По хребту пробежала дрожь к самому загривку. Пребран поёжился и подложил ещё поленьев. Горький мокрый дым повалил в лицо. Сощурившись и натужно прокашлявшись, он сжал озябшие пальцы и, сунув руки под кожух, придвинулся ближе к костру. Он мёрз, но по спине пот бежал ручьём. Пребран скривился, вспоминая, как покидал Доловск. При оружии, с кунами, да ещё у него была лошадь, и приступы не так душили его. Княжич был ещё крепок, как вол. Что стало с ним теперь? Мёрз, как дряхлый старик, немощь одолевала его к концу дня, и он валился с ног. К лешему всё! Он жаждал одного — прибыть к месту. Сколько уже было таких стоянок за время пути, потерял счёт. Ещё одна седмица, ещё один день пролетел как сон — бессмысленный, холодный. Дни были настолько однообразны, что представлялись серым полотном: дорога, ночёвка под холодным небом и снова дорога, и он уже начал думать, что именно это забирает у него силы — вид ненавистных морд изо дня в день. И однажды Пребран осознал, что их стало куда больше — некрупный отряд превратился в настоящую рать. Степняки прибывали, как грибы — с каждым днём всё больше. Княжич и заметить не успел, а за ним уж змеиным хвостом тянется войско.

— Недужится?

Всё это время Вагнара подсаживалась к нему и заводила разговоры о травнице. Всё выспрашивала о ней. Он рассказывал её всё что помнил, не оставил в тайне и ночь в бане.

Пребран опустил голову. Ведьма, как ей удаётся подчинять себе стольких людей? За время пути он успел изучить княженку и не знал, восхищаться ей или ненавидеть её, хотя последнее она, несомненно, заслужила, заслужила казнь.

— Тебе-то какое дело? Я всё сказал, что тебе ещё от меня нужно? — не повернувшись к Вагнаре, огрызнулся княжич.

Он услышал, как княженка равнодушно хмыкнула, тогда он повернулся. Из-под его внимания не ушло, как Вагнара с приближением к Деннице ожила, и как сейчас хищно горели её серые, что сталь, глаза.

— Я хочу помочь.

Пришла очередь Пребрана небрежно хмыкнуть. Он отвернулся, снова уставившись на языки пламени, крепче прижал ладони к рёбрам, пытаясь хоть как-то согреться, но тепла не было, оно утекало с каждым днём.

— Что ты ей скажешь, когда явишься на порог? — вдруг спросила она.

Пребран вспыхнул, до скрежета стиснул зубы, сдержав рвущиеся с языка грубые слова. Вагнара била по самому уязвимому, но как ни пытался уйти, а такого исхода нужно было ожидать.

— Думаешь, она откажется от своего гнезда и пойдёт за тобой?

— Если она не пойдёт со мной, я сгину в этой реке… — отчаянно и с раздражением выплеснул он из себя боль.

— Она пойдёт.

Пребран резко повернулся к Вагнаре. Её слава стали слаще мёда, спасением от жажды, от гибели, освобождением от тяжести. Но это всё тут же растаяло. Нет, она его не примет, после того, что сделал с ней.

Блеклые губы девки растянулись в липкой улыбке, от чего внутри всё упало. Вагнара просто играет с ним, как кошка с мышью, дразнит. Сглотнув подступившую горечь, княжич сдавил кулаки, что хрустнули костяшки. Он в заточении, его жизнь в чужих руках, в темнице, и деваться теперь некуда. Он готов слушать, готов на всё.

— Почему ты так думаешь? — процедил он, перебарывая злость к самому себе.

— Она ведь как-никак служительница, и ей известны сострадание и человеческие муки. Будь уверен, пойдёт.

Пребран хотел, было, вспылить, что жалость травницы ему не нужна, но признал, что ныне кроме сочувствия он не вызывает ничего в других. Даже степняки перестали обращать внимание на чахнущего, истлевающего с каждым днём пленного. Стиснув зубы, княжич промолчал, наблюдая небрежную ухмылку Вагнары.

— Марибор, наверное, уже прознал о нас, будь осторожен. А Зариславе скажешь, что Марибор мой, — последние слова она прошипела так, что в животе у княжича поледенело. — Он всегда был мой, и я пришла к нему, а она пусть уходит.

Пребран высунул руки на холод и напряжённо отёр лицо, не веря в то, что его пути подходит конец, что всё это закончится, как страшный сон, и он сможет вернуться назад, в Доловск, вместе с Зариславой…

Кто-то окликнул княженку, она поднялась, одёрнув полушубок, поправив пояс с ножнами, и, больше не сказав и слова, отступила, оставив пленного одного.

На следующую ночь, когда на деревню Кривицу, к которой они подобрались поздним вечером, опустилась мглистая темень, сквозь мутный туман полыхнули огнём первые избы. И всё погрузилось в густой, как кисель, мрак. Пребран отдалённо слышал дикие крики, надрывный плач, будто находился где-то по другую сторону яви, будто через бычий пузырь он слышал лязг железа и чуял чужую кровь, много крови. Он, находясь в этой жестокой схватке с ужасом, наблюдал, как полыхала кишащая степняками, словно озеро при нересте, деревня. Враги расправлялись без доли сожаления с теми, кто пытался напасть с вилами или топорами, некоторым удалось зацепить двоих степняков, но тут же платились. Блеск стали — и головы их катилась с плеч. Всё горело, освещая обугленные стены разгромленных изб, зиявших чёрными, как скважины в скалах, оконцами. Огонь жрал последние избы и капище, возле которого из последних сил отбивались деревенские, старики, женщины, отроки. Но против стольких воинов бессмысленно. Степняки загнали оставшихся селян в избу, обложив стены сеном. Поджигать не спешили, будто ждали чего-то. Потом наступила утро и тяжёлый смог, что опутал развалины, душил. Несколько раз Пребран пытался сбежать, но степняки нагоняли его, не давая и шагу ступить из лагеря. А с наступлением ночи супостаты всколыхнулись как шквальная волна, а потом на деревню, вдруг обрушился град горящих стрел, вонзаясь во всё, что попадалось на пути - в разбегающихся кто куда по лагерю степняков, в чёрные стены уже сгоревших изб. Полыхнула и дом с пленными, заголосили внутри женщины. Пребран спрятавшись за телегу наблюдал, как воины в броне ворвались в деревню, как вихрь, рубя всех, кто попадался им на пути. Как и задумывала Вагнары, воины города Агдива напали первым. Озираясь по сторонам Пребран больше не мешкая, сорвался с места. Потеряв зрение и слух, он как обезумевший побежал прочь из пекла. Всё внутри дрожало, клокотало сердце, он, задыхаясь, подавлял скверну внутри себя, отгоняя мысли о том, что уподобился ползучему гаду, связавшись с супостатами и сбегает с поля брани, как предатель.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это всё пройдёт, просто нужен отдых, твердил он себе, не чувствуя ног под собой.

Но как бы себя не утешал, перед глазами стояли лица тех, кто отчаянно защищал свои семьи. Глаза их жутко горели, пронзительно, ненавидяще, жгли, обращая в пепел. Если Пребран раньше не верил, что одним взглядом можно убить, то ныне убедился в том.

Его преследовали. Как он не надеялся на то, что степняков отвлекли агдивцы, за ним всё же был пригляд. Несколько стрелы пытались нагнать его, со свистом проносились у виска и над головой. Пребран уклонялся, петлял, но не останавливался, падал, но поднимался и вновь кидался в бег, через колючие дебри распарывая одежду и кожу на руках, лице. Снова падал не чувствуя ушибов ни боли, ни усталости. Пока не вырвался на луг, поросший едва ли не выше его самого дербенником. Лёгкие его горели и обратились в камни, ноги стали свинцовыми и он не ощущал их вовсе, слышал только, как чавкают сапоги в болотистой жиже. И хоть больше он не видел ничего, его не покидало чувство, что за ним следуют, что смерть дышит ему в затылок, лижет не защищённую ничем шею, спину, подстёгивало только ускориться. Оглядываясь, Пребран видел как огненное зарево расплывается алой рекой над деревней, как столбы чёрного дыма поднимаются ввысь, сливаясь с ночным небом.

Вырвавшись из густых топких зарослей, из последних сил он взобрался на косогор и бессильно упал ничком на голую твердь, зажав уши, глаза, и больше ничего не слышал, кроме своего крика, ничего не чувствовал, кроме своей боли, что пробивала его грудь копьём. Сипло и надрывно дыша, он унимал клокотавшее в груди сердце, которое едва не разрывалось на части. Его трясло. Это была последняя капля — он выгорел изнутри.

Пребран очнулся поутру. Кто-то скулил в гробовой рассветной тишине. Пришёл в оцепенение, едва узнав свой голос. Омерзение к самому себе объяло, подкатил к горлу ком отвращения. Он гнусное ничтожество, и вся его жизнь никчёмная, пустая. Кляня себя, княжич едва не завыл, вторя удаляющемуся вглубь сознания плачу. Свернувшись на земле, он натянул кожух на голову, задавливая в себе гнев. В полубреду лежал он так долго, пока не осознал, что закоченел. Пришлось, пересилив себя, подняться, опираясь о шершавый еловый ствол. Всё тело ломило, и каждое движение причиняло только немыслимую муку, саднила и жгла кожа на скулах и губах, исполосованные глубокими царапинами пальцы и ладони едва шевелились и сжимались. Во рту стоял неприятный вкус собственной крови и гари. Пребран, опустив руки, осмотрелся.

Он был совершенно один на берегу реки, всю оставшуюся ночь пролежал под кривой елью. Вдохнул свежего речного воздуха, и его обняла мягкая влажная тишина, как будто на землю опустился обильный снегопад, приглушая все звуки, замедляя движение воздуха, возвращая измученного мужа к жизни. И слава богам, в голове не слышно было ничего: ни криков, ни лязга железа. Всё осталось там, позади. Выстоял ли агдивцы против не одной сотни степняков, мало верилось и нужно было поспешить, пока враги не добрались до острога, быстрее, чем он увидится с Зариславой и уведёт её.

Сонно хлынул ледяной ветер с Денницы, зашелестела хвоя над головой, мелкая морось окропила лицо с колючей еловой ветки. Княжич запрокинул голову к небу, всматриваясь сквозь прорехи скудной кроны в низко клубящиеся унылые облака. Князь Вячеслав, верно, оставил попытки искать сына, раз до сих пор за ним нет погони. Впервые Пребран пожалел, что отец не заточил его в тереме, не осадил, не сослал куда-нибудь подальше от родной стороны, от всего этого кошмара.

Он задумался — сможет ли посмотреть родителю в глаза?

"Плевать", — фыркнул себе под нос, поднимаясь с сырой земли.

Оглядел обрывистый пустынный берег. В глазах помутнело. Предчувствие встречи с Зариславой будоражило, заставляя княжича вздрагивать. Тучи поднялись от горизонта. Окоём яро полыхнул, как костёр на Купалу. Коло солнца слепило глаза, окрашивая берег, на котором стоял, что истукан, Пребран, в багряный цвет. Вскоре небесное светило потухло, погружая реку в тусклый рассвет.

Княжич отвернулся, тряхнул головой и неспешным шагом, прихрамывая на левую ногу, двинулся по каменистому берегу, забирая чуть на север. Ещё через сажень, стало совсем светло, завиднелись дальние очертания реки, что чёрной лентой уходила вдаль, и не было ей конца. Пребран снова стал мёрзнуть. Вдыхая морозный воздух и выдыхая пар, он прятал нос за поднятый до ушей ворот кожуха. С приближением к острогу он всё явственнее чуял, что его попытка забрать травницу будет тщетной. И с остервенением гнал прочь от себя эту мысль, но та, как надоедливая муха, возвращалась и кусала в самый неожиданный миг, и внутри, как весенняя почка, набухала ярость.

Он смахнул с глаз проступившие от холодного ветра слёзы, поднял голову, чтобы осмотреться. Дыхание застряло в груди, а сердце замерло, покрывшись льдом. Колени подогнулись, будто он шёл по болоту, и ноги его вязли в тягучей трясине. Вдали в серебристой пелене тумана замерцали тускло огни — то были факелы на крепостных стенах. Очнувшись и передёрнув плечами, Пребран, не медля больше, двинулся дальше, быстрее — невидимая сила гнала, не позволяя замедлиться, не чувствуя растекающейся жидким свинцом боли от колена к бедру и поясу. Но с приближение шаг становился твёрже, хоть внутри всё разрывалось, раскалывалась его уверенность на тысячи калёных осколков. Вновь представил встречу с Зариславой. Что скажет ей, когда увидит? И как в лихорадке твердил — главное не напугать, не показать своего отчаяния. Он должен держать себя в руках.

Из ступора его вывели мужские голоса. Кажется, его заметили. Послышался шум, грохот ставень — ворота раскрылись. К путнику вышли крепкие воины в броне. Пребран, вобрав в себя воздух, не остановился, поднимая руки, показывая, что он без оружия. Двое из них отделились от остальных и стремительно приближались. Пребран сделал ещё один шаг, опустил руки и остановился. Грохот сердца отдавался, казалось, в самом горле. Он не слышал, как его расспрашивали стражники, не слышал и не осознавал, что отвечал им. Кажется, он сказал своё имя, сказал, откуда он, а воины лишь хмурили густые брови, сверкали на него недоверчивыми взглядами, уверившись в том, что Пребран желал им зла. Наконец, один из них, самый старший, с кудрявой бородой, дал знак отвести путника в острог. Княжич не успел опомниться, как оказался за стенами в кругу огней и воинов. Вагнара была права — они готовились.

Дыхание его оборвалось, когда среди мужей в самой дали средь построек он выхватил взглядом светловолосую макушку. Зарислава так же стремительно исчезла, как и появилась, будто видение или это и впрямь ему почудилось.

— В поруб его, — врезался клином в голову княжича тяжёлый голос.

Страх разлился льдом по венам — он должен встретиться с Зариславой.

Пребран не успел оглянуться, как его распоясали стражники, сняв тот затупленный нож, который ему оставила Вагнара в походе. Забрали и кресало, спасибо, что не раздели догола.

— Кожух оставьте, околеет ещё, — скомандовал, по-видимому, главный среди них.

Кто-то толкнул пленного в плечо, заставляя идти, и когда Пребран повернул голову, в его глазах мгновенно мелькнуло узнавание. Крепкого русоволосого воина он точно виделоднажды в Волдаре. А вот тот, похоже, не узнал молодого княжича.

— Вратко! Да, ты Вратко! Ты стоял на воротах в Волдаре. Я помню тебя.

Вратко обернулся на зов, и всё внимание воинов перешло к нему. Спустя мгновение, воин нахмурился, вперив взгляд в доловского княжича. А потом в его лице мелькнуло озарение.

— Как ты тут оказался? Почему один?

Пребран рассеянно моргнул.

— Я…

Мужи и старики всё больше скапливались вокруг них и слушали. Пребран ощущал, как в его спину врезаются десятки настороженных обозлённых взглядов.

— Я был у степняков в плену и сбежал, когда воины острога напали на лагерь, — проговорил княжич как на духу, и внутри него всё задрожало то ли от ненависти к опостылевшим степнякам, то ли от усталости. Длань бога давно отпрянула от него, он проклят. Пребран стиснул челюсти, вглядываясь в суровые, не верящие ни единому слову лица старцев, в матёрого Вратко. Сейчас Пребран по сравнению с ним чувствовал себя новорожденным телёнком, беззащитным и жалким.

Волдаровского воина неожиданно отстранил седовласый старик.

— Нам неведомо, кто он такой, посадите его в поруб до возвращения князя. Пусть Марибор решит, что с ним делать, — проговорил старик звучно, на весь детинец, и тяжело оглядел мужиков, мгновенно осадив их любопытство.

Пребран, как жеребец, замотал головой, противясь и вырываясь из рук ватажников, прикусив себе язык — если хоть слово скажет о Зариславе, ему точно несдобровать. Поруб в лучшем случае ему обеспечен.

— Гоенег, — вступился Вратко, — он же сын доловского князя Вячеслава, негоже его в поруб-то, как татя какого.

Старец снова обратил на княжича цепкий взгляд. Воцарилось молчание, Пребрану больше никто не пытался заломить руки.

— Хорошо, — наконец выдавил Гоенег. — В дружинную избу его заприте.

Больше не церемонясь, Пребрана подхватили с обеих сторон и повели прочь со двора. Пленный не сопротивлялся, да и какой был смысл — ему не одолеть сейчас никого. Княжич обернулся в сторону терема. Если Зарислава видела его, она должна прийти к нему, должна. Он буквально ощущал её нутром, её запах пьянил и дурманил голову, сводил с ума, и Пребранв полубреду шёл через двор. Парни вывели его к постройкам, поднялись по добротному порогу к крепкой длинной избе, что, видно, и была "дружинной" – главным кровом для всяческих сборов. Дверь распахнулась, пленного грубо затолкали внутрь.

— Посиди пока тут, — услышал он сухое напутствие.

Княжич в кромешной темноте не увидел порога, споткнулся, едва не упав на дощатый пол. Замкнулись щеколды по другую строну двери.

Попривыкнув к темноте, различил просторную горницу, посередине которой простирался длинный массивный стол. Пребран прошёл вглубь, шаги эхом отдавались в пустом помещении. Под потолком виднелись несколько прорубленных оконцевразмером с его голову, из них сочился занимающийся рассвет. Всякие мысли о побеге пленный отмёл. Отсюда не выйти, да и наверняка догляд остался у порога.

В голове звенело, точила виски боль, благо, в избе было куда теплее, чем снаружи. Если бы он не узнал Вратко, и его посадили бы в поруб, всё оказалось бы куда хуже.

Пребран без сил опустился на скамью, положив локти на стол, уставился в стену. Он и забыл, когда сидел вот так за столом, по-людски, когда грелся в избе. Прошлая жизнь теперь казалась сном, и Пребран вдруг испугался собственного осознания —так, как прежде, может уже не быть.

Мысли беспорядочно мельтешили, что мошка, не давали покоя. Пошевелившись, княжич опустил гудящую голову на сцепленные в замок руки и закрыл глаза, дыша ровно и тихо, вслушиваясь в каждый шорох, что попадал в горницу из окон. Совсем упокоиться не давала невыносимая боль, что давила в затылок так, как если бы голова оказалась зажата между жерновами.

Княжич вздрогнул и открыл глаза, когда внезапно услышал топот, резко поднялся, что в виски бешено застучала кровь. Кажется, он задремал, и не было понятно, сколько прошло времени, но в горнице было по-прежнему сумрачно. Щёлкнули задвижки, дверь отворилась, пуская в горницы свет от факела, на порог взошёл рослый юноша. В руках его была деревянная резная плошка. Взгляды их пересеклись.

— На, вот, согрейся, передать просили, — сказал он.

Пребран сделал пару шагов, недоверчиво глянул на питьё, а потом на парня.

— Пей, не отрава, — убедил тот.

Княжич обеими руками принял тёплое терпко пахнущее подношение, поднёс к губам, отпил. Вкус сбитня он узнал сразу – пряный, немного жжёт язык и нёбо, но он не обратил на это внимания, не помня себя от радости, стал пить жадно, пока не почувствовал, как мягкое обволакивающее тепло разливается по жилам, окутывая, согревая. Давно он не пил такого вкусного сбитня, и вкус уж забыл. Осушив плошку, он, утирая рукой уста, не спешил вернуть посудину.

— Как тебя звать?

Парень сощурился, задумавшись, говорить или нет.

— Всеволод.

Не отводя взгляда,Пребран думал, как поступить. Всеволод молод, заговорить его проще. Княжич глянул в сторону выхода. На пороге из-за приоткрытой двери в свете факелов маячили тени стражников, не нужно, чтобы кто-то его услышал.

— Мне это питьё не поможет, и жить мне осталось недолго, — начал вкрадчиво пленник, значительно сбавив тон. — Я болен, мне нужна помощь. Знаю, что в остроге живёт травница Зарислава. Помоги мне, я нуждаюсь в её снадобьях. Скажи, что княгиня Радмила ей этого не забудет и отблагодарит.

Парень смотрел напряжённо и долго, но, кажется, поверил, да и как не поверить. Как ни отрицал Пребран, а выглядел он и в самом деле худо, к тому же дорога и скверная еда потрепали изрядно.

Всеволод не успел ответить, внутрь заглянул один из стражников, проверяя, всё ли в порядке. Княжич вернул плошку и отступил. Всеволод, бросив на него последний вселяющий надежду взгляд, направился к выходу. Едва створка прикрылась, щёлкнули замки.

Пленный медленно прошёл к запертой двери и, развернувшись, прислонился к ней спиной, медленно сполз на пол, уронив голову на грудь. Сбитень облегчил муки, в голове приятно зашумело, а мысли начали таять, словно масло на огне. Но сердцу не помогло, оно болело, и к горлу безвольно подкатил ком, задушив слезами. Пребран запустил пальцы в успевшие отрасти за время пути вихры, зажмурился, до скрежета стискивая зубы.