8 января 2001 года. Санкт-Петербург

Ступив на трап самолета, Воронцов присвистнул. Зима за время его отсутствия успела свернуть свои декорации. Снега почти нигде не осталось, а с неба моросил мелкий холодный дождь. В воздухе пахло тоской. Сердце невольно сжималось, то ли от обмана, на который пустилась зима, то ли от нежданной разлуки.

Венера здорово помогла Воронцову. Несмотря на какие-то неполадки в компьютере, она все-таки сумела распечатать Николаю фотографию Глеба Шмарина, и он от души нагляделся на нее в самолете.

Человек, снятый в профиль и в фас на двух снимках, которые он старательно загораживал от любопытной соседки по полету, вызывал у него тревогу. Воронцов мысленно спрашивал себя: что или кто может остановить такого? И сам же себе отвечал: никто и ничто. Такой пойдет на все ради любого пустяка, который втемяшится ему в голову. А если речь идет о чем-то стоящем, то и подумать страшно, на что может решиться.

Он успокаивал себя, как мог, уговаривая, что Чубатый не так прост, раз выставил пост возле его дома. Он мысленно благодарил Павла за это и надеялся, что ребята не пропустят такого типа — узнают, почувствуют. И все-таки, как только Воронцов закрывал глаза и пытался вздремнуть, ему являлись картины одна страшнее другой. Он видел, как Лия беспечно открывает дверь и застывает на пороге. Человека, который глядит на нее сверху вниз с ухмылкой. Себя — стоящего в стороне и кричащего ей, чтобы немедленно бежала. Но почему-то, несмотря на то что он стоял совсем рядом, Лия не видела и не слышала его. От таких снов Николай сразу просыпался. Но и тут становилось не легче, потому что со всех сторон подступали воспоминания…

О смерти Вики он узнал лишь через две недели, когда они вернулись с задания. Сказал радист, принявший сообщение. Добавить или объяснить он ничего не мог, и еще две недели, пока ему наконец не разрешили вернуться в Союз, Воронцов провел как уж на сковородке. Временами казалось — произошла ошибка. С Викой ничего не может случиться. Она молодая, сильная, здоровая. Что же могло тогда… Он столько раз менял адрес. Спутали. Умерла какая-то другая Вика, может быть, фамилия похожа. Воронцов жил как во сне. Все вокруг потеряло облик реальности.

Возвращался он вот в такой же дождь, который моросит сейчас, в январе, размывая последние островки снега. Только тот дождь был теплым, летним и соленым — с привкусом его слез. От начальства, выразившего соболезнования, он вместе с Таней Егеревой направился прямо на кладбище. Ему сказали только, что Вика убита. И что Бройлера застрелили через неделю, когда он уходил от преследования.

Таня шла рядом тихая, отводила глаза и вжимала голову в плечи, как только он собирался что-нибудь сказать. Воронцов понимал, что она боится вопросов. А значит, с Викой случилось самое страшное, что только можно себе представить. Он не стал спрашивать Таню ни о чем, он лишь попросил показать могилу Вики, поблагодарил за все, что она для него сделала, и уговорил оставить его одного.

Таня согласно кивнула, только не ушла совсем — он заметил, — а свернула на другую дорожку и притаилась в зарослях кустов, оставшись вместе с ним мокнуть под проливным дождем. Боится за него. Значит, дело совсем дрянь.

Воронцов наклонился к могиле, провел рукой по надписи — Виктория Воронцова. Горе было настолько огромным, что не умещалось больше в сердце, разрывало его на части. Николай сидел и тупо смотрел на надгробную плиту. А по лицу бежали теплые струи дождя вперемешку со слезами.

Из аэропорта Воронцов доехал домой на такси. Сил не было спускаться в метро, толкаться среди людей. Метро казалось подземельем — спустишься и останешься там навсегда. У самого дома он заметил знакомую машину, и от сердца отлегло. Раз все еще тут, значит, пока ничего страшного. Но на всякий случай отметил, что машина прежняя, а значит, не очень стараются оставаться незамеченными.

Как только Николай вышел из лифта, Дик устроил такой концерт, что он поневоле улыбнулся. Не успел он вставить ключ в дверь, а та уже открылась, и Лия прыгнула к нему, как кошка, ухватилась за шею. Николай прижался губами к ее лбу. В голове промелькнула странная мысль: «Если бы у меня была дочь, она наверняка вот так же встречала бы меня каждый вечер…» О чем это он? Какая дочь?

Николай отстранил Лию, внимательно оглядел ее. Цела и невредима, и в полном порядке. Значит, успел вовремя. Он посмотрел вниз, машина продолжала стоять на месте. Значит, охрану не сняли только потому, что он вернулся домой. Значит, можно немного расслабиться.

Нужно принять душ с дороги, поесть, связаться с Пашкой, тот уже должен был получить фотографию Глеба Шмарина, которую ему переслала по электронной почте Венера. Нужно позвонить Вере, объявиться, поблагодарить за Дика. Нужно сделать тысячу дел, но, похоже, Лия об этом ничего не хотела знать.

Ему с огромным трудом удалось сбежать из ее объятий в душ, но едва он смыл с себя едкий привкус дальней дороги, она отдернула занавеску и шагнула под струи воды так быстро, что он даже не успел запротестовать. А через секунду уже не мог противиться — так необыкновенно это оказалось: теплая вода и горячие губы, и один за другим взрывы чувств, потрясающие душу и тело…

Лия набросила на плечи халат и принялась обтирать Воронцова большим банным полотенцем. Он лежал на животе, подставив ей спину, и вдруг понял, что делает все это, скорее, для нее, чем для себя. Ему хотелось встать, одеться, обзванивать друзей, делиться информацией, спрашивать, спорить. Хотелось ехать к Чубатому и решать, где теперь может быть Шмарин и стоит ли ставить в известность военных, занимавшихся делом Самохвалова. Мысленно он уже сидел в машине и мчался к Чубатому, а Лия, зажмурившись, все еще старательно терла ему спину, считая, вероятно, что он чувствует то же, что и она.

Воронцов не умел притворяться. Неудобство всегда тяготило его. Он быстро поднялся, оделся, вытащил из пачки сигарету и потянулся к телефону. Все это он проделал практически одновременно и без каких бы то ни было объяснений. Лия озадаченно смотрела на него.

— Дел много, — бросил он ей примирительно. — Вера?

Услышав ненавистное имя соседки, Лия раскрыла глаза еще шире.

— Я слушаю, — она говорила холодно и спокойно.

— Вера, я хотел поблагодарить вас за Дика. Пришлось задержаться немного. Не сильно обременил вас?

— Все в порядке, — ее голос дрогнул и оттаял. — Вы в курсе, что ваша девочка выходила из дома? Или вас это не беспокоит?

Воронцов сдержался, чтобы не обернуться к Лие. Она выходила из дома!

— Ну почему же, — протянул он в трубку, надеясь, что Вера поймет и расскажет еще что-нибудь.

— Вы не можете говорить? — сразу сообразила она.

— Да.

— Хотите знать, когда она выходила?

— Да.

— Сразу же после вашего отъезда.

— Правда?

— Хотите знать, когда вернулась?

— Конечно.

— На следующий день.

Воронцов подавленно молчал.

— Это все, — сообщила соседка.

— Большое спасибо, Вера, — Николай говорил как нельзя более серьезно.

— Конечно, — сказала она невпопад, — я понимаю.

Вот это новость. Николай повернулся к Лие, натянуто улыбаясь. Девочка, которая до смерти боится, удирает из дома сразу же вслед за ним. Снова на наркотики потянуло? Неужели так сильно, что даже смерть не страшна?

Можно было спросить у нее прямо сейчас, зачем и куда она ходила. Можно было выяснить и снова стать влюбленным придурком, лишенным глаз, слуха и разума. Но он не торопился.

— Телефон звонил, пока меня не было? — поинтересовался Воронцов.

— Всего раз или два, — ответила Лия.

— В дверь не звонили? Не стучали?

«Давай, — попросил он ее мысленно, — расскажи мне о своих похождениях сама. Верни мне доверие к тебе…»

— Что ты, — она улыбнулась, — я бы со страху умерла!

— Хорошо. А теперь мне нужно срочно уехать.

— Опять?!

— Да, но на этот раз ненадолго.

Ему не терпелось показать ей фотографию Шмарина, спросить, тот ли это человек, которого она так ужасно боится. Но сейчас у него не было времени ее выслушивать, а у нее, пока он уйдет, было бы слишком много, чтобы обстоятельно сочинить какую-нибудь басню.

— Я скоро вернусь, — сказал он, потрепав ее — по плечу, а подскочившего Дика — по загривку.

Чубатый сидел дома не в лучшем расположении духа. Он еще вчера получил от Павла портрет Шмарина и проверил его по всем своим каналам — ничего. То ли Воронцов ошибся, считая, что Шмарин непременно должен быть в Питере, то ли этот человек не хочет, чтобы его нашли, — не прописывался, недвижимости не покупал, не регистрировался, нигде официально не работал и вообще никак не светился. Больше всего Чубатому не понравилось дело Шмарина. Неприятный тип.

Начальство требовало бросить всех людей на охрану важной политической персоны, прибывшей с Ближнего Востока, и по идее нужно было бы снять пост у дома Воронцова. Чубатый грыз заусенец и думал. Звонок в дверь застал его врасплох.

— Получил мое послание?

— Конечно. Садись. Пока никого не отыскал. Дай хоть какую-нибудь зацепку.

— Все будет. Кстати, хотел поблагодарить за эскорт…

Павел удивленно посмотрел на него, но тут же понял:

— А, это. Кстати, сегодня сниму ребят. Сам обойдешься?

— Разумеется.

— Дня через два снова поставлю.

— Спасибо.

— Мне не нравится этот мужик.

— А мне-то как не нравится.

— Давай так: никакой самодеятельности и все время на связи.

— Понял. Ну если ничего нет, то я побежал.

— Погоди. Телефон запиши, чтобы не кататься по всему городу.

— Так у тебя же…

— Коля, в интернет без телефона не выйти, разве ты не знаешь? — вздохнул Чубатый. — Правда, он занят у меня почти все время. Запиши трубку.

— Вот, значит, как, — догадался Воронцов, — заманили. Пахомыч придумал или ты?

— Он. Спасибо ему скажи, а то никогда бы из своей берлоги не вылез.

— Это точно. Ну давай телефон, мне бежать пора.

Чубатый продиктовал номер и спросил:

— В курсе, что твоя красавица покидала временное убежище?

— Да. Ушла сразу после меня, вернулась на следующий день утром.

— Сама призналась?

— Нет. Есть у меня одна сотрудница…

— Кругом у тебя бабы! — восхитился Чубатый. — Не много ли? Может, познакомишь хоть с одной?

— Я подумаю, — пообещал Воронцов, — ты уж звякни, как найдется наш друг Шмарин.

— Сразу же.

На пороге Воронцов остановился и попросил:

— Трубку дай.

— Я же дал.

— Не номер. Позвонить дай. Из соседней комнаты, можно?

— Секреты?

Воронцов молча пожал плечами, закрыл за собой дверь и позвонил Вере:

— Вера?

— Что случилось? — сразу же отозвалась она.

— Вера, скажите честно, откуда вы знаете, что Лия вернулась на следующий день?

— У окна дежурила.

— Вера, вы не спали целую ночь?

— Нет, конечно. Как я могла?..

И замолчала неожиданно.

— Вы мне действительно очень помогли, — грустно сказал Николай.

— Мне кажется, у вас неприятности. Вы попали в какую-то дурацкую историю, — в ее голосе послышалась надежда.

И почему-то ему не захотелось эту надежду умерщвлять.

— Похоже.

— Я могу вам еще чем-нибудь помочь?

— Я позвоню.

— Подождите, — почти вскрикнула она. — Пожалуйста, будьте осторожны. Эта девочка… Думайте обо мне что хотите: пусть я вздорная, пусть злая, но эта девочка совсем не такая, какой вам кажется. Вы сказали, она и мухи не обидит? Не знаю, насколько вы слепы, но эта девочка жестока. У нее нет сердца. Женщины такими бывают редко. Да и то лишь те, которых жизнь изрядно потрепала. А она такая молоденькая…

— Вера, я… — он сдержал себя и ответил спокойно, — я приму во внимание ваши слова.

— Берегите себя! — еще раз попросила она и повесила трубку.

Когда Воронцов добрался до дома, Лия спала. Он не стал ее будить, несмотря на то, что нетерпение впивалось в его душу всеми четырьмя лапами и двадцатью когтями. Теперь во что бы то ни стало нужно было попасть к ней домой и хорошенько все осмотреть. Кроме того, нужно было ненавязчиво устроить ей допрос относительно Шмарина. Он совершил большую ошибку, не сделав этого раньше. Щадя чувства Лии, он допустил промах, который в любой момент мог обернуться трагедией.

Но сегодня можно спать спокойно. Он дома. Она — рядом. И значит, ничего не может случиться. А завтра с утра они обязательно поедут к ней.

Он легко уговорил себя отложить все до завтра и лег в постель. Поворочался с боку на бок часа два, прежде чем понял, что чувствует себя не как человек, пытающийся заснуть, а как спринтер, стоящий на старте в ожидании сигнала. Сна не было ни в одном глазу. Он обнял Лию, подумал о том, какая она славная. И тут же на ум пришли слова Веры: «У нее нет сердца». Слова возмущали, и он снова не спал, обдумывая, чем вызвано такое странное отношение Веры к Лие.

Как он ни пытался составить психологический портрет своей бывшей домработницы, ничего не получалось. То казалось, что она просто-напросто неприятная особа, ко всему миру относящаяся, поджав губы. Она драила его дом до блеска, не оставляя нигде ни пылиночки, и, может быть, к людям относилась точно так же — выискивала грязь и темные пятна. Если так, то она из тех, кто ищет в чужом глазу соринку, а в собственном не видит бревна.

Его бы вполне устроил такой портрет Веры, если бы она не дежурила ночь напролет возле окна по его просьбе, если бы отказалась помочь им с Лией. И вот тут-то она ставила Воронцова в тупик. Он смотрел на спящую Лию, думал о Вере и никак не мог решить, в чем тут загадка. Холодный ум подсказывал ему, что кто-то из них не прав. Либо он, либо Вера. Но дальше идти не решался. Потому что о Вере Воронцов мог думать спокойно, а о Лие не мог. Даже спящая она вызывала у него необыкновенную нежность, а значит, о чем бы связанном с Лией он не думал, он будет судить предвзято.

Часов в шесть утра, устав от собственных мыслей, Николай уснул. Сны его были тревожными, без сюжета и образов. Только несносное чувство близкой опасности витало в пустом пространстве его снов…