— Вы преследуете меня?

Меня била нервная дрожь, но возмущение оказалось сильнее страха.

Встречу в пять часов утра с незнакомцем, которого я так часто в последнее время видела в клубе и в машину к которому не села этой ночью, случайной назвать было нельзя. Наконец-то я увидела его лицо — жесткое, ястребиное. Взгляд выражал такую высокую концентрацию воли и ума, что давление я ощущала физически.

— Что вам от меня нужно?

— Не торопитесь, — сказал он. — Когда солнце будет в зените, вы узнаете это.

Он не спросил, куда меня везти, он нажал на газ и, набирая скорость, помчался по пустынной улице. Навстречу нам с такой же скоростью бросился хищный ярко-розовый отблеск еще не вставшего солнца.

Мне так и не стало страшно. Этот человек, который вез меня навстречу восходу, скорее мог вызвать священный трепет, нежели примитивный животный страх. Поглядывая на него искоса, я начала понимать, что такое харизма. Мой водитель не произнес и десяти слов, а я почувствовала, какую он имеет и силу, и власть, и право пользоваться тем и другим.

Успокоившись, я спросила:

— Кто вы?

— Бог, — просто ответил он.

— Вот как, — без всякого намека на насмешку сказала я, давая ему понять, что спорить не в моих правилах.

— Посудите сами. — Он говорил отрывисто, не отвлекаясь от дороги. — Каждое утро я встаю для того, чтобы заново творить мир.

— Каким же образом?

— Из глины, из праха. Вот этими самыми руками замешивать…

— Интересно.

— Интересно? Тяжкий, скажу я вам, труд. И если тот, — он ткнул пальцем вверх, — после тягот созидания испытывал потрясающее удовлетворение и отдыхал с удовольствием, то я не в силах избавиться от сомнений: хорошо ли?

Тирада его была трудной для понимания и никоим образом не проливала свет на тот факт, что мы сидим в машине вдвоем и мчимся куда-то по пустынной дороге.

— А вы зря не боитесь. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — В городе полным-полно маньяков и психов.

— У вас глаза другие, — ответила я, улыбнувшись.

— Какие же? — спросил он с детским любопытством.

— Как у священника.

— О! Мадам посещает церковь?

— Была однажды…

Я не стала удивляться, что он знает мое имя. Если последние недели он торчал в клубе, если следовал за мной всю эту сумасшедшую ночь, то наверняка он знает мое имя, и не только имя, и у него есть на то свои резоны. Интересно только — какие?

— Мы долго еще будем кататься? — спросила я. — Меня это интересует в том только смысле, что я провела бессонную ночь. Заметьте, впервые в жизни! И если вы не возражаете, вздремнула бы немного…

— А что заставило вас отказаться от сна?

Я задумалась ненадолго.

— Обстоятельства. Или скорее собственная глупость.

— И какие же это были обстоятельства?

Рассказывать ему о Женином падении в коридоре? О следе от губной помады у него на виске? О том, как моя лучшая подруга оказалась врунишкой? Нет уж, увольте.

— Обстоятельства были неожиданными и странными, — подвела я итог своим ночным бдениям.

— То есть ваша жизнь вышла из наезженной колеи?

— В самую точку.

— Это прекрасно! — воскликнул он, и я искоса взглянула на него: абсолютно искренен, радуется как дитя.

— Почему это?

— Потому что теперь вам придется выбрать новый путь.

— Старый был не так уж и плох…

— Все меняется. Хотите совет?

Ох, как я не люблю советов!

— Насчет чего?

— Насчет выбора. Как будете выбирать?

— Подумаю, — ответила я расплывчато.

— Неправильно, — обрадовался он. — Мозг — изворотливая скотина. Лжет нам с раннего утра до позднего вечера. Готов оправдать любые наши злодеяния, уговорить нас на любую подлость.

— А, — сказала я, — понимаю. Вы советуете слушаться своего сердца. У меня есть подруга…

— Нет, — оборвал он меня совсем невежливо.

Я как раз собиралась рассказать ему про Клариссу и про ее манеру жить в соответствии со своим сердцем. И писать стихи про стоны.

— Сердце, — продолжал незнакомец тем временем, — в таком случае и вовсе ненадежно. Вокруг столько соблазнов, и оно трепещет каждый раз, как маленькое глупое знамя на ветру, как крылья бабочки в предсмертной агонии.

— Ваш вариант? — спросила я, зажмурившись и всем своим видом показывая, как мне надоела дурацкая игра в вопросы и ответы.

И тут мы остановились. Водитель мой вдруг сделался каким-то будничным, пробормотал, что позабыл купить сигарет, вышел из машины, перебежал дорогу и скрылся за ларьком на остановке.

Прошло достаточно времени, прежде чем я занервничала. Сначала я подумала про очередь, позабыв, что теперь около половины шестого утра. Потом про то, что мало ли какая нужда у человека возникла. Но чем дольше его не было, тем более странным выглядело все это происшествие. Через полчаса мне пришла в голову невероятная мысль о бомбе, подложенной в машину, и я выбралась из нее.

Вышла и сразу расслабилась. Весна вступила в свои права. В отличие от предыдущих дней, воздух был напоен ее умопомрачительным дыханием, и я сделала глубокий вдох, словно глоток волшебного вина. И вот тут весеннее колдовство словно проросло во мне изнутри, потому что голова стала легкой и ясной, а сердце стукнуло как-то нарочито звонко. Или этому причиной был молодой человек, приближавшийся ко мне по безлюдному тротуару.

Он был молод, младше меня, светлые волосы ветер отбросил назад, глаза поражали чистым голубым цветом даже на расстоянии. Но главное — от него за милю разило бесшабашностью, легкостью и радостным любопытством. То ли обида на близких за вчерашнее, то ли безлюдная улица, то ли его романтическая внешность были причиной тому, что мне отчаянно захотелось ему понравиться.

Весна чуточку усилилась для него, и он, наконец, заметил меня. Заметил и замер. (Никакие невзгоды не отучат Мадам пользоваться своими способностями…) А потом улыбнулся и произнес:

— Мадам, разрешите узнать ваше имя?

Когда-то давно я уже слышала эти слова.

Только день был хмурый и сумрачный. Что-то щелкнуло во мне, словно замыкая путь, по которому время, сделав полный круг, побежало вторично. Что-то заставило ответить:

— Лена.

— Вадим. — Он щелкнул каблуками.

Удивительные вещи случаются на свете, скажу я вам. Встречаются двое людей посреди улицы и начинают бессмысленный и бессвязный разговор. Казалось бы, бессмысленный и бессвязный, но каждое слово таит в себе немыслимые подтексты и бездонные пропасти недосказанного.

За короткое время нашего знакомства я рассказала ему о себе столько, сколько, наверно, не поведала бы и родной матери. И о том, какая я была в детстве, и о том, кто я сейчас. Единственное, о чем я ни разу не упомянула, так это о странных событиях, которые происходят вокруг меня в последние дни.

Времени для рассказов у нас было предостаточно, потому что путь до моего дома мы проделали пешком, только раз сев в трамвай, из которого вышли через остановку — слишком мешали нашему общению деловитые пассажиры, опаздывающие на работу.

Мы распрощались у моего подъезда, и он грустно спросил, может ли позвонить мне или это будет… Вместо ответа я протянула ему визитку и помахала на прощание рукой.

Жени дома не было, и это было большой удачей, потому что я еще не решила, как мне следовало бы себя с ним вести после вчерашнего. Хотелось сосредоточиться и подумать, но мысли мои путались и уносились к Вадиму, к нашей бесконечной прогулке по городу и к невероятному стечению обстоятельств, предшествовавших нашей встрече.

Нужно было выспаться. Я отключила телефон, постояла в душе под горячей водой, закуталась в банный халат, но не пошла в спальню, а пристроилась на диванчике в кабинете и сразу же провалилась в сон. Но сон мой стал продолжением действительности. Я снова шла по незнакомым улицам с Вадимом и взахлеб рассказывала ему все, чего не успела рассказать. Я говорила ему, что мне порой бывает по-настоящему страшно. Он смеялся, а я уверяла его, что на то есть причины. Вот, например, три девушки, работавшие фотомоделями, погибли одна за другой в течение короткого времени. И никто не может гарантировать, что я не окажусь следующей жертвой… А может быть, все-таки не окажусь, потому что предполагаю, что виновником всего вполне может быть один очень близкий мне человек. Нет, я не могу сказать ему, кто именно, потому что не хочу причинять этому человеку неприятностей…

Сон был липучий до невозможности. Пару раз я открывала глаза и радовалась, что вспугнула отвратительное сновидение. Вздыхала тяжело, опускала голову на подушку и тут же опять попадала в лапы того же сна. Он продолжался как ни в чем не бывало и после моего короткого пробуждения. Вадим говорил мне, что неправильно покрывать человека, совершившего такие преступления. Неправильно, каким бы близким он мне ни был. Да и как я могу называть близким человеком того, кто способен совершать столь непредсказуемые поступки.

Я проснулась лишь к шести вечера, когда в комнате сгустились сумерки. Меня переполняли самые противоречивые чувства. Воспоминания о Жене вызывали отвращение, о Клариссе — неприязнь, об Алке — обиду. Незнакомец в широкополой шляпе казался мне теперь странным любителем приключений и мистификаций. Единственным светлым пятном было воспоминание о Вадиме. И я пожалела, что не узнала, где его можно разыскать…

***

— Нет, не согласен!

Глаза Вадима полыхали синим пламенем. Деньги были для него больной темой. Мало платят, значит, мало ценят, — с детства твердил ему отец, и он нисколько не сомневался, что так оно и есть.

— Не согласен! Во-первых, я встал ни свет ни заря, и работу мою следует учесть как неурочную. Во-вторых, нигде не сказано, что я обязан несколько часов таскаться по городу. И в-третьих, — он обольстительно улыбнулся женщине, стоящей перед ним с ведомостью и конвертом в руках, — я сразу же добился того, на что мне отводилось несколько дней.

— Почему вы так считаете? — устало спросила женщина.

— Видели бы вы ее глаза, когда мы расставались, — самодовольно усмехнулся мужчина. — Уж поверьте, в этом я прекрасно разбираюсь.

— Хорошо. Подождите.

Она скрылась за массивной дверью, плотно прикрыв ее за собой. Как только она вышла, молодой человек проворно поднялся из кресла, откуда вел свой монолог, и подлетел к двери, заметавшись возле нее в поисках замочной скважины или какой-либо щели. Но дверь была закрыта наглухо, и как он ни прикладывал к ней ухо, расслышать ему ничего не удалось.

А женщина в это время стояла напротив мужчины, который только что скинул черную шляпу с широкими полями и, глядя на него сверху вниз (на каблуках она была выше на добрых десять сантиметров), объясняла ему незадачу с молодым человеком.

— Капризничает?

— Пока капризничает. Но может и в истерику впасть. Вы же знаете этих героев-любовников! Они смонтированы из амбиций и притязаний на роль настоящих мужчин.

— Заплатите.

— Выйдем из сметы.

— Это все равно обойдется дешевле.

— Поискать кого-нибудь более покладистого?

— Нет. Этот попал в самую точку.

— Неужели она действительно…

— О! Вы бы видели ее глаза, когда они расставались…

Женщина кивнула головой и повернулась, чтобы уйти.

— У вас утомленный вид. Вам не мешало бы выспаться. Время теперь ждет…

— Спасибо, — слабо улыбнулась женщина и вышла.

***

Это было уже совсем нелепо, но я дал Димке честное слово, что в полдень буду у него. Целый час я простоял под холодным душем, еще час чистил зубы, чтобы избавиться от отвратительного перегара, а когда выбрался из ванной, телефон снова зазвонил. Я чуть было не подпрыгнул от радости. Скорее всего, это Димка одумался и решил отменить нашу встречу. Но радость моя была преждевременной. Звонил Богомолов. И тоже хотел меня видеть. Как сговорились все сегодня. Только вот Мадам до сих пор не было дома, и она явно не спешила встретиться со мной.

У Димки на полу, раскинувшись на надувном матраце, лежало бородатое храпящее существо неопределенного возраста. В воздухе пахло сигаретным дымом, водкой и тройным одеколоном.

— Вот, — прошептал мне Дима, по-отечески поправляя одеяло на спящем. — Это Коля.

— Очень приятно, — кивнул я спящему Коле, и тот перевернулся с одного бока на другой.

— Ты ничего не понял? — спросил Дима.

До того он странно вел себя в это утро, что я как бы невзначай наклонился к нему и принюхался: не от него ли исходит аромат бурно проведенной ночи. Нет, от него пахло только тройным одеколоном.

— Коля летчик, — пояснил он мне и просиял, глядя на мое вытянувшееся лицо.

— Он поведет самолет? — спросил я уныло.

— Нет. Хотя, может быть, и поведет. Но он нам его достанет. Хорошо бы сейчас же съездить в одно местечко, посмотреть, что там за машины.

Тут Дима взглянул на Колю и, наверно, подумал о том, что сегодня тот вряд ли уже куда-нибудь поедет. Я подумал о том же и порадовался своему скорому освобождению.

— Вот вы с ним договоритесь, что и когда, а я тут же подскачу, — пообещал я, решив, что никогда никуда не полечу ни с этим Колей, ни с каким другим.

В конце концов — зачем мне это? Если изобретение Лопушинского действительно гениально, его можно продать уже на этой стадии, пусть доведут до ума и испытывают те, кому положено. Я, пожалуй, лучше займусь поисками заинтересованных людей.

Дима внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Вижу, брат, ты теперь не тот, что прежде.

— В каком смысле?

— Собираешься на попятный?

— С чего ты так решил? Сегодня у меня весь день расписан. Через полчаса первая встреча, потом съемки у Мадам. А так — все остается в силе.

— То есть ты не отказываешься от своих слов?

— Конечно, не отказываюсь. Я ведь никогда не отказываюсь. Но какие конкретно мои слова ты имеешь в виду?

— Что ты будешь испытывать его сам?..

Я заверил Диму, что непременно сам буду испытывать его детище. Но всю дорогу к Богомолову думал только о том, что слишком много болтаю в последнее время. Не давши слова — крепись, а давши — держись. Прослыть болтуном не хотелось, а снова браться за старое ремесло не хотелось вдвойне.

Богомолов открыл мне сам. Никаких признаков секретарей в доме я не обнаружил. Вид у него был неважный, под глазами залегли темные круги.

— Садись, рассказывай, — предложил он без всяких предисловий.

— О чем?

— О своих трудностях.

— Все в порядке.

— Тогда завтра начинаем.

— Завтра?

— Тебя что-то смущает?

Придется действительно рассказать ему о своих проблемах.

— Она не хочет сниматься, — быстро проговорил я, — но я прилагаю все усилия…

— … чтобы ее заставить?

— Чтобы ей захотелось.

— Угу. Каким же образом?

— Не знаю. Она читает сценарий, а я привожу жизнь в соответствие. И подгоняю…

— Чем?

— Не оставляю выбора.

Богомолов пристально смотрел на Женю и думал: то ли совсем прост, то ли вовсе не так прост, как кажется. Человек без всякого образования, ни черта, ни Бога не боится: было время — каждый день жизнью рисковал, этакий Иван-дурак, народный герой. Жену свою до смерти любит. А как тот же самый Иван очень даже себе на уме может оказаться.

Богомолов молчал. Женя тоже. Каждый думал о своем. Каждый решал, насколько можно доверять другому.

— Предлагаю помощь, — после паузы произнес Богомолов.

— В чем?

— В том, чтобы подвести Мадам к мысли о съемках. Вернее, подготовить.

— Как?

— Проведем генеральную репетицию. Что там у тебя по сценарию дальше? Вот все это и разыграем, как по нотам. Согласен?

— Обсудим, — предложил Женя, и Богомолов в который раз отметил его осторожность.

Сдвинули стулья, достали сигареты, чиркнули зажигалками. Через полтора часа глаза у обоих горели одинаковым азартом. Общая схема действий была оговорена.

— Есть несколько «но»… — сообщил Женя.

— Первое?

— По поводу этих убийств. Сейчас мне кажется, что все это ерунда, но…

— Соболева жива.

— Как?

— Абсолютно.

— Так значит, нет причин для…

— Жива, но страшно напугана. Погибшие были ее лучшими подругами.

— Она кого-нибудь подозревает?

— Нет. Никому не доверяет. Спряталась и состряпала историю о собственной смерти.

— Значит, это все не шутка.

— Совсем не шутка.

— И кому это все нужно?

— Вам.

Мужчины снова смотрят друг на друга молча.

— Убрать конкуренток — раз. Напугать Мадам, чтобы она решилась сниматься, два. Отомстить за то, что эти девчонки использовали пленку Мадам, три.

— Не-е, — протянул Женя. — С помощью одной только логики такие вещи не делаются. Тут нужен мощный внутренний стимул. Патологически мощный.

— Любовь.

— Не понял.

— Вы ведь любите свою жену, правда? Безумно любите…