Арьян неподвижно смотрел вперёд, через весь длинный стол, тянувшийся посередине гридницы, уходящий вглубь теней. Его взгляд задерживался на той границе, где тускнел свет от факелов, закреплённых в держателях, и начинался сумрак. Огонь не отпускал. Он поглощал, забирая его всего в неподвижную глубь. Арьян невнятно слышал голоса бояр, гудящие, как в трубу, выделял из них изредка раздающийся низкий голос отца, который как бы отпечатывался в нём, как след на снегу. Холодный и неживой. Князь после разговоров с валганами выглядел бодро: пропала пресыщенность и пустота во взоре, он как крепкий дуб, напитавшийся корнями влаги — теперь не сломить. Арьян отвёл взор от глубины теней, глянул на стол и наткнулся на руки отца, крепкие, сильные, с извилистыми вздутыми венами, оплетавшими кулаки, их перекрывали старые раны, полученные в битвах, что зарубцевались давно и зияли буроватыми полосами. Арьян привык их видеть, но почему-то всё время задерживал на них взгляд, как и сейчас. Княжич поднял глаза. По левую сторону от его отца сидел Радьяр, сосредоточенный и хмурый, по правую восседал едва ли не на два места широкогрудый старейшина Вяз в лисьей шубе, накинутой на плечи. Широкие щедрые ладони мужа покоились на столе. Вяз был добросовестным и справедливым, отец его держал всегда рядом. Остальные старейшины расселись вдоль стола, важные, мрачные и озадаченные. Настороженно и пытливо наблюдали за теми, кто сидел по другую сторону стола, с кем разделяли ныне трапезу по случаю отбытия валгановской ватаги.

Посланцы хана приняли приглашение разделить братину, выказывая почтение, не взирая на имевшиеся к князю претензии. Найир был за главного среди их братии, что въехала в детинец ещё седмицу назад. Лицо батыра, словно из бронзы высеченное, было загорелым до лоска, карие, как у всех валганов, глаза, ястребиные и удушливые, под чёрными бровями, смотрели остро, недоброжелательно, но сдержанно, терпеливо. На голове его красовалась войлочная шапка, отороченная мехом, из-под которой падали на плечи чёрные, как дёготь, волосы, сплетённые в косицы. Плечи покрывали широкие листы кожи, с подшитыми к ним тонкими металлическими пластинками, что, как рыбья чешуя, блестели в отсветах огней, делая воина ещё могучее. Не стали даже за столом разоружаться, остерегались. Рядом его советник Тимиркай. Этот отличался тем, что был жилистей своего соплеменника, тонкие усы спадали по обе стороны весьма твёрдого подбородка, очерчивая жёсткие тонкие губы, вытянувшиеся ниткой в прямую линию, показывающие несгибаемый нрав. Впрочем, эта черта была присуща всем мужчинам этих кровей. Они сидели в окружении свои батыров, которые не отходили никуда, охраняя зорко. Видно, это были самые доверенные и сноровистые, остальная, большая, часть сопровождения осталась в дружинной избе.

В гриднице стояла духота, разбавленная светом огней и запахами свежего сена, расстеленного по доскам пола, и от неё гости совсем разомлели. Вскоре отроки, поглядывая с опаской на чужаков, внесли корыта с щуками, кондюшки с квасом, ендовы для распития да вкатили бочонки с брагой и пивом.

— Значит, не верите до сих пор, что княжны тут нет? — спросил Вяз, поднимая чару, едва чернь вскрыла с хлопком бочонки да разлила питьё.

Найир бросил в него меткий взгляд, протянув руки к чаре — наливали из одного бочонка, значит, не травлено ядом, можно пить.

— Когда ушли твои сыновья, следом пропала и женщина Вихсара, — скользнул острый, будто лезвие меча, взгляд батыра на Арьяна и рядом сидящего Данимира. — Потом дозорные наши видели, что она у княжичей. Они украли её, увели с собой, не спросив разрешения хана Вихсара, — с давлением и каменной твёрдостью закончил Найир.

— Мы её не уводили, — вдруг отозвался Данимир, прищуривая гневно глаза, — мы её подобрали и всего лишь, и отправили девку к родичам.

Арьян протяжно выдохнул сквозь крепко сжатые зубы, повернулся к брату, бросая короткий взгляд — болтает лишнее. Старался дышать ровно, но гневно дрожали крылья носа.

— Вы поступили нечестно, — отозвался скрежещущим голосом на своей речи Найир. — Хан принял вас с миром и почтением, а твои сыновья, — оторвав жёсткий взор от братьев, батыр обратил его на князя, — твои сыновья своровали её.

Данимир аж зубами скрипнул, отворачивая лицо.

— Он в гневе и не оставит всё просто так, если вы не вернёте ему то, что забрали.

Горло перехватило от всплеснувшегося смятения, но князь опередил Арьяна с ответом, укоризненно глянув на сына, призывая не кипятиться. Да только трудно и почти непосильно было то исполнить. Утешало одно, что Мирина сейчас далеко да за стенами надёжными, и этим гадам не добраться теперь до неё.

— Передай хану Вихсару, — сказал Вяжеслав, глаза его заполонила муть от смятения, — что сыновья поступили так, как поступил бы любой из нас. Но я по-прежнему хочу поддерживать мир да согласие, — заключил князь так точно и выверено, что у тех не осталось возражений. — И я буду решать это с самим Вихсаром. Верно случилось какое-то недоразумение.

Вяз, что сидел всё это время спокойно, закивал бородой длинной, соглашаясь, остальные мужи тоже поддержали.

— Не будем сейчас ссору разводить, — добавил Вяжеслав. — Нам и так хватило в своё время потерь, умыли землю кровью на долгое время, так зачем рубить с горяча? Нужно разобраться во всём. Передай Вихсару, что я жду его в своих чертогах и желаю поговорить мирно, выслушаю его, чтобы найти общий уговор. Как гостя дорогого, зову его в детинец наш. А пока, — князь поднял братину тяжёлую, дубовую, резную, — вы мои гости. Пейте, ешьте с нами.

Батыр смотрел протяжно, раздумывая, закручивалось в его непроницаемо-тёмных глазах беспокойство и недовольство, вызванное недоверием, но соглашаться пришлось, хоть и явно не желалось.

— Хорошо, князь. Я всё передам, что ты сказал, — согласился, наконец, валган, поднимая чару, — за твоё здоровье, — припал надолго.

— За здравие и во славу князя, — поспели догнать Вяз, Радьяр да и все остальные мужи.

Как распили первую бочку браги, каждый погрузился в свои размышления, переглядываясь между собой хмуро, но добрый мёд, который последовал после браги, всё же в скором времени ослабил сгустившееся настороженное молчание, развязались и языки, и теперь старейшины начли переговариваться вновь о нынешнем годе, который выдался на славу урожайным. Арьян чувствовал, как князь давит его взглядом. Вяжеслав как узнал, что нашлась княжна из Ровицы и что нашёл её Арьян да с собой взял, поддержал его, а когда по приезду чужаков выяснилось, что увезли молчком, не совсем был тем доволен. Арьяна это разозлило сперва, но потом, остыв и подумав, он понял, что поступок их и в самом деле казался со стороны и не совсем правильным, как бы ни скверно то было принять. Нужно было вернуться и потребовать её у него. Да теперь что сделано, то сделано, и ничего не изменить. Вяжеслав изначально не желал на рожон лезть к племени этому и потом так и остался при своём воззрении. Конечно, ему больше ведомо, как отцы его и деды сражались долго, отстаивая свои земли, и он знает, насколько сильно то племя и грозно. Он очнулся от раздумий, когда рука Данимира сжала его плечо. Арьян чуть повернул голову, вырываясь из плена сумрака в конце гридницы, в который он вновь уставился. Данимир, смотря на валгановского посланника Найира исподлобья, сказал тихо, к уху:

— У меня уже голова как котёл, разве что не дымится, кипит. Пойдём отсюда.

Арьян, окончательно выныривая из задумчивости, единым взглядом окинул присутствующих. С братом согласился. Они вошли сюда, ещё только солнце начинало скатываться с небосклона, а теперь уже приближается ночь глубокая.

По приезду чужаков всё княжество с ног на голову перевернулось — никак не ждали таких гостей. Арьян устал. Устал так, будто из ночи в ночь ворочал мешки. И усталость была от дикого напряжения, что охватило его за то время, пока валаганы пребывали в городище, и вроде оставались на посаде, а тревожили всё едино. Заварилась каша, уж ничего не скажешь. Как он и думал, Вихсар не оставил это всё, не пустил по ветру. И злость одолевала от того, что тому Мирина нужна, а значит, ценна она ему. Не отдаст просто так. Эта мысль не давала ему спать уж которую ночь. Да ещё и отец идёт на уступки. Арьян сцепил зубы.

— Пошли, — ответил Данимиру, бросая взгляд на отца.

Поднялся с лавки, кивнул Вяжеславу, тот моргнул, позволяя идти. Княжич невольно глянул на Найира, придавливая его взглядом, да тот посмотрел только невозмутимо и так же непреклонно.

Плечом к плечу братья покинули душную гридницу, вышли под открытое умытое прошедшем ливнем небо. Тянуло от земли сыростью, продирая до нутра, прокатываясь по спине зябким колючим холодком к самой шее. Арьян втянул в грудь жадно воздух, выдохнул и снова наполнил свежестью, ощущая, как тело наливается живительной силой — побежала застоявшаяся от сидения кровь по венам. Данимир прошёл чуть вперёд, раскинув по-мальчишески руки, радуясь неведомо чему, резко повернул голову, взбились вихры, сверкнули в темноте белые зубы — улыбнулся широко.

— Темница, ей-богу, надо было раньше уходить, — сказал он.

Арьян только усмехнулся, но всё равно нехорошо, ушли, оставив отца, пусть и с воеводой и старостами. Но чревато — мёд уже туманил голову, не хватало ещё ссору затеять, которая может закончиться неведомо чем. Арьян и так седмицу весь как на углях, за себя уже не отвечал. Под конец не натворить бы дел скверных. Завтра вся эта шайка-лейка уезжает, и пускай с миром едут.

— И что теперь делать? — спросил Данимир озадаченно, но в глазах его уже блестела догадка.

Что делать, Арьян знал, как только покинул Мирину там, в лесу. Возник перед глазами образ княжны, и желание сделать её своей отозвалось ударом сердца под рёбрами в предвкушении. Княжич словно омылся ключевой водой, и силы прибыли к нему, забили родником. Поскорей бы они уехали уж! И тогда он поедет к ней и будет просить у княгини Световиды отдать её за себя. Вот и всё решение, которое только крепло всю седмицу и доводило его до изнеможения от нетерпения, разрывая душу на части от того, что не может броситься за ней вслед. Внутри всё скручивало от ожидания, но теперь уже недолго осталось.

— Со мной поедешь? — спросила Арьян, возвращая из глубины взор на ожидавшего ответа брата.

Данимир приподнял бровь, прищурившись лукаво, и довольная гримаса застроилась на его лице.

— Понравилась, значит, глаза-то чего так сверкают, как у кота?

— Понравилась, — не стал таить старший.

— Когда отбываем?

— Завтра. Как только уедут они.

— Хорошо, а то как бы хан впереди тебя не оказался.

Арьян застыл, будто ледяной водой его окатили, а грудь камнем обратилась, и мысли одна за другой в голову полезли. И такое нетерпение нашло, хоть в пору прямо сейчас бросаться за княжной. Данимир опустил плечи, шагнул к Арьяну, посмотрел в глаза, в тёмные и влажные, как колодцы.

— Ты что надумал с Всеславой делать? — вдруг спросил брат, вытягивая из оцепенения. — Она уже целую седмицу мается тут. Отпустишь? А то как ты привезёшь одну невесту, а тут другая томится?

Арьян сжал челюсти, облокачиваясь о столб, подпирающий часть навеса крыльца, скрестил руки на груди. О Всеславе он думать забыл, как только она перестала маячить перед глазами.

— Отпусти Всеславу к родичам, пусть катится, может, найдёт себе счастье как-нибудь, попытается.

Арьян взором его колким пронизал, Данимир напрягся, смолкая.

Конечно, виноват он во всём, и вину эту уже ничем не искупишь, останется на сердце, как та самая рана на руке отца. Арьян неутешно выдохнул, сглатывая горечь от того, что так всё вышло нехорошо.

— А Гостяна сослать бы подальше куда. Ему-то что было делать, если баба подол подняла перед ним? Он и брал. А тем более, такая…

У Арьяна аж ладони зачесались, так злость прошибла, но тут же унялся, снисходительно глянул на брата и головой качнул. С Данимира станется. У того только бабьи юбки на уме. Хотя в женском стане теперь не пропадал столь долго, видно насытился своим подарком.

— Наскучила тебе девка валгановская? — вырвалось само. — Может, отпустим с послами, пусть возвращается?

— Нет, — ответил резко Данимир, и взгляд остекленел, дурным сделался, сползла и улыбка с лица.

Теперь пришёл черёд Арьяна улыбаться — без издёвки не получилось.

Арьян оторвался от столба, шагнул из-под навеса.

— Ладно, пойдём. Нужно выспаться как следует перед дорогой.

Данимир, шумно испустив выдох, последовал за Арьяном. В тереме разошлись. Хотелось уж до постели поскорей добраться, тело требовало отдыха. Княжич, выйдя за дверь к лестничной клети, вдруг впотьмах налетел на что-то мягкое, что пискнуло жалобно в его руках. Ладони нащупали плечи узкие худощавые, скользнули по шёлку волос. Арьян повернул девку на свет, лившейся из оконца высокого, и напоролся на жгучие чёрные глаза валганки.

— Что ты тут делаешь? — сжал Лавью крепко, да не рассчитал силу. Валганка дёрнулась от боли, вдохнув глубоко, прильнула всем телом к нему.

Пусть тело и мягкое, податливое, как тесто, в его руках, будто и костей в ней не имелось, сминать только, но ему не хотелось её даже видеть, не то, что касаться, а оттолкнуть прочь, обидеть девку не хотелось ещё больше, тем более, сейчас мог это сделать слишком грубо. Да сама она верно не уйдёт.

Губы алые приоткрылись, выпуская вздох. Невольно Арьян вспомнил, как ещё в лагере валганов эти самые губы доставили ему удовольствие. Недаром Данимир к ней прикипел, подкупала своей доступностью.

— Ты что здесь делаешь? — повторил Арьян чуть хрипловато, но уже жёстче, требуя ответа.

Валганка растерянно хлопнула тёмными ресницами.

— К тебе пришла, княжич, — не стала она юлить, ответила с придыханием, и губы изогнулись в смущённой улыбке.

И в самом деле, не дверь же попутала. Арьян сжал её плечи крепче и отлепил девку от себя, шагнул к лестнице. Да только путь она вновь преградила, взяла за руку. Ладонь её маленькая, узкая, с тонкими пальцами, была горячая, словно горсть углей с костра.

— Что же, тебе Данимира мало?

Губы Лавьи растянулись в улыбке ещё шире, а глаза туманом замутнённые прищурились, блеснули чёрными угольками хитро, потянули вглубь.

— А ты мне больше по нраву, княжич. С первого взгляда ты мне пришёлся по сердцу. И хочу ночь с тобой разделить, обещаю, не пожалеешь, что пустил меня.

Она замолчала и поцеловала его. Кожу обожгло влагой в ямочке ладони, в запястье, и внутри скрутило всё от притока крови, такого мощного, что дыхание перехватило, а по телу жар разлился жидким сплавом, против воли туманя голову, отяжеляя пах, и в штанах сразу стало тесно. Толк в ласках валганка знала.

Арьян дёрнул руку, перехватывая девку за тонкую длинную шею, пальцы его сдавили горло несильно, слегка, но валганка испуганно охнула, а взгляд её прояснился. Княжич склонился низко, в глаза её бесстыжие, всматриваясь, скользя по её вытянувшемуся от трепета лицу.

— Я тебя не звал, — проговорил он вкрадчиво и доходчиво, чуть сжимая пальцы, дёргая на себя, встряхивая, вонзая острый взгляд в её угольные глаза. — И больше не приходи сюда. Поняла?

— Прогони, но я не уйду, ты можешь выпороть меня, но я всё равно буду приходить, — глаза валганки сделались чёрными, чернее их Арьян и не видел ничего, они закрутили и утянули вглубь, опрокидывая в ледяную реку с головой, даже кровь в жилах застыла.

Он поверил каждому её слову. Может, и в самом деле выпороть? Да только мало что добьётся, как бы ещё хуже не стало. Арьян выругался про себя. Ему и в самом деле этого хотелось — наказать её за то, что так бесстыдно смотрит, так открыто желает его, за то, что приучила к себе Данимира, и тот потерял голову. Нет, он не чувствовал желания, только гнев холодный и разрушающий. Пальцы будто закаменели, пристыли к её коже, и он ощущал, как едва уловимо бьётся жилка под ними. Грудь Лавьи вздымалась и опадала сдержанно и судорожно, трепетали крылья носа, чуя опасность. Валганка — стоило бы ожидать ему — вдруг поддалась вперёд, охватывая лицо Арьяна, к губам прильнула крепко. Княжич вскинул руки, жёстко сковав её подбородок, пальцами впиваясь в челюсть, другой рукой рванул за волосы. Та только вскрикнула, прижимаясь ещё плотнее бёдрами, и этот запах тягучий дурманный и мягкие губы выпили из него всю злость.

— А ты говоришь, Арьян, отправить её? И самому нужна, как я вижу.

Голос Данимира словно плетью ошпарил по лицу. Лавья отпрянула в сторону. Арьян же вытянулся прямо, поворачивая в сторону двери, наскакивая на острый, как наконечник стрелы, взгляд Данимира.

— Ты же вроде как спать пошёл, — выдохнул старший, вскипая ещё больше.

— И ты тоже, — отозвался Данимир, и слова, как булыжники, обрушились на брата.

Арьян хмыкнул, уперев руки в бока, тряхнув головой — нашёл из-за кого склоку разводить. Но брат будто весь в ледяную глыбу обратился, смотрел твердокаменно, вынуждая его испытывать вину, хотя не за что.

Старший придавил свинцовым взглядом девку. Лавья в тень вжалась вся, замерла. Отвернувшись, Арьян шагнул к лестнице, намереваясь прекратить эту бессмыслицу. Не хватало ещё разборки учинять из-за чужачки. Поднялся по ступеням, чувствуя, как летит в его спину тяжёлый взор Данимира.

С глаз постепенно спала слепая пелена раздражения, да только внутри неприятным червём точила досада от недоразумения, случившегося там, внизу. Но больше всего выбивало из колеи то, что, если б не Данимир, то он бы придушил на месте эту гадюку. Вот гадство, проклятая блудница. Да ещё братец, нашёл чем упрекнуть. Смотрел так, будто Арьян украл у него что-то.

Одна мысль била за другой, доводила до крайности. Что ни день, то ссора. Оба хороши, развели тут бабий гарем. Завтра же с отцом поговорить нужно, рассказать о Всеславе и Гостяне. Без дозволения князя Арьян самовольничать не смел, пусть Вяжеслав рассудит, что делать с ними.

Митко подлетел к княжичу, едва тот переступил порог хоромины, поторопился подсобить снять сапоги, опасливо косился, чуя, что не в духе княжич. Арьян кивнул в сторону двери, что бы отрок оставил его, и тот, быстро управившись, исчез с глаз долой. Арьяна шатало от злости, последняя капля терпения покинула его. Он расстегнул бляшки на поясе с оружием, бросил на стол, ножны с грохотом звякнули как бы в отместку, следом сдёрнул с себя рубаху, швырнул туда же и завалился на постель, закидывая руки под затылок, закрывая глаза, слушая, как бухает кровь в ушах, оглушая, а грудь сотрясается от рваного дыхания. Губы жгли влажные следы от губ валганки, вынуждая сотрясаться от ярости.

Проклятие! И какого лешего она пришла к нему? И как тут уснуть теперь?

Арьян сжал челюсти, смял кулаки так, что костяшки хрустнули, резко сел. Сонливость слетела, как и не было её, оставаться в стенах не было мочи. Хотелось просто дышать глубоко, а лучше вылить на себя ушат холодной воды да сбросить спесивость.

Княжич соскользнул с лавки. Отыскав рубаху, которая лежала сверху ножен, резкими и чёткими движениями натянул на себя, вышел за дверь. Оружие возьмёт в избе ристалищной.

Митко не оказалось поблизости, небось в дружинную избу ушёл, шалопай, верно посмотреть на чужаков. Арьян спустился по теперь уже с пустующей лестнице быстро, туго втянув ещё стоявший в воздухе запах Лавьи. Не задержался. Так же, в сумраке, минул клети, вышел на крыльцо под ночное небо. Опершись на брусья крыльца ладонями, жадно втянул в себя воздух, да так, что даже в груди заломило и голова кругом пошла. Легчало. Постепенно злость сползла. Медленно, неохотно, но ослабила удавку на шее.

Постояв ещё некоторое время, Арьян спустился во двор, направляясь к ристалищу. Именно это требовалось ему — стиснуть клинок и окончательно вытеснить из себя всю натугу да выплеснуть желчь гнева, которая скопилась за эти дни и уже закисла в нём, начала бродить, отравляя.

Пройдя по мощённой досками дороге, дыша сладким ароматом малинника, что рос за стеной вдоль надстроек, громоздившихся тесно по обе стороны, завернул за частокол, где и высилась изба оружейная. Здесь было куда тише, чем сейчас там, в избах кметей, где все и собрались ныне. И хорошо. Ему нужны были тишина и покой.

Пригнув голову, Арьян нырнул в прорубленную прямо в дубовом частоколе низкую дверь, оказался в сумраке. Пахнуло в лицо прохладой: запахом мха с примесью сырости. Не доходя до ворот оружейной, за миг до того, как княжич уловил изменение в воздухе, из-за ограждения, выскочила тень. Арьян успел, увернулся от твёрдого и резкого скользящего взмаха руки. Чиркнуло по груди остриё, распоров ворот рубахи, которая тут же напиталась проступившей кровью. Нападающего это не сбило. Следующий выпад Арьян перехватил, поймав крепкую мускулистую руку мужчины, по-видимому, обученного сноровке военной. Тот не поддался так быстро, извернулся, отскакивая в сторону, как рысь лесная, но княжич хотя бы успел его немного разглядеть. Одет, как ни странно, просто: рубаха на выпуск, штаны широкие, а половину лица повязка скрывала, только одни глаза блеснули по-звериному, молодо и ненавистно сузились до щелок. Вид его неброский сбил с толку. Тать с яростью сорвался с места, обрушивая град ударов немых и чётких, будто вела его какая-то сила иная, не человечья даже. Арьян не видел ножа в руке убивца, но чуял каждое его движение в воздухе, опасное, холодное, острое, направленное на него. Как не вовремя меч свой не взял. Чужак уклонялся раз за разом — только успевай, да мало-помалу оттеснял княжича к стене, не давая возможности развернуться. Тут незадача.

Дыхание татя звучало размеренно, но тяжело — берёг силы, намеревался ударить метко, довершить наверняка своё грязное дело. Выпад и вновь захват. Тать вывернул руки, пришлось тоже отступить, тоже поберечь силы, которые утекали, как руда из раны, потому тянуть тоже не следовало, да и скручивало нутро от медленно разливающейся боли в мышцах. Собрав всю мощь, Арьян ринулся вперёд, тараня и сбивая татя с ног могучим весом — удалось. Покатились к самой стене избы оба, поднимая пыль, которая забила глаза и нос. Арьян охнул, когда в живот ударило холодное железо, глубоко, по самую рукоять, упёршуюся в рёбра. Княжич потерял дыхание и обрёл вновь, когда тать рванул клинок назад и попытался скинуть его с себя. Арьян не разжимая хватки, заломил руки татя, выбивая из пальцев жало, но душегуб ловко извернулся под ним, локтём саданув в челюсть. Княжич опрокинулся в сторону от удара, в голове зазвенело. Тать успел в это время вскочить на ноги, и Арьян, встряхнув головой, очухиваясь с утробным рычанием, поднялся, бросаясь в след, догнал, впечатав в стену беглеца так, что тот распластался по ней, как комар, прихлопнутый ладонью. Княжич яростно обрушивал на него удары один за другим, попадая в голову, в челюсть, куда-то в ухо, и в месте с тем, каждый удар давался всё тяжелее, а хватка слабела, пока не качнуло, чем быстро и воспользовался тать, поняв, что к чему. Оттолкнувшись от стены, отшвырнул от себя противника. Княжич едва устоял, вспоминая вдруг, что ранен, ощущая, как рубаха липнет отрепьем к телу, а кровь горячими ручьями течёт по бедру к лодыжке. Ноги тут же сделались тряпичными и слабыми, как и руки, будто с него разом выпили все токи. Арьян глянул вниз, на залитую бурой рудой рубаху, на то, что так мешало вдохнуть. Нутро скрутило так болью, будто выдернули из него все рёбра разом. Княжич посмотрел вперёд, на медленно надвигающегося душегуба. Вновь сверкнула сталь. Арьян смог через скручивающий спазм боли уклониться всего на немного, но этого хватило, чтобы уберечься от прямого удара, метящего в сердце. Плечо обожгло, когда лезвие вошло в плоть. Тать, дёрнув клинок назад, выругался, вновь занёс. От следующего, уже верного удара спасло то, что раздался где-то недалеко шум голосов, что влился в отяжелевшую отторгающую явь голову вяло и невнятно. Колени подогнулись, и княжич, пошатнувшись, тяжело рухнул наземь, заваливаясь набок.

Последнее, что мелькнуло в сознании — это ноги, почему-то босые, запылённые, вымазанные в крови — его крови, Арьяна. Он грёб пальцами землю, ещё пытаясь подняться, подтянуться, но тело не слушалось, и движения причиняли неимоверную боль, вытягивая из него воздух и силы. Глаза от дикой рези заполонила влага, он провалился в небытие, когда боль подступила к той грани, у которой боль не могла соперничать с жизнью. Арьян сорвался с её острых краёв, проваливаясь в леденящую яму.

Очнулся княжич от того, что застонал, и застонал надрывно, в животе саднила дыра, дёргая мышцы болью. Так и есть, его ударили ножом в живот и в плечо, которое вовсе он не чувствовал. Ощущал только, что руки задраны назад — его тянут, потому что спину нещадно дерёт земля, распарывая кожу камнями, что попадались на пути. Его тащили куда-то, но куда, Арьян не видел, кружилось всё, лишь вырывал взгляд всполохи огня да кроны деревьев, через ветки которых просачивались тусклые звёзды. А потом снова пропасть и тысячелетняя пустота. Очухался в следующий раз, когда его вдруг рвануло вверх, и он упал на что-то твёрдое животом. От боли будто сердце разорвалось на куски, и его всего перекосило. Арьян зажмурился, распухшее горло издало только глухой крик. Его толкнули ногой грубо и бесцеремонно. Княжич только ощутил, что сорвался, потеряв всякую опору под собой. Миг полёта и невесомости оборвался резко сильным ударом спиной и затылком о твердь, и снова всё исчезло для него.

Нос забивал резкий запах сырости, плесени и грибов, как будто из какой-то ямы. Арьян пошевелился, чувствуя спиной ровную твердь. Голова тут же разразилась дикой болью, подкатил к горлу ком тошноты, задушив желчью. Заскрежетав зубами, он судорожно задышал, рвано, жадно. Рубаха совсем мокрая облепляло тело, как вторая кожа — уже холодила, согревая только тёплой кровью, что ещё текла из раны струйками.

Сколько он тут уже?

Передохнув немного, загребая ногтями мягкую сырую землю в гости, Арьян поднял руку, дрожащими пальцами хватая пустоту, не нащупывая ничего рядом. Разлепив влажные, ставшие тяжёлыми ресницы, не увидел ничего, только зияла чернота совершенно глухая. Гулко сглотнул сухость, тяжело отрывая затёкший затылок от земли, медленно приподнял голову и тут же уронил обратно.

Чувства возвращались, а вместе с ними и боль, и звуки собственного сердцебиения обрывистого, судорожного. Проступивший холодный пот застилал лоб, путались и липли волосы к лицу, малейшее шевеление вызывало зверскую боль, будто он весь обратился в неё, сужая окружение до её рваных краёв. На грудь будто глыбу каменную навалили, невозможно было дышать, проходила лишь тонкая струйка воздуха, что вот-вот оборвётся. Это разозлило страшно. Арьян сцепил зубы, неимоверным усилием заставил себя перевернуться набок, дёрнулся рывком, превозмогая резь, вынуждая тело подчиниться, подтянулся чуть вперёд. Злость придала силы, но горло всё же разодрал собственный стон, который он задушил, едва тот вырвался наружу. Ладонь упёрлась во что-то. Стена? Погладил по влажным, покрывшимся слизью брусьям. Дно колодца, похоже на то. От проделанных усилий пробил озноб. Арьян туго втянул в себя воздух, часто и резко задышав, задрал голову кверху, пытаясь сквозь муть что-нибудь разглядеть. Чернота, хоть глаз коли. Он разжал стиснутые до ломоты зубы, но горло будто раскалёнными клещами сжало. Княжич поперхнулся подступившей тошнотой, и в следующий миг его ошпарила дикая ярость от того, что с ним так легко разделались, от того, что не взял с собой оружие, когда рядом враг. Он сжал кулак да со всего маха шарахнул им о стену. И тут же бок и всю левую сторону тела пронзила острая, как спица, резь, и взор застелило багряными вспышками. Арьян бессильно опрокинулся на землю, и последнее, что запомнил — как посыпалась на лицо и руки труха, погребая его во мраке.

Арьян застыл в тишине, будто в толще льда. Он старался вырываться из подходившего со всех сторон холода на поверхность, где слышал собственные удары сердца. Тринадцать ударов. А потом снова бездна черноты и неподвижности. Только спустя вечность слух царапнуло пение петуха, прорывая безмолвие, словно пузырь. Звук вновь раздался где-то сверху, обрушиваясь на него, словно камень. Он задышал хрипло, быстро, а потом дыхание оборвалось. Резко. Мгновения растянулись на ещё одну вечность, но грудь снова наполнилась сырым воздухом, который застревал где-то в горле комом. Дыхание вновь ожило, когда и не ждал уж, как будто кто-то невидимый ему раздувал в нём жизнь, возрождал огонёк из влажного костра, который, едва вспыхивая, вновь потухал.

В другой раз, когда Арьян очнулся, он по-прежнему находился на дне стылого колодца. Холод от земли царапал кожу, остужая. Только холодно не было. Было противно от его липких объятий. Его бил озноб. Он пытался осознать, сколько прошло времени, пошевелил пальцами, задеревеневшими и непослушными, липкими от застывшей крови. Руки, да и всё тело, будто не его — чужие. Темнота помалу начала расступаться, а звуки становились всё ярче, отчётливее, выделились лай собак и грохот железа — неужели утро? Показалось, влились мужские голоса будто. Почудились? Нет. Гул нарастал вверху всё громче. Мужи спорили о чём-то, но до дна доходил лишь дребезжащий и неприятный для слуха грохот, тревожный. Арьян разлепил губы, пытаясь позвать, но ничего у него не вышло, связки, как трущееся друг о друга железо, засаднили болью. Внезапно из общего гомона вырвался голос Данимира, и сердце заколотилось быстрее.

Явь ударила, грубо выдергивая из небытия. Что-то скрипнуло сверху, грохнулось гулко, на лицо посыпалась пыль. Темнота глубокого колодца вдруг расступилась, забрызгал тусклый свет. Арьян разлепил ресницы, глаза продрала резь, и они вмиг заслезились. Ничего не видно. Он поморгал и сквозь заволокшую пелену всё же увидел в белёсом утреннем свете, потоком ухнувшем на дно, лица. Видел, как наверху замелькали мужские фигуры.

— Нашли, — сказал кто-то.

Арьян не мог разобрать, кто это был, но всё явственней слышал голос брата, отделяя его ото всех остальных. Он громко переговаривался с другими, они что-то выясняли, тревога была в звучании их голосов. Начали спускаться.

Поднимали долго.

Арьян много раз терял сознание. Явь клочьями открывалась ему и снова исчезала во мраке, утягивая его за собой. Прежде чем оказаться на земле, он несколько раз забывался, и то, как его вытаскивали, обрывалось в памяти пустотой, терялась нить понимания, что с ним происходит. Лишь только голоса. Голоса и люди, которые его окружали. Каждое шевеление приносило ему неимоверные муки, и от этого, видимо, он проваливался опять на дно колодца, даже тогда, когда его несли через двор, и когда оказался на мягкой ровной постели. А потом, спустя какое-то время, на него обрушилась горячая лава. Она с головы до ног тяжёлым потоком придавливала к постели, топя в огненном жерле. Леденящая мгла сменилась недрами жидкого огня. Огонь плескался где-то в горле, в плече и под рёбрами. И никто, и ничто не могло облегчить эти страдания.

Сквозь жар он видел женщину. Строгое лицо, не старое и не молодое. Серые глаза смотрели на княжича хмуро и также строго, а когда она прищуривалась, то будто пыталась заглянуть в самое нутро, в уголках глаз появлялись лучинки, и она кивала головой, словно своим каким-то мыслям. Арьяну то осталось неведомо, что видела знахарка. Смерть ли, спасение? Он знал эту женщину. Краймира, матушкина ведунья и травница. Когда Арьян приходил в себя, она тут же появлялась, склонялась над ним, и губы её начинали шевелиться, нашёптывая какие-то слова. Княжич не мог понять, что именно, да и не пытался. Не было сил. И заговоры её не приносят никакого облегчения. Огненный вихрь, что поднимался в нём, сушил тело до самой кости, и дыхание скудное делалось таким же горячим, как жар от углей. А грудь твердела всё сильнее, мешая вбирать в себя воздух. Лицо травницы в неровном свете лучин, становилось суровым, играли на нём чёрные тени, искажая её облик, и всё плыло. Арьян сглотнул, когда женщина приподняла ему затылок.

— Ордана, неси, — велела торопливо.

Арьян удивился, кому это она. Но не смог и головы повернуть, та стала неподъёмной, чугунной. Видел только через край сознания, как протянули деревянную чашу травнице руки женские молодые с тонкими пальцами, на запястье кручёный ободок блеснул серебром. Или это ему всё видится? Краймира дует в плошку, снова нашёптывает заговор, подносит плошку к устам княжича. Арьян чует густой запах травяного взвара.

— Испей, княжич. Много ты руды потерял. Испей, силы земли наберись, обрети вновь её соки, чтобы носила она тебя ещё много лет и много зим, чтобы ходил ты по траве зелёной до самых глубоких лет своих, — говорила знахарка приглушённо и непрерывно. — Пей.

Арьян пил через силу, вязкая горечь обволакивала горло, и он давился, но пил маленькими глотками.

— Вот так. Пусть матушка-земля вернёт кровь. Пусть живая, она пробудится в тебе, забьётся родником, потечёт золотой рекой по венам, наполняя силой и здравьем.

Он испил до капли, глядя в лицо Краймиры, облитое золотым светом, и видел лицо матушки, её добрые серые глаза, смотрящее с беспокойством и такой любовью, что охватывало его всего волнение тревожное. Арьян обессиленно закрыл глаза, опуская голову на постель, тело от выпитого окаменело всё, не было мочи даже смотреть.

— Борись, княжич, — услышал он откуда-то уже издалека голос Краймиры.

И снова перед ним распростёрлось жерло. Арьян то погружался в его недра, то выныривал в льдистую тьму, опрокидываясь в глубину ночного неба. Чуял, что Краймира так и не отходила от него.

— Верни его, — услышал голос брата.

— Слишком опасные раны, но не это страшно, крови много потерял, — ответила скорбно травница.

Грудное рычание Данимира раздалось рядом.

— Верни его, прошу, — и голос брата стих.

— Крепись, княжич.

Наверное, завтра его уже не будет. Арьян чувствовал, как взор травницы изменился, и она смотрит с сожалением, её снадобье не помогает, не даёт ему сил, земля исторгает его из своего чрева, как кости. Серые, наполненные горем, глаза женщины наблюдают за агонией в его теле. А Данимир так же взирает с неверием. Арьян пожалел только о том, что не увидит княжну. Завтра он не поедет к ней, как задумал.

Арьян лихорадочно собрал в кулаки постель, влажную от его взмокшего тела. Стиснул челюсти, скрипнул зубами. Его отчаянный стон показался ему самому криком, эхом, отдающимся во все концы и в голову, сотрясая его всего. Он что-то бормотал, когда Данимир призывал его очнуться. Арьян в который раз пожалел, что не взял своё оружие. Не приедет в Ровицы, и Мирину возьмёт кто-то другой, кто-то, а не он, назовёт своей женой, и это понимание приносило боль, выворачивая всё нутро наизнанку безысходности. Огромным усилием воли Арьян отодвинул огненные волны, изо всех сил вырвался на поверхность. Он не мог допустить такого. Отдать её. Он каменеет, и жар стискивает его в своих недрах уже навечно. Княжич чувсвует на лбу, на щеках, на лице холодную влагу, но это не приносит ему никакого облегчения.

— Живи, княжич, выбирайся, — голос чужой, непохожий на голос травницы, обволакивающий, хрипловатый, ворвался в самую глубь, зацепил его, потянул на поверхность, удерживая на самом краю.

Он ощутил тепло пальцев на своей коже.

— Живи…

Он делает вдох, другой, третий, дыхание постепенно крепнет в груди, становится ровным, оно уже не жжёт горло, не причиняет боль. Чужие ладони продолжают гладить его лицо, шею, теперь они уже прохладные и успокаивают, остужают жар.

— Вот так, — слышит вновь тихий, но полной радости и облечения девичий незнакомый голос.

Ему вновь подают отвар, и он пьёт смолистую и тягучую жидкость. Оторвавшись от плошки, он вновь откинул голову, закрыл глаза, проваливаясь теперь уже в сон.