пела я.

Все складывалось просто прекрасно. Наконец неприятности оставили меня в покое. Погода была чудесная, вокруг все были чудесные! Трижды в неделю я ходила к Любови Михайловне домой, и она усиленно занималась со мной английским. Зоя и Петя платили за уроки. Наконец-то я выучила транскрипцию и выяснила, что в английском слова читаются совершенно не так, как пишутся. Короткие слова получались у меня просто прекрасно, с длинными дела были не очень. Но еще я умела теперь произносить всякие чисто английские звуки, например, шипеть «тф-фэ» и, наоборот, говорить звонко «вз-зэ».

А мама разрешила мне ехать с Зоей и Петей на море. Так что до конца лета я буду учить английский, потом увижу настоящее море, а потом уеду в Англию и буду там жить-поживать и добра наживать. Как говорит папа, жить припеваючи. Что я и делала – припевала, бегая по квартире.

Оставалось только хорошо сдать экзамены и написать «мотивационное письмо». Мотивационное – это значит какая у меня мотивация ехать туда учиться и почему должны выбрать именно меня. Такое вот сочинение. Я его уже почти придумала, осталось только написать и отнести директору.

Даже бабушкин храп меня больше не бесил. Я же знала, что осталось слушать его совсем недолго. И все. У меня будет своя комната в чудесной школе-замке, может, во флигеле, а может, даже с балконом. Там-то уж никто храпеть не будет. А еще из Англии до Парижа рукой подать, так что, может, на выходные сразу в Диснейленд съезжу, тоже прокатиться на этих пиратских аттракционах.

Но беды – они такие… Знаете, самое в них неприятное то, что никогда не ждешь, когда они нагрянут. Они просто случаются, и все, даже если ты делаешь добрые дела. Если очень стараешься всей душой. И не ждешь ничего плохого. Просто раз – и приходит беда.

И ты можешь пытаться отдать все что угодно, вот все, что у тебя есть, чтобы беда не случилась или исправилась, но не всегда это помогает. И это очень страшно.

Вот и я так пела, пела эту веселую песенку, почистила зубы, вежливо пожелала бабушке спокойной ночи и спокойно заснула, не ожидая ничего плохого. Тем более настоящей беды, которую не отменить и не исправить. Был обычный будний день, темнеть стало поздно, все было такое кристально чистое, особенно небо, такое светлое, яркое. И еще салатовые почечки, светлые дома, чистые окна. Такой тихий вечер. Конечно, за ним просто обязано было прийти светлое утро, которое обычно и называют добрым.

Меня разбудила бабушка, ласково поцеловав в лоб, и сказала, что она встала пораньше и сделала нам оладушки с яблоками. Когда я вышла в коридор, мама уже кормила на кухне маленького, а папа уже успел уйти на работу, а Карл уже занял ванную и чистил там зубы, а кошка Серафима и кролик Семен сидели по обе стороны от его ног.

А Алеша, который обычно встает раньше всех, почему-то не встал и все еще лежал в кровати, хотя он уже давно проснулся.

Алеша ослеп.

* * *

Я никогда не видела папу таким. Мне всегда казалось, что папа всесильный и может вылечить абсолютно любые болезни. И что он всегда знает, что делать. А уж то, что папа может плакать, – это вообще не укладывалось у меня в голове.

Папа сидел, прикрыв лицо руками, и молчал.

– Папа, папа, но ты же можешь вылечить Алешу, правда? – трясла его я.

Мама велела мне сесть и успокоиться. Она сказала это очень зло, и я снова заплакала, но мама тут же вскочила и обняла меня. Она тоже плакала.

Мы все были в отвратительном больничном коридоре. И все плакали. Папа плакал под своими руками. Он поэтому лицо ими и прикрыл. А Алеша лежал в палате.

– Это не лечится, Сонечка. Это диабет. Папа не сможет вылечить Алешу, – сказала мама.

– Но он же будет видеть? – не веря своим ушам, закричала я.

– Конечно будет, дорогая. Просто Алеше теперь надо будет все время делать уколы инсулина, у него будет пристегнута к телу специальная коробочка. Такой аппарат, который не даст Алеше заболеть.

Я снова заплакала. Я ничего не понимала, и мне было очень страшно. Папа молчал.

– Люди добрые, помогите, – прошептала я.

На лестнице послышались торопливые шаги, и в коридор вбежали Петя и Зоя. Он бежал впереди, а Зоя бежала следом.

Мама стала что-то объяснять Пете и Зое, а папа в конце концов отнял руки от лица, глаза у него были совсем красные, а лицо перекосившееся, как будто он очень больно ударился.

– Это моя вина. Как я мог такое проглядеть… А еще врач! Придурок! Родного сына… – Он сказал это так, что у меня сердце стало разрываться.

Потом мы все друг друга успокаивали, как могли, пока не доуспокаивались до того, что все не так уж страшно и Алеша не умрет и все такое, просто теперь уколы и этот специальный аппарат. И надо быть осторожным.

– Все будет нормально, нормально, – все время твердила мама и себе, и нам.

Она была как заклинатель змей и гипнотизировала нас своими словами, и крепко держала папу за руку.

– Ничего, ничего не будет нормально! – закричал вдруг Карл, который все эти сутки вел себя очень тихо. – Вы что, не понимаете? Алешу никогда не возьмут в пограничники! Он не будет служить! Как же он будет?! И я… и мы… никто ничего не может сделать! Не может помочь! Это нечестно! Несправедливо! Так нельзя!

Карл топнул ногой. А потом еще раз. А потом очень громко и отчаянно заплакал. Мне кажется, я до сих пор слышу этот обиженный, разрывающий сердце плач.

* * *

Я сидела в классе и никак не могла успокоиться. Вертелась на месте, и у меня не получалось ничего делать и слушать. Алешу уже выписали из больницы, он был дома, но ему все равно было очень плохо. И всем нам было очень плохо.

Саша сидела рядом со мной и сосредоточенно кусала губы. Она кусала их уже несколько дней и докусала до того, что они у нее становились то белыми, то красными и ужасно шелушились.

Еле дождавшись звонка, я вцепилась в ее плечи.

– Саш, нам надо к Зюзину.

Зюзин болел и в школу сегодня не явился. А мне очень, ну просто очень сильно нужна была его помощь.

– Саш, нам надо найти Алешину девушку! Белокурую Бестию! Она совсем перестала ему писать. Я найду ее и скажу ей, чтобы она пришла. Потому что Алеше очень плохо и она ему очень нужна. Я ее очень попрошу. Я ей подарю что угодно, что она скажет. Я не могу на это смотреть. Я не могу смотреть на Алешу и на Карла не могу. Карл тоже болеет, это не мой Карл, не мой брат, он все время молчит теперь.

И я расплакалась. Саша попыталась меня обнять, но я отпихнула ее руки и попробовала успокоиться, чтобы высказать свою мысль до конца.

– Нам надо бежать к Зюзину, вот прямо сейчас, не ждать конца уроков. Или я сама побегу. Скорее… чтобы он нашел. Эту девочку. В Интернете. Почему она ему больше не пишет? Она даже не знает, какая вещь стряслась.

– Она знает, – тихо сказала Саша.

Она стояла, опустив голову, и смотрела куда-то вбок, а не на меня.

Оказалось, что моя Саша это и есть Белокурая Бестия.

* * *

Алеша теперь ел специальные бессахарные продукты. И больше не бегал на тренировки и не занимался спортом. Мы много проводили времени вместе и, можно сказать, стали совершенно неразлучны. Теперь не я у Саши, а Саша у нас проводила все свободное время. Она призналась во всем Алеше, и он был очень рад, что его девушкой из Интернета оказалась именно она. Она не ответила на приглашение Алеши на Новый год, потому что очень боялась ему признаться, что это она пишет ему письма.

Но Алеша совсем не сердился. Он вообще держался большим молодцом. Мы говорили с ним на все темы на свете, и я снова переехала к ним с Карлом в комнату, потому что мне все время казалось, что, как только я уйду, Алеша снова может перестать видеть.

Мы только никогда ничего не говорили про училище, в которое он собирался пойти осенью. И вообще ничего, что касалось его мечты.

Карл так и не перестал все время молчать. Хотя заболел Алеша, а не он, теперь уже казалось, что все наоборот и болеет мой младший брат, а не старший.

Как-то Карл попросил не называть его больше Карлом, потому что это детская шутка, а звать его теперь, как и положено, Тимофеем.

Это было просто ужасно. Я все время просыпалась ночью. В комнате было слишком светло, потому что пришли уже белые ночи. Я поднималась на кровати, и мне все время хотелось встать и проверить то Алешу, то Карла. И еще мне все время хотелось как можно чаще обнимать маму.

В конце концов Карл стал нас всех пугать. Он больше не бегал с утра до ночи по улицам, не шумел. Это был какой-то совсем другой, чужой мальчик.

Папа теперь чаще бывал дома, потому что он уволился из одной больницы и не брал больше вызовов на «Скорой». Ему тоже хотелось чаще быть с Алешей и с Карлом и даже со мной. И если бы все не было так мрачно, казалось бы, что у нас сплошной отпуск или праздники.

А мама, наоборот, пошла работать. Она ездила к разным людям домой и делала им лечебный массаж.

Папа попробовал однажды осторожно заговорить с Алешей об училище и пограничных делах. И оказалось, что мы все зря так боялись. Алеша говорил на эту тему очень спокойно. Он ответил папе точно так же, как сказал бы раньше Карл, если бы он был такой, как прежде: «Ладно, чего уж тут». И даже улыбнулся… ну, как улыбнулся. У него просто немного дрогнули уголки губ.

Он сказал нам, что все равно может стать кинологом. Я сначала подумала, что он собирается снимать кино, но оказывается, кинологи – это такие люди, которые тренируют собак. И это пусть и не напрямую, но все-таки тоже помогает армии нашей страны.

– А если и кинологом с этим агрегатом, – Алеша ткнул себя в живот, где специальной трубочкой с иголкой на конце к нему был приколот волшебный аппарат, который защищал моего брата от диабета, – если и в кинологи не возьмут, буду заводчиком. – Алешина улыбка стала шире.

Но Карл меня все равно очень, очень беспокоил.

* * *

После уроков мы с моей Сашей пошли в разные стороны. Причем она отправилась к нам домой, но без меня. Такой вот парадокс. А я пошла на третий этаж к нашему директору, чтобы поговорить с ним о Карле. Все-таки они большие друзья, еще бо́льшие, чем Карл и Зюзин. Тем более что с Зюзиным я уже говорила, и он тоже совершенно не знал, что делать.

Я села на самый краешек стула и втянула шею поглубже в плечи. Потому что я, в отличие от Карла, чувствую себя в этом казенном директорском кабинете очень неуютно, и от директора всегда робею, хотя он совсем не страшный. И очень помог нам всей этой историей с материализацией заветных желаний.

Начала я как раз с того, что поблагодарила его. И передала благодарность от Наташи, к которой вернулся муж. И от моей Саши, заветное желание которой тоже сбылось. Правда оказалось, что, чтобы Наташино желание исполнилось, пришлось загадывать его аж вчетвером, а чтобы сбылось Сашино, загадывали только Саша и Зюзин (про Зюзина это недавно выяснилось, что он это загадал. Потому что он помогал Саше регистрировать страницу Белокурой Бестии в Интернете и обо всем догадался). Так что Саша и Зюзин до того натренировались, что успели в Новый год загадать сразу по нескольку желаний.

Получалось, кстати, что все мои предсказания все-таки работали. И в случае с Наташей и ее семьей, и в случае с моей Сашей и Алешей. Правда, предсказаний за всю свою жизнь я сделала всего два, но они оба и сбылись. Но теперь я твердо завязала со всеми этими гаданиями.

Потом я рассказала директору про то, как сильно изменился Карл и что я очень хочу ему помочь. И может быть, директор тоже согласится помочь Карлу и у него получится? Ведь у Карла получилось, когда он подарил директору собаку Петра. Теперь директор совсем другой человек и все такое.

Он встал со стула и заходил по кабинету взад-вперед. Потом снова сел, положил обе руки на стол и сцепил их в замок.

– Соня, люди взрослеют и меняются. Я могу быть не прав, но, судя по тому, что ты мне рассказала, мне кажется, наш Тимофей просто резко позврослел. Конечно, при очень грустных обстоятельствах. Но он совершенно здоров. Просто у Тимофея изменился взгляд на мир.

– А как ему вернуть взгляд обратно? Неужели ничего нельзя сделать?!

Директор очень серьезно сказал мне, что это не зависит от нас, а зависит только от самого Карла. Но конечно, и в его случае добрые дела и бескорыстие могут помочь исполнить наше желание. И тот самый альтруизм, который Карл когда-то зимой перепутал с альпинизмом.

И еще он сказал, что на днях заглянет к нам в гости вместе с собакой Петром и, может быть, Карл согласится пойти погулять вместе с Петром и директором в парке. Заодно они могли бы проверить, как там поживают лошадки.

Мне очень полегчало от этого разговора, так что даже директорский кабинет перестал казаться угрюмым и некрасивым. Я уже готова была на всех парах жать в сторону дома, чтобы посмотреть, чем там моя Саша с Алешей занимаются и как там Карл и все такое. Я уже распрощалась с директором, и поблагодарила его еще раз, и уже стояла в дверях, но тут он сказал мне, что наконец-то прочитал мое мотивационное письмо по поводу поездки в Англию. И что он как раз сможет обсудить его с моими родителями, когда зайдет к нам домой. И лучше бы они оба – и папа, и мама – были в этот момент дома.