Даже не заходя домой, я на предельной скорости неслась в совершенно противоположную от школы и даже от дома сторону и старалась не плакать, потому что так быстро бежать до остановки и плакать одновременно не получается. Я ругала себя распоследними словами, всеми, которые могла вспомнить. Как я могла забыть со всеми этими делами об истории с Англией, поездкой и мотивационным письмом?

Вот так и получилось, что я стала предателем. Как раз с этого я начала свой рассказ, помните? Я ехала к своему брату Пете.

И заканчивается он такой же поездкой.

Стать предателем очень легко. И, я думаю, никто не делает это специально. Не просыпаешься же ты утром и не думаешь: «А возьму-ка я и предам всех своих родных и себя заодно?» И вообще все, что есть на свете хорошего и доброго. Нет, это происходит само собой. По крайней мере, я совсем этого не хотела. Не хотела никому навредить и никого нарочно расстроить. И все равно вышло, что я стала плохим человеком.

Так же люди, наверное, не сидят и не думают: «А стану-ка я алкоголиком… Или преступником».

Беда всегда случается незаметно, без предупреждений и в самый неподходящий момент.

Я долго тарабанила в дверь уже знакомой мне многокомнатной квартиры. И опять открыла спустя довольно долгое время все та же строгая сердитая тетка, но мне было некогда пугаться.

Потом я очень-очень долго сидела под дверью в Петину с Зоей комнату. А тетка дважды прошла мимо меня – на кухню и потом из кухни, но ничего не сказала.

Я ждала, когда вернется из университета Зоя, потому что она одна на всем белом свете могла мне помочь.

* * *

Очень трудно изменить что-то, что ты сделал по-настоящему плохого, исправить свои ошибки. Надо быть предельно честным и ни в коем случае не жалеть себя. Смотреть на себя как бы со стороны, как будто это не ты, а какой-то другой человек. Не плакать и не думать, что тебе хуже всех и все кончено.

Конечно, за все ошибки все равно приходится платить. И не все их и совсем не всегда можно исправить. Но если очень постараться, то, наверное, можно переубедить даже Предназначение.

Поэтому я не плакала и не жалела себя, а говорила максимально честно. Иногда слезы все-таки капали у меня из глаз, они были очень горячие и какие-то жгучие, и щеки просто как будто налились тяжестью и прямо пылали, и я немного задыхалась. Но все равно изо всех сил давила жалость к себе и то, что мне очень стыдно. И несмотря на то что хотелось прямо лечь на пол и на полу лежа умереть, я старалась все исправить и продолжала говорить.

Зоя могла бы просто посмеяться надо мной. И сказать: так тебе и надо, злобная, глупая эгоистка. Предательница. Злой, недобрый человек и эгоистка. Она могла бы сказать: мне даже смотреть на тебя противно, не то что помогать!

Она могла бы сказать, что я очень к ней плохо и несправедливо относилась и называла про себя «Зойка-помойка», а теперь, когда мне стало надо, прибежала к ней, и так делают только нехорошие люди. Которые ищут выгоду, всем врут и думают только о себе. И что я только и делаю, что всем вру, а потом лью свои крокодиловы слезы. От такого не то что зарубочки на сердце – от общения с таким неприятным человеком, как я, вообще весь зарубочками покроешься и сбежишь на край света. И пусть уж лучше меня заберут в детский дом, чтобы я по возможности хотя бы там не отравляла всем жизнь.

Но Зоя ничего такого не сказала.

Я все говорила и говорила про это проклятое лживое сочинение. Про всю неправду, которую я там написала. Про то, как я живу в многодетной семье и у нас нет ни на что денег. Про то, что зачем моя мама родила столько детей, если мы живем, как цыгане в таборе, и нас так даже люди называют. Про то, что у меня ничего своего нет, ни комнаты, ни денег на репетитора. И что едим мы очень мало и исключительно одну подгоревшую кашу. Про то, что один мой брат сумасшедший, второй тоже сумасшедший, а третий нас бросил, и, когда я попросила у него помощи, он меня выгнал. И родная мать выгоняла меня из дома тоже. Что я всегда во всем виновата и вечный козел отпущения. И что мне приходится работать с утра до ночи, потому что у нас нет денег, и поэтому я плохо учусь в школе и никогда ее с такой семьей не окончу, потому что заболею от недоедания и переутомления. И вот так без образования я, конечно, стану бомжом на улице. Что в этой семье мне не выжить. Поэтому мне просто необходимо получить учебу в Англии.

– Зоя, пожалуйста, пойдем скорее к директору! Пусть меня заберут в детский дом, пусть, главное, чтобы никто не видел этого ужасного письма! Это всех так расстроит. Что я такая злая, плохая девочка. Они подумают, что я всех их ненавижу! А это неправда! Неправда! Я там наврала, я так на самом деле не думаю больше! Это разорвет маме сердце, и его нельзя будет зашить. Там и так уже очень много зарубочек. И Карл никогда, никогда не станет больше прежним веселым мальчиком! И все из-за меня! Я не хочу ни в какую Англию, да пропади она пропадом! Я только хочу все исправить!

Я ужасно плакала. Я так не плакала никогда в жизни, ни до, ни после. Мне даже показалось, что я сейчас умру, потому что мне совершенно не хватало воздуха. Тогда получится, что я умру, а мои родные все равно обо мне все узнают, и это их добьет. Они все будут с разбитыми сердцами, будут болеть и даже мертвую меня никогда не простят, и я ничего не исправлю.

В конце концов Зоя подняла меня с пола и затащила на их с Петей кровать. И побежала на кухню за водой, а я все лежала, икала и плакала. И когда пила воду, тоже икала, и вода вытекала из меня обратно.

Когда я проикалась и уже просто лежала и задыхалась, Зоя вызвала машину, и мы на такси поехали прямо домой к нашему директору. Я еле вспомнила адрес, хотя мы там были с Карлом дважды, когда он еще был нормальный и жизнерадостный и проведывал собаку Петра.

Дома у директора мне снова дали воды, которая была с каплями и пахла, как всегда пахнет от нашей бабушки. Меня стало тошнить от одного запаха и от такого количества воды вообще и даже чуть не вырвало, но я все-таки сдержалась.

Но легче мне стало только тогда, когда директор на моих глазах много-много раз порвал мое сочинение, принес пепельницу, и мы там оставшиеся бумажки и обрывки сожгли.