Огонь, за которым устроился на выстеленных по земле мехах валгановский вождь, гудел в ночной тишине, заливая всю глубину души своим живительным мягким биением, лился в самую сердцевину естества, исцеляя и наполняя до краёв. Хоть и холодной выдалась ночь, но валганы всё равно оставались под небом, не прятались в шатры, расселись возле костров, что развели вдоль покатого берега реки, едва ли не под стенами городища.

Здесь с южной стороны, место тихое. На всём протяжении берега виднелись всего лишь пять изб, две из которых и вовсе были заброшены. Ушли ли хозяева ближе к посаду, ища надёжность и защиту, или же умерли все, то неизвестно. Глубокая полноводная река Иржа широким поясом извивалась меж покатых берегов, тонула в густеющим ночном мареве у самого окоёма, будто земля там обрывалась в пропасть. Вихсар долго думал над тем, почему местные так прозвали реку, она ничего ему не напоминала, таких рек было много, оплетали землю, как вены под кожей. А потом как-то, ещё зимой, когда он совершал второй свой поход по землям воличей, его отряд шёл через лес, спускаясь к берегу этой речушки. Не ожидая того, из заснеженной стылой чащобы на дорогу вышел старец древний с длинной седой, будто инеем покрытой, густой бородой до самого пояса. Взгляд его глубокий говорил о высокой духовности, мудрости и жизненном опыте немалом. Лицо было изрезано морщинами, но плечи ещё казались крепкими. Одет был в шубу из волчьей шкуры, что скрывала до самых колен долговязый стан, стянутый туго широким поясом, на котором висели узелки да нож, на голове шапка, надвинутая на пронзительно-голубые глаза, такие молодые и твёрдые, как лёд. Старик направлялся как раз в ту же сторону, что и Вихсар с людьми, а потому оказался попутчиком. Он и рассказал, почему река имеет такое наречение.

Каждая черта в названии имеет определённое значение, — вещал мудрец. — Вот взять первую букву иже[1] [и], — старец начертал на снегу символ — две палочки подряд, — объединяет два берега, которые соединяются едва ли не у истока мостом, — прочертил он нить от вершины одной полосы до низа другой. Ръци [р] — сила, а что есть сила? Силой может быть и вода в русле, которая даёт, — он начертал следующий знак, — даёт Животъ [ж] — жизнь нам детям, славящим светило, детям богов — азъ [а], — вырезал он в снегу последнюю букву.

Вихсар понял тогда, что не простой путник попался ему.

Сложная твоя наука, старик. Сложная и глубокая, — ответил тогда вождь.

Мудрец лишь глаза прищурил, добро и снисходительно усмехаясь в усы, будто учитель — своему ученику, который усвоил урок, а принять не желает. Так они просидели возле костра зимнего долго, беседуя мирно, пока Вихсар не задремал, а как проснулся, не обнаружил старца в лагере своём. Этот лес и берега рек валган изъездил вдоль и поперёк, забредая туда, куда человеческая нога ещё и не ступала, зная каждую лощину да все озёра с их прозрачными водами, с чёрными глубинами, в которых, по поверьям воличан, живут духи. Возможно, он бы не верил в них, но порой стоило оказаться возле этих окрестностей гиблых, и накатывало помалу беспричинное беспокойство, сковывая неизвестностью, страхом перед тем невидимым, не явным глазу и несомненно опасным, вынуждая сердце биться чаще, разгоняя толчками кровь по венам. Вихсар старался объезжать те места стороной.

Ещё долго вождь вспоминал слова того старца и вспоминает, когда оказывается на берегах этой ничем не примечательной реки, но несущей, наверное, самую глубокую тайну. И каждая ложбина, каждый поворот, каждая прогалина в лесу и пустеющая гать несут в себе тайну, готовую вот-вот раскрыться, и каждый раз едва истина покажется, ответ ускользает. И вот так и Сугар стала для него, как эта река Иржа, сложная и глубокая, дающая силы ровно настолько, насколько способная и погубить. И он действительно тонул. Будто на груди висел камень, нещадно тянувший его на самое дно. Она вынудила его приехать сюда, и он жертвовал всем: свои временем, силой, жизнью, в конце концов. Он усмехнулся самому себе, глядя на ровную тихую гладь воды, будто зеркало отражавшую ночное звёздное небо. Так и Сугар отражала его, показывая ему же, какой он жестокий, безжалостный и беспощадный. И Вихсар зверел от этого. Ему не наревелось то, что видел, не нравилось своё отражение в её глазах. Правда, которую он в них видел, клинком врезалась в грудь, распарывая, оставляя жгучий след боли. Мудр урок лесного старика, что и за десять жизней не разгадаешь. И кто она, княжна из Ровицы, рождённая на берегу Иржи, спасение или погибель?

Вихсар, оторвав взор от глади, лёг на спину, вглядываясь сквозь занавес дыма в звёздное небо. Громко стрекотали сверчки, вливаясь в тихую речь воинов, а со стороны леса, что раскидывался чуть позади их временного становища, тянулось с мочажин лягушачье гудение.

Огонь, тлеющий рядом, был очень мягким, густым, как воск, перетекал от лица к плечу и бедру, вновь возвращаясь тягучей волной к шее, даже не жёг, ласкал теплом лицо, сушил губы и обволакивал приглушённым светом рядом воздвигнутый шатёр. Но взор Вихсара был устремлён ввысь, в глубокие холодные недра неба, и видел он только одно перед собой — голубые икрящиеся живительной силой глаза княжны, что была сейчас за двумя рядами стен, теперь так близко и далеко одновременно. Он не сомневался, что она выйдет к нему, едва светило покажет край из-за окоёма. Она слишком любит свою семью, слишком честная, доверчивая, сегодня он видел её именно такой, она открыла ту свою сторону души которую он так вожделел и так грубо раскрывал, словно завязавшийся бутон в нетерпеливых руках юнца, жаждущий увидеть сердце цветка, вдохнуть полной грудью его запах. Но под лепестками оказались шипы, и он каждый раз напарывался на них, пытаясь сдёрнуть очередной лепесток, и страшно злился, что не может никак добиться своего, получить то, что у него в руках, и насладиться сполна красотой, терпя вновь и вновь поражение. Он пытался наказывать цветок, давая ему мало солнца, мало воздуха, мало тепла, и цветок вял в его руках, становясь не таким колючим, и это давало ему временную победу — подержать его в руках, толику того, чего он желал, хоть и самого после воротило с души от этого. Но не мог ничего с собой поделать, он привык быть первым, привык получать то, чего хочет, без всяких колебаний. А она столько разных противоречивых чувств в нём порождала за один короткий взгляд, сколько он не испытывал за годы. Ему хотелось и сломать её за непокорность, упрямство, неприступность, и сей же миг приласкать, до дрожи, до ломоты в костях, до боли в груди. Она была в его руках горлинкой трепетной, хрупкой, так и хотелось её раздавить и отпустить одновременно. И это бешенное колебание доводило его до безумия. Довела. Уже.

Он пришёл сюда за ней, за своей пленницей, пришёл просить у её родичей отдать её в жёны. Он и в самом деле свихнулся — какую досаду испытал, когда увидел в её глазах страх и омерзение, обращённое к нему. Оно ударило в грудь, как молотом, перебивая дыхание.

Вихсар знал, что сделает с ней, когда привезёт её в лагерь, он думал об этом всю долгую дорогу сюда. Знал, как. Днями и ночами, пока он был в пути, изъедала ревность и бешенство от того, что она в чужих руках, а он вынужден ждать её тут. Он вообще никогда ничего не ждал долго, а тут день за днём как одна вечность, сменяющаяся другой, и это выматывало, изнуряло ещё больше, выжимало все соки, оставляя сухое колючее раздражение, нетерпение и гнев, воспаляя сознание, обращая его в жар, и горел валгал, как костёр. И эти долгие разговоры с княгиней, этой высокомерной стервой, которая смотрела на него удивлённо и в то же время насмешливо, когда объявил он о своём намерении сделать княжну Мирину своей женой. И видит великий Бог Неба, если бы не сковывающее обещание поддерживать мирные отношения, он бы преподнёс урок этой чванливой потаскухе, после которого раз и навсегда исчезла бы эта едкая ухмылка с её бледного, как крылья моли, хоть и красивого, лица.

Проклятые условности делающие из людей тряпками!

Он лежал, раскинувшись на шкурах, неподвижно, устремив взор ввысь, раз за разом вспоминая её взгляд. Стоило ему приблизиться, как синева её глаз сгустилась в узоре теней, падающих от крон яблонь, и ему показалось, будто несётся он сломя голову к самой бездне, надеясь перемахнуть через неё, но замирает у самого края. Внутри всё взорвалось от слепой ярости — она, Сугар, стала непосильной пропастью для него, для Вихсара хана Бивсар! Это маленькая пташка сумела сбить его с ног, вынуждая делать то, что осудили бы его братья и праотцы. Впервые в жизни он испытывает внутри себя такое противоречие, такой накал и смятение, только она смогла так высоко поднять его над землёй и опрокинуть в самую сердцевину огненного жерла.

Рука Вихсара скользнула на грудь, привычно пальцы нащупали железный оберег, сжали холодный, но мгновенно согревшийся в ладони. Он выдохнул. Если она не выйдет, он сядет в седло и ворвётся в детинец, заберёт то, что принадлежит ему. Только ему! И увезёт далеко, в ту глушь, где не было ещё человека, стащит на землю и возьмёт. Вихсар надсадно вздохнул, ощущая всем естеством, как погружается в неё, в её тёплое лоно, принимающее его целиком, прорываясь и вздымаясь ввысь, к самой вершине. И явственно слышал за множеством звуков у самого уха голос Мирины, срывающийся в стон, проникающий вглубь, заполняющий собой всего его. Вихсар вздрогнул, ощущая, как невольно закипает кровь, ударяет в пах. Ей придётся остаться с ним, иначе… Другого исхода просто не может быть! Ему нет никого прока убивать её братьев. Подумав об отпрысках князя Родонега, хан вспомнил, с какой жадностью и ревностью он наблюдал, как она касается юнца, своего брата, как успокаивает. А его, Вихсара, косит ярость от того, что её прикосновения и ласковые взгляды обращены не к нему, едва он сдержал себя, чтобы не вырвать её у него. Только его, Вихсара, должна княжна касаться и никого больше! Сожжёт тут всё к сучьей матери, если она не поедет с ним, вытащит её из детинца, а потом сожжёт его. Если она попытается сбежать, здесь не останется ничего, только груда пепла.

Легко и одновременно непросто было заставить её делать то, что он хотел, легко и одновременно непросто подчинял себе и вынуждал исполнять его желания. Теперь ему придётся кое-что изменить, теперь гораздо сложнее будет сдерживать себя и поступать иначе, как никогда раньше не поступал, не так, как он привык. Он уже идёт на уступки, притащившись сюда! Думал ли когда-либо, что все его условия сгорят синим пламенем? Плевать! Он позволит ей почувствовать себя рядом с ним богиней, позволит расправить крылья, как говорил княжич Явлича, и она получит это всё при одном условии — что станет его женой. Вихсар сжал кулаки, едва ли не простонав в голос.

Проклятье!

Запустил пальцы в волосы. От одной мысли, что она будет сопротивляться, что ничего у него не выйдет, вскипала кровь, ведь она уже ненавидит его, и он явственно это ощутил на своей шкуре ещё совсем недавно, там, в стенах этой темницы, в которую она так упрямо стремилась попасть. Она вправе принимать его за дикаря, за зверя, да он и был именно таким, всегда! Его знали таким все люди племени, умные уважали, глупые боялись. Женщины ползали перед ним на коленях в страхе, хоть и льстиво улыбались, пряча свои жалкие алчные душонки, раздвигали ноги перед ним без всяких колебаний, чтобы получить от него подарки, блудливые суки.

И однако же всё прошло славно. Вихсар усмехнулся, отрывая взор от неба, поворачивая лицо к костру, закрыл глаза. Огненные пятна запрыгали перед глазами, и вскоре все мышцы расслабились, уснул быстро. На свежем воздухе, под открытым небом сон всегда приходит быстро. И видел он широкие степи, усыпанные алыми маками на изумрудной траве, над бескрайними, уходящими в туманное марево просторами нависало грозовое небо, готовое вот-вот исторгнуть ливень. Алые соцветия разливались по холмам, будто кровь, перетекали волнами, будоражили, притягивали взгляд. Он не сразу понял, что оказался на кургане среди каменных истуканов. Будто зубья в пасти огромного волка, они, оскалившись, торчали из земли, вырастая перед ханом грозными глыбами. Он почуял давящий на грудь запах дыма и чего-то палёного, и в животе завязался тошнотворный узел, когда учуял, что это гарь плоти. Оказалось, чуть дальше от него, в нескольких саженях, вздымаеся оранжевыми всполохами погребальный костёр, столб чёрного дыма уходит в расползшееся свиным брюхом небо. Охватило смятение. Вихсар врос в землю, ощущая, как ветерок холодит кожу, треплет пряди волос, которые щекочут за воротом шею. Ещё мгновение он колебался — походить или нет? Кого он там увидит? Но что-то с невообразимой силой тянуло его сделать шаг, и он сделал, приближаясь к кострищу. Опаляющий жар сухо пахнул в лицо, застревая в горле. На костре лежал он, в этом Вихсар уверился — узнал себя не по облику, который мутился в глазах от накатывающего дыма, а каким-то внутренним чутьём. Огонь голодно оглаживал кожу, которая уже расползалась ошмётками на руках, шее, лице.

— Хан, — выдернул чей-то голос из небытия. — Вихсар.

Он открыл глаза, намереваясь проучить того, кто посмел нарушить хоть и скверный, но всё же сон, из которого выходил он явно тяжело. Рядом сидел на корточках Угдэй, залитый предутренним светом. Батыр хмурил тёмные брови, с беспокойством смотрел на вождя.

— Солнце скоро взойдёт, — предупредил воин, поднимаясь во весь свой могучий рост.

Вихсар, проследив за ним сонным ещё взглядом, откинулся обратно на шкуру, дыша ровно и глубоко, вбирая свежий, пропитанный росой и травами воздух. Остатки сна сходили всё же медленно, липли, подкидывая хоть и растворяющиеся в утре, но ещё яркие обрывки видения. Скверный сон. Не радовал вовсе. Но стоило подумать о княжне, как кровь побежала по венам быстрее, поднимая дух и бодрость. Сегодня она окажется в его руках. И он уже представлял, что будет делать с ней. Нет, не сегодня. Понял вдруг, что не будет слишком изматывать княжну. Сегодня он позволит ей отдохнуть, возможно, и завтра, слишком много потрясений, как бы не сотворила чего лишнего. Но потом… Вихсар вспыхнул вот так легко, мгновенно, от одной мысли, что будет потом. Он исследует каждый уголок её стройного, сочного тела, побывает там, где ещё не был до сих пор, теперь он жаждет обладать ею всей, оставить свой след везде, удовлетвориться тем, что она вся его. Вихсар резко выдохнул, сел, протянув руку к углям, почувствовал на ладони ещё не ослабший жар — остатки сна окончательно догорели.

Угдэй уже собирал припасы в стороне, в последнее время он не совсем доволен был решениями вождя, но молчал, стиснув зубы, ждал, что из всего этого выйдет. И верно мало хорошего, но Вихсар никогда не заходил в будущее так далеко. Жизнь воина, а согбенно жизнь вождя, и не такая уж длинная, чтобы тратить время на размышления о будущем. Главное — исполнить долг перед родом, успеть сделать что-то полезное для семьи, чтобы передать свою власть, жить достойно в глазах родичей и в своих, умереть с четью. И родить потомство, чтобы передать своё наследство. Вихсара вдруг заняла эта мысль. Он бы хотел, чтобы Сугар родила ему детей. Это желание стрелой пронизало его. Вихсар подхватил плащ, накинул на плечи. Завязал ворот — утро сегодня холодное, до кости пробирало. А внутри желание новое воспламенило костром, дразня и притягивая ещё больше. Отец будет против такого, да не только он, а все: братья, деды. Вихсар пришёл в оцепенение — впервые осмелился идти против устоев рода. Он ещё мог поспорить с отцом и сделать всё по-своему, но идти против канонов племени не решился бы ни один вождь, брать на свою голову проклятия. Рано или поздно, а точнее уже скоро, отец озаботится тем. И Вихсару придётся взять ещё одну жену, уже из своего клана.

Собрались и взнуздали жеребцов споро, ещё стояла сумрачная мгла, а по берегам реки стелился туман, как бороды старцев. Надвигаясь на становище, будто почуяв их уход, он полз стремительно, и едва поднялись в сёдла, мутные его кудели с жадностью поглотили уже остывшие костры. Вихсар, легко прыгнув в седло, ударив пятками жеребца, пустил по высокой траве, направляя к крепостным стенам, буреющим в рассветных лучах восходящего, но ещё не появившегося на окоёме солнца.

Угдэй то и дело бросал на хана тревожные взгляды — опасался безрассудства, если не выйдет княжна. Тот и сам не знал, что ожидать от себя, если… Никаких «если»! Отринул прочь, задушив, как змею, любые сомнения. Если даже не выйдет, то он найдёт способ заставить Сугар! Да у княжны воличей и нет выбора, он забрал его у неё уже давно. Она принадлежит ему.

Окружение растворилось, как и дикое напряжение в теле, всадники почти достигли места, где с княгиней условились встретиться, поднялись на взгорок, недобирая ещё дюжину саженей до тонувшего в сонном мареве посада, и открылся перед ним высокий холм, поросший полынью и белыми соцветиями тысячелистника. На нём уже ждали пятеро кметей, а среди них женская фигурка, от вида которой всё внутри Вихсара онемело. Бурый плат, перехваченный вокруг головы широкой повязкой, выхватили первые рассветные лучи, потянувшиеся из-за горизонта, ударили по глазам, невольно всколыхнув в нём воспоминая об увиденном во сне маковом поле. Вихсар сбросил с плеч поднявшее по спине оцепенение, ударил бока ещё яростней, пуская коня вперёд, обгоняя воинов, подавая им знак ждать его здесь, в отдалении и быть готовыми к атаке, если их подстерегает засада. Угдэй было вырвался вперёд, но Вихсар жёстким взглядом остановил его. Батыр тут же исполнил немой приказ, сжав терпеливо челюсти.

Княжна тоже не стала тянуть мучительные мгновения расставания, робко тронула кобылу пятками, пуская её по склону, то и дело, оборачиваясь на кметей, которые хмурыми потемневшими взорами провожали её, всматриваясь в оставшихся стоять поодаль чужаков. И что-то вдруг тяжёлое надавило на грудь, когда наблюдал за этой хрупкой девушкой, за её потерянным и испуганными взглядом, что напомнил ту первую их встречу. И всё же стараясь держать себя, княжна смотрела прямо на неспешно приближающегося всадника.

Её глаза, когда он поравнялся с ней, накрывая тенью, распахнулись шире, утянули его в голубой холодный омут целиком, уволакивая, будь он проклят Великим Тэнгри, в недра глубин. Нет, Вихсар ещё ни разу в жизни не видел столь красивых и выразительных глаз. Немало усилий пришлось приложить, чтобы не охватить её лицо, не прижать её к себе и не погрузиться в эти губительно-ледяные просторы.

— Доброго утра, княжна, — разорвал он ветреную тишину.

— Я не буду желать тебе того же, — сказала она глухо, и розовые губы упруго сжались, не собираясь отвечать лаской на его пожелание.

Вихсар напряжённо дёрнул кадыком, сглатывая. Сейчас он бы мог заставить ответить ему — пронизать её волосы пальцами, запрокинуть голову и жадно впиться в эти губы, желая вкусить их сладость. Эти губы — самое порочное искушение, которое он когда-либо испытывал, он помнил их тепло у себя между бёдер, он истосковался по их робкой ласке. Желание кольнуло настолько остро, что дыхание сбилось, а по телу хлынул жар возбуждения — слишком близко она была сейчас, чтобы устоять. Сугар прочла в его скользящем по ней взоре это желание, тонкие черты её лица заострились, она почуяла вместо влечения опасность и продолжала упрямо молчать, смотря с вызовом и как-то свысока. Ему это не понравилось, но вдруг в синих глазах всплеснула какая-то отчаянная и безысходная злость и обида, а ещё непонимание. Неожиданно он испытал к самому себе такое же омерзение, с каким она вчера за столом смотрела на него за то, что против воли он вырывает её из отчего дома и увозит неизвестно куда. Горько усмехнулся про себя — не думал, что настолько переменчивыми окажутся его желания, хотелось и проучить её, и пожалеть одновременно, хотя и обещал себе оставлять голову в холоде.

И всё же гордая пташка не плачет — скверно, уж лучше бы плакала, женские слёзы вызывают в нём гнев, тогда в нём бы погасли все чувства кроме одного — хладнокровия. Сугар вдруг резко выдохнула, осознавая, что он не изменит своего решения, дёрнула подбородком, уводя взор, блеснули на миг застывшие слезинки в уголках глаз, и она потянула повод, вынуждая лошадь шагать вперёд.

Вихсар с плавностью рыси двинулся следом за ней, обгоняя — женщина не должна следовать вперёд своего хозяина. Он хан, а она — будущая жена, ко всему, непокорная.

Примкнув к остальной части лагеря, уже с обозами, в которые погружены были шатры и остальные припасы, отряд двигался теперь не так быстро. Потому ехали от Ровицы полдня, не останавливаясь. С каждой саженью луга, где не паслись уже ни стада коров, ни табуны лошадей, густела трава, поднималась в высоту и вскоре уже хлестала брюхо жеребцам. И каждый ждал погони или ловушки за тем или очередным холмом, ждал, что появятся княжеские кмети, которые попытаются разбить отряд, не такой уж и большой, всего с две дюжины лучников. Угдэй всё водил глазами по просторам напряжённо. Вихсар же был уверен, что никто не осмелится препятствовать ему, знал из разговора с княгиней. Надо сказать, весть о том, что её падчерица жива и здорова, не совсем её осчастливила, хотя вздох облегчения всё же был. Появление валганов у ворот детинца ошеломило княгиню Световиду, но вида, что сильно напугана, она не показала. Оставшись без мужа и опоры да с малолетними наследниками, она, конечно, боялась, и этот страх повлиял на её решение отдать княжну за хана. А Вихсар, не скрывая, воспользовался этим.

Если валганов не схватили ещё в стенах, то теперь ждать подвоха — пустая трата сил. А они ещё понадобятся, предстояла долгая дорога до реки Вель, а там ещё ждать возращения посланцев, которых он отправил лишь для того, чтобы пустить пыль в глаза и затем, чтобы княжичи знали, какое нанесли оскорбление, и думали теперь над тем.

Дорога была свободной и лёгкой. После обеда вовсе разморило от поднявшейся духоты, даже угрюмый Угдэй, разомлевший от душного аромата трав, расслабился, покачиваясь в седле, и взгляд его сбросил излишнюю хмарь. А вот небо, напротив, вдруг затянуло облаками ещё плотнее, поглощая солнце, и в какой-то миг тучи грозно вздулись, выросшие прямо на глазах, разбухли, будто тесто. Потемнело кругом — того и гляди ливень хлынет. А вскоре и заворочались в утробе неба пока ещё глухие раскаты грома. Отряд успел дойти по опушки леса, и стоило погрузиться в чащобу, как первые капли ударили по скуле Вихсара, потекли холодной струйкой за ворот. Он поёжился от прокатившегося по спине холодка. Чуть обернулся, глянув на княжну. Тихая, спокойная, она не привлекала излишнего внимания ни разу за целый путь, снося смиренно тяжёлый переход через луга, но глаза всё равно искали её, и стоило встретиться с ней взглядом, как загоралось всё внутри, и кровь бешено бежала по жилам от осознания того, что она теперь принадлежит ему. Целиком. Вся его.

Ливень пока не спешил обрушиваться, будто ждал, когда воины поставят навесы и разожгут под ними костры. Раскинули только пару шатров, больше и не уместилось средь толстых старых елей и древних, покрывшихся плешинами мха, высотой в рост человека скал. Мирина сразу скрылась в одном из них и не показывалась наружу. Конечно, он не мог оставить её совсем без присмотра и потому заранее позаботился, дав приказ своим людям приглядывать за ней: мало ли, может попытаться и сбежать вновь. Теперь он будет смотреть за ней с особым тщанием и не позволит больше ускользнуть.

Стало совсем хмуро и серо кругом. Где-то над головой, над самыми макушками сосен, гулял ветер, вороша тяжёлые хвойные лапы, а потом, как бы в отместку за ожидание, поднялся ураган, принося с собой влажный грозовой воздух. Густые кроны не пропускали его, буря свирепствовала в вышине, качая деревья, и те под гнётом её постанывали, скрипели, где-то обламывались и падали старые ветки.

Вихсар отдал распоряжения воинам, распределив каждому их обязанности: кому в дозор, кому следить за кострами, и отправился к огню, горевшему во всю мощь под одним из смастерённых Угдэем укрытий. Невольно всё бросал взгляды в сторону шатра, где схоронилась Мирина.

Наверное, ей там страшно одной. Хотя, зная её нрав, вряд девушку может испугать шторм. А не выходит, потому что не желает его видеть. Вихсар опустился на подстилку рядом с костром, утомлённо, хоть он и не чувствовал усталости в мышцах, откинулся на поваленный и облупленный лосями ствол дерева, уставился на уже закипевшие во всю котлы. Тимин — юноша двенадцати зим, которого взял он с собой помощником, поторопился засыпать в бурлящую воду пряностей разных да трав, и вскоре по становищу и всему лесу разлился ароматный запах варёного вяленого мяса, такого наваристого, что могло приманить и опасного зверя. Хотя в такую непогоду верно уже по норам спрятались и самые лютые хищники, должны были почуять близкий ливень. Подняв голову, Вихсар разглядел через прорехи густого елового полога тянущиеся медленно тучи, изредка ронявшие редкие крупные капли. Но ливень будет — Вихсар чуял.

Мирина так и не выходила, даже когда еда была уже приготовлена. Вихсар насторожился, послав Тимина за ней. Отрок веление исполнил быстро и вскоре вернулся с ответом.

— Говорит, что не голодна.

Хан так гневно сузил глаза, что Тимин потупил взгляд и отошёл быстро. Ну что ж, если хочет, пусть, он даст ей время. Хотя, это была не самая лучшая затея. Мысли о том, что она там одна, в тепле и сухости, завёрнутая в шкуры, вновь вызвали острое, куда более сильное желание, которое скрутило его до такой степени, что заныло в паху. Может, катись оно всё, вторгнуться внутрь, сгрести её в охапку, стиснуть в объятиях, сдёрнуть одежду да прижать к себе, почувствовать её тело своим, вдавить в постель, неистово взять под нарастающий шум ветра и грохот дождя. Его аж в дрожь бросило и жаром окатило от одного лишь представления. Резко оттолкнувшись от дерева, Вихсар встал. Быстро стянул сапоги, принялся растягивать налатник.

Угдэй, который управился с приготовлениями к ночлегу и возвращался к своему хозяину, аж вытянулся в недоумении, что же вождь задумал. Вихсар снова глянул в сторону палатки, смял кулаки до хруста, шагнув в сторону леса, на ходу выдергивая из ствола топор.

— Куда ты? — окликнул Угдэй, поворачиваясь.

— Останься тут, — велел вождь, развернулся и пошёл вглубь чащобы.

Топор так и мелькал лезвием, Вихсар мог бы повалить целое дерево за один раз, взмахивая вновь и вновь, рубя с деревьев сучья. Накопившее напряжение нужно было куда-то выпустить, да и с пользой заодно. Он остановился не скоро. А когда нарубил ветвей больше, чем достаточно на всю ночь, сунул топор за пояс, переведя дух, ощущая, как ноют и горят мышцы на спине, плечах, руках. Страшно хотелось пить. И дождя, как назло, всё не было — теперь он его жаждал. Он успел собрать всё, что нарубил, и донести до становища, сложить под навес, когда хлынул ливень с такой мощью, что оглушил даже. Непроницаемая серая стена поглотила всё вокруг. Хан откинул топор и шагнул из-под навеса под тугие холодные струи. Огромные капли горошинами забарабанили по плечам и спине, шёлковая рубаха вмиг стала мокрой, прилипла к телу, с взмокших волос заструились за ворот дождевые ручейки, и стало намного легче, даже внутри всё замерло от пробравшей до костей бодрости. Он запрокинул голову, подставляя лицо ледяным струям, ливень окатывал, смывая усталость и злость, оглаживал кожу, расслаблял. Теперь Вихсар был весь до нитки мокрым. Тряхнул головой сбрасывая капли, откинул назад мокрые волосы, сквозь мутную пелену разглядел тревожно наблюдавшего за ним батыра.

Угдэй сидящий, как медведь в берлоге, под укрытием, завернувшись в плащ — никак замёрз? — только головой качал, ёжась. Вихсару же было жарко, он горел изнутри, тлел, и ни рубка сучьев, ни холодный дождь не угомонили этот пожар внутри него. Нет, точно обезумел. Так нельзя. Он не может свихнуться из-за неё. Нельзя допустить, чтобы она проникла в него слишком глубоко. Хотя верно поздно о том думать, она заполнила голову, сердце, и он её хотел, остро.

Постояв немного, пока дождь не убавил в силе, хан зашагал к кострищу под навес. Шаг его сбился, когда взгляд зацепился за приоткрытую кошму, из-за которой осторожно выглядывала Мирина. Но стоило ей приметить его, она резко задёрнула полог. Он, оставив свою изначальную цель присоединиться к батыру да разделить хлеб, направился к шатру, позабыв обо всём. Он был хозяином и он имел право утвердить своё положение, но он помнил о том, что не коснётся её сейчас. Только заглянет в омуты её глаз и услышит её голос, запах, особенно запах, вдохнёт его. Ко всему он хотел выяснить, касался ли её другой мужчина, пока она была вдали от него. Хотя Вихсар не был уверен, что это нужно ему знать именно сейчас, ведь его просто разорвёт от ревности. И тогда уж точно не сдержится, обязательно возжелает непременно утвердить себя в ней. Конечно, ничего она ему не расскажет, но Вихсар почует это по запаху, по взгляду. Тогда, в саду, он не ощутил ничего подобного, но в тот миг Сугар была слишком взволнована, и это сбивало.

Вождь резко отдёрнул полог и, пригнув голову, бесшумно и уверенно вошёл внутрь. В шатре было сухо и тепло, пахло еловой смолой, тлел очаг, который выложили из камней прямо посередине, пусть небольшой, но грел ощутимо, обливая стены бурым светом. Мирину Вихсар нашёл стоящей у занавеса, что отделял часть укрытия, где и поставили лежанку для сна. Невольно задержал дыхание, окидывая всю её взглядом. Голова девушки теперь была не покрыта, волосы строго собраны в косу, одета всё в то же платье цвета дыма, которое только подчёркивало глубину и яркость глаз. Как осколки льдин, они вонзились в вошедшего мужчину и не выражали ничего, совершенно. Вихсар столкнулся с твёрдым безразличием, а сама она была будто высечена из льда, непреклонная, прямая, но уже не напуганная. Что-то в ней изменилось. Он ещё несколько мгновений рассматривал её тонкие черты лица, скользя взглядом по стройному стану, ощущая, как желание нарастает в нём, опускаясь к бёдрам, заставляя тяжело дышать. Вихсар качнулся вперёд, Мирина шагнула назад, этот жест вынудил его замереть на месте.

— Тебе придётся смирится. Теперь ты моя полностью.

— Дай мне время, — бросила она холодно в ответ.

Вихсар ухмыльнулся, обращая взгляд на костёр, слыша, как всё ещё стучит по кровле и листве дождь, кажется, снова припускаясь быстрее. Оказалось мало просто слов и взглядов, а липшую к коже рубаху дико хотелось сдёрнуть с себя. Он вернул взгляд на Мирину, и та вздрогнула, видно увидела что-то в его взгляде, поняв его по-своему, и это только толкнуло его вперёд. Не так уж в шатре было просторно, два шага — и вот он уже навис над ней. Мирина не дёрнулась, не отпрянула, стояла спокойная и неподвижная, как вода в пруду. С его волос всё ещё стекали капли, падали ей на плечи, на грудь. На самом донышке её глаз трепетали отсветы от очага, затаилось ожидание. Хотелось бы ему залезть в эту головку и узнать, о чём она думает, что чувствует к нему. Неужели только ненависть? Не верилось.

— Как только мы вернёмся в лагерь, ты станешь моей женой, — прошептал он под шуршание дождя.

Губы Сугар, налитые, мягкие, раскрылись, но княжна только выдохнула, видно не зная, что и ответить. Только ему не нужны были слова, ему нужно было напиться поцелуем немедленно. Он знал, что язык тела — переплетение пальцев, движение бёдер, прикосновение ладоней и соитие — понятней и искренней всяких слов. Если она хочет выплеснуть на него весь свой гнев и ненависть, пусть сделает это в постели. И насколько Мирина искренна, он прекрасно знал и жаждал этого всем естеством. Он до одури хотел припасть к этим влажным губам немедленно, но тогда уже точно не остановится, и с каждым утекающим мигом это желание обострялось, оголялось. Он чувствовал в такой близости жар её тела, видел, как вздымается и опускается в неровном дыхании её грудь, слышал тонкий запах, который вызывал в нём лишь необоримое дикое возбуждение. Тканевые стены шатра тронулись с места, поплыли куда-то вместе с огнём. Лучше бы он сюда не заглядывал. Он протянул руку, осторожно касаясь кончиками пальцев её шеи, чуть погладил, склоняясь к её губам, плотно сжатым, но это ненадолго. Он чувствовал её напряжение, скованность — знакомые, он к тому привык. Она даже не воспротивилась, когда он сжал её полную грудь, чуть сдавил. Грубости совсем не требовалось, Сугар позволяла свободно касаться себя. Что-то заставило его, он посмотрел ей глаза, и внутри всё упало — слишком потерянной и несчастной она выглядела сейчас, все тяготы минувших событий отразились в этот миг в её голубых глазах.

Вихсара затрясло изнутри, он зло сжал зубы, отвернул лицо, вновь бросая взор на очаг. Сдавив пальцы в кулаки до хруста, он развернулся и вышел так же стремительно, как и зашёл, нырнул снова под прохладную морось, совсем теперь неприятную. Снаружи уже значительно потемнело. Нет, он не мог овладеть ей сейчас. Совершенно сбитый с толку, он ещё никогда не видел её такой надломленный. Борьба и гнев искрились в её глазах, а ещё ненависть и омерзение, но чтобы вот такая ранимость… Это расшатало его окончательно, и на короткий миг даже дыхание оборвалось, настолько её боль проникла в сердце, он ощущал её, как свою собственную. Вихсар поднял руки, быстро сдёргивая с себя мокрую рубаху, перекинул через плечо и зашагал к костру, решая окончательно оставить на сегодня свою бывшую пленницу в покое.

[1] Иже, Ръци, Животъ, Азъ — древнеславянские буквицы.