20 декабря 2000 года

Галина Ивановна Светлова делала уже третью подтяжку. Старость в виде морщин и коричневых пятен, которых с возрастом становилась все больше и больше, ее панически пугала. Теперь, в пятьдесят пять, ее лицо и тело выглядели так же, как в тридцать. Лишь глаза выдавали возраст — не было во взгляде беспечности, даже крупицы наивности, без которых невозможна настоящая молодость.

Она в последний раз внимательно оглядела палату — не забыла ли чего — и пошла к старшей медсестре, сообщить, что уезжает. По дороге осторожно выглянула в окно. Стоят. Лия и Глеб. Он с цветами, копытом бьет от нетерпения. Она — ссутулившись, нарочито отстранившись, но тоже не отрываясь глядит на вход.

Галина широко улыбнулась и пощупала подбородок. Улыбаться теперь было совсем не больно. Но все еще не покидало ощущение, что на лицо натянули маску. Хотелось снять.

День перетекал в вечер. Зина с трудом волокла вслед за ней неподъемные чемоданы. Галина оглянулась разок, посмотрела без малейшего сожаления. Девчонка совершенно никчемная. И глупая до безобразия. Чего стоило одно ее тупое нежелание звать Галину по имени. Ну, ничего. Записочку Галина главврачу передала о том, что в следующий раз — а произойти это должно было через полтора года — не желает видеть эту девчонку.

— Галочка, — Лия все-таки успела добежать до нее первая и остановилась как вкопанная, боясь дотронуться. — Какая ты прелесть, — пролепетала она.

— Сегодня можешь меня поцеловать, — разрешила Галина, подставляя щеку, которой Лия тут же коснулась холодными дрожащими губами.

— Моя очередь. — Глеб, как всегда, не стал церемониться с Лией, отстранил ее, сунул в руки букет и, обняв Галину, принялся целовать ее, исколов щеку двухдневной щетиной. — Застоялся без тебя, как конь в стойле, — шепнул он ей. — Поедем отметить?

— Как хочешь, — Галина старалась говорить ровно, хотя манеры Глеба ее ужасно раздражали.

Все это время Зиночка стояла на снегу в одном халатике и держала чемоданы. Никто не помог ей. Глеб только, не глядя на нее, открыл багажник. «Какие неприятные люди, — думала она. — Особенно этот парень…» Неожиданно она встретилась с Глебом взглядом и, словно обжегшись, тут же отвела глаза. Ужас-то какой! Встретила бы ночью где-нибудь, со страху бы померла. Верно, бандит какой, а эти две дамочки у него на содержании…

Зиночка вернулась в клинику замерзшая, но повеселевшая от того, что избавилась наконец от общества таких клиентов. Особенно ее тяготила эта женщина — Галина Ивановна. Все требовала, чтобы она ее по имени звала, как подружка. А какая она ей подружка, она ей в бабушки годится.

Не успела Зина начать уборку в палате, как раздался телефонный звонок. Старшая медсестра просила зайти.

— Зина, мы ведь предупреждали вас, что наши клиенты — люди весьма влиятельные.

— Ну… Да-а-а… — протянула Зина.

— И предупреждали, что малейшее нарекание с их стороны будет стоить вам премии?

— А что я…

— И вы прекрасно понимаете, что мы не можем позволить себе держать персонал, который выводит наших клиентов из себя.

Зина побледнела.

— Это Галина Ивановна на меня нажаловалась? Но что я ей такого сделала?

— Зиночка, — с расстановкой объясняла ей старшая медсестра, — я не знаю, чем вы ей не угодили, честное слово. Лично мне вы глубоко симпатичны. Но она написала на вас кляузу, — здесь женщина понизила голос и обернулась на дверь, — главврачу. А потому — ничем не могу вам помочь, — она развела руками. — Все под Богом ходим. Завтра я кому-то не понравлюсь — и привет, полечу вслед за вами, несмотря на свой стаж и прекрасные рекомендации.

— Какая стерва, — Зина заплакала. — Куда же я теперь пойду?

Женщина развела руками, потрепала девушку по плечу, сунула трудовую и вышла из комнаты.

Галина Ивановна сидела рядом с Глебом впереди, Лия — на заднем сиденье и жалобно смотрела ей в затылок. У Глеба из глаз просто искры летели. Давил на газ и смотрел вперед так, словно собирался головой пробить лобовое стекло. «Соскучился, дружок. По всему видно…»

Глеб был с ней совсем недавно. Собственно, ради него она и решилась в третий раз лечь на операцию. Кроме плановой подтяжки захотелось порадовать Глеба еще и помолодевшим телом. Ему было чуть больше тридцати. А значит, он был младше ее на двадцать пять лет. Но вот они сидят рядом и кто посмеет сказать, что они не ровесники?

Галина протянула руку и погладила Глеба по бедру. Он оскалился, не отрывая глаз от дороги, причмокнул и прибавил газу. Никогда она не встречала таких мужчин — сверхрешительных, не знающих страха, способных на все. Ей всегда хотелось встретить именно такого. Рядом с ним она чувствовала себя другим человеком. Не той осторожной и несчастной Галочкой, которую выкинул за ненадобностью старый осел Синицын, не той дурой последней, которая, сдавшись на уговоры и обещания залетного полковника, проходившего курсы переподготовки в Академии связи, родила когда-то сына и намучилась потом с ним одна-одинешенька, не той Галиной, которая в последние годы переходила из одной постели с дорогим бельем в другую, так и не сумев устроиться хотя бы в одной из них надолго, и, уж конечно, не той затравленной молоденькой девочкой, которой могли сказать, что она кому-то там не пара. Рядом с Глебом она была сильной, уверенной в себе женщиной, решительно двигающейся к своей цели и безжалостно сметающей все на своем пути.

Теперь, когда Синицын смертельно болен, этот парень может оказаться ей весьма полезным. И тогда она отблагодарит его. Еще немного, и весь мир будет принадлежать им двоим. Она понимала азарт, с которым он теперь летел по дороге на сумасшедшей скорости. Там впереди, за очередным поворотом, их ждет новая жизнь. Совсем другая жизнь. Такая, которая и не снилась раньше…

С ранней юности, с той самой первой, сладкой и светлой своей любви, которой отдалась она вся без остатка, Галина мечтала «выбиться в люди». Сначала мечта напоминала месть за поруганную любовь. Снилось: вот подцепит она жениха на черной «Волге», да подкатит с ним к дому Воронцовых, чтобы матушка его локти кусала от досады. Но потом столько было неудач на ее пути, столько разочарований, что маленькая детская (почти) трагедия казалась смешной и нелепой. Истоки страстного желания вскарабкаться на самые верхние ступеньки в этой жизни забылись.

По молодости Галину привлекали молодые летчики. Зарплата — только мечтать, здоровье — отменное. Да и вообще — престижно. У нее никогда не было проблем с тем, чтобы заманить к себе мужчину, усадить за стол, уложить в постель, но вот удержать…

Из многочисленных ее ухажеров не больше трех продлили их отношения на несколько недель. Большинство исчезало по-английски, не прощаясь, на следующее же утро. Поначалу ей казалось, что все дело в мужчинах. Что попадались самые ветреные и отъявленные негодяи. Но когда число неудач перевалило за десяток, Галина забеспокоилась, что причина не в них, а в ней. Что-то с ней, видно, не так, раз мужики бегут от нее как от чумы.

Спросить было не у кого, и она стала внимательно прислушиваться к болтовне женщин на работе. Именно там она впервые услышала страшное слово «фригидность» и, не разобрав толком, что это за болезнь такая, уяснила лишь, что мужчины такой болезни на дух не переносят и от фригидных женщин бегут как черти от ладана.

Кто-то добавил, что болезнь эта лечится, кто-то смеясь сказал, что с годами проходит.

Поскольку взобраться на вершину этой жизни ей представлялось возможным, лишь ухватившись за широкое надежное плечо собственного окольцованного мужчины, Галина, преодолевая сильное смущение, отправилась к врачу в женскую консультацию и пожаловалась на свое недомогание.

Не очень молодой врач явно не каждый день принимал пациенток с такими жалобами. Он усмехнулся и долго молча разглядывал Галину. Потом предложил ей раздеться и лечь на кушетку. Долго мял, ощупывая ее грудь и бедра, очевидно, никак не решаясь поставить диагноз, и довел ее до такого состояния, что она, сама не понимая, что делает, обвила его шею руками…

Все остальное произошло быстро, и через минуту врач уже снова сидел за столом, ухмыляясь своему отражению в зеркале. Галина, еще окончательно не придя в себя, быстро оделась и снова села на стул, напротив доктора. Он молча уставился на нее, и на лице его было написано крайнее удивление.

— Что-нибудь еще, мадам? — спросил он.

— Я… — пролепетала Галина, не совсем понимая, — так я больна или нет?

— Чем?

— Фригидностью.

Доктор перегнулся к ней через стол, наклонил голову набок и произнес:

— Если вы и больны, то чем-то совсем противоположным.

— Чем?

— Заходите еще раз, — подмигнул он ей. — Тогда и выясним…

Галина выскочила из кабинета как ужаленная.

Через несколько месяцев она познакомилась с сорокалетним полковником, из Киева приехавшим на курсы повышения квалификации в Академию связи, что находилась как раз напротив Галиного дома. Он звал ее смешно, «Халей», с украинским акцентом. Он сразу же отказался от казенных харчей и с удовольствием переехал к ней. Он прожил у нее все пять месяцев, что длились курсы. И обещал вернуться сразу же, как только разведется с женой и оформит все надлежащие бумаги.

Полковник был просто загляденье. Между борщом и котлетами он непрерывно говорил о любви, между коньячком и постелью пел украинские народные песни. Ее не смущало, что у полковника не было денег. «Ну що ты хочешь, краля моя, здесь же стипендия только. Крохи — даже на цветы нету…» Он смело принял известие о ее беременности, с минуту поносил на руках по комнате, упал на колени и предложил руку и сердце. До конца стажировки оставалось еще два месяца. Но естественно, пожениться они пока не могли, — для этого ему нужно было сначала развестись. Перед отъездом он оставил Галине свой адрес, домашний и рабочий телефон, пообещав примчаться по первому ее зову, если понадобится. Она позвонила, только когда вернулась из роддома, хотела порадовать. Но первый телефон принадлежал одинокой старушке в Донецке, а второй и вовсе какому-то НИИ в Харькове, где никто никогда о ее полковнике не слышал.

Позже, много позже, когда сыну исполнилось семь, одна старушка на рынке сказала, глядя на ее макушку: «Порча на тебе, девка. Житья небось от нее нет?» Галина замерла, прислушалась. А бабка уже подрулила ближе, потянула за руку, зашептала в самое ухо: «Венец безбрачия на тебе. Порчу навели знающие люди. И очень давно. Трудно будет снять…» И снова на макушку засмотрелась.

Галину ее слова словно обожгли. Интуитивно она почувствовала в них правду. Венец безбрачия — это как раз то состояние, в котором она провела многие годы. И — порча, точно. Она даже подумала, что знает откуда. Как недобро смотрела на нее Анастасия Павловна Воронцова, когда в последний раз разговаривала с ней про Колю. Глаза у нее были злые и холодные. Да и жила после этого их разговора Галина долгое время в глубоком страдании, словно под гипнозом.

Потом она пару раз ездила к той самой уличной бабке — порчу снимать. Бабка жила в обычной городской квартире. Стены были сплошь увешаны коврами, подоконники — уставлены горшками с цветущей геранью. «Для защиты», — объяснила хозяйка. Билась она над Галиной долго, руками водила по голове, водой брызгала, ветками размахивала. И каждый раз только вздыхала: крепко сделано, не просто снять. Галина перестала ходить к ней, только когда кончились деньги и пришлось влезть в долги. Но вспоминала бабку с благодарностью. Замуж она, правда, не вышла, но мужчины перестали от нее бегать. Некоторые задерживались надолго. Один даже на пять лет остался и фамилию свою дал — Светлов.

Правда, Игорька не очень жаловал. Да и ей сын с каждым годом становился все более в тягость. Пока мал был, не спрашивал, что за гости у нее и почему то один мужчина живет в их доме, то другой. А постарше стал, начал хмуриться и дуться. Когда мальчику исполнилось десять, а у Галины намечался приличный дружок, она сдала его в интернат. Забирала только летом, пожить с ней он успевал недолго, недельку-полторы, до отправки в пионерский лагерь на три смены.

К тридцати пяти Галина, лишь взглянув на мужика, могла оценить и его зарплату, и образование, да и как он смотрит на жизнь. Относительно стремления каждого из ее друзей кинуться в омут супружества, да еще с матерью-одиночкой, у которой взрослый сын, иллюзий Галина больше не питала. С годами стала проще. Друзей выбирала состоятельных, доила по полной программе, пока не чувствовала, что следующая ее просьба останется невыполненной. А как чувствовала такое, искала нового приятеля, который на первых порах оказывался щедрее и благосклоннее к ее желаниям.

С одним из своих друзей она переехала в Ашхабад, да и прижилась там. Дружок оказался ненадежным, но атмосфера города напоминала вечный праздник, мужчины были по-восточному щедры, и Галина прижилась на юге, расцвела, похорошела. Обзавелась хорошей квартирой, импортной мебелью, модными вещичками, золотишком всем на зависть. А что слава по пятам кралась не самая лестная, так слава же, как известно, — дым.

Тем более не одна она такая оказалась в южном городе. Взять хотя бы женщину из соседнего подъезда, Анжелой, кажется, звали. По глазам видно — птица стреляная. Только было у нее перед Галиной одно преимущество — престижная работа, а стало быть, распахивались перед нею многие из тех дверей, которые для Галины были закрыты. И дочка у соседки была — что конфетка. Упакована — с иголочки. Вся в золоте. А ведь такая же безотцовщина, как и ее Игорь. Чем не пара?

Галина Ивановна забрала Игоря из интерната в середине десятого класса. Поселила у себя, принялась пушинки с него сдувать. Мальчишка оказался послушный, скромный, от неожиданной материнской заботы сердце его растаяло — стремился ей угодить, чем мог.

Познакомились они с соседской девочкой быстро. Галина не боялась, что она Игорю не понравится. Как такая может не понравиться? Главное, чтобы он ей противен не был. Дети подружились, вместе готовились к экзаменам, ходили в кино. Галина теперь часто задерживалась допоздна. Являлась домой только после двенадцати. Игорь приводил девочку домой. Ну и случилось однажды все то, что, по ее расчетам, и должно было случиться между молодыми людьми…

Дети только-только сдали экзамены в школе и сразу вслед за аттестатами, получили свидетельство о регистрации брака. Галина боялась, что Анжела станет чинить им препятствия, искать для своей крали лучшую партию. Но та последнее время ходила как в воду опущенная, думала о чем-то своем. Не до дочери было. Правда, Игоря тут же устроила в институт иностранных языков, подарила машину — старенькую, правда, подержанную. Но ведь это только начало, будет у сына и местечко в дипломатическом корпусе, будут и неограниченные возможности…

Потом все как-то закружилось-завертелось. Рождение Лии, переезд в Москву, гибель Анжелы. Да и все вокруг менялось так стремительно, что было уже непонятно, пойдет ли Игорю на пользу женитьба на номенклатурной девочке.

Он окончил пятый курс и сразу попал в хорошую фирму, где требовалось знание европейских языков. Гордился тем, что на этот раз обошелся без протекции и зарабатывать будет столько, сколько никому не снилось.

Игорь был вылеплен совершенно из другого теста. Как ни стремилась Галина его понять — не могла. Не находила с ним общего языка. Да и с чего бы вдруг? Они редко виделись, плохо знали друг друга, а потому и взгляды на жизнь у них были диаметрально противоположными. Его ведь воспитывали убогие нянечки круглосуточных садов-интернатов, вбивали в голову всякую патриотическую чушь и примерное поведение.

Игорь погиб, впервые выехав за границу. И тогда вдруг оказалось, что квартира, в которой они жили, никому из них не принадлежит и Лия там даже не прописана. За объяснениями Галина отправилась к старинному приятелю Анжелы — Павлу Антоновичу Синицыну. Это он заправлял всем во время переезда, а значит, мог пролить свет на странную ситуацию.

По дороге к Синицыну Галина Ивановна вспомнила, что за полгода до гибели Игорь смеясь рассказал ей, будто тесть совершенно тронулся и звал их всех в Америку, уверяя, что они с Анжелой получили огромное наследство. «Сколько?» — машинально поинтересовалась тогда Галина. «Пять миллионов долларов, мама, разве не смешно?» Ей совсем не было смешно. Она вычисляла, какие права имеют ее сын с женой на ту долю, которая принадлежала Анжеле. Ведь если Анжела умерла, ее долю должны были унаследовать дети…

Синицын был настолько потрясен услышанным, что около получаса никак не мог прийти в себя. Все повторял: бедные дети, бедные дети… А Галина тем временем внимательно, словно оценщик, оглядывала комнату.

Павел Антонович произвел на нее впечатление человека осмотрительного, недоверчивого, но что самое главное — в свои шестьдесят с небольшим он был в полном уме и здравой памяти. Но с другой стороны, квартирку он снимал бедненькую, жил скромно, совсем не сообразно миллионам, которые якобы у него где-то имелись. Ко всему прочему Павел Антонович явно когда-то был дамским угодником, — ухватки и манеры выдавали его с головой. Было очевидно, что за последний год он настолько устал от затворничества, что был рад любой женщине, перешагнувшей порог его дома, пусть даже без приглашения.

Галина приняла его знаки внимания и побывала у него в гостях еще три раза — в Москве и на озере Селигер, где он купил большой теплый дом с неухоженным садом. До баловства старик был большой охотник, а вот в откровения не пускался вовсе. Про жизнь свою на юге никогда не заикался, и про Анжелу вспоминать не желал. В доме не осталось ни одной ее вещи, ни одной фотографии, словно ее и не было никогда.

Как только Галина Ивановна пыталась заговорить об Анжеле, Синицын сразу же менял тон и мрачнел. Одно упоминание ее имени то ли приводило его в ярость, то ли вызывало панический страх. «Не говори о ней, — попросил он однажды Галину, — или называй как-нибудь по-другому. Зови „моей бывшей“».

Через год, когда Галина окончательно устала от похотливого старика и решила, что пора эту тягомотину заканчивать — все равно у него никаких денег нет, Павел Антонович, словно почувствовав ее охлаждение, предложил Галине прокатиться вместе с ним на белом лайнере вокруг света.

Во время круиза Синицын денег не считал и ни разу не поинтересовался, что сколько стоит. Она пыталась задавать вопросы, но он прерывал ее сразу, как только понимал, о чем речь. Прерывал гневно, хлопал дверью. Реакция ее озадачила. Хорошо, решила она, со временем прояснится…

Допустим, рассуждала она, Павел Антонович сказал сыну правду, и у Анжелы действительно были деньги. Наследство там или что другое — не важно. Много денег. Может быть, и вправду пять миллионов, хотя верится с трудом. Тогда после ее смерти деньги должны были достаться дочери. А теперь, когда ее нет, — Лие. Это она первая наследница, а вовсе не Синицын. Ведь они с Анжелой, как она слышала, даже не состояли в браке официально.

Мысль о наследстве, в которое после круиза она окончательно уверовала, не давала Галине покоя. Похоронив сына, она увезла внучку в Санкт-Петербург и теперь берегла как зеницу ока. Девочка была не простая, а золотая. Если у нее когда-нибудь будут деньги, нужно сделать так, чтобы она не позабыла о том, кому обязана всем. Как известно, современная молодежь не питает уважения к старшему поколению, а потому надеяться на одно только воспитание Галина не решалась. К тому же Лия — девушка. Вырастет, найдет себе какого-нибудь идиота и — адье, родимая! — поминай как звали.

К тому времени наследнице незримых миллионов исполнилось десять. Галина, резко помолодевшая после второй косметической операции, вполне могла сойти не то за ее мать, не то за старшую сестру. К тому же девочка была похожа не на родителей, а именно на нее — тот же нос с горбинкой, те же темно-медные волосы.

Не надеясь на благодарность внучки, Галина принялась осторожно, исподволь приручать девочку, развращать ее сердце, да и не только…