4 января 2001 года

В четыре часа дня, сразу же после совещания, Павел Степанович Чубатый объявил подчиненным, чтоб сегодня его не ждали, сел в машину и отправился домой. По дороге забежал в универсам — самый дорогой из всех магазинов в округе. Взял финскую водку — литровую, с оленями — и засмотрелся на витрину с морскими чудищами. Улиток, что ли, взять или устриц — вот удивится старый друг! Хотя удивится-то удивится, а есть вряд ли станет. А даже если и станет, Чубатый сам всех этих прелестей морских терпеть не мог. Красота у них в одном названии. Анчоусы, к примеру. На слух кажется — ананасы какие-то, взбитыми сливками политые. А на самом деле — мелкая рыбешка, не вкуснее родной селедки.

Чубатый перешёл к витрине с селедкой. Вот это — другое дело. А оформлена как! То клубочком с яйцом свернулась, то в лучок упакована. Хочешь — красная, хочешь — в соусах. И чистить не надо! Прогресс! Не то что раньше…

Чубатый осторожно подцепил самую нарядную упаковку сельди. Подошел к лотку с мясными деликатесами. Облизнулся на карбонад, посмотрел тоскливо на охотничьи колбаски и говядину по-цыгански, зажмурился и быстро пошел дальше. Зарплату совсем недавно выдали, половину он прогулял за неделю, а в долг ему давно давать перестали.

Из универсама Чубатый вышел злой на самого себя. Спрашивается, зачем нужно было сюда переться, когда селедки этой везде завались. И почему, собственно, в руках у него лишь один маленький сверток? «Жмот!» — сказал сам себе Чубатый и прошел вперед еще четыре шага. А потом развернулся и кинулся назад в магазин. Греб теперь все подряд — и карбонад, и колбаски, и курицу копченую, и соленые грузди в банке, и остальное, — уже не думая о зарплате, а полностью полагаясь на инстинкт здорового голодного мужика.

Дома переоделся в новый спортивный костюм, который еще ни разу не надевал. Дыры от сигарет на столе прикрыл полосатыми салфетками. Поставил две рюмахи у тарелок. Посмотрел на них, сморщился, как от боли, и заменил на широкие стаканы зеленого чешского стекла.

Он был уверен, что Воронцов непременно явится сегодня, и боялся лишь опоздать к его приходу. Нужно знать Воронцова! Поговорка «Не откладывай на завтра то, что нужно сделать сегодня» — про него. Поэтому, когда в дверь позвонили, Чубатый не удивился, а потер руки и отправился открывать.

Распахнул дверь и впился глазами. Воронцов рассматривал его с той же жадностью и интересом. «Тепло», — подумал Чубатый и сгреб старого друга в охапку. Обнялись, посмеялись, потолкались, прошли к столу. Николай присвистнул, вытянул губы трубочкой. Достал из правого кармана бутылку виски, из левого — банку черной икры. Теперь присвистнул Чубатый. Хорошо, видно, живется на вольных хлебах. И тут же хлопнул себя ладонью по лбу. Хлеба-то купить забыл, а в доме — ни крошки. Засуетился было бежать, но Воронцов остановил, грустно вздохнул и объявил, что сегодня он ненадолго.

Сели за стол, выпили по маленькой, для разгону. Закурили. Воронцов коротенько и немного сумбурно описал свою ситуацию. Попросил помощи.

— Да ты, Коля, говори как есть. Не у врача на приеме. Что за интерес? Спишь с ней?

Воронцов задумался лишь на мгновение.

— Сплю, — ответил со вздохом.

— Сам додумался?

— Нет, конечно. Она…

— И странным не кажется?

— Ну когда с тобой вот так сидим, кажется не то что странным — невероятным. А вернусь домой — совсем по-другому будет.

— Значит — увлечен.

— Может быть…

— Значит, будь вдвойне осторожен. Помнишь еще, что это такое?

— А как же!

Последнюю фразу Николай недоговорил. Осекся на полуслове. Пистолет! У него дома. В ящике стола. Без всяких запоров. Боевой, настоящий. И патроны… Кончики пальцев стали ледяными. Он посмотрела на Чубатого потерянно. А тот уже сверлил глазами:

— Что-то вспомнил?

«Пистолет на месте, — успокаивал себя Воронцов. — Не нужно суетиться».

— Вспомнил. Но к делу не относится.

— Смотри. Хотя в твоем положении не скажу, что тебе видней.

— В каком положении?

— Ты же сам меня учил, помнишь? Ничто не в состоянии сделать оперативника глухим, слепым и безмозглым, кроме женщины, с которой он спит.

Воронцов усмехнулся: и вправду, было дело, сморозил как-то подобную глупость…

— Ладно, — поднялся Воронцов, — когда забегать за ответом?

— Бегать не нужно. Посиди тут с полчасика. Сейчас покопаем.

Чубатый направился к компьютеру. Воронцов только теперь заметил его в углу комнаты и завистливо вздохнул. Им бы в свое время такую технику. Тем временем компьютер ожил, заурчал, замигал разноцветными картинками.

— Ашхабад, говоришь? — не оборачиваясь, осведомился Чубатый. — И что у нас там?

— Анжела Саркисян и семейство Синицыных.

— Год рождения? Имена? Инициалы хотя бы есть?

— Про первую совсем не знаю. А Синицыны старшие приблизительно с тридцатого года.

— Ну давай сначала с ними. Вот тут парочка Синицыных есть. Улица Навои, дом пятьдесят пять, квартира шестнадцать. Он — Павел Антонович…

— Попал, — обрадовался Воронцов.

— …она — Екатерина Ильинична. Дети — Борис Павлович и Артем Павлович. Так, в другую программу потом полезем, а пока давай посмотрим твою Саркисян. Ого! Да тут список на целую страницу! Нужно еще хоть немного информации. Смотри. Поди разбери, которая твоя!

Николай подошел ближе и нахмурился. Анжел Саркисян в списке — пятнадцать. Ну вот этих двух, которым только по два года, можно смело отбросить. И этих пятерых — тоже, в бабушки не годятся. А вот остальные…

— Постой, — воскликнул Николай и ткнул пальцем в адрес. — Навои, пятьдесят пять. Скорее всего, именно она-то нам и нужна.

— Значит, Саркисян Анжела Ашотовна, сорокового года рождения. Прекрасно. Обратимся за коротенькой справочкой в адресный стол. Дочь есть. Мужа нет. Похоже, замуж не выходила. Анжела здесь уже не живет. Выписалась в марте восемьдесят шестого. Дочь — в восемьдесят седьмом.

— Посмотри Синицына.

— О! Тоже выписался в марте восемьдесят шестого. А жена с детьми прописаны по старому адресу, значит, там и проживают.

— Похоже, этот Синицын с Саркисян уехали вместе.

— Похоже. Вот только куда…

— В Москву. Это я уже знаю.

— Подожди, подожди. А вот Борис Павлович Синицын тоже больше не проживает на улице Навои. В связи с отсутствием в живых.

— Тепло?

— Вроде бы.

— Что будем искать дальше?

— Дальше напрашиваются два вопроса: не тянется ли за Синицыным и Саркисян что-нибудь по нашему ведомству…

Услышав «по нашему ведомству», Чубатый обернулся и хитро прищурился, отчего Николай сбился, а он закончил за него:

— И что случилось с Борисом Синицыным. Так?

Воронцов кивнул.

— Я, Коль, теперь в специальные программы полезу. Так что ты покемарь вон там, на диване. Сам понимаешь, не положено.

Сказал и снова впился глазами. Воронцов понял: прощупывают. Равнодушно пожал плечами, отправился в противоположный угол комнаты, но легкий укол обиды почувствовал, хотя и понял, что не обидеть его хотел Чубатый, а подзадорить. Спит, наверное, и видит, чтобы снова Воронцов рядом с ним был на боевом посту. Николай усмехнулся и тут же услышал:

— А вот смеешься зря. Саркисян твоя проходила по очень интересному делу. Я его хорошо помню.

Чубатый встал и вернулся к столу. Воронцов подсел рядом. Налили еще по маленькой, выпили, не чокаясь, закусили.

— Был там один замечательный случай. Когда стали делить Союз на Россию и прочие свободные республики, комиссии всякие разъезжали и вскрылась любопытная вещь. Из арсенала под Ашхабадом пропали автоматы, гранатометы, патроны и даже БТРы. Причем не то чтобы их украли или недосчитались. Все шло законно по бумагам и счетам на одну российскую фирму. Беда была лишь в том, что фирмы такой к моменту проверки уже не существовало.

— И много хапнули?

— Если в рублях, то цифры с астрономическим количеством нулей получались. А если в долларах, — то на несколько миллионов.

— На несколько — это на сколько?

— Это смотря как и кому продали. Но по самым скромным подсчетам — если продали в полцены — около пятидесяти миллионов.

Николай присвистнул. Чубатый продолжал:

— Посадили за это некоего Самохвалова Ивана Ильича. Я его видел. Смешной дядька. Глазами хлопает, ушами машет. По всему видно — лох. Обвели вокруг пальца. Ничего не знает, не ведает. Но все-таки посадили. В конце концов, он за все в ответе.

— Но денег, конечно, не нашли?

— Какой там, — махнул рукой Чубатый. — Тогда такая неразбериха была. Никаких концов не отыскали.

— А Анжела что?

— Анжела была у Самохвалова главбухом. Уволилась и исчезла задолго до проверок. А найти ее так и не удалось.

— Утонула в Москве.

— Точно. Значит, знаешь?

— Кое-что. А деньги?

— За границей банков много. Кто ж их найдет?

— А что с Самохваловым?

— Года два назад умер в лагере.

— Случайно? — насторожился Воронцов.

— Нет. Не случайно. От туберкулеза. Болел долго. Года три с половиной.

— А Борис Синицын?

— Погиб под колесами поезда. Пьян был. Заснул на путях.

— Здорово!

Воронцов задумался, вспомнил все, о чем рассказывала Лия. А что, если миллионы не пропали, а осели у кого-то? Тогда понятно, почему члены этой семьи мрут как мухи. Только вот у кого? Да и смерти все очень похожи на несчастные случаи. Не разберешь, где воля случая, а где — умысел человеческий.

— И еще, — добавил Чубатый. — Военное ведомство совсем это дело не закрыло. Копают понемногу. Тебе бы, знаешь, с Таней Егеревой встретиться. Помнишь такую?

Еще бы Воронцов не помнил! Таня была невенчанной женой Володьки Найденного, который пропал без вести еще до приезда в Афганистан Николая. Володьку Воронцов знал плохо, а вот Таню…

Она была журналистом и работала спецкором нескольких местных газет и даже одной столичной. Они с Володькой уже несколько лет жили самой настоящей семьей, да вот только времени официально оформить отношения у них не находилось: то он на задании, то она по стране мотается.

Когда выяснилось, что Володька пропал, Татьяна, размахивая своим удостоверением, добралась до самого высокого начальства и потребовала, чтобы ее отправили в Афганистан. Разумеется, из кабинета ее выпроводили под белы рученьки. Но недооценили. Ее — в дверь, она — в окно. И своего добилась. Сначала попала в разведшколу на несколько месяцев, а потом в их группу — радисткой. Вечно лезла в самое пекло, и когда ее ранило — не опасно, в плечо, — все вздохнули с облегчением, собираясь отправить на Большую землю.

Но Татьяна лететь категорически отказалась. Пришлось ее усыпить и на носилках перенести в вертолет… Когда ребята вернулись, она с ними долго не разговаривала. Со всеми, кроме Воронцова. С Воронцовым она вела себя иначе, потому что именно ей пришлось заниматься похоронами Вики…

— А где она сейчас?

— Несколько лет проработала в Москве. Но последние два года безвылазно сидит в Ростовской области.

— Предлагаешь съездить?

— Как знаешь, Коль. Я ведь не в курсе, насколько ты заинтересован в этом деле…

— Поеду, — вздохнул Воронцов и поднялся.

— Да что с тобой? — притворно удивился Чубатый. — Девчонка так приглянулась, что готов ради нее по стране колесить?

— Не в этом дело. Не могу я ее, беззащитную, бросить. А сидеть и ждать, с какой стороны кирпич упадет на голову, не привык. Да и…

— Что? — встрепенулся Чубатый. — Ну говори же! По работе соскучился?

Николай усмехнулся:

— Рано еще об этом. Пойду я.

Он повернулся к двери, но Павел не тронулся с места.

— Ну об этом никогда не, рано и никогда не поздно — это раз. А два — это то, что в Ростовскую область лететь не нужно.

— Почему?

— Иди сюда, — позвал Павел и снова направился к компьютеру.

Татьяна Петровна Егерева сидела за столом и правила статью. Ее семидесятитрехлетняя мама сосредоточенно изучала колонку новостей в интернете, периодически выказывая то негодование, то бурную радость. Чувства свои она преобразовывала в длинные тирады и адресовывала их дочери. Пять минут назад Татьяна Петровна не выдержала и отчитала мать за то, что совсем не может сосредоточиться, что завтра рано вставать, а статья, которую она правит, должна быть готова и сдана в печать, и напоследок добавила: кто ж виноват, что у них однокомнатная квартира.

Мать запыхтела и умолкла, но совсем ненадолго.

— Тань, — позвала она снова, — ты только посмотри!

— Мам, ну я же просила! — взревела Татьяна.

— Да нет. Не о том я. Тут тебе какой-то пакет пришел с пометкой срочно.

Татьяна Петровна подошла к компьютеру, открыла послание и ахнула.

— Пусти-ка, — шепнула она матери и стала тут же строчить ответ.

— Ну как? — Воронцов теребил Чубатого. — Удалось связаться?

— На связи! — хохотнул тот. — Я ей уже объяснил про тебя, ну и она в ответ очень обрадовалась. Правда, совсем не в дамских выражениях. Вот смотри!

Павел отодвинулся от экрана, и Воронцов с улыбкой прочел непечатное, но очень энергичное приветствие Татьяны.

Пару минут они обменивались любезностями, а потом спросили о Самохвалове.

«Объект видела лично, — отрапортовала Татьяна. — За ним долго вели наблюдение. В первые годы отсидки рвал и метал, сетовал на несправедливость. Потом задумался. А уж под конец совсем успокоился. Похоже, понял, кто его подставил, и нашел, как отомстить. Нам этого человека не сдал. Значит, сдал кому-то из лагерных…» В заключение она написала: «Дай Коле мой телефон. Пусть хоть он меня с Восьмым марта поздравляет…»

Татьяна Егерева отошла от компьютера задумчивая. Мать удивленно заглянула ей в глаза.

— Что-то случилось?

— Помнишь ту историю с Воронцовым? Ну у которого жену убили?

— Что-то припоминаю.

— Колька тогда из органов ушел. И лет двадцать никому не давал о себе знать. А тут вдруг проявился…

Эта история и в жизни Татьяны сыграла серьезную роль. Подлечившись после ранения, она снова ходила по кабинетам начальства, просилась назад, к ребятам. И тогда ей рассказали про Вику. И попросили помочь с похоронами. Предупредили — труп страшно изуродован. Родственников допускать к нему не решились. Но кто-то ведь должен…

Таня согласилась не раздумывая. А потом целый день ползала по квартире Воронцова, смывая кровь с пола и со стен, давилась слезами и старалась не смотреть в сторону кровати, на которой лежала его жена. За то, что этот изверг сотворил с ней, высшей меры было недостаточно. Таня ревела и думала о том, что Афганистан — не самое страшное, что она видела в жизни. Что и здесь, в тылу (так она привыкла думать о родном городе), нужна ее помощь. Здесь враг такой же лютый и такой же жестокий. После похорон Вики Воронцовой она больше никуда не просилась, зато в Питере лезла в самые опасные дела при каждом удобном случае.

— Что дальше? — повернулся к Воронцову Чубатый, когда сеанс связи с Егеревой закончился.

— Давай считать. Саркисян нет. Дочери ее нет. Внучка сидит у меня дома. Бабка ее по линии отца — погибла. Отец тоже. Выходит, кроме Лии, никого не осталось.

— И еще был некий Синицын…

— Которого тоже больше нет. И сын которого почему-то тоже погиб.

— Но остается жена и второй сын.

— Господи, неужели лететь в Ашхабад?

— Извини, с семейством Синицыных сеанс интерактивной связи устроить не могу.

Воронцов попрощался с Павлом как-то скомкано, да и тот только махнул рукой. Прощались так, словно расстаются ненадолго. Так, как в прежние времена, когда завтра же с утра предстояло встретиться. Николай поймал машину и, глядя, как дворники разгребают с лобового стекла снег, впервые задал себе вопрос: а и впрямь, не испытывает ли он ностальгию по прошлому? Не использует ли случай с Лией как повод вернуться?

Спросил и стал внимательно вслушиваться в себя. Никакого ответа. Молчание. Он даже и не представлял, что умеет так замечательно молчать…

Как только дверь за Воронцовым закрылась, Чубатый снял телефонную трубку и позвонил на работу.

— Кириллов? Ты дежуришь? Организуй-ка человечка для наблюдения за важным объектом. Нет. Одного вполне достаточно. Пусть меняются. Наблюдение должно быть круглосуточным. Улица Курчатова. Дом шесть. У подъезда. Да. Фотографию девушки пришлю по электронной почте. Давай!

Воронцов доехал на машине только до угла и к дому постарался пробраться незамеченным, на случай если Вера действительно иногда посматривает в окно. А он почему-то был уверен, что она выполнит эту его просьбу так же, как и любую другую. Но прежде чем подняться за Лией, ему хотелось проверить одну вещь… Пистолет лежал в столе столько лет, что Николай уже начал подзабывать о его существовании. И теперь на сердце скребли кошки.

Конечно, он всячески уговаривал себя, что все это ерунда, что Лия никак не могла взять оружие, что ей это ни к чему. Воронцов не стал вызывать лифт и поднялся к себе пешком. Открыл дверь, сразу же прошел к столу, оставив за собой мокрую дорожку. Выдвинул нижний ящик… Потом — верхний и средний. Хотя прекрасно помнил — пистолет лежал в нижнем. Еще раз пошарил в пустом нижнем и кинулся к Лииному рюкзаку. Уговаривал себя, что сейчас найдет. Что, возможно, она взяла пистолет, потому что очень боялась, и что сейчас все прояснится.

Но ничего не прояснилось. Пистолета у Лии не было. Воронцов потратил еще с полчаса, тщательно исследуя каждую щель в своей квартире, и снова ничего не нашел.

С опустошенным сердцем он поднялся наверх. Как только позвонил, дверь распахнулась и Лия прыгнула ему на шею.

— Наконец-то! Я так устала тебя ждать!

Она целовала его лицо — куда попадала. Николай пытался высунуться из-за нее, чтобы поблагодарить соседку. Но Лия не останавливалась ни на минуту. Через мгновение за ее спиной раздался грохот. Вера захлопнула дверь, не желая любоваться затянувшейся сценой…