Ладья скользила меж круглых покатых берегов, поросших осокой и старыми ивами, русло же, что золотилось утренним светом, то сужалось, то разливалось, и едва глаз цеплялся за дальние берега, сокрытые плотным тяжёлым туманом. Роса к летнему солнцевороту стелилась теперь гуще, так что хоть купайся в траве. И всё больше в груди Мирины распалялся жар волнения и вместе с тем радости, когда стала она узнавать знакомые изгибы излучин, очертания холмов. Сегодня ярое солнце выплывало медленно, переливаясь радугой, заливая золотом сочные зелёные луга, окрашивая небо багрянцем. Глядя на это божье творение, Мирина в который раз убедилась в том, что недаром на этой земле обрядовые и праздничные одежды украшались богатой вышивкой с символами земли и неба да имели цвет зелёный — цвет заливистых лугов, и красный с золотом — солнца. Женщины соседних земель шили одежды из белёного льна — цвет тающего снега — и украшали обильной чёрной земляного окраса вышивкой по оплечьям, груди, вороту и подолу — знак плодородия и богатства. И вроде соседствовали, а земля там была более влажной, и снег с прогалин сходил позднее, чем здесь, в Ровице, на островке земли, что раскинулся под самым Яриловым взором: горячим, пылким, под которым земля-матушка расцветала во всей своей красе, обласканная его живым теплом.

А когда показались первые избы посада, Мирина едва с душой не рассталась, стоило представить, что увидит матушку да братьев вновь. И вместе с тем зародилась и тревога — что скажет, как объяснит, где была, что делала всё это время, всю треть зимы да половину лета? Хоть и целая седмица пути осталась позади, и хватило бы её на то, чтобы подумать обо всём, а наоборот вышло — ничего не приходило в голову, пустой она была, словно лубяное лукошко.

Мирина, пристроившись на корме, зная, что путь их долгий — и вроде бы не очень — подходит к концу, зябко куталась в меховую накидку. Хоть днём и пекло нещадно, но ночи были холодные, особенно на реке, и даже мужи чуть ли не в шубы кутались. Княжна беспокойно скользила взглядом по берегам, предвкушая, как дно ладьи ткнётся вот-вот к родному берегу, и сойдёт она на землю свою. Много раз они останавливались то в деревеньках небольших, то в острогах князей и старейшин местных лишь для того, чтобы запастись водой да едой, и вновь опускали мужчины вёсла в воду, отрываясь от берегов. Мирина так и не сходила на берег, остерегалась. Не нужно, чтобы видели её.

Всё пыталась встряхнуться, слыша, как волны бьют о щиты бортов, такая несмелость брала, что в дрожь бросало и ноги не чувствовали опоры. А когда в брызжущих через окоём божьих лучах увидела раскинувшийся посад, погружённый то ли в туман, то ли в дым, со вздымающейся над ним деревянной грядой толстых, в два ряда, бревенчатых стен городища, с грозными башнями, что княжий полк, гордо смотрящими в даль, так и вовсе сердце ухнуло в пропасть. Так и стояла, сжимая в пальцах грубую верёвку, пока не опустили кмети парусину, и ладья не примкнула к высоким мосткам.

Мирина не помнила, как спустилась, не помнила, как оказались в людском море, где её даже и не замечали, принимая её со спутниками за очередных чужеземцев или боярскую свиту, прибывшую на торг. Вскоре привёл Мечеслав вместе с подручным и лошадей — до стен города ещё через весь посад идти, пешими негоже, да по такой пылюке. А путь их пролегал не как-нибудь, а через торговую площадь, вдоль изб купцов да зажиточных бояр. Голова закружилась от многолюдья, что нынче творилось на посаде, Мирина уже и отвыкла от такого: от шума беспрестанного, от воздуха прогоркшего с запахом дыма да рыбацких сетей, от гомона вечно спорящих баб у прилавков, от крика детей, от звона молота о железо из кузен — всё это завертелось, забилась вокруг ключом неспокойная, суматошная городская жизнь. Княжна окунулась в этот шум в сопровождении кметей: десятника Векулы, грозного, матёрого, что медведь, с густой бородой, похожей на древесные коренья, и русобородого Мечеслава, который в отличие десятника был молод, с острым пронзительным взором голубых глаз и пшеничными волосами. Позади держались остальные кмети, не менее удалые и рослые. Все вместе поднялись к вырытому вдоль стен, словно гигантским плугом, рву, пройдя через старый скрипучий мост к главным воротам, в которые выходили и заходили женщины и старики, погрузились в прохладную полутьму сквозной стены, что поглотила в себе все звуки. Сверху через щели бился пыльный тусклый свет, пахло застарелой давно ссохшейся смолой. Стенам этим был уж не один десяток лет, и поставил их ещё прадед отца Мирины, потому и народ стекался сюда — место безопасное, людное, торговое. И кормит город река, и будет он стоять твердыней, пока не высохнет её русло, но такое вряд ли случится когда. Стены были в некоторых местах подлатаны, не раз подвергались набегам, и враги были одни, общие для всех. В нынешнее время валганы, так и не взяв город, оставили всякие попытки. Мирина за раздумьями разными не заметила, как подъехала уж отчему порогу. И сердце так и обледенело, когда предстала перед теремом широким, мощным и высоким, в три яруса.

Не успела она вступить во двор, как поднялась суета, метнулись длинные юбки черни в пристройках да на крыльцах, кто-то выглянул наружу, кто-то следил из укрытия, не выдавая себя ничем. Знают ли они о том, что должна она приехать, то Мирине было неведомо, но она никак не могла отделаться от пристального липкого внимания к себе, которое чувствовала затылком, плечами и спиной. Скользнула взором по оконцам, зияющим чернильной пустотой и холодностью, по высоким крыльцам, по башенкам светлиц, но так никого и не нашла. Евгастья совсем оробела, когда к ним вышли парни-конюхи, забирая гнедых. И всё слышны были голоса, да ничего не разобрать. А может, от поднявшегося волнения разом перестала понимать речь родную. Мечеслав всё рядом держался, подбадривая своим присутствием, видя, как побелела княжна, будто первый снег. Не отставал и десятник Векула, которому княжич поручил передать девицу в руки мачехи да самолично проследить за тем, как встретят её воличане.

Ожидание затягивалось, и Мирина уже потеряла надежду, что выйдут встречать её. Взметнулись ленты на кудрявой берёзе, росшей у самого порога. Ленты эти привязывали к тонким ветвям перед зелёными святками поверх старых, обтрёпанных, обязательно новые. Они предвещали приближение широкого пира и празднества. Только подумала княжна о том, что впору и не ждать никого, как из недр терема на широкое крыльцо с массивными расписными столбами и резьбой вышли чернавки княгини-матушки. Лица их были каменные, и в глазах какая-то тревога, не радость. Впрочем, Мирина и готовилась к нерадушной встрече, а почему, сама не понимала — всё-таки осталась обида на княгиню. Царапало где-то внутри, ныло, потому и точило сомнение в том, что её ждут. Чернавки расступились, пропуская вперёд статную высокую женщину в богатом, расшитом стеклянными бусами и речным жемчугом повое, обязательно тёмного цвета — знак вдовства — и в такой же тёмной понёве, подпоясанной широким тканным поясом с обильной вышивкой и длинными кисточками, тоже украшенными бусинами да колечками. При каждом шаге они обязательно позвякивали. На руках красовались массивные обручья из латуни, на шее — гривна, на которой висели, поблёскивая, обереги женские да украшения разные. Две светлые косы падали по высокой груди. Взгляд льдистых глаз врезался в девичью фигурку в окружении грозных мужей. И казалось, воздух замер, налился свинцом да свил грудь. Мирина перевела дух, ощутив явственно удушье. Княгиня мало того, что смотрела холодно, так ещё и с каким-то строгим непреклонным укором, будто на нерадивую чернавку, что посмела ослушаться. Хоть и была она как родная, а сейчас будто и не знала Мирину никогда. Мёрзлая гать легла меж ними.

Десятник кашлянул, преклонил голову, как подобает, за ним очнулся и Мечеслав, верно сраженный статью и суровой изящной красотой этой гордой и холодной, как снег, женщины. И Мирина тоже поклонилась. Когда княгиня спустилась к гостям, остановившись напротив дочери, та склонилась ещё ниже под гнётом её холодного взора, так, что разглядела камешки под слоем пыли, и долго не отрывала взора от них, чувствуя звенящий негодованием взгляд на себе. Наконец, холодные пальцы сковали подбородок Мирины, вынуждая её поднять взор.

Мирина задохнулась, когда увидела судорожную улыбку, что коснулась тонких, но чувственных губ Световиды, появилась и исчезла, а суровая зима, что лютовала в её глазах, сменилась на золотистое поле, сухое да ветреное. Тревога разлилась по голубому дну её ясных, ещё молодых глаз. Недаром Вортислав задерживал на ней взгляд, верно и в самом деле был влюблён в княгиню.

— Ты ли это, или морок какой? — выпустили её губы вздох облегчения, окативший свежестью успокоительной.

— Ну, здравствуй, Мирина.

— Здравствуй, матушка, — ответила княжна в свою очередь, хоть так называть её стало вдруг непривычно, будто чужая.

Княгиня, не мешкая больше, вскинула руки, обхватила плечи падчерицы, чуть сжала, ощупывая, будто и в самом деле не верила, что перед ней живой человек.

— Какая ты стала… — молвила, всё скользя по ней изучающим взглядом, исследуя, — похорошела, повзрослела как, красавицей настоящей стала, — Световида вдруг склонилась, и щёк Мирины коснулись её твёрдые, такие же прохладные, как пальцы, губы, мазнул тонкий запах спелой земляники.

Мирина скосила взгляд на Векулу, и Светавида встрепенулась вдруг, выпустив княжну, обратила взор на десятника, улыбнулась ласково.

— Это десятник Векула из княжества Явлич. Они меня привезли сюда…

Мирина осеклась, не зная, как сказать, объяснить, чтобы матушка ничего не подумала лишнего, да только женщины-чернавки оживились за спиной Световиды, зашептались, бросая острые взгляды то на пришлых мужчин, то на Мирину. И понятно, почему — где была всё это время, как же вышло так, что воины Явлича прибыли вместе с дочкой княжеской в городище?

На лице же Световиды недоумение отразилось, когда Мирина представила витязей, но, слава Богам, допрос княгиня не стала учинять на глазах прислуги да в кругу кметей, широким жестом подозвала Аргуна, рослого мужчину с каштановыми волосами, оттенявшими зелёные, как тина речная, глаза — он верной защитой был княгине после того, как погиб князь.

— Аргун, проводи гостей в гридницу, накорми и напои, всё чин чином. А после, к вечеру, жду к столу всех. Праздник у нас, пропажа вернулась, — Световида обратила мёрзлые глаза на княжну, и той не по себе сделалось от речи её вычурной, от приёма сдержанного.

— Прошу пройти под кров, с дороги отдохнуть да братину испить с воинами нашими, — сказал Аргун голосом грубым, зычным.

— Благодарствую, государыня, — преклонил Векула голову перед княгиней, и стало видно, что тревога легла в глубине его глаз, на Мирину коротко глянул, настороженно, и ничего ему не оставалось, как проследовать за Аргуном, дав знак остальным идти за ним. Пронаблюдав за уходящими мужчинами, что вскоре скрылись в тени построек, Мирина, оставшись с Евгастьей только, вовсе оробела.

— Пойдём, — взяла Световида девушку за руку, увлекая за собой к хоромине.

Мирина старалась ни на кого не смотреть: ни на женщин суровых, ни на чернь, что высовывалась из-за углов, в чьих глазах удивление было да страх какой-то, хотя и чувствовала, как её всю разглядывают жадными взглядами, выедавшими, казалось, до самых костей.

Вместе поднялись по высокому порогу, вошли в широкие сводчатые двери, в светлую горницу, куда из низких окон лился утренний свет, наполняя помещение золотом и теплом. Запах липы и мёда одурманил, поднимая волну воспоминаний о былых днях, теперь таких далёких. Задерживаться здесь они не стали. Оставив чернавок и отдав им распоряжения, княгиня поманила падчерицу за собой, дальше уводя в женскую часть терема. Мирина опомнилась лишь тогда, когда рядом не ощутила присутствия Евгастьи. Остановилась, и Световида недоумённо глянула на неё.

— Со мной она пойдёт, — сказала княжна, оборачиваясь и давая знак остолбеневшей посреди горницы рыжекудрой девочке поторопиться. Уж привыкла она к этой девке за всё время пути, привыкла к её степенному спокойному нраву, хотя и остались здесь свои чернавки — Белолюба, верная помощница, да Вида. Только где они сейчас? Мирина и не выискала их среди собравшихся.

Световида только плечом чуть пожала, оставшись равнодушной к этому пожеланию, позволила Евгастье идти за ними.

Оказавшись в светёлке, Мирина и вовсе дыхание потеряла, оглядывая родные до щемящей ломоты в сердце стены. Здесь всё оставалось как и прежде, всё на своих местах: длинная лавка для рукоделий под окнами, стол резной у окна, на нём кованые светцы для лучин, сундуки деревянные, расписные… Правда, слишком пустынно было, прибрано, видно, что не жил тут давно никто, и наверное, не быстро разожжётся здесь огонь, что наполнит хоромину теплом живым.

Княгиня прошла чуть вперёд, развернулась, бросая взгляд пристальный на чернавку, и та совсем сжалась вся, как воробушек в когтях ворона. Мирине даже жалко её стало.

— Евгастья, выйди пока, — попросила она.

И как только дверь глухо хлопнула, окатывая спину сквозняком, тут пришёл черёд Мирине съёживаться. Хоть и у себя дома да в безопасности, а в присутствии княгини будто в одном коробе со змеёй оказалась. К счастью, Световида не стала пытать её долго молчанием да переглядами тягостными, распростёрла руки, принимая девушку в объятия лёгкие, почти неощутимые, только не почувствовала Мирина ни тепла, ни заботы, ни родства. Как ни старалась показать обратное, чужими они были всё то время, а теперь, после долго расставания, и подавно. И хотелось как можно быстрее отстраниться да в тишине побыть, здесь, у себя, куда так жаждала вернуться.

Княгиня отстранилась, наконец, заглядывая в глаза. Вроде ласковый, внимательный был её взгляд, но в то же время затуманенный, не понять, что чувствует, что думает Световида.

— Как я рада, что вернулась ты, — прошептала она вроде искренне, но голос всё одно оскоминой осел на языке.

— Как братья Нечай и Взрад? Не видела я их во дворе. Где они?

Бледные губы княгини тронула улыбка, но какая-то отстранённая, сухая.

— Тут они, живы и здоровы, слава Богам и матушке-Макоши. Нечай уж посвящение прошёл, возмужал за весну, не узнать его уже, верно отца перемахнул в росте да в плечах разошёлся.

Улыбка сама собой расползлась на лице Мирины, и так сердце возжелало увидеться поскорее.

— Увидишься ещё, — прочла её мысли княгиня. — Расскажи лучше, где ты была всё это время? Заставила меня волноваться, я половину здоровья своего оставила, бросая силы на поиски. Мирина, как же так? Что произошло, ответь?

Мирина поёжилась от давящих льдистых глаз княгини, от потока вопросов и негодования, чего она и опасалась так. Пошатнулась уверенность — та опора, которую она выстраивала всю дорогу до детинца, и кинуться бы рассказать обо всём, пожаловаться на недолю свою, но что-то останавливало — Световиде не признается ни в чём.

Потянула заклёпку на кожухе, растягивая ворот, ставший тесным, не продохнуть.

— Устала я, — выдохнула Мирина, — позволь сначала отдохнуть с дороги, матушка, — и снова царапнуло обращение это, и тут же неуютно сделалось внутри.

— Конечно. Прости, — дрогнули растерянно ресницы княгини, она сдержанно улыбнулась, окидывая девушку понимающим взглядом.

— Отдыхай. Просто я столько ночей не спала, всё гадала, где ты, жива ли, здорова ли.

И Мирину вдруг вина ошпарила, рассеянно посмотрела она перед собой, опуская руки.

— Отдыхай, — повторила княгиня, — теперь ты дома, живая и похорошевшая — это главное. Отдыхай, а я пойду в храм, жрецам скажу требы принести в благодарность за радость нечаянную, да старейшин известить нужно о приезде твоём, хотя верно они уже знают обо всём.

Мирина кивнула, соглашаясь со всем, и Световида, наконец, обошла её, направилась прочь. Вновь пахнуло сладкой ягодой, и вскоре дверь затворилась за ней. А Мирина будто в яму канула, сгустилась вокруг пустота, сотканная из жемчужного света, что обильно лился из окошка на стоявшую посередине светёлки девушку. Она выдохнула, расславляя плечи, обвела взором брусчатые стены и тут же согрелась их живительным теплом. Но всё же осталось чувство недосказанности, что комом упало на самое дно и не давало полного освобождения и покоя. И тиски, что сковывали её, сжали сильнее только. И как подумала о пире, что будет вечером, и о том, что ждёт встреча с Вортиславом, так померкло всё внутри.

Сделав ещё пару глубоких вдохов и выдохов, Мирина скинула кожух, в котором уже и жарко становилось в тепле да сухости. Омыть бы теперь лицо и ноги с пути. И тут, как по велению, вернулась Евгастья, да не одна, а с Белолюбой. Девка была стройная и длинная, как осока, с русой косой, в простом домотканом платье, с глазами серовато-золотистого цвета, в которых прочла Мирина, как рада была видеть Белолюба хозяйку. Она поклонилась в пояс княжне, и Мирина отозвалась улыбкой. Чернавка поспешила забрать кожух из рук, положила на сундук, открыла другой, принялась выуживать рушники да подушки со скатертями, а Евгастья стала помогать ей во всём, уже не робея.

Вернулась и Вида, вторая верная помощница с малолетства. Коса её была черная и короче Белолюбиной, да и ростом эта девка ниже была, с круглым лицом да яркими, живыми, цвета ежевики спелой, глазами. Она принесла крынку кваса хлебного да яблок лукошко, водрузила на стол, где уже Белолюба расстелила вышитую самой Мириной скатерть. Не успела княжна оглянуться, как стало ещё светлее и уютнее, ожила светлица, задышала. Мирина зажгла травок сушёных, и полился дурманный запах, очищающий, ароматный, при вздохе так и закружилась голова, и усталость ушла с плеч. Но покой глубокий так и не пришёл, потому что внезапно завладели ей мысли о княжиче Арьяне. Она и в дороге о нём вспоминала чаще, чем ей хотелось бы, в этом Мирина призналась себе, не в силах таить от себя самой. Знать бы, что принесло валганов в Явлич. И тревожно становилось от неведенья, не хватало ещё беды какой. И в какой раз Мирина напомнила себе, что в храм нужно бы сходить, заступничества Богов попросить.

Обмывшись в лохани, смыв с лица, шеи, рук пыль дорожную, принялась расплетать косу. Евгастья по привычке хотела было подсобить расчесать волосы, но её опередила старшая Белолюба. Та и не стала настаивать на своём против слова главной. Но даже это не отвлекло Мирину от мыслей о княжиче. Образ Арьяна так и стоял перед взором и не уходил. Глаза его, орехового цвета, обведённые, будто углём, чёрной каёмкой и такими же тёмными ресницами, имели взгляд хищный и вместе с тем сытый, окутывали теплом. Княжна вспомнила, как спокойно возле него делалось и неспокойно одновременно. Невеста у него ревнивицей оказалась. Оно и понятно, почему, завидного жениха себе подобрала княжна Орлецка, и всё же Мирина как-то не верила ни ей, ни в её чувства. Вздохнула тягостно, ощущая на голове гребень, мерно скользящий по волосам. Отбросила эти мысли, а вместо них пришла тревога более насущная. Что же говорить матушке? Ведь то, что была она в лагере валганов, вскоре откроется. И как бы ни думала, ни вертела в уме, а признаться в том придётся. Опасалась, как бы хуже от вранья не стало.

Управившись, Белолюба вплела в косу ленту — знак того, что девушка обещана уже жениху, и Мирина не стала противиться тому, понимая, что желание княгини таковым и осталось — выдать за Вортислава, будто невеста и не пропадала никуда. Значит, увидит его за столом общим. Что ж, тем лучше.

Чернавка под тихий напев привязала в завершение накосник тяжёлый, положила гребень в ларь и отступила.

— Спасибо, — очнувшись от раздумий, ответила Мирина. — Теперь ступайте. И Евгастью с собой возьми, устрой девочку, покажи место, где жить будет, да расскажи всё.

— Как велишь, княжна, — склонила девка голову и, поманив притихшую чернавку за собой, вскоре вышла за дверь, оставляя княжну в одиночестве.

Поднявшись, Мирина прошла к оконцу, выглянула наружу, да только ничего не увидела, кроме кровли терема да макушек березняка и дубрав, а за ними затуманенной сизой знойной мглой дали, в которой серебрилась жемчужная река. И всколыхнулось всё внутри. Она дома. Даже не верилось. Пройтись бы по двору к саду, босыми ногами на землю ступить, чтобы силой вновь напитаться от родных мест, соединиться с ней, сродниться вновь… Но лучше дождаться застолья и встречи с родичами сперва — это главнее, а прогулку оставить назавтра. Помалу полуденная жара всё же сморила в сон, отяжеляя веки и всё тело размягчая, делая неповоротливым, разнеженным, да после пути долгого не хватало сна крепкого. Мирина прилегла на постель да так и провалилась в небытие, и спалось ей так крепко, так сладко, безмятежно, как она и не надеялась давно, уж не верилось ей в отдых такой полный. Впервые не вскочив в испуге от того, что проспала, она проснулась сама, спокойно, потянувшись сладко, разминая тело, по которому волной пролилась приятная нега, а не ломило болью от неудобного положения. И удивилась, когда поняла, что уже и день пролетел, и вечерние лучи поползли на щёку, щекотали кожу, слепили ласково, не обжигая глаз. Такого бодрого духа давно не чувствовала.

И всё же, когда первая волна блаженства спала, а тело немного пробудилось, вернулось беспокойство внутреннее. Порой матушка Световида не скупилась на брань и крепкое слово, а тут даже недовольства не проявила, не укорила, не ругала. Княгиня встретила падчерицу сдержанно, а сама была сухая, беспокойная, будто так и ждала её возращения со дня на день. Может, всё-таки прошёлся слух, что объявилась пропажа? Ведь и Всеслава, невеста Арьяна, грозилась грязью облить. Неужели молва злая о пленении вперёд неё успела прийти? Мирина плечами передёрнула, дрожь меж лопаток прошлась от таких догадок, и ком тошноты подкатил к горлу.

Мирина откинула покрывало, опуская ноги на пол, просыпаясь окончательно.

За дверью и с улицы шум поднялся вечерний, и тревога объяла вновь, и хотелось отделаться от неё, от всего отречься, а не выходило. Едва только княжна поднялась, как появилась в двери Белолюба, в руках её покоились наряды для вечернего празднества. Хоть в том Мирина не нуждалась, но раз так нужно, то лучше всё исполнить, ведь недаром старается княгиня, видимо, не терпится ей поскорее за Вортиласлава дочь отдать, пока ещё чего не натворила, пока покладистая. Платье княгиня велела достать самое нарядное, расшитое мелким бисером да узорами витиеватыми, с широкими рукавами, да настолько длинное, что по полу подол скользил. Волосы же чернавка туго в косу переплела, повязала таким же расшитым бисером венцом, ещё девичьим.

— Какая красота!

Мирина резко обернулась, дрогнули колечки на висках с висящим на них жемчугом. Годимира так и замерла в дверях, а у Мирины из груди сердце едва не выскочило от неожиданного выкрика, хотя должна была сразу догадаться, кто к ней может заглянуть без предупреждения да приглашения. Сестра младшая княгини-матушки совершенно не похожа была на Световиду. Тёмная коса через плечо, в ней лента красная — родичи той ещё осенью сговорились отдать княжну за Желибора, среднего сына князя Сбыслава Веромиловича из соседнего городища. Годимира росточка маленького, чуть пониже самой Мирины, на белом лице яркие губы, будто выкрашенные вишнёвым соком, маленькие, пухлые, вечно улыбающиеся, и глаза такие же, будто смеющиеся, лукавые, как у лисицы. Порой сомнение брало, что гордая величавая Световида и пылающая, как купальский костёр, Годимира родные меж собой, но родичи сестёр верные, честные люди, говорят, что Годимира в прабабку батюшки пошла, переняв все черты её, о том и матери их сон вещий был. Возраст младшей был такой же, как и у Мирины только вот сблизиться они настолько сильно, чтобы делиться душевными девичьими переживаниями, не могли, порой Мирина уставала от её плещущей через край силы да живости. Это изматывало, она любила больше покой и тишину, а Годимира, как бурлящий огонь неустанный, и такая же, наверное, непредсказуемая. Огонь-то ведь обжечь может, как и холод Световиды, и в этом и было, пожалуй, сходство их, общая черта.

— Здравствуй, Годимира, — поздоровалась Мирина, уж не зная, радоваться ли её появлению в покоях.

Та, не дожидаясь приглашения, прошла вглубь, спровадив чернавку небрежным взмахом руки, пристроилась рядышком на лавке.

— А я вот не стерпела, пришла с тобой повидаться, — широко улыбнулась она, и сузились карие глаза, заплясали в них отблески догорающего на окоёме заката, лучи которого прямиком ложились сквозь всю светёлку, освещая бурым светом стену, делая тени девиц почти чёрными, глубокими.

«Странно, а чего же сразу не спустилась встречать, ещё утром?» — мелькнула и пропала у княжны мысль.

Годимира за руки взяла Мирину. Пальцы у сестры Световиды были всегда тёплые, но сейчас отчего-то влажные — неужели переживала так из-за их встречи? На Годимиру и не похоже было, чтобы из-за такого пустяка, как дочь Родонега, переживать сильно да волноваться. Раньше Мирина не больше её внимание привлекала, чем сундук в углу. А тут сама явилась.

— Световида рассказала, как ты изменилась, а меня же любопытство разбирает. И в самом деле, тебя не узнать. Раньше как воробушек, и не поймать тебя, — защебетала.

— А что же теперь? — не сдержалась Мирина, раздражаясь. Сама того не ожидала от себя, но с какой-то обидой сорвался вопрос.

— А сейчас… — живые глаза Годимиры забегали по лицу Мирины, по стану её, нигде не задерживаясь, — не знаю. Смелая, спокойная, — пожала она плечами круглыми, — девичья угловатость пропала.

Мирина моргнула, отводя взор, а жар-таки прилил к щекам, будто Годимира в самую душу её заглянула, догадавшись о том, чего теперь и не вернуть, не изменить. Будто узрела, кто её девичью честь забрал. О чём и сама Мирина предпочла бы забыть накрепко и никогда не вспоминать.

— Где ты была, Мирина, и почему с тобой дружина князя Вяжеслава из городища Явлича прибыла?

Мирина вернула на неё взгляд, пронизав строгостью княжну насквозь. Уж перед ней отчёт не собиралась давать. Поднялась со скамьи, двигаясь чуть резче, чем хотелось бы, да только теперь не сдержаться. Не по нраву пришёлся вопрос свояченицы.

— О том я буду с матушкой говорить, — ответила, не глядя на Годимиру, прошла к двери, подхватывая плат, покрывая голову. Всё же ленту вплели, а значит, теперь уже непокрытой не пристало ходить.

Только к двери подошла, остановилась, ощущая, как вскипело всё внутри. И больше на себя разозлилась, что не смогла найти ответа достойного, что бежит. Повернулась.

— Идёшь?

Годимира, что сидела до этого окаменевшая, вдруг оживилась, и липкая улыбка вернулась на багряные губы.

— А как же, — подобралась.

Вместе, плечом к плечу, спустились на нижний ярус. За ними незаметно и Белолюба пристроилась, и Вида — проводить до горницы, всё, как и раньше бывало, кроме того, что сейчас рядом шла Годимира, будто страж какой. Может, и в самом деле боятся, что вновь сбежит, испугается ленты в косе? Тут уже Мирина заулыбалась, с улыбкой на лице так и вошла в душную горницу, наполненную светом и шумом голосов разных, мужских и женских.

Но улыбка её помалу сползла, когда разглядела она смолкших разом гостей, собравшихся здесь, и пальцы сами собой в кулаки сжались. За длинным столом, который выставили посередине горницы, были ещё не все, пустовала лавка в женской, левой стороне стола. Княгини Световиды не оказалось, сидели только сыновья — княжичи Нечай и Взрад, оба русоволосые, как отец Радонег, и голубоглазые. Мирина задержала взгляд на Нечае, тот даже сидел, как отец, одним локтем на стол опираясь. И защемило в груди — как напоминал отца, будто он сам был тут. И в самом деле, не узнать Нечая, раздался в плечах, и руки крепкие, жилистые, взгляд умный — всё это прибавляло ему мужественности, и всё же напряжённая поза, пусть и радость от встречи в глазах его вселяла в Мирину беспокойство. Она прошла вперёд, на ходу оглядывая старших мужей княжества. В самом конце сидели Мечеслав и Векула. Завидев княжну, оба выдохнули свободно, оживились, будто до сего мига сомневались, что она появится. Мирина приветливо улыбнулась седобородым осанистым старейшинам в высоких шапках. Она опустилась на лавку, где отведены были места для женщин, рядом примостилась Годимира, далеко не стала отходить. Мирина подняла взгляд, натолкнувшись на рысий прищур боярина Земибора, смутилась. Он о лишь оглядел её внимательно, да и не только он — все взгляды на неё были обращены. Рассматривали, как диковинную вещь какую, и так трудно было выдюжить, остаться спокойной под напором их внимания, что Мирину дрожь проняла от напряжения. И почему до сих пор не пришла княгиня? И Вортислава тоже нет.

Неловкое молчание затянулось. Земибор глянул на дверь, нахмурил густые, подёрнутые уж сединой брови. Вскоре на княжну уже никто не обращал внимания, заговорили меж собой, продолжая трапезу. Сидящая рядом Годимира зачерпнула деревянной ложкой икру, на хлеб намазала, подмигнула лишь Мирине, откусывая маленький кусочек. И смятение лютое взяло от непонимания того, что происходит здесь. Мирина некоторое время смотрела на богато уставленный яствами стол, ничего не видя перед собой. Нет, нужно повидаться с Истиславом, другом отца и побратимом верным, да Яреной, женой его, расспросить обо всём. Мирина встрепенулась от пронявшего осознания, что их за трапезу не позвали, было поднялась, но рука Годимиры легла на руку княжны, призывая не волноваться. Мирина хотела скинуть её руку, но за дверьми шум послышался, а следом появилась и Световида, взволнованная, побледневшая, и снова губ её бледных коснулась нервная улыбка. За ней, словно тень, следовал и Вортислав, возвышаясь едва не на две головы княгини. Лицо его чуть вытянутое, загорелое обрамляли короткие тёмно-русые кудри, только чуб длинный небрежно падал на одну сторону, скрывая лоб и скулу.

Его серые глаза тут же приковались к княжне, снова насмешливые, издевательски-едкие. Мирина и забыла, как дышать, так сделалось неприятно внутри, будто колючку проглотила. Он быстро, хоть и неохотно, отвёл взгляд, обращая его на мужей, преклонил голову, отдавая дань уважения старшим. Неродной брат отца совсем не изменился, всё так же шагал расслабленно, так же смотрел на всех чуть исподлобья, будто всё вокруг только досаждало. Сел рядом с Земибором, оглядывая прибывших из Явлича воинов, и казалось, что не рад он их присутствию здесь да вынужден терпеть. Световида опустилась по другую сторону от Мирины — теперь уже и не выйти, будто прикованная с двух сторон и задушенная взглядом Вортислава. Недаром его недолюбливали — юркий, никогда не поймёшь, что у него на уме да на сердце, но отец, князь Радонег, всегда снисходительно относился к нему, всё же мать у них одна была, а её князь уважал и свято чтил память.

В хоромине воздух сразу наполнился мужским духом да яствами, настоялся, загустел, пропитывая одежду и каждый уголок горницы. Быстро захмелели мужи, даже молчаливый десятник Векула разговорился. И никто Мирину не пытался расспросить о том, где та была всю долгую зиму, весну да половину лета. Может, оно и лучше, разве не этого хотела? Но всё же странно и неправильно было, уж не знала теперь, что и думать. Никто не пытался её осудить или высказать негодование, всё было так, будто её и не было здесь. Мирина наблюдала, как пальцы Световиды иногда в кулак сжимались, подрагивали княгиня всё пыталась это скрыть, прятала руки. Годимира же, напротив, была весела, как и всегда, отвечала всем любезно, когда к ней кто-либо обращался, хоть и сосватана, да на уста никто платок не накидывал, как и на глаза, что горели живо да ласково, и мужчинам это нравилось.

А меж тем вечер прогорел. В хоромине всё больше сгущались сумерки, чернь разожгла повсюду светцы, и задышали стены теперь уже земным, живым огнём, делая черты лица мягче да плавнее — движения, а голоса отчётливыми, тягучими.

— Я хочу испить за здоровье княжны, дочери князя Радонега, — поднялся вдруг Вортислав, откидывая со лба чуб, поднимая чару. — За то, что с нами она, что жива, здорова, в бодром духе да при красоте своей, что только расцвела и созрела, и когда успела? — повёл бровью.

Внутри Мирины оборвалось всё от внезапной речи княжича, и как будто потемнело вокруг, стало как в норе. Она рассеянно посмотрела перед собой. Остальные бояре подобрались, также поднимая чары, не замечая в речах княжича долю издевки и гости из Явлича не отставали. Мирина вздрогнула от грохота чар, брызнули капли медовухи малиновой ей на руки. Вортислав, поглядев на неё свысока, припал жадно к питью.

Световида тоже подняла чару, не глядя по сторонам, отпила мелкими глотками. Мирина не сразу заметила, как все разом затихли и замерли на своих местах, а головы повернули к выходу. А заметив, посмотрела туда же. За долю мига до того, как увидела в дверях четверых рослых мужей, сердце в лёд обратилось, покрываясь тонким панцирем, перестав на миг биться, растрескиваясь на мелкие осколки, а потом бешено запрыгало в груди, что аж больно сделалось. Отказываясь верить своим глазам и понимать происходящее, княжна ощутила, как пол исчез под ступнями. Она вцепилась в край стола, отрицая всё, а меж тем хан Вихсар прошёл вглубь в окружении троих мужей, сразу видно — воинов, с саблями на широких поясах да в латниках с железными платинами по плечам и груди. Векула и Мечеслав поднялись с мест, напряжённые до предела, того и гляди оголят клинки, надулись на шеях и руках вены, взгляды потемнели. Световида встала, опередив всех, повернулась к вошедшем:

— Прошу к столу, — пригласила она широким жестом, как самых желанных присутствующих здесь гостей, предотвращая возможные недоразумение да стычки.

Мирина, онемевшая, проследила лишь глазами за свободной уверенной походкой Вихсара, за мужчиной, который сломал всю её жизнь и стал заклятым врагом на века.

Хан свободно опустился рядом с Вортиславом, княжич с валганом теперь соперничал могучей слаженностью, оба по-воински статны были. Только сейчас Вихсар обратил на Мирину свой взор. Чёрные воронки потянули вглубь, обжигая и пугая какой-то дикой звериной мощью, неуёмной, бурной. Замерзала рядом Годислава, разом растеряв красноречие. Братья смотрели во все глаза, совершенно не понимания ничего, как и Земибор, и остальные бояре, скованные недоумением, затравленные, будто в клетке. Засуетилась челядь, наливая в чары мёда гостям редкостным. В голове Мирины билось только одно — зря пришла сюда, поспешила, но теперь и нет пути отступления.

— За здоровье и благополучие присутствующих здесь женщин! — раздался грудной голос валгановского вождя, он приподнял чару. — По истине красота ваша ослепляет, — окинул он поочерёдно ласковым взглядом Световиду и Годимиру, упершись в Мирину, едва ли не дыру в ней просверливая. Опустила взор, не в силах вытерпеть нещадного накала. Вихсар припал к питью, и Мирина, сама не понимая, что делает, резко встала, едва не пошатнувшись от пронявшего бессилия, ощущая, как множество взглядов воткнулось в неё, будто крюки, что каждый тянул на себя. Лицо Векулы так и исказило изумление и гнев, да только как в чужом доме оголять оружие? Это святотатство, коли ничто не угрожает, и княгиня посадила за общий стол чужаков. Земибор, не ожидавший, что придётся сидеть с валагновским ханом за одним столом, нахмурил густые брови только сильнее, и взгляд его потускневший был обращён теперь внутрь себя, видно задумался крепко, посматривая на княгиню, переглядываясь с остальными мужами. Да и они что скажут, коли с миром пришли?

Сердце грохотало в груди княжны, ноги и руки онемели. Вихсар мгновение-другое наблюдал за ней, Мирина ощутила, как холодная волна окатывает её с ног до головы, вновь и вновь сокрушая — попала в самые когти зверя. Резко развернулась и пошла прочь. Челядь от вида её поторопилась расступиться, позволяя выйти за двери. И Мирина не видела дороги перед собой: в глазах потемнело от отчаяния, застилала ум злость. На матушку, на себя, на судьбу. Теперь понятно, почему Световида молчала — боялась спугнуть, сболтнуть лишнего, чтобы ни о чём дочь не заподозрила.

Казалось, что сердце после очередного удара разорвётся от потрясения, боли и жестокости Световиды. Как она могла так поступить с ней? Лаяли где-то на задворках цепные псы, голоса стражников раздавались с крепостных стен, но Мирина ничего не слышала, так звенело в ушах, оглушая напрочь. Хотелось просто закричать, зарыдать, ком подступил к самому горлу и душил, от обиды ли, от несправедливости, от всего вместе? И сама не помня, как, подобрав юбки, выбежала в сад, под раскидистые кроны яблонь с ещё зелёными, но отяжеляющими ветви плодами. Прохладный ветерок скользил по лицу, остужая горящие щёки, и платок успел где-то слететь с головы — потеряла. Мирина, наконец, остановилась, чтобы перевести дух. Куда бежит? Снова всё повторяется? Метались в голове бурей мысли и смятение, били в самое сердце.

Не сразу она услышала шаги позади себя, но успела скользнуть за ствол, да только теперь уже не спрячешься. Сначала она увидела приближающуюся могучую тень по земле, очертания которой становились всё явственнее, потом сапоги с серебряными бляшками, что сверкали в свете нарождающегося месяца. Взгляд скользнул выше, цепляясь за плат, что держал хан в руках, видно подобрал по пути. Мирина невольно коснулась волос. Подняла взгляд ещё выше, на грудь, увешанную амулетами, на сильную шею и подбородок, поросший короткой тёмной щетиной, напоролась на такие же тёмные глаза и невольно отвернулась. Задышала часто и глубоко. И как только хватает сил вынести это всё? Не увидела, но почувствовала, что Вихсар усмехнулся и как-то горько, надсадно вздохнул, будто у него самого не было желания терпеть это всё. Мирину затрясло.

— Не нужно так, Сугар.

— Я не Сугар, — резко повернулась она, — я княжна Мирина.

— Хорошо, пусть так, — к её удивлению, согласился он.

— Зачем ты сюда приехал?

— А разве не ясно?

Мирина сглотнула, выдерживая его твёрдый, непоколебимый, волевой взгляд. Такой взгляд ничем не сломишь, даже смерть не спугнёт, и Мирина поняла, что проиграла с самого начала, как только он нашёл её в лесу, теперь ей никогда не стать свободной.

— Ты не у себя в лагере. И увести ты меня не можешь, я воспротивлюсь, люди вступятся, — попыталась защититься, да только под его смеющимися глазами все слова стирались в прах и ничего не значили.

— Я не спрашиваю тебя, поедешь ты или нет, я приехал, чтобы забрать тебя.

— Нет.

Вихсар сделал шаг, оказываясь под кроной вместе с Мириной. От близости её затрясло сильнее, и мороз продрал спину, когда ощутила на щеке его горячее сухое дыхание, и запах терпкий ворвался, заполняя и вынуждая вцепиться в кору дерева.

— Тебе придётся, если желаешь своим родичам мира. Братья твои славные.

Сердце ухнуло куда-то в пропасть от его слов. Мирина сцепила зубы, смотря в чёрные омуты в серебряном свете кончиков ресниц. Такому плевать на всё, получит он своё если не миром, так кровью.

Вихсар улыбнулся ещё шире, видно почувствовав её смирение.

— Что же ты молчишь, ты теперь можешь выплеснуть на меня весь свой гнев, и я не причиню тебе вреда даже тогда, когда мы выйдем отсюда. Обещаю.

Княжна даже зубами скрипнула, так хотелось ей сказать, выплеснуть всё, но промолчала, зажмуриваясь. Это просто безумие какое-то. За что ей это всё!?

Он приблизился ещё, нависая горой, даже тень его, падающая от света месяца, давила.

— Выбирай, — сказал валгановский вождь, расправляя плат.

И Мирина явственно ощутила на своей шее льдистое Марино дыхание, пугающее, насмехающееся, жаждущее жертвы. Вот только почему она? Хотела бы знать. Валган всё понял без слов, взмахнул платом тяжёлым, покрывая голову княжне. Она будто в ледышку обратилась, в оцепенении наблюдая, как что-то металлически-жадное вспыхнуло в глазах его чёрных, как замерцали звёздные соцветия в их глубине так же, как у него над головой.

— Что ты им сказал?

— Пока ещё ничего.

— Я не поеду с тобой.

— Поедешь. Тебе удалось от меня сбежать, — сказал он приглушённо и вкрадчиво, — я бы должен тебя наказать за это, но не стану. И уж поверь, многое не стал делать из того, что ты действительно заслужила, — собрал он концы плата в кулаки, притягивая княжну к себе, склоняясь ещё ниже.

Мирина всё смотрела и проваливалась в глубину завораживающую, губительную, понимала, что опасную, но не в силах была даже пошевелиться, сознавая, что ничего не сможет сделать против его желания и несгибаемой воли.

— Убери от неё руки!

Мирина вздрогнула и отшатнулась от Вихсара, опомнившись разом, что тот стоит слишком близко к ней, а она, будто одурманенная, позволила. Под сенью деревьев мелькал Нечай, быстрым шагом приближался, грозно надвигаясь, того и гляди оголит оружие, которое разрешили Боги дать отроку, ставшему теперь мужчиной. Конечно, на Вихсара его слова никак не повлияли, стоял себе, как и прежде, никуда не двигаясь. По сравнению с опытным могучим воином Нечай волчонком казался, возжелавшим задиристо поиграть с опасным зверем, даже за рукоять меча схватился. Всё же на лице хана дёрнулись желваки. Хоть он никакого вида не подавал, но дерзости не потерпит, тем более от юнца, это Мирина ощутила кожей. Едва княжич приблизился, сестра бросилась к нему и охнула, когда о твердую, как сталь, грудь ударилась, понимая насколько он возмужал. Нечай был напряжён весь до предела, в глазах лютый гнев закручивался вихрем, и смотрел он прямо, бесстрашно, ослеплённый гневом.

— Нечай, не нужно, — попыталась Мирина перехватить его внимание, но тот и бровью не повёл, держал взгляд крепко, и у княжны колени затряслись от страха, только представила, что с ним может сделать валгановский вождь.

— Иди в терем, Мирина, — твёрдо велел княжич.

— Нет! Нет, — зашептала она и увидела из-за спины его, как бежит, путаясь в подоле, княгиня, а за ней остальные женщины, среди которых была и Годимира, да лезть вперёд всех побоялась. Впрочем, что Световида тут сделает? Не позорить же сына, бросаясь к нему с мольбой не совершать глупости. Княгиня остановилась, побелевшая, как месяц на небе. Так и остолбенела, замерла в паре саженей с искажённым от ужаса лицом, понимая, что сделать может Вихсар с юнцом, едва ступившим на тропу воина.

Мирина повернулась, глянув на валгановского вождя, лицо которого было вовсе непроницаемым, что лёд на реке, и не предскажешь, каким будет следующий его шаг: накажет ли наглеца или пощадит, рассмеётся в лицо — этого княжна не представляла, она совершенно его не знала, хоть пробыла в плены долгие седмицы. Но от внимания не ускользнуло, как ладонь Вихсара легла на рукоять оружия, и Мирина содрогнулась вся от ужаса, что разнёсся по венам, остужая кровь. Сознавая, что может сейчас произойти, повернулась к брату.

— Я с ним поеду, Нечай, — вырвалось само собой, чтобы поскорее прекратить это безумие.

За женщинами вышли уже и витязи Явлича, как бы только хуже они не сделали. И ком волнения дикого и тошноты к горлу подступил, но Мирина быстро проглотила слёзы, не позволяя себе показывать и доли сомнения в собственных словах.

Казалось, слова её подействовали только через время, пробились через толщу ярости, плечи юноши чуть опали. Он опустил взгляд на сестру, непонимающе уставившись на неё, лишь морозной коркой покрылись голубые глаза.

— С ним?

— Да, — кивнула твёрдо.

Черты Нечая, уже чёткие, но ещё не огрубевшие, стали резче вдруг, от чего накатила неуверенность, но Мирина быстро поборола её.

— Отец бы не одобрил, — ответил лишь брат, вперившись теперь в сестру, царапнув каким-то осуждением, что для неё хуже смерти было, но осуждение это тут же погасло в его глазах ясных, голубых, пылких и ещё совсем юных, сменившись растерянностью.

— Сын, оставь! — выкрикнула со своего места Световида, наблюдая за всем со стороны.

И как только хватало на то выдержки? Да всё же, видно, не в силах сдерживать страх за чадо любимое. Через наполнивший голову туман и тяжесть Мирина видела, как Нечай, плотно сжав губы и больше не сказав ни слова, отступил, скрывая в глазах непонимание и смятение, а может быть, и презрение. А ведь он за неё вступился, не побоялся, отец бы гордился. Нечай прошёл мимо матери, та, проводив его взглядом, сжала руки в кулаки, сдерживаясь, чтобы не броситься вслед, а потом резко повернулась к Мирине и посмотрела так люто и ненавистно, будто грудь стрелой пронизала.

— Завтра буду ждать тебя у главных ворот, — дёрнул к себе голос низкий Вихсара.

Княжна лишь поглядела на валгана через плечо, повела им зябко, пообещав себе в мыслях сбежать вновь, попытаться, хоть вернуться теперь и некуда, коли уже обещала себя ему перед родичами, всеми домочадцами. И, наверное, впервые ощутила она горькую, как полынь, ненависть и омерзение к себе же. Она отвела взор от Вихсара и пошла в сторону хоромин, не обращая ни на кого внимания. Только потом заметила, что за ней следовали Векула с Мечеславом. Им нужны были объяснения.

Мирина остановилась уже у построек теремных, обернулась, глянув на сурового, здоровенного, что гора, Векулу и пребывавшего в хмуром недоумении Мечеслава.

— Возвращайтесь в Явлич, там вы нужнее.

— Дык как же… — вступился было Мечеслав.

— Передайте княжичам мою благодарность за все хлопоты, — Мирина запнулась, сглатывая слёзы, вставшие камнем в горле, и, дёрнув плечом, глянула на небо, на котором уж звёзды пропали и месяц — к дождю. — Холодает уже, доброй ночи, — сказала и пошла прочь, оставляя витязей во дворе под густеющим чернотой ночным небом.

Они ведь ехали сюда, не думая увидеть здесь валгановского вождя, как и Мирина не ждала того. Всего лишь на миг представила, что было бы с Нечаем, если бы позволила вступиться, и мёртвой стужей окутало. Нет, не нужно никакой вражды, и войны не желает она ни для кого, крови напрасной. Права Световида, лучше добровольно уйти, как бы горестно и больно от того ни было.

Мирина не помнила, как поднялась по лестнице, очнулась, когда следом за собой услышала быстрые шаги. Световида уж к ней спешила, взволнованная, бледная до серости. Княжна поспешила войти в горницу, чтобы разговор предстоящий никто более не услышал.

— Выйди, Евгастья, — попросила Мирина встрепенувшуюся от неожиданности девочку, сидевшую на лавке за веретеном. Та, как завидела княгиню в дверях, голову пригнула, опустила взор в пол и не поднимала, пока за дверь не выскользнула, что мышка юркая.

В свете лучин черты Световиды и вовсе были резкие, холодные, словно из льда вырубленные, а из глаз ярь обжигающая хлестала безжалостно, будто сухими вспышками молний, предвещая лютое ненастье. И верно день этот сумасбродный не закончится никогда.

— Ну что, добилась чего хотела? — набросилась княгиня, едва только ушла чернавка.

— Не хотела! — попыталась защититься Мирина, отводя взгляд от разъярённой матери, следя из-под опущенных ресниц, как колышется огонь светца.

Но Световида вдруг бросилась к ней сама, схватила за плечи, тряхнула.

— Добром прошу, уходи с ним миром, — зашипела она сквозь зубы сдавленно, умоляюще. — Они братья тебе, пожалей! Он убьёт их, сожжёт детинец.

Мирина и дышать забыла, как, заморгала часто, не узнавая мачеху, а каждое сказанное ей слово будто клеймом отпечатывалось на душе, так невыносимо было слушать её мольбу и слова страшные. И след усталости и дикого напряжения отразился вдруг на лице женщины, в глазах, делая её намного старше. Груз неведенья видно мучил её не один день, и теперь это сказалось, едва она слабину дала. Видно давно валганы ожидают тут её, держа всех в надрыве, и княгиня вся как на иголках, теперь понятно её поведение отчуждённое, а после — безумство.

— Я пропаду с ним, если уйду, — вырвались само собой.

— Не пропала же до сих пор, расцвела только. Да и по нраву ты ему пришлась, сильно не обидит.

Слова словно ковшом горячей воды окатили с головы до ног, ударили в грудь, и рубцы на спине зачесались, напоминая о том, насколько ласково он её привечал у себя. Хоть понимала, за что получала наказание, да не могла этого терпеть, просто невозможно было. Никто никогда не обращался с ней так.

— Что ты такое выдумываешь?! — взъярилась Мирина от несправедливости, не веря своим ушам. Неужели совсем мачеха обезумела от отчаяния?

Но княгиня мимо ушей пропустила её крик, вырвавшийся из самой глубины души, усмехнулась, кривя блеклые губы.

— А то и говорю, он же за тобой приехал, просил отдать в жёны. А как смотрел на тебя! Слепая только не увидит, как жаждет он тебя, такое невозможно нарочно показать, женщину не проведёшь, бабье чутьё не обманешь. Ты верно глупая, что не замечаешь, какими глазами смотрит он на тебя. Да он влюблён просто в тебя без остатка. Любая девка мечтает, чтобы на неё смотрели так голодно, вожделенно.

— Замолчи! — шикнула Мирина, не в силах это слышать, накрывая уши, отказываясь воспринимать всё. — Не говори ничего. Не надо!

— Что, не хочешь?! — всхлипнула надрывно Световида, видя, что по самому живому бьёт, фыркнула зло, будто в отместку, будто только и ждала этого, терпя и копя в себе столько времени. — Да ты сама во всём виновата! И из-за тебя теперь страдают все! — резко выкрикнула она, и голубые глаза княгини потемнели до черноты, колыхнулись отблески огней от святцев, и мороз пробрал от вида её неузнаваемого. И ясное же дело, что мать за детей кровных заступается, за свою плоть и кровь. Мирина, слыша, как бешено колотится сердце, ощутила, как душные слёзы обжигают щёки. В том, что Вихсар убьёт братьев, не сомневалась, и если это и есть любовь, то безумная, страшная, уродливая, ей такой не нужно, уж лучше ничего. Но то, что она виновата и наслала беду не только на своё семейство, но и на племя своё, ощутила явственно и остро.

— Если бы ты не спала с братом моего отца, ничего бы такого не случилось! — вырвались сами собой боль и обида, что копились, бродили в душе уж много дней, да только легче от того не стало.

Световида даже в лице изменилась, так и окаменела на месте, дрогнули её губы, а взгляд и вовсе опрокинулся в бездну ледяную.

— Много ли ты знаешь о жизни, чтобы судить, — только лишь сказала она.

И Мирина невольно отвела взгляд, укоряя себя за подобные слова.

— Да ты просто сама не любила никогда и хочешь, чтобы всё тебе на блюдечке преподносили. Не дождёшься! Да я даже не знаю, что валгановский вождь нашёл в тебе кроме того, что между ног у тебя.

Мирина вспыхнула, как сухой пух, что даже искры посыпались перед глазами, и вместе с тем стыд обжёг.

— А что ты так краснеешь? Будто девица невинная. Думаешь, я не догадываюсь ни о чём? Да с первого взгляда по тебе можно было прочесть, когда вернулась ты, что задрала подол ему. И надо же, вернулся, да не просто забрать, а невестой назвать своей?! — зло и с какой-то долей завистливости улыбнулась Световида. — А Вортислав… — княгиня замолкла, ища в себе силы успокоиться немного, вздохнула устало и задумчиво. — Вот и мне хотелось такого, чтобы не отрывал глаз, чтобы нужно было не то, что под юбками, чтобы не только телом, но и душой прикипел. А с каждым годом, когда красота увядает, жаждешь этого всё сильнее, как воды в засуху. Да что я тебе это всё говорю, — махнула она рукой и к двери шагнула, намереваясь прекратить этот бесполезный спор.

А Мирина так и осталась стоять посередине горницы, выпитая до суха, что даже и слёзы перестали жечь глаза, такое равнодушие, а вместе с тем отвращение от всего, что услышала, накатило.

— Это ты не понимаешь, что значит жить в неволе, — бросила она уже в спину мачехе.

Световида остановилась, расправляя плечи, вытягивая шею, обернулась, и Мирина даже отшатнулась, испугавшись её вида.

— Ты всегда была гордячкой, и сейчас строишь из себя важную особу. Каждая баба знает, что мужикам нужна покладистость да ласка, и своё раздутое величие ты для другого дела прибереги. Мужчины не любят проигрывать. И он не проиграет, не из таких. Любым путём добьётся своего, сломает рано или поздно. Да и забыла ты видно, что участь наша такая в роду правящем — не только о себе должна думать. Меня тоже выдавали, не спрашивая о том, хочу ли за него, — сказала Световида на одном выдохе и замолкла.

Звенящая тишина тут же залила пустоту светлицы, заполная всё, проникая внутрь. Ещё миг смотрели в глаза друг другу, и Мирина наблюдала, как перетекают тени по осунувшемуся лицу женщины, а потом Световида отвернулась, толкнула створку и вышла.

Хотелось бить стены, сносить всё, кричать, бежать прочь ото всего этого безумия, но боль всё сильнее поглощала, утягивая на самое дно, выжимая все силы до капли. И не оставалось воли противостоять всему совершенно. Её всё ещё потряхивало от разговора. Взгляд затуманенный невольно упал вниз, зацепившись за ленту в косе, она, сжав зубы, зло дёрнула её, выплетая из волос, на пол бросила, растоптав яростно, и уже лежала та, запачканная вся грязью.