27 января 2001 года

Воронцов бродил по своей квартире как привидение. За последнюю неделю он осунулся и похудел — ни Чубатый, ни Пахомыч не давали о себе знать. Каждый вечер хватался за бутылку водки, но все не решался выпить — смотрел на телефон как зачарованный. «А вдруг я понадоблюсь им именно сейчас? Вдруг приедут, постучат, скажут — собирайся, есть дело».

Под глазами залегли темные круги. Бесцельное ожидание угнетало. Наконец Воронцов решился. Нужно звонить и проситься назад. Кем угодно. Пусть рядовым оперативником, пусть даже на подхвате. Только бы снова — в дело. Он уже почти созрел, чтобы позвонить Чубатому, но тут прорезался Ванька со своими извечными приглашениями. Он позвонил двадцать седьмого января с утра пораньше и вяло, словно по обязанности, спросил, не желает ли Воронцов принять участие в застолье по поводу его именин, где обязались быть многие их старые знакомые.

— Буду, — сразу же согласился Воронцов. — А Пахомыч явится?

— И не только он. Значит, ждать?

— Ждать.

— Надеюсь, не как всегда, — буркнул Иван и положил трубку.

В махонькой квартире Ивана было не протолкнуться. Столпотворение начиналось в коридоре и заканчивалось за большим столом, занимающим целую комнату. Гости были вынуждены сидеть с прижатыми к бокам локтями, зато все поместились. Воронцову отвели место рядом с Пахомычем. Чубатый оказался на другом конце стола. Заметив его, Николай обратил внимание на красивую строгую женщину, которой Павел активно подкладывал салаты и безуспешно пытался подлить вина. Поймав пристальный взгляд Воронцова, женщина повернулась и отчего-то показалась Николаю давно знакомой. Он перебирал в памяти всех бывших сотрудниц, с которыми приходилось сталкиваться по работе, но никак не мог вспомнить, кто же это.

Пахомыч толкнул Николая в бок:

— Знаешь, а у нас снова проблема. Если честно, не хватает светлых голов…

— Ген, а места для дурных голов еще остались? — спросил Николай и затаил дыхание.

— Подыщем, — разулыбался Пахомыч так, словно только и ждал от Николая этой просьбы.

Он поднял голову и показал Чубатому два кулака. Тот показал в ответ большой палец, мол, понял, здорово. «Спелись, — немного ревниво подумал Воронцов. — Помогли бы уж, если поняли…» Но радость от предстоящей работы, захлестнувшая его в тот же миг, начисто вытеснила все остальные чувства. Теперь он был самым счастливым человеком на свете. Каким же нужно быть идиотом, чтобы столько лет игнорировать приглашения Ивана. И какой же Ванька молодец, что не оставил его в покое, а все звонил и приглашал своим занудным голосом, который еще недавно слегка раздражал Воронцова. Сегодня он любил всех людей в мире. Он даже бандитов обожал за то, что они есть и дают ему возможность снова вернуться к работе. Он любил всех, кто сидит за этим столом. Ему было лишь немного досадно, что его не посадили с той красавицей блондинкой, которая теперь отбивалась от соленого огурца, настоятельно рекомендуемого Пашкой.

Когда гости разбились на компании по интересам — кто потанцевать, кто музыку послушать, — Воронцов с Павлом и Геннадием уединились на кухне, открыли окно и дружно закурили.

— Не так-то все здорово, — рассказывал Пахомыч. — Что мы можем пришить этим бабам? Светлова-старшая жила под чужим именем. Доказать ее причастность к гибели Синицыных вряд ли удастся. Ну махинации с банковскими бумагами. Года три наскребем. А внучка и того лучше. Прямых улик, что она стреляла в Шмарина, нет. К деньгам непричастна. Чиста, как только что выпавший снег. Ее отпустят. Годика через два Галина попадет под амнистию. И миллион долларов потихоньку всплывет у них где-нибудь в заморском банке.

— А может, и иначе, — поддержал Чубатый. — Бабулька сядет, а внучка укатит с деньгами. Это мне кажется более правдоподобным. Иначе зачем ей было подставлять Галину? Что думаешь, Коль?

— Дайте-ка мне денька два, мне в этом деле не дает покоя одна вещь… Рано пока говорить, может оказаться полным бредом, но я попробую…

Чубатый с Пахомычем понимающе переглянулись. Тут налетела Ванькина Катерина и потребовала, чтобы они немедленно закрыли окно и шли к гостям, потому что это свинство — бросать женщин на произвол зеленой молодежи и дряхлых пенсионеров. Она имела в виду своих детей и родителей.

В полумраке комнаты растекалась музыка Фрэнсиса Лэя. Воронцов не без труда отыскал среди гостей ту самую блондинку и успел пригласить ее раньше, чем подлетел Чубатый. Женщина протянула ему руку, а Николай со злорадством шепнул расстроенному Павлу: «А не нужно было с огурцами перебарщивать…» Глаза у незнакомки были светлыми и добрыми. Он попытался спросить, как ее зовут, но она только помахала рукой — не слышу. Музыка заглушала все…

Собираясь домой, Николай вспомнил и о Вере. Раз она подруга Катерины, раз знает Пахомыча, значит, должна быть здесь. Осторожно спросил о ней у Ивана. Тот рассеянно развел руками: была где-то, ищи сам. И посмотрел хитренько. Тогда Николай решился на хитрость. Громко объявил, что собирается уезжать, и пригласил подвезти тех, кому по пути — в сторону Светлановского проспекта. Говорил, а сам с надеждой смотрел на блондинку. Но откликнулась совсем другая женщина — невероятных размеров и крашеная в рыжий цвет.

Всю дорогу Воронцов поглядывал на попутчицу немного испуганно. Так вот какая она, его домработница. Нужно бы поблагодарить… Но женщина неожиданно попросила его остановить машину. «Спасибо, — помахала на прощание. — Остановили у самого моего подъезда…» Значит, не Вера. Значит, настоящая Вера не поехала с ним, хотя им и по пути. Обиделась, наверное. И правильно. Он должен был давно позвонить ей и поблагодарить за все. А еще лучше — купить коробку дорогих шоколадных конфет.

Вернувшись домой, он вспоминал разговор с ребятами и поймал себя на том, что думает теперь о Лие не иначе как о «деле». Попробовал вспомнить дни и ночи, проведенные с ней, но воспоминания стерлись, слово ничего и не было. Лия осталась там, далеко, совсем в другой жизни, которая не имела вкуса и цвета. А потому и воспоминания были черно-белыми, прокручиваясь старым скучным кинофильмом.

Он попытался сосредоточиться на деле, но Дик уже который раз подбирался к нему то с одной стороны, то с другой, робко помахивая хвостом и тычась мордой в ладони. Нужно было выйти с ним перед сном, иначе все равно не отстанет. Воронцов оделся и направился в сторону лесопарка. Дик радостно бежал следом, пытаясь ловить снежинки на лету.

Неожиданно на горизонте показался большой черный дог, и Дик, ощетинившись, пошел ему навстречу. «Только этого мне не хватало», — подумал Николай, подзывая собаку, которая и не думала его слушать. «Бедная Вера, как она только с ним справлялась?» Воронцов с трудом поймал пса и пристегнул к ошейнику карабин поводка. Оттащив мохнатого друга на приличное расстояние от дога, он поймал себя на том, что опять думает о Вере. Почему же она все время звонила ему, а теперь вдруг неожиданно пропала? Что там она говорила? Ваша девочка — грубиянка. Теперь Воронцов ничему бы уже не удивился. Возможно, Лия строила из себя беззащитную девочку только рядом с ним. «У вашей девочки гости». И в ту же минуту, словно кто-то спел ему снова:

Бетти хочет заведенье в понедельник открывать,

Только истым джентльменам хочет пиво подавать.

Говорит: «Я джентльменам буду как родная мать.

Только надо для начала, кто такие, разузнать».

Вот человек, которого он упустил. Конечно, пистолета он не трогал и на озере Селигер не стрелял. Теперь это ясно. Но вдруг все-таки он не случайный знакомый Лии? Больше все равно зацепок никаких. Только вот шансов его найти — ноль.

Хотя есть в этом деле и еще одна неувязочка… А вдруг?