком в горле разбух и потек слезами.

— Молчал бы, — прошипела Балуста, супруга Эрке и компаньонка принцессы. — Шутник, ун даст.

Эрке виновато вздохнул, опустил Шуалейду на диван в гостиной и коснулся ладонями её висков. Тупая, забившая всю голову боль ожила и потянулась к его рукам. Жемчужное сияние разогнало серую муть. Слегка. Так, чтобы можно было пошевелиться, но не встать.

— Ты вернулся, Эрке. Один? — Шу еле разлепила губы и глаза: усталое лицо капитана двоилось и расплывалось.

— Один.

— Ширхаб… — она снова закрыла глаза. — Спасибо, хватит. А то придется закапывать всех троих.

Светлый еще раз вздохнул и убрал руки: он прекрасно знал предел своих возможностей.

— Ну-ка, садись, пей. — Ласковые руки Балусты обняли её, помогли приподняться. Губ коснулся край чашки, ноздри защекотал вкусный, сытный запах. — Пей, кому говорю.

Шу сжала губы и покачала головой. Или ей показалось, что покачала.

— Не смей, — просипела она. — Я тебе что, вурдалак?

— Пей и не возмущайся. Все равно обратно не зальешь.

Губ снова коснулась чашка. Сопротивляться манящему запаху Шу уже не могла: правда ведь, обратно не зальешь. С каждым глотком бальзама в голове прояснялось, дышать становилось все легче. Травы из Фельта Сейе, пыльца циль и двенадцать капель эльфийской крови делали свое дело. Наконец, последний глоток был выпит. Хотелось еще, очень хотелось. До головокружения. Укусить руку, что держит чашку, и пить, пить жизнь…

Шу оттолкнула подругу, зажмурилась и глубоко вздохнула. Зря Дайм говорил, что лечить просто. Это ему, светлому, шеру жизни и разума, легко. А сумрачной, почти темной, напитать отца жизненной силой тяжелее, чем остановить зургову орду. Но выбора нет. Без регулярной подпитки отец умрет — в какие-то шестьдесят восемь. Слабое сердце, читай неизвестное проклятие или яд. Ах, если бы она могла не просто поддерживать в нем жизнь, а лечить, как настоящий целитель! И если бы целитель был с ним рядом вовремя! Целитель, а не темный Бастерхази…

«Ах, бесплодные сожаления, — оборвала Шу сама себя. — Осталось поныть, что Источник дает только стихийную энергию, а превращать её в жизненную я так толком и не научилась».

Она снова глубоко вздохнула… и резко открыла глаза. В светлой круглой комнате, полной живых побегов и цветов, пахло страхом. Болью. Ненавистью. В привычные эфирные потоки вплетались нити эмоций. Мясистых, трепещущих, живых, словно деликатесные голубые водоросли в прогретой солнцем воде. Вкусно…

— Баль, что это?

— А… Биун приходил, — пожала плечами Балуста. — Я подумала, чего ждать… и купила одного.

Шу поперхнулась от удивления и вопросительно взглянула на Эрке: он кусал губы, хмурил густые брови, но глаз не опускал.

— Пошли, провожу наверх. — Он подал Шу руку. — Тебе надо восстановиться.

— Так… Бастерхази отказался возвращаться?

Она сложила руки в замок и по привычке мысленно потянулась к Эрке: узнать все, не тратя слов. Но тут же скривилась от пронзившей голову боли.

— Тихо, Шу. — Капитан приложил ладони к её вискам. — Я тебе все расскажу, только чуть позже. Пойдем.

Шу согласно прикрыла глаза: ни кивать, ни говорить она все равно не могла. Только обнять Эрке за шею и позволить отнести себя на последний этаж башни, в лабораторию.

* * *

С каждой ступенькой наверх запах страха усиливался. Тонкие ниточки превращались в ручейки, мгновенно впитывались в истощенную ауру. Шу еле сдерживала голод — но пока Эрке рядом, нельзя, нельзя…

Она уговаривала себя потерпеть еще чуть, но уже тянулась к распятому над кругом рабу. Он достаточно испугался, разглядывая клещи, хлысты и прочие железки из подвалов Гнилого Мешка, разложенные на низком столике и развешанные по стенам. Даже обсидиановый лабораторный стол и жаровня для зелий казались ему принадлежностями пыточной.

— Извольте, Ваше Высочество. — Эрке опустил ее на пол около круга. — Все готово. Не угодно ли вина? Может, еще углей?

Глянув на прикованного за руки и за ноги к металлическим столбам висельника, Шу одобрительно кивнула. Крепкого сложения, лет под сорок, в шрамах и татуировках, с грязно-черными патлами. Глядит исподлобья, злобно щерится.

— Ах, какая прелесть, — протянула она. — Грабитель, убийца? Насильник?

— Подпольный работорговец, Ваше Высочество.

Шу усмехнулась: этого следовало ожидать, раз уж приговоренного выбирала Балуста.

— Чудно, чудно… вы все еще здесь, капитан?

Эрке поклонился и побежал вниз по лестнице. Шу еле дождалась, пока за ним и за Балустой захлопнется дверь башни…

Ровно через миг после этого работорговец заорал. На каком языке он орал, какие проклятия призывал на её голову, о чем молил, Шу не слушала. Она купалась в водопадах ненависти, ужаса, отчаяния — и, наконец, оживала.

* * *

Через час с небольшим, когда Шу дремала, свернувшись калачиком в кресле, пришел Ахшеддин с двумя гвардейцами. Он снял с раба оковы и кивнул рядовым:

— Уберите.

Гвардейцы молча подхватили седого, бессмысленно лупающего глазами старика под руки и увели прочь: муниципалитету нужны мусорщики. А Эрке, чуть помедлив, коснулся плеча Шу.

— Ну, рассказывай, — зевнув, велела она и села.

— Сообщить Бастерхази о мятеже мне не удалось. Он добавил Глухому Маяку еще защиты, так что я сам остров еле увидел. А подобраться… — Эрке добавил длинную тираду.

Шуалейда повторила её с легкими вариациями и стукнула кулаком по подлокотнику.

— А что с Конвентом, Шу?

— Что. Полный дыссак. — Она тоскливо глянула на заливисто щебечущего удода на подоконнике. Птица тут же замолчала и сорвалась с места, лишь мелькнули яркие крылышки. — Парьен не верит ни в отравление, ни в проклятие. «Королевский оберег невозможно обойти»! Зато он готов выделить мага, как только мы официально обратимся за помощью. Но с магом пойдет три полка имперской кавалерии под командованием Его Высочества Лермы.

Эрке набрал воздуха, чтобы высказать все, что думает об охотниках на корону Валанты… но передумал. Лишь вздохнул и опустил взгляд в пол, словно ища подсказку в рисунке древесных прожилок.

— А может, нанять ткачей? Маловероятно, что у них получится, — вздохнул капитан. — Но вдруг…

— Уже.

Эрке вскинулся и тут же опустил плечи: в тоне Шуалейды не слышалось надежды.

— Неделя прошла. И ничего. — Развела руками Шу.

— Мало. Если Мастер послал ткача из Суарда, еще не меньше пяти дней, — постарался успокоить ее Эрке, но тут же сам засомневался: — Не подарим ли мы пророку еще одного последователя?

— Не подарим. Я дала им амулет Ясного Полдня, — ответила Шу и добавила, видя удивление капитана. — Да, я взяла его из сокровищницы. Без ведома отца. Это так важно?

Быстрый, нервный топот на лестнице не позволил Эрке ответить.

— Скорее, Шу, королю плохо! — не добежав до верха, закричал Бертран Флом.

Без лишних слов Шуалейда вскочила и помчалась вниз — уже зная, что поздно, поздно…