Я дома. Я у себя дома. Сижу в кресле, а напротив стоит Богомолов. Сегодня он особенно похож на хищную птицу. В глазах горит желтый огонек. Нос заострился, рот, выплевывающий резкие безжалостные слова, похож на извивающегося живого червя.
— Ты так ничего и не поняла, — говорит он с нажимом. — Хотя это ведь было совсем не трудно. Ты даже не догадывалась. Потому что Мадам пуста, ей нет резона хоть чем-то забивать свою прелестную головку.
Никогда не угадаешь, любит он тебя или презирает, выражает он это приблизительно одинаково. Но сейчас его слова разжигают во мне обиду. Мадам терпеть не может, когда с ней так разговаривают.
— Или ты все-таки догадывалась? Ну же, не молчи! Догадывалась или нет? Что все эти убийства совершены твоим мужем?
— Да.
— И ты наверняка подумала, зачем, правда? И ты решила, что все это он делает ради денег, да? Ради карьеры?
— Отчасти.
— Он ведь был обычный хороший парень. И никогда бы ничего подобного не сотворил, если бы не встретил тебя.
— Значит, виновата во всем я?
Посмотри, знаменитый режиссер, как Мадам умеет улыбаться. Нравится?
— А кто же еще? Кто заставил его…
— Я никогда никого ничего не заставляла делать! — пришлось перебить его, хотя это совсем не в моих правилах.
— Да ну? Заставляла и самым активным образом.
— И как же…
Я его ненавидела. Во мне закипала самая настоящая злоба.
— Молчи и слушай. Жил был хороший человек Женя. Отличный товарищ, надежный человек. И угораздило его встретить Мадам, все достоинства которой сводились к тому, что она свела его однажды с ума… Да, да. Это были все ее достоинства. Потому что других она не имела. Ей было смертельно скучно. И свободное время, которого у нее было гораздо больше, чем у любого нормального человека, она проводила за картами. И, представь себе, ничего другого она не знала, не ведала и знать не хотела. Проживи она так еще годика два-три, превратилась бы в пустейшую дурочку, каких тысячи бесцельно слоняются по улицам, магазинам или кабакам.
Я резко поднялась с кресла и, честное слово, вцепилась бы ему в физиономию, если бы он предусмотрительно не обогнул круглый стол, чтобы держаться от меня на расстоянии.
— Их союз — я имею в виду хорошего мальчика Женю и пустышку Мадам — держался исключительно на ее чарах и на его любви к этим чарам, от которых он никак не мог избавиться. Рядом были прекрасные женщины, тонкие, чувствительные, умные…
— В белье универсально поросячьего цвета, — вставила я, копируя его тон.
— У нее просто не было денег, чтобы выбрать…
— Или вкуса…
— Нет, Мадам, именно денег.
— В любом случае, я не верю, что мой муж хоть к чему-то причастен.
— Он просил передать тебе…
— Вас просил?
— Просил передать, что любит тебя и что все убийства — дело его рук, а потому…
— Ерунда. Не верю.
— Мы долго говорили с ним вчера. Конкуренты зажали вас в угол. Ему казалось, он нашел выход — кино. Но ты не желала сниматься. Тебя ничего не интересовало, тебе все было скучно и одинаково на вкус. Он боялся, что ты оставишь его. Что брак ваш не выдержит испытания скукой. Он не мог думать об этом спокойно. Что ему оставалось? Он убирал конкуренток в надежде, что слух о преследованиях фотомоделей дойдет до тебя и ты, испугавшись, согласишься на съемки.
— Но ведь это глупо!
— Влюбленные — не самые большие умники на свете. Скорее они самые безумные фантазеры.
— А Кларисса?
— Женя пытался расшевелить тебя. Устроить так, чтобы жизнь походила на киносценарий, который он написал. Кларисса была в нем только эпизодом. Она здесь ни при чем.
— Где он? — спросила я устало. — Я хочу поговорить с ним.
Богомолов молчал, но его жесткий взгляд смягчился, в нем сквозило сожаление. Я насторожилась. Мне совсем не понравилось его молчание.
— Где он?
— Утром они поехали на аэродром…
— Зачем?
— У него был друг Дима…
— Лопушинский?
— Женя обещал участвовать в испытаниях его парашюта лично.
Я вскочила, а потом снова села.
— И что?
— Дима ошибся в расчетах. Незначительно, но этого оказалось достаточно…
Теперь я смотрела на Богомолова широко раскрыв глаза.
— Женя… — Я не знала, как это лучше спросить. — Он получил травму, да? С ним что-то случилось? Он в больнице?
— Его уже нет. Но он предчувствовал такой исход. И заранее был с ним согласен. Что ожидало бы его в противном случае? Суд, колония… Он не хотел.
Богомолов взглянул на меня пристальнее.
— Вот и все, что я хотел сказать. А ты не принимай близко к сердцу, если сможешь… Он лишил жизни двух ни в чем не повинных девушек. Он убийца. И ничего с этим не поделаешь. А у тебя вся жизнь впереди. Скоро выйдет фильм с твоей весной. Ты станешь известной. И потом, к тебе, кажется, вот-вот должен прийти Вадим…
Богомолов ушел, прикрыв за собой дверь. Я медленно поднялась. Тело мое словно налилось свинцом, и я разучилась им управлять. Я прошла по следам Богомолова, старательно ступая домашними шлепанцами в гипотетические отпечатки его подошв на паркете.
Жени нет, сказала я себе и почувствовала, как черная бездна Вселенной набросилась на меня, оживив под сердцем страх смерти, который не покидал меня с детства. И еще почувствовала, что я совсем одна в этом мире и у меня никого больше нет. Совсем. Остальные — не в счет.
Я аккуратно повернула в замке ключ на два оборота. И не успела еще пройти в свою комнату, как раздались звонки: один, другой, третий… Вадим обещал прийти в шесть, и я ждала его, кажется. Но все это было до Богомолова, в какой-то другой жизни. Зачем мне Вадим? Все его достоинства померкли и потеряли всякую цену. Я одна в этом мире. Мне страшно и холодно. Он не сможет мне помочь…
А такая веселая история вытанцовывалась. Меня звали Мадам, и мне страшно нравилось это имя. Неужели я такая пустая? Да нет же. Просто я была тогда абсолютно счастлива. А счастливый человек — это ведь почти и не человек вовсе. Особенно на фоне всеобщего неблагополучия. Я слишком замкнулась в своем счастье и ни с кем не хотела им делиться, даже с Женей. А теперь уже никогда не смогу…
Что мне остается? Любить другого? Какого-нибудь Вадима, к примеру. Сниматься у лучшего режиссера. Стать звездой экрана. Без Жени. Не хочу. Удивительно, но совсем ничего не хочу.
Я прошла на кухню и включила газ. Придвинула кресло. Положила руки на подлокотники. Откинула голову. Попробовала сделать весну напоследок, но тут же передумала. Кому она нужна, моя весна, ведь Жени нет.
Я закрыла, глаза и передо мной поплыли картинки одна ярче другой: мы на пляже в Испании; мы в отеле после съемок на огромной кровати под сиреневым балдахином; Женя с фотоаппаратом бежит впереди и просит — сделай весну… Из-под плотно сомкнутых ресниц поползла слеза, и я почувствовала, как закружилась голова, и подумала, что, наверно, вот-вот потеряю сознание…
— Стоп! Снято! На сегодня — все.
Первым ко мне, конечно, подлетел Женя и, смазав на щеке поцелуй, жарко и быстро зашептал в ухо:
— Не соглашайся никуда! Остаемся дома! У меня есть интересное предложение! Я представить себе не мог, что ты так меня любишь!
Я его легонько оттолкнула и поднялась с кресла. Алка тоже была тут как тут. Она крепко поцеловала меня в щеку и поздравила с окончанием наших мытарств. Последний кадр отснят. Богомолов испытывал наше терпение около пяти месяцев. Временами мы с ним крепко ссорились, временами кому-нибудь — мне, Алке или Вадиму (исполнителю главной мужской роли) — хотелось его зарезать или, по крайней мере, подсыпать слабительного в кофе, который он поглощал на съемочной площадке литрами.
Фильм снят. Все. Баста. Теперь мы больше не принадлежим режиссеру, не живем по его безумному расписанию, под его безжалостным взглядом, не подчиняемся его железной лапе.
Насилие прекратилось! Но вместо того, чтобы кричать «ура», все мы почему-то чуть не плачем.
Подходит Вадим и галантно целует мне руку, искоса поглядывая на Женю. Богомолов подгоняет мальчиков, которые выносят аппаратуру. Машет нам с Женей и исчезает одним из первых. В дверь заглядывает Максим, и Алка, послав мне воздушный поцелуй, исчезает следом за ним.
Когда все покидают наш дом, где снимали последнюю сцену, Женя достает из холодильника бутылку шампанского и, как фокусник, из-за спины зажженную свечу. Наливает совсем немного — на самое дно.
— Знаешь, — говорит он мне, — это так удивительно: знать, что будет с твоей женой, когда тебя не станет. Мне даже захотелось быстренько умереть…
— Но ведь ты тогда бы ничего уже не увидел, — говорю я, мурлыча и отставляя свой стакан.
— Это-то меня и остановило, — протяжно вздыхает Женя, непослушными пальцами расстегивая пуговки моей блузки.
Ночь нашей любви сегодня не похожа на все предыдущие. В ней непрестанно звучит торжественная нота вечности, в ней сливаются пряные ароматы любовных трав из райского сада, и воздуху придает нефритовое свечение пелена страсти, заволакивающая рассудок…
А потом мы лежим рядом тихие и добрые ко всему миру, который дал нам возможность быть вместе и испытывать такие чудесные взлеты. Мы всех любим, всем желаем добра, мы вспоминаем, что в выходные непременно нужно навестить родителей, а Лопушинскому послать путевку в какой-нибудь наркологический санаторий. (Недавно состоялось удачное испытания его детища. Конечно, не Женей. Женя давно выгодно продал права на использование изобретения «друзьям-милитаристам». От радости Лопушинский напился на банкете, и с тех пор вот уже несколько дней у него не получается остановиться…)
— В пятницу на просмотр нужно пригласить Клариссу, — кажется, это сказал Женя.
Хотя может быть и я предложила — не помню…
***
Они так долго спорили, где же праздновать окончание съемок, что фильм, пожалуй, успеет попасть в прокат и сойти с экрана, прежде чем они договорятся. Но все-таки Алла с Мадам победили. Они тащили всех в клуб, потому что именно там все начиналось. (В глубине души они были не прочь начать все заново, хоть и сетовали долгие месяцы на произвол Богомолова…)
Мадам упросила, чтобы ей показали кусочек фильма. Пусть совсем сырой материал, но все-таки… Думаю, ей хотелось доказать себе и своим клубным друзьям, насколько она изменилась и как далеко ушла от прежнего своего образа жизни. (Хотя я, честно говоря, не вижу в ней глобальных перемен, но Алка велела мне держать свое мнение при себе, и я повинуюсь.)
Вечер начался торжественно. Этому сильно способствовал тот факт, что Богомолов явился при полном параде, в смокинге. Даже наши девочки поблекли на его фоне, хотя на них было так мало одежды, что все время хотелось проверить на ощупь, есть ли она вообще. (Алла превзошла Мадам по всем параметрам, несмотря на потуги последней внести свои биоволны в наше застолье.)
Нет, я так и не смог изменить свое мнение насчет этой особы. Вопрос о гибели моей сестры оставался открытым. Это им было теперь все равно. Мне — нет. А потому, пока я сам лично не снял подозрения с Мадам и ее муженька, они останутся для меня врагами номер один. Этому способствовал еще и сюжет фильма. Каким же нужно быть хладнокровным человеком, чтобы написать с себя портрет главного злодея, да еще приписать себе три убийства. Правда, тот факт, что этот самый Женя приписал себе не два, а три убийства, наводил меня на мысль, что он действительно считал Элю убитой. Гуляла в моей голове и другая мысль, что таким образом он хотел все запутать. Но в любом случае я не мог спокойно смотреть на человека, который делает карьеру на гибели моей сестры. Да, я понимал, что он, возможно, с глубоким сочувствием относится к судьбе Жанны и Иры. Но он так психологически достоверно описал себя в роли злодея, что я никак не мог отделаться от неприязни к нему.
Один тост сменял другой, и вскоре мы все здорово набрались. Богомолов расстегнул две верхние пуговки на рубашке, и от его шика не осталось помину. Впрочем, к нему я тоже не испытывал добрых чувств после нашего последнего разговора. Я вообще не хотел приходить на это празднество, но Алла настояла и я не смог ей отказать.
Я смотрел на них и удивлялся, насколько быстро они обо всем позабыли. Богомолов корчил из себя детектива. Собирал информацию, посылал Алку шпионить за Мадам. И чем кончилось? Как только он получил подтверждение, что Мадам с Женей не имеют к преступлению никакого отношения, он начисто утратил интерес к убийце. Я думаю, он и не получил никаких подтверждений вовсе. Просто понял, что Мадам — уникальная актриса (то есть не актриса, а источник биоволн, которые заставят народ валом валить на его фильмы и принесут ему еще более громкую славу), и не стал копать глубже. Алла… Ну что Алла! Она слабая женщина и целиком и полностью попала под очарование Мадам (которого я, к слову, так и не заметил). Она искренне любит ее и по-прежнему ходит за ней по пятам, как ручная собачонка. Не знаю, насколько Мадам привязана к Алле, но каждое утро она начинает с непременного звонка к нам. Трижды на дню они перезваниваются или встречаются, репетируют или обсуждают свои роли. Благодаря Алле Мадам довольно сносно справилась со своей ролью.
Я смотрю на них и борюсь с желанием встать и спросить: «А кто же все-таки убил? Кто же из вас?» Но я не спрошу. Я слишком люблю свою Алку. Мне не хочется портить ей настроение. Тем более что она выглядит на экране совершенно потрясающе и…
Она бросила на меня ласковый взгляд, я обнял ее за плечи и притянул к себе. Атмосфера за столом была теперь почти что домашняя, и не только Женя, но и Богомолов позволяли себе подобные вольности со своими дамами. (Богомолов явился со своей вечно уставшей секретаршей и впервые объявил нам, что она по совместительству является еще и его женой!) Мой поцелуй угодил Алке в висок, и она зажмурилась от восторга.
В этот момент я явственно почувствовал, что за нами кто-то наблюдает, повернулся и сразу же столкнулся взглядом с…
***
С утра мне казалось, что этот день пройдет для меня как обычно. Но к полудню настроение резко сменилось. Человек ведь не может исчезнуть бесследно? Не может! Вот меня и потянуло снова на розыски. Так что день снова был погребен под пеплом несбывшихся надежд.
Сколько кругов уже сделано мною вокруг этого дома? Тысячи?.. Знакомый подъезд казался чревом бездыханного животного, а знакомое окно полыхало адским пламенем от соприкосновения с последними лучами солнца. Пора уходить. Пора как-то налаживать собственную жизнь. Наверно, все же наше краткое знакомство было миражом, который свел меня с ума и заставил натворить столько глупостей. Мне показалось, почудилось, померещилось, приснилось. А значит, не было и оскорбительного, болезненного финала у нашей истории. А что до тех девок, то я не жалею нисколько. Мне было не удержаться.
К вечеру появилось желание восстановить свою жизнь, реанимировать связи с людьми, забыть о несбыточном. Но телефоны не отвечали — ни домашние, ни сотовые, словно все вымерли. Эта мысль привела меня на мгновение в восторг, путь ложный, но он заполонил мою душу теплыми волнами…
Мадам была великолепна как всегда. И бог с ними, с теми усилиями, которые мне пришлось приложить, чтобы пробиться через охрану и посмотреть на нее. На ней было платье из плавленого серебра: голые руки, голые плечи, ключицы. Только совсем немного прикрыта грудь. Ей идет, кто спорит. И этой верткой, чернявой, что вьется возле ее плеча, тоже идет синий цвет, а…
Не может быть!
Мне даже пришлось отпрыгнуть в темноту за колонну и молиться, чтобы Бог сохранил мой бедный разум… Но по пульсации в висках, по дрожанию рук и омерзительному чувству тошноты было ясно, что он этого делать не собирается…
Дальше все виделось как сквозь плотный слой марли. Охранники, раздосадованные тем, что мне все-таки удалось проникнуть в зал, выпроваживали меня совсем неуважительно. Прохожие оглядывались на меня на ходу, словно мое поведение вызывало их тревогу или шокировало. Только бы без приключений добраться до дома. Неужели это никогда не кончится?!..
***
Премьера фильма выпала на тринадцатое число, но Богомолов ничего не желал слушать о предчувствиях и суевериях. Лена волновалась до такой степени, что еще с понедельника слегла с высокой температурой, и я провел возле нее три чудесных дня. Потому что легкая простуда и сильное волнение превратили ее в сексуального маньяка, чему я, лишенный в последнее время своих привилегий и так часто засыпавший во время съёмок под их с Алкой репетиционный щебет, был страшно рад.
Через три дня Мадам поднялась на ноги и превратила дом в примерочную, заявив, что из ста сорока шести нарядов, покоившихся в ее гардеробе, она ничего не может выбрать для премьеры. Я наблюдал за ней с опаской. Как бы снова не заболела. Позвонил Алке, пригласил ее явиться с утешительными беседами. А когда она приехала, понял, что совершил непростительную глупость. Состояние Алки лишь слегка отличалось от состояния Мадам…
Пока они копались в гардеробе, снедаемые самыми страшными предчувствиями, в частности полного провала фильма, я тихонько вышел в свою комнату и набрал номер телефона Клариссы.
Еще вчера она с радостью приняла наше предложение присутствовать на премьере, Мадам не пришлось ни настаивать, ни уговаривать ее. После того недоразумения мы не виделись, но перезванивались, и все вместе делали вид, что ничего абсолютно не случилось.
Так вот, пока Мадам с Алкой пребывали в полуобморочном гардеробном состоянии, я позвонил Клариссе и описал ситуацию. Она вызвалась приехать, чтобы поддержать Лену, и я решил, что не слишком приятный сюрприз для Мадам сейчас все же будет лучшей встряской, чем рыдание на плече у любимой Алки.
Девочки все еще перебирали блузки и костюмы, вечерние платья, в которых Мадам когда-либо снималась и в которых собиралась сниматься в рекламе, но уже наверняка не снимется, потому что Богомолов вчера прилюдно (и что самое примечательное — до выхода фильма на экран!) пригласил ее в следующий свой фильм, они все еще что-то искали, когда звонок в дверь привел их в чувство.
Я нарочно закрылся в ванной комнате, поэтому открывать пришлось Мадам.
— Кларисса! — завопила она. — Как ты вовремя!
И даже сквозь журчание предусмотрительно включенного мною душа мне послышалась в ее словах некоторая издевка.
— Входи же, может, тебе придет в голову, как выйти из…
— Здравствуйте! — Голос Клариссы слегка дрогнул.
— Здравствуйте? Ты кому? А, этой маленькой чернявой особе! Можешь с ней не церемониться, потому что вы давно знакомы. Так как ты считаешь, Кларисса…
— Ты что-то путаешь, Лена.
— Господи, да приглядись ты к ней получше. Неужели не припоминаешь?
— Нет!
Так, пора выходить, иначе они доведут Клариссу до белого каления. Нужно срочно вмешаться. Я появился вовремя, потому что глаза Клариссы уже лезли из орбит, а Алка только усмехалась.
— Эй! — крикнул я, и Алка метнула в меня быстрый взгляд.
— Это Алла, — объяснил я Клариссе как можно веселее. — Она участвовала в наших мистификациях против Мадам.
— Алла. — Кларисса съела бы ее глазами, если бы могла. — Алла. Неужели?
Затем начались совсем уж пустые разговоры. Мы пили чай. Потом все вместе пили мускат, а после муската коньяк. Не все вместе, а только мы с Алкой. Мадам постепенно успокоилась, и они решили, что надеть ей нужно самое скромное черное платье, которое висело в гардеробе в третьем ряду. Подчеркнутая скромность — раз. (Эта «подчеркнутая скромность» стоила, по самым скромным моим подсчетам, около пяти тысяч долларов.) И два — если фильм провалится, черный цвет будет символизировать траур по незадавшейся актерской карьере. То есть все еще свистят, а ты уже в трауре. Быстрая реакция всегда ценится.
Пора было расходиться. Алка слегка заплетающимся языком уверяла нас, что не сядет за руль, а поймает машину, и приглашала Клариссу ехать вместе, хотя им совсем было не по пути.
— Сейчас приеду и завалюсь спать! — говорила Алка.
— Знаем, знаем, как ты спать завалишься… — пошутила Мадам.
— Да нет, — отозвалась Алка. — Я сегодня одна.
— Что-то случилось? — поинтересовался я.
— У него сегодня поминки, — ответила она совсем тихо. — Год, как сестра погибла.
— А почему ты…
— Он хотел побыть один у себя дома. Я его понимаю, — пробормотала Алка, и все встали из-за стола и начали скомкано прощаться.
Алка ушла первой. Вслед за ней через пару минут нас покинула Кларисса, лобызнув Леночку в лоб. Мы остались одни и долго еще сидели молча, думая об одном и том же.
— Позвони ему, — предложила наконец Лена.
— Максиму?
— Да. Скажи что-нибудь… ну что полагается в таких случаях.
— А что полагается в таких случаях?
— Понятия не имею. Может быть, нужно выразить наши соболезнования.
— Это делается в день смерти.
— Ну тогда… Не знаю.
— А может быть, лучше тебе позвонить? Ты все-таки Алкина подруга.
— Не-е-е, — протянула Мадам. — Он меня терпеть не может.
— Меня, похоже, тоже, — сказал я и потрепал ее по руке.
— Ну тогда, может быть, лучше и не звонить, — подумала она вслух, и тут зазвонил телефон…