7 января 2001 года

Вспоминая сына, Екатерина Ильинична Синицына расчувствовалась, глаза ее покраснели, заблестели влажно. Воронцов хотел утешить, положил ей руку на плечо, да вышло только хуже: хозяйка расплакалась, ушла в свою комнату, и еще долго оттуда доносились всхлипы.

Николай занял пост в гостиной и глаз не сводил с двери. Только раз вышел на кухню покурить, но, сделав две затяжки, сигарету бросил. Через некоторое время всхлипы за дверью умолкли и Екатерина Ильинична показалась на пороге, утирая глаза платком,

— Давай, — сказала она Николаю, — помянем, что ли, Борьку моего? Я ведь, веришь, ни на похоронах, ни на поминках даже стопочки не выпила. Водка его сгубила, так не грех ли за упокой его души ту же водку пить!

Женщина вынула из буфета маленькую бутылку водки, протянула Николаю.

— На, открывай.

И пока он возился с пробкой, грустно улыбнулась:

— Когда человек умирает, принято наливать рюмку водки, хлебом покрывать и оставлять так. Будто ему налито. Так я, знаешь, до чего дошла? Воду ему в эту рюмку налила. Чтобы хоть на том свете вел себя как человек!

Воронцов разлил водку, протянул рюмку Екатерине Ильиничне.

— Эх, Борька, Борька, — сказала она, посмотрев в потолок, — хоть там человеком будь. А то? — снова обратилась она к Воронцову. — Может, и откроются ему ворота в Царствие Небесное. Человек он был беззлобный, покладистый. Один порок только имел, да от него смерть и принял. Ну, не тужи, сынок, — снова обратилась она к кому-то наверху, — скоро и мать твоя там будет. Не долго уж ждать… Ну давай, что ли.

Выпили. Помолчали. Потом Екатерина Ильинична махнула рукой, словно решившись на что-то.

— Ладно, Коля, — сказала она Воронцову, — понравился ты мне. Никто меня на белом свете ни разу так внимательно не слушал. А потому все я тебе расскажу…

Поскольку Екатерина Ильинична к мужу большой любви не питала, то на все его похождения смотрела сквозь пальцы. Пусть, думала себе, гуляет. Зато приставать с супружеским долгом станет меньше. На всякий случай, конечно, страху на него напускала, изображая ревность по поводу и без. Это чтобы гулял, да не загуливался особенно. Украдкой — пожалуйста, а в семье, при детях изволь быть образцовым отцом и мужем.

Как пошла перестройка да стала разваливаться партийная организация, началась у Екатерины Ильиничны самая настоящая паника. Теперь парткомом не припугнешь, никто с гуляющим мужем разбираться не станет, без того проблем в стране хватает. Что, если Павлу на старости лет захочется по новой жениться? С чем она тогда останется? До пенсии еще далеко. На что жить? Как детей поднимать? Они-то хоть и выросли, все равно в родителях нуждаются и в помощи.

Стала Екатерина Ильинична за мужем всерьез присматривать. В столе каждый закуток и карманы проверит, каждую бумажку прочитает. Но муж за долгие годы то ли привык к конспирации, то ли никогда никаких записок никому не писал и ни от кого не получал — так обходился, без лишних слов.

Екатерина Ильинична совсем голову потеряла. А тут еще женские напасти — климакс подступает. На сердце без всякого повода тревога, голова кругом идет, жаль себя до чертиков и все время плакать хочется. И стала она тогда мужа выслеживать по-настоящему. Кралась за ним по улицам, когда он возвращался с работы. Сколько раз приходилось ловить машину, чтобы проверить, куда он после шести часов вечера отправляется: на совещание, как сказал по телефону, или к крале какой.

Шоферы попадались ей жалостливые, возили сколько нужно было. А может, просто спорить боялись с сумасшедшей женщиной — так у нее горели глаза. Бегала она так бегала, ездила-ездила и выследила однажды своего голубка. К армяночке одной повадился. С цветами да с шампанским. Значит, недолго еще у них это. Если б долго — никаких цветов она бы в помине не увидела. Слишком хорошо знала Екатерина Ильинична своего благоверного.

Навела она справки, узнала, что армяночку зовут Анжелой и работает она у Ваньки, старого Пашкиного приятеля. Успокоилась Екатерина Ильинична. Уверена была — на армянке Павел ни в жизнь не женится. Погулять — да. А фамилию свою не даст, это точно.

И действительно. Нагуляется муж, натрудится над своей красоткой-молодкой, явится домой веселый, сидит в кресле песенки мурлычет, газету читает. От жены уже никаких глупостей ему не нужно. Чмокнет на сон грядущий в щеку — и всем хорошо. И Екатерина Ильинична привыкла. Где муж — всегда известно, у Анжелки, искать не нужно. Домой возвратится в положенное время и довольный. Чего же еще? Успокоилась она, следить перестала. И около года, а то и больше прожили они весьма спокойно.

И вот однажды вечером ждет она мужа домой, а его все нет и нет. Уж полночи прошло, а он все не является. Вызвала Екатерина Ильинична такси, поехала к Анжелке. Поднялась наверх, принялась в дверь барабанить, — ни звука. В окнах света нет, внутри тихо. «Спрятались, — усмехнулась Екатерина Ильинична. — Ну сейчас я вам устрою!» Да такой перезвон со стуком подняла, что дверь открыла соседка Анжелы по лестничной площадке — заспанная, в мятом халате. «Чего, — говорит, — стучите? Уехала Анжела сегодня утром». — «Как? Куда?» — заволновалась Екатерина Ильинична. «Как и куда не сказала, а если стучать не перестанете, милицию вызову!» — и дверью хлопнула.

В первую неделю она все ждала, что раздастся стук в дверь и Павел вернется. Не мог он уехать, не попрощавшись ни с ней, ни с детьми. А если и мог, то она не могла в это поверить. Сидела целыми днями на диване и прислушивалась, не раздадутся ли на лестнице шаги. Потом — заболела и неделю провалялась с высокой температурой…

— С ума-то я сходила не от большой любви, — объясняла Екатерина Ильинична Воронцову. — Просто у меня в голове не укладывалось, как это можно прожить с женой бок о бок двадцать с лишним лет, двоих сыновей народить и вырастить, а потом в один прекрасный день исчезнуть и даже не попрощаться. До прошлого года носила в себе это безумие и эту обиду…

— А что же случилось в прошлом году?

— Человек один случился, — ответила Екатерина Ильинична. — Недобрый человек. Пришел и сказал, что ищет, мол, Павла Антоновича Синицына, что, мол, должок за ним какой-то. А глазищи — как у волка голодного.

— И что?

— Я ведь поиски свои не прекратила. У Анжелки той дочка была. Как мать пропала, она вскорости тоже засобиралась уезжать. В Москву. Так про Москву я тому человеку и сказала.

— И больше он не появлялся?

— А зачем ему я? Ему Пашка был нужен. Так он его и нашел.

— Почему вы думаете, что нашел?

— Я его просила адресок прислать, коли отыщет.

— И он прислал?

— А как же!

Екатерина Ильинична порылась в шкафу, достала шкатулку и вытащила из нее конверт.

— Вот смотри.

На листке, вложенном в конверт, стоял лишь московский адрес Синицына. Ни «здравствуйте», ни «до свидания!». Воронцов повертел письмо в руках, обратил внимание, что штемпель Санкт-Петербургский, вернул письмо хозяйке.

— И вы сразу же послали Бориса к отцу?

Екатерина Ильинична молча теребила в руках платок. Потом долго смотрела в темноту окна, но все-таки решилась:

— Ладно. Никому не говорила — тебе откроюсь. Сама поехала. Детям сказала, что в стационар ложусь на обследование. Навещать себя строго-настрого запретила. Да честно говоря, они и не рвались. Стационар этот на краю города, далеко, транспорт туда ходит редко. В общем, сняла сбережения с книжки и поехала.

— Так вы встречались с мужем?

— Нет. Зачем? — удивилась Екатерина Ильинична. — Да ты не понял, я смотрю. Пашка-то мне даром был не нужен. Но хотелось посмотреть, как он теперь там, в Москве. И — с кем.

— Так как же вы?..

— Под окнами караулила. Что мне — впервой? И увидела ее.

— Кого?

— Да молодуху эту его пепельную. Из подъезда вместе вышли. Он еле ноги волочит, а она ему во внучки годится. Всю я ее рассмотрела, с ног до головы. Девчонка совсем. Мой старший внук лишь немного ее моложе по годам. И вот знаешь, ничего в моем сердце не затрепетало. Дурак он, Пашка, был, дураком и остался. Это надо же — восьмой десяток на носу, а он все за девками гоняется. Вернулась я тогда и успокоилась окончательно. А вскоре и Бориса в Москву отправила. Письмо написала Павлу, чтобы помог подлечить. Он и помог…

— Значит, о вашей поездке в Москву никто не знает? И после никому не рассказывали?

— Ни единой живой душе. Ты — первый. И последний тоже ты. О таких вещах говорить стыдно. Я старая женщина, а в Москву полетела как наскипидаренная ревнивая кошка. Правда, посмотрела только одним глазком — и все прошло. Видно, отпустила сердце обида моя. Годы все стерли, и боль притупилась. Зря летала.

Ночь прошла незаметно. Наутро Екатерина Ильинична отправилась спать, а Воронцов пошел на почту и дал срочную телеграмму Татьяне Егеревой. Погулял по городу часа два, а когда вернулся на главпочтамт, его уже дожидалась ответная телеграмма. Велено было идти по указанному адресу к какой-то Венере Салимовой.

Воронцов взял такси и прочел водителю адрес. «Сколько?» — спросил водитель. «Деньги только российские, — извинился Воронцов. — Ста рублей хватит?» Парень закивал, принял от Николая купюру и в две минуты домчал до нужной улицы. Оказалось, что от главпочтамта можно было минут за десять пешком дойти. Воронцов посмотрел на водителя тяжелым взглядом, но местный парнишка улыбался ему, как ребенок, так что рассердиться на него по-настоящему не получилось.

Дверь открыла молодая женщина в красивом национальном платье до пят. Она внимательно рассматривала Воронцова, пока тот подбирал слова, чтобы объяснить ей цель своего визита.

— Вы говорите по-русски? — на всякий случай спросил Николай для начала.

— Конечно, Николай Васильевич, — ответила она совсем без акцента. — Я Московский университет заканчивала. Вы входите, Таня мне уже все сообщила.

— Хотел бы и я знать, зачем сюда пришел, — снимая ботинки, пробурчал смущенный Воронцов.

— Я одно время подрабатывала в газете корреспондентом и знакома с Таней. Она знает, что у меня компьютер, электронная почта и что я работаю дома. Вот и направила вас сюда. Сейчас мы с ней свяжемся.

Венера села к компьютеру, пощелкала клавишами и спросила:

— Умеете пользоваться?

— Ну если только как печатной машинкой, — нехотя признался Воронцов.

— Садитесь на мое место и пишите: задавайте свои вопросы, нажимайте потом вот сюда и сюда.

Через минуту получите ответ. Если что непонятно, зовите меня. Я в соседней комнате.

Воронцов попробовал. «Привет, Таня!» — напечатал он и отправил сообщение так, как научила Венера. «Привет! — пришел ответ. — Что там у тебя случилось?»

«Нужна помощь! Это касается Самохвалова. Интересуюсь теми, кто вышел на свободу накануне его смерти. Скажем, в течение одного-трех месяцев. Если таких немного, то хорошо бы знать, за что сидели».

«Придется подождать, — ответила Таня. — Не представляю, сколько это займет времени».

Воронцов приготовился ждать и, сам того не заметив, уснул прямо на стуле, свесив голову на грудь. Раньше он мог и трое суток не спать, но возраст, видно, не перехитришь… Очнулся он от того, что машина издала какой-то слабый звук. На экране перед ним было длинное послание от Тани.

«Тебе, как всегда, повезло, — писала она. — За полгода оттуда на свободу вышли только трое: Троегубов, Карев и Шмарин».

Троегубов сидел за убийство тестя. Вышел за три месяца до смерти Самохвалова. Ему пятьдесят лет, но выглядит тщедушным, слабым стариком.

Карев вышел за два месяца до смерти Самохвалова. Вор в законе. Профессионал. Шестьдесят пять лет.

А вот Глеб Шмарин — уникальная личность. В восемнадцать сел за то, что расстрелял своих сослуживцев. В лагере заматерел и вышел, вероятно, настоящим монстром: страх ему неведом, закон не писан. К тому же он молод и силен. Ему тридцать три. Если бы Самохвалов кому и открылся перед смертью, то скорее всего — Шмарину.

«С какой целью?» — поинтересовался Воронцов на тот случай, если версия Татьяны не совпадет с его собственной. Но версии совпали.

«Месть! — быстро ответила Егерева. — Где ж ты, Коля, раньше был? Сейчас же сообщу своим ребятам про Шмарина. Пусть поищут его. Кстати, у меня есть фото из личного дела. Старое, правда. Держи!»

Фотография загружалась долго. Воронцов некоторое время сидел без движения, но потом все-таки решился и написал:

«Поищите своего Шмарина в Петербурге. Должен быть там».

И, как только отправил свое сообщение, столкнулся взглядом с молодым мужчиной, лицо которого появилось на экране. Внутри разлился неприятный холодок. Больше всего на свете Воронцову хотелось сейчас оказаться в Питере, рядом с Лией. Если бы он видел этого «Глеба» раньше, ни за что не оставил бы ее одну.

Он прекрасно знал этот тип уголовников. Жестокость — абсолютная. Мозгов — в смысле лишний раз не убивать — практически нет. Зато изворотливость проявляют завидную. Взять такого без оружия, да еще в его возрасте, нечего и пробовать. Пора подключать к делу ребят. Одному не справиться…