20 декабря 2000 года

В ресторане они выбрали столик в углу, подальше от чужих ушей и глаз.

— За что первый тост? — спросил Глеб, когда официант разлил по бокалам шампанское и удалился. — За твое преображение или за наши планы?

Галина сильно наступила ему на ногу. Лия смотрела на нее во все глаза. Во взгляде была невысказанная обида.

— За меня, разумеется, — прервала затянувшуюся паузу Галина и быстро осушила фужер.

Пока Лия сосредоточилась на шампанском, Галина бросила на Глеба строгий взгляд, который едва не заставил его покатиться со смеху. Старуха до сих пор считает, что держит его на поводке. В такие лета — и такая наивность. Впрочем, она с самого начала проявляла изрядную близорукость…

Освободившись, Шмарин в первую очередь отправился в областной город. Адресов, которые он хранил в памяти, набралось бы на целую записную книжку, если бы она у него была. В последние дни все шли к нему на поклон. Кто просил жену проведать и поучить, если что не так, кто девок проверить. Только такие просьбы Глеб пропускал мимо ушей. Лишь одну запомнил — нужно же где-то оклематься на свободе. Да и просильщик понравился — глаза мутные стали совсем, как про свою бабу заговорил, хотя седой весь и сморщенный. Ревнивый, видно. Такой убил бы за один взгляд, брошенный на сторону. Вот только одна беда — убить бы мог только бабу свою или кого другого — за нее, а так — кишка тонка.

Большинство просильщиков наводили на дружков-должников. Тут Шмарин тоже понимал — неспроста. Были бы дружки настоящие, берегли бы общие бабки как зеницу ока. А раз наводят на них, значит, добро свое назад получить уже не рассчитывают. Вот и сдают зверю лютому Шмарину в надежде на отмщение. Здесь уже пахло по-другому. Деньги — какие-никакие — не помешают. Тем более засела у Глеба в голове мечта добраться до южного города Ашхабада. Всю детскую дурь про малину и братву мысль эта из головы Шмарина выжила. Разрослась, зашелестела листочками, пустила корни. Запала, одним словом.

Шмарин вышел на свободу в конце лета. Вдохнул полной грудью запахи цветущих трав, смешавшиеся в раскаленном мареве, колышащемся над землей. Опьянел на минуту так, что ноги подкосились. В груди истома незнакомая и ужас под сердцем: каково это будет своей-то волей жить?

Поездом добрался до областного центра. Отметился честь по чести и первый же визит нанес Марии — женушке ревнивого старикана. Открыла рябая востроносая женщина с насмерть испуганными глазами. Возраста неопределенного, да и пола, если бы не знал наверняка, — тоже. Была у Шмарина мысль, что не зря ревнует старик, что жена — молодка и раскрасавица, у которой под бочком и ночку скоротать можно, да тут же пропала. Прошел в комнату степенно, сел за стол, усадил бабу напротив и устроил ей допрос с пристрастием по всей форме! Баба белая сидит, как полотно, глаза вот-вот из орбит выпрыгнут, зубы стучат — на расстоянии слышно. Что с нее взять?

Глеб остановился у нее на неделю и отправился деньги выбивать из должников. Думал, придется повозиться, рассчитывал нервы пощекотать и себе, и другим. Не вышло. То ли должники оказались хлипкими, то ли что другое, но, лишь взглянув ему в глаза, деньги отдавали молча, быстро и, помедли он хоть минуту, умоляли бы взять чуть ли не на коленях.

Тогда он объяснил легкость сбора дани своим напором. Но много позже, в поезде, когда ехал из Ашхабада в Москву, встретил старикана любопытного, то ли знахаря, то ли колдуна. Тот ему все и прояснил. Про взгляд. Сказал: «Глаза у тебя как у голодного волка». И тут все на места встало. Вспомнил Глеб, как люди глаза отводят, стоит ему только посмотреть на них. Посидел, перед зеркалом, изучая свой взгляд. Ничего волчьего не увидел, но был удовлетворен такой лестной характеристикой.

В Ашхабад он приехал в начале осени. Везде дожди льют, а здесь пекло, точно середина июля на дворе. Денька на два расслабился — накушался водки, шашлычками закусил, дынь здешних попробовал, винограда да прочего нектарного разноцветья с базара. А на третий день отправился искать Синицына. Глядишь, и здесь не подведет волчий взгляд. Подумает старичок, да и отдаст все подобру-поздорову.

Дверь ему открыла бодрая старушонка. Смотрела исподлобья, насупившись.

— Чего надо?

— Синицына надо. Павла Антоновича, — попробовал улыбнуться Глеб.

— Нету, — буркнула бабка и взяла на руки подбежавшего толстого мальчонку. — И не будет, — добавила она, вытирая мальцу нос своим фартуком.

— Помер? — притворно сморщился Глеб.

— А хоть и помер бы — один хрен.

Ответ поставил Шмарина в тупик. Он решил разобраться.

— А вы — супруга будете?

— Не буду, а была.

— Развелись, стало быть?

— Тебе какое дело?

— Дело у меня к Синицыну важное. Как бы мне его найти? — запас терпения у Шмарина заканчивался.

— Не знаю и знать не хочу.

— А я хочу знать! — резко сказал Глеб, отчего женщина встрепенулась, а мальчишка у нее на руках тихонько заскулил.

Женщина отпустила мальца на пол. Надела очки, висевшие на груди на цепочке, пригляделась к Глебу получше. И что-то, очевидно, ей в нем понравилось, потому что она усмехнулась и спросила:

— А тебе он зачем?

— Должок за ним.

— Это хорошо, — мечтательно протянула женщина. — Тогда помогу, чем могу. Заходи.

Шмарин прошел в комнату. На диване перед телевизором сидели мужчина и женщина. Вроде как фильм смотрели, а между тем мужчина пил пиво из бутылки, а женщина его пилила, что пьет. Прошли мимо, старуха пропустила его вперед, на кухню, и плотно закрыла дверь.

— Долг большой?

— Большой.

— Будут у него через тебя неприятности?

Женщина так и впилась в Шмарина глазами.

Он смекнул быстро, чего ждет брошенная на старости лет жена. Ответил твердо:

— Огромные.

Старуха кивнула головой, словно только такой ответ ее и устраивал.

— Слушай, — заговорила торопливо. — Пропал он — вот уж лет пять с лишним будет…

— Как пропал? Куда?

— Слушай, говорю, не перебивай. Пропал и пропал. Мне ни словом не обмолвился. С работы не вернулся домой — и все. Я все морги обзвонила, всех друзей обегала. Только потом, когда узнала, что с работы он уволился как положено, честь по чести, все и сообразила. Бабу завел…

— В его-то возрасте? — недоверчиво хмыкнул Глеб.

— В его самом. Кобелюгой всегда был. Слушай дальше. Бабу звали Анжела Саркисян. С ним она уехала. Моложе его лет на десять. Что? Куда? Никто не знает. Но я здесь дочку ее отыскала. Чтобы в курсе быть… Так вот через год дочка эта в Москву засобиралась. Да не одна. С ребенком, с мужем да со своею мамашей. Вот и кумекай.

— В Москве, значит, искать.

— В Москве. А как найдешь, черкни адресок.

— Тоже должок? — ухмыльнулся он.

— Сына в больницу устроить надо, — как-то вдруг ни с того ни с сего по-бабьи взвизгнула старуха и ухватила Глеба за рукав. — Ты уж не забудь про меня.

— Ладно, — пообещал Глеб. — Не жалко.

— Поклянись, — не отставала старуха.

— Слово даю. Мое слово — закон.

Он и вправду не забыл и черкнул старухе адресок сбежавшего мужа. И даже не представлял, насколько усложнит тем самым себе жизнь…

Синицына он отыскал в тот самый день, когда Павел Антонович вернулся из круиза. Хотел сразу заявиться, да увидел рядом с ним Галину и решил сначала прощупать ее.

Окрутить ее оказалось плевым делом. Выследил, подсел в кабаке, поболтал, да и увел к себе на квартиру. Баба оказалась забойная. Если раздеть — как с картинки. Так ни одна молодуха-то не выглядит. Конфетка. Все формы — как по лекалам. Ничего лишнего и все по существу. Крутится в постели как уж на сковородке, болтушка — еще та, а про старика — ни слова, молчок, сколько бы он удочку ни забрасывал. Правда, мимоходом обмолвилась про круиз, про тамошний комфорт и сервис, а как только он спросил, кто ей такие богатые подарки делает, словно рот зашили.

Так он и не понял — есть у старика деньги или нет. С одной стороны, выходило, что вроде как нет, а если и есть — копейки, на старость. Но с другой стороны — чего ради такой бабе, как Галина, со стариканом валандаться? Видно, тоже что-то чует. Она ж, когда про круиз рассказывала, чуть слюной не брызгала. Глаза горят — и совсем как сумасшедшая смотрит.

Галина укатила в Петербург, а Глеб решил нанести визит Синицыну.

— Павел Антонович?

Дед чуть дверь перед его носом не захлопнул. Но не успел. Куда ему тягаться с молодым волком!

— Да вы не пугайтесь так, Павел Антонович! Рано еще. Да и не с кинжалом же я к вам, а с приветом.

— От кого?

— Может, пригласите войти?

— Все равно войдете, — махнул он рукой и, не оглядываясь, пошел в комнату.

— С приветом от дружка вашего старого — Самохвалова.

— От Вани?

Глеб во все глаза смотрел на Синицына и ничего не мог понять. Павел Антонович ничуть не испугался, а напротив, обрадовался совсем как ребенок, сразу же успокоился, подобрел лицом, стал усаживать гостя за стол. Достал бутылочку коньяка, две стопки, разлил.

— Что ж вы сразу-то не сказали, что от Вани! Я б разве так вас встретил? Ну, за встречу.

Глеб молча проглотил коньяк, плохо соображая, что происходит. Должники, которых он навещал, бледнели и дрожали, как только он упоминал имена их старинных товарищей. А здесь…

— Ну рассказывайте, как он там, в жарком краю? Постарел или все еще такой же орел, как раньше?

Голову кулаком подпер, смотрит ясным взглядом.

— Да не в жарких краях он вовсе, а в самых что ни на есть северных широтах. А сейчас и совсем, поди, в землю зарыли.

— Что вы… что вы такое говорите? — замахал руками Павел Антонович, и в глазах его выступили самые настоящие слезы.

Секунда — и слеза поползла по щеке, а Синицын захныкал:

— Неужто умер? Господи, как коротка жизнь! А я-то…

«Похоже, у старика в голове каша, полный маразм», — с сожалением подумал Глеб. Не дожидаясь, пока старик наплачется, Глеб обронил:

— Должок за вами. — Он все-таки, несмотря ни на что, решил довести дело до конца.

— Это вы про деньги? — встрепенулся Павел Антонович.

— А то про что же! — с ударением на каждом слове произнес Глеб.

Павел Антонович грустно улыбнулся:

— Анжела, покойница, унесла. Все ж на ее счету было, он же знал. А с ней вместе все наши мечты сгинули.

И тут Синицын вроде бы даже в маразм какой впал, потому что вцепился в Шмарина мертвой хваткой и принялся молить:

— Найди их! Может, хоть ты… А-а-а!

— Кого найти?

— Да тех, кто Анжелу на тот свет отправил! Утопили ее. А деньги, скорее всего, с ее счета на свой переписали. Давно это было, лет пять назад. Но до сих пор во сне мне является…

Шмарин молча отодвинул микроскопическую рюмку, взял из буфета большой бокал, налил доверху коньяку и медленно, маленькими глоточками выпил до дна, не спуская с Павла Антоновича глаз. Дед смотрел на него с пониманием и покачивал головой.

— Смотри, дед, — сказал ему на прощание Шмарин, — если что не так… Проверю.

— Проверяй, сынок, — обреченно ответил Синицын, — все так. Ложь — грех. А в моем возрасте лишние грехи — сам знаешь…

От Синицына Шмарин ушел в самом дурном расположении духа. Мечты о заморских островах с пальмами, которые он вынашивал последние несколько месяцев, рухнули. Жизнь как-то сразу померкла и потеряла смысл.

В городе у него на каждом углу норовили проверить документы. Менты с автоматами попадались ему в каждом тихом дворике. Нужно было валить куда-нибудь подальше. Он выбрал кабак на окраине, который работал всю ночь, и окопался там. Всю ночь пил и думал, что делать дальше. К утру, расплачиваясь, полез за деньгами в сумку и вместе с купюрами выудил из кармашка бумагу. Посмотрел удивленно, но тут же вспомнил — Галина сказала, что сунула ему адресок. Вот кто может приютить на первых порах. Переть на вокзал он не отважился. Вышел на трассу и поднял руку…

В ресторане Галина болтала без умолку. Казалось невероятным, что, просидев в отдельной палате около месяца, ей еще есть чем поделиться и что рассказать. Хотя возможно, все объяснялось проще. Она много раз говорила ему, что не собирается посвящать Лию в их планы. И теперь пыталась стушевать то впечатление, которое произвел на девчонку его неудачный тост.

В разгар застолья, когда им, наконец, подали горячее, в сумочке у Галины запиликал телефон.

— Я слушаю. Павел? Ты?