Огонь горел внутри, растекаясь горячей рудой по телу, наливая его свинцом. Каждое движение приносило лишь страдание. Мирослав не сразу осознал, что он ещё жив. Где-то в отголосках его разума трепетала мысль о том, что он должен что-то сделать. Но что именно, не мог осознать. Его захлёстывало новой волной жара, тогда становилось невыносимо больно, и княжич желал только одного — поскорее избавиться от мук, освободить душу и кануть в небытие, лишь бы огонь перестал терзать и жечь.

Ощутив на лбу, скулах и губах прохладную влагу, княжич успокаивался, но стоило прохладе исчезнуть, как пожар вновь накрывал его с головой.

Высвобождая стон, Мирослав трясся в лихорадке, метался по подушке, и влажные от пота волосы липли к лицу. Кто-то держал его, пытался поить водой, и он пил, утихал и снова полыхал. Так продолжалось целая вечность, но однажды, княжич разлепил мокрые ресницы и понял, что находится не в пекле, а в тёмной без единого окна клети.

У очага он приметил женскую фигуру. Ведьму он узнал бы, даже если бы умер и заново переродился. Ясыня сидела на полу в ворохе овечьих шкур, плела кружева, ловко перебирая пальцами нити. Казалось, что не замечала очнувшегося княжича, или делала вид, что не замечала.

Мирослав ошарашенно пошарил взглядом вокруг себя, ища что-то острое.

«Как он оказался здесь? Хан-Бату вёз его к бурянам!»

Висели на гвоздях полотна, у очага стоял чан с водой, пахло травами с металлическим привкусом крови, и по всему — его собственной. Нашёл серп, лежащий у входа на лавке. Нахлынувший гнев сдёрнул Мирослава с лежака.

Ясыня медленно подняла голову, и княжич застыл, не в силах шелохнуться, безвольно рухнул обратно на твёрдую постель.

Дёрнув одну из нитей, ведьма потянула силы Мирослава, что руки и ноги его проняла судорога. Жёстко скрутила боль так, что кости заломило, а мышцы будто живьём сдирали невидимые ножи, выворачивая нутро наизнанку. Мирослав откинулся на перину, извиваясь, закричал:

— Перестань!

Задохнулся то ли от гнева, то ли от отчаяния и безысходности, понять не мог.

Невидимые глазу ножи отпрянули, оставив измученное тело в покое. Ведьма снова опустила голову, продолжила как ни в чём не бывало трудиться над рукоделием, напоминая Мирославу паучиху. Не простое кружево было в её руках, и оставалось только догадываться, какой силой обладает Ясыня.

Придя в себя, княжич, не мигая, смотрел в потемневший от копоти потолок. Теперь он явственно ощущал, как потянуло раненное плечо. Выстреливала в руку и спину боль. Всё-таки Дарён не успел, ушёл Хан-Бату…

— Я потратила на тебя слишком много сил, — заговорила Ясыня скрипучим голосом, продолжая усердно выплетать узор.

Мирослав повернул голову на взмокшей подушке. Ведьма подняла глаза. Теперь он видел, как Ясыня изменилась и стала совсем не такой, какой помнил её при первой их встрече, в день после купальской ночи. Помолодела, убрались складки возле носа и на лбу, кожа посветлела, а седые волосы теперь были русые, и лишь тонкие серебряные пряди скрашивали туго заплетённые косы, спадающие до самой земли. Все знали, что в волосах ведьм скрывается их сила. Мирослав стиснул кулаки.

«Срезать бы их к сукиной матери».

Ясыня будто услышала его мысли, подняла подбородок. Глаза ядовито сверкнули: карие с бурым отливом, едва ли не красные, что кровь. Тонкие губы вытянулись в ухмылке, брови дёрнулись вверх. Теперь старухой её и не назовёшь…

— Что тебе нужно? — просил он севшим голосом.

— Сначала мне нужна была твоя жизнь… — начала ведьма. — Потом подумала, что это слишком простое для тебя наказание, потом мне стала нужна твоя сила. А теперь… — Ясыня отложила рукоделие, поднялась с пола и, пройдя к лежаку, присела на краешек, склонилась, погладила руку Мирослава, заглянула проницательно в глаза. — Мне нужно твоё княжество и земли Кавии, — улыбнулась она и нехотя отстранилась. — Обиды я на тебя больше не держу. Но долг твой помню.

— Какой?

— Взять Углу в жёны и сделать её княжной Кавии.

Мирослав скрипнул зубами.

— У меня есть жена, и клятву мы давали перед богами.

Ясыня улыбнулась ещё шире и опустила глаза.

— Да, связь ваша крепкая, не так просто теперь разорвать, скажи спасибо, что держит тебя девка. Свою силу нитью вплетает в твою жизнь. Но теперь тебе до Владиславы не добраться. Ты её больше никогда не увидишь. Если бы я знала, что она обавница, то мне не пришлось бы совершать лишних шагов. Твоя жена очень облегчила мне задачу. Теперь ты не нужен, твой день смерти уже близок.

Ведьма встала, медленно прошла к сундуку, подхватила серп, вернулась к Мирославу.

— Она лишится жизни, а вместе с ней и ты пойдёшь в Навь. Мою силу ты уже испытал.

Остриё вошло в грудь, пропарывая кожу.

Мирослав закричал…

— Тише, тише, — услышал он знакомый тревожный голос.

Его снова держали крепко. Тут же на лицо опустилась прохладная влага, успокоился жар. Боль отступила, возвращая Мирослава в явь. Он разлепил ресницы и сквозь туман увидел над собой взволнованное лицо Дарёна. Это обескуражило сильно. Княжич хотел было подняться, но резь в плече расплескалась, не пустила.

Дарён осторожно приподнял голову Мирослава за затылок и поднёс к губам ковш воды, ледяная влага остудила пожар. Прохладные ручейки потекли по подбородку, упали на грудь. Мирослав пил жадно, большими глотками, поперхнулся, надолго закашлялся — каждое движение только распаляло мышцы. Царапал огонь по рукам и груди, не давал и опомниться. Княжич стиснул зубы, снова канул всем существом в огонь.

А спустя время, Мирослав очнулся вновь, подтянулся к брату, цепляясь за его рубаху.

— Где ведьма? Дарён, она хочет убить Владу.

— Успокойся, — сжал его здоровое плечо Дарён, и Мирослав от того только перекосился. — Тебе надо прийти в себя. Здесь нет никакой ведьмы. Выкарабкивайся поскорее. Влада ждёт тебя.

— Ждёт…

Серые глаза Дарёна подёрнулись пеленой, он кивнул.

Успокоившись, Мирослав откинулся на подушку, устало прикрыл глаза.

«Ждёт… А Ведьма? Значит, чертог Ясыни — это всё Навь?»

Сознание княжича поплыло, и он сорвался в зияющее бурым пламенем раскалённое жерло. И снова бился в лихорадке, терзаемый горячкой, которая окунала его в самое пекло. И где-то на краю сознания колыхалась тревога, и тогда появлялся образ Влады. Она смотрела на него омутами глаз, погружая Мирослава в прохладу, в чистую родниковую заводь, тогда ненадолго, но делалось легче. Пока не наступило долгожданное затишье.

…Мирослав дышал глубоко, грудь его остыла, а ум более не метался в отчаянии, балансируя на грани жизни и смерти.

Первое, что он ощутил — это прохладу на лице. Из распахнутого окна тянуло утренним сквозняком, пахло травами и воском. Но хотя свежесть и наполняла клеть, воздух оставался тяжёлым и прогоркшим.

Княжич сглотнул сухой ком и открыл глаза. Не ожидая того, увидел над собой Добрана. Ясные глаза дружинника были наполнены смятением.

— Живой, — прошептал Мирослав растрескавшимися губами.

Добран сжал зубы, с беспокойством глянул прямо. Мирослав проследил за его взглядом. Дарён стоял у окна в свете солнца, заведя руки за спину. Сейчас, как никогда раньше, напомнил отца Святослава: брови были сведены, а взгляд задумчив и строг.

— Ждать более нельзя, — сказал он твёрдо, приближаясь.

— Где это мы? — спросил Мирослав.

— В Волоке.

В Волоке, значит в безопасности, но…

— Где Влада?

Дарён не спешил говорить, тень упала на его глаза, брат кинул взгляд на Добрана, заговорил первый:

— Её вместе с тобой пленил Хан-Бату. Двое воинов вождя везли Владу и Купаву в лагерь. Княжне удалось вырваться из полона… Купава же утонула… Владу я нашёл на берегу. Отправил с Добраном в Кавию, — Дарён бросил строгий взгляд на сына боярина, тот виновато отвёл взор, — а сам поехал тебя вызволять.

Мирослав слушал его, но слова Дарёна проваливались в пустоту. Мирослав только теперь увидел, как глаза брата впали и потемнели. Было видно, что он давно не спал.

— Мы добрались до Волока, — подхватил Добран запинаясь. — Остановились у моста. Заночевать решили на берегу. Влада… Я думал, ей нужен был отдых, она устала сильно. Пошла купаться и так и не вернулась… Боги, — выдавил из себя юнец. — Мы тут уже целые сутки торчим. Это моя вина, я уже нашёл бы её, Дарён, дай мне вои…

— Довольно! Я тебе доверил… но ты… — Дарён стиснул зубы, устало покачал головой, провёл по лицу рукой.

Слова Добрана дошли до Мирослава не сразу, с трудом… А когда всё же осознал, холод болезненно подкрался к груди, сжал душу.

— Так где она, мне скажет кто-нибудь?! — рявкнул он.

— Убежала, — отозвался Добран, который тоже выглядел измотанно.

Мирослав, изнурённый усилием держать голову, откинулся на подушку, веки тяжело опустились, его начала бить дрожь, но уже не от жара, а от холода.

«Опять сбежала… Куда?»

— Почему она убежала?

— Кто знает, может отправилась за тобой, — предположил Дарён. — Мои люди уже всю ночь и весь день, пока ты был в беспамятстве, искали её в округе острога, но пока никаких следов. Одно хорошо, что Влада не у веренегов.

Мирослав глянул на брата.

«Верно. Однако поблизости есть другие враги».

— А Бату, где он?

— В порубе, — отозвался Дарён, гневно сведя брови. — Я оставил ему жизнь, теперь она твоя, так что поступай с ним, как знаешь. Есть ещё новость. Мои воины доложили, что отец разбил ещё одно осиное гнездо веренегов и взял под свой суд старейшину Акселя Всебора.

Мирослав оторвался от подушки и сел. Тут же скривился от подкатившей дурноты, выждал. Поднялся на ослабшие ноги. Клетушка покачнулась, но скоро всё встало на свои места.

В плечо стреляло. Оно было плотно перемотано, на белых лоскутах проявлялись тёмные пятна крови. Пальцы на левой руке едва шевелились и слушались плохо. Попривыкнув к вертикальному положению, Мирослав поплёлся к выходу, чувствуя, как ноги с каждым шагом набирают силу. А когда он вышел в сени, оказалось всё не так уж и скверно. В лучах дневного света сила хлынула в истерзанное жаром тело. Преодолел длинную лестницу мало-помалу, и шаг его становился твёрже.

Княжич резко толкнул дверь. Дневной свет ударил в глаза, что Мирослав был вынужден зажмуриться. Щурясь, спустился с порога во двор, где ожидали гридни Дарёна. Взяв клинок из рук у одного и выдернув из ножен меч у другого, направился прямиком на задворки, в сторону, где обычно воевода держал душегубов. Внутри нарастал с разрушительной силой гнев — о недомогании княжич более не вспомнил.

Хана-Бату охраняли пятеро стражников. Завидев княжича, те отошли в тень. Мирослав заглянул в яму. Поруб был глубокий, и в его мраке Мирослав не сразу разглядел связанного до локтей татя. Чёрная макушка и загорелые плечи. Хан-Бату поднял на княжича глаза.

Мирослав сжимал с силой в трясущемся кулаке рукоять, держал в холоде голову, чтобы не распороть душегубу брюхо раньше времени.

— Ну что, нравиться тебе, как привечают тебя волоковцы? — спросил Мирослав пленённого.

Бату озлобленно оскалился. Выглядел он помято, с кровавыми подтёками на лице — видать воины хорошо поработали над ним.

Княжич подал знак гридням, чтобы те опустили пленному лестницу. Дарён вместе с Добраном напряжённо ожидали в стороне, вмешиваться никто из них не смел.

Хан-Бату вылезал неохотно. Воин принялся разматывать пленному руки. Тот, высвободившись от пут, зло потёр запястья.

— Поторапливайся, некогда мне с тобой возиться, — подстегнул его княжич, равнодушно сковырнул остриём меча землю, но внутри всё горело лютой яростью.

Когда Бату ступил вперёд, Мирослав кинул ему в ноги меч. Пленный тяжело согнулся, подобрал оружие, и как только выпрямился, княжич с остервенением кинулся на вождя, тот едва успел отразить удар — гулко лязгнула сталь. Рьяная стычка вынудила разойтись.

— Не усердствуй сильно, тебе ещё за невестой путь держать, не дотянешь. Не я, так мои воины славно позабавятся с ней, — фыркнул тать.

Мирослав шагнул вперёд, замахнулся, вкладывая в меч тяжёлую силу. Бату разъярённо отбил удар, тут же ожесточённо занёс руку с мечом — снова скрестились лезвия, и никто в этой стычке не взял верх.

— Ошибаешься. Ягтан и как его там… Унур? …мертвы.

Тёмное, как бронза, лицо вождя осталось непроницаемо, но скорость тать поубавил, и тогда Мирослав ударил снова, на этот раз зацепил, пропоров грудь. Кровь бурым пятном стремительно разошлась по ткани. Бату это отрезвило. Оскалившись, он разъярённо замахнулся, и в этот самый миг Мирослав, сжимая рукоять меча, подался вперёд. Лезвие вошло мягко, пробив грудь душегуба насквозь. Рванув клинок обратно, княжич сделал шаг назад.

Бату моргнул и пошатнулся. Мирослав не стал дожидаться, когда тот позорно рухнет наземь, развернулся и пошёл прочь со двора, не так быстро, как ему хотелось бы — слабость и дрожь тут же одолели его, двор поплыл, а в грудь неожиданно кольнула ледяная игла…

Мирослав так и замер, страх мгновенно окатил его с головы до ног. Тупая боль сжала сердце, заставляя судорожно хватать воздух. Если бы не Дарён с Добраном, так бы и рухнул в пыль. Ногой княжич ступил в Навь, и левая сторона его тела занемела, будто морозом прихватило, остудилась в жилах кровь. А когда Мирослав поднял глаза, то увидел за спиной Дарёна седовласую Мару: холодная дева держала в руке золотую чашу.

— Мирослав, — позвал Дарён, встряхивая княжича. — Ты меня слышишь?

Слышал, но, охваченный оцепенением, не мог ответить, наблюдал, как богиня смерти направляется к нему и… Проходит мимо, укоризненно качая головой.

В следующий миг раздался чей-то возглас, а когда княжич обернулся, увидел, как Хан-Бату вскинул меч, устремляя удар в грудь гридня. Остальные поздно спохватились. Воин завалился, рядом же рухнул и вождь. Больше Мирослав ничего не смог узреть, Мара закрыла их снежным одеянием.

— Мирослав, — дёрнул его Дарён, опомнившись первым.

Мирослав согнулся и, как мог, хватался за жизнь, словно за верёвку, брошенную в бездонную пустоту. Ледяная волна отхлынула от сердца, позволяя ему забиться вновь…

…Пришёл в себя не сразу, не сразу понял, что оказался в горнице, а рядом суетились люди, не сразу узнал Дарёна. Воевода Горислав, коренастый, с рыжей копной волос, возвышался над столом. Мирослав помнил того с самого отрочества.

— Вот, пей, — Дарён протянул чару.

Мирослав принял питьё, с жадностью приник к чаре, осушив прохладный сбитень до дна. Страх отступил вместе с холодом.

Горислав, терпеливо выжидая, буравил присутствующих карими глазами.

— Я тут поспрашивал местных о пропавшей Владе, — начал воевода, не в силах уже более терпеть.

Мирослав вытянулся, внимая словам его, предчувствуя недоброе.

— Была здесь Владислава. Приветила её Томила, жена кожевника нашего местного. Говорит, княжна без обуви была. Хозяйка накормила её, обула и в путь проводила.

— Куда? — в один голос спросили Дарён и Мирослав.

Горислав кашлянул в кулак, покосился на Дарёна, ответил:

— В Древолесье путь держала. Поднялась на ладью купца Ведомысла и отплыла вчера, как только Ярило в зенит поднялся. Не одна отправилась…

— С кем? Говори, — не сдержался Дарён.

— С Вятко, сыном кожевника.

Мирослав воспрянул с лавки.

«Значит, не привиделась ведьма, Влада и впрямь у неё!»