Не ссориться с мамой – проще сказать, чем сделать! Мама все время ко мне придирается: откуда у тебя новая тетрадка, почему ты Карла из школы не подождала, почему ты посуду за собой не помыла?

Раньше у нас были посудомоечные дежурства, а теперь что? Соня, ты уже взрослая, Соня, помогай маме, Соня то, Соня се. А потом, когда приходит с работы папа (он же и так замученный и усталый от пациентов, которые только и делают, что болеют. Папа работает в трех поликлиниках, ездит на вызовы и еще иногда на «Скорой»), и вот обязательно надо ему все эти мелочные недоразумения вывалить, чтобы окончательно его расстроить. И он даже не скажет ничего. Он, в отличие от мамы, никогда меня не ругает, только становится очень грустным. А когда дела совсем плохи, может сказать тихо и грустно: «Я не узнаю тебя, смурфик».

И это просто отвратительно. Я бы на месте мамы не стала его так доводить. И с маленьким я совсем не помогаю, и за животными Карла, и за самим Карлом не слежу. И Алеше заниматься мешаю. Ее послушать, так я самый плохой человек на свете. А есть даже такая поговорка: если долго говорить собаке, что она свинья, собака в конце концов захрюкает!

Так что ссора у нас состоялась в очень скором времени, после того как я дала Пете слово с мамой не ссориться. Очень крупная ссора, такая, что я даже ушла из дома. Насовсем.

* * *

В то лето мы к бабушке почти не ездили, потому что маленький болел, после него заболела мама, а папе все никак не давали отпуск. Алеша пробыл в начале лета три недели в спортивном лагере, а мы с Карлом все это время были дома. Карл дома почти не сидел, а я за ним, как меня попрекают родители, следила плохо. Потом вернулся Алеша и принялся сам следить за Карлом, и меня оставили в покое. Но к бабушке мы в итоге смогли выбраться только два раза, и на поезде, а не на машине с папой.

Примерно в то время, когда Петя от нас уехал, папе удалось взять выходной, и он поехал к бабушке. Это был будний день, и нас взять с собой не удалось, да уже не очень и хотелось. Я весь вечер наслаждалась тишиной и покоем в своей комнате. Приделала к двери щеколду с внутренней стороны, прикрепила булавками к стенам пару плакатов (сначала пыталась прилепить их скотчем, но он отваливался от обоев, и плакаты повисали, как флаги в безветренную погоду). Папа вернулся поздно вечером, и вид у него был совсем замученный. Никаких подарков от бабушки он в этот раз не привез, что мне совершенно не понравилось.

После того как мы попили чай и разошлись, случилось нечто из ряда вон выходящее – папа вышел на лестницу и закурил. Он вообще не курит, никогда. К нему вышла мама, и они о чем-то долго там совещались, мы с Карлом слушали из коридора. Слышно было плохо, хуже, чем когда они шушукаются на кухне. Папа все повторял: «Я не могу, не могу» и «это же моя мать», а мама говорила, что она все понимает. Потом стоять в коридоре нам надоело, Карл хотел проникнуть в мою комнату, но я его выгнала и закрыла дверь на щеколду.

А на следующие субботу-воскресенье папа снова взял выходной и уехал, а вернулся уже с бабушкой. И они сказали, что она теперь будет жить с нами в городе. В моей комнате!

* * *

Раньше я никогда не видела бабушку в городской обстановке. Все было наоборот – мы всегда, сколько себя помню, ездили к ней, в ее дом, где у меня была отдельная комната на чердаке. Единственный минус был в том, что, пока от туалета до комнаты обратно доберешься, пройдет столько времени, что уже опять надо в туалет. Там на участке было два вида качелей – одни из шины, привязанной на веревке к толстой ветке дерева, вторые – два столба с перекладиной, на которой висели качели уже настоящие. Со мной на этих качелях вышел однажды несчастный случай, но, конечно, вместо того чтобы меня пожалеть, все только посмеялись.

Столбы до того долго стояли, что совсем прогнили и стали мягкими. И вот я качалась на них, качалась и все никак не шла к столу на улице. А все сидели и уже даже не ели, а пили чай. И гости у нас, по-моему, в тот вечер были. Я все качалась, качалась, и тут правый столб накренился и стал медленно падать. Я тоже медленно упала на траву и заревела. Столб мог бы, между прочим, меня пришибить! Я лежала на земле, ревела и ждала, когда меня утешит мама. А она только пошутила что-то совсем несмешное насчет того, что это все потому, что я никогда не слушаюсь.

От бабушки пахло тальком и лекарствами. В то лето, когда мама уехала в город в больницу рожать маленького, мы с ней остались в доме один на один. Карл и Алеша увязались с мамой в город. Вокруг было тихо-тихо и темно, и даже Полкан не лаял во дворе, и курочки не кудахтали. От этой тишины и темноты было страшновато, но я уверила бабушку, что вполне могу переночевать одна в своей комнате на чердаке. А когда легла в постель, поняла, что одна я не оставалась нигде уже очень давно, если вообще когда-нибудь оставалась. Мне стало не по себе, и в голову полезли дурацкие мысли об инопланетянах, которые оставляют на полях круги от своих летающих тарелок: мы как раз тогда нашли пару таких кругов около дома, хотя Петя утверждал, что это никакие не НЛО, а просто трактор. А папа сказал, что очень даже может быть и НЛО. Сейчас все это кажется мне глупой чушью, но тогда было не до смеха. И мама тогда, как мне кажется, нарочно сказала при мне Пете, что инопланетная раса промышляет кражей человеческих детей, обычно самых младших и непослушных. Карл пришел в дикий восторг и начал шуметь еще сосредоточенней и сильнее. Размечтался наладить таким образом контакты с внеземной цивилизацией. А я испугалась и дала себе слово быть тише воды ниже травы или тише травы ниже воды – в общем, я старалась как могла. Но круги оставались.

Выглянув в чердачное окно, я ничего в темноте не разглядела, но стало совсем уж как-то жутко. Тогда я спустилась вниз и перебралась на кровать родителей, но легче не стало. Полкан завыл. И тогда бабушка взяла меня к себе в кровать, хотя я была уже не младенцем. А мне было уже до того страшно, что я согласилась. Бабушка думала, что я переживаю за маму, как там она в больнице. Она сначала рассказывала мне, каким был в детстве папа, а потом заснула и стала ужасно храпеть.

Это все было много лет назад, а теперь бабушку поселили в бывшую Петину и нынешнюю мою комнату. Со всеми ее шуршащими полиэтиленовыми пакетами, халатами, желтоватыми шерстяными шалями, коробками с лекарствами, мазями и ампулами. Посмотрев на плакат с пиратами Карибского моря, она обозвала моего замечательного Джонни Деппа: «Это что за девчушка такая?» Это было ужасно. Все было просто ужасно.

Она храпела. Она пахла лекарствами. Она рано вставала и насильно собирала нас с Карлом в школу. Алеша стал еще раньше убегать на утренние тренировки. Она сюсюкала с маленьким и стала приносить его в мою комнату. Менять ему подгузники она тоже стала прямо у меня! Я открывала окно, но бабушка говорила, что ей дует. Она готовила по утрам отвратительную пригорающую кашу. Карл молотил все подряд, даже не чувствуя вкуса, хлюпал и свинячил. А когда я сказала, что не буду это есть, она спокойно ответила: «Захочешь есть – съешь». Отношения у нас с бабушкой совсем испортились. Она стала называть меня «барышней Соней», явно намекая, что я совсем не помогаю и ничего не делаю. Так и говорила: «А вам, барышня, добавки положить?»

Тогда я сказала маме, что бабушку надо немедленно сдать в дом престарелых. Мама очень холодно со мной обошлась и сказала «нет». Я пробормотала, что скажу тогда лучше об этом папе, мама услышала, и началась ссора. Она просто наорала на меня: «Не сметь!» – и (я же говорю, что она меня прямо ненавидит) так на меня смотрела, как будто я не ее родная единственная дочь, а просто не пойми кто. Она схватила меня за запястье – довольно больно, между прочим, – и чуть ли не закричала, чтобы я не смела говорить отцу никогда. Видно, испугалась, что папа это безобразное отношение ко мне так не оставит. Потом мы наговорили друг другу много всего настолько обидного, что даже повторять не хочется. И я поняла, что единственный выход – это уйти из дому. Жить новой, самостоятельной жизнью и заводить новую семью, как сделал Петя.

Я ринулась в комнату собирать вещи. Бабушки там, слава богу, не оказалось, – я так ревела, что слезы застилали мне глаза, а руки тряслись. Запихала в рюкзак какую-то одежду, прихватила тетрадь-дневник – горько подумав, что теперь-то мне никто не будет мешать вести его в свое удовольствие, – выскочила в коридор и объявила маме прямо в глаза, что я ухожу от них всех навсегда и всех их ужасно ненавижу. Мама сказала: «Что ж, иди (вот до какой степени она меня не любит!), иди, только не ори так, маленького разбудишь». И я ушла. Куда глаза глядят. Карл сначала побежал за мной, и мы немного постояли во дворе. Он спросил: «Куда ты теперь?», а я горько усмехнулась и ответила: «Куда глаза глядят, малыш». Я чувствовала себя очень несчастной, очень взрослой.

* * *

Я бесцельно кружила по району, в голову лезли совсем уж глупые мысли – ночевать в парке, как бомжики, лежать в канаве. В глубине души я понимала, что все это как бы немного понарошку, что надо подождать до вечера, когда вернется с работы папа и скажет, что никто не смеет обижать его дочку. Что они все будут извиняться передо мной, признавать, что вели себя просто чудовищно несправедливо и глупо. Остановившись на этом, я успокоилась. Купила себе мороженого, съела его, сидя на низкой оградке и вытянув ноги. Фонтаны еще не отключили, светило солнце, люди гуляли, наслаждаясь самым лучшим днем во всей неделе – субботой. Потому что это одновременно и выходной, и завтра тоже выходной. А в воскресенье всегда становится немного грустно, потому что оно быстро пролетает, и снова начинается долгая, унылая неделя.

Суббота в моей голове всегда белая. Я думала, что это у всех так – дни недели разного цвета, но потом оказалось, что моя Саша и Алеша видят дни недели одинакового цвета. А у меня в голове при мысли о каком-то конкретном дне недели возникает определенный цвет. Понедельник – черный, вторник – коричневый, среда – светло-серая или почти белая, четверг – темно-серый, угольный, пятница – зеленая, суббота – белая, а воскресенье – красное.

Когда с мороженым было покончено и мне надоело смотреть на фонтан, я пошла в книжный магазин, чтобы почитать там свою любимую серию – тоненькие книжечки под общим названием «Уж-ж-ж-астики». Читаются они быстро и легко, все истории жуткие и всегда с неожиданным концом, а герои – подростки. «Месть садовых гномов», «Лагерь-призрак» или «Тайна кораллового рифа» – отличные истории. Была там еще книга про то, как ребята нашли на чердаке зеркало, в котором жили их двойники из злого параллельного мира. Они хотели занять место детей. А конец страшный – одному двойнику это все-таки удалось, и зеркальная копия заняла место младшего брата одного из героев. Но младший брат был злобный, поэтому двойник оказался, наоборот, отличным человеком. Люблю я эту серию. Только истории про инопланетян я всегда пропускаю.

Уже темнело, а телефон все молчал, никто меня не искал и не звонил с извинениями и уговорами вернуться. Видимо, бабушка с мамой так запудрили папе мозги, что он тоже уже разлюбил свою дочку. Тогда получалось, что мне и вправду придется жить своей жизнью и создавать новую семью, как Петя. К нему-то я и отправилась.

Я прекрасно знала его новый адрес, потому что Петя нарочно нашел себе комнату совсем рядом с рестораном, чтобы было удобно ходить на работу. От его нового дома до ресторана не дальше чем от нашего дома до школы. До звонка мне было не дотянуться, поэтому я стала стучать в дверь, довольно активно, потому что в новой Петиной квартире жило много разных людей, там был длинный коридор, а Петина комната находилась в самом его конце. Я стучала и стучала, потом стала тарабанить. В конце концов мне открыла какая-то тетка неприятной наружности. Я немного оробела от ее грозного вида и промямлила, что пришла к брату, который тут теперь живет в комнате в конце коридора. Тетка пожала плечами и пропустила меня внутрь с таким ужасным равнодушием, что прямо мороз по коже. Чтобы не сердить ее еще больше, я на всякий случай разулась прямо у двери и босиком пошла по полутемному коридору со всякими коробками и тумбами вдоль стен прямо до Петиной комнаты. У них в коридоре сушилось белье, веревка была натянута от стены к стене, и пришлось нагнуть на ходу голову, чтобы не врезаться в чью-то сиреневую рубашку.

Вместо Пети в комнате обнаружилась девушка, которая сказала, что ее зовут Зоя. И у нас с ней состоялся не очень приятный разговор. Она меня впустила, и оказалось, что Петя еще в ресторане, а она тут его ждет и ведет себя при этом как хозяйка – знает, что где лежит, и вещей у нее по комнате расставлена куча. На столе – духи и косметика, явно ее, а не Петины. Я огляделась по сторонам, чтобы посмотреть, где Зоина кровать, но кровать была, как и в прошлый мой визит, только одна, Петина. Мне эта Зоя ужасно не понравилась. У нее были перламутровые веки, и вообще она была очень красивая, но все равно не понравилась. Она так меня встретила, как будто все про меня знает и мы с ней давно знакомы. Назвала меня Соней сразу. Стало ясно, что Петя ей все про меня рассказывал. Что с ним творится такое? Раньше у нас с ним были свои секреты, а теперь он только и делает, что всем все про меня докладывает. А еще брат называется. Я наконец догадалась, что именно с этой Зоей он собрался заводить себе новую семью. Мне хотелось сказать ей, что у него уже есть семья, старая, гораздо лучше, чем какая-то там новая, и без него у нас дома на меня обрушились сплошные беды и неприятности и настоящий геноцид. Что папа меня больше не любит, а мама вообще, можно сказать, выгнала на улицу. И чтобы эта Зоя немедленно оставила моего брата в покое, тогда я смогу остаться жить здесь с ним, а маме он скажет, чтобы прекратила меня обижать.

Пока я думала, как бы это все сформулировать, эта самая Зоя взяла и просто так беспардонно позвонила моему брату. Сказала, чтобы шел скорей домой, – совсем глупая, как будто от него это зависит и как будто он может приходить, когда ему заблагорассудится. Не знает она, что ли, что работа – это как школа: ты должен там сидеть, пока тебя не отпустят. Но когда она повесила все-таки трубку, оказалось, что брат мой Петр находится под ее страшным безраздельным влиянием, и не смеет ослушаться, и уже прямо вот сейчас придет.

Он очень удивился, когда меня увидел, и сразу стал расспрашивать, что случилось, и не случилось ли что-нибудь с кем-нибудь дома, и если да, то почему прислали меня. Я сказала, что да, случилось. Со мной. И хотела ему все уже наконец-то рассказать, но не при этой же Зое мне говорить! Но она так к нему на диванчик подсела – вся само внимание и сочувствие – и явно не собиралась дать нам спокойно поговорить наедине.

Я вздохнула и сказала, что ушла из дому насовсем и буду теперь тоже создавать свою новую семью. А когда Петя, как он это всегда делает, немного помолчал, чтобы все обдумать и подобрать слова, и начал говорить, я сразу поняла, что все кончено. У меня внутри все опустилось и замерло, покрывшись холодным и гулким слоем льда, даже под ложечкой засосало немного. Я наконец-то поняла, что эта Зоя уже давно запутала моего бедного брата в своей паутине, загипнотизировала и сделала из него какого-то неприятного человека. И произошло это не на днях, а, видимо, еще раньше, когда Петя стал принимать сторону родителей и обо всем им докладывать.

Я безучастно и холодно смотрела, как он звонит маме и что-то ей объясняет и спрашивает. Я слушала только свою внутреннюю пустоту. Никому я не нужна, все меня бросают. Бросила классная, бросил Петя, папа совсем меня разлюбил. Мама, вместо того чтобы любить свою единственную дочь, родила зачем-то еще одного мальчика и носится с ним все время. Бабушка меня тоже совершенно разлюбила.

Провожать меня на троллейбус Петя пошел с этой своей Зоей. Я стояла у заднего окна и смотрела, как он кричит мне что-то сквозь стекло и даже пытается бежать за троллейбусом, – что-то человеческое в нем, видимо, все-таки осталось. И эта лицемерная Зоя махала мне рукой, хотя ясно было, что она рада-радехонька, что Петя не разрешил мне остаться у него жить. Потому что нет теперь никакого «у него», там теперь эта Зоя, и больше никто ему не нужен, ни братья, ни его замечательная, всеми брошенная и забытая сестра. Предатель.

Я запрокинула голову, чтобы слезы вкатились обратно, грустно усмехнулась кондуктору и позвонила моей Саше. Сказала, что у меня в жизни случилось большое горе и очень нужна ее помощь. Моя Саша, в отличие от некоторых, добрый человек и сразу мне ответила, что, конечно, я могу на нее рассчитывать.

Когда мы поели и удалились в Сашину комнату, я решила, как Скарлетт в «Унесенных ветром», подумать обо всем этом ужасе завтра, а сегодня просто наконец-то уже отдохнуть. Пока моя Саша на кухне спрашивала у мамы, можно ли мне у них пожить, пока я не встану на ноги, не сниму себе жилье и не заведу свою собственную новую семью, я достала у нее с полки DVD-диски со всеми частями «Пиратов Карибского моря». Моя Саша вернулась с бутербродами, спрайтом и здоровенным пакетом «Эм-энд-эмс». Мы улеглись на живот перед телевизором и только включили первую часть «Пиратов», чтобы за ночь пересмотреть их все, как за мной пришла мама, и мне надо было идти с ней домой.