На самом деле Карла зовут Тимофеем. Просто в нашей семье прилипчивые прозвища, я уже говорила. Поскольку в школе нас окрестили цыганами, он из-за своего маленького роста и изобилия всевозможных трюков, беготни и способности везде проникать превратился в карлика, а потом уже и просто в Карла. Сам Карл не против, он беспечен и бесконфликтен.

Потом еще вышел сериал про зомби, где сына главного героя тоже звали Карл, и он ходил в отцовской шерифовской шляпе. И появились в Интернете картинки, где у отца истерика и он стонет: «Ка-а-а-арл». Это все очень соответствовало нашему Карлу, точное такое попадание. Так что Карл стал талисманом, гордостью и кошмаром школы.

С директором у нашего Карла что-то вроде дружбы. Возможно, он так часто оказывался в директорском кабинете, что им ничего не оставалось, кроме как в конце концов узнать друг друга получше. Карл говорит, что директор все время находится в подавленном настроении и его, Карла, долг – хотя бы немного его веселить. Веселить в понимании Карла значит безобразничать и шуметь еще больше. Может, его надо было назвать не Карлом, а Карлсоном, не знаю.

В день медосмотра он, например, разрисовал себя всеми фломастерами, которые смог найти дома, чтобы немного поднять дух сердитых медсестер. Эффекта это не возымело, они справедливо подумали, что где-то под этой росписью у него могли скрываться какие-нибудь болячки, а учитывая дикую страсть Карла ко всем животным подряд, может, даже и лишай. К тому же фломастеры совершенно не отмывались. Так что Карл снова отправился к директору. «А вот и кошмар и гордость всея школы. Ну, заходи, раз пришел» – вот так душевно приветствует его директор.

Объяснение моего брата директора вполне удовлетворило – действительно, что может быть печальнее, чем женщины-медсестры, уставшие от своей работы? Они же совершенно не замечают, сколько интересного творится вокруг.

Как-то директор спросил у Карла, нравится ли ему школа. Карл ответил, что, конечно, нравится. Это он сказал правду, он никогда не врет. Я не знаю, как он таким получился, но ему правда всегда все нравится. Иногда он просто задыхается от того, до чего его все окружающее радует, и, чтобы не взорваться, начинает вопить и шуметь.

Карл бежит из школы с не меньшим воодушевлением, чем тащит нас туда к первому уроку. Он сильно обгоняет нас с Алешей и останавливается только перед светофорами. Однажды, много лет назад, Петя попал под машину, и теперь всякий раз, переходя дорогу, Карл надувается, как индюк, который готов ринуться в бой, и чрезмерно следит, чтобы и я, и Алеша перебрались «на тот берег» живыми и невредимыми.

Его любят даже старшеклассники. Он забегает к ним в классы, всегда в курсе того, что, где и у кого происходит.

Держать его дома невозможно, поэтому мама настаивает, чтобы мы с Алешей как сумасшедшие гонялись за Карлом по всему нашему району. Я пыталась договориться с ним, чтобы он бегал один, а маме мы говорили бы, что я за ним нормально проследила. Но Карл не умеет врать, он путается в показаниях – просто забывает, что уже успел сказать. Он уверяет, что все мошенники скрученные, как старые ветки, сгорбившиеся и трясущиеся оттого, что у них усиленно работают мысли, чтобы не перепутать в голове, кого и как они успели обмануть.

Одно спасение – иногда на эти бешеные прогулки выбирается моя Саша. Я звоню ей и говорю, что мне надо выгулять Карла, она смеется, и через пятнадцать минут мы встречаемся у ее дома. Мы плетемся сзади или сидим на скамеечке, а мой брат проверяет, как у кого дела. Он знает всех бомжей, рыбаков и продавцов в нашем районе. Знает таксистов на стоянке маршруток. Знает старушек в церкви. Помнит, когда у кого день рождения.

Но больше всего он любит ходить в зоомагазин. Там он в кредит покупает корм для бездомных кошек и собак.

Второе любимое место Карла – конюшня в парке около нашего дома. Там живут несколько лошадей, уже ни на что толком не пригодных, и чтобы их не усыпили, хозяйка конюшни арендует у властей кусочек парка, где одна нормальная лошадь и три пони доживают свой век, катая туристов и детей. Карл никогда не просится кататься на лошади, не знаю почему. Он так часто там бывает, что мог бы уже выучить весь конкур. Вместо этого он с радостным визгом подбегает к стойлу, ныряет под перегородку и обнимает лошадь за колено: «Ууу, лошадка!» Удивительно, но лошадь его никогда не лягает, даже если он лезет к ней под хвост! Ни разу не лягнула.

Домой он тоже тащит животных. По милости Карла у нас живут еж, кролик, две кошки и невменяемая черепаха, то впадающая в спячку, то выпадающая из нее и появляющаяся в самых неожиданных и неподходящих местах. Об нее все спотыкаются.

Довольно регулярно нам приходится появляться в ветклинике, чтобы лечить найденных Карлом уличных животных или усыплять тех, кого вылечить уже невозможно. При этом Карл никогда не плачет и не закатывается, только сопит и отвечает всегда одно и то же: «Ну, что уж тут». А потом какое-то время ведет себя довольно тихо.

Как-то весной он три дня пропадал в подвале соседнего дома, разыскивая ободранную, совершенно обезумевшую трехлапую кошку. Он приметил ее под машиной, но в процессе спасения она ускользнула в дыру, ведущую в подвал. Карл отправился в ЖЭК и убедил всех открыть подвал. В первый день ему помогали взрослые, потом только Алеша. На третьи сутки они все-таки отыскали котяру, мы пошли к ветеринару, и оказалось, что кошка такая злая, потому что ей очень больно, – одной лапы у нее нет, а на второй торчат голые кости, и ее надо ампутировать. И даже если все это сделать, она все равно будет мучиться и страдать. Можно было сделать ей протезы, но стоило это каких-то таких неприличных денег, что доктор даже не стал уточнять, каких именно. Кошку, которую Карл уже успел назвать Глашей, усыпили. Он не плакал, просто ждал нас на улице.

Но самая большая мечта Карла – собака. В этом он схож с Алешей, который тоже помешан на собаках. Но Карлу нравятся все собаки подряд, а Алеша фанатеет от больших, пограничных.

* * *

Щенок Петр был неопределенного цвета и не менее неопределенной породы. Но умный, сразу видно, – когда Карл велел ему не гавкать, пока не решена проблема с мамой, щенок Петр не подавал голоса. Он напоминал мне самого Карла – тоже от восторга переминался на месте и радостно поскуливал.

Карл попросил меня на ночь забрать щенка к себе в комнату. Потому что если он все-таки начнет шуметь, храп бабушки эти звуки заглушит. Я, естественно, была против. Но тут, к моему удивлению, вмешался Алеша, который углядел в беспородности щенка Петра признаки настоящей немецкой овчарки. Щенок от радости подал голос, я ойкнула и поспешно включила в телефоне музыку.

Алеша гладил немецкую овчарку Петра, Карл корявыми буквами выводил на листке: «План угАварть маму, пунгкт 1», радио в телефоне пело: «Время пройдет, и ты забудешь все, что было с тобой у нас».

Петр завыл. Алеша успокаивающе шипел, что надо замолчать.

«Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила в последний раз, в последний раз!»

Мне бы уже тогда догадаться, что Петр реагирует на любой шум и музыку воем, но, как говорит папа, «умная мысля приходит опосля». Под моей кроватью у стены Алеша постелил тряпку и приставил с остальных трех сторон фанерки, чтобы Петр не выбрался оттуда раньше утра.

Разбудил меня страшный горестный вой. Каждый раз, когда бабушка всхрапывала, Петр под моей кроватью вторил ей душераздирающими воплями. Звуки, которые он издавал, больше напоминали вой лохнесского чудовища или плач динозавра по покинутым им товарищам. Я слезла с кровати и в темноте на коленках стала умолять щенка заткнуться прямо через фанерную перегородку.

В коридоре загорелся свет, дверь открылась, и на пороге появились крайне встревоженные мама с папой. Они с ужасом смотрели, как бабушка, лежа на спине, всхрапывает, а затем раздается вой. И снова. Снова и снова. Я при этом сидела на полу между нашими кроватями и смотрела на них.

– Может, «Скорую»? – взволнованно спросил папа. – Может, у нее приступ?

Они включили в комнате свет. Бабушка храпела и не просыпалась. Собака выла. В коридоре маячил Алеша и подавал мне какие-то знаки – делал страшные глаза и жестикулировал.

Я стала судорожно подниматься с пола, а поскольку ногу я отсидела и она покрылась иголочками, я как-то неловко эту самую ногу повернула и задела фанерную перегородку. Бабушка всхрапнула. Собака Петр с воем вылетела из-под кровати.

Хочу заметить, что во время всего этого безобразия Карл спал как убитый! Папа так обрадовался, что с бабушкой все в порядке, что совершенно не рассердился из-за собаки. Алеша тут же стал рассказывать ему, что щенок скорее всего чистопородная овчарка, просто он еще очень маленький, а вот чуть подрастет, так у него встанут уши и перестанет виться колечком хвост. Что такая собака нам просто совершенно необходима, а для него, Алеши, это будет просто отличная возможность потренироваться в воспитании и обучении, чтобы потом, когда он пойдет учиться на пограничника, у него уже был опыт в дрессировке овчарок.

Мама замахала руками и велела нам всем идти спать. Выкидывать щенка посреди ночи на улицу она уж точно не будет. Петр на радостях сделал лужу посреди комнаты. Мама сказала мне ее затереть и ложиться. А Карл все это время видел десятый сон и даже не думал просыпаться.

Утром папа очень рано ушел на дежурство, не успев позавтракать с нами, но Алеша специально встал пораньше, чтобы застать его дома и уточнить, можно ли оставить собаку. Папа почти сдался и был не особо против, но сказал, что решение за мамой, в конце концов это же она проводит с нами двадцать четыре часа в сутки, ей и решать, выдержат ли ее нервы еще и собаку. Особенно чистокровной немецко-овчарочной породы.

Мама готовила нам кашу, а Карл вертелся вокруг нее, пытаясь показать список. Мы с Алешей сидели за столом и следили за ними.

– Не вертись так, тут рядом газ, – отгоняла Карла мама. – Что у тебя написано, я разобрать не могу? «Пункт третий, я стану еще лучше, чем был». – Мама засмеялась: – Да куда уж лучше-то!

То есть, судя по маминому настроению, она почти что уже согласилась.

– А почему вы собаку назвали Петр? – спросила она. – Это же человеческое имя. Может, какой-нибудь Пират или Рекс…

– Это в честь нашего Пети, – ответил Карл, – потому что Петя самый лучший.

Мама уже разливала кашу по тарелкам, но тут ей захотелось нам в кашу что-нибудь добавить вкусненькое, и она открыла шкафчик, где лежали всякие припасы.

– А откуда у нас взялся изюм? – удивилась мама, взяв в руки стеклянную банку, в которой Карл разводил муравьев.

– НЕТ! – закричали мы все одновременно.

Но было поздно: мама уже открыла крышку и запустила туда руку.

Мама сказала, что сдаст черепаху в зоопарк, кошек – в приют, отпустит ежа в лес и сделает из кролика суп. И собаку оставить не разрешила.

* * *

Конечно, это мама сгоряча сказала, из-за муравьиных укусов. Суп из кролика Семена она уж точно не стала бы ни за что варить. Мама, хоть и часто несправедливо ко мне относится, на самом деле добрая. Она велела нам писать объявления. Но Карл объявления писать не торопился. Нет, он теперь уже не надеялся, что нам разрешат оставить собаку. Но, как выяснилось позже, из головы у него не шла одна идея. Дело в том, что мой брат вообще очень бесконфликтный, никогда не злится и ни с кем не ссорится, но не выносит, когда кому-то плохо. Прямо физически страдает еще больше, чем когда надо переходить через дорогу. И как раз в то время, когда произошел инцидент с ночным храпом бабушки и муравьями, Карл очень переживал из-за своего последнего разговора с директором.

Все это я узнала потом, намного позже. Карл тогда нам ничего не рассказывал, а я же еще вначале пояснила, что в тот год я постепенно шла к своему предательству и все вокруг, особенно происходящее у нас дома, мне было неинтересно и ненужно.

Во время той их последней встречи директор сказал Карлу, что главное в жизни – заниматься любимым делом. Потому что то, чем ты будешь заниматься, по сути, займет у тебя почти всю жизнь. И если ты будешь делать то, к чему у тебя душа не лежит, всю жизнь промучаешься и зря ее потратишь. И директор это все как-то так произнес, что вроде говорил-то он Карлу, а вроде как и сам про себя сказал. Карл насторожился.

– А вы хотели быть директором? Есть такое место, где учат директоров? Вы там учились? – уточнил мой брат.

– Нет, Тимофей. Нет такого специального места, где директоров учат… гуманитарий я. А гуманитарий – это, понимаешь, такой человек, который вроде как все умеет, все знает, но это, как тебе сказать… это он все знает в теории, не серьезно.

К этому директор ничего добавить больше не захотел. А Карл запомнил для себя из этого разговора две вещи: директор несчастен. Это первое. А второе – что он, Карл, совсем не хочет заниматься всю жизнь нелюбимым делом. Дальше Карл запутался, потому что все дела ему очень нравились, и он не мог придумать ни одного нелюбимого. Но главное, что директор, которого Карл считал отличным человеком и своим другом, страдал.

Поэтому Карл подарил ему щенка немецкой овчарки Петра.

После школы мы сходили домой за собакой и вместе с Карлом отнесли ее в кошачьей переноске в школу. Карл вошел в директорский кабинет, а я, моя Саша и Алеша остались в коридоре. Ждали мы довольно долго. Сначала было тихо, а потом директор воскликнул так, что было слышно даже за дверью: «Дорогой ты мой человек!»

Вот тут-то я и увидела это объявление, из-за которого я стала потом предателем. Оно висело на доске, на стене рядом с расписанием уроков и прочими бумажками.

Карл вышел из кабинета совершенно сияющий. У него даже уши светились, честное слово. Умиротворенный и удовлетворенный вид он имел, поэтому, когда мы вышли на улицу, он немного побегал и поорал.