Отвратительные сновидения, преследовавшие меня целую вечность, отступили, и я выбрался на поверхность, к реальности. Я прошел на кухню, налил воды из чайника и, когда поднес стакан ко рту, увидел рукав собственной рубашки и вспомнил все. Все разом.

На голову мне обрушился вчерашний вечер, проведенный с Клариссой, ее странная выходка с помадой (кстати, запах у нее был прогорклый), мое падение в коридоре, удивленные глаза моей Леночки, похмельный синдром… Я растворил в стакане заранее приготовленное восстанавливающее после попойки средство и залпом осушил содержимое.

Странно, но теперь вчерашний день вспоминался мне совсем иначе, нежели виделся вчера. (Я снял измятую рубаху и сунул ее в стиральную машину с глаз долой.) Прежде всего — Кларисса. Она меня теперь ужасно раздражала. Ее вчерашние выходки, слова и жесты, которые я мог вспомнить, напоминали мне плохую игру в отвратительном театре. Все было шито белыми нитками. Женщины, впавшие в отчаяние, раздражали меня больше всего на свете. Был у меня еще в школьные годы опыт общения с одной такой девицей, которая в отчаяние впадала раз в несколько дней. В результате у окружающих болела голова, они несли материальные потери в виде разбитых тарелок и бокалов, а девица ходила довольная и удовлетворенная.

В общем, пробуждение мое было омерзительным. Не помню, чтобы за последние годы хоть раз пребывал в таком состоянии. На душе было гаденько, и самое смешное, что я готов был свалить всю вину на Клариссу. Странно, мы с ней вроде бы совсем неплохо провели вчера время, вот только почему-то сегодня, после нескучного и приятного вечера, я думать о ней без отвращения не мог. Она казалась мне отвратительной паучихой — мерзкой, липучей, ненавистной.

Я попытался было пошутить сам с собой, мол, бедняжка Кларисса, спит теперь небось, обнимая подушку, и с блаженством вспоминает вчерашний вечер, а я тут… Но жалость не заскулила тоненько, не прорезалась вовсе. Я заглянул в свое сердце и понял: там нет места для Клариссы. Я использовал ее в своих целях не только сегодня. Я слушал ее, чтобы уязвить Мадам, чтобы разжечь ее ревность, чтобы сладостней была наша ночь после ухода Клариссы. Я хвалил ее часто, потому что однажды Мадам, целуя меня, вцепилась острыми коготками мне в спину и прорычала ласково: «Замолчи, иначе я тебя растерзаю!» Это только Кларисса могла считать меня утонченным и деликатным, когда я достаточно прям и незатейлив. И мне во сто крат дороже всех ее книг моя неуклюжая Ленка, которая умеет делать весну. Вот так. Я заглянул в мое сердце, туда, где каждому близкому человеку отведена особая комнатка, открыл дверцу к Клариссе, а там лишь паутина, сырость и мышиный писк.

Оставалось найти Мадам и лечь у нее в ногах как верная собака, чтобы поутру быть прощенным. Куда же она скрылась от пьяного мужа? Господи, как много у нас комнат!

Я обошел весь дом и не нашел Лены. Дело похоже, дрянь. Мадам сбежала из дома. Ей не нужна верная собака с запахом перегара, она отыщет себе в клубе кого-нибудь, кто источает запах одного только ментола. Мне стало грустно и страшно, но тут раздался телефонный звонок.

— Лена! — крикнул я в трубку.

— Лопушинский! — проорала трубка в ответ. — В общем так, Джек. Я все обстоятельно рассчитал. Ошибки быть не может. Джек, мы загребем кучу денег, если нас, конечно, не посадят.

— А почему, собственно…

Голова у меня и так работала плохо, но теперь и вовсе перестала.

— Да потому, что я договорился насчет самолета.

У меня душа ушла в пятки.

— С кем?

— С Генкой Весиным. Помнишь, такой, с конопушками?

— Рыжий.

— Значит, помнишь! Готов нам помочь. Правда, я ему пообещал тут кое-что…

— Сколько? — простонал я.

— Не волнуйся. Сейчас платить ничего не нужно. Я ему процент предложил.

— Ты спятил! Надеюсь, это все легально?

— Конечно нет!

Мадам! Если бы ты была дома! Ты не позволила бы мне снять трубку в пять часов утра и дать согласие на подобную авантюру! Но тебя не было. Почему тебя не было? И где же ты сейчас, Мадам?

***

Сквозь сон мне слышались тревожные голоса. Это продолжалось до тех пор, пока я не поняла, что давно уже не сплю, что сжалась в комок и прислушиваюсь к чужому разговору. Собственно самого разговора я не слышала, потому что с Алкиной кухни долетали лишь отдельные слова, по которым трудно было догадаться, о чем говорят. Но интонации были до крайности напряженные, нервные и действовали на меня угнетающе. Пару раз мне показалось, что я услышала собственное имя, но виной тому, вероятно, было мое состояние — я страшно хотела спать и не могла сомкнуть глаз от волнения.

Когда там раздался грохот и голоса смолкли, я не выдержала, подскочила на кровати, накинула халат и выглянула за дверь. И что же я там увидела? На полу валялся опрокинутый стул, а Алка и этот ее Максим целовались как безумные. На мгновение мне даже почудилось, что вместе с поцелуями они пытаются душу друг из друга вытянуть.

Первым заметил меня он. И недобро усмехнулся, словно я подглядывала за ними нарочно.

Алка пришла в себя минутой позже и, слегка оттолкнув его, спросила:

— Мы тебя разбудили?

— Наверно, — ответила я. — Даже не поняла толком, что происходит. Но думаю, могу спать спокойно.

— Ну, раз уж вы все-таки проснулись, может быть, посидите с нами? — как-то очень уж нагло спросил Максим.

— Мадам устала, — отрезала Алка, сверля его нервным взглядом.

— Мне бы тоже хотелось отдохнуть. И тебе, наверно, тоже? Да и вообще у нас куча всяких желаний, связанных с этой женщиной…

В голосе его явственно промелькнули нотки гнева, и Алка прикрикнула:

— Остановись, слышишь? Ты потом пожалеешь об этом.

В ее голосе прозвучала плохо скрытая угроза, и он вмиг преобразился, как при окрике хозяина преображается собака из грозно рычащего зверяв виновато машущего хвостом.

— Что-то я ничего не понимаю, — сказала я на всякий случай.

— Тут и понимать нечего, — быстро отозвалась Алка. — Мой друг ревнует меня ко всем моим подругам. Ты не исключение. Ну а то, что он не умеет себя вести, непростительно! — Она посмотрела на него, нахмурив брови.

— Так и будем все притворяться? Хорошо, если вам обеим так нравится…

В другое время при другом стечении обстоятельств я бы подумала, что этот человек пьян или не в себе. (Да и мало ли на свете психопатов!) Но сегодня был настолько необычный день, что я вправе была ждать от него любых сюрпризов.

— О чем он говорит, Алла?

— Не слушай его.

Я бы и не слушала, если бы не заметила, как она впилась ногтями в его ладонь. Он даже сморщился от боли.

— Вы знаете меня? — спросила я у Максима.

— Прекрасно, — ответил тот зло.

Чем-то я ему насолила. Только вот чем? Я никому никогда не сделала ничего плохого. Мне захотелось разобраться.

— А я вас при этом не знаю. Так бывает?

— Моя фамилия Танеев, — выпалил он.

Я пожала плечами и удивленно хмыкнула. Может быть, фамилия эта и была чем-то примечательна, но мне ни о чем не говорила. Тем не менее, и Максим и Алка смотрели на меня так, словно было произнесено заклинание, и я с минуты на минуту должна была превратиться в полевую мышь. (Но почему-то не превращалась…)

— А моя фамилия Вольская. Только я не вижу смысла, произнося ее, замирать и гипнотизировать собеседника.

— Я ведь говорила! — тряхнула его за плечо Алка. — Она понятия не имеет!

— Ерунда! Она не может не знать Жанну.

— В самом деле? Возможно, я и «не могу», но, честное слово, не припоминаю ни одной своей знакомой с таким именем.

Максим подался вперед, сжав кулаки, и, сверкая глазами, сказал:

— Жанна Танеева — очень красивая девушка и до недавнего времени была фотомоделью номер два.

— А, — сказала я. — Вот в чем загвоздка. Хочу вам сообщить, молодой человек, что вы страшно заблуждаетесь.

(То ли профессиональная гордость заиграла, то ли мне чертовски хотелось заставить этого красавчика говорить со мной хоть чуточку уважительнее, но я постепенно начала включать свое обаяние…)

— Вы думаете, номер один всегда оглядывается на номер два. Может быть, вы и правы. Только, скажу я вам, номера два я никогда не видела. И номера три тоже.

То, что Женя называет в последнее время «режимом свечения», всегда приводит меня в прекрасное расположение духа. Вот и теперь я улыбалась моему собеседнику искренне и тепло. Да и он изменился. Обалдело уставился на меня и, даже когда я замолчала, все еще не мог слова вымолвить.

— Надо же… — Он заговорил совсем другим тоном. — А я, дурак не верил, думал все это сказки. Но она действительно может…

Эти слова были адресованы скорее Алке чем мне, и я восприняла их как заслуженный комплимент. Молодой человек меж тем что-то вспомнил, нахмурился и сказал, стараясь не смотреть на меня:

— Ну, если вы и вправду такая, то зачем вам…

И осекся.

— Зачем мне — что? Алла, в конце концов, я хочу знать, о чем этот человек все время говорит? Он же не умалишенный!

— Умалишенный, — обронила Алка и снова впилась ногтями в его ладонь, причем Максим на этот раз даже не вздрогнул. — Молчи, — ткнула она его в бок.

Я уже собиралась обидеться, когда он тихо произнес:

— Жанна Танеева — моя сестра. Она погибла.

Меня стало потряхивать.

— Танеева — это псевдоним? Я знаю, что погибли две девушки: Соболева и еще одна, как ее… Не помню! Алла!

— Иркутская, — подсказала она.

— Так кто из них?

— Мадам, это третья.

— Как это? За несколько месяцев? Три?

У меня закружилась голова, и я, пошатнувшись, шагнула к стулу.

— Простите…

Я чуть не потеряла сознание. Все поплыло перед глазами. От усталости, от обиды на Женьку, от этого длиннющего идиотического дня хотелось отключиться раз и навсегда. Алка массировала мне руки и совала под нос тряпку, остро пахнущую нашатырем. Максим протягивал стакан воды.

— Дурной сон, — слабо улыбнувшись, сказала я, возвращаясь к жизни. — Точнее, последствия бессонницы. Не привыкла… Все это ужасно и нелепо.

— Нелепо? Почему же нелепо! — возмутился он. — По-моему, это кому-то очень даже на руку!

— Мне?

Он внимательно посмотрел на меня.

— Хорошо, — сказал он, сняв с меня этим «хорошо» все подозрения, которые были у него на мой счет. — Не вам. Тогда кому?!

— Не знаю. Но я ведь только модель. Вокруг меня сотня людей — режиссеры, продюсеры, заказчики…

— Им-то это зачем? Они должны быть довольны, что вместо одной звезды появилось несколько. Конкуренция, спрос, дешевизна.

— Выходит, все это в моих интересах?

Мы оба были на взводе. Алка тревожно переводила взгляд с одного на другого.

— Значит, вы обвиняете меня?

— Нет. Вероятно, это все-таки не вы. Но у вас есть муж. Я слышал, именно он сделал из вас звезду.

Эту атаку нужно было отбить непременно! Я бросила наугад:

— У ваших девушек тоже были мужья?

— Нет.

— Но ведь кто-то устроил им успех. Кто-то украл мои пленки. Кто-то дал им шанс. Вы думали об этом?

— Нет.

— Вот видите!

— Этот кто-то я. Что мне, по-вашему, было делить с моей сестрой? А с ее подругами, которых я знал с детства?

Вот это новость! Я перевела взгляд на Алку. Она стояла бледная как смерть.

— Мадам, я узнала об этом только сегодня, — пролепетала она.

— Интересно…

Хватит на сегодняшний день новостей. Меня уже тошнит от того, что жизнь стала выворачиваться наизнанку. Я вспомнила, что рассказывал мне Женя о вставленных кадриках, и спросила:

— Интересно, где вы достали мои пленки?

Вопрос повис в воздухе. Мой разгоряченный оппонент стоял, словно его окатили ведром ледяной воды. И почему-то смотрел не на меня вовсе, а на Алку.

***

Вот так прямо она и спросила: где вы достали пленки? И я онемел. Алла смотрела на меня и ждала. А я ничего не мог сказать. Потому что нужно было бы начать издалека…

Не исключено, когда-нибудь я наберусь храбрости и расскажу ей ту дурацкую историю. (И наверно, она простит меня. Я же не знал тогда, что она существует на свете…) Но это произойдет не здесь, не сейчас и уж, конечно, без свидетелей.

Я впал в прострацию, а Мадам повернулась и вышла из кухни. Потом вернулась и нервно спросила, куда Алка дела ее сапоги.

— Куда ты? — Алкин голос звучал виновато.

— Не все ли равно.

— Тебе нельзя одной.

— Почему же? Если все убийства в этом городе происходят в моих интересах, то я могу разгуливать по городу в любое время суток. — Она посмотрела на меня с вызовом.

Алка достала из шкафа ее сапоги и держала их, прижимая к груди.

— Не уходи, — попросила она.

— Нет уж. — Мадам протянула руку, не глядя на Алку, та отдала ей сапоги, и Мадам принялась обуваться.

Алка волновалась. Ей непременно хотелось удержать Мадам.

— Подожди. Мне нужно сказать тебе кое-что важное.

Мадам застегнула плащ.

— У тебя еще есть одна минута.

Алка сняла парик и пригладила рукой ежик черных волос.

— Интересно, — удивленно подняла брови Мадам. — Я думала, они настоящие. Знаешь, а тебе без парика гораздо лучше.

— Я актриса, — сказала Алла. — Никакой я не киллер, я актриса.

Мадам зло рассмеялась.

— Но я тебя очень люблю, — тихо и грустно добавила Алка.

В ответ ей хлопнула входная дверь. Слышно было, как каблучки Мадам стучат по лестнице. Мне было жалко Аллу, у нее слезы в глазах стояли. Нужно же было месяцы ухлопать на этакую неблагодарную стерву. И как она ее терпела столько времени! Я уже хотел было сказать все это Алле, как она повернулась ко мне.

— Мне нужно за ней.

— Зачем?! — Я искренне удивился. — Пусть катится куда угодно!

— Нет, с ней ведь может что-нибудь случиться, и мы себе никогда не простим…

— С ней?! Но ведь она сама…

— Ты уверен в том, что говоришь? И я не уверена. Если сегодня ночью ее вытолкнут под машину, как твою сестру, мы себе этого никогда не простим…

— Хорошо. Но я делаю это только ради тебя, запомни.

— Я запомню, — пообещала Алка.

Мы оказались на улице через несколько минут после того, как Мадам покинула нас. Но единственное, что успели заметить, так это машину, в которую она села, — сизый «форд». Алка развела руками: ее джип остался на стоянке, а машина, увозящая Мадам, уже скрылась за углом.